Танец над вечностью

Глава 15. Хризокола

Я подобрала заплечный мешок, выкинутый вчера — нет, целую вечность назад! — и побрела обратно к дому, подавив отчаянное желание оглянуться на Кысея. Надо было поторопиться и ускользнуть, пока не проснулись остальные обитатели особняка. На кухне все еще остро пахло шоколадом, и к горлу подкатила горечь. Почему мне опять приходится бежать, словно крыса, бросая всех? Прогнав дурные мысли, я направилась в кабинет хозяина дома, чтобы разжиться золотишком перед дорогой в никуда. Но там уже был сам Рыбальски. Мертвый. Он сидел за столом, уткнувшись лицом в бумаги, насквозь пропитавшиеся кровью.

А если это я его убила?.. Но когда бы я успела? Когда утром выходила на кухню сварить шоколад?.. И тут меня охватил ужас. А был ли Кыся? Вдруг его горячие ласки мне привиделись?.. Навоображала себе бог весть что, а сама устроила кровавые пляски на костях?.. А может, вообще всех поубивала, оттого в доме такая гнетущая тишина? Торопливо закатала штаны, провела рукой по колену. Вот синяк, вот порез на лодыжке от осколков зеркала, и сладко ноющее лоно мне не привиделось, и искусанные губы на месте. А если это Луиджиа? Девчонка вернулась сама не своя, пьяная, на ее платье были брызги крови. В комнате в самом деле стоял странный кисловато-хмельной запах, а пятна крови могли быть не императора, а Рыбальски.

На полу рядом со столом валялся тяжелый подсвечник. Я подошла ближе и нащупала давно угасший пульс на шее. Тело успело остыть, значит, убили давно. Мое внимание привлекли бумаги на столе, и я вытащила один из окровавленных листов. Завещание. Рыбальски хотел составить новое завещание. Однако текст обрывался на самом интересном месте, и было непонятно, кому Джеймс хотел оставить свое весьма немаленькое состояние.

Я подняла подсвечник, примериваясь к его тяжести в руке. Стала по левую руку убитого рядом со столом. Удар был нанесен в висок и чуть наискосок, скорее всего, убийца бил правой рукой. А правая рука у Луиджии была вывихнута, девчонка не притворялась. Тогда кто?..

За дверью послышался шум. К кабинету шли. Я метнулась к окну и спряталась за тяжелой пыльной портьерой. Провернулся ключ в замке. Открылась дверь.

— Не понимаю, на каком основании обыск… — раздался недовольный голос Шарлотты. — Джеймс? Джеймс!..

— Отойдите от него! — грубый окрик.

— Что с ним?!?

Я рискнула выглянуть: в комнате были трое имперцев вместе с Шарлоттой.

— Ваш муж убит, — резко ответил тощий офицер. — Где ваша падчерица Луиджиа?

Женщина негромко охнула и рухнула в обморок. Быстро сработали имперцы. Ищут девчонку. Это плохо. Маскарад Луки больше не сработает. Давно пора было убираться. Как же теперь выбраться из дома незамеченной?

— Где ваша падчерица Луиджиа? — офицер жестко повторил вопрос пришедшей в себя Шарлотте.

— Я… не знаю… — пролепетала та. — Она… вчера… уехала… с императором…

— Его Величество убит!

И женщина опять лишилась чувств. Это меня спасло. Офицеру надоело с ней возиться, он распорядился солдатам вынести ее, а сам осмотрел бумаги на столе, обшарил ящики, но заглянуть за портьеру, слава Единому, не удосужился. Запер кабинет на ключ и ушел.

Я заметалась по комнате в отчаянии, проклиная все на свете. Куда деваться? Окно? Третий этаж! Но все равно распахнула окно и осторожно выглянула. В лицо дохнуло жаркой майской духотой, к которой примешивался сладко-мертвенный аромат цветущей акации. Обманчивая тишина сада была похожа на тонкую, но прочную паутину, которая опутывала и сковывала движения, в ней увязала мысли и желания, хотелось лечь и уснуть вечным сном. Я пересилила себя, закинула мешок за спину и полезла на крышу.

Полуденное солнце жарило немилосердно. Черепица прогрелась до состояния раскаленной сковородки, но ее тепло меня странным образом умиротворяло. Я была похожа на ленивую жирную кошку, которая объелась сметаной и вылезла на крышу погреть пузо на солнце. Вот только лежать мне приходилось на животе, подставляя лучам спину и прячась за козырьком. Отсюда я наблюдала за копошением забавных красных человечков внизу. Они оцепили дом, обыскали сад, потом вместе с Шарлоттой прыснули к склепу, через несколько минут выскочили оттуда, суетливо забегали вокруг командира, о чем-то переговариваясь, а потом… Потом схватили и утащили взъерошенного Сигизмунда. Шарлотта и Алиса на пару голосили ему вслед, рядом топтался растерянный Лешуа. И наконец все стихло, наступила благословенная тишина.

Я позволила себе перевернуться на спину и прикрыть глаза, нежась на солнце. Кто убил Рыбальски? Сигизмунд? У него был мотив, как впрочем, и у любого обитателя этого дома, даже у Лешуа имелись основания. Перед глазами плясали и кривлялись алые искры, превращаясь в уродливые оскалы карточных фигур. Вот порванная надвое карта близнецов… Ее бьет карта шута без масти, бесцветная и уродливая, готовая разродиться двумя новыми… Вот сброшенный со стола туз Рыбальски, истекающий кровавыми рубинами… Дама треф с недовольно поджатыми губами Шарлотты… А вот и мой тюльпанчик пик, так некстати пришедший в руку… А на кону вся вечность и еще чуть-чуть сверху… Я крепко держу свой козырь, но неизвестный противник — Единый, как пить дать, Единый! — пытается вырвать карту из рук. Я кричу и вцепляюсь в нее зубами, обливаясь горючими слезами, и тут сопротивление пропадает!.. Я теряю равновесие и падаю, но продолжаю прижимать карту к груди. Но шут подмигивает мне грустно и меняет масть, превращая карту в тигра!.. Червовая масть императора… Зачем она мне? Я пытаюсь сбросить ее, но она липнет к рукам и больно впивается в тело. А в груди пустота, на карте бьется мое сердце, живое и истерзанное… Вокруг меня поднимается кровавая метель из карт. Они вьются и пляшут, пьют мою кровь и отваливаются сытыми пиявками, которые скрипят под ногами осколками зеркал… А я танцую… все танцую и никак не могу остановиться.

Проснувшись от рубиновой боли в бедре, я какое-то время слепо всматривалась в темное кружево облаков на ночном небе и пыталась сообразить, где нахожусь. Потом подобрала мешок, встала и подошла к краю крыши. Ночь опустилась над городом и расцветала, распускаясь светом окон в домах, шелестя призрачным отблеском реки, алея золотыми куполами соборов. Самый высокий… Вон он… Штефский собор. Взять бы и полететь над дремлющим городом, отбросив в сторону все сомнения, приземлиться бесшумной татью на купол божьего дома, обернуться вокруг него ночной тенью и украсть у Единого… Я забыла, что хотела украсть?.. Кажется, весь мир?..

Боль казалась неважной, даже несуществующей, выдумкой скучающего разума. Она отпадала, как короста, всего лишь мгновения бытия в благословенной вечности. Безумие хаоса порождает сознание и оно же поглощает его в смерти, так стоит ли бояться? Все повторится!.. Лететь!.. Все бросить!.. К звездам!.. Оставить внизу страх, боль, безумие, обман, безнадежность, смерть!.. За спиной выросли бумажные крылья. Я шагнула вперед, подхваченная плывущей ночью. Лететь!..

Но упрямый Кысей не отпускал. Он тянул назад, ломал мне крылья, вырывал из них перья-карты, опутывал ноги, душил в кулаке, запирал в горящей клетке. Так бы я наверное и кувыркнулась вниз и забрызгала бы своими мозгами садовую дорожку, если бы не ноющая боль в груди. Она не отпускала, пробивалась в сознание сквозь колдовскую пелену отупения и тащила назад. Я замерла в полушаге от края. И тут накатила злость. Дикая, черная, лютая, удушающая, бессмысленная. И спасительная. Я упала на колени, задыхаясь и выплевывая нутро, но все равно упрямо вытянула над городом руку и сжала кулак, воображая, как меж пальцев у меня корчится весь мир.

— Еще поиграем, Единый, поиграем!..

Я брела по ночному городу в единственное место, где для меня сейчас было возможным укрыться. В цирк папаши Жирарди. Ярость клокотала в груди, обжигая сознание. Горела кожа, ощущение одежды на теле было невыносимым. Хотелось порвать на себе все и бежать голой. Кажется, я перегрелась на солнце. На голове словно образовался тесный обруч, который сжимался у висков в предчувствии грозы. Духота накрыла город плотным саваном. Винден замер, затаился в ожидании стихии, готовой обрушиться на него, смыть грехи с его улиц и унести прочь вышедшим из берегов Дымнаем. А мне надо было переждать приступ.

Я ввалилась без спросу в наш старый фургончик, заперла дверь и плотно занавесила окна. Достала из сундука веревку и завязала скользящий узел. Фургончик стоял на отшибе, маловероятно, что кто-то мог сунуться, но лучше перестраховаться. Приняв необходимые меры предосторожности, чтобы не подавиться языком во время приступа, я рухнула в кровать. Страха не было. Я понимала, что могу не пережить эту ночь, но может это и к лучшему?.. Ведь если утро завтрашнего дня наступит, то я утоплю Винден в крови. Пожалуй, не только Винден, а весь мир. Я скрючилась в безжалостных тисках и закрыла глаза. Спокойной ночи, светлая вояжна…

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ — очень сырой текст, нашкрябанный по памяти! если мне восстановят файл, то могут быть отличия. Но все равно, огромная просьба — найдете опечатки — пишите!

Фургончик кружился и подскакивал в водовороте ливневых потоков. Атаман сидел рядом и гладил меня по голове:

— Ну что ж ты все мечешься, Цветочек? Никак не угомонишься…

— Воды! — стонала я, извиваясь в путах. — Бешеная Медведица!.. Крови напилась!..

— Тише, шшш… — успокаивал меня атаман и целовал в пылающий лоб. — Я тебе спою, тише…

И напевал эту несносную колыбельную Мертвых земель, от которой меня выворачивало наизнанку.

— Дочь!.. У меня дочь!.. — хрипела я, и хлестал дождь за окном.

— Близнецы у тебя, — лукаво подмигивал мне атаман и раскуривал трубку. — Выбирай, мальчики или девочки?

— Проклятое отродье!.. Прочь!.. — ревела я, и гремел гром.

— Ладно, пусть будут дочки, — легко соглашался атаман и пускал кольца табачного дыма, которые поднимались вверх и закручивались в спирали, нанизываясь на сверкающие молнии. — Красивые и сероглазые, как ты… Ты спи, Цветочек, спи… А дочек как назовешься-то?

— Удавлю! — плевалась я и билась головой, а град лупил по городу.

— Уговорила, — кивал атаман. — Первой пусть будет Милагрос, раз уж мы назвали в ее честь реликвию… А вторая? Как вторую дочку назовешь?

— Отпусти!.. Больно!.. — скулила я, и выл ветер в дымоходах.

— Святая София… Непорочная… Как ты!.. — скабрезно ухмылялся атаман и дымил мне в лицо табачной поземкой. — Ты же помнишь, чему я тебя учил, Цветочек? Иногда сложнее всего просто ничего не делать, забыла?

— Не могу!..

— Надо просто подождать, ну вспомни же… Карту подождать…

И атаман ловко доставал козырь из рукава и подсовывал мне под нос. Бубновая шестерка! На ней было мое лицо, которое отражалось в зеркале, двоилось, троилось, множилось, дробилось, разбивалось… Я выхватывала эту карту и смеялась, торжествующая и свободная. Все карты в колоде стали моими!.. стали бубновыми шестерками!.. Я метала их во врагов, превращая в острые рубиновые лучи добра, кромсала солнечную тыкву, заливала густой черный шоколад в глотку беспомощно растопыренной бездны, танцевала на осколках миров… и хохотала… хохотала до кровавых слез… из которых робко прорастал пиковый тюльпан…

За окном тихо шумел дождь. В фургончике все еще пахло табаком, но атамана не было. Его мара попрощалась со мной, впервые появившись в зримом обличье, и ушла навсегда. Как до этого ушла Матушка Ген.

— Почему меня все бросают? — прошептала я, выпутываясь из веревочного плена. — Почему вы все уходите?..

Но пыльная тишина молчала в ответ. На негнущихся ногах я подошла к сундуку и достала из него замусоленную игральную колоду. Дрожащей рукой вытащила наугад карту. Кто бы сомневался! Бубновая шестерка! Я расхохоталась и уже не могла остановиться, так и смеялась до жестокой икоты и боли в животе, уронив себя и карту на пол…

Папаша Жирарди не очень обрадовался, когда к нему заявилась рыжеволосая нахалка и потребовала принять в цирк. Однако чудачка была настойчива, показала пару фокусов с картами и на спор метнула все кинжалы вокруг головы старика, едва не заставив того обделаться в штаны. Назвалась Бубной. Попросила себе наряд бубновой шестерки и пустующий фургончик на отшибе. Папаша Жирарди неохотно выдавил согласие, тем не менее оговорив, чтобы костюмом я занялась сама и на выручку первое время не рассчитывала. Меня это устраивало.

А после выступления я отправилась в город. Ночные тени сгустились и окутали газовые фонари самого опасного района Виндена — Пральтера. Здесь располагались бандитские притоны, бордели и, разумеется, игорные дома. Я скользила по улицам, словно голодный хищник, вышедший на охоту. За карточным столом мне всегда везло, ведь всего-то надо — запоминать карты и просчитывать ходы противников. Азарт и предвкушение игры бодрили кровь, зудели в нетерпении ладони. На улицах было особенно людно. Предприимчивые винденцы не растерялись и предлагали краснопузым захватчикам съестное, продажных девиц и развлечения на любой вкус. Как грибы после дождя, открылись новые кабаки, откуда доносилась задорная музыка и безголосые пения, откуда струился табачный дым, откуда вылетали пьяные в дымину нищеброды, откуда вываливались имперские богатеи в обнимку с бледными опиумными шлюхами. Иногда они успевали добраться до экипажа, а иногда нет, и тогда занимались блудом прямо на улице, под улюлюканье и одобрительные подначивания ротозеев. Винденской стражи видно не было, зато повсюду сновали имперские патрули.

Внутри игорных заведений было душно и людно, зеленое сукно игральных столов придавало лицам ртутный оттенок живых мертвецов. Шуршали карты, мерцали фальшивые брильянты, лилось вино, клубился табачный дым. Изредка вспыхивали тихие ссоры. Рушились чьи-то надежды. Проигрывались состояния… Я играла. Выигрывала. Много. На меня обращали внимание. Завидовали. Недобро щурились. Оценивали. Я тихо уходила. Иногда тихо не получалось, и я оставляла за собой кровавый след из вышибал и грабителей. Меняла столы. Повторяла. Под утро приползала обратно в цирк и прятала выигрыш в золоте и имперских банкнотах в дупле старого дуба. А после затаивалась в предрассветной мгле, мучаясь ночными кошмарами, в которых карты плясали, липли к рукам, впивались в тело и сознание, чтобы на утро все повторилось… Но избавления не было. Нескончаемая пытка во сне повторялась снова и снова. Я ждала. Я обязательно дождусь, атаман, как бы сложно ни было… Надо еще немного погодить, совсем чуть-чуть. Вот только если бы я еще умела годить!.. Если бы тогда погодила и не взялась бы за тот заказ, ты бы остался жив… Но теперь я дождусь, непременно дождусь ту самую карту, которая меняет расклад в игре.

И я терпеливо выжидала, каждый день меняя обличья. Рыжеволосая Бубна, усатая Дама Пик, плешивый Король Треф. А в городе было неспокойно. Искали Луиджию. Ее портретами были обклеены дома и фонари. Но кто банковал? Этого я не знала. Объявили траур по убитому императору, но как-то неуверенно и тихо, словно сомневаясь. Зато истово искали вымышленных заговорщиков, устраивали облавы и обыски. Цирк папаши Жирарди тоже попал под раздачу. Старик краснел и бледнел, умолял и угрожал, скандалил и пытался откупиться, но имперцы перевернули все вверх дном, вытряхнули старое тряпье из сундуков, везде сунули свой нос. Не побоялись тигров в клетках, даже под миски заглянули. А мне что?.. На меня никто не обращал внимания. Разве серьезных игроков интересует скромная шестерка? Но боже мой, как же сложно было ждать!.. И я не выдерживала, изредка подглядывая и передергивая карты.

В облике рыжеволосой Бубны наведалась в орден когниматов. Услышав мое имя, казначей лично принял меня. Но стоило мне появиться на пороге, как брови старика поползли вверх. Я скупо улыбнулась, довольная, что он меня не узнал.

Хотя в таком виде меня вообще сложно было узнать. Ярко-рыжий парик с косичками и с вплетенными в них алыми ленточками, красные шелковые шаровары необъятных размеров, пылающий малиновый корсет, утягивающий до треска швов внушительный накладной бюст, и сафьяновые сапожки на высоком каблуке. Кроме всего прочего, полуденный сон на крыше под палящим солнцем не прошел для меня даром. Кожа на лице обгорела и слезла клочьями, поэтому рваный румянец багровел на всю щеку. А если учесть, что перед выходом я промокнула губы в карминовой облатке, то можно представить, какая расписная красавица предстала перед стариком.

— Входите… эмм… — растерялся отец Васуарий. — Рад видеть… имею честь… чем могу…

— Это я могу, — зычно прогудела я и плюхнулась в кресло. — Дело есть. Сердечное. Но папенька против.

— Простите, не понимаю, причем тут…

— Да не егози ты, дедуля, — великодушно разрешила я. — Слыхала я, надежно тут у вас, никто не узнает. Только вишь че…

Я делано задумалась и полезла в торбу, расшитую бубновыми рубинчиками. Достала оттуда пергамент, испещренный бессмысленным набором слов, и протянула старику.

— Грамоте я необучена, но мне тут присоветовали… эту… как ее?.. Тпругра… Типасра… А! Короче! Какую-то графию!

Я с тревогой следила за казначеем. Он водрузил очки на переносицу и взглянул на текст. Его брови поднялись еще выше и грозили переползти на затылок.

— Вы про типографию, должно быть? — осторожно спросил он. — Вы хотите заказать оттиск вот этого?

— Точно! — от избытка чувств я грохнула кулаком по столу, казначей вздрогнул и едва успел поймать очки, соскочившие с носа.

— И в газету! — не унималась я. — Чтоб все узнали!.. Ты подумай, охальник какой!.. Жениться обещал!.. А вот неча тут!.. Пусть знают!

— Про что знают?

— Да про Шульца!.. — я погрозила пальцем перед лицом у старика. — От меня еще никто не уходил!.. Или пусть женится, или я его так ославлю!..

— Понятно, понятно… — отец Васуарий аккуратно сложил очки. — А кто вам эту бессмы… этот текст составил?

Я выдохнула с облегчением.

— Так папенька и составил! Упирался, но я его как прижала!.. А куда денется! Вот они у меня все где! — и подсунула сжатый кулак под нос казначею. — Сколько?

— Дайте подумать, — пробормотал он, окидывая меня внимательным взглядом и просчитывая, сколько можно взять с глупой дуры. — Пятьдесят золотых?..

Я грозно нахмурила насурьмленные брови, и старик просиял.

— Если у вас с собой нет всей суммы, то вы можете придти позже, с вашим па…

— Ты че мне тут заливаешь? — рявкнула я. — Почему так дешево? Обдурить хочешь?!?

Казначей судорожно сглотнул и замотал головой.

— Нет-нет, что вы!.. Пятьдесят золотых — это только оттиск, а еще наборщики, и в газету…

— Сколько?!?

— Сто!.. Нет, триста! Да, триста золотых!

— Вот это уже другой разговор, — смягчилась я и полезла в торбу.

Достала оттуда кубышку с имперскими банкнотами и щедрым жестом кинула старику на стол.

— Считайте!

Он покачал головой и уже открыл рот, чтобы сказать, что орден принимает исключительно золото, но увидев мои грозно сдвинутые брови и сжатый кулак, передумал.

— Слышь, дедуля?.. — задумчиво протянула я, терзая в лапах несчастную торбу. — Я тут подумала…

— О чем? — поднял он на меня обреченный взгляд.

— А если сбежит?..

— Кто?

— Да Шульц же!.. Шулер же он… Проигрался давеча. А так ему и надо, бесстыднику!.. Пусть все знают!.. Хочу ославить на весь мир!..

— Орден может обеспечить оттиском газеты только там, где…

— Что-о? — надвинулась я на отца Васуария.

— Не волнуйтесь! Ложи ордена есть почти во всех городах. Все сделаем, вы только не волнуйтесь. А ваш папенька… — казначей замялся. — Полковник Освальд Бермейер?.. Вы нас представите друг другу?

Осторожничал старый лис, проверить хотел. Но я тоже не лыком шита, подстраховалась. Такой имперский полковник в самом деле имелся, и даже дочка у него была. Дуреху проиграли в карты плешивому Королю Треф. Проиграл ее же соблазнитель, тот самый Шульц, плохонький шулер со смазливой мордашкой. Девки по нем сохли и увивались, как мухи возле дерьма. Дочку полковника я застращала, приказав сидеть дома и не высовываться, иначе забалую с ней по самое не хочу, так что подкопаться под мою легенду было сложно.

— Папенька мой в Ихтинборк ускакал, — мрачно ответила я. — По делам, ага, как же! Сбежал. Ну пусть только вернется, я ему устрою…

— Охотно верю, — тоскливо вздохнул казначей, глядя в окно, и тихо пробормотал себе под нос, думая, что я его не услышу. — И откуда только эта красная напасть взялась на наши головы?..

Из обители ордена я вышла с широченной улыбкой на обгоревшей морде. Меня переполняло ликование. Орден Пяти слишком хорошо хранил свои тайны. Отец Васуарий не узнал на пергаменте строчки из Завета. И совсем скоро текст запрещенного апокрифа появится в газетах по всему побережью и даже за пределами княжества. То-то церковники забегают!.. Какой-то юный послушник, увидев мое кровожадное выражение лица, вздрогнул и поспешно перешел на другую сторону улицы. А я остановилась и погрозила облакам. Это еще даже не все козыри, Единый!..

Впрочем, их сложно было назвать козырями. Но лишний раз проверить и перепрятать не мешало. Поэтому плешивый Король Треф в новеньком имперском мундире и брел в сгущающихся сумерках, направляясь в заброшенный дом на Фидеркляйд плац. Давно нечищеный дымоход там стал отличным тайником для моих трофеев. Сначала я засунула туда реликвию заступницы Милагрос, а потом за ней последовал и кровавый рубин Рыбальски. Но слова атамана не давали покоя. Бред воспаленного разума или подсказка из бездны?.. Меня неудержимо влекло еще раз прикоснуться к пылающим граням камня, заглянуть в его багровый глаз, напиться кипящей ненависти… Но одного я не учла.

Город наводнили пришлые. Они слетелись на пиршество, словно стервятники; заполонили собой улицы и заняли дома, потеснив исконных жителей Виндена. Сытая отрыжка империи. Ушлые дельцы, вороватые купцы, ловкие поверенные, алчные ростовщики, трусливые барды, роковые красотки всех возрастов, нежные девицы на выданье, потасканные актриски… Весь этот сброд волной за волной накатывал на город, сопровождая основное нашествие — военных. А тех было еще больше. Почуяв вседозволенность, захватчики входили в раж и заглатывали кусок за куском. И пустующий дом на Фидеркляйд плац не стал исключением. Оттуда доносились глумливый хохот и крики.

Я перехватила покрепче хлыст, которым предусмотрительно вооружилась во избежание недоразумений с теми, кто считал себя вправе поинтересоваться содержимым моих карманов, и осторожно скользнула в бездонный провал черного входа. Шум доносился из гостиной. Там веселились пьяные вдрызг имперские солдаты в количестве пяти рыл. Польстившись на усохшие прелести Равены, они зажали ее в угол. Старуха визжала и отбивалась разбитой бутылкой, а их это только раззадоривало. Кто-то из них уже успел содрать с нее юбку, и несчастная сверкала тощими ляжками.

Я со всей дури огрела ближайшего к себе солдата хлыстом по спине и рявкнула:

— Смир-р-рнааа! Кто такие?!?

Второй открыл рот и тут же получил хлыстом по лицу. Заскулил и упал на колени. Хмельной угар солдат был опасен, но мой ярко-красный имперский мундир пока еще сдерживал их.

— Какой полк? Доложить! — хлыстнула я третьего. — Не слышу!

— П-п-пятый…

— Ты как с полковником Бермейером говоришь, гнида! — взревела я и опять пустила хлыст в дело. — Вон из моего дома! Завтра же отправитесь под трибунал!..

Не давая им опомниться, я наступала на них и гнала к выходу. Они бежали, падали, ползли на четвереньках, скулили и умоляли не гневаться, глотали сопли и обиду, оставляя после себя объедки и пустые бутылки. И запах. Знакомый кисловато-хмельной запашок… Очень знакомый. Я нахмурилась. А ведь про Равену, оставшуюся ночевать в доме Рыбальски, все забыли. Старуха пьяно скулила и слепо тыкала бутылкой в воображаемого противника. Меня охватила досада. Я хлыстом выбила у нее из рук бутылку и схватила дрянь за шкирку:

— Это ты убила Рыбальски? Отвечай, погань!.. — и встряхнула ее так, что клацнули беззубые челюсти.

— Он… ик… Лисочку мою… ик… хотел обидеть!.. — запальчиво выкрикнула Равена.

Я выругалась. Надо было не мешать имперцам, и не пришлось бы сейчас марать руки об это ничтожество!

— Дура!

— Без денег… ик… оставить…

И тут меня разобрал хохот. Бедный Джеймс!.. Погибнуть вот так!.. Это еще одна твоя шуточка, Единый? Правила? Ты вообще о них слышал? Нет? А справедливость? Сказочки для идиотов! Ты не умеешь играть честно. Но мне плевать. Я тебя научу. И мы сыграем по моим правилам. А если нет… то играть ты больше не сможешь. Потому что тогда я уничтожу твои игрушки, изорву все до одной карты в колоде.

Ранним июньским утром, когда багровый рассвет предвещал миру несчастья и войны, у поместья воеводы остановился экипаж. Оттуда выбрался плешивый Король Треф и направился к воротам, волоча за собой вусмерть пьяную старуху. В конце концов, это было право Тени — решать, что делать с сестрой-убийцей. Я не хотела оставлять неуплаченные долги, пусть даже приходилось рисковать свободой.

Суровая управительница распахнула передо мной двери и торжественно доложила:

— Полковник Бермейер!

В просторной гостиной воевода был один. Он окинул меня мрачным взглядом и вернулся к своему занятию, продолжив полировать кривое лезвие орловки. Даугав меня не узнал. Наверное, это и к лучшему. Можно было не выдавать себя, но меня внезапно охватил ужас. А я ли это?.. Вдруг светлой вояжны давно уже не стало, а ее место заняли странные карточные личности? Или вовсе?.. Никогда меня и не было? Вдруг я чья-то больная фантазия?..

— С чем пожаловали, полковник? — грубовато поинтересовался воевода.

— Должок пришла вернуть, — хрипловато сообщила я собственным — а собственным ли? — голосом.

— Ты?!? Тебя где носило?!?

Узнал все-таки… Я толкнула к его ногам бессмысленно мычащую старуху.

— Держи мой прощальный подарочек Ёжику. Убийца Рыбальски. И сестра Тени. Два в одном. Кстати, где Милагрос?

Я наверное впервые назвала служанку ее настоящим именем. Мне хотелось увидеть ее и велеть, чтоб она назвала девочек-близняшек Лу так, как хотел атаман.

— Тут, — вдруг помрачнел Даугав. — Все они тут. Свалились на мою голову.

— Кто все? — насторожилась я.

— Повар с Алисой. Еще зачем-то притащили Шарлотту. Новые власти отобрали у их семейства особняк, арестовали мальчишку. Гуго места себе не находит. Собачатся между собой каждый день! Можно подумать, мне легче! Меня имперцы со всех сторон обложили. Все рыщут и рыщут в поисках Луиджии… Куда ты ее, кстати, дела?

— А куда твой шурин дел раненного императора? — огрызнулась я. — Некогда мне с тобой церемонии разводить. Уезжай из города, воевода. Все уезжайте. Сдайте эту пьянь подзаборную новым властям, чтоб отпустили Сигизмунда, и уезжайте. Иначе потом будет поздно.

— С ума сошла? Куда я денусь, у меня здесь…

— Здесь скоро ничего не будет. И никого. Мой тебе последний совет — беги.

Я двинулась к выходу, но Даугав крепко перехватил меня за запястье и остановил.

— Подожди! — он колебался. — Императору совсем плохо, при смерти он… Твоя служанка обмолвилась, что у тебя есть…

— Не дам, — отрезала я.

— Да погоди ты! Сядь! — он силой усадил меня на лавку. — Ты же ничего не знаешь! Если император умрет, то престол займет его дядя, Франц-Иосиф. Это страшный человек, можешь мне поверить. Он снюхался с колдунами, чтобы устроить заговор! Тот, из Вырезателей, при его генерале денщиком ходит! А Гральфильхе для него строит Искру!..

Я рассеяно глядела в окно, залитое алым пламенем рассвета, и старалась не обращать внимания на магистра Солмира. Его мара брилась кривой орловкой, взбрызгивая солнечные лучи капельками крови от порезов.

— Это тебе тоже твой шурин поведал?

— Нет, твой инквизитор.

— Что? — вздрогнула я. — Он в городе?

Какого демона! Ведь велела же ему сидеть в замке вместе с девчонкой!.. Придурок упрямый!

Словно прочитав мои мысли, воевода мрачно кивнул:

— Да, в городе. Приходил сюда, искал тебя. Искру собираются строить в его замке. Тот, который Соляной. По счастью, у них нет рубина Рыбальски, пока нет! Не знаю, куда ты его дела, но имперцев это не остановит, поверь мне.

— Вот как… — протянула я, наблюдая, как магистр Солмир ползает по полу, собирая рубиновые искры, и пережевывает их, смачно похрустывая. — Ну и прекрасно. Франц-Иосиф, говоришь?.. Ну-ну… А знаешь, ты был прав, когда говорил… Раз нельзя остановить, придется возглавить.

— Когда я такое говорил? — изумился воевода.

— Неважно. Уезжай, Даугав, уезжай. Всех забирай. Беги. Иначе от твоего плодовитого семейства ничего не останется, даже воспоминаний. И инквизитору передай, чтоб бросал замок и тоже уезжал…

Ведь не уедет же, паскудник… Разве что?.. Ревность больно уколола в сердце.

— И передай, что Юлька-морячка ждет его в Керекеше. В божевильне. Пусть поторопится. А то потом поздно будет.

— Какая еще Юлька?

— Неважно. Он поймет. Прощай, воевода. И прости за Блоху.

Страшный кровавый июньский день катился к вечеру, оставляя за собой выжженные души. Сегодня все закончится. Или начнется. Это с какой стороны посмотреть. Почему-то вспомнился Кльечи, где все началось. Или же наоборот, подошло к концу? Я совсем запуталась. Двигаясь от самых окраин Пральтера, от дешевых притонов, где играли на живой товар, минуя игорные заведения средней паршивости с жуликоватыми распорядителями и шулерами, я добралась до роскошных игорных домов, где развлекались новые власть имущие. Остановилась и задумчиво осмотрелась, выбирая, с какого начать. И тут взгляд наткнулся на вывеску самого богатого из домов. «Непорочная дама»… Ай-да атаман, ай-да затейник!

Появление незнакомки ненадолго отвлекло завсегдатаев от игры. Дама Пик была чудна собой. Темноволоса и худа, обладала она пикантной порослью усиков над верхней губой, бородавкой на щеке и кроваво-алыми губами, словно недавно измазанными в жертвенной крови. Цвет ее глаз не смог бы сказать даже самый наблюдательный игрок, но скорей склонился бы к тому, что были ее очи темны и бездонны. В тихом шелесте ее черного бархатного платья чудилось нечто зловещее, а от мертвенно-бледного лица хотелось побыстрее отвести взгляд, но он почему-то упорно возвращался к этим застывшим чертам снова и снова… Такой я появилась на пороге «Непорочной дамы».

Пленники азарта радуются выигрышу, но и проигрыш их не особо огорчает. Они питаются лишь самой игрой, в ней существуют, только с нею живы… Это было про меня. С той лишь разницей, что играла я не в карты, а в живых человечков. Правда, карты послушны, их можно посчитать, запомнить, передернуть, если уж совсем масть не идет, а вот с людьми сложнее. Но оттого в разы интересней. Судьба то ставки взвинтит, то улыбнется вдруг, то вокруг пальца обведет, когда не ждешь. Зато чувствуешь, что живешь, что кровь бурлит, что море тебе по колено, а горы — по плечо. Но проигрывать больно, очень больно.

Жадно горящие глаза, болезненно изогнутые губы, дрожащие пальцы, запах риска и пота, духота и клубы табачного дыма. Я выигрывала и меняла один стол на другой, пока не добралась до самого жирного куска.

Здесь за порядком присматривал лично хозяин заведения, угождая высоким имперским чинам. Толстый надутый генерал проигрывал моему старому знакомцу Шульцу. Правда, теперь шулер был уже не один, а с напарницей. Ангельское личико, белокурые локоны, трогательно распахнутые голубые глаза, капризно надутые губки. Девица томно поводила обнаженным плечиком и доверчиво склонялась к плечу генерала, чтобы испросить у него совета, при этом подсматривая его карты и постукивая пальчиком по столу для подельника. На Дама Пику она взглянула недовольно, инстинктивно почуяв угрозу. Шульц мазнул оценивающим взглядом по новой соседке и уткнулся в карты, так и не узнав во мне Короля Треф.

Меж тем, генерал проигрался, однако азарт гнал его вперед.

— Ставлю!.. — швырнул он еще золота на зеленое сукно.

И время словно замерло, увязло в горькой смрадной патоке. В ушах больно зазвенело, стало нечем дышать. За спиной генерала возник сероглазый коротышка Вырезателей. Он склонился к генералу и зашептал ему что-то на ухо.

— Отстань!.. — отмахнулся от него генерал, злобно сверкнув маленькими глазками за стеклами очков. — Я все равно выиграю!

А меня неожиданно разобрал смех. Этот урод скоро станет папочкой! Где справедливость? А нет ее! Зато будут две сероглазые красавицы! Такие, как я, да, атаман? Ну а что? Я же тоже ублюдочное чудовище… Плодитесь и расселяйтесь в бесконечности, да, Единый? На глазах выступили слезы. Генерал недовольно растянул тонкие губы поперек лица в подобии улыбки и холодно спросил:

— Поведайте нам, что вас так рассмешило, вдруг мы тоже сочтем это забавным.

— Ох, простите! — выдавила я, всхлипывая и утирая слезы. — Простите, ради бога, фрон генерал… Но вы мне так папеньку моего напомнили, ох не могу!..

И я подавилась новым взрывом смеха, представив двух бесцветных красоток на императорском троне. Колдун смерил меня недобрым взглядом и прищурился.

— Да малахольная она, разве не видно, — проворковала ангелочек. — Как ее вообще пустили за наш стол?

Я захлопнула рот и вывалила на стол весь свой сегодняшний выигрыш.

— Играю!

Генерал изумленно вытаращил глаза, уставясь поверх очков на груду золота на столе.

— И кто же ваш папенька? — спросил он, алчно постукивая пальцами по сукну.

— Моего папеньки уже давно нет в живых, фрон генерал, — ответила я, доставая из колоды карту и кладя ее на стол. — Простите, я не представилась. Вояжна Хризокола Ланстикун. Поиграем?.. Кажется, сегодня моя масть пошла…

… и кивнула на лежащую на столе бубновую шестерку.

Конец пятой части