Танец над вечностью

Глава 3. Хризокола

Котел с горячей водой клубился паром, но собирать обозных не стали. Все случилось, как я и предполагала. Рыжий балбес Стефка вырывался и махал кулаками, но бойцы Даугава заломили ему руки и ловко скрутили. Его сообщницей оказалась смазливая Милка, служанка убитого купца, которую схватили при попытке утопить свои сапоги в глубоком снегу. Я покачала головой и наклонилась, чтобы поднять их и осмотреть. На подошве виднелись застывшие темные разводы. Воевода поймал мой взгляд и напустился на кашевара:

— Ну и стервец же ты, Стефка! Я тебя из грязи вытащил, в свой вард взял, а ты мне вот как отплатил! Говори, где украденное!

Здоровый детина задрожал и сник, разом лишившись запала, а его смуглявая зазноба побледнела до синевы и бросилась на колени:

— Не губите! Случайно, Единым клянусь, случайно! В крови испачкалась, когда господина пришла будить! Это же я тревогу с утра подняла, вспомните, господин воевода, вспомните! — она подползла к Даугаву и словила его ладонь, норовя облобызать.

Он брезгливо выдернул руку из ее хватки, однако у него на лице появилось сомнение. Я поторопилась вмешаться:

— Врешь, к утру кровь уже подмерзла, не могла ты тогда испачкаться. Сговорились вы со Стефкой хозяина твоего убить и камни украсть. Сонное зелье охранникам он дал, — я указала на поникшего кашевара, — больше некому. А вот кто купца заколол? Признавайтесь, голубки, кто из вас двоих убивал, кто на стороже стоял? Куда камни дели?

Милка сверкнула черными глазищами, но не успела и рта открыть, как кашевар в отчаянии заговорил, запинаясь и путаясь в словах:

— Воевода, не гневись, не мог я по-другому… Хозяин ее поганью был. Обидел он Милку, снасильничал, а защитить ее некому. Так разве что дурное я сделал, коли сон-травы ему в кашу подсыпал, чтобы он к ней больше не лез? Милка никого не убивала!

— Дурень ты влюбленный, — вздохнула я. — Отчего кровь у нее на сапогах, если не убивала? И как зелье в кашу охранников попало?

Он растерянно замолчал и перевел беспомощный взгляд на девицу. Та тяжело сглотнула и заговорила, умоляюще заглядывая в лицо воеводе:

— Она его убила! — дрожащий палец указал на меня. — Я крики услышала, в палатку заглянула, а там она! Пена изо рта, ровно демон в нее вселился, кричала, а потом за нож схватилась, вот те Единый! Я так перепугалась, что себя не помнила, как убегала! Тогда и в кровь вступила! Но я не убивала, клянусь! Это она! А сейчас на меня напраслину возводит, себя выгораживает!

— Отчего же ты на помощь не позвала? — разозлилась я, хватая ее за шкирку и встряхивая. — Отчего спокойно утра дождалась?

Милка затравленно съежилась и разрыдалась. Слезы текли ручьем по хорошенькому личику, полные губы дрожали, и это могло разжалобить самое жестокое сердце. Даугав не стал исключением, он скривился и потребовал:

— Сестра София, оставьте ее! — в его голосе было заметно раздражение, он устал и нервничал не на шутку.

Определенно, воевода переживал не из-за камней и даже не из-за убийства. Что он недоговаривает? Что еще было в шкатулке?

— Неужели вы ей поверили, воевода? — вкрадчиво спросила я, сдерживая бешенство. — Она нагло лжет вам в лицо. Кто на меня напал и ударил по голове? Или я сама себе голову разбила? Кто подлил сонное зелье охранникам? Тоже я? А про насилие только этот дурак мог поверить! Тьфу! Да она сама возле купца лозой увивалась, глазки строила!

Стефка, сдерживаемый бойцами, побагровел и сжал кулаки, выплюнув в мою сторону бессильное:

— Подстилка церковная!

— Так! Тихо! — взревел Даугав. — Сестра София, найдите украденное, и я вам поверю! В вещах этих двоих ничего не нашли!

— Плохо искали, — отрезала я. — И не там. Все просто. В шкатулке было два крупных камня и десять средних? Ограненные? Легко умещаются в ладони?

Я внимательно следила за реакцией воеводы, но он лишь нетерпеливо кивнул.

— Она их проглотила. Дайте ей проносное, или вспорите живот, если не хотите ждать.

Девка охнула и прижала руки к животу, отчаянно замотав головой и зажмурившись. Даугав нахмурился, с досадой поскреб заросший подбородок, потом пожал плечами.

— Обоих под замок и дать проносное. Время до завтра у нас есть, проверим. Сестра София, а что с водой в котле? И мылом? Зачем они вам понадобились?

— Как зачем? Помыться, вестимо… — с этими словами я отобрала у опешившего воеводы драгоценный кусочек мыла и отправилась восвояси.

Я лениво нежилась в теплой воде и размышляла. Что еще могло быть ценного в крохотной шкатулке, из-за чего так переживал воевода? Что там могло уместиться? Перстень? Бумаги? Пузырек с ядом? Если драгоценность, то Даугав ее скоро получит. Если яд, то Милка бы не рискнула глотать неизвестно что, просто выбросила бы. Палатку купца тщательно прибрали, можно сказать, обыскали, а значит, пузырек с ядом был бы уже найден. Оставался единственный вариант. Что за бумаги хранил Рокош в шкатулке? Тайная переписка, купчая, закладная… Или что-то компрометирующее самого Даугава? Воеводу больше опечалило ограбление, чем смерть купца. Я недовольно скривилась, вылезая из лохани и надевая плохо просушенную рясу. Что сделала Милка, когда открыла шкатулку и заметила там свиток? Интересно, она вообще умеет читать? Вряд ли. Могла она сообразить, что бумаги ценные? Могла. Значит, не выкинула. Впрочем, теперь воевода сам справится и выбьет из нее признание. Оставался, правда, призрачный шанс, что это я убила Рокоша, и камней у девки не найдут… Надо бы подстраховаться и узнать, кого скрывает воевода в последней подводе, но выбираться на мороз не хотелось. Мною овладело странное равнодушие. После купания приятное тепло разлилось по телу, на некоторое время усмирив ледяной огонь в груди. Я приложила ладонь к татуировке и поморщилась. Что имел в виду Даугав, когда говорил, что символ ожил? По понятным причинам я не стала переспрашивать воеводу, но мне было неспокойно. Даугав — тертый калач, однако он испугался того, что увидел.

— Тень! — позвала я служанку, плотнее кутаясь в одеяло и прислушиваясь к завыванию метели за стенами фургона. — Ложись ближе.

Тень неохотно перебралась ко мне через тюки с табачным листом и боязливо замерла рядом, не дыша.

— Что случилось? — спросила я. — Когда вспыхнула свеча, что случилось с символом? Ты была там и видела, говори.

Несколько минут служанка молчала, потом взяла меня за руку и сжала ее.

— Госпожа, даже если вы… колдунья… Я не верю, но все равно… Я вас не брошу.

— Дура! — сбросила я ее ладонь. — Говори, что видела!

— Символ… он двигался. Переливался огнем. Перетекал, как живой. Извивался, как змея. Как будто пытался вырваться из вас…

Я вздрогнула и бессильно царапнула себя по груди. Козлина кошачья! Надо было у него на груди вырезать эту мерзость, которой он меня наградил! Каленым железом выжечь, чтоб неповадно было! И на лбу! И ниже пояса!

Я иду по цветущей долине, зажатой меж двух высоких горбов, и тщетно пытаюсь вспомнить дорогу. Все кажется знакомым и чужим одновременно. Зачем я здесь? Мною овладевает странное беспокойство. На холмах, где-то в вышине надо мной, раскинулась ярмарка. Ее звуки долетают до низины, искажаясь и утопая в земле. Люди гуляют, радуются весне, смеются, кружатся в танце. Неужели они не слышат, как скрипят кости, как оседает прах, как плачут заживо погребенные в этих холмах? Чудовищный могильник, давший жизнь плодородной долине. Но пусть, так и должно быть, прах сменяется прахом, а смерть прорастает новой беззаботной жизнью… Но шепот и плач тревожат меня и сбивают с пути. Или это шумит ветер в листве? Вдруг зеленая пелена деревьев расступается передо мной, являя обожженную проплешину. Обгоревший остов металлической кровати, а над ним парит обугленный скелет, прикованный и искореженный смертной мукой. Дыхание перехватывает. Я делаю шаг и тяну руку к костям, но от моего прикосновения они рассыпаются черным прахом, растекаются лужицей вонючего прогорклого жира. Взгляд замечает еще одно ужасное ложе огненной пытки, а потом еще кровать и еще… Как же их много! Шепот, скрип, стук… Стук? Нет, это цокот! Цокот копыт! Палач приближается! Коллекционер человеческой боли заметил меня, он гонится за добычей! Надо бежать, но я поскальзываюсь на белесой тухлой жиже. Меня хватают за плечо и дергают. Сжимаю в руке вязальную спицу, неведомо как оказавшуюся у меня вместе с ветхим кружевом, и резко оборачиваюсь, всаживая ее в противника. Но удар проходит мимо сплетения костей. Передо мной обугленный скелет, он скалится черными зубами, глумливо подмигивает пустой глазницей и продолжает трясти меня за плечо…

— Госпожа, проснитесь, проснитесь же!..

Я рывком села на тюфяке и закашлялась, хватая воздух ртом и повторяя, как заведенная:

— Мыло, мыло, мыло, мыло, мыло…

— Госпожа, вы так страшно кричали… — Тень испуганно смотрела на меня. — Воевода велел вас позвать. Камни нашлись.

Я смотрела на служанку и чувствовала во рту мерзкий привкус сырой земли и гари, от которого душил кашель. Коснулась волос и едва не закричала от ужаса. Жирная слипшаяся пакля.

— Из них делали мыло… — беспомощно прошептала я, а потом меня вырвало.

Ночная метель улеглась без следа, яркое солнце бессовестно сияло на чистом небе. Хотелось завыть, изваляться в снегу и поколотить кого-нибудь. Но вместо этого пришлось любезно здороваться с воеводой.

— Нашли?

Даугав молча указал на тряпицу, на которой лежали отмытые рубины.

— Два мелких камня твои.

— Ваши, — поправила я его. — И я не хочу оставлять часовщиков Инженерной гильдии без работы, поэтому готова взять свою долю золотом…

— Сестра София, — воевода был мрачен, — уж не знаю, как {ты} устроила этот фокус с символом, но не зли меня. Бери камни и убирайся.

По хмурому виду Даугава я заключила, что пропажу он так и не нашел. Либо Милка не раскололась, либо просто порвала и выкинула бумажку в снег.

— Слепота в глазах смотрящего, — с умным видом произнесла я. — Если тебе проще думать, что это фокус, я не стану настаивать. Надеюсь, ты обретешь то, что потерял…

С этими словами я взяла три камня.

— Два!

— Двенадцать на пять сколько будет? — невинно поинтересовалась я. — А с учетом стоимости крупных рубинов…

— Убирайся! — рявкнул он и выставил меня из своей палатки.

Снаружи я глубоко вдохнула морозный воздух и задумалась, ковыряя носком сапога подмерзшую землю. Совсем воевода страх потерял. Надо его приструнить и понять, что за бумага была в шкатулке, и куда ее могла деть Милка. Положим, девка заколола купца, бросилась к открытому сундуку, вытащила оттуда шкатулку, попыталась ее открыть… Но ключ был на шее у купца. Она вернулась обратно к кровати, вступила в лужу крови, нашарила ключ, сорвала его с тела, открыла шкатулку… Милка нервничала. Могла она уронить бумажку? Не придать ей значения? Забыть? Но на полу ее бы нашли! Я застыла, глядя на втоптанный и вмерзший в лед табачный лист, который по обыкновению жевал Даугав, когда нервничал. А что, если?.. Спокойно! Я медленно пошла к шатру купца, который еще не успели снять. Стоянку сворачивали, обоз выдвигался в путь.

Разгулявшаяся непогода сильно спутала мне планы. Из-за снегопада торговый обоз опаздывал, делая вынужденные остановки и ожидая, пока местные помчики сгонят крестьян для расчистки себярского тракта. Я брела с остальными по утоптанному настилу снега, гадая, что за возня началась в передних рядах. Кажется, вернулись разведчики, которых предусмотрительный воевода отправлял по ходу движения. Возле последней подводы теперь постоянно дежурили два бойца из варда, и я могла лишь догадываться, кого там прячут. Или сторожат? Связанными держали и незадачливых душегубов, очевидно, воевода хотел передать их властям и избежать лишних вопросов по убийству купца. Тень донимала меня причитаниями, она вечно всех жалела, и пленники не стали исключением. Ее послушать, так все кругом невинные овечки, обиженные судьбой-злодейкой. К счастью, поравнявшийся с нами воевода верхом на рыжем жеребце оборвал ее излияния.

— Оставь нас с сестрой Софией, — коротко приказал Даугав, осадив скакуна, и служанка послушно приотстала, бросившись помогать кому-то с поклажей.

— Что-то случилось, воевода? — решила я первой начать разговор, не замедляя шаг и вынуждая мужчину подстраивать коня под пеший ход.

— Неспокойно сейчас на дорогах. Княжеская власть ослабла из-за переворота, беспорядки кругом. Дурные слухи ходят… — Даугав как будто разговаривал сам с собой, но я чувствовала на себе его внимательный взгляд. — Войну пророчат с Гарлегией…

— Единый защитит всех своих детей, — твердо заявила я. — Что хотел? Говори прямо.

Голова болела и плохо соображала от недосыпа и повторяющихся дурных кошмаров. Не хватало мне еще в политику лезть, и без того забот хватало. Про находку в шатре купца я предпочла забыть.

— Дозоры княжеские лютуют, — продолжал как ни в чем не бывало воевода. — Все ищут кого-то, каждого путника досматривают, обыскивают…

— За своего боишься? — намеренно кивнула я на последнюю подводу.

Даугав едва слышно выругался и спешился.

— Ничего тебя не пронимает, зараза. Это тебе бояться надо! Полюбуйся, кого ищут!

Он толкнул меня в плечо и сунул листовку. Портрет меня позабавил какой-то излишней невинностью черт. Плохо выполненная копия рисунка Тени, несомненно, ее рука. Но когда она успела меня нарисовать? И главное, для кого? Неужели этот пакостный инквизитор заранее подсуетился? Я пожала плечами и скомкала листовку в руке. Отпираться было бессмысленно, однако воевода не спешил отдавать приказ о моем заключении под стражу.

— Я сразу понял, что с тобой что-то неладно. Серый Ангел… — протянул воевода. — Или Цветочек?.. Тебя арестуют, едва мы въедем в предместья Ихтинборка.

— Даугав, избавь меня от долгих церемоний. Что ты хочешь?

— Я слышал о Цветочке. Поговаривали, что она сумасшедшая, но всегда держала слово.

Под ложечкой неприятно заныло. Кажется, я опять вляпалась в очередное дерьмо.

— А еще поговаривали, что ее услуги стоили очень дорого! — огрызнулась я.

— Ты не в том положении, чтобы торговаться. Но прежде я хочу убедиться, что ты — Цветочек. Назови сумму, которую заплатили твоей банде за Блоху.

Я приподняла бровь. Откуда он вообще знает об этой сделке?

— Тысяча золотых.

Воевода поскучнел.

— Жаль. Придется сдать тебя страже…

— И девяносто шесть золотых сверху. По одному золотому за каждый шип.

— Демон раздери! Все-таки ты!.. — пальцы Даугава сомкнулись на моем запястье и дернули руку вверх. — Кто бы мог подумать, что вот так встретимся!

— Воевода, у меня абсолютная память, и я тебя раньше не встречала, — отрезала я, подавив желание заехать ему коленом в пах.

Мы застыли друг напротив друга, а нас обтекали фургоны, подводы с грузами, пешие путники, бойцы варда.

— Обещай! Обещай выполнить мою просьбу, и я отпущу тебя.

— Отпустишь? Куда? На съедение волкам? — я кивнула на безбрежную снежную равнину полей и тонкую кромку леса, темнеющую вдалеке.

— Дальше тракт разветвляется. Одна дорога ведет в Ихтинборк, а другая в Винден. Ты поедешь по второй. Возьмешь подводу и двух моих бойцов. Доберешься до поместья Седвига. Там дождешься меня. А потом… Поможешь моему побратиму.

— Это он в подводе?

— Да. Беглый каторжник. Обещай, что поможешь ему бежать в Гарлегию.

Перед глазами встало переплетение дорог и рек, искусно нанесенное на тонком себярском шелке. Поэтому воевода так трясся? Из-за тряпицы с детальной картой княжества? Мое давешнее предположение оказалось верным. Когда я полила теплой водой землю в шатре купца, то обнаружила пропажу. Шелк был настолько тонким, что выскользнул из шкатулки, мгновенно впитал кровь, потемнел и сделался незаметным, намертво вмерзнув в землю. Я оставила его лежать, где был, не желая ввязываться в еще одну историю. Но, как обычно, у Единого на меня были свои планы.

— Обещай! — хватка воеводы усилилась, и запястье отозвалось злой болью.

— Обещаю… — обреченно выдохнула я.

На развилке дорог мы с Тенью перебрались в подводу вместе со своими скромными пожитками и распрощались с торговым обозом. Путь на Винден был плохо расчищенным, неровным, и каждая встряска отзывалась во мне вспышкой острой боли в висках. Я забралась внутрь повозки и спросила:

— Как тебя зовут?

Ответом мне было молчание. Укрытый рогожей беглец отвернулся, в темноте был виден лишь его седой коротко стриженый затылок.

— Знаешь, что случается с людьми, которые не желают говорить мне свое имя? — я немного подождала ответа, но тщетно. — Я называю их сама. По собственному усмотрению. Ты будешь… Ежом.

Каторжник зашевелился и наконец обернулся. У него были глубоко запавшие на бледном лице карие глаза, борода и выдающийся нос с горбинкой. Тяжелый взгляд презрительно мазнул по мне, как по пустому месту. Я мстительно добавила:

— Даже не Ежом, а Ёжиком.

Я протянула руку, чтобы щелкнуть его по носу, но реакция оказалась отменной. Он перехватил меня за запястье и ощерился. Впереди не хватало пары зубов.

— Пошла вон!

Я спокойно разглядывала его, а потом поинтересовалась:

— Что у тебя с ногами? Давай говори, а будешь кочеврыжиться, вышвырну на мороз и оставлю подыхать.

— Не лезь ко мне, сука, — процедил он, вновь отворачиваясь. — Тебя наняли защищать, вот и делай свое дело. А меня оставь в покое.

Признаться, он меня разозлил.

— А вот грубить мне не надо, — прошептала я ласково у него над ухом. — А то не досчитаешься еще пары зубов, Ёжик. Я обещала переправить тебя в Гарлегию, но в каком виде ты туда попадешь, будет зависеть…

Повозка резко накренилась, обрывая на полуслове. Снаружи раздались встревоженные окрики бойцов. Я поторопилась выглянуть. Мы уже свернули с главного тракта, направляясь в отдаленное поместье Седвига, однако здесь дорога была плохо почищенной. Повозка наехала колесом на невидимую под снегом упавшую ветку, ось не выдержала веса и лопнула. Демон!

— Сколько до поместья? — спросила я одного из бойцов.

Он покачал головой.

— Десять миль. Он не дойдет. Надо чинить.

— Темнеет. До ночи успеете?

— Нет. Надо делать привал.

С ногами было все плохо. Ёжика тащил на себе один из бойцов. Оставив бесполезную повозку, мы двинулись вглубь леса и наткнулись на стоянку бродячих циркачей. Они заняли удобное для лагеря место, с подветренной стороны больших серых валунов. В очаге потрескивал огонь, булькала похлебка, суетилась беззубая старуха, с фальшивой приветливостью рассаживая нас у костра. Я хмуро оглядела три зеленых фургона, разрисованных ярко-красными кругами, тощих пугливых коней, которым никто не удосужился задать корма или почистить, лениво переговаривающихся между собой циркачей. Было удивительно тихо, только слышно, как в фургоне заходится в скулящем лае собака. Кстати, а почему пес внутри? Почему не слышно привычного гомона бродячей жизни артистов: песен, смеха, ругани? Я вдруг почувствовала себя загнанным в ловушку зверем, которого пришли добивать. Ярмарочная мелодия из сна крутилась в голове.

— Почему вы путешествуете зимой? — спросила я рыхлого широкоплечего здоровяка, который жадно заграбастал миску и лакал похлебку без ложки, словно голодная псина.

— А вы? — положа великану руку на плечо, вместо него ответил лысый коротышка с лицом, на котором застыла, как приклеенная, холодная улыбка. — Какая нужда выгнала в непогоду {вас}?

Лживое зеркальное отражение. Обманчиво, неправильно. Плач шарманки. Как во сне. Я стала подниматься, но не успела даже подать знак тревоги. Короткое бульканье, хрип, чавкающий удар. Одного из бойцов полоснули по горлу, второму размозжили голову. Звук завалившегося прямо в костер тела, захлебнувшийся вскрик Тени. Кто-то сзади усадил меня обратно. Я замерла, глядя в равнодушные серые глаза лысого предводителя. Кривое отражение меня. Почему?

— Этого добить? — спросил один из бандитов, подняв за шиворот яростно извивающегося Ёжика.

— Оставь пока. Потом развлечемся. А с тобой, голуба, позабавимся сейчас.

Коротышка достал нож и схватил меня за волосы. Зеркало лезвия вскипело и лопнуло с нечеловеческим визгом, разлетелось сотнями осколков чужой боли. Приступ! Но в глазах уже сделалось громко от бешенства, а кровь застыла горькой обжигающей пряностью.

Он тащил меня за волосы, потом швырнул прямо на землю, оседлав и играя перед лицом острым лезвием. Но я видела лишь примятый чьим-то сапогом подснежник, обманутый издыхающей весной. Ублюдок задрал на мне рясу, и кожу бедра прочертила острая боль от пореза. Где-то страшно закричала Тень. Звуки рассыпались в страшном безмолвии его возбужденного дыхания. Я расхохоталась. Он взревел яростью и перевернул меня, непонимающе вглядываясь в лицо и не видя страха. Я захлебывалась смехом, перешедшим в клекот, когда он дал мне пощечину. А в следующую секунду крепко зажатая в кулаке шпилька воткнулась ему в глаз, пройдя глазницу насквозь и впившись в мозг. Паскуда из крови и плоти умер мгновенно, я не промахнулась, как во сне.

Началось веселье. Время закружилось в ярмарочной пляске, а тени вокруг застыли сонными мухами, за которыми я охотилась. Неистовое визжащее существо, оставшееся вместо меня, швырнуло липкий от крови кинжал в рыхлого верзилу, потом головешкой заехало в лицо старухе, подожгло воз с сеном и нырнуло в жаркое пламя. Испуганная кобыла заржала, забилась, но я уже неслась на ней во весь опор прямо в ощерившихся мечами разбойников. Я гонялась за ними, топтала их копытами, разбивала головы, вспарывала животы, а потом спешилась и добивала выживших, купаясь в горячей крови, отплясывая на костях и хохоча. Шутка удалась, Единый! В небо поднимались клубы жирного черного дыма, пачкая звезды. Да, Единый, сделаем из них мыло! Очистим этот мир от скверны человечества! Только как делают мыло? Я не помнила. Или не знала? Выплавляют из жира? Сколько кусков получится из жирного верзилы? Надо развести большой костер! Я остервенело крошила топором фургон и бросала обломки в кострище, как наступила на чью-то руку… Жалобный скулеж резанул мне слух. Кто-то посмел выжить?!? Я замахнулась топором…

— Госпожа, остановитесь, остановитесь! Пожалуйста!.. — женщина прикрывала голову руками и все ныла, и ныла, и ныла…

Я пошатнулась, мир вокруг предательски закружился в искрах пожара. Топор выпал из рук.

Звездная паутина дрожала на небосклоне, равнодушная ко всему. Повозка медленно ползла по дороге, подскакивая на неровностях. Я лежала, укрытая рогожей до подбородка, и вяло прислушивалась к разговору.

— … Моя госпожа, она не сумасшедшая, правда… Просто немного не в себе, когда перенервничает…

— Сука бешеная, вот кто твоя госпожа… Цветочек, надо же додуматься, тьфу! А тебя-то как зовут?

— Тень… то есть сестра Милагрос.

— Понятно. А меня Гуго. И не вздумай по кличке назвать! Хорошо хоть не всех коней распугала, доберемся до поместья, а там…

Я расхохоталась. До поместья они доберутся! Тень испуганно оглянулась на меня, потом шикнула на каторжника.

— Тише, тише, не злите ее, прошу вас.

Ёжик понизил голос, думая, что я его не услышу.

— Я на своем веку разное повидал, но такое… чтоб в одиночку банду вырезать! Она и тебя чуть не зарубила!

— Так ведь не зарубила же. И девочку заодно от этих нелюдей спасла. Бедняжка… на цепи…

Я нахмурилась и попыталась сесть. Какую девочку? Какая цепь? Кого я еще там спасла? У меня в ногах что-то зашевелилось, загремело цепями. Из-под рогожи вылезло странное существо. Блеклая пакля волос, красные глаза и уродливое месиво ожога вместо правой половины лица. Оно разлепило прорезь рта и просипело:

— Не надо в поместье.

— Девочка, ты ложись, ложись, — успокаивающе зашептала ей оглянувшаяся Тень. — Не бойся, все позади…

Существо заскулило. Тень ошибалась, все только начиналось. Бешеная Медведица издевательски подмигнула мне белым глазом с небосклона. Хотелось сгрести пальцами звездное кружево и утопить в чернильной бездне. Медвежий глаз был точно в зените, нависая надо мной. Весеннее равноденствие. Бабку чрезвычайно умилял тот факт, что ее долгожданная внучка появилась на свет в этот день. Правда, умиление длилось недолго, девочка не оправдала надежд. Я вытянула руку над собой и ткнула пальцем в ненавистный глаз.

— С днем рождения тебя, светлая вояжна…

Издали поместье выглядело обманчиво мирным, но я не сомневалась в том, что увижу. Дым поднимался от догорающей конюшни, на лужайке перед особняком валялись тела слуг, застреленных из арбалета. Входная дверь была выломана. Внутри стояла мертвая тишина, только ветер гулял по комнатам. Искромсанные полотна картин в дорогих рамах, порванные портьеры, разбитая мебель. Что не смогли унести, то сломали или разбили. Возле лестницы, ведущей на второй этаж, в луже крови лежала молоденькая служанка. Еще несколько мужских тел я обнаружила в узком коридоре. Оборонявшие подступы к жилым комнатам бесславно проиграли свой последний бой. Я заглянула в спальню, заметив краем глаза исполосованный порезами кусок мяса, бывший некогда женщиной, и захлопнула дверь. В детскую, к двери которой тянулся кровавый след, я так и не заставила себя зайти.

На кухне был перевернут стол, скатерть слетела с него, обернув печальным саваном тело кухарки. Ей тоже не повезло умереть быстро. Еда была сметена на пол, залита кровью и перетоптана вперемешку с битой посудой и осколками стекла. Окно зияло пробоиной, очаг погас, припорошенный снегом. Я принялась шарить по ящикам в поисках съестного. Моим уловом оказалось сморщенное яблоко. Но выбирать не приходилось, по крайней мере, чистое.

Банда не оставляла в живых никого, действуя с небывалой жестокостью и наглостью. Я вспомнила ледяные глаза коротышки и поморщилась. Яблоко горчило. Ублюдку нравилась чужая боль, и я уже жалела, что он умер так быстро. Но хуже всего было то, что нескольким бандитам удалось сбежать от меня. Разбойники прикрывались личиной странствующих циркачей и нападали на одиноких путников, которые не могли дать им отпор. Но почему напали на поместье? Хотя удаленное от основного тракта имение было неплохим выбором, если поблизости у бандитов имелось укрытие. Иначе нападать не имело смысла, ведь безнаказанной такая чудовищная резня остаться не могла. Надо было добить банду и обыскать фургоны, а не устраивать пляски у костра. Я подняла взгляд и вздрогнула. Демон! Из чудом уцелевшего зеркального буфета на меня смотрело взлохмаченное чудовище, покрытое застывшей кровяной коркой и чавкающее яблоком. Только спустя секунду я поняла, кто это. Зеркальные осколки с жалобным тявканьем осыпались на пол.

Я вылетела из поместья, преисполненная бешеной жаждой деятельности. Переночевать в поместье и по утру убираться, пока недобитые разбойники не оклемались и не вернулись обратно за награбленным. Помыться! Непременно помыться и переодеться, иначе меня саму примут за одну из них. Ихтинборк отпадал, далеко. Маленький пограничный городок, где негде укрыться, особенно если твои портреты висят на каждом столбе. Значит, Винден. Название города отдавало в груди, словно кто-то звонил в колокол. Вин-ден, Вин-ден! Большой город, много людей, еще больше возможностей. Осталось придумать, как пробраться мимо стражи на городских воротах. Сойдут мои спутники за странствующих артистов?

Тень, подставив плечо, помогала каторжнику вылезти из повозки и ступить на землю. Я оттолкнула служанку от Ёжика. Он пошатнулся, но устоял, удержавшись за борт повозки.

— Госпожа! Он же не может сам!

Я схватила его за ворот и притянула к себе.

— Что с ногами? Говори живо, или…

— Пошла в задницу!

— Не злите ее, Гуго, пожалуйста, прошу вас!

Носком сапога я заехала ему по колену, он взвыл от боли и выругался.

— Говори!

— Колени перебиты! Не могу я ходить! — выплюнул он с ненавистью.

Плохо. Потеряв к нему интерес, я отпустила Ёжика, и он рухнул на землю. Служанка радостно кинулась помогать еще одному ущербному калеке. Я обошла повозку, разглядывая ее и прикидывая. Борта были кое-где заляпаны кровью, но их можно отмыть. С голым каркасом повозки и ошметками парусины придумать что-либо было уже сложнее, но в доме наверняка найдется ткань, можно починить и натянуть заново. Повозка была характерного зеленого цвета, осталось нарядить Тень и Ёжика, пусть будут семейной парой странствующих артистов. Муж и жена. А это чудовище сойдет за их дочурку. Я отдернула рогожу и выудила за шкирку дрожащую девчонку. Лицо ей надо будет прикрыть, чтобы не распугать стражу на городских воротах. Кстати, а почему банда оставила ее в живых?

— Не надо туда, пожалуйста, — завыла красноглазая. — Нет, нет, нет!

Я схватила ее за шиворот и потащила к поместью, оставляя за собой на снегу розовые следы.

Сильного мороза не было, но я все равно опасалась оставлять коней снаружи. Нам еще до Виндена добираться. Забаррикадировавшись в доме, я превратила гостиную в конюшню и место ночлега, свалив в одну кучу найденные в комнате прислуги чистые матрацы и прочее тряпье.

— Кто-нибудь выжил? — глухо спросил Ёжик.

Бледная, как смерть, Тень глухо всхлипнула и покачала головой. Я запретила ей подниматься на второй этаж, не желая выслушивать ее плач и бесконечные причитания. Однако увиденного в кухне было предостаточно, чтобы все понять.

— Седвиг… Как же так… — потемнел лицом каторжник. — Ублюдки.

Он в бессильной ярости сжал кулаки, а потом посмотрел на меня.

— Их надо похоронить. По-людски.

— Иди и хорони, — огрызнулась я.

Он скрипнул зубами.

— Ты собираешься оставить их так?

— Именно. Одну ночь можно и потерпеть неприятное соседство.

— Одну ночь? Мы должны дождаться Даугава и…

— Сидя здесь, мы дождемся либо возвращения банды, либо местных, которые сочтут нас убийцами и повяжут. Переночуем и отправимся в Винден. Тень, ты разожгла очаг?

Она вымученно кивнула мне и застыла, боясь лишний раз взглянуть на лестницу, где лежало тело служанки.

— Тогда согрей мне воды, надо смыть кровь, и поищи, во что можно переодеться, — поймав ее затравленный взгляд, я поправилась. — Не надо, сама поищу. Иди воды натаскай. Поговорим утром.

Я отправилась на второй этаж искать одежду.

Утро выдалось морозным и ясным. Я разглядывала мирно спящих спутников, досадуя на себя. Почему мне вечно везет на всяких убогих? Задумчиво повертев в руках пустой пузырек с благовониями, я со вздохом выкинула его. Последняя порция грибного эликсира. Вчера вечером я щедро вылила остаток в воду, заставив после себя искупаться в лохани всех остальных. А что мне еще оставалось делать с ногами Ёжика, порезами жестоко изнасилованной девчонки и избитой Тенью? Не рискнув тащить в опасную дорогу все богатство, я оставила немного эликсира про запас Антону, а остальное отправила через орден когниматов. Посылка ждала меня в Ихтинборке, но неизвестно, когда я туда вообще попаду. Все складывалось, как обычно, плохо и очень плохо. Но выбора у меня не было. Допрос с пристрастием, а потом решу, что делать.

— Подъем, — скомандовала я и сдернула со спящих рогожу.

Девчонку звали Бригиттой. Отмытая и расчесанная заботливой Тенью, она являла собой странную смесь уродства и красоты. Я видала таких людей, лишенных цвета, их еще называли лунными детьми. Самой известной из них была Хрустальный Колокольчик, голос которой сводил с ума многих ценителей. Кто знает, может, банда собиралась продать Бригитту в цирк уродцев? Девчонка была тощей и затравленной, меня она боялась после того, как накануне вечером я ее раздела и осмотрела, поэтому начинала скулить, едва я к ней приближалась. Она забивалась под руку к Ёжику, ища у него защиты, что было довольно странно. Вид у него был мало располагающий. Мне быстро наскучило нытье, и я пригрозила бросить ее здесь.

— Оставь ее в покое, — безжизненно произнес каторжник. — У нее на глазах вырезали семью. У тебя сердце есть?

— Ах, семью! Так ты ее знаешь? Кто она?

— Младшая дочь Седвига. Или не дочь.

— У меня нет времени на загадки. Говори, как есть.

— Я не знаю. Не знаю, признал ее Седвиг или нет. Я гостил у них в поместье двенадцать лет назад, когда ей исполнилось три годика. Малышка уже тогда была ни на кого не похожа, люди начинали шептаться. Но Инга, жена Седвига, слыла добропорядочной женщиной и вряд ли могла нагулять ее на стороне…

— Меня больше интересует, почему она не разделила участь остальных? Неужели так понравилась главарю? Иди сюда! — я выхватила ее за шкирку из рук Ёжика и подтащила к зеркалу. — Что мне с тобой делать, красавица?

Девчонка опять заскулила.

— Не трожь ее, я сказал! — каторжник дернулся следом, потом замер в изумлении, уставившись на свои ноги. — Я… кажется… невозможно… колени… не болят…

Держась за стену, он поднялся на ноги и сделал неуверенный шаг. Я отпустила девчонку и склонила голову, разглядывая его.

— Так ты еще и симулянт! — поддела я его. — Как припекло, так сразу и ножки ходят, оказывается.

— Это же невозможно… — растерянно пробормотал Ёжик. — Надсмотрщик перебил мне колени, нарочно, чтобы я не смог…

Тень судорожно вздохнула, осененная догадкой, перевела взгляд с Бригитты на меня и спросила:

— Госпожа, вы же не добавили?..

— Заткнись! — рявкнула я. — Иди во двор, займись повозкой!

— Я же чувствовала странный запах плесени, но подумала, что вода затхлая… — она побледнела и приложила ладонь ко рту. — Господи, зачем же!..

Я силой выставила ее во двор, пригрозив отрезать язык, если она не будет держать его за зубами. Вернувшись, застала трогательную картину. Каторжник, заботливо поддерживаемый девчонкой, делал свои первые шаги. Пришедшая в голову идея меня развеселила.

— Миленько, — заметила я, подходя к ним. — Ёжик и Луна. Еще Тень. Цирк уродцев. Самый настоящий. Вы произведет фурор в Виндене, выступая на потеху почтенной публике.

— Еще раз назовешь меня этой дурацкой кличкой, и я!..

— Что ты? — я оттолкнула от него девчонку и заглянула в глаза. — Осмелел? Что ты можешь? Да ты в ногах у меня должен валяться! Это ведь я всю ночь молилась у реликвии заступницы Милагрос, чтобы она даровала тебе излечение!

— Что? — опешил он.

— А разве Даугав тебе не рассказал?

— Ты — Цветочек! Бешеная наемница! Никакая ты не Шестая!

— Только благодаря реликвии, которую украла {я}, ты сейчас можешь ходить! Так что заткнись и делай, что тебе говорят.

— Воровка!

— На себя посмотри, неудачник. У меня-то хватило ума не попасться. А может, ты хочешь вернуться обратно на каторгу? Так давай, вперед, неволить не стану.

Он с ненавистью смотрел на меня какое-то время, потом перевел взгляд на Бригитту, которая забилась в угол и закрыла голову руками. Ёжик выдохнул и медленно разжал кулаки.

— Что ты хочешь? Учти, я не брошу девочку и не позволю тебе издеваться над ней. В память о побратиме я должен ее защитить.

Я поморщилась и обошла его кругом.

— Будешь себя хорошо вести — возьму ее с нами. Нет — оставлю вас обоих здесь.

Красноглазая не выдержала и подползла обратно к каторжнику.

— Дядя Гуго, дядя Гуго, не бросайте меня, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Он погладил ее по белесым тонким волосенкам и вздохнул:

— Не брошу.

— Вот и отлично. А теперь оба слушайте меня, — на мгновение я зажмурилась от забурлившей фантазии, чувствуя, как кипит кровь от азарта очередной авантюры. — Ты будешь Ёжиком.

Желваки яростно заходили у него на скулах, но каторжник смолчал.

— Или ты всерьез собрался зваться настоящим именем? Да, Ёжик… нет, лучше Ежи Кава, — я мерзко хихикнула и потерла руки. — Бороду сбрить. Ненавижу растительность на лице. Тебя ищут? И пусть. Пусть ищут безногого бородатого калеку и каторжника Гуго, а в ворота Виндена на своих двоих войдет гладко выбритый Ежи Кава, известный фокусник и дядя… Да, именно дядя…

Я перевела взгляд на съежившуюся Бригитту и сделал театральный жест в ее сторону, словно объявляя выход на подмостки.

— Дядя непревзойденной Луны… Луны Храфпоне! Нет, Луна как-то слишком очевидно… Луиджиа! Точно, тебя будут звать Луиджиа Храфпоне! — я подтащила девчонку к зеркалу и обняла за плечи. — Дочь Хрустального Колокольчика! Представляю, как удивится Отшельник, если узнает, что у его благоверной на стороне завелась дочурка…

Я прыснула смешком, представив полотно человеческих судеб, из которого по моему желанию дергались и переплетались нити, и сильнее сжала белобрысую за плечи. Она тихо всхлипнула, и каторжник не выдержал:

— Полегче с ней! Будешь ее обижать и, Единый видит, я тебя!..

— Хотя чего мелочиться… — пробормотала я, подхваченная неумолимым потоком воображения. — Почему же только дочь? Пусть будут близнецы… Брат и сестра… Или две сестры?

Девчонка отражалась в зеркале рядом со мной. Она была ниже меня ростом, но каблуки и высокая прическа легко компенсируют разницу. Груди у нее почти не было, но если утянуть себе или ей добавить за счет корсета с пышными вкладками, то фигуры станут неотличимыми. Волосы я могу осветлить до такой же степени, как у нее, а вот глаза… Придется закапывать, чтобы сделаться красноглазой.

— Луиджиа Храфпоне и ее брат-близнец… Лука!

— Больная на всю голову… — едва слышно пробормотал каторжник.

— Ты петь умеешь? Хотя неважно, я умею. Хватит трястись! Никто тебя не будет обижать. Девочка, тебя зовут Луиджиа, запомнила? — прошептала я у нее возле уха. — Ты хочешь увидеть Винден? Говорят, это город вечного праздника. Красивый и веселый… Ты будешь петь и танцевать. Ты хочешь веселиться до упаду? Забыть обо всех невзгодах? Хочешь стать самой известной и загадочной циркачкой? Хочешь стать самой красивой?

— Отпустите меня, пожалуйста… — опустив голову, прошептала она сквозь слезы. — Зачем вы издеваетесь? Какая из меня красавица…

Я подняла ей подбородок и вытерла слезы.

— Ты была в Виндене?

— Нет… Кто возьмет такое чудовище в город…

— Чудовище, — не стала спорить я. — Но уродство иногда может быть в стократ привлекательней красоты. Ты слышала про Хрустального Колокольчика? Нет? Она такая же, как ты, бесцветная, а еще к тому же и карлица, представляешь? Но вояги и князья почитают за редкую честь принимать ее у себя на балах, чтобы послушать, как она поет. Ее голос и в самом деле чем-то напоминает хрустальный перезвон…

Я прикрыла глаза и напела веселую балладу о танцующем цветке, одну из тех, что особенно нравились атаману. Его присутствие сделалось настолько ощутимым, что в конце куплета я закашлялась от табачного дыма… или от душивших горло злых воплей… Безумных Бардов больше нет, но будут Танцующие Цветы. В память о тебе, мой атаман, мы устроим незабываемое веселье в славном Виндене. Я горько улыбнулась девчонке, которая слушала меня, открыв рот и забыв дышать. Ёжик поймал мой взгляд, и я махнула ему на дверь. Он погрозил мне кулаком и пошел осторожно к выходу. Мы остались вдвоем.

— Как тебя зовут, девочка? — ласково спросила я.

— Бригитта. Вы уже спрашивали…

— Ответ неправильный. Подумай еще. Как тебя зовут? Как зовут знаменитую циркачку? Как зовут самую загадочную красавицу Виндена? Как зовут дочь Хрустального Колокольчика?

Зачарованно глядя мне в глаза, она шевелила губами, словно повторяла следом, а потом выдохнула неуверенно:

— Луиджиа?..

— А дальше? Луиджиа?..

— Луиджиа Храфпоне… — прошелестела она.

— Не слышу! Громче!

— Луиджиа! Луиджиа Храфпоне!

— Я стану твоим отражением… Братом-близнецом.

— Но я не умею петь…

— Неважно.

— И я уродина…

— Тоже неважно. Кстати, откуда шрамы? — я повернула ее голову за подбородок и провела пальцем по щеке.

— Сестра опрокинула на меня кипяток, когда я была маленькой. А я смогу, когда будем в Виндене, хотя бы одним глазком увидеть… школу танца госпожи Рафаэль?

— Школа танца? Откуда тебе о ней известно, если ты не бывала в Виндене?

— Тереза в ней училась… — девчонка опять всхлипнула и побледнела.

— Кто такая Тереза?

— Моя сестра… Она… там… они ее… Господи…

— Не реви! Она там, а ты здесь. Живая. Ты хочешь танцевать?

— Да… — сквозь слезы ответила она. — Я хотела учиться вместе с сестрой… А теперь ее нет… Никого нет… Только дядя Гуго…

— Надо же. Ты его так хорошо запомнила?

— Он добрый. Угостил тогда конфетой, играл со мной и не гнал прочь, как все…

Горечь неизбывной обиды ребенка, отвергнутого собственными родителями, невольно заставила меня вспомнить мать, которая испуганно бледнела при одном моем виде. Я поморщилась. Поскольку семья прятала девчонку от чужих взоров, стыдясь показывать на люди, то никто не свяжет появление бесцветной Луиджии Храфпоне в Виндене с резней в поместье. Но записи о рождении Бригитты Седвиг ведь все равно имеются? Значит, количество тел должно совпасть. Женские трупы изуродованы. Все, кроме одного… Я перевела взгляд на лестницу. Служанка. Или лучше вообще все сжечь? Нет, тело изуродовать проще. Девчонка опять всхлипнула, и я погрозила ей пальцем.

— Будешь реветь — брошу твоего обожаемого дядю в лесу, на съедение волкам.

Она испуганно заморгала белыми ресницами и замолчала.

— А теперь повторим. Как тебя зовут?

— Луиджиа Храфпоне.

— Как зовут твоего дядю?

— Гуго.

— Ответ неверный.

— Ежи Кава?

— Правильно, — я ободряюще улыбнулась и потрепала ее по изуродованной щеке. — Быстро схватываешь. Бригитта Седвиг умерла. А вместе с ней умерло твое прошлое. Его нет. Есть только будущее. Будущее, в котором ты будешь танцевать. Ты хотела в школу танца госпожи Рафаэль? Ты будешь там учиться. Обещаю. Улыбнись.

Девчонка смотрела на меня недоверчиво.

— Давай-давай, улыбайся, — щелкнула я пальцами и поклонилась ей в шутливом приглашении на танец. — Несравненная Луиджиа Храфпоне, Танцующий Цветок, всегда улыбается. Она не умеет плакать.

Я заключила девчонку в объятия и закружила в веселом танце, напевая старую балладу на новый лад. Виль Лешуа сидел на огрызке сломанного дивана и подсказывал ритм, отбивая такт ногой и улыбаясь нам. Я кружила бледное отражение себя до тех пор, пока на ее губах не появилась робкая улыбка.

Спустя два дня я стояла, прячась в тенях, и смотрела, как разрисованная красными цветками повозка въезжает в южные ворота Виндена. Хмурый Ёжик сунул несколько монет стражнику и по моей указке добавил еще сверху. Ленивый служака мельком оглядел повозку и махнул рукой, разрешив въезд в город и вернувшись к своему прежнему занятию — ничегонеделанию в компании с бутылкой пива. Я зубами заскрипела от досады. Он даже не потрудился взглянуть на девчонку! Хотя лучше перебдеть, чем потом разгребать последствия. В сухом остатке у меня имелись три рубина, бесполезная реликвия и десять золотых из прежних сбережений. Я тяжело вздохнула и принялась ждать темноты. Когда город засияет тысячами огней, когда его улицы наполнятся смехом и гомоном усталых горожан, когда его дома согреются и пропитаются ароматами готовящегося на очаге ужина, тогда в гости пожалует настоящее веселье — приду я…