Свет твоих глаз

Глава вторая

Двадцать второго февраля в старшей группе был утренник, посвящённый папам и дедушкам, и впервые за два с половиной года, прошедших с тех пор, как группу вели Людмила и Лариса, на праздник пришёл Михаил Леонтьевич.

До этого дня на все утренники приходили мама или какая-нибудь из бабушек Светы Мельниковой. Дважды — на утренник, посвящённый мужскому празднику, — приходил дедушка, Леонтий Тимофеевич. Из рассказов Светы Людмила знала о том, что дедушка с юности трудился на заводе, а после выхода на заслуженный отдых стал работать завхозом в одной из школ.

Отец Светы был всегда слишком занят, однако в этот раз явился собственной персоной.

— Ну всё, я думала, дело к весне, а теперь поняла — зима продолжается, — усмехнулась острая на язык Лариса, заглянув в зал через небольшую щель в плотных шторах.

Воспитатели готовили ребят к торжественному выходу, стоя около второй двери, ведущей в зал. Родители, которые проходили сразу на мероприятие, минуя группу, уже заняли скамейки и стулья в "ложе" для зрителей.

— Ты о чём? — тихо спросила Люда, которая по-прежнему всегда волновалась перед всеми мероприятиями, хоть и работала в садике почти семь лет, потому не поняла словесный пассаж напарницы.

— Папа Мельников нарисовался, — тихо, чтобы не услышали воспитанники, одними губами прошептала Лариса и добавила чуть громче: — Теперь погода точно испортится. Интересно, что это он вдруг? Обычно носа сюда не кажет, занятой человек.

— Да ты что? — Люда, которая и без того волновалась, тоже осторожно заглянула в зал, и почему-то сердце заспешило ещё быстрее.

К счастью, задумываться о реакциях собственного организма было некогда, потому что музыкальный руководитель незаметно дала отмашку Люде и Ларисе. Праздник начался.

Мероприятие прошло замечательно, практически без накладок и оплошностей. В процессе Люда увлеклась, забыла о волнении и смущении, — это всегда так было. Однако всякий раз, обращаясь к зрителям, она почему-то встречалась глазами с Мельниковым.

* * * * * * *

В начале марта Людмила свалилась с гриппом. Безусловно, ей и раньше случалось болеть, но обычно в конце января или в феврале, а тут она припозднилась. Первая заболела, конечно же, Юлька; после — Анатолий. Люда вы́ходила всех и поставила на ноги, и только потом слегла на целую неделю сама.

Десять дней Людмила провела на больничном, пропустила и утренник, посвященный Международному женскому дню, и заседание комитета комсомола.

В один из рабочих дней, уже после праздника, Люда работала в первую смену, а Лариса — целый день, потому что с утра вышла на замену одной из сотрудниц. Во время утренней прогулки Люда и Лариса держались вместе, весело болтая и наблюдая за воспитанниками двух групп сразу в четыре глаза.

Неожиданно около территории детского сада остановился заводской УАЗик, и с пассажирского места легко выскочил Михаил Леонтьевич. Он был в куртке нараспашку, без шапки, а в руках держал букет тюльпанов и коробку конфет.

— Ух ты, яхты! — удивлённо воскликнула Лариса. — К кому это он? Светы-то ведь нет, на больничном уже четвёртый день.

Люда пожала плечами: мало ли дел у руководителя комсомольской организации целого большого завода?

Каково же было удивление Люды и Ларисы, когда Михаил Леонтьевич направился прямиком в сторону их участков. Сообразительная Лариса тут же ретировалась, пытаясь отвлечь воспитанников сразу обеих групп.

— Здравствуйте, Людмила Евгеньевна! — Мельников остановился напротив Люды, которая до сих пор удивлённо таращилась на него. Так и стоял — куртка нараспашку, а ветер перебирал его непослушные очень тёмные волосы. — На прошедшем заседании Комитета мы поздравляли всех наших женщин с праздником. Не было только вас, вы болели. Но это же не значит, что вы должны остаться…

"Непоздравленной", — растерянно подумала Люда.

— …без подарка. Вот, — Михаил Леонтьевич протянул Людмиле тюльпаны и коробку конфет. — От лица всех мужчин комитета комсомола поздравляю вас с Международным женским днём, Людмила Евгеньевна!

— Здравствуйте, Михаил Леонтьевич, — запоздало пробормотала ставшая пунцовой Люда. — Спасибо вам большое… за внимание и за подарок.

— Это не только мне спасибо, а всем мужчинам комитета комсомола.

— Хорошо, спасибо всем мужчинам комитета комсомола, — согласно кивнула Люда, не зная, что ещё можно добавить.

Мельников продолжал стоять рядом, внимательно вглядываясь в лицо Людмилы своими ясными, немного раскосыми глазами.

— Как вы себя чувствуете, Людмила Евгеньевна? — выпалил он вдруг. — Точно полностью восстановились? Простите, но вы будто немного бледны.

Она бледна?! Люда была уверена, что физиономия у неё сейчас максимально приближена в плане цвета к спелому томату.

— Всё хорошо, Михаил Леонтьевич, — прочистив горло, ответила Люда и решила совсем уж удивить саму себя, потому что спросила вдруг: — А вы почему без шапки? Не май месяц.

— Так я же на машине.

— Как здоровье Светы? — вот, наконец-то придумала нормальный, закономерный вопрос. — Передавайте ей, что мы её очень ждём.

