Свет твоих глаз

Глава первая

Февраль 1982 года.

— Ого, мои любимые пирожки! — воскликнул Анатолий, усаживаясь за стол.

Дочь Анатолия и Людмилы, пятилетняя Юля, запрыгала и радостно захлопала в ладоши:

— Пирожки, пирожки, пирожкииии! Урррааа!

— Ты же знала, — улыбнулась Люда. — Помогала мне. Мы с тобой вместе пришли домой, я сегодня в первую смену работала. Теперь шагом марш мыть руки, помощница, и за стол.

Люда знала: дочка больше рада не столько пирожкам, о которых прекрасно знала, а тому, что папа пришёл с работы в хорошем настроении.

Анатолий Долгих работал фрезеровщиком на машиностроительном заводе — самом крупном предприятии в их городе, а Людмила, его супруга, была воспитателем в одном из ведомственных детских садов, подшефных завода.

Супруги Долгих поженились семь лет назад, когда Анатолий вернулся из армии. В армию он пошёл после окончания училища, и призван был во флот, потому, когда демобилизовался, ему было почти двадцать два года. Девятнадцатилетняя Людмила тогда только-только окончила местное педагогическое училище и начала работать в детском саду.

Познакомились, как это часто бывало в те времена, на танцплощадке в городском парке; начали встречаться, а через полгода сыграли свадьбу, — такую же, как у всех, — не лучше и не хуже.

Несколько лет жили в комнате ведомственного общежития, а год назад получили хоть небольшую и тесную, зато двухкомнатную квартиру с крохотной кухней и всеми удобствами. Не всем так везло, как семье Долгих, но Людмила прекрасно знала: дело тут не в удаче, а в том, что Анатолий — передовик производства, гордость завода, один из лучших работников.

Характер у Анатолия и раньше не был слишком лёгким, а при нынешнем положении вещей зачастую превращался в элементарно тяжёлый, порой деспотичный.

Нет, руку на жену и на дочь он никогда не поднимал, даже в подпитии, но и спорить с главой семьи ни Людмила, ни Юлька не решались: слово Анатолия всегда было решающим, в любой ситуации. Неважно, справедливое или нет, — решение Анатолия было единствнно верным.

Жена и дочь научились моментально определять, в каком настроении муж и отец явился с работы, и если настроение было плохим, вечер в семье проходил тихо. Телевизор включали еле слышно; Юлька не шумела и не прыгала — либо возилась с игрушками в своём уголке, либо рисовала, сидя за столом. Людмила не лезла к супругу с вопросами и не делилась новостями.

Если Анатолий приходил выпивши, он просто ложился спать, и тогда тоже никто не шумел. А бывали и такие дни, как сегодня, когда Анатолий находился в лёгком благодушном настроении. Однако даже в такие дни ласки от него не видели ни жена, ни дочь. Анатолий был абсолютно чужд проявлений нежности и добрых слов, не говоря уж о романтике.

А сегодня Люда чувствовала: временная радость продлится недолго, и испортит настроение мужу именно она, Людмила.

Юлька устроились рядом с отцом за столом, на котором стояли две большие эмалированные миски с пирожками: одна с жареными капустными из пресного теста, а вторая — из теста, приготовленного на кефире, — с рисом и яйцом.

В одной из маленьких мисочек была сметана, а во второй — растопленное сливочное масло.

— А ты почему не садишься? — муж удивлённо поднял на Людмилу небольшие серые глаза.

— Вы ужинайте, а мне пора, — Люда вытерла руки полотенцем, сняла фартук и косынку, поправила длинные русые волосы, убранные в косу.

— Куда это? — перестав жевать, спросил муж.

Тёмные брови сдвинулись, и между ними появилась вертикальная складка, — недобрый знак.

— У мамы собрание на заводе, — тихо сообщила Юлька, глядя на отца огромными серо-голубыми глазами-фиалками, такими же, как у Люды.

— Опять?! — выпрямился Анатолий. — Опять Мишка Мельников собирает? Похоже, придётся серьёзно с ним поговорить! Виданное ли это дело — от семьи людей по вечерам отрывать?

— Толя, так ведь давно не собирались, до Нового года ещё собрание было, в середине декабря. Почти два месяца прошло. Праздники скоро, День Советской Армии, а потом восьмое марта. Надо определиться с поздравлениями и с обязательствами к праздникам. А когда собираться, если не вечером? Днём все работают. Не в выходные же?

