Таверна «Ямайка»

Глава 9

В канун Рождества небо заволокло тучами, обещая обильный дождь. Уже с ночи потеплело, грязь во дворе подтаяла, особенно там, где прошли коровы. Стены в спальне Мэри отсырели, в углу стала отваливаться штукатурка.

Девушка выглянула в окно: мягкий влажный ветер приятно обвевал лицо. Через час Джем Мерлин будет ждать ее на болотах, чтобы вместе поехать на ярмарку в Лонсестон. Она все еще не решила, как лучше поступить, стоит ли с ним встречаться. Эти четыре дня состарили ее на несколько лет; из треснутого зеркала на нее смотрело усталое осунувшееся лицо: под глазами черные круги, ввалившиеся щеки. Ночью сон никак не приходил, настроения не было, есть не хотелось. Впервые она обратила внимание, что они с тетей Пейшенс очень похожи. Форма лба, рот, если сжать губы и начать их покусывать, то сходство будет разительным. Мэри суеверно отвернулась от зеркала, боясь прочитать в нем свою дальнейшую судьбу, начала ходить по неубранной комнате взад-вперед.

Последние несколько дней Мэри проводила в своей комнате почти все свободное время, ссылаясь на недомогание. Девушка боялась остаться с тетей наедине, могла не сдержаться, наговорить лишнее, да и глаза ее выдавали: в них еще жил ужас той ночи в кухне. Если бы тетя Пейшенс увидела, она бы все поняла. Теперь у них обеих появился секрет, который они не имели права поведать друг другу. Невольно приходила мысль: сколько лет бедная тетя держала в своей душе этот гнет, как тяжело ей было одной нести бремя посвящения в страшную тайну. Сердце щемило от жалости к ней. Теперь она до смерти будет нести свой крест. Ужас от сознания преступлений мужа будет преследовать ее всюду. Наконец-то Мэри осознала, что стоит за нервным тиком посиневших губ, дрожанием беспокойных рук, неподвижным взглядом широко открытых глаз.

В ту ночь Мэри не могла заснуть, долго лежала с открытыми глазами, молила Бога о спасении. Ей было очень плохо, преследовали лица утопленных Джозом людей, ребенок со сломанными руками звал мать, а она с разбитым лицом и слипшимися от крови волосами не могла подняться на перебитые ноги. К ней тянулись лица тех несчастных, которые никогда не учились плавать и беспомощно барахтались в морской воде; иногда казалось, что среди орущей копошащейся массы изувеченных тел мелькали лица отца и матери, они тянули к ней руки, моля о помощи. Наверное, тетушку Пейшенс тоже посещали такие видения; ночью, когда вокруг никого нет, она боролась с ними, пыталась прогнать, но они не уходили; она не могла дать им избавления, ибо слишком предана мужу. Значит, она тоже убийца, ее молчание убило их. Как может женщина молчать о таких вещах?! Это чудовищно!

Спустя три дня девушка уже не испытывала прежнего ужаса, ею овладело безразличие, усталость. Было такое чувство, словно она давно все знала. Мэри инстинктивно готовилась к чему-то страшному с того самого вечера, когда увидела Джоза Мерлина у крыльца с фонарем в руке, вышедшего из дома ей навстречу. Его вид как бы предупреждал о грядущем, а стук колес удаляющейся кареты, в которой Мэри приехала в таверну «Ямайка», отозвался в ее сердце последним «прости».

Еще в Хелфорде до нее доносились неясные слухи о темных делах, творившихся в Корнуолле. Но люди у них неразговорчивые, и сплетни не поощрялись. Пятьдесят, двадцать лет назад, когда отец был молодым, может быть, и послушали бы, но не теперь, не в новом веке. Она снова вспомнила, как, приблизив к ней лицо, Джоз Мерлин спросил: «Разве ты никогда не слышала о стервятниках, мародерах, которые грабят разбитые суда?»

Мэри никогда раньше не знала о таких людях, в Хелфорде не осмеливались даже слова этого произнести. А тетя Пейшенс прожила среди них десять лет. О дяде девушка уже не думала, больше не боялась его. В сердце остались только ненависть и отвращение к этому зверю, потерявшему все человеческое. Теперь она знала, чего он стоит, когда напьется. Ей нечего боятся ни его, ни этой компании. Это отбросы в своей стране, от них нужно очистить местность, как от гнили и нечистот, она не сможет спокойно жить, пока они будут смердить вокруг. В ее душе не было к ним жалости.