— Спасибо, уже получше, Людмила Евгеньевна. Непременно передам. Сегодня первый день проснулась без повышенной температуры. Ну… Что ж, мне пора, — будто с сожалением сказал Мельников и подмигнул двоим малышам из группы, на которой сегодня работала Лариса, остановившимся рядом и во все глаза смотревшим на него. — До свидания, Людмила Евгеньевна! До встречи на следующем заседании. Больше не болейте, пожалуйста!

— До свидания, Михаил Леонтьевич! Ещё раз спасибо. Постараюсь не болеть.

Мельников, ни на кого не глядя, заспешил к выходу с территории садика, а Люда так и осталась стоять, прижимая к груди букет и плоскую белую с золотистым узором коробку.

— Последишь? Я в группу всё это унесу, — повернулась Люда к подошедшей Ларисе.

— Конечно. Иди уже, а то цветы замёрзнут, — Лариса легко подтолкнула Людмилу в сторону здания садика.

Люда решила оставить и цветы, и конфеты на работе; а ещё она была очень рада тому, что группа, в которую ходит Юлька, отправилась сегодня в заводской клуб на кинолекторий, потому дочь ничего не знает о подарке.

Молчать Юлька в силу возраста ещё не умеет, а лишний раз раздражать Толю совсем не хочется. Даже если он наверняка будет знать, что подарки сделали всем женщинам комитета комсомола, всё равно ситуация вызовет его недовольство.

— Интересненько, — многозначительно протянула Лариса, когда Люда вернулась на участок, поставив цветы в вазу и спрятав конфеты в шкаф, к чаю.

— Что? — повернулась к Ларисе Люда.

— Соседка моя, с улицы, Зойка, — она ведь тоже в комитете комсомола состоит. Она на заводе работает, в столовой.

— И что? — непонимающе пожала плечами Люда. — Я знаю.

— Знаешь, конечно. Это ведь она мне тогда рассказала, как ты горой встала за меня. Так вот, перед праздником она хвастала, что всем женщинам в Комитете мужчины подарили к восьмому марта по коробке конфет. И я видела, как она с этой коробкой с работы шла. Да, такие же точно конфеты, как тебе Мельников привёз.

— Ну вот видишь, — Люда так и не понимала, куда клонит Лариса.

— Вот именно, вижу, — усмехнулась Лариса. — Цветы-то им мужчины на заседании не дарили, Люд. Только конфеты.

— Не может такого быть, — покачала головой Люда. — Возможно, просто ты не видела. Ты же не следишь за своей соседкой постоянно, двадцать четыре часа в сутки. Или она не сказала, забыла.

— Ага, она мне про конфеты-то все уши прожужжала. А если бы были ещё и цветы?

— Ну… не знаю, — пожала плечами Люда.

Она и вправду не знала, что ей делать с этой информацией.

— Ты осторожнее будь, Люда, — понизила голос Лариса. — Видела я, как он на тебя смотрел сегодня.

— Кто?

— Комсорг наш главный. И с какого перепугу он примчался сюда поздравлять тебя персонально? На очередном заседании мог отдать подарок, и с кем другим именно так поступил бы, я уверена. Осторожнее, Люда. Верка если узнает, что он тебя обхаживает, она тебя со свету сживёт. У неё характер, говорят… Лучше не знать.

— Лариса, ты что, с ума сошла?! — возмущённо зашептала Людмила. — Нет ничего такого, и быть не может! Михаил Леонтьевич — женатый человек, и он совсем не такой! И я замужем, Лариса! Семья у меня, дочка. Все знают об этом прекрасно.

— Все они, мужики, не такие до поры до времени, — так же тихо и горячо парировала Лариса. — А я видела, как он на тебя смотрит. Так, будто вы одни на всём белом свете, и вокруг никого. Ты не бойся, я могила, никому. Я добро помню навсегда и ценить умею. Просто советую по-дружески: осторожнее с ним. Хотя ему, конечно, подставляться не резон, ведь перед ним все пути открыты, большая карьера маячит. Ну просто, мало ли что. Уберечь тебя хочу.

— Хорошо, Лариса, спасибо. Я тебя поняла, буду осторожнее.

Люда готова была согласиться с чем угодно, — настолько сильно ей хотелось прекратить этот разговор.

* * * * * * *

Тот год был не простой, а юбилейный: вся страна готовилась отметить в ноябре шестьдесят пять лет Октябрьской революции, потому практически любое событие было посвящено грядущей дате или приурочено к ней.

Да и различных мероприятий было больше, чем обычно. Например, во второй половине мая в детском саду, в котором работала Людмила, объявили конкурс оформления участков.

Первомай и День Победы миновали, и приближалось лето. Генеральная уборка территории сада прошла ещё в конце апреля; сейчас нужно было привести в надлежащий вид веранды, а также прочие конструкции и снаряды для детских игр.

Работы было много, и заведующая посоветовала воспитателям привлекать к участию родителей. Лариса во второй половине мая всегда брала неделю отпуска без содержания и уезжала в деревню, помогать родственникам с посевной, потому сейчас Люда работала одна в две смены. По этой причине она и решила внять совету заведующей — одной со всеми делами было никак не справиться, а плестись в хвосте и проигрывать в конкурсе не хотелось.

Людмила написала на большом листе объявление, в котором приглашала всех неравнодушных родителей принять участие в оформлении участка, и повесила объявление в раздевалке. Краска и кисти были; не хватало только рабочих рук.

Итоги конкурса руководство сада собиралось подводить в понедельник, после осмотра комиссией из Гороно всех участков, потому основные работы были намечены на четверг и пятницу. Юльку в эти дни забирала бабушка, потому что Люда оставалась в садике допоздна.

