Стихия страха

Глава 3. Хризокола

Я плотнее укуталась в теплый плед и с тоской взглянула на записи. Глаза слипались после ночного дежурного бдения на страже пожарной безопасности дома. Хотя Антон и уговаривал меня нанять сторожа или даже двух, я не хотела пускать в дом чужих. По этой же причине пустыми оставались комнаты на третьем этаже, которые вполне можно было сдать внаем. Но мне легче не спать, чем мучиться кошмарами, в которых город попеременно то сгорал в огне нечеловеческой злобы, то разрушался безжалостной водной стихией. Кошмары были тем мучительней, что я пыталась спасти, предупредить, но мои движения были словно в вязком сиропе, я то опаздывала, то случайно сама наступала на игрушечный город, то неловкими пальцами рушила хрупкие здания…

Надо было встать и походить, размять ноги, затекшие и замерзшие настолько, что я их не чувствовала, но было совершенно невозможно заставить себя вылезти из обманчиво теплого плена.

– Госпожа? – Пиона робко заглянула ко мне и жизнерадостно улыбнулась. – Я принесла вам горячее молоко, выпейте и поспите немного. А то всю ночь на ногах.

Я терпеть не могла молоко, особенно горячее, когда пенка липнет к губам и так живо напоминает про детство. Но Пиона считала, что это самое верное средство от всех болезней и невзгод, а сил, особенно сейчас, спорить с ней у меня не было совершенно.

– Спасибо, оставь и уходи, – кивнула я на столик.

Но Пиона уже раскусила мою задумку, она послушно поставила стакан на стол, но уходить не собиралась.

– Госпожа, давайте хоть немного проветрим? Воздух совсем спертый, – она двинулась к окну.

– Не смей! – мой окрик заставил ее вздрогнуть. – Мне холодно!

– Но душно же здесь… – растерянно пробормотала Пиона, пышущая здоровьем и бодростью, а оттого вдвойне противная мне.

– Меня устраивает. Иди, или у тебя других дел нет?

Пиона замялась ненадолго, и мне представилось, что сейчас она спросит про своего отчима, но девчонка меня удивила:

– Вам совсем плохо? – ее голос стал жалобным, и меня передернуло от злости. – Вы по господину инквизитору тоскуете?

Мне захотелось запустить в нее стаканом с молоком, остановило лишь то, что для этого надо вытянуть руку на холодный воздух.

– Да, Пиона, я очень тоскую по господину инквизитору. Все думаю и думаю о нем… – медленно проговорила я, мстительно наблюдая, как Пиона мечтательно сложила ладошки у груди. – И все никак не могу решить, что лучше: напоить его опиумом и снасильничать, или не тратиться на настойку, а просто заманить, связать и обесчестить? Как думаешь?

Пиона захлопала глазами, уставившись на меня, потом неуверенно спросила:

– Госпожа, вы же шутите?

– Отнюдь. Как думаешь, чем можно замаскировать запах опиума? Говорят, чеснок его замечательно отбивает, но тогда возникает иная трудность. Как заставить господина инквизитора…

Я продолжала расписывать свои гнусные планы в отношении красавчика, но Пиона быстро сломалась, прошептала что-то маловразумительное и быстро ретировалась из комнаты. Я тяжело вздохнула, собрала всю волю в кулак, вылезла из-под пледа и взяла стакан, намереваясь вылить его содержимое. Но он был настолько горячим и так приятно грел руки, что я передумала. Зажав его между колен и вновь укутавшись пледом, я в который раз уткнулась в записи.

Я помнила их не просто наизусть, они мне снились вместе с кошмаром гибнущего города. Злило то, насколько ловко красавчику удалось отделаться от меня в дознании, просто зацепив гордость. Я всегда считала себя умнее окружающих, и тому была масса примеров, но сейчас… Я не могла перевести ни строчки из Завета. Привезенная рукопись по запрещенному языку представляла собой какую-то странную смесь божественных откровений, туманных пророчеств, мистицизма и таблиц. Приводились отдельные слова на языке, но их написание менялось в зависимости от «силы веры читающего». Если я правильно поняла всю эту муть, то прочесть самые сокровенные тексты может лишь человек, «чья вера в Единого безусловна и бесконечна в Пяти». Вот что это значит? Если это действительно так, то мне никогда не узнать, что в них. Я была готова на стенку лезть от злости, стоило лишь вспомнить горькую насмешку в глазах красавчика и его обидные слова. Впрочем, всегда можно найти того, кто сделает за тебя то, что сама не можешь. Вопрос обычно заключается только в цене.