Люде было ещё двадцать шесть лет, и она состояла в комсомольской организации. К тому же, являлась не просто рядовым членом организации, а комсоргом в своём детском саду.

— Вот спасибо, что не в выходные хоть! Когда уже этот активист Мельников на покой уйдёт? — продолжал недовольствоваться Анатолий.

Этот разговор начинался всякий раз, когда Люде нужно было отлучиться на очередное заседание комсомольского актива.

— Михаилу Леонтьевичу двадцать семь. Наверно, меньше, чем через год уже по партийной линии пойдёт.

— Скорей бы. В партию я тебе вступать не дам, — проворчал Анатолий.

— Что ты, Толь, кто меня примет в партию? Только самые достойные вступают, — как могла успокоила Люда мужа, мрачно наблюдающего за тем, как она надевает сапоги, шаль и тёмно-синее пальто с воротником из песца.

Вскоре Люда быстро вышла из подъезда и заспешила по тропинке в сторону освещённой фонарями улицы. Она опаздывала, а Михаил Леонтьевич опозданий не любил. Не говорил ничего, но чёрные брови сдвигал недовольно и сурово, ничуть не уступая в этом мужу Люды, Анатолию.

Мельников уже в течение трёх лет возглавлял заводской комитет комсомола, совмещая этот пост с работой инженера. Жена Михаила, Вера, работала в заводской бухгалтерии. Дочка Мельниковых, шестилетняя Света, ходила в ту группу, на которой работала воспитателем Людмила.

Мельников был явно из той породы людей, которым по блату досталось не двадцать четыре часа в сутки, а часов этак на десять больше. Его портрет постоянно украшал заводскую доску почёта. Заводская комсомольская организация под руководством Мельникова достигла максимума активности за всю историю завода. Вера, жена Михаила, всегда выглядела очень хорошо: она не только была одной из первых модниц, но и казалась всегда весьма счастливой и довольной жизнью.

— Можно? — пытаясь не дышать, как паровоз (поскольку остаток пути просто бежала), Люда заглянула в двери комнаты, где располагался Красный уголок.

— Входите, Людмила Евгеньевна, — сухо сказал Мельников, даже не поднимая взгляда на красное от бега и смущения лицо Люды. — Кроме вас все уже в сборе.

Мельников задумчиво постучал авторучкой по тёмному полированному столу, ожидая, пока Людмила устроится на одном из стульев. Потом наконец-то поднял взгляд, и его чуть раскосые голубые глаза вперились в лицо Людмилы.

Природой Михаил Леонтьевич тоже обделён не был: высокий и стройный, жгучий брюнет, при этом белокожий, с голубыми глазами.

— Вот от Людмилы Евгеньевны мы и ждём предложений по поводу проведения вечера, посвященного ближайшему празднику, — спокойно, но довольно едко произнёс Мельников.

Сидящая по правую руку от председателя Зинаида Дмитриевна Вековшинина, представитель профкома, обязательно присутствующая на всех собраниях комсомольского актива, несмотря на довольно солидный возраст, выпрямилась и уставилась в лицо Мельникова.

— Я считаю, нам рано пока обсуждать праздники, Михаил Леонтьевич! — резким голосом сказала Вековшинина.

Люда недолюбливала эту сварливую и склочную особу, называя про себя "Тумбочкой" за внешнее сходство. Да и за характер тоже: тактичности, умения сочувствовать и сопереживать, доброты и душевности Зинаиде Дмитриевне при её появлении на свет явно не выдали.

— Что вы имеете в виду, Зинаида Дмитриевна? — как-то обречённо спросил Мельников, и Люда вдруг поняла, что к Тумбочке он испытывает такие же "тёплые" чувства, как она, Люда.

— А то, — прищурила Вековшинина и без того маленькие и какие-то бесцветные глаза. — Что пусть нам Людмила Евгеньевна сначала расскажет кое о чём другом, а не о своих праздничных идеях.

Люда крепко сжала челюсти и демонстративно отвернулась к тёмному окну. Эта склочница всё-таки разнюхала!