В четверг никто из родителей остаться и помочь не смог, потому Люда долго возилась одна: покрасила песочницу, турник, мостик и качели.

На пятницу осталось самое сложное; нужно было разрисовать деревянный корабль и большую веранду из белого кирпича.

Детей сегодня всех "разобрали" ещё раньше, чем обычно, поскольку многие уезжали на дачи на все выходные. Видимо, по этой же причине никто из родителей так и не остался, чтобы помочь с оформлением участка.

Вернувшись в группу, Люда достала из подсобки серый халат, коробку, в которой стояли банки с краской, и стеклянную банку, в которой в специальном растворе стояли кисти. Глядя на всё это хозяйство, Люда закатывала рукава халата и размышляла, сможет ли утащить всё в один заход, когда в дверях группы появилась высокая фигура и знакомый голос сказал:

— Здравствуйте, Людмила Евгеньевна! Я пришёл помогать с оформлением участка.

— Здравствуйте, Михаил Леонтьевич, — Люда проглотила комок в горле. Вот уж кого она меньше всего ожидала увидеть сейчас! — Вы же, вроде, в Москве?

Казалось, все вокруг в курсе того, что Мельников — один из двух делегатов девятнадцатого съезда ВЛКСМ от их города. Даже местные газеты рассказывали об этом, публиковали фото делегатов и их краткие биографии.

— Как видите, уже нет, — тепло улыбнулся Михаил Леонтьевич. — Приехал сегодня рано утром. А сейчас я в полном вашем распоряжении, Людмила Евгеньевна. Командуйте.

Ну что ж… Не отказываться же от помощи? Тем более, других желающих помочь так и не наблюдается. Люда критически оглядела модный тёмно-коричневый вельветовый костюм Мельникова.

— Для начала вам нужно переодеться, — задумчиво произнесла она, прикидывая, где можно раздобыть халат хотя бы приблизительно подходящего размера.

— Я принёс с собой сменку, — сообщил помощник и указал на спортивную сумку, перекинутую через его плечо.

— Отлично, — с облегчением кивнула Люда. — Тогда я забираю кисти и ухожу, а вы переодевайтесь здесь и приходите на участок. И коробку с краской приносите.

— Понял, — кивнул Мельников и начал расстёгивать пуговицы на вельветовой куртке.

Люду словно ветром сдуло из группы. Неожиданно вспомнились предостережения Ларисы. А она, Люда, совсем расслабилась за прошедшие пару месяцев, поскольку с Михаилом Леонтьевичем встречалась только на заседаниях, и вёл он себя как обычно.

Выйдя на участок, Людмила с облегчением вздохнула: ещё на нескольких участках родители помогали воспитателям, и в двух группах пришли только отцы. Ещё в одной работал явно чей-то дедушка. Вот и славно. Значит, ничего предосудительного не происходит.

Люда начала ругать себя за недостойные мысли и страхи. Человек пришёл, чтобы помочь от чистого сердца, просто потому что он вот такой, неравнодушный, а она напридумывала не пойми чего! Как только не стыдно?!

Поток самобичевания Люды был прерван появлением на участке Михаила Леонтьевича, переодевшегося в спортивные брюки и старый свитер.

— Вы умеете рисовать, Михаил Леонтьевич? — с надеждой спросила Люда.

Сама она рисовала очень посредственно, потому даже не представляла, что она станет делать с большой стеной веранды.

— Когда-то ходил в изостудию Дворца пионеров и несколько раз делал стенгазеты в школе, — с готовностью сообщил Мельников. — Ну и по рисованию всегда было пять. На этом всё.

— Значит, вы будете разрисовывать стену веранды, — обрадовалась Люда. — А я займусь кораблём.

— Доверяете? — улыбнулся Михаил Леонтьевич.

"Как будто у меня есть выбор!"

— Да, доверяю, — кивнула Люда. — Я книжку на всякий случай прихватила. Вот, "Дюймовочка". Может, возьмёте оттуда какой-нибудь из сюжетов?

Мельников взял в руки книжку и начал задумчиво листать. Несколько секунд Люда стояла рядом и смотрела на его руки с длинными пальцами. Опомнившись, быстро метнулась к коробке с краской. К счастью, Мельников ничего не заметил.

Сначала они работали в молчании, но потом Люда спросила Михаила Леонтьевича о поездке, и он начал рассказывать, — долго и подробно. О заседаниях, о людях, с которыми встретился, о почётных гостях съезда, об экскурсиях на ВДНХ и на Воробьёвы горы.

Несмотря на то, что рассказ получился достаточно длинным, Люда совсем не устала слушать. Она и раньше замечала, что доклады и речи Мельникова не занудные, от них не устаёшь и не начинаешь зевать с закрытым ртом, украдкой смахивая порождённые тайной зевотой слёзы, а информация хорошо воспринимается и будто сама укладывается в голове.

А теперь оказалось, что он не только хороший оратор, но и прекрасный рассказчик. Время пролетело незаметно, и когда Люда опомнилась, выяснилось, что она уже полностью покрасила и разрисовала корабль, а Михаил Леонтьевич почти закончил расписывать стену.

Люда подошла ближе и охнула от восторга: на стене была изображена летящая ласточка, на спине у которой сидела Дюймовочка. Было понятно, что они отправились в путешествие туда, где вечное лето. Вслед им смотрели жабы из болота, мышь с поля и майские жуки, сидящие на одном из листьев дерева.

