Свободная любовь

Глава четырнадцатая

Скотту не хотелось уезжать. Это было не привычное нежелание расставаться после проведенного вместе времени, а, скорее, сожаление о том, как мало места они занимали в жизни друг друга. Обычно, когда он выезжал из города, он думал о будущем — о предстоящей работе в офисе, о заданиях, которые он даст своим студентам. Вдали от Дори жизнь накатывалась на него, заполняя пустое пространство, возникающее из-за ее отсутствия. На этот раз все было по-другому. Теперь сожаление глубже проникло в его сердце, и лавина налоговых деклараций и неразобранных бумаг уже не могла компенсировать потерю теплого тела Дори в постели рядом с ним и ее улыбку, обращенную на него, словно солнечный луч, в самые неожиданные моменты.

Он затормозил около супермаркета, чтобы купить холодные закуски себе на обед, который представлялся ужасно одиноким. У семейной пары, стоящей перед ним у кассы, был ребенок, который восседал на сиденье в коляске для покупок, грызя пластиковую обертку головки сыра. Скотт внимательно рассматривал личико ребенка, сравнивая его с лицами родителей, ища общие черты — ответы на генетические загадки. Он уже почувствовал, как шевелится его собственный ребенок, и теперь ему было интересно, как этот ребенок будет выглядеть. Он плохо спал, отнеся это за счет причудливого уикенда, поэтому пребывал далеко не в лучшем настроении, когда в конце понедельника вошел в кабинет адвоката. Он чувствовал себя усталым и смущенным.

Адвокат Сидней Тейбор представился и попросил Скотта кратко изложить суть своего дела. Несмотря на настойчивое предложение адвоката называть его Сидом и перейти к дружеской беседе, Скотт испытывал чувство неловкости.

— Женщина, с которой... я... встречался три года, беременна.

Наступила неловкая пауза. Скотт поерзал на стуле.

Что касается Сида, то он, похоже, не обратил внимания на смущение Скотта. Это было для него обычное дело. Со скукой в голосе он спросил:

— Сколько она хочет?

— Извините? — не понял Скотт.

— Она сообщила вам сумму в долларах?

Все это показалось Скотту еще более отвратительным, и он испытывал даже большее смущение, чем ожидал. Он попытался объяснить:

— Она не просит денег. Она юрист, поэтому она думала... — он прочистил горло и бессознательно ослабил узел галстука, — она предположила, что я захочу иметь бумагу относительно моих отцовских прав. Как защиту.

— Угу, — сказал Сид так же уклончиво, как доктора в старых телевизионных комедиях.

— Она считает, что, если с ней что-то случится, я захочу иметь легальное право позаботиться о ребенке.

— Ребенок будет жить с матерью?

— Да.

— Тогда вы согласны, что мать будет главным опекуном? — спросил Сид, яростно строча что-то в блокноте с желтой бумагой.

— Да. Но я регулярно буду навещать его.

— Мы коснемся прав на посещение позже, — сказал Сид. — Вы говорите, что хотите легальной защиты ваших прав, как отец ребенка?

Скотт кивнул.

— Тогда я предлагаю, чтобы мы сделали совместную ответственность родителей частью вашего соглашения с матерью. Это даст вам законное право, скажем, положить ребенка в больницу или следить за его школьными оценками.

— А разве я не смогу это делать как отец ребенка?

— Без совместной ответственности родителей все будет зависеть от доброй воли матери, а в случае ее недееспособности или смерти — от прихоти суда.

Сид пристально посмотрел на Скотта.

— Совместная ответственность родителей защитит ваши права в случае серьезных перемен в ваших отношениях с матерью. Например, если кто-либо из вас женится или выйдет замуж за другое лицо...

— Это невозможно. Дори и я никогда...

— Или если кто-то из вас переедет и вы по-прежнему захотите поддерживать контакты с ребенком.

— Переедет?

— Мать может переехать куда угодно и забрать с собой ребенка, если у вас не будет хоть каких-нибудь гарантий, — сообщил Сид. Он вновь стал яростно черкать в блокноте. — Я думаю, следует вставить пункт о предварительном уведомлении, если мать решит сменить место жительства.

— Дори выросла в Таллахасси. Здесь живет ее семья. Она никогда не уедет отсюда. Иначе она давным-давно могла бы переехать в Гейнсвилл. Сид не обратил внимания на его протесты: — Вы хотите установить сумму, которую будете выплачивать на содержание ребенка? — Прежде чем Скотт ответил, он продолжал: — Это будет хорошей идеей по ряду причин. Готовность взять на себя финансовую ответственность за ребенка вызовет симпатию суда в случае будущих просьб по поводу прав на посещение или аналогичных вопросов.

