Такая нежная любовь

Глава 9

Черил бросила унылый взгляд на своего мужа, который спокойно улыбался.

— Не пойми превратно, дорогая, но это ожерелье — свидетельство любви мужчины, которому не повезло в жизни. Он попросил меня вручить его тебе, и, мне кажется, оно тебе идет.

Обескураженная Черил не знала, что делать, — то ли смеяться, то ли плакать. Совсем как Стефен, муж поднялся, чтобы подойти к ней и надеть ожерелье на шею, на этот раз она, однако, позволила это сделать.

— Я… не понимаю, — произнесла она беззвучным голосом.

— Он рассказал мне, почему вернулся пораньше из Уотертауна и об ужине, который за тем последовал.

— И… ты не рассердился на него за это?

— Почему? Он использовал свой шанс. Результат делает тебе честь, дорогая, тем более что он пустил в ход весомые аргументы.

— Ну послушай, Брюс! Неужели ты думаешь, что я позволила бы себе соблазниться каким-то дурацким ожерельем?

— Которое стоит несколько тысяч долларов. Ладно, оставим это. Лучше посмотри, как оно тебе идет.

— Я знаю это, — призналась она, — я его уже примеряла.

— Ну, теперь я прошу тебя его принять. Стефен сказал мне, что купил его для тебя и не хотел бы видеть на другой женщине.

Она кивнула головой.

— Ты не находишь это несколько неловким?

— Для него — пожалуй; это его забота. Я полагаю, он хотел оказать тебе честь и быть уверенным в том, что на этот раз ты не откажешься от его подарка.

Великолепные драгоценности сверкали у нее на шее таинственным блеском, усиленным мерцающими отсветами свечей.

Она взяла Брюса за руку и поднесла к своим губам. Ей потребовалось призвать на помощь все свое доверие к мужу, чтобы поверить, что он не пытался смутить ее в этот момент. Напротив, ей следовало усматривать в этом жесте искреннюю доброту человека, который мог позволить себе полностью довериться своей жене.

С глазами полными слез она присела на диван.

— О Брюс! — тихонько проговорила она. — Я не смела тебе об этом говорить, я так боялась тебя расстраивать из-за этих пустяков.

Он сел рядом с ней и обнял за плечи.

— Действительно, пустяки, теперь я это знаю. Но должен тебе признаться, что в какой-то момент мне стало страшно.

Она почувствовала, как забилось ее сердце.

— Почему? — спросила она.

— За тебя, за нас, когда Бобби рассказал мне, что однажды вечером видел, как ты отъезжала в белом «ягуаре». Тогда я и задал себе вопрос, что же с нами происходит.

Она прижалась к нему.

— С нами вовсе ничего не происходило, просто я считала себя очень сильной и хитрее всех на свете. И я, не пожелав обижать Стефена своим резким отказом поужинать с ним, потом оскорбила его еще больше.

— Ты его только очень сильно огорчила.

Она раздраженно махнула рукой.

— Это меньше всего меня заботит! Ну а тебе он не пытался вставлять палки в колеса?

— Ты же знаешь, это не товарищ, просто клиент. Он играл, он проиграл, вот и все.

Она положила голову ему на плечо, и они еще долго оставались так, храня молчание. Вдруг Черил распрямилась, чтобы задать вопрос:

— А давно он рассказал тебе эту историю?

— Недавно.

— Значит, все это время ты… не знал, что и подумать?

Он, улыбаясь, сжал ее руку.

— Я все понял с того момента, когда ты вернулась ко мне. Я действительно спрашивал себя, до чего мы дошли, боялся задавать тебе вопросы из страха пойти ложным путем, а потом однажды вечером ты пришла ко мне, исполненная этой чудесной нежности, и тогда я понял, что был не прав. На следующий же день я спросил у Стефена, что тогда произошло.

— Ты это сделал?

— Мне нечего было больше опасаться его ответа.