Радовало то, что я наконец продала поместье Жаунеску, почти не потеряв в деньгах. А когда узнала, что его купил господин Бурже, тот самый светловолосый господин, с которым так дружески обнимался красавчик, то долго еще не могла скрыть злорадной улыбки. Даже Антон, привычный к моим перепадам настроения, осторожно поинтересовался, какую подлость я учинила на этот раз. Так что надо будет не забыть при следующей встрече с красавчиком основательно потрепать ему нервы. Но тут мои мысли вернулись к колдуну, и улыбка сползла с губ.

Надо заставить себя заняться этим делом. Я прикрыла глаза и мысленно еще раз воссоздала образы всех пассажиров. Первым на землю спустился убитый горем мужчина средних лет, респектабельный, с маленькой девочкой за руку. Ребенок был легко одетым, как по мне, капризничал и ныл, но мужчина ничего не замечал, погруженный в собственное горе. Следом появился господин Бурже со своей женой, довольно серой и невзрачной, особенно на его фоне. Я невольно задумалась, что могло связывать богатого господина, что легко может позволить себе купить поместье, даже не глядя, и инквизитора, у которого за душой ни гроша. Кысей ведь до сих пор даже жилье не сменил. Третьей на берег сошла невообразимо старая дама с лицом, похожим на печеное яблоко, однако ее осанке позавидовала бы любая молодая. Я непроизвольно и сама расправила плечи, подражая ее гордой позе. Кто был следующим? Ах да, подсадной контрабандист. Я бы многое отдала, чтобы увидеть лицо красавчика, когда он понял, что поймал не того… Потом шел молодой человек невыразительной внешности и взглядом исподлобья, очень торопившийся и почти без багажа. Следом портной Изхази, бледный как мел и насмерть перепуганный. Если бы красавчик не был занят мной, то вполне мог бы заподозрить его. Лоснящийся и ухоженный профессор со своими слугами… Я задумалась, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Профессор Камилли определенно самовлюбленный позер, манерный и раздражающий, душевед к тому же. Но меня больше смущали его слуги. Вернее, охранник, высокий и опасный, готовый в любую секунду сорваться с поводка и без колебаний убить, однако покорно стерпевший нагоняй от профессора. Зачем профессору охранник? И такой вышкол стоит очень и очень немало, значит, профессор достаточно богат. А вот второй слуга, напротив, был слишком заторможен и флегматичен, словно происходящее его вовсе не касалось. И тоже, безупречный вышкол. Где он таких берет? У меня и с этой дурой Пионой справиться не получается. Еще был сбежавший третий, которого я вообще толком не успела рассмотреть, не до того было. Кто же из них колдун? Купцы не в счет, они покинули город до пожара, как и команда корабля.

Портного можно сразу исключить. Контрабандиста, пожалуй, тоже, его уже увели, когда у меня случился приступ. Старая дама, кажется, тоже ушла, обнимаемая и нежно поддерживаемая той самой девушкой с голыми плечами. Молодой человек уехал еще раньше, он слишком торопился. Мужчина с девочкой стояли на пристани и ждали кого-то. Я задумалась – господин был слишком погружен в собственное горе, но такое тихое и беспомощное, что едва ли был способен на другие чувства, тем более злость. Господин Бурже, его жена, поддерживаемая под руку немолодой служанкой, они не ушли сразу, потому что девушка едва переставляла ноги. Я нахмурилась, ее движения были странными, словно у пьяной. И если сам Бурже выглядел обыденно, типичный столичный хлыщ, красивый, богатый, с гонором, то его жена была совсем не похожа на уверенную в себе красавицу. Маленькая, худая, изможденная, словно после болезни, и глаза потухшие. Впрочем, после такого путешествия я обычно выгляжу и хуже, донимаемая морской болезнью. Но все-таки девушка мне не нравилась, хотя возможно, я всего лишь пристрастна и просто хочу, чтобы колдуньей оказалась она. Ведь любопытно, что же тогда будет делать красавчик и как себя поведет… Еще оставался профессор со своими слугами. В самом профессоре было что-то скользкое, что постоянно ускользало от внимания, и к его слугам определенно надо присмотреться.