Скотт буквально онемел. Поддержка ребенка? Права на посещение? Это начинало звучать как «бракоразводный процесс».

— У вас в уме есть какая-нибудь конкретная сумма? — спросил Сид.

Скотт пожал плечами, чтобы показать, что у него нет никаких предположений по этому вопросу.

— Какова обычная сумма?

— Конечно, суммы могут быть разными. Все зависит от общей финансовой ситуации — вашей и матери. Я предлагаю, чтобы вы решили, что вы считаете максимально обоснованной цифрой, и мы уменьшим ее вдвое для первоначального контракта. Таким образом, у нас будет возможность для переговоров. Мы сможем немного уступить и все равно что-то выиграем.

— Я хочу поступить по справедливости, — заметил Скотт. — Дори не попросит...

Адвокат криво усмехнулся. Должно быть, он думал, что имеет дело с идиотом.

Скотт вцепился в шары на ручках кресла, испытывая непреодолимое желание стереть надменное выражение с лица этого ничтожества.

— Послушайте, Дори заботило только, если с ней что-то случится, что я захочу иметь юридический документ, чтобы получить право голоса в том, что касается ребенка.

Сид, похоже, не замечал хмурого взгляда Скотта и невозмутимо продолжал:

— В ваши права входит потребовать сделать анализ крови вслед за рождением ребенка.

— Анализ крови? — переспросил Скотт.

— Чтобы генетическим способом установить отцовство. На самом деле они скорее способны исключить отцовство, чем установить его, но...

— Я не нуждаюсь ни в каких анализах, чтобы подтвердить, что это мой ребенок, — заявил Скотт.

Сид скептически взглянул на него.

— Тогда вы доверяете этой женщине?

Уши Скотта горели от ярости. Сама мысль о Дори и другом мужчине... о том, что Дори лжет ему, была нелепой. Вероятно, Сида заездили. Он, возможно, никогда в жизни не встречал порядочную женщину.

— Дори ни за что... И речи быть не может о ее неверности, — заявил Скотт.

Сид поднял руки вверх, пытаясь остановить его.

— Это касается вас и ее. Вы знаете эту женщину. Если вы готовы принять на себя ответственность без анализов, тогда мы не будем делать запрос. — Он строго взглянул на Скотта. — Однако вам следует настаивать, чтобы вы были записаны в свидетельство о рождении в качестве отца. Вы хотите выдвинуть это требование в письменной форме или выскажете его матери устно?

— Я поговорю с ней, — пообещал Скотт.

— Я бы посоветовал, чтобы она согласилась сделать это в письменном виде. Достаточно будет нотариально заверенного письма.

Скотт кивнул.

— Что-нибудь еще? — раздраженно спросил он.

— Не сегодня, — ответил Сид. — Я составлю контракт, мы пошлем его матери на одобрение, а затем обсудим любые пункты, по которым возникнут разногласия.

Скотт сжал зубы. Вот опять. Юридическая казуистика.

— После того как с деталями будет покончено, я бы предложил представить соглашение в суд для ратификации в штате, где проживает мать. Ратификация суда добавит веса любому из условий в случае будущих споров, — сказал Сид.

Все еще хмурясь, Скотт кивнул в знак согласия.

Скотт Роуленд-младший отнюдь не чувствовал себя счастливым человеком, когда вошел в свой офис во вторник утром после второй бессонной ночи. В ответ на дружеское «доброе утро» Майка он скептически ответил: «Смотря для кого».

Майк последовал за Скоттом, когда тот прошел к кофеварке и налил себе кружку кофе.

— В твоем холодильнике свернулось молоко?

— Пожалуйста, Майк. Мне не до твоих остроумных замечаний, — нахмурился Скотт.

— Извини, — произнес Майк. Он прошел за Скоттом в его кабинет, где тот упал в кресло и сделал большой глоток кофе. Майк сел напротив стола. — Проблемы? — сочувственно спросил он.

Скотт поставил кружку и взъерошил волосы. Вздохнув, он признался:

— Я по уши в проблемах.

— Неприятности в колледже? — поинтересовался Майк. Члены правления уже два года соблазняли Скотта постоянной должностью — это была своеобразная игра в университетскую политику, что претило Скотту.

