Танец для двоих

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Выключи, — попросила Катя.

Надя пожала плечами. Попсятину она и сама не любила. Она щелкнула пультиком. По «Культуре» передавали «Травиату».

— Это подойдет?

— Нет, — отрезала Катя, найдя сходное между судьбой мальчика-стриптизера, про которого распевала Хлебникова, и бедной Виолеттой. — Лучше поставь свой «Рамштайн»…

— Нет, мать, ты, конечно, продвинутая тетка, но наряжать под «Рамштайн» елку мрачно…

— Так ведь и Новый год — мрачный праздник, — усмехнулась Катя. — Стали старше. Приблизились к смерти… И вообще — что он нам несет, чертов Новый год?

— Ты не мать, ты Жан-Поль Сартр какой-то… Экзистенция твоя меня пугает…

Надя ловко приспособила блестящий шар — она купила его сегодня и отчаянно им гордилась. Красивым, слишком красивым… Остальные игрушки померкли рядом с этим волшебным великолепием.

— Поехали на Рождество в Москву, — сказала Катя.

— Нет, его лучше снять и повесить на дверь, — решила Надя и начала снимать свой шар. Предложение поехать в Москву застало ее как раз в тот момент, когда она его снимала. Рука дрогнула, и шар упал.

— Черт! — огорчилась Надя. — С какой стати?..

— Рождество надо встречать в кругу любимых людей, — сказала Катя. — Близких. Родных…

— Это же мы с тобой и есть, — заметила Надя, убирая остатки блестящего великолепия. — Шар жалко… Но может, это к лучшему… Он не сочетался с нашими скромными старыми шариками…

— Источал яркость и великолепие, — грустно согласилась Катя. — Как у людей…

— Ма, ты меня просто пугаешь… Теперь ты перекрываешь даже Сартра! Ты еще запой басом, как Ник Кейв! Все хреново, и мы скоро помрем!

Она выпрямилась с мусорным совком, на котором блестели осколки.

— Не представляю, как с такой мрачной особой я буду встречать Рождество, — фыркнула она.

— Я тебе и предлагаю — поехали в Москву.

— Неохота, — честно призналась Надя. — Хотя бы дай мне подумать… — «В принципе я уже купила Сашке плюшевого мишку, а Саше — компакт с полным набором ллойд-вебберовских опер… Можно все передать через Люду. Но мне так хотелось их всех увидеть», — подумала она, созерцая осколки в пыли. Но и мать ей было жаль… Во-первых, та уже сто лет не была на исторической родине. Да и Рождество в Москве было совсем не плохой идеей… — Завтра я скажу тебе решение, — нашла она выход. — Как раз в новогоднюю ночь…

— Ага, — улыбнулась Катя. Последнее время она и улыбалась-то саркастично. Мрачно…

— Может, ты и права. Давай поедем, — сказала Надя. — А то ты совсем скиснешь… Вообще я заметила, у всех настроение загробное. Точно это последний год. Апокалипсис начнется прямо с первого января… Я с вами истончаюсь…

— Чего ты делаешь? — подняла удивленно брови Катя.

— Истончаюсь, — повторила Надя угрюмо. — Когда вокруг тебя ходят с мрачными рожами и только неполноценные идиоты хранят на устах тупые и радостные улыбки, нормальный человек едет крышей и истончается…

— Ну и смесь! — фыркнула Катя. — Возвышенный штиль со сленгом рождает забавную смесь…

— Зато точно передает мое состояние. Ладно, завтра я тащусь за билетами… Или послезавтра?

— Послезавтра, — решила Катя. — Народу будет меньше… Все перепьются, и никто не захочет ехать в Москву… Кроме нас с тобой.

Надя подумала, что она-то никуда не хочет, ей и дома хорошо, но промолчала.

Знать бы, что произошло с ее матерью и с Сашей тоже… Но они не хотят говорить на эту тему, и Люда тоже молчит… Заговор молчания вокруг Нади.

Она выкинула остатки шара в мусорное ведро и сказала маленькое подобие надгробной речи: «Все течет, изменяется… Ты стал бы старым, а так умер молодым и красивым… Я буду помнить о тебе».