Оставалась тетя Пейшенс. И еще — Джем Мерлин. Мэри не могла заставить себя не думать о нем, ей и без него хватало забот, но мысль о Джеме неотступно следовала за ней. Ее беспокоило сходство братьев — не только в чертах лица — в походке, в повороте головы. Влюбиться в Джема было нетрудно. Неужели она совершит ту же глупость, что ее тетушка десять лет назад? До последнего времени она не обращала внимания на мужчин, всегда было слишком много работы — дома, на ферме. В Хелфорде были парни, которые улыбались ей в церкви, приглашали на пикники во время сбора урожая; один даже поцеловал ее за стогом сена, осмелев после хорошей кружки сидра. Это было ужасно глупо, Мэри стала избегать мужчин, хотя сам виновник конфуза забыл о случившемся через пять минут. Мэри решила тогда не выходить замуж. Она сама справится с фермой, отложит деньги на старость. Теперь ей нужно вырваться из «Ямайки», устроиться с тетей Пейшенс, создать для нее уютный дом, ей некогда будет думать о мужчинах. Тут Мэри вдруг снова представила лицо Джема, грязное и небритое, его нагловатый оскорбительный взгляд, засаленную рубаху. В нем нет мягкости, он груб и жесток, он вор и лжец. В нем есть все, что она ненавидит и презирает, но Мэри чувствовала — она может полюбить этого парня.

Родившись и прожив много лет на ферме, девушка была лишена предрассудков. Для нее отношения полов, как у животных, так и у людей, регулировались законами физического влечения, общим для всех живых существ. Выбор партнера не зависел от голоса рассудка — случайное прикосновение, взгляд — этого достаточно. Звери, птицы не умели подчиняться разуму, здесь излишне лицемерие, она слишком долго жила среди животных и птиц, видела, как они заводят партнеров, приносят потомство, умирают. В природе любовь лишена романтики; ей такая любовь не нужна.

Дома она навидалась парочек, они держались за руки, краснели и вздыхали, часами сидели у реки, глядя на луну, или бродили по тропинке за их коровником. Эту дорогу молодые называли Аллеей Влюбленных, а старики употребляли довольно крепкое словечко. Парень обычно держал девушку за талию, ее головка покоилась на его плече. Мэри видела, как они смотрят на закат или на звезды, и, возвращаясь в кухню с мокрыми руками (она только что приняла на свет теленочка), говорила матери, что скоро в Хелфорде будет еще одна свадьба, не пройдет и месяца. Потом звенели колокола, в доме пекли свадебный пирог, парень в парадном костюме стоял на ступеньках церкви, рядом невеста в муслиновом платье, ее прямые волосы завиты для такого торжественного события. Но не проходило и года, как они начисто забывали о звездах и луне; располневшая жена, укачивая на руках ребенка, который никак не засыпал, мерила шагами спальню, а раздраженный муж рычал в кухне, что ужин подгорел, его и собака не станет есть — начиналась перебранка на весь дом: романтике наступал конец. Нет, Мэри не питала никаких иллюзий. Само слово «влюбиться» звучало красиво. Вот и все.

Джем Мерлин — мужчина, она — женщина. Что ее влекло, она не могла сказать, но ее непреодолимо тянуло к нему, а мысль о нем ее раздражала и стимулировала одновременно, не давала ей покоя. Она знала, что должна его увидеть.

Мэри неодобрительно посмотрела на низко нависшие тучи. Если ехать в Лонсестон, то нужно собираться и выходить. Пусть тетя Пейшенс думает, что угодно. За эти четыре дня Мэри стала черствее: следует подумать и о себе немного. Если у тетушки осталась интуиция, она должна догадаться, что племянница не хочет сидеть с ней. Пусть побудет со своим муженьком, тогда поймет. Хорошо, что он выболтал ей свои секреты. Теперь он у нее в руках. Она еще не знает, что будет делать, но на этот раз жалости он не получит. Сегодня в Лонсестоне вопросы Джему Мерлину будет задавать она, ему не поздоровится, придется прикусить язык, когда он увидит, что она их не боится, может расправиться с этой сворой — при первом желании. А завтра — до завтра надо дожить, там будет видно. В случае чего, можно будет сходить к Фрэнсису Дэйви, он обещал помочь. В этом доме ее никто не тронет.