— В колледже все в порядке.

— Тогда что же тебя тревожит?

— Многое, — признался Скотт. — Начать с этого сладкоголосого крючкотвора.

— Бентон? — с любопытством спросил Майк, имея в виду юриста, с которым вела дела их фирма.

— Нет. Сидней Тейбор. Сид. — Скотт презрительно хмыкнул. — Скажу тебе, Майк, не стоит доверять профессорам. Они абсолютно безграмотны, когда речь идет о реальной жизни. Я специально обратился в школу права и попросил Тома Мордена — ты помнишь его, он преподает теорию права — порекомендовать какого-нибудь компетентного адвоката, и он послал меня к этому клиническому случаю по имени Сид. Сид! Да поможет Бог американскому правосудию, если Сид Тейбор — лучшее из того, что они имеют.

— У тебя юридические проблемы? — спросил Майк.

Скотт перевел взгляд на лицо своего лучшего друга. Когда-нибудь ему придется кому-то рассказать. Почему бы не его лучшему другу? И почему бы не сейчас?

— Дори беременна.

— Боже, — произнес Майк. — Когда... давно ты это узнал?

— Со Дня Благодарения. Майк присвистнул и сказал:

— Неудивительно, что ты извивался как уж на сковородке, пытаясь найти какую-нибудь причину, чтобы не жениться на Дори.

— Мы с Дори не хотим жениться.

— Ты в последнее время спрашивал об этом у Дори?

— Я предложил ей пожениться, как только она сообщила мне об этом.

— Бьюсь об заклад, ты поразил ее, осыпав розами.

Сарказм Майка был неприятен ему. Отступничество его друга было жестоким ударом. Скотту казалось, что весь мир ополчился против него, чтобы заставить его почувствовать себя подлецом.

— Если тебе есть что сказать, говори начистоту, — бросил он с вызовом Майку.

— Хорошо, я скажу. Ты мне близок, словно брат, и поэтому я поговорю с тобой, как с родным братом. Ты, может быть, гений, когда дело касается математики, но ты идиот в твоих отношениях с Дори.

— Ты знаешь, как обстоят дела между Дори и мной. Но ребенок... он меняет то, что было таким совершенным! Вот почему я был у Сиднея-крючкотвора: чтобы обеспечить поддержку ребенку и гарантировать «совместную родительскую ответственность».

— Но ты не собираешься жениться на ней.

— Если мне захочется, чтобы меня пилили, я женюсь на Дори, вместо того чтобы выслушивать тебя.

— Кому-то необходимо пилить тебя. Дори не будет это делать. Она слишком любит тебя, но ты слеп, как крот, и не видишь этого.

— Думаю, тебя это не касается.

— Ты мой лучший друг. А Дори... скажем так: я считаю Дори очаровательной, особенной леди, и мне больно видеть, что ты обращаешься с ней как подонок.

— Будь добр, уйди из моего офиса, прежде чем наша дружба, не говоря уже о нашем партнерстве, разлетится к чертям собачьим.

— Нет, — заявил Майк. — Я не уйду, пока не выскажу все, что думаю. Я слишком долго сдерживался.

— Ну, если так, валяй! — разрешил Скотт, скрестив руки на груди и воинственно глядя на Майка.

— Тебе давным-давно следовало жениться на ней, — продолжал Майк. — Если бы я был ее братом, а не твоим лучшим другом, я бы сделал из тебя отбивную, пытаясь вправить тебе мозги в том, что касается ее.

— Ты говоришь как старый добрый папаша.

— Порядочность еще не вышла из моды, — заявил Майк. — Чего, черт побери, ты ждешь?

— Ты знаешь мое отношение к браку. Майк медленно покачал головой.

— Ну ты и фрукт! Для гения ты ведешь себя как откровенный идиот. Ты еще долго собираешься наказывать Дори за то недоразумение, в которое твои родители превратили свои жизни?

— Ты говоришь не по существу. И ты не прав.

— Не прав? Скажи мне, какие браки ты наблюдал вблизи, которые не были бы катастрофой?

— Твой.

— Да. Мой. И ты не можешь примириться с тем, что я счастлив в браке.

Скотт взглянул Майку прямо в лицо.

— Ты мой лучший друг. Я счастлив, что ты и Сьюзен...

— Тебе не нравится, что Сьюзен и я счастливы, потому что мы начисто опровергаем твою теорию — «нет такой вещи, как счастливый брак». —

Голос Майка звучал обвиняюще.

— Мы нервируем тебя.

— Нервируете?

— Да. Потому что, если это случилось с нами, это может случиться с тобой и Дори. И это чертовски тебя пугает. Почему ты так отчаянно сопротивляешься? Почему бы тебе не признать, что ты хочешь жениться на ней?

— Потому... — Скотт запнулся, потом в отчаянии начал снова: — Я не...

— Не любишь ее? — бросил вызов Майк.

— Ты знаешь, я люблю Дори!

— Тогда тебе не нравится быть с ней?

— Я люблю быть с Дори. Я просто не хочу, чтобы каждый вечер в шесть начиналось представление по королевскому указу.

— Что это значит, Скотт? У тебя есть более важные дела? Что может быть важнее Дори, Скотт? Вечеринки? Просмотр футбольных матчей на большом экране в баре? У тебя есть подружка-студентка, с которой ты где-нибудь прячешься?

— Что это? Допрос? Ты знаешь, что у меня с Дори все серьезно. Я ни разу не изменил ей.

— Ты ее любишь. Тебя не интересуют другие женщины. В чем твое главное возражение против того, чтобы жениться, как нормальные люди?

— Я боюсь все разрушить! — воскликнул Скотт. — Сейчас мы вместе, потому что мы так решили.

Майк медленно покачал головой.

— Ты самый упрямый и самый эгоистичный пень, какого мне довелось иметь в качестве друга. И самый слепой.

На скуле Скотта, пытающегося скрыть свой гнев, задергался мускул.

— Спасибо, приятель.

— Мне обидно видеть, как ты разрушаешь все, приятель. Ты по уши влюблен в Дори и можешь потерять ее из-за простого упрямства.

Сердитое выражение лица Скотта постепенно смягчилось.

— Может, ты и не думаешь, что брак столь же важен, как и свобода. Может быть, клочок бумаги, называемый свидетельством о браке, ничего не значит для тебя. Возможно, до недавнего времени он ничего не значил и для Дори. Но позволь мне кое-что сказать тебе, друг. Сейчас его отсутствие будет значить все для Дори и ребенка, которого она носит. Тебе следует подумать об этом, приятель.

Наступила тяжелая, гнетущая тишина.

— Ты думаешь об этом, не правда ли? — настаивал Майк. — Ты думал об этом, и это разрывает тебя на части, потому что твоя гордость мешает тебе.

— Да, — горько заметил Скотт, вспоминая спор, который был у них с Дори по поводу его мужского самолюбия. — Моя дурацкая гордость.

— Подумай вот о чем: новорожденному ничего не нужно, лишь бы его следующая бутылочка была дана ему вовремя. Но новорожденный вырастет в ребенка, и ребенок будет смотреть на Дори и спрашивать: «Мама, почему папа не живет с нами, как другие папы?» И Дори начнет думать, что малышу нужен отец, и может начать поиски папы для своего ребенка.

— Что, черт побери, это значит?

— Это человеческая природа, Скотт. Дори достаточно умна, чтобы одной воспитать дюжину ребятишек, но это не означает, что ей этого хочется. И зачем ей это делать? Она умна, привлекательна и вызывает симпатию — зачем ей растить детей одной? Что бы ни говорили о нехватке мужчин, полно таких, которые с радостью ухватятся за возможность осесть с женщиной, обладающей достоинствами Дори.

Скотт испытывал отвращение к себе. Он снова был маленьким мальчиком и спрашивал у матери, не умер ли его отец, удивляясь, почему папа ушел. Боль скрутила его внутренности, и у него перехватило дыхание. И по пятам этой древней боли следовал осмысленный страх человека, который любит женщину и над которым нависла угроза потерять ее.

Майк заметил с чувством сострадания:

— Это грустно, Скотт. Вот ты сидишь здесь, мысленно коря себя, потому что ты любишь ее и хочешь провести с ней свою жизнь. Просто ты настолько помешан на свободе выбора и так слеп, что не можешь понять, что в своем сердце ты уже давно женат на Дори.

Удивление отразилось на лице Скотта, и Майк ответил на это приступом смеха.

— Ты даже не понимаешь этого. Во многих отношениях, и очень важных, ты женат на ней, как я на Сьюзен. Ты сходишь по ней с ума. Ты верен ей. Единственное, чего ты не делаешь, так это не приходишь домой каждый вечер; а что в этом страшного? — Он повернулся, чтобы уйти, затем остановился в дверях и оглянулся на Скотта. — Женись на ней, Скотт. Не так уж плохо, когда тебя журят за то, что в полночь тебе захотелось съесть рыбный сэндвич.

Скотт опустил глаза на свой стол и застенчиво произнес:

— Дори не волнует, если в полночь я отправляюсь в «Макдоналдс», лишь бы я принес ей биг-мак и жареную картошку. — И она расстилает скатерть для пикника, подумал он. Майк громко рассмеялся.

— Ты попробовал это! Ты действительно попробовал. Это замечательно, Скотт! Ты примерил недостатки моей жены к Дори, и это не сработало.

— Я не пытался ничего сделать. Я просто проснулся голодным и...

— Ты пытался запугать ее институтом брака. Ты пытался поймать ее на ее несовершенствах, но тебе это не удалось. — Веселье Майка утихло. — Женись на ней, Скотт. Ты обнаружишь ее маленькие несовершенства и будешь любить ее, несмотря на них. Приходи домой каждый вечер, и целуй ее в знак приветствия, и качай на коленях своего малыша, и пусть он знает, что у него есть папа, который любит его.

После того как Майк ушел, Скотт уставился на пустой дверной проем и почувствовал себя очень одиноким. Он попытался работать и автоматически включил компьютер, но не видел ничего, кроме лица Дори. Дори — настолько независимая, что она не просила его ни о чем, только бы он любил их ребенка. Дори — беременная, но не цепляющаяся за него и ничего не требующая. Дори — дающая, заботящаяся, любящая. Дори — жесткий и компетентный юрист, пекший ему булочки со свежей черникой. Дори, которая смело начала освобождать место для ребенка в своей жизни без малейшей жалобы или обиды. Дори, держащая на руках ребенка, который положил свою головку ей на плечо.

Как он мог быть так слеп? Дори исключала его из своей жизни, отгораживалась от него, но это происходило оттого, что она уважала его желания, освобождала от ответственности, которую он не мог принять на себя из-за своей слабости.

Скотту больше не хотелось, чтобы его ограждали от ответственности. Каждой клеточкой своего тела и ума он хотел стать неотъемлемой частью жизни Дори, их ребенка. Он провел слишком большую часть своей жизни изгоем, вечным аутсайдером в двух семьях, который не принадлежал ни отцу и его новой жене, ни матери и ее новому мужу. Его единокровные братья и сестра принадлежали своим семьям, но Скотта едва терпели, он был приемышем в обоих домах.

Сейчас его выбор явился ему так ясно, как если бы он был написан на чистом английском языке на мониторе. Он мог остаться аутсайдером или мог пойти к Дори и стать частью семьи. Его семьи. Их семьи — его, и Дори, и ребенка.

В мыслях он видел Дори такой, какой она была в субботу в середине ночи — сидящей на кровати в своей развевающейся белой ночной рубашке, с взлохмаченными волосами, поедающей жареную картошку. Или какой она была на Новый год, когда лежала рядом с ним на полу перед камином и глаза ее блестели в благоговейном возбуждении, когда она почувствовала, как шевельнулся их ребенок. Сейчас он понял ее возбуждение, переполняющую ее любовь к крошечной невинной жизни, которую он помог создать. Возможно, он не смог почувствовать это хрупкое проявление жизни на Новый год, потому что не был готов к этому. Сейчас все было по-другому.

Он выключил компьютер и встал, торопливо отодвинув ногой стул. Он направился к офису Майка и, остановившись в дверях, поймал его взгляд. — Мне нужно пораньше прийти в колледж, чтобы кое-что доделать, и меня не будет завтра, а возможно, и в четверг.

Майк понимающе кивнул. Именно понимающе, подумал Скотт. То, чего он был лишен в детстве, было компенсировано ему во взрослой жизни. Такой друг, как Майк, такая женщина, как Дори.

Скотт посмотрел на своего друга.

— Ты по-прежнему хочешь открыть отделение в Таллахасси, по поводу чего мы всегда шутили?

— Знаешь какого-нибудь надежного парня, который готов переехать в Таллахасси, чтобы возглавить его? — поинтересовался Майк.

— Это наша компания, — ответил Скотт. — Это должен быть один из нас.

Майк широко улыбнулся ему.

— Ты готов?

— Да, — ответил Скотт, улыбаясь в ответ, не боясь смело посмотреть в глаза друга. — Я готов.

Майк рассмеялся.

—Передай от меня привет Дори.