Вернувшись в комнату, она застала Катю у окна. Она стояла и делала вид, что смотрит в темноту, но на самом-то деле снова плакала…

Надя вздохнула и, стараясь остаться незамеченной, выскользнула на кухню. Снова… Сначала Надя делала робкие попытки влезть не в свое дело, утешить ее, ободрить, но все ее усилия терпели неизменное фиаско.

— Что ж, может быть, что-то изменит поездка в Москву, — пробормотала девочка. — Но завтра я попробую выяснить у Люды, что же произошло в тот день… Может быть, все-таки расколется…

Люда. Саша. Маленькая Сашка… Таня. «Надя, я прошу тебя прекратить всяческие отношения с этими людьми»…

Она тогда промолчала, и Катя ошибочно приняла молчание за знак согласия. Или она догадывалась, что Надя не сможет оборвать нити, связующие ее с новыми друзьями? И Саша… Она все еще пыталась соврать себе, что это просто симпатия, дружба, но… «Первая любовь чаще всего такой и бывает, — грустно подумала она. — Безответной… Ах, ма, как ты не права… И как мне хочется узнать, почему ты на него злишься…»

Она поставила на плиту чайник, хотя ей совсем не хотелось чая. Просто привычное движение возвращало ее в те дни, когда все было просто, ясно и неприятности казались большими, а оказывались мелкими…

Может быть, и теперь можно все уладить?

Время летело незаметно, он и сам не заметил, как декабрь пролетел… Остался последний день, и тогда декабрь уведет не только год, но и Катю… Да, именно так ему казалось… Мистическое ощущение близкой потери его не оставляло. Он весь месяц звонил ей, и она вешала трубку, услышав его голос. Он пытался встретить ее на улице, чтобы объяснить ей все, но она делала вид, что они незнакомы. В конце концов чувство непонятной вины уступило место раздражению. С какой стати, черт ее возьми? Она считает его пустым, развратным существом, танцором…

И почему Тарзан? Он же не орет и не прыгает по лианам… Так получилось, что нигде его не брали на работу, а деньги были нужны… В конце концов, кто сказал, что те, кто продает душу, поступают правильнее, чем те, кто продает тело? Груду мускулов…

Но он снова невольно коснулся мысленно ее щеки и ощутил эту бледность, мягкость, ощутил физически…

«Вы прекрасны…»

Он и теперь сказал бы ей эти слова. И теперь… Может быть, это и есть причина не умолкающей ни на секунду боли?

«Женщина в зрительном зале вносила дрожь…»

Он выключил радио. Последнее время ему казалось, что вся музыка посвящена им.

«Ты меня ждешь», — выдохнул певец.

«Счастливый, — усмехнулся он в наступившей тишине. — Рад за тебя, приятель. Меня эта женщина, вносящая дрожь, не ждет. Она меня ненавидит теперь…»

— С наступающим Новым годом, — сказала Оля, на минуту остановившись у дверей.

— Тебя тоже, лапочка, — улыбнулась ей Катя.

Они вышли из класса. Урок был последним.

У окна стоял мужчина. Полноватый, с редеющим затылком… И все-таки он был ей знаком. Эта привычка потирать руки… И пальцы длинные, как у музыканта.

— Папа! — крикнула Оля, бросаясь к нему со всех ног. — Катерина Андреевна, познакомьтесь, это же мой папа!

Из соседнего класса доносились неуверенные звуки «Сицилианы» Баха. Человек обернулся. Губы шевельнулись, повторяя ее имя, а в глазах смешался страх, удивление и дохленькая радость…

— Здравствуйте, — сказала она тихо и попыталась вспомнить его отчество, с удивлением обнаружив, что и имя-то не очень помнится…

Как будто отец Нади растворился во времени, обратился в пыль, в ничто…

Отец Нади. Отец Оли. Растолстевший, лысеющий… С затравленным взглядом… Когда-то его глаза горели. Когда-то, когда-то…

«Нет, Новый год все-таки не следует отмечать, мама права, — подумала Катя. — Стоило мне решиться один раз его отметить, как от сюрпризов стало некуда бежать…»

Отец Нади. Отец Оли. Тот самый, благодаря которому девочка так талантлива…

Что ж, хоть какая-то польза от генотипа… Красивая Надька и умненькая Оля. Две сестры…

— Как поживаешь, Катенька? — поинтересовался он.