Я прикрыла глаза, мысленно отмечая всех, к кому придется заглянуть в ближайшие дни… И вдруг поняла, что не хочу никуда идти, что-то делать, даже думать не хочется. У меня опять начиналась осенняя меланхолия, когда я словно впадала в спячку, отгораживаясь ото всех. В такие дни я могла несколько дней просидеть, уставившись в одну точку и почти не реагируя на окружающих, могла проспать несколько суток напролет, доводя Антона до тревожного исступления, а могла, как заведенная невидимым мастером игрушка повторять монотонно одно и то же действие. Никуда не поеду, пусть сами разбираются с колдунами и прочими бедами…

– Госпожа! – заорала Пиона, врываясь в комнату так неожиданно, что я неловко дернулась и расплескала содержимое стакана, что уже успело остыть. Я зашипела от злости, чувствуя, как колени неприятно холодит мокрая ткань платья.

– Пиона, тебя стучать не учили? Чего ты орешь!

– Простите, госпожа, – залепетала Пиона. – Я сейчас все уберу, вы только не волнуйтесь… Просто к вам посетительница, она очень просила…

– Отстань! Я никого не принимаю, тем более в такую рань, – как же мерзко, холодно и еще… липко? – Ты что, меда в молоко добавила?

– Ну да, вы же говорили, что не любите молоко, вот я и решила чуть подсластить… Но вы не волнуйтесь, – она даже не дала мне слово вставить, суетясь возле меня. – Я сейчас оботру, а для кожи это даже полезно, чтоб вы знали!

Нет, я завтра же, даже пожалуй сегодня, навещу профессора, чтобы узнать у него, как ему удается так вымуштровать прислугу, что они…

– … И совсем не рано уже. Десятый час. А вам непременно нужно чем-то отвлечься от… от ваших мыслей. А она вас ждет, госпожа Грано именно к вам пришла, потому что вы – ее единственная надежда!

Я прикрыла глаза, только не для мысленной молитвы, а для того, чтобы представить, как беру эту упрямую дрянь за шкирку и вышвыриваю из комнаты, отвешивая хорошего пинка под ее пышный зад. Зрелище было таким упоительным, что мне невольно подумалось, а может и Кысей представляет нечто подобное, а вовсе не молится?

– Давайте вот это платье? Синее, как вы любите. И садитесь, я вас расчешу. Госпожа, вам надо почаще на воздухе бывать, вы такая бледная, что без слез и не взглянешь!

Я открыла глаза и уставилась на собственное болезненное отражение. Нет, определенно у Пионы есть талант – она может достать даже мертвого. И ведь получала уже от меня несколько раз, разве что розгами не била, а все равно – упрямая и болтливая. Девушка расчесывала меня, не переставая причитать над моим внешним видом, потом перескочила на погоду, расписала, как полезны прогулки по набережной, особенно в сырую погоду, особенно для кожи лица, потом привычно переключилась на поучительные истории матушки Еванессы, которую я уже успела заочно возненавидеть, а потом… Потом мое терпение лопнуло.

– Пиона, ты знаешь, что больше всего ценится в женщине?

– Что? – осеклась девушка на половине фразы о пользе яичного желтка для волос.

– Молчание. Боюсь, Мартен сбежит от тебя сразу после свадьбы, не выдержав твоих бесконечных причитаний.

Пиона обиженно надулась и заткнулась.

Я спустилась в гостиную с одним единственным намерением – немедленно отказать посетительнице и отправиться по своим делам. При моем появлении грузная пожилая женщина тут же поднялась и с надеждой уставилась на меня. Она была затянута в черное, а на ее изможденном лице застыло выражение бесконечной обреченности.

– Доброе утро. К сожалению, я не беру заказы в данный момент, слишком занята, но вы можете обратиться…

Договорить госпожа Грано мне не дала, потому что тут же рухнула передо мной на колени, чуть не сбив с ног.

– Госпожа! Пожалуйста, не отказывайте в помощи, – она всхлипнула, ее лицо на миг стало совсем растерянным и по-детски обиженным. – Только вы сможете мне помочь. Никто не верит, а времени совсем не осталось. Я не переживу, если…

Я досадливо поморщилась – посетительница была одета довольно скромно, без украшений, денег у нее явно немного, если вообще имеются. Но мое любопытство обычно оказывается сильнее всех разумных доводов.

– Встаньте, пожалуйста, – я кивнула ей на кресло.

Предусмотрительная Тень уже успела предложить гостье угощение, на столике стояло блюдо со свежими булочками, и дымилась чашка горячего чая. Но женщина ни к чему не притронулась. В ее глазах плескались отчаяние и страх.

– Я вас выслушаю. Если ваше дело покажется мне интересным, то…

– Да, конечно, – госпожа Грано покорно кивнула, опуская покрасневшие глаза. – Только если вы откажете, мне больше некуда идти. Да и не успею никуда.

– Перейдите к делу.

– Мой брат. Он умер. Все думают, что он сам себя убил. Но это не так. Имрес не мог. Он просто не мог.

Я ничего не сказала, лишь недоверчиво хмыкнула, продолжая наблюдать за женщиной.

– Это действительно так! Мой брат всегда верой служил Единому, хотя и отказался от церковной карьеры. Он преподает… преподавал, – поправилась посетительница, – богословие в Академии.

– Даже священнослужители подвержены сомнению и могут…

– Нет! Вы поймите, я ведь знаю брата. Самоубийство – страшнейший грех, он бы ни за что на такое не пошел! Да и зачем ему? Он истинно верующий и богобоязненный человек, и…

– Причины могут быть самые разные.

– Госпожа Хризштайн, просто поверьте, это не так.

– Как он умер?

– Выпал из окна. Я бы еще поверила, что он мог случайно оступиться, но чтобы разбежаться и прыгнуть! Этого просто не может быть, потому что не может быть никогда!

Я криво усмехнулась, задумчиво постукивая пальцами по подлокотнику кресла. Дело оказалось скучным и обыденным, так что придется…

– А его коллеги сразу ей поверили! Словно не проработали с ним двадцать с лишним лет! Поверили этой девке!

– Какой девке? – заинтересовалась я. – Была свидетельница?

Глаза посетительницы фанатично сверкнули, когда она кивнула.

– Да. Только подумать, видела она! Заявила, что Имрес сам прыгнул. И теперь… Понимаете, они всё уже решили! Если вы не вмешаетесь, его тело сожгут, уже сегодня вечером, а пепел развеют. Даже не будет куда придти и помолиться. Я ведь давно в монастырь хотела уйти, только ради брата в миру оставалась. Не хотела Имреса одного оставлять, без опоры. Он…

– Как звали свидетельницу?

– Госпожа Бурже. Только врет она!..

– Когда все случилось? – торопливо перебила я женщину, понимая, что теперь уже не откажу ей.

– Вчера днем. Мне как сказали, я сразу без чувств упала. А потом даже понять ничего не могла. Без меня в Академию тут же стражу позвали, свидетельства записали, а меня никто не спросил. Я только сегодня с утра и узнала, что Имреса считают самоубийцей!

– Я берусь за ваше дело. Моя оплата составляет двести золотых плюс расходы. Вы должны…

По застывшему лицу госпожи Грано я поняла, что денег у нее нет.

– Госпожа Хризштайн, – упавшим голосом начала говорить женщина. – У меня всего лишь сто десять золотых. Все, что есть. Я могу продать цепочку со святым символом, еще остались бабушкины серьги, но…

– Что же ваш брат ничего вам не оставил? Или вы все-таки были с ним в ссоре?

Госпожа Грано вскинула на меня измученные глаза и недоуменно покачала головой.

– А у него ничего и не было…

– Дом? Книги? Сбережения на черный день?

– Мы жили в академическом жилье, на побережье. За аренду платили, книги Имрес все завещал Академии, а сбережения… – она пожала плечами. – Никогда он не копил. Если появлялась какая копейка, на книги тратил. Или на восстановление доисторических фресок в библиотеке при Академии. Все мечтал, что найдет достаточно средств для этого, а потом, когда-нибудь, библиотеку назовут в его честь…

И женщина наконец разрыдалась сухими и горькими слезами человека, что всю жизнь сдерживал себя и других в проявлении чувств.

– Ключи, – требовательно произнесла я, не обращая внимания на ее всхлипывания.

– Что? – она непонимающе подняла голову.

– Ключи от жилья давайте. И адрес говорите. Сейчас придет моя служанка, опишете ей своего брата. Она сделает его портрет. Задаток – пятьдесят золотых, отдадите тоже ей. Остальное – после завершения.

– Вы беретесь? – радостно улыбнулась женщина. – Да я на вас молиться буду денно и…

– Не стоит, – поморщилась я. – Только когда я узнаю правду, какой бы неприятной она ни была, уж не обессудьте, если она вам не понравится.

С Отшельником я столкнулась уже на выходе из дому. Совсем из головы вылетело, что просила его собрать сведения про пассажиров корабля, а заодно узнать про планы городского совета относительно старой лечебницы. Увидев мое замешательство, Отшельник кивнул и невыразительно пробормотал:

– Могу вас сопроводить, если торопитесь.

– Если не сложно. Буду признательна, – и кивнула ему на экипаж.

Внутри было так же сыро и мерзко, как снаружи, разве что в лицо не летела мелкая морось. Отшельник так монотонно перечислял факты по каждому из пассажиров, словно намеренно подстраиваясь под такт покачивания экипажа, что невольно хотелось закрыть глаза и задремать. Затылок начинало неприятно ломить, видно, опять будет шторм. Как же я ненавижу море…

– Господин Брандт потерял жену. Возвращался с похорон. По слухам, у нее была опиумная зависимость.

Я насторожилась, прекрасно зная, что совпадений не бывает. Но Отшельник уже перешел к следующему пункту.

– Господин Эмиль Бурже, родом из столицы, принадлежит княжескому роду, однако титула лишился после женитьбы на Софи Лисен. Пошел служить в княжеское войско воеводой. Месяц назад подал в отставку и принял предложение от Академии, где в данный момент является мастером клинка. Софи Бурже, урожденная Лисен, единственная дочь богатого мастера ювелирных дел, закончила столичную Академию и приняла семейное дело. Открыла новую технологию огранки алмазов, на которой разбогатела. Месяц назад продала цех и отправилась вслед за мужем.

Я лениво приоткрыла глаза, посмотрела на Отшельника – его лицо, как обычно, ничего не выражало. Меня вдруг охватил страх, а действительно ли напротив сидит Отшельник, а не мара? Из-за туманной мороси за стеклом мне почудилось, что я с головой укутана мокрым серым одеялом, а окружающие предметы теряют свои очертания, оборачиваясь ночным кошмаром…

– Госпожа, вам нехорошо? – голос Отшельника прозвучал с ноткой беспокойства.

Я встряхнулась.

– Прости, не выспалась сегодня. Но я тебя внимательно слушаю, продолжай.

– Профессор Камилли был ранее епископом в столице. Из сана ушел пять лет назад, расстригся, причины узнать пока не удалось. Но по слухам он был замешан в скандале. Начал пить, опустился, но смог взять себя в руки и открыть частную практику душеведа. Разбогател и преуспел до такой степени, что его пригласили профессором в столичную Академию год назад. Было несколько убедительных случаев выздоровления его пациентов, среди которых была знать.

– Почему же бросил столицу? – не удержалась я, видя, что Отшельник сделал паузу, но он лишь пожал плечами.

– Я не делаю предположений, госпожа Хризштайн. Только факты. Вы просили узнать про его слуг… Охранник Фарид, бывший раб на арене. Сумел выиграть игры и выкупить себе свободу. Подался в наемники во время войны в Чорногерии. После возвращения у него начались приступы бешенства, обратился к профессору. После излечения остался с ним.

Я недоверчиво хмыкнула, но промолчала.

– Слуга Лука. Ребенком толкнул брата, тот неудачно упал и убился. Остался единственным сыном, но родители его не жаловали. Во время очередной ссоры с ними схватился за меч и убил обоих. В суде его признали помешанным и поместили в лечебницу. Стал первым пациентом профессора, что успешно излечился.

– Излечился? Как такое возможно? – опять не удержалась я.

Отшельник в который раз равнодушно пожал плечами:

– Мне неизвестно. Воспитанник Алекс. Про него узнать удалось совсем мало, кроме того, что он сирота из приюта и попал к профессору два месяца назад.

Отшельник вытащил из-за пазухи пакет и подал мне:

– А здесь материалы по последним заседаниям городского совета, что вы просили.

Я протянула руку за бумагами, и Отшельник всего лишь на мгновение замешкался перед тем, как отпустить их, словно в нерешительности.

– Есть еще что-нибудь интересное? – вздохнула я, прекрасно зная, что сам он не будет говорить, предпочитая отвечать на прямо поставленный вопрос.

– Есть. Вояг Наварро и церковные власти начали серьезное противостояние.

Вот так новость! Я все проспала, ломая голову над рукописью. Демон!

– Из-за чего?

– Опиум. Инквизитор Тиффано арестовал купцов и конфисковал товар, причинив большой убыток. Кроме того, он пытается получить от арестованных признание и обвинить вояга.

У меня в глазах потемнело от злости, а виски взорвались острой болью.

– Какого демона! – процедила я. – Болван! Идиот! А что отец Валуа? Почему он его не остановил?

– Мне неизвестна его позиция. Однако разрешение подписал именно он.

– Что за бред? Или он намеренно подставляет инквизитора под удар?

Экипаж остановился у ворот Академии.

– У вас будут еще заказы, госпожа Хризштайн? – Отшельник подал мне руку, помогая выйти. Разговаривать на стылом ветру мне не хотелось, несмотря на то, что сейчас я холода не чувствовала, кипя от досады на красавчика.

– Будут. Узнай, что за скандал случился с профессором. И еще, – я заколебалась, но решила, что лучше перестраховаться. – Найми двух головорезов, пусть присмотрят за инквизитором. Не думаю, что вояг пойдет в открытую против Святого Престола, но лучше предусмотреть и такой вариант.

– Им только наблюдать? – уточнил Отшельник, сутулясь на ветру и пряча руки в карманы. Мне опять на мгновение показалось, что его нет, его лицо невозможно вспомнить, почудилось, что говорю с собственным отражением.

– Нет. Если будет опасность для его жизни, пусть вмешаются. Самым кардинальным образом. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

Отшельник кивнул и попрощался, а я с тоской посмотрела на мрачный силуэт Академии, что выплывал из тумана, и отправилась разгребать темные тайны ученых мужей, что вздумали воображать себя птицами. А Кысей, что вздумал строить из себя героя, будет следующим в очереди.

– Госпожа Хризштайн, это совершенно невозможно! – категорически заявил насмерть перепуганный ректор Академии, отодвигая мое разрешение на частный сыск. – Заключение капитана стражи однозначно – это самоубийство! И тому есть безусловные свидетельства!

– СвидетельствА? – переспросила я. – Их несколько? Потому что мне известно лишь об одном…

– Пусть одно! Но оно заслуживает несомненного доверия, как и подпись капитана на разрешении кремации тела.

Ректор широким жестом припечатал передо мной на столе соответствующую бумагу, на которую я, впрочем, даже не взглянула.

– Господин Ханаха, вы отложите кремацию, в противном случае несчастная госпожа Грано подаст в суд и…

– В суд? – мужчина в отчаянии дернул себя за волосы так сильно, что мне захотелось зажмуриться. – Не надо в суд! Боже Единый, совершенно ужасное начало учебного года! А зачем в суд? – он требовательно уставился на меня водянистыми глазами. – Коллегия Академии пошла навстречу, решила за счет заведения оплатить и устроить эту несомненно неприятную церемонию…

– Вы вскрытие делали? – холодно поинтересовалась я. – По закону оно необходимо, если уж вы заявляете про самоубийство. Если не делали, то у госпожи Грано есть все основания оспорить…

– Хорошо, хорошо! – махнул рукой ректор. – Пусть будет вскрытие. Совершеннейший абсурд, все видели, все знают, а вот еще!..

– Проводите меня в его кабинет, – я встала с кресла. – Мне надо все осмотреть, потом я хочу увидеть тело и побеседовать с госпожой Бурже.

Ректор уныло поплелся за мной следом, раздраженно бормоча что-то себе под нос и безуспешно пытаясь выдрать у себя клок волос.

Окно еще не успели застеклить, и сырой сквозняк свободно гулял по кабинету, шелестя страницами книги, небрежно оставленной на столе. Я подошла и закрыла ее, потом подумала и убрала в шкаф, хотя название меня заинтересовало – «Теологические основы бесконечной веры. Пять. Легенда про Источник». Мара убитого до сих пор не хотела показываться на глаза, не смотря на то, что я успела выучить каждую морщинку на лице профессора, мастерски изображенного Тенью. Всю дорогу ректор соловьем разливался про то, каким замечательным и дисциплинированным был убитый, никогда не опаздывал, занятий не пропускал, даже на каникулах торчал в библиотеке. Я практически утонула в бесконечных «совершенных», «безусловных», «несомненных» определениях профессора, но его мара совершенно, безусловно и несомненно появляться не хотела. Под окном на ковре не было ни единого осколка, значит, оно было разбито изнутри. Подоконник невысокий, залезть на него не составляет труда.

– Госпожа Хризштайн, вы простите, но у меня совершенно нет времени. Не могли бы вы…

– Не могла бы, – отрезала я. – Но я вас не задерживаю. Дорогу в ледник я найду сама, как и госпожу Бурже.

– Но я никак не могу оставить вас здесь одну!

– А это уже не мои заботы.

Ректор опять начал беспокойно терзать свою шевелюру, раздражая настолько, что хотелось подойти и стукнуть, чтобы успокоился. Я заставила себя сосредоточиться. Если окно выбито в прыжке, значит, на теле должны остаться порезы. Но если профессор сам прыгнул, то почему просто не открыл окно, не встал на подоконник и не сделал последний шаг? Зачем усложнять? Я выглянула в окно и подозвала к себе ректора.

– Господин Ханаха, где лежало тело? Вы помните?

Он побледнел от страшных воспоминаний, сглотнул тяжело и показал костлявым пальцем на клумбу с поникшими хризантемами.

– Недалеко от цветов. Давайте уже пойдем?

Я задумалась – клумба находилась примерно в 10 метрах от здания. Как же там оказалось тело? Я посмотрела на ректора, прикинула его вес, схватила за воротник и попыталась вытолкнуть в окно.

– Что вы делаете! – завопил он, отчаянно цепляясь за раму. Пришлось отпустить. Определенно, если это убийство, то нападающий должен иметь недюжинную силу, чтобы вышвырнуть тело на такое расстояние. Тем более, щуплый ректор не шел ни в какое сравнение с грузным профессором Грано.

– Что вы себе позволяете, госпожа Хризштайн! – возмущался ректор, пытаясь отдышаться и одергивая на себе мантию. – С ума сошли? Что за!.. Слезьте немедленно!

Я задумчиво стояла на подоконнике, разглядывая клумбу. Если я просто сделаю шаг вниз, то мои останки будут в лучшем случае метра на два от стены. А если разбегусь, то наверное смогу… Надо проверить. Я послушно слезла, примерилась к тяжелому креслу и потащила его к окну. Ректор вцепился в него с отчаянием утопающего, раскусив мой замысел.

– Не дам! Казенное! – потом, видя, что проигрывает в борьбе с моим упрямством, бросился к окну, перегородил его, вцепился руками в раму. – Только через мой труп!

Я уже собиралась ответить, что для чистоты эксперимента можно будет и с его трупом, но запнулась на полуслове, услышав глухое рычание сбоку от себя. Посреди кабинета стоял огромный пес с оскаленной пастью. Его налитые бешенством глаза неотрывно следили за каждым моим движением, поэтому я замерла в замешательстве. Ректор на тварь никак не реагировал, значит, не видит ее. Но для меня она реальна. Плохо. Очень плохо. Я вцепилась в кресло, не в силах отвести зачарованного взгляда от кривых желтых клыков, с которых на ковер капала слюна. В воздухе отчетливо запахло мокрой шерстью. Пес рычал, его уши были прижаты, хвост опущен, он был готов в любой момент сорваться с места и вцепиться мне в глотку. Я не отрывала от него взгляда, понимая, что едва отведу глаза, как только покажу свой страх, он бросится. Господин Ханаха продолжал что-то говорить, а я судорожно пыталась справиться с ужасом. Тут ректор решил забрать кресло, дернул его слишком сильно, и мои нервы не выдержали. Я закрыла глаза и рванула к двери. Услышала, как псина прыгнула за мной, потом рычание и отвратительный лязгающий звук захлопнувшихся в воздухе челюстей. Я выскочила в коридор и полетела по нему, не разбирая дороги. Горячее дыхание твари обожгло мне ногу, послышался треск рвущейся ткани. Я не выдержала и закричала, не чувствуя боли. Полетела на пол, но успела лягнуть тварь здоровой ногой в морду. Псина заскулила, затрясла головой. Я подхватилась на ноги и помчалась вперед без единой мысли, лишь животный ужас и желание выжить любой ценой. Со всего размаху врезалась в кого-то, забилась в отчаянной попытке вырваться, но меня удержали, потом встряхнули и удивленно спросили:

– Что вы здесь делаете, госпожа Хризштайн?