— Выражайтесь яснее, Зинаида Дмитриевна, — сухо сказал Михаил Леонтьевич и бросил на напряжённое лицо Люды полный любопытства взгляд.

Люда буквально кожей чувствовала, как все участники собрания повернулись к ней.

— Я думала, — веско заговорила Тумбочка, искренне наслаждаясь моментом. — Что Людмила Евгеньевна как комсорг детского сада "Теремок" сразу начнёт с доклада о безнравственном и недостойном комсомолки поведении своей напарницы, Ларисы Ивановны Сажиной.

— Ларису Ивановну хочу! — изменённым голосом сказал кто-то из заводских парней, сидящих на дальнем углу достаточно длинного стола.

Раздались смешки.

Михаил Леонтьевич бросил в ту сторону строгий взгляд и опять постучал по столу авторучкой, на этот раз громче.

— Как ни странно, в самую точку! — воскликнула Зинаида Дмитриевна. — А комсорг детского сада, как мы имеем возможность убедиться, покрывает гражданку Сажину!

— Погодите, Зинаида Дмитриевна, — Мельников поднял ладонь. — Людмила Евгеньевна только-только вошла. Она физически не успела бы начать доклад, даже если бы хотела. Правда, Людмила Евгеньевна?

Теперь Михаил Леонтьевич смотрел на Люду как бы поощряя её.

— Нет, — покачала головой Людмила. — Неправда. Я не собиралась делать доклад.

Тумбочка, услышав слова Людмилы, даже поперхнулась, — то ли от радости и торжества, то ли от возмущения. В кабинете повисла звенящая тишина, и все взгляды были направлены на пылающее лицо Люды.

— Тогда, — набрав в грудь побольше воздуха, Вековшинина снова ринулась вперёд. — Доклад сделаю я.

Открыв лежащую перед ней коричневую дерматиновую папку, Зинаида Дмитриевна достала оттуда какие-то листы и потрясла ими в воздухе.

— Вот здесь у меня заявление от супруги слесаря-сборщика Анкудинова Виталия Павловича. Кто желает, может ознакомиться, — Тумбочка положила листы на середину стола, однако ни один из участников собрания "ознакомиться" не пожелал, — каждый чувствовал какую-то грязь в данной ситуации, мутный осадок.

— Никто не желает? — усмехнувшись, Вековшинина обвела присутствующих взглядом, но все избегали встречаться с ней глазами. — Да, правду узнавать не всегда приятно. Но раз уж все такие щепетильные и нежные, я сама расскажу обо всём. Гражданка Сажина Лариса Ивановна грубо вмешалась в жизнь чужой семьи, закрутила роман с женатым человеком, у которого, между прочим, двое несовершеннолетних детей. А Людмила Евгеньевна, являясь комсоргом детского сада, сквозь пальцы смотрит на ситуацию, не принимает никаких мер воздействия и порицания к гражданке Сажиной. Я, признаться, была уверена в том, что на сегодняшнее заседание комитета Людмила Евгеньевна придёт с предложением об исключении из комсомольской организации Сажиной, а тут такое…

Вековшинина развела руками и осуждающе покачала головой.

— Скажи мне, кто твой друг, Людмила Евгеньевна, — язвительно припечатал кто-то из присутствующих женщин, и Тумбочка, почувствовав поддержку, бросила одобрительный взгляд в сторону говорившей.

— Знаете, что? — не выдержав, вскочила Люда. Она была очень терпеливым человеком — не будь она такой, не выдержала бы столько лет рядом с Анатолием, — однако иногда, крайне редко, даже Люда выходила из себя. — Я пришла на заседание комитета комсомола для того, чтобы обсуждать приближающиеся праздники, а не для того, чтобы сплетни собирать и выслушивать оскорбления в свой адрес! Потому можете продолжать без меня. Я в этом спектакле участвовать отказываюсь.

Схватив пальто и шаль, Людмила пулей вылетела из "Красного уголка" и побежала вниз по лестнице. Только в вестибюле она остановилась, немного отдышалась и начала одеваться.

— Уже закончили? — удивился сторож, сидящий с газетой "Труд" за маленьким столиком в углу вестибюля. — Что так быстро сегодня?

— Это я закончила. Насовсем, — спокойно сообщила Люда и взялась за ручку двери. — До свидания! А может, прощайте. Не знаю.

В первую минуту после ухода, а точнее, бегства Людмилы в "Красном уголке" было как-то зловеще тихо.

— Нет, ну вы видели?! — воскликнула, наконец, Зинаида Дмитриевна. — Белены она объелась что ли?

— Зинаида Дмитриевна, а откуда у вас эти заявления? — тихо спросил бледный Мельников. — И откуда вам известны все эти подробности?

— Так мы на заседании профкома разбирали жалобу супруги Анкудинова. И его вызывали, и жена его приходила, — она нормировщицей работает здесь, на заводе. Сажина только не явилась, хоть и её вызывали. Не посчитала нужным. Она, видите ли, не на заводе работает, а у них там своё царство-государство.

— Так что же вы нам головы морочите, Зинаида Дмитриевна, и отнимаете драгоценное время? — холодно, но возмущённо спросил Михаил Леонтьевич, и Вековшинина подавилась собственными словами, глядя на Мельникова, как кролик на удава. — Ситуация, как выяснилось, давно разобрана на заседании профкома. И зачем тащить это всё сюда?

— Затем, что комсорг садика бездействует… — пробормотала Зинаида Дмитриевна.

— Всё, тема закрыта. Совсем, — отрезал Мельников. — Приступаем к обсуждению праздников. И давайте оперативно, у нас осталось мало времени.

* * * * * * * *

На следующий день Люда работала во вторую смену, но отправиться утром на завод с заявлением об освобождении её от должности комсорга не получилось: Юлька с утра закашляла, пришлось оставить её дома. Ближе к обеду пришла свекровь и отпустила Люду на работу, оставшись с внучкой.

"Ладно, завтра первая смена, и после работы сбегаю на завод, к Мельникову, пока мама с Юлькой водится", — решила Люда.

В пересменку состоялся не самый лёгкий разговор с напарницей, Ларисой. Пока у воспитанников был тихий час, воспитатели готовили сценарий к празднику, а потом пили чай. Неприятную тему подняла Лариса, до которой, как выяснилось, уже донеслись слухи о вчерашней бунтарской выходке Людмилы.

— Спасибо тебе за поддержку, Люда, — смущённо начала Лариса. — Сама я вляпалась в эту проклятую историю, да ещё и тебя втянула!

— Забудь, Лариса, — махнула рукой Люда. — Никуда ты меня не втягивала.

— Беспокоюсь, как бы заступничество твоё боком для тебя не вышло, — покачала головой Лариса.

— Не выйдет. Я сама хочу в отставку подать, пусть ищут другого комсорга.

— Да ты что?! — охнула Лариса. — Что же я наделала!

— Это не из-за тебя. Я когда два года назад согласилась комсоргом быть, меньше всего ожидала, что на заседаниях комитета мы будем сплетни собирать и перемывать кости комсомольцам. Мне казалось, у комитета совсем другие цели. Видимо, Мельников думает иначе, поскольку постоянно привечает эту противную Вековшинину. У неё своей работы полно, а она и тут лезет, нос свой острый суёт. Вот пусть Михаил Леонтьевич с ней и работает тогда, а я на такое не согласна.

— И всё же подумай хорошо, Люда! Ты ведь очень хороший комсорг, — вздохнула Лариса.

— Ты-то сама как? Он что решил? — осторожно спросила Людмила.

— А что он? — усмехнулась Лариса. — Вернулся в ячейку общества. Точнее, его вернули. Да и к лучшему оно. Зачем мне эти скандалы с его благоверной?

— А… чувства как же? — Люда ещё сильнее понизила голос.

— Да какие там чувства, Люда! Тяжело одной, вот и всё. По Васе я своё отплакала, надо дальше жить.

Муж Ларисы, Василий, разбился на мотоцикле два года назад, когда Ларисе было всего двадцать три. Они всего год прожили вместе, даже родителями не успели стать.

— А тут человек хороший, непьющий, работящий, хозяйственный. Тем более, эта… мегера его… Она же сама на развод подала, всё ей чего-то не хватало. Из дома ему убираться велела. Она же всё мечтала, чтобы Виталик на Север завербовался, за большой деньгой, а он упёрся, ему на заводе нравится работать. В итоге ему это всё надоело, да и какому мужику такое унижение понравится? Вот он и начал за мной ухаживать. А эта… Как узнала о нас с ним, так сразу и заявление отозвала из суда, и давай во все инстанции жалобы строчить, и на Север передумала Виталика отправлять… А Вековшининой только того и надо, уцепилась! Боюсь, затаит она на тебя злобу, Люда!

— За меня не беспокойся. Ко мне сложно придраться, где сядешь, там и слезешь, — пожала плечами Люда. — И ты не беспокойся, никто тебя обидеть не посмеет. И счастье у тебя непременно будет, самое настоящее.

— Спасибо, Люда. Настоящая ты, очень мало таких людей.

— Зря ты, Лариса! Хороших людей гораздо больше, чем плохих.

Лариса опять вздохнула и покачала головой.

…Вечером, когда всех детей забрали родители, а Люда наводила порядок в группе, в раздевалке раздались шаги, — кто-то вошёл и остановился. Странно, кто бы это мог быть? Из сотрудников кто-то?

Выглянув из двери группы, Люда увидела Михаила Леонтьевича, стоявшего неподалёку от входа и держащего в руках портфель и шапку-ушанку. Мельников крайне редко приходил за дочерью; обычно Свету забирала из садика мать.

— Добрый вечер, Людмила Евгеньевна, — Мельников поздоровался так, будто это не Люда вчера едва не сорвала заседание комитета комсомола.

— Здравствуйте, Михаил Леонтьевич! А Свету Вера Николаевна забрала, — растерянно ответила Люда.

— Знаю, — кивнул Мельников. — Я к вам пришёл. Мне нужно с вами серьёзно поговорить.

— Хорошо, но… Я уже домой собираюсь. Садик закрывается.

— Вот по пути и поговорим. Собирайтесь пока, а я вас на улице подожду.

"Наверняка явился, чтобы персонально отчитать меня! Шею мне как следует намылить", — именно с этой мыслью Людмила покинула здание детского сада и вышла на тёмную улицу.

Погода, хоть и была ещё полностью зимней, стала гораздо мягче. Тихий безветренный вечер радовал лёгким морозцем и небольшим снегопадом.

Мельников стоял у ворот детского сада и смотрел на мелкие блестящие снежинки, которые медленно кружились в свете уличного фонаря.

Люда даже притормозила немного, удивлённая подобным зрелищем, и едва не забыла о заявлении, которое, к счастью, положила в сумку сразу после того, как написала его дома.

Но в этот момент Михаил Леонтьевич, видимо, почувствовал взгляд или услышал скрип снега, потому что посмотрел прямо на Людмилу. Лицо у него было какое-то странное, не такое строгое и постное, как обычно.

— Все остальные сотрудники уже ушли? — Мельников кивнул на здание садика, почти полностью погрузившееся в темноту.

— Да, сторож сказал, что я сегодня припозднилась, — ответила Люда и откашлялась.

— Вы почему без варежек, Людмила Евгеньевна? Не май месяц.

— Сейчас надену, — кивнула Люда и начала рыться в сумке.

Мельников, видимо, решил, что она ищет варежки, однако был очень удивлён, когда Людмила извлекла из сумки и протянула ему сложенный вдвое тетрадный лист.

— Что это? — поднял тёмную бровь Михаил Леонтьевич.

— Это моё заявление, — спокойно и по-деловому сообщила Люда. — Я прошу освободить меня от должности комсорга детского сада.

— Причина? — холодно спросил Мельников, снял перчатки и взял заявление. — Только давайте без вокруг да около и без расплывчатых формулировок, Людмила Евгеньевна. И наденьте уже варежки, сколько раз вас нужно просить?

Люда послушно достала из карманов пальто варежки и натянула на руки. После этого Мельников и Люда пошли, наконец, по тропинке в сторону одной из центральных улиц.

— Причина в том, что я не могу работать бок о бок с Зинаидой Дмитриевной. Я испытываю к ней и ко всему, что она делает, чувство глубокой антипатии. Не могу и не буду работать с ней, и терпеть все её закидоны не стану.

— Правдиво, — усмехнулся Мельников, порвал заявление, которое Людмила старательно переписывала несколько раз, стремясь к идеалу осмысленности и лаконичности, посмотрел вокруг, не обнаружил поблизости урну и сунул обрывки в карман дублёнки.

Люда во все глаза смотрела на его руку, в которой исчезло то, что раньше было заявлением.

— Что вы сделали, Михаил Леонтьевич?! — воскликнула, наконец, Люда.

Её возмущению не было предела.

— Определил ваше заявление туда, где ему место, Людмила Евгеньевна, — невозмутимо ответил Мельников. — Я вас не отпускаю. Если вы не согласны с моим решением, можете обратиться напрямую в Горком комсомола. А я вас не отпускаю.

— Я просто не буду приходить на заседания, — пожала плечами Людмила.

Михаил внимательно смотрел на неё: пытается казаться спокойной, а у самой глаза сверкают, и голос от возмущения сел.

— А если я скажу, что Зинаида Дмитриевна больше не будет принимать участие в заседаниях комсомольского актива? Это решение я принял сам, ещё вчера. Товарищ Вековшинина уже давно не комсомолка; к тому же, у неё есть и свои трудовые обязанности, и большая общественная нагрузка. Всё равно не будете приходить?

Мельников продолжал внимательно смотреть на Людмилу, так, что поскользнулся и начал балансировать. Пришлось Люде схватить его за локоть двумя руками и держать, пока он не встал на ноги как следует.

— Смотрите под ноги, Михаил Леонтьевич! — проворчала Люда.

— Постараюсь, — кивнул он. — Так что скажете, Людмила Евгеньевна?

— Раз уж вы сами приняли решение, то это меняет дело. Буду продолжать работу в должности комсорга. Я вправду считаю, что Зинаида Дмитриевна нам только мешает, Михаил Леонтьевич!

— Ну вот и хорошо, — удовлетворённо кивнул Мельников. — Вот и договорились.

— Погодите, — Люда даже приостановилась. — Тогда о чём вы хотели серьёзно поговорить со мной? Зачем пришли в детский сад?

— Как "зачем"? Чтобы подробно рассказать вам о том, какие решения вчера принял Комитет. Как вы будете работать, если ничего не знаете о принятых решениях? Ну и для того, чтобы отговорить вас от ухода в отставку.

— А откуда вы знали…

— Догадался, — усмехнулся Мельников.

— Тогда рассказывайте о решениях.

— Тогда внимательно слушайте, Людмила Евгеньевна.

В течение нескольких минут Мельников вёл обстоятельный рассказ, а Люда слушала и запоминала. Когда Михаил Леонтьевич замолчал, они проходили мимо здания, в котором располагался вечерний филиал Политехнического института.

В трёхэтажном здании из красного кирпича горел свет; видимо, занятия были в самом разгаре. Михаил, кивнув на филиал, сказал вдруг:

— Родные пенаты.

— Вы здесь учились?

— Да, пять лет. Поступил сразу, как демобилизовался из армии. Работал и учился. Я же сначала работал слесарем-инструментальщиком, а уже потом стал инженером.

— Я даже не знала, что вы так давно на заводе работаете. Думала, три года, с тех пор, как стали председателем комитета комсомола.

— Я ещё до армии почти год работал на нашем заводе, учеником был, потому что провалил экзамены в Политехнический. Хотел махнуть в областной центр, жить студенческой жизнью, но пришлось выбрать другой путь. И знаете, ничуть не жалею. Ни разу не пожалел.

— Хорошо, что есть такой филиал в нашем городе. Жаль, вечернего филиала педагогического института у нас нет. Я бы пошла туда учиться.

— Можно поступить заочно, ведь в областном центре есть Педагогический институт. В чём проблема?

Люда прикусила язык: кажется, она непозволительно разоткровенничалась. Не рассказывать же Мельникову о том, что Анатолий никогда в жизни не допустит ничего подобного? Чтобы жена уезжала из дома на сессии дважды в год?! Люда даже заикаться о подобной возможности боялась.

— Нет, это не подходит мне, — покачала головой Люда. — Дочка маленькая ещё. Заочное — это не для меня.

Хоть Людмила и озвучила вполне адекватную причину, Михаил прекрасно понял всё, о чём собеседница умолчала. Он давно работал с Анатолием Долгих и знал о его тяжёлом характере.

Долгих побаивалось даже заводское начальство, и обращались к нему исключительно в случаях крайней необходимости, когда иного выхода не было. Анатолий мог, не стесняясь в выражениях, послать кого угодно, и это сходило ему с рук, поскольку он был очень ценным специалистом. Одним из тех, кому найти замену крайне сложно, а производственный процесс без его участия очень пострадает.

Любое телодвижение сверх плана Анатолий совершал только за дополнительную плату. А однажды он намеренно испортил дорогую деталь, выполнив строго по чертежу, предоставленному одним из молодых инженеров. Долгих прекрасно знал о том, что в чертеже ошибка, и знал, как нужно сделать правильно, однако никому ничего не сказал и выполнил работу строго по чертежу. Молодой инженер тогда получил строгий выговор с занесением в личное дело.

А чуть больше года назад, когда сдавали один из ведомственных домов, Анатолий, очередь которого ещё не подошла, и нужно было подождать полгода, демонстративно написал заявление об увольнении.

Приближался двадцать шестой съезд партии, и завод тогда работал в режиме аврала, выполняя и перевыполняя, а тут такое. Никто не захотел тогда уступать свою очередь, и уступил Михаил, потому что его попросил лично директор завода. Мельниковы должны были переехать из общежития в новую квартиру в ноябре, а переехали только через полгода, в мае, в другой дом.

Вера тогда очень злилась на мужа за то, что прохлопал ушами очередь, даже грозилась уйти, но всё обошлось, она простила после того, как им выделили путёвку на море. Путёвку Михаилу пообещал директор, ещё когда они договаривались об очереди, и этот договор остался их тайной.

Михаил до вчерашнего вечера был уверен в том, что с Анатолием Долгих может жить бок о бок только абсолютно покорное, бессловесное создание, но Людмила Евгеньевна очень удивила его. Однако учиться ей муж всё-таки не даёт, это факт.

Так, в молчании и каждый в своих размышлениях, Людмила и Михаил дошли до улицы, на которой располагались двухэтажные ведомственные дома для работников завода.

Остановившись, Людмила повернулась к Мельникову, приготовившись попрощаться. Он снял перчатки, которые вновь надел после того, как спрятал в карман остатки заявления Люды, полез в карман и вдруг спросил:

— Хотите конфету, Людмила Евгеньевна?

— Что? — опешила Люда.

Мельников достал из кармана три конфеты: две "Пилот" и одну "Кара-Кум".

— Светик очень любит, чтобы я приносил ей конфеты, когда прихожу с работы, вот я и таскаю с собой, — улыбнулся Михаил Леонтьевич. — Ей даже всё равно, что в холодильнике точно такие же лежат. Важнее те, что папа достанет из кармана.

Люда представила, как Света каждый вечер встречает отца у дверей и требует "дань". На душе потеплело, стало как-то светло.

— Угощайтесь, Людмила Евгеньевна.

— Нет уж, лучше дочке несите, она ведь ждёт, — покачала головой Людмила.

Она очень любила сладкое, особенно, шоколадные конфеты, однако Анатолий подобных "глупостей" не признавал и постоянно ворчал, если Люда тратила деньги на сладости. Сам он сладкое вообще не ел.

Шоколадные конфеты у них дома появлялись в небольших количествах, и только для Юльки. К дешёвым карамелькам и "лимончикам" Анатолий придирался меньше, потому Люда чаще покупала их. Правда, иногда с зарплаты покупала шоколадные конфеты по пути на работу, чтобы пить с ними чай во время тихого часа.

— Светик не обидится, если будет две конфеты, а не три, — настаивал Мельников, будто по глазам Людмилы видел, что ей хочется конфету.

— Спасибо, — сдалась Люда и взяла "Пилот".

— Берите "Кара-Кум", Людмила Евгеньевна, не стесняйтесь.

— Я люблю "Пилот". Правда.

Люда не лгала; она, действительно, больше любила "Пилот".

— Представляете, я тоже! — лицо Мельникова просияло. — А жена надо мной смеётся; говорит, что у меня плебейский вкус.

— Вы любите сладкое, Михаил Леонтьевич?

— Да, есть такое, — смутился вдруг Мельников.

Конфета таяла во рту, а Люда думала о том, что их с Михаилом Леонтьевичем разговор превратился из делового в какой-то странный. Она начала спешно прощаться и быстро пошла к подъезду. Мельников дождался, пока Люда зайдет в подъезд, и лишь тогда пошёл по улице к своему дому.