Руками он обнимал Олю, и Катя смотрела на эти руки, зачарованная, думая при этом, что вот этими же руками он когда-то оттолкнул ее Надю. И свою Надю… Или только ее?

— Хорошо поживаю, — выдавила она улыбку. — Очень хорошо… Надя выросла. А я выхожу замуж…

— Замуж? — удивился он. — Кто он?

Она и сама не знала, что на нее нашло. Желание подразнить этого обывателя с трусливыми глазами?

— Стриптизер, — рассмеялась она. — Очень красивый… И к Наде привязан, как к родной дочери. Она его тоже любит… Прости, я спешу. Меня ждут…

И быстро, не оборачиваясь, отчаянно ругая себя за эту несусветную глупость и появившиеся в уголках глаз слезы обиды, пошла прочь, в обратную сторону. Там, в пустом классе, уронив руки и голову на клавиши, она расплакалась. Не обращая внимания на гулкий полифонический звук, вырвавшийся из груди рояля, как вздох, как сочувствие, как невозможность помочь ей, такой одинокой, такой безалаберной, такой не приспособленной к этой жизни и такой глупенькой…

В двенадцать часов они выпили шампанское, и Надя подумала, что мрачнее праздничка в ее жизни не было…

Мать продолжала находиться в состоянии преувеличенного веселья, от которого по коже драл мороз. Звонок Саше ничего не дал — он тоже пребывал в прострации-фрустрации и вообще заявил, что они с Сашкой досидят до двенадцати, а потом лягут спать. Похоже, они с Катей тоже так поступят. Только вряд ли заснут. Одна будет тихо плакать в подушку, а вторая… вторая будет думать, чем бы ей помочь и как все исправить…

А потом они сядут в поезд и обрушатся на бабушку, которая наверняка почувствует все сразу и тоже будет метаться, не понимая, как помочь своей взрослой дочери…

— Получается кошмар, — пробормотала Надя.

— Что?

— Ничего, — улыбнулась Надя. — Просто надоело каждый год слушать одного и того же Путина…

— Не слушай, — пожала плечами Катя.

— Тогда мы должны выключить телепузер. И перестанем изображать из себя добропорядочных обывателей…

— Может, мы и есть…

— Мама!

— Все. Я замолчала. «Хуг», — сказал индейский вождь…

— Что с тобой происходит?

— Все в порядке. Просто переходный возраст… Я плавно перетекаю в старость…

— Ага. По-моему, все проще. Ты влюблена, а любовь никогда не бывает без грусти…

И тут, после этих высказанных слов, которые вопреки истине не были ложью, Надя поняла причину странного поведения и Саши, и Кати.

Ну да. Все просто…

Их подавленность тесно связана. Друг с другом… С любовью, да?

Она даже рассмеялась от облегчения — забыв про собственные чувства…

— С Новым годом, мамочка, — подмигнула она ей. — Желаю тебе получить то, что тебе хочется получить…

И про себя поправила — кого… «Кого тебе хочется получить… Верь мне, мамочка, я приложу к этому делу максимум усилий!»

Она поднялась, плеснула себе в бокал еще вина.

— Что это с тобой? — возмутилась Катя. — Ты…

— Погоди, — остановила ее Надя. — Мы должны с тобой поговорить…

— Сейчас?