— Он мог бы разозлиться.

— Он же, напротив, начал с того, что рассмеялся, сказав мне, что я счастливчик, так как женился на прекрасной светской женщине, которая не уступает самым опытным сердцеедам и выглядит белой вороной в той среде, в которой живет.

— Он очень любезен, но мне ни за что не нужно было соглашаться на этот ужин.

— Ты же не могла предположить, что он дойдет до подобных крайностей.

— И то правда. Должна признаться, что у меня от его подарка перехватило дыхание.

— Надо полагать, что Стефен твердо решил сломить твое сопротивление.

— Не знаю, приносят ли вообще в таких ситуациях пользу подобные украшения, но что касается меня, то я скорее пришла в оцепенение. Брюс, я и сейчас в оцепенении от этого ожерелья. Я ощущаю его как какую-то препону между нами.

— Даже если его тебе вручаю я?

— Даже ты. Оно мне беспрестанно будет напоминать о Стефене.

— Я предполагаю, именно этого он и хотел. Но ты уверена, что тебе так тягостно именно из-за этого ожерелья?

— Что ты имеешь в виду?

— Стефен рассказал мне, что произошло в тот вечер, но добавил, будто это твое дело объяснить мне, почему все это вообще случилось. Гебе понятно, что он подразумевал под этим?

— Вполне.

На этот раз она ощущала себя натолкнувшейся на глухую стену и не очень уверенной в том, что выбрала хороший способ одолеть ее, несмотря на все то понимание, которое только что продемонстрировал Брюс. Хотел ли на самом деле Стефен покончить со всем этим, признаваясь во всем, или же это был очередной его трюк?

В любом случае для молодой женщины оставался лишь один выход: верить в ту любовь, что связывала ее с Брюсом, верить, что он окажется сильнее тех ударов, что она ему нанесет, верить в то, что он будет в состоянии обезвредить ловушки Стефена, если таковые имелись.

Она чуть пошевелилась в объятиях своего мужа и начала говорить, не глядя на него:

— Эта история началась давно, Брюс, задолго до нашей с тобой женитьбы.

— Так ты знала Стефена?

— Да.

Она ответила быстро, буквально выдохнув едва слышимое слово.

— Да, — продолжала она после некоторого молчания, — мы учились в одном и том же университете Нью-Йорка и встречались неподалеку отсюда, на Вашингтон-сквер.

— Забавно, — пробормотал он, — я думал, что он из Цинциннати.

— Да, это так, но он предпочел заниматься своей юриспруденцией здесь.

— Теперь я начинаю понимать.

— Что?

— Трудно объяснить. Твое смятение, когда ты увидела его первый раз там, в ресторане. У меня тогда создалось впечатление, что ты его уже знала, но потом я об этом не думал. Я видел тебя такой… раздраженной, озабоченной. Ну как я мог догадаться? Думал, что это твоя живопись наполняет тебя тревогой.

— И это было тоже, Брюс. Сам видишь, какой клубок всего. Так уж получилось, что тогда же появился Стефен, что дало последний толчок к наступлению кризиса, но я боролась сама с собой длительное время.

— Зачем?

— Милый мой, это будет, пожалуй, труднее всего объяснить. Если ты и вправду хочешь, то давай раз и навсегда покончим с этим господином Фицджеральдом. Это правда, что мы знали друг друга до того, как я встретила тебя в Англии. Подумывала даже выйти когда-нибудь за него замуж, в чем глубоко ошибалась, поскольку мы не были созданы друг для друга. Впрочем, к тому времени его семья уже организовала его помолвку с богатой наследницей, и мне не оставалось места в подобном окружении.

— Смею уверить тебя, вовсе нет.

— В свое время — да. А потом ты, у тебя широкая натура, ты помог мне избавиться от моей неловкости, вместо того чтобы насмехаться над этим.

— Никто и не подумал бы насмехаться над такой женщиной, как ты.