— Вот это да, Михаил Леонтьевич… — только и смогла вымолвить Люда.

— Нравится? — кажется, Мельников был очень доволен и произведённым эффектом, и реакцией Людмилы.

— Ещё бы! Теперь я уверена в том, что первое место нам обеспечено. Спасибо вам, Михаил Леонтьевич!

— На здоровье. И я очень рад, что посещение изостудии мне наконец-то пригодилось в жизни. Теперь осталось дождаться, когда пригодятся некоторые дисциплины, которые я изучал в институте. Такие, например, как научный коммунизм, истмат, диамат, история КПСС и политэкономия.

Люда невольно прыснула от смеха и огляделась по сторонам: на двух участках ещё продолжалась работа, но к счастью, те участки располагались достаточно далеко. Потом быстро посмотрела на Мельникова: они встретились глазами, переглядываясь, как пара заговорщиков.

— Что вы такое говорите, Михаил Леонтьевич? — пытаясь казаться серьёзной и строгой, спросила Люда.

Но делать хорошую мину при плохой игре было поздно: Мельников смотрел так, будто видит Люду насквозь.

— Наверно, вам как комсоргу эти науки очень нужны, — всё же сделала ещё одну попытку Люда.

— Несомненно, — как-то непонятно улыбнулся Михаил Леонтьевич. — Тогда будем считать, что архиважные дисциплины уже пригодились. Людмила Евгеньевна, мне кажется, что вот эти листья кувшинок надо сделать более выразительными.

Он указал на стену веранды.

— Поможете, пока я небо доделаю? Я видел там, в коробке, есть более тёмная зелёная краска. Вы ведь уже закончили с кораблём?

— Хорошо, — Людмила достала из коробки нужную банку, подошла к стене и принялась за работу.

Некоторое время они стояли рядом и опять работали молча, но потом Людмила вновь нарушила молчание.

— То есть, я вашего вердикта не дождусь?

— Какого вердикта? — рука Мельникова, держащая кисть, замерла.

— По поводу корабля. Всё настолько плохо? — Люда с трудом сдерживала смех, буквально рвущийся из груди.

И что её так разобрало-то? Михаил Леонтьевич хлопнул глазами.

— Простите, пожалуйста, Людмила Евгеньевна! У меня совсем мозги набекрень. Прекрасный корабль получился, честное слово!

— Михаил Леонтьевич, я пошутила, — попыталась успокоить его Люда.

— И всё равно. Прекрасный корабль.

Люда задумалась о том, почему ей удаётся так легко общаться с абсолютно чужим человеком и вообще, с мужчиной. Она никогда так весело не болтала, не переглядывалась и не пересмеивалась с мужчинами. Во всяком случае, во взрослой жизни, — точно. Возможно, в ранней юности или в детстве, — да, но это было давно и неправда.

Отец Людмилы, Евгений Савельевич, никогда не был ни слишком суровым, ни сердитым. Однако и лёгкости, непринуждённости, особого доверия в общении с ним не возникало. Он всегда был серьёзным, основательным, очень занятым человеком, — и дома, и на работе. Говорил коротко и только по делу. В редкие свободные минуты читал книги, газеты, смотрел телевизор или уходил с удочкой на реку подальше.

Евгений Савельевич до сих пор трудился, хоть ему и перевалило за шестьдесят, работал старшим мастером на обувном комбинате. А дома у родителей Люды было достаточно большое приусадебное хозяйство.

Братьев у Людмилы не было, даже двоюродных. Таня, родная сестра, старше Люды на одиннадцать лет. Очень давно, сразу после окончания училища, Таня уехала в Балаково, да так там и осталась. Вышла замуж, родила двух дочерей.

Мужа Татьяны, Ильгиза, Люда видела редко и практически не успевала составить мнение о характере зятя.

О лёгкости и непринуждённочти в отношениях с собственным мужем, Анатолием, не было даже речи. Когда он начал ухаживать за Людмилой, ей казалось, что характером он похож на Евгения Савельевича: такой же спокойный, серьёзный и основательный.

С одной стороны, так оно и было. Однако отец Люды никогда не был настолько авторитарным, не давил так всех окружающих. Да, Люда не могла себе представить то, как весело и легко болтает с отцом, доверяет ему. Однако и давления с его стороны она никогда не испытывала.

В родительской семье всё было по классике: папа — голова, а мама — шея. Сама Люда в своей семье поставить себя так и не смогла. И она, и дочка всегда находились в полной зависимости от настроения главы семейства.

Идти на открытый конфликт Люда не решалась. Во-первых, всё же побаивалась. А во-вторых, понимала, что если она выступит хотя бы один раз, злопамятный Анатолий этого не забудет никогда, и конфликт превратится в затяжной. Каково Юльке будет в такой обстановке?

Так и жила, поглубже спрятав свои чувства и мысли, и закрыв их под замок, отмалчиваясь и намного больше думая, чем говоря. Однако всё чаще ловила себя на мысли о том, что домой ей идти не хочется, ноги не несут, даже ради дочери.

Жаловаться кому-то, обсуждать свою семью Люда бы никогда не посмела. Она всегда внутренне осуждала людей, выносящих сор из избы. К тому же, в чём суть её претензий?

Муж работящий, серьёзный, выпивает редко. Заработал квартиру. Основной добытчик в семье — Анатолий. Все важные решения принимает тоже он. Какого рожна ей ещё надо? Разве не это называется "жить, как за каменной стеной"?

Родители сказали бы: выбрала себе мужа, создала семью — живи, как живут все нормальные люди. Нечего дёргаться, бегать туда-сюда и позориться. И были бы абсолютно правы. Тем более, дочка подрастает.

Люда и жила. И старалась не задумываться о том, что проживёт так всю жизнь. Все живут, и она проживёт…

Задумавшись, Людмила прослушала вопрос, который ей задал Мельников. Поняла, что он ждёт ответа по тому, как он смотрел на неё, даже работу прекратил.

— Извините, — смутилась Люда. — Я задумалась. Вы что-то сказали?

— Я спросил, всё ли у вас хорошо? У вас взгляд стал какой-то грустный. Безысходность в глазах. Такое ощущение, что вы только что были рядом — и вдруг исчезли, перенеслись куда-то далеко.

"Так. Только этого не хватало!"

— У меня всё хорошо, Михаил Леонтьевич, вам показалось, — попыталась морально дистанцироваться Люда.

— Понял, — кивнул Мельников и продолжил нарочито бодро: — Как по-вашему, наша картина готова, или нужно добавить что-то ещё?

Он отступил на пару шагов, прищурил глаза и склонил голову набок, критически рассматривая стену веранды. Люда подумала, что Мельникову сейчас не хватает куртки художника, берета и палитры в руках.

— Может, солнце? — неуверенно спросила она. — Ласточка и Дюймовочка должны лететь… не на солнце, конечно, но в сторону солнца.

— Как я мог забыть о солнце? Это ведь самое главное, — пробормотал Михаил Леонтьевич. — Голова теперь постоянно занята другим, простите.

— Давайте тогда я сама дорисую? — неуверенно спросила Люда. — Вы спешите, должно быть. У вас ведь очень большая нагрузка.

— Пока мы всё на доделаем, я никуда не уйду, — спокойно ответил Мельников и достал из коробки банку с жёлтой краской, которую уже убрал. — И солнце мы нарисуем вместе.

Михаил Леонтьевич говорил таким тоном, каким обычно вёл заседания, и Людмиле моментально захотелось взять под козырёк. Правда, козырька у неё не было, только смешная косынка в синий горошек.

Они сосредоточенно работали над солнцем, и на этот раз Людмила не стала нарушать молчание, — нарушил Мельников.

— А по поводу того, что голова занята другим… Это достаточно давно и ещё надолго, до сентября примерно. Именно такой срок мне дали для размышлений.

"Для размышлений о чём?" — чуть не спросила Люда, у неё даже губы дрогнули, но она так и не решилась. Михаил Леонтьевич объяснил всё сам.

— Мне предлагают перейти на работу в Горком комсомола и продолжать строить карьеру там. Пока курировать весь наш район, а дальше — как пойдёт. Если пойдёт так, как надо, то впереди — работа в Горкоме партии. Мне ведь двадцать восемь исполнится осенью.

— А почему вы так напряжённо думаете об этом, Михаил Леонтьевич? — удивлённо спросила Люда.

Она была уверена в том, что путь по такой карьерной лестнице — это именно то, к чему стремится Мельников.

— Потому что работу инженера придётся оставить, а с завода — уйти.

Вот как. Значит, через несколько месяцев Мельников уйдёт с завода. А следующим летом Света выпустился из садика… Если Мельниковы раньше не переедут куда-нибудь в центр города, и Света вообще не пойдёт в другой сад.

Что ж. Жизнь не стоит на месте, и это абсолютно закономерно. Правда, как ни пыталась Люда радоваться за Мельникова, у неё ничего не получалось. Возможно, потому что и сам он радостным не выглядел.

— Я уверена, что вы всё хорошо обдумаете и примете правильное решение, Михаил Леонтьевич, — отогнав мрачные мысли, твёрдо сказала Люда.

— Мне бы вашу уверенность, — задумчиво ответил Мельников.

— Михаил Леонтьевич, перед вами открывается большое будущее.

— Безусловно, — кивнул Мельников. — Я вот только не уверен, что это именно то будущее, которое нужно мне. Что это моё будущее.

— В любом случае, время на раздумья ещё есть, — опять попыталась подбодрить собеседника Людмила. — Подумаете и поступите так, как подсказывает ваше сердце. Речь ведь идёт о вашей жизни и о вашем будущем. Никто не имеет права решать за вас.

Она никогда раньше не замечала, что Мельников такой странный и вдумчивый, с мятущейся душой. Ей казалось, что он обыкновенный карьерист.

— Спасибо вам, Людмила Евгеньевна, — снова заговорил Михаил Леонтьевич, когда они убирали кисти и краску, закончив работу.

— Это вам большущее спасибо, Михаил Леонтьевич! Знаете, вы ведь единственный, кто откликнулся на просьбу о помощи. Я обязательно сделаю газету по результатам конкурса и повешу в раздевалке. Там будет огромная благодарность вам.

— Я желаю вам… то есть, нам победы, — улыбнулся Михаил Леонтьевич. — А благодарю я вас за то, что выслушали. И ещё очень хочу попросить: пожалуйста, пусть мой рассказ о предложении из Горкома останется между нами. Понимаете, я никому не рассказывал об этом. Вообще никому. Однако мне очень нужно было выговориться, чтобы меня выслушал адекватный, неравнодушный, но и не заинтересованный в моём решении человек.

"Я очень заинтересованный человек. Очень. Если ты примешь решение уйти с завода, я скорее всего, и не увижу тебя больше".

Мысль появилась против воли, но Люда оставила её как есть, не стала отгонять. Просто уже устала. Устала отгонять мысли.

— Провожу вас, Людмила Евгеньевна? — спросил Мельников, когда убрал коробку в подсобку, умылся, переоделся и снова вышел на улицу.

Люда нарочно осталась на участке, изображая бурную деятельность, чтобы не идти домой вдвоём с Мельниковым.

— Вы идите, Михаил Леонтьевич, не ждите меня, — с притворной лёгкостью ответила она. — У меня есть ещё кое-какие дела здесь.

— Хорошо, — кивнул Мельников, и Люда увидела по его глазам, что он всё понял. — До свидания, Людмила Евгеньевна!

— До свидания. Ещё раз большое… спасибо, — остаток фразы Люда говорила уже в быстро удаляющуюся спину Михаила Леонтьевича.

В понедельник, во время подведения итогов конкурса, участок, который оформляли Люда и Михаил Леонтьевич, был признан лучшим.

* * * * * * *

Газету Люда сделала, как обещала, и повесила в раздевалке, вот только Михаил Леонтьевич так и не прочитал "огромную благодарность", предназначенную для него, поскольку в детском саду не появлялся.

А в середине июня Люда ушла в отпуск, но перед этим сняла газету, которая так и висела до сих пор. Отпуск, разумеется, проходил дома: Люда старалась максимально помочь родителям по хозяйству.

Своей дачи у них с Анатолием не было, но они очень активно помогали и матери Толи, и родителям Людмилы, потому без запасов на зиму никогда не оставались.

Родная тётка Анатолия жила в соседнем регионе, и каждое лето свекровь ездила к ней в гости. Вот уже второй год она брала с собой Юльку.

Был конец июня, и свекровь с Юлей должны были вернуться домой через пару дней. Люда помогала родителям — вот уже второй день они окучивали картошку. Анатолий, который также был в отпуске, остался на хозяйстве в доме матери и тоже занимался огородом.

Монотонная, но не очень тяжёлая работа сейчас как нельзя больше соответствовала душевному состоянию Люды. Вот уже месяц сердце её было не на месте: мысль о том, какое всё-таки решение примет Мельников, не отпускала Людмилу.

Молодая женщина уже давно перестала бороться со своими тяжёлыми и запретными думами, просто ожидая того момента, когда наваждение пройдёт само по себе.

Должно же оно когда-то пройти? Тем более, заседаний Комитета пока не было, и скорее всего, до второй половины августа не будет. А в сентябре Михаил Леонтьевич, вероятно, пойдёт на повышение.

Помается, подумает и пойдёт, никуда не денется. Иначе ради чего всё это затевалось? Вся его общественная нагрузка, вся активная деятельность в качестве комсорга завода? Нет, такими возможностями, которую дала Мельникову судьба, не разбрасываются…

Глубоко и печально задумавшись, Людмила не слышала, как её сначала звали из-за забора на целых два голоса, а потом и мать с отцом пытались дозваться.

— С тобой всё хорошо? Не перегрелась?

Люда, прекратив окучивать, выпрямилась и оказалась лицом к лицу с отцом, Евгением Савельевичем.

— Всё хорошо, — непонимающе ответила Люда и поправила сбившуюся белую косынку. — А что случилось?

— Пришли к тебе, — отец указал в сторону деревянной двери, ведущей в огород из надворных построек.

Около свежей поленницы стояли Лариса и та самая её соседка Зойка, которая тоже входила в комсомольский актив завода. Оставив тяпку, Люда заспешила к гостям.

— Ну привет! — воскликнула Лариса, с интересом глядя на Людмилу. — О чём это ты так замечталась? Или о ком?

— Да просто задумалась и не слышала, — максимально уклончиво, но по возможности честно ответила Люда. — Здравствуй, Лариса! Здравствуй, Зоя! Чай с мятой будете пить? У нас тут самовар на веранде.

— Некогда чаи гонять, Люд, — с сожалением ответила Лариса. — Хотя я бы не отказалась. Зойка вот примчалась ко мне прямо в садик, ты ей нужна очень срочно. Она и домой к тебе бегала, но там у вас избушка на клюшке. А где твои родители живут, Зойка не знала. Я из садика отпросилась ненадолго, и мы сюда полетели.

— А что случилось-то? — Люда вдруг почувствовала, как сердце сжалось от страха, даже перестало стучать на некоторое время.

— Внеочередное заседание комитета комсомола сегодня, — затараторила Зоя, пышнотелая светловолосая девушка лет двадцати. — Через час начало. Мельников сначала сам искал тебя…

— Верно, искал! — вставила Лариса. — Был в саду после обеда, но ко мне не подошёл, хотя я на участке была в тихий час, так, по всей территории пробежался и исчез.

— А Света разве не знает, что я в отпуске?

— Света уехала с матерью на Балтийское море, уже дней десять как. Почти сразу, как ты в отпуск ушла. Вернутся скоро, — пояснила Лариса. — Ладно, девчонки, вы тут сами. Побежала я.

Лариса кивнула и быстро вышла из огорода, а Люда повернулась к родителям и крикнула:

— Мам, пап! Я на завод, на внеочередное заседание комитета комсомола. Вечером снова приду, помогу.

— Да не приходи уже, — махнул рукой отец. — Тут осталось-то, сами доделаем. А то Анатолий тебе скоро прогулы ставить начнёт.

— Спасибо, Зоя! Я домой, переоденусь хоть, — Люда бросила критический взгляд на свои старые спортивные штаны с вытянутыми коленями и грязную футболку.

— Не опаздывай, — улыбнулась Зоя и помахала рукой Людмиле. — А то комсорг пропишет всем по первое число. Очень уж сердитый был сегодня, очень срочное что-то.

Теряясь в догадках, Люда заспешила домой, где успела быстро ополоснуться, надеть пёстрое летнее платье и собрать в "хвост" влажные волосы. Достала из шкафа "праздничные" чешские босоножки, посмотрела на них, хотела убрать обратно, но решилась, надела.

Быстро посмотрела в зеркало. Кожа под летним солнцем стала будто ещё более гладкой, чем всегда, и золотистой. Волосы, наоборот, выгорели, и Люда превратилась почти в блондинку. Открыв дверцу шифоньера, Люда взяла из специального контейнера бледно-розовую помаду, что делала крайне редко, опасаясь недовольства мужа.

Мысленно сказав себе, что она никому ничего плохого не делает, Люда накрасила губы и почти бегом покинула квартиру.

…По глазам Мельникова, с которым не виделась больше месяца, Люда смогла в полной мере оценить то, какое впечатление на него произвёл её внешний вид. Взгляд ясных, немного раскосых глаз то и дело останавливался на лице Люды. Останавливался и будто замирал. А сердце Люды в эти моменты готово было выскочить из груди, хотя внешне женщина оставалась абсолютно спокойной.

Сам Михаил Леонтьевич тоже успел загореть и стал выглядеть как-то мягче, моложе. Люда думала о том, что они встречались на заседаниях больше двух лет, почти два с половиной года, но почему-то раньше она не замечала комсорга, не обращала на него внимания.

Какой же спокойной тогда была её жизнь! Предсказуемой и размеренной, зависящей лишь от капризов погоды, детских болезней дочки и настроения Анатолия. Что случилось? Почему всё перевернулось вот так? Ведь её, Людмилу, будто подменили…

Повод для срочного созыва Комитета оказался вполне законным: послезавтра, в субботу, должен состояться Первый городской комсомольский туристический слёт, посвящённый грядущему шестидесятипятилетию Октябрьской революции.

Предполагалось, что в последующие годы этот турслёт станет традиционным, и к участию в нём будет привлекаться всё больше комсомольцев. В этом году, юбилейном, туристический слёт был первым, пробным, и участие в нём должны были принять только активисты. Зато явка была обязательной.

Встреча должна была состояться в субботу, в семь часов утра на площадке около проходной завода. К месту турслёта — большой поляне, расположенной около села Кировского, — участников должен был доставить заводской автобус.

Большую газету, представляющую "команду" завода, Мельников собирался сделать лично, а остальным участникам раздал слова речёвки и песни. К субботе следовало заучить всё это назубок.

С заседания Люда ушла вместе с Зоей, бурно выражающей свой восторг по поводу предстоящей поездки. В глубине души Людмила была полностью согласна с Зоей, хоть и отмалчивалась, и тоже очень рада, хоть и знала, что за предшествующие поездке сутки Анатолий душу вынет из супруги.

Ничего, она это как-нибудь переживёт, ей не привыкать. Свекровь с Юлькой приедут только в воскресенье вечером, а суббота будет полностью в распоряжении Людмилы, с утра до позднего вечера.

Природа, песни у костра, — было во всём этом что-то очень хорошо забытое из юности, романтика, лёгкость, беззаботное настроение.

А ещё она целый день проведёт рядом с Михаилом Леонтьевичем. В общей компании — это намного лучше, чем наедине, как тогда на участке в детском саду, или как тогда, когда они шли зимой вдвоём по тёмным улицам. В общей компании безопаснее, и можно сколько угодно находиться рядом, смотреть на Мельникова, слушать его.

Люда, кажется, никогда не забудет, как зимой Мельников стоял под фонарём и смотрел на танцующие в электрическом свете мелкие снежинки. Вспомнив об этом, она вдруг поняла: это и был тот самый момент, когда она по-настоящему увидела Михаила.

* * * * * * *

Почему-то Люда была уверена в том, что комсорг поедет отдельно от всех остальных представителей Комитета, на заводском УАЗике, например. Однако Мельников ехал в автобусе вместе со всеми.

Люда сидела рядом с Зоей почти в самом конце салона, а Михаил Леонтьевич расположился позади них. Люда и Зоя всю дорогу (которая заняла почти час) болтали и смеялись, как девчонки-подростки, а Мельников, наоборот, сидел тихо и почти незаметно, глядя в окно. Но Люда почему-то была уверена, что он молчаливо "присутствует" в их Зоей разговоре, ловит каждое слово.

После торжественного открытия туристического слёта все прибывшие команды выступили с подготовленными номерами, а потом начались соревнования, продлившиеся два часа.

После этого состоялся обед, который был приготовлен в настоящей полевой кухне, а оставшееся до вечера время было объявлено свободным.

Компании начали знакомиться между собой; молодёжь собиралась большими группами, звучали песни под гитару. Кто-то играл в мяч, кто-то пёк в углях картошку, а кто-то даже делал шашлыки.

Компанейская Зоя, оставив Люду, веселилась в молодёжной компании. Люда сначала тоже слушала песни, но потом, увидев, как кто-то из компании тайком достал портвейн, ушла. Решила прогуляться у кромки леса в надежде найти землянику или грибы. В лес Люда не углублялась, потому что плохо ориентировалась на местности.

…Не повезло ни с земляникой, ни с грибами. Конечно, было бы удивительно, если бы повезло: во-первых, на поляне расположилась целая толпа народа, и наверняка не одна Люда задумалась о ягодах и грибах; а во-вторых, неподалёку находилось большое село Кировское, жители которого тоже вряд ли оставляли поляну своим вниманием.

Люда стояла, наклонившись и вглядываясь в заросли травы, когда сверху раздался голос:

— Не нашли?

Люда резко выпрямилась, физически чувствуя, как кровь прилила к щекам. Хорошо, что она, Люда, в джинсах и в футболке, а не в платье, которое могло некрасиво задраться, пока она ползала в траве.

— Вот, это вам, — Мельников стоял совсем рядом и протягивал Люде длинную травинку с нанизанными на неё алыми ягодами.

Люда, стараясь не думать о том, что лицо у неё сейчас как раз в тон угощению, приняла травинку.

— Спасибо, Михаил Леонтьевич. Только давайте вместе съедим ягоды, так будет справедливо.

— Давайте, — не стал отказываться Мельников, и Люде это понравилось.

Ей всегда импонировали простые люди и простые отношения, без разных ритуальных танцев. Без всякого такого: "Ой, да что вы, это я собрал для вас, ешьте-ешьте!" "Да нет же, и вы угощайтесь, что же вы право!" "Ах, и не уговаривайте, это исключительно для вас"…

Люда и Михаил быстро съели землянику и посмотрели друг на друга.

— Вы были когда-нибудь в Кировском? — спросил Мельников.

— Нет, — покачала головой Людмила. — Как-то не доводилось. Все родственники живут в другой стороне.

— Вот и у меня такая же история, — улыбнулся Михаил Леонтьевич. — Времени ещё более чем достаточно. Предлагаю прогуляться до села, в качестве экскурсии.

— Хорошо, — согласилась Люда, которая одна бы пойти не решилась, но и сидеть на поляне до вечера не хотела. — А вы знаете, куда идти?

— Тут только одна дорога вдоль полей, сложно заблудиться, — успокоил её Мельников.

Они пошли мимо леса и вскоре вышли на просеку, ведущую к дороге. По этой дороге, огибающей поля, Люда и Михаил продолжили путь. К счастью, тем для разговоров было предостаточно, поскольку первая половина дня прошла очень активно.

Так и шли, обсуждая турслёт, да и путь был не слишком долгий. Уже на подступах к селу их обогнала пыльная грузовая машина, в которой ехали двое парней. Тот, что сидел рядом с водителем, высунулся в окно и крикнул:

— Привет, красавица!

Поскольку рядом больше никого, кроме Мельникова, не было, Люда сделала справедливый вывод о том, что приветствие адресовано ей.

— Здравствуйте! — звонко крикнула она.

Прежде, чем машина скрылась из вида, общительный парень успел подмигнуть Люде и помахать рукой.

— Надеюсь, в Кировском не все мужчины такие активные? — смешно проворчал Мельников. — Я уже начинаю задумываться о том, не пора ли повернуть назад. Или приготовить кулаки?

Люда молчала, улыбаясь. Она не знала, что можно ответить в данном случае.

— Вам смешно? — сузил глаза Михаил Леонтьевич.

— Ну вы же шутите, вот я и улыбаюсь, — нашлась Люда.

— Вообще-то я серьёзен как никогда, — Мельников сдвинул чёрные брови.

К счастью, Людмила и Михаил уже входили в село, потому неудобный разговор свернулся сам собой. Целый час они бродили по улицам Кировского; ходили на пруд, потом к маленькой речушке. Посмотрели на здание Центральной районной больницы, здания двух школ и детских садов. Побывали даже у маленькой полуразрушенной часовни.

Потом вышли на другую сторону окружённого полями села и увидели мальчишек, играющих в футбол. Неугомонный Мельников пошёл гонять мяч с парнями, а Люда устроилась сидеть на брёвнах, сложенных около импровизированного футбольного поля.

Потом Михаил Леонтьевич подошёл и сел рядом, и они ещё некоторое время наблюдали за игрой ребят. Откуда ни возьмись рядом появился упитанный серый кот, крупный, с раскормленной мордой и широким лбом.

Михаил Леонтьевич погладил кота, и тот начал тереться о длинные ноги Мельникова, обтянутые джинсами. Кот ходил туда-сюда, выгибая спину и держа хвост трубой.

Люда засмотрелась на Михаила, который гладил кота. В глазах Мельникова было столько тепла и доброты, что Людмила, кажется, совсем перестала чувствовать собственное сердце, — настолько оно замерло и притаилось.

И в этот момент Михаил посмотрел на Люду, застав прямо в разгар её душевных переживаний. Он опять всё понял — Люда увидела по его глазам. И как бы она ни пыталась теперь замаскировать свои чувства, отвертеться, — было поздно.

Вскоре Михаил поднялся с брёвен и помахал футболистам. По дороге шли молча; молчал каждый о своём, но в то же время, молчали об одном и том же. Как только село скрылось из вида, Михаил остановился и повернулся к Людмиле.

— Люда, — тихо, почти шёпотом, и просто сказал он, но лицо у него было такое, что у Людмилы ноги подкосились. — Людочка…

Ладони Мельникова легли на предплечья Людмилы, медленно заскользили по плечам, пальцы легко коснулись шеи. Потом Михаил осторожно обхватил щёки Люды и начал её целовать.

Теперь уже ничто не могло их остановить, и никто не мог. Руки Михаила и Людмилы переплетались, а сами они прижимались друг к другу всё теснее. Потом Михаил отстранился, но лишь для того, чтобы взять Люду за руку. Он сделал шаг в сторону поля и повлёк женщину за собой, не переставая смотреть в её лицо, не отпуская её взгляд ни на миг.