— Да. В конце концов, веселье у нас получается довольно идиотское… Проще сказать, это не веселье, а вселенский плач…

— И ты решила превратить его в радостный смех? — поинтересовалась Катя, тоже наливая в бокал вина. Она так и не решила, как ей себя вести с разбуянившейся дочерью. Поэтому списала собственную родительскую несостоятельность на праздник. Праздник… Надя права. Это не праздник, это тризна… По ушедшему году. По Саше, который тоже ушел, оставив от себя только слова: «Вы прекрасны…» Только несколько мгновений танца, странного момента счастья, мига…

— Ма, — сказала Надя, наконец решившись. От вина ее щеки покраснели, а глаза стали немного пьяными. — Ты всегда уверена в своей правоте?

— Нет, — подумав, сказала Катя. — Я так понимаю, мы будем говорить обо мне?

— О тебе тоже…

Надя поднялась и налила в бокал вина. Катя хотела возмутиться, но отчего-то промолчала. Надя сейчас выглядела по-другому, взрослая, собранная.

— Когда я наделала глупостей, ма, никто не помог нам. Только он. Как ты не понимаешь, что именно тогда этот человек смог доказать нам, что вполне может служить нам защитой?

— Надя…

— Подожди… Я знаю, что ты сейчас скажешь. Но ведь и он одинок, ма. Почему ты думаешь, что ему так хорошо веселить этих дамочек и мужиков? Он даже к этим кривляньям относится творчески, и кто же виноват в том, что у нас такая теперь стихия? Чем хуже, тем лучше… Может, он с большей радостью бы занимался совсем другим, но нет у него такой возможности! Дело же не в том, что за лужа помоев окружает человека, а в том, каким человеком он остается, несмотря ни на что!

Ей вдруг показалось, что мать ее не понимает. Катя сидела, низко опустив голову, и ее глаз не было видно. «Все равно, — подумала девочка. — Может, я говорю косноязычно и она не может меня понять сейчас… Поймет потом».

— Он хороший человек, мама. И мужественный. И Сашку свою сильно любит… И… тебя тоже любит. Поверь мне.

— Ты-то откуда это можешь знать? — совсем тихо спросила Катя.

— Я чувствую это… У меня еще чувства-то не огрубели, — заявила Надя, радуясь тому, что Катя ее все-таки поняла.

Она замолчала. Катя тоже молчала, продолжая смотреть в окно. Ей казалось, что это не снег там кружится, а ангелы… Много ангелов. И они зовут ее куда-то, зовут…

— Пошли, — хрипло сказала она, отрываясь от окна.

— Куда?

— Сама знаешь…

Она оделась так быстро, что Надя не успела за ней. Она догнала ее уже во дворе. Было темно, пусто, и только белые хлопья кружились по двору, иногда и в самом деле становясь похожими на призрачные белые фигуры с огромными крыльями…

Сашка почти засыпала. Он взял ее на руки, радуясь этой тяжести — с каждым годом она становилась все тяжелее, она росла…

— Ангелы…

— Конечно, ангелы, — согласился он.

— Ангелы при…

— Спи, солнышко. Ангелы придут, стоит только тебе заснуть. И приведут новый год… Принесут подарки…

— Они приведут, — сонно пробормотала девочка.

Он рассмеялся.

— Повторюшка, — ласково прошептал он, опуская ее на кровать. Укрыл одеялом и поцеловал в светлую макушку.

Потом он вернулся в свое одиночество, к которому уже почти привык, и плеснул в бокал шампанское.

— С Новым годом, — поздравил он собственное отражение в зеркале. — Удачи, парень… — Потом подумал немного и, посмотрев в потолок, подмигнул: — Ангелы! Вас тоже с Новым годом… Я-то вас не видел, но Сашка видит… Вы ей нравитесь, значит, мне тоже… Удачи вам.

В этот момент в дверь позвонили.

Он встал и пошел открывать…

Слова замерли на губах.

На пороге стояла Надя. А рядом с ней…

— Катя, — выдохнул он.

Надя рассмеялась, прошла в комнату. А Катя молчала, глядя ему в глаза, мучительно покрасневшая, неуверенная, робкая…

— Прости меня, — тихо сказала она.

— За что? — удивился он.

— Не знаю… За то, что я была глупой… Злой. Тупой…

— Все это неправда, — тихо засмеялся он, беря ее руки в свои. — Ты прекрасна…