Она взглянула на него с улыбкой.

— Заверяю тебя, что сегодня никогда бы не допустила этого. Но во времена Стефена я считала себя великим художником, хотя была лишь прилежной ученицей, а ему вздумалось издеваться над моими произведениями. И тогда я бросила все: его, свое искусство, Америку.

— И встретила американца в Старом свете.

— Если бы ты мог представить себе, в каком состоянии я находилась в то время! Хотя не подавала виду, но эта несчастная история меня полностью сокрушила.

— Я подозревал, что ты прошла через какие-то мучительные переживания, но никогда не осмеливался поговорить с тобой об этом.

— О Брюс, ты такой милый, такой тонкий!

Он взял ее за подбородок и буквально впился в нее своими красивыми голубыми глазами.

— Ты по этой причине вышла за меня замуж?

— Выслушай меня хорошенько, Брюс Мандрелл, и заруби себе на носу: я вышла за тебя замуж, потому что любила тебя, и всякий прожитый день хвалю себя за эту прекрасную мысль, которая пришла мне в голову в тот год.

— Как же ты смогла любить меня после него?

— Узнав тебя, я поняла, что ошибалась на его счет, да и вообще жила в самообмане. Я хотела так много тебе отдать, что перечеркнула основную сторону себя самой, как если бы мое искусство принадлежало прошлому в той же степени, что и Стефен… Я рассматривала их нераздельно, обоих же и прокляла.

— Как будто хотела наказать себя?

— Может быть. Это звучит забавно, но по мере того, как я тебе все это излагаю, нахожу для себя все ответы на те многочисленные вопросы, которые задавала себе в течение такого долгого времени. Все было так просто. А я ничего не понимала!

— Ты видишь, иногда достаточно просто поговорить.

— Иногда. О Брюс! Я так себя ругаю за все это напрасно потраченное время, тогда как достаточно было рассказать тебе обо всем.

— Может быть, и нет, милая. Я даже уверен, что, напротив, тебе нужно было долгое время вынашивать все эти проблемы, прежде чем быть в состоянии разрешить их. Я рад, что они проясняются, но поскольку ты десять лет молчала, то они невольно оказывали воздействие на тебя, медленно прокладывали себе дорогу в твоем подсознании.

Она кивнула головой.

— Десять лет, чтобы понять!

— Некоторым нужна для этого целая жизнь, а иногда они так и не находят ответа. Тебе же достало смелости открыто посмотреть на себя.

— А также везения иметь тебя в качестве постоянной моей опоры. Отныне все пойдет хорошо.

Он гладил ее лицо, продолжая глядеть на нее с нежностью.

— И если ты так говоришь, дорогая, я принимаю такую судьбу. Надеюсь, что ты состоишься теперь как художник, покажешь нам, на что ты способна.

— У нас уже есть трое детей. Ты не считаешь, что это замечательные произведения искусства?

— Да, но их нельзя повесить на стену. Рисуй нам картины, ваяй скульптуру, изобретай украшения, снова стань той великой Черил Пристон, которая уже подписывала свои полотна.

Она приложила пальчик к его губам.

— Если позволишь — Черил Мандрелл.

Он коснулся губами ее кисти, потом руки и наконец поцеловал молодую женщину в губы.

— Как тебе будет угодно, киска моя. Меня же первого за это и поблагодарят.

— Налей мне немного шампанского, чтобы отпраздновать наше согласие.

— Оставь себе ожерелье.

Она бросила непринужденный взгляд на украшение и засмеялась.

— Ну, если хочешь. Но я буду помнить, что это ты его мне подарил. Какая мне разница, кто заплатил!

Он обнял жену, тронутый ее веселым настроением.

— Наш предполагаемый сенатор будет тебе всегда признателен, если ты станешь надевать ожерелье на его званые приемы.

Новость явилась одним сентябрьским утром в виде телеграммы, которую Бобби запыхавшись доставил наверх в спальню своих родителей: «Срочно тчк связаться с Тиффани для достижения соглашения коллекции драгоценностей тчк».

— Итак, дорогая моя, ты добилась успеха! — воскликнул Брюс.

— Подожди! Я не знаю пока их условий, а они не знают моих, — улыбаясь, заметила Черил.

Она потребовала для себя две привилегии, которые ей и предоставили: работать непосредственно с драгоценными металлами и исполнять самой свои украшения при содействии ювелира, который консультировал бы ее в отношении техники. Она вскоре узнала, что эти требования считались неслыханными, и была тем более горда, что их удовлетворили.

Знаменитая нью-йоркская ювелирная фирма предоставила в ее распоряжение одну из своих мастерских, где она нашла самое лучшее оборудование для работы с золотом и драгоценными камнями.

Она приходила туда утром, чтобы возвращаться лишь под вечер, не замечая, как летело время.

Черил изготавливала серию колье из белого и желтого золота, которому она придавала круглую или пирамидальную форму, — как диктовало вдохновение. Выдержанные в одном стиле, они тем не менее отличались по своему окончательному внешнему виду. Что ей больше всего нравилось, так это держать их уже завершенными в руке, ощущать их тяжесть и гладкость на своей ладони, слышать, как они позвякивают, видеть, как они блестят, повиснув на ее запястье.

Черил придумывала уже сережки к ним, но как только она возвращалась к себе домой, голова ее была чаще всего свободна от каких-либо мыслей, и она думала лишь о том, чтобы расслабиться в окружении своих домочадцев.

Она нашла гувернантку, госпожу Арчер — вдову с прекрасными рекомендациями, которая приходила каждый день к восьми часам утра и уходила только вечером перед ужином. Правда, по субботам госпожа Тревор заменяла ее, что позволяло Черил и Брюсу проводить этот день вместе в полном спокойствии, в частности, оставаться подолгу в постели всякий раз, как их распорядок дня позволял им это делать.

Молодая женщина буквально светилась радостью, счастливая от ощущения новизны жизни и бесценной поддержки Брюса: она не забывала, что он в значительной степени определил расцвет ее художественного дара, и каждый день у нее было желание за это благодарить его.

Беспокоило то, что она видела его сильно занятым своими делами. Ему случалось отсутствовать целыми неделями в связи с избирательной кампанией, и она радовалась, что в ноябре он в конце концов сможет отдохнуть, тогда как для Стефена все должно было лишь начаться.

К ее превеликому удивлению, однажды в среду он заявил ей, что во что бы то ни стало освободится к предстоящему уик-энду и что ей не мешало бы сделать то же самое.

Поскольку Черил была в нерешительности, погруженная в свою работу, Брюс взял ее за руку и сказал:

— Дорогая моя, нам необходимо второе свадебное путешествие: у меня жена — новая Черил, и надо, чтобы мы снова познакомились.

— Но у нас нет времени, чтобы вернуться в Венецию, — тихо проговорила она.

— Нет, и очень жаль. Мы должны будем ограничиться Майами.

— Майами подходит. Там наверняка отличная погода. Послушай, Брюс, я так бы хотела, чтобы мы научились никогда больше не говорить таких ужасных вещей, как «у нас нет времени».

— Какие еще будут пожелания?

— Хотелось, чтобы мы оказались в старом добром времени, когда начинали, но с нашим сегодняшним опытом, чтобы полнее вкусить наше счастье. Я хотела бы, чтобы твои занятия не отбирали все твои силы, хотела бы проводить больше времени со всеми вами, добиться успеха в моей профессии, создавать украшения и ваять до конца моих дней…

Он пожал ей руку смеясь.

— Остановись!

Брюс заключил лицо Черил в свои ладони, посмотрел ей прямо в глаза и полусерьезно, полумечтательно заметил:

— Любовь моя, ты всегда столько требуешь от жизни!