Мэри шла по Западному Болоту вперед на Хокс Тор. По обе стороны высились скалы. В прошлом году в этот день она была с матерью в церкви, молилась, чтобы Бог послал им силы, мужество, здоровье, просила о душевном покое, благополучии, чтобы мать могла еще пожить, а ферма увидала бы лучшие времена. Ответом была болезнь, нищета, смерть. Что ей теперь делать совсем одной среди преступлений и жестокости? К кому взывать о помощи, живя в ненавистной таверне среди людей, которых она презирает?! Она не будет молится Богу в это Рождество. Так думала девушка, бредя по безлюдной опасной дороге навстречу конокраду, а, может быть, и убийце.

Она дошла до условленного места и остановилась в ожидании. Вдалеке показалась небольшая кавалькада — лошадь, запряженная в двуколку, сзади бежали еще две лошадки. Кучер поднял кнут в знак приветствия. Кровь прилила к лицу девушки. Она ненавидела себя за слабость; если бы то, что она чувствовала, было чем-то живым, она растоптала бы его ногами. Завернувшись в шаль, Мэри ждала, нахмурившись. Подъехав, Джем присвистнул и бросил к ее ногам небольшой сверток.

— С Рождеством Христовым. У меня вчера завелась монета и прожгла дыру в кармане. Нужно было от нее избавиться. Это тебе новый платок.

Такое начало обезоруживало, было трудно сохранять равнодушие.

— Очень мило с вашей стороны, — отвечала Мэри. — Боюсь, что вы зря старались.

— Меня это мало волнует. Я привык, — вернул колкость Джем, и, окинув ее своим возмутительно наглым взглядом, стал насвистывать какой-то немелодичный мотив. — Ты рано пришла. Боялась, что уеду один?

Она забралась на повозку, устроилась рядом и взяла поводья.

— Как хорошо снова держать вожжи в руках, — сказала она, пропустив реплику мимо ушей. — Мы с матерью всегда ездили в Хелфорд раз в неделю, в базарный день. Кажется, так давно. Болит сердце, когда думаешь об этих временах. Нам было весело вдвоем даже в самые трудные времена. Вам не понять, конечно. Вы никогда не любили никого, кроме себя.

Джем сложив руки на груди, наблюдал, как она управляется с лошадью.

— Эта лошадь отлично знает дорогу, можешь дать ей свободу, она приведет, куда надо. Она никогда не ошибалась. Ну вот, так-то лучше. Лошадь знает, что несет ответственность за тебя — можешь ей довериться. Что ты говорила сейчас?

Мэри ослабила поводья и смотрела вперед на дорогу.

— Ничего особенного, — ответила она. — Я говорила больше сама с собой. Так вы собираетесь двух лошадей продать сегодня?

— Двойной доход, Мэри Йеллан, и если ты поможешь мне, у тебя будет новое платье. Ну, не пожимай плечами. Терпеть не могу неблагодарности. Что с тобой сегодня? В лице ни кровинки, глаза потухли. Тебя тошнит или живот болит?

— Я не выходила из дома после нашей последней встречи. Сидела в комнате со своими мыслями. С моими родственниками не очень повеселишься. Постарела на сто лет за эти дни.

— Жаль, что ты так подурнела. Я-то думал прокатить по Лонсестону с хорошенькой девушкой, чтобы парни подмигивали и завидовали мне. А ты совсем сникла. Не лги, Мэри, я не слепой. Что произошло в таверне «Ямайка»?

— Ничего не произошло. Тетя толчется в кухне, а дядя с бутылкой бренди, как обычно. Это я изменилась.

— Были посетители?

— Я не видела. По двору никто не проходил.

— Что ты так сжимаешь губы? И под глазами синяки… Ты выглядишь усталой. Я однажды видел женщину в таком состоянии в Плимуте, но у нее была причина — муж вернулся после четырехлетнего плавания по морям. У тебя, наверное, другие обстоятельства? Кстати, ты не по мне ли скучала?

— Я думала о вас один раз, вы правы. Гадала, кого повесят раньше — вашего брата или вас. Но с лица я спала не из-за этого.

— Если Джоза повесят, он сам будет виноват, — сказал Джем. — Когда человек сам лезет в петлю, ему некого винить. Он на три четверти уже висельник. Если петля затянется — так ему и надо, бутылка бренди не спасет его, он будет висеть трезвым.

Какое-то время они ехали молча. Джем поигрывал кнутовищем, Мэри смотрела на его руки — длинные, ловкие пальцы, в них были та же сила и изящество, что у брата. Но эти руки влекли ее, а те — отталкивали. Она вдруг поняла, влечение и отвращение идут бок о бок, граница между ними почти незаметна. Открытие неприятно поразило ее, она невольно отпрянула. «Предположим, что это Джоз в молодости», — подумала она и тут же пожалела. Теперь причина ненависти к старшему брату стала ясна.

Голос Джема вывел ее из оцепенения.

— Куда это ты смотришь? — спросил он.

Мэри отвела глаза.

— На ваши руки, они очень похожи на руки брата. Долго нам еще ехать по болоту? Это не большак там впереди?

— Мы выедем на него чуть ниже, проедем еще пару миль так. Значит, ты обращаешь внимание на мужские руки, вот как. Никогда бы не подумал, глядя на тебя. Значит, ты все-таки женщина, а я-то думал, что ты неоперившийся подпасок с фермы. Может, ты все же расскажешь мне, почему ты сидела в спальне четыре дня? Женщины любят напускать на себя таинственность.

— Никакой тайны здесь нет, — отвечала Мэри. — В прошлый раз вы спросили, знаю ли я, почему моя тетя выглядит как живой призрак, не так ли? Теперь я это хорошо знаю.

Джем смотрел на нее с любопытством, потом присвистнул.

— Вино — забавная штука, — произнес он. — Однажды, это было в Амстердаме, я напился, когда сбежал с корабля. Помню, что часы на церкви били девять вечера, я сидел на полу и держал в объятиях хорошенькую рыжеволосую девчонку. Очнулся в семь на следующее утро, без ботинок, без штанов, лежа на спине в канаве. Что было между девятью и семью — не помню. Я часто думаю, что я мог натворить за это время? Никак не могу вспомнить — отшибло память.

— Это ваше счастье. Брату вашему меньше повезло, — сказала Мэри. — Когда он напивается, он вспоминает все, что не помнит в трезвом состоянии и что предпочитает забыть.

Лошадь замедлила ход, Мэри натянула вожжи.

— Если никого нет, он продолжает говорить сам с собой, — продолжила она. — На стены его исповеди не влияют. В этот раз он оказался не один. Случилось так, что я ему попалась под руку, когда он очухался. И он размечтался.

— И когда он тебе поведал о своих сокровенных видениях, ты заперлась в спальне на четверо суток? — спросил Джем.

— Вы почти угадали.

Он вдруг схватился за поводья.

— Надо смотреть, куда едешь. Я же говорил, что эта лошадь знает дорогу, но это не значит, что ее надо гнать на валуны. Давай, я буду править.

Она забилась вглубь коляски и отдала ему вожжи. Мэри, действительно, задумалась, упрек был справедлив. Лошадь перешла на галоп.

— Ну, и что ты собираешься делать? — как ни в чем не бывало продолжал Джем задавать свои вопросы.

Мэри пожала плечами.

— Еще не решила. Надо подумать о тете Пейшенс. Вы ведь не предполагаете, что я собираюсь исповедаться вам?

— Почему бы и нет? Я не отвечаю за Джоза.

— Вы его брат, этого достаточно. В его рассказе было много пробелов, вы в них прекрасно вписываетесь.

— Неужели ты думаешь, что я стал бы тратить время на делишки брата?

— Насколько я понимаю, затраты окупаются весьма неплохой прибылью, и самому можно пользоваться товарами бесплатно. К тому же бояться некого: мертвые не рассказывают о своих злоключениях, Джем Мерлин.

— Люди нет, но мертвые корабли могут рассказать многое, когда их выбