Так становятся звёздами. Часть 1

Глава 11

Обратный путь не оставил следа в памяти: город, охранники, оба брата Фальконэ — всё превратилось в неясный фон. С неба бледным ледяным диском равнодушно светила луна.

Гаитэ многое отдала бы за то, чтобы стать такой же, как ночное светило — далёкой, равнодушной, для всех недосягаемой, недоступной. Ничего не чувствовать, ни за кого не переживать, никого не любить не из-за чего не печалиться — просто плыть в вышине, бездумно созерцая тех, кто ходит под тобой, купаясь в успокаивающих серебристых лучах. Не знать ни сомнений, ни печали, ни сожалений.

— Эй? Что-то ты подозрительно притихла? — бросил через плечо Торн. — Ты в порядке, мышка?

— Не называй меня так.

Он хмыкнул:

— Не нравится быть мышкой?

— Не нравится. И нет, я не в порядке. Но скоро буду.

Странно, но тепло от тела Торна действовало на неё успокаивающе, хотя Гаитэ прекрасно осознавала, насколько иллюзорно это ощущение твёрдой опоры, что дарит ей его присутствие.

— Ты знал, что он убьёт их. Зачем же позволил мне поехать? — тихо спросила она, прижимаясь к широкой спине всадника, умело управляющего поводьями.

Подковы коня глухо и чётко звучали в сонной тишине задремавшей улочки.

— Хотел, чтобы ты видела это.

— Видела — что? Насколько виртуозен твой брат во владении клинком?

Дома, сторожившую дорогу, бегущую между ними, словно медлительная река, светлели, подобно призрачным утёсам. Цокот копыт отдавался далёким эхом. Мир казался таким огромным. И Гаитэ чудилось, что душа её, крохотная и замёрзшая, падает в какую-то бездну. Всё ниже и ниже. Будто она по доброй воле участвовала в убийстве двух самых верных её семье людей.

И то, что сейчас она спокойно едет в дом кровных врагов, лишь усугубляло её предательство.

— Я хотел, чтобы ты видела, каким жестоким и несгибаемым может он быть Сезар.

— Зачем?

На этот раз Торн не ответил.

Гаитэ закрыла глаза.

У Торна такая мускулистая спина, такие широкие плечи. Спрятавшись за ними невольно чувствуешь себя под защитой.

Защита — это то, что так ей необходимо. Она ведь совершенно одна. Некому верить, а те, кто ещё мог бы вступиться, теперь, после сегодняшнего, отвернутся от неё окончательно.

Сезар сжёг мосты, по которым она могла бы попытаться скрыться. Хитрый, беспощадный, опасный враг. Хищник, дышащий ей в спину и желающий заполучить то, что наметил — заполучить любой ценой.

Какое ужасающее чувство — одиночество. Одиночество со всех сторон. Надвигающаяся беда, всепоглощающий страх и беспомощность. Как трудно быть неопытной, глупой женщиной в мире жестоких, алчных, умных мужчин. При таком раскладе трудно надеяться на счастье — лишь бы выжить.

Ей нужна опора.

Единственный, на кого она может здесь надеяться — это Торн, потому что он единственный, кому она может быть нужна. Необходимо сделать всё возможное, а может быть, и невозможное, чтобы привязать его к себе, заставить себя любить.

Единственный способ, которым женщина может защитить себя в этом мире — найти мужчину, способного отстоять её интересы.

— Чувствуете, как безветренно и душно? — хмыкнул Торн. — Кажется, будет гроза.

— Гроза? — испуганно откликнулась Гаитэ.

— Да. Видите, впереди свинцовые тучи?

— Вон та тень?

— Она самая. Следует торопиться.

Они едва успели добраться до дворца, как налетел ураганный порыв ветра, задувая светильники на высоких бронзовых треногах, освещавших подъездные ворота.

Одна за другой вспыхивали зарницы, озаряя нижний край туч и белые призрачные статуи с фонтаном во внутреннем дворе дворца.

Стоило забежать по лестнице на галерею, как прогремел оглушительный раскат первого грома. Зарницы, как стрелы, продолжали расчерчивать небо зловещим фейерверком. Резкие порывы ветра стучали ставнями, которые нерадивая прислуга поленилась закрыть на ночь. В воздухе разливалось такое напряжение, которое бывает только перед яростной грозой.

Упали первые капли дождя, а потом сразу, почти мгновенно, хлестанул ливень. Забарабанил по листьям, черепице крыши, гранитным белым статуям, да так сильно, словно вокруг гремели барабаны.

Словно сама природа оплакивала потерю дома Рэйвов.

Очередной налетевший порыв ветра обдал Гаитэ мириадами брызг — дождь был такой силы, что галерея больше не могла служить надёжным укрытием.

Снова сверкнула ослепительная молния в синем зловещем свете позволяя различить в сплошной стене рушащейся воды движущуюся фигуру Торна, вынырнувшего прямо из сплошной пелены мрака и осязаемых потоков воды.

— Вы ещё здесь? — смеясь, спросил он, тряхнув головой. — Почему не уходите?

— Жду вас.

— Зачем?

— Всё ещё плохо знаю дом. С вами как-то надёжнее.

— Значит, мы теперь друзья?

Торн шагнул вперёд, сокращая разделявшую их дистанцию. Странно видеть такую лёгкость движений у высокого, атлетически сложенного мужчины. В который раз Гаитэ подивилась тому, каким невероятным образом несокрушимая мощь в этом человеке сочетается с мягкой грацией.

Дождь шумел, словно река.

Сердце её билось так, будто вот-вот разорвётся, когда он легко, словно играючи, подхватил Гаитэ на руки и понёс через длинный ряд выбеленных стен, между колонн, поддерживающих своды галерей, до самой её комнаты, где было тепло и уютно. На стенах шевелились отблески от догорающего в камине огня. Блики пламени отражались от полированной поверхности мебели, от мраморных плит на полу. На столе горел один единственный канделябр, резко освещая широкую кровать, пустующую под поднятым пологом.

Торн осторожно поставил Гаитэ на пол, а она под его взглядом остро ощутила себя невинной девочкой, какой, по сути, и была. В его лице проступило что-то жадное и хищное.

Взяв двумя пальцами её за подбородок, он повернул лицо Гаитэ к себе.

— Нет! — отпрянула она.

— Нет? — улыбнулся Торн насмешливо, как предвкушающий сладкий момент триумфа кот, уже успевший зажать обречённую мышку в угол. — Вы не согласны подарить мне даже один единственный поцелуй?

— Не сегодня, прошу вас! Я так устала и…расстроена. У меня на глазах убили двух самых моих верных слуг. И пусть это случилось в честном поединке, смерть от этого не перестаёт быть смертью. Мне трудно чувствовать сейчас что-то иное, кроме печали. Поймите меня правильно.

— Я понимаю: смерть… Да и кроме того, вы знаете мою постыдную тайну, что не может не отвращать. Ваши чувства понятны. Как и мои, — вздохнул Торн. — Вы так красивы сейчас, так испуганы и печальны — всё это делает вас желанной вдвойне. Но не хочу оскорблять ваших целомудренных чувств. Я подожду. Подожду, пока моя болезнь пройдёт, а моя страсть будет иметь под собой законные права. Вот когда я назову вас своей, сеньорита, я смогу с вами сделать всё, что захочу!

Его рука скользнула по её плечу, по груди. Задержалась на ней, сжимая довольно чувствительно, но между тем не причиняя боли.

Потом Торн вдруг резко отстранился и, шагнув к столу, задул свечу.

— Спокойной ночи, моя маленькая мышка, — прозвучал из темноты его насмешливый голос.

Дверь тихо скрипнула, подарив Гаитэ странную смесь чувств из разочарования и облегчения.

Она долго лежала без сна, вглядываясь в еле различимый в багровом сумраке догорающего в камине огня полог над головой. Прислушиваясь к шуму дождя за стеной, который сейчас действовал умиротворяюще.

Проснулась Гаитэ от громкого стука в дверь, от которого сотрясался даже косяк. Набросив на плечи халат, она, путаясь в длинных полах, вихрящихся вокруг босых ног, опрометью бросилась к двери — отодвинуть засов.

За дверью оказалась взволнованная Эффи со служанками. Стоило Гаитэ отворить дверь, как девушки, словно вихрь, ворвались в комнату.

— Что-то случилось? — испуганно воскликнула Гаитэ.

— Папочка вызывает тебя к себе!

— Зачем?

— Не знаю. Кажется, хочет что-то сообщить. Но не стоит заставлять его ждать.

Эффидель всё взяла в свои руки, давая служанкам чёткие указания, благодаря чему всего через полчаса Гаитэ смогла покинуть комнату при полном параде.

Дождь как лил с ночи, так и не переставал. Хлестал каплями по зарослям глициний, оплетающих переходы галерей, по подстриженным карликовым деревьям в мокрых горшках. Всё вокруг выглядело серым, неприглядным и скорбным. Воздух, перенасытившийся влагой, зябко обнимал обнажённые плечи, заставляя вздрагивать от холода. Вокруг держались сумерки, как будто наступил вечерний час, а не утро. Всюду горели факелы, источая запах лимона. Всполохи огня отражались на влажном кафеле.

Влага окутала всё вокруг, как мантия.

Стражник отворил дверь и Гаитэ увидела, как Сезар стоит навытяжку перед отчитывающим его, словно нашкодившего малчишку, отцом.

— Сколько раз я тебя предупреждал? — бушевал Алонсон, ударяя по столу кулаком. — Сколько раз требовал, чтобы ты не давал волю своему темпераменту, своей неуравновешенности?! Ты нарушил хрупкий баланс сил! Ты снова поставил нас на грань войны!

Заметив Гаитэ, император процедил сыну сквозь зубы:

— Уйди с глаз моих долой.

Белый от ярости, Сезар отвесил отцу поклон и стремительным шагом вышел, едва не толкнув Гаитэ плечом, как ей показалось, вполне себе преднамеренно.

Алонсо устало вздохнув, смерил девушку взглядом:

— А вы, душенька, подойдите ближе.

Гаитэ не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться.

— Вы уже в курсе, что оба ваших генерала убиты? — прямо спросил император.

Гаитэ кивнула:

— Я знаю о том, что ваш сын одержал верх в поединке и не проявил милосердия.

— Да. Милосердие ему несвойственно. Но хуже то, ему свойственны недальновидность и импульсивность. Используя смерть своих военачальников как предлог, ваши лорды готовы взбунтоваться и пойти на нас войной. И это в то время, как наши войска позарез нужны нам на западе, чтобы отразить агрессию Валькары! Вынужденные воевать на два фронта, мы утратим наше численное преимущество, и можем потерять куда больше, чем приобретём.

Алонсо поглядел на Гаитэ исподлобья, словно пытаясь одновременно заглянуть к ней в душу и принудить сделать именно то, что ему необходимо.

— Вы пришли ко мне добровольно, с предложением стать членом моей семьи. Значит ли это, что вы готовы послужить на благо своему новому дому?

Гаитэ ответила вполне искренне:

— Да, но при условии, что вы не потребуете от меня ничего такого, что могло бы навредить людям, о которых заботиться — мой прямой долг.

Алонсо снова вздохнул, будто ему не хватало воздуха.

Дышалось и впрямь тяжело.

— Мой младший сын один из лучших воинов, которых я знал. Подающий большие надежды стратег и военачальник, умеющий обратить во благо даже то, о чём другие попросту не подумали бы. На войне он бог, — император грузно опустился в кресло у камина, где яркое пламя плясало и весело, и неистово. — Но бог войны — это не тот бог, которому я хотел бы вручить правление. — Взгляд императора снова обратился к Гаитэ. — Я знаю, ваши наставницы не одобряли войны.

— Большинство тех, по кому последствия распрей знати проходится как косой, её не одобряют, — сдержанно ответила она.

Алонсо кивнул:

— Да, я знаю. Но нравится мне самому или нет, войны необходимы. Это неминуемое зло, как тень от предмета. Как не крутись, войн не избежать. И уж лучше обойтись десятью малыми, чем одной большой. Древние кровавый боги, влияние которых мы не признаём, по-прежнему требуют то, что они так любят — людскую кровь.

Наклонившись вперёд, император поворошил пламя, оживляя его, побуждая возобновить уснувший, было, танец.

— Но войну нужно держать под контролем, — продолжил он, выпрямляясь, — а это куда сложнее, чем взнуздать самого бешеного жеребца. Не все войны следует выигрывать оружием. Скажу больше, душенька, большинство войн выигрывается как раз не им. К сожалению, Сезар этого не понимает. Ему верится, силой можно решить любой конфликт, привести любую задачу к нужному знаменателю. И если мой сын не поумнеет с годами, война, с помощью которой он готовится поглотить весь мир, может пожрать его самого. Мне, как отцу, хотелось бы этого избежать.

— Вас можно понять. Большинство родителей любят своих детей, какими бы те не были.

— И мы любим своих детей куда сильнее, чем нам самим бы хотелось.

— Ваши дети не осознают своего счастья.

Алонсо снова скользнул по Гаитэ быстрым, как молния, всё вбирающим в себя, взглядом.

— Я люблю моих детей, но я понимаю, что Сезар слишком вспыльчив, горяч и самонадеян, а Торн слишком любил удовольствия жизни. И всё же Торн мой первенец, и именно он унаследует власть после того, как мы оставим этот мир. А вам, как истинной супруге, придётся наставлять вашего мужа, утешать и разделять с ним как радости, так и бремя власти. Но это случится при условии, если вы докажите, что достойны чести стать императрицей. Достойны доверия, которое мы готовимся вам оказать.

Теперь стало понятным, к чему весь этот приступ фальшивого откровения и излияния в родительской любви.

— Что вы хотите, чтобы я сделала?

— Вы отправитесь на запад и поможете Сезару заручиться поддержкой Рейвэра.

— Но, — растерянно, почти испуганно, вскинула глаза Гаитэ, — я всего лишь женщина. Я никогда никем не правила. Меня не послушают!

— Так найдите способ заставить их себя услышать.

— Как?

— Лорды — ваши вассалы. Они связаны с вашим домом клятвой. Ваша задача сделать так, чтобы они об этом вспомнили.

— Сделать это было куда проще до того, как ваш сын перерезал горло моим генералам, чем после! — вспылила, не сдержавшись, Гаитэ.

— Спорить с этим бессмысленно, но что есть, то есть. Править нелегко, моя милая. Власть — не только богатство и сладости. Увы! Куда чаще власть — это бремя, ответственность и опасность. Опасность, опасность и ещё раз — опасность. Я прожил в Саркассоре сорок лет. Из них правлю этим государством пять. Я принял его в руинах, как после пожара, пепелищем. Я сделал для государства столько, сколько другим даже и не мечталось, но… я всё равно остаюсь чужаком для своих подданных. Какая-то молоденькая соплячка, вроде вас, способна спутать все карты лишь на том основании, что в ней течёт древняя кровь с каплей королевского рода, сгинувшего до того, как я имел счастье появиться на свет. Одного происхождения становится достаточным, чтобы весь мой опыт, сила и достижения оказались в небрежении! Глупцам невдомёк, что знать просто рвёт друг у друга из глоток куску покрупнее, а бедняков от смены режимов ждёт только одно — они будут жить ещё хуже. Голодный станет голоднее, а жаждущего жажда томить будет сильнее. Никому из власть имущих нет дела до людей.

— Почему вы так говорите?

— Потому что стар и повидал в жизни достаточно, как бы цинично это не звучало. Всё это я к чему? Ступайте и докажите, что способны принять то, что хочет всучить вам народ — власть!

— Если мне так необходимо ехать в Рэйвэр, то пусть со мной поедет Торн.

— Дорогая моя! Вы что, оглохли?! Вы едите с Сезаром.

— Но мой жених — Торн…

— А мой маршал — Сезар! Я вас не на свадьбу отправляю, а на переговоры! И если всё пойдёт ни к чёрту, вместо слов зазвучат пушки и никаких вам тогда свадебных фанфар! И впредь не смейте мне перечить, ясно?!

— Да, ваше величество, — склонила голову Гаитэ, трепеща.

Она всегда плохо переносила, когда на неё повышали голос.

— Ступайте. И постарайтесь найти нам друзей среди врагов. В качестве приятного бонуса можете навестить вашу матушку, — смягчился Алонсон. — Попробуйте заручиться её советом и поддержкой. Если вам удастся это сделать, я смягчу режим в её отношении. Можете ей это обещать.

— Да, ваше величество.

Алонсо протянул руку со зловеще мерцающим перстнем. Гаитэ оставалось лишь преклонить колено, что она и сделала.

— Мы выражаем соболезнования вашим утратам. И желаем удачи в вашем предприятии, поскольку оно и наше тоже. В случае успеха благодарность будет соразмерной.

Аудиенция была закончена.

Пятясь, Гаитэ вышла из малого тронного зала. Подойдя к перилам, она подставила под брызги разгорячённое, пылающее от волнения, лицо.

Она чудовище? Она должна обрадоваться? Наверняка, должна. Алонсон разрешил ей увидеться с матерью, разрешил вернуться на свои земли. Но она пойдёт туда с вражеской армией и с известием о смерти двух генералов Рэйва.

Её люди должны будут ненавидеть её. Мать ненавидит её. Весь мир ненавидит её!

А она вынуждена тащиться через всю страну с человеком, от которого каждая клеточка её тела желала бы держаться подальше. Почему, кстати? Из страха? Презрения? Ненависти?

Дождь продолжал лить. Поливал, не переставая.

— Отец сказал что-то, что расстроило вас?

Эффидель словно поджидала её. Возможно, так оно и было — поджидала.

— Он желает, чтобы я отправилась в Рэйвдэйл, вместе с вашим братом.

— С Сезаром?

— Да, — обречённо кивнула Гаитэ. — И это тогда, когда мне начало казаться, что я начинаю достигать хоть какого-то взаимопонимания с Торном.

— Торн расстроится, когда узнает.

В голосе Эффи не прозвучало ни тени сочувствия старшему брату. Кажется, она была довольна тем, как складываются обстоятельства?

— На твоём месте я бы только обрадовалась. С Сезаром ладить гораздо проще, — прощебетала Лисичка. — Он иногда жесток с мужчинами, но с женщинами — никогда. К тебе он будет добр, я знаю. Не следует его бояться.

— Я его не боюсь.

Вздохнула Гаитэ, вновь устремляя взгляд на струи косого дождя.

Хотелось бы верить, что мнение Торна может что-то изменить, но на самом деле Гаитэ понимала — раз император принял решение, вряд ли просьба сына его остановит.

Да это и правильно. Мир стоит выше чувств.

Ещё бы его, этого мира, ещё суметь добиться!

В небе не было ни просвета. Оно, казалось, вот-вот совсем упадёт на город и поглотит его в водной пучине. Было слышно, как где-то рядом хлопает ставень от напора ветра.

— Ваш отец разрешил мне встретиться с матерью, — медленно проговаривая слова, поделилась Гаитэ.

— Это ведь хорошо? Или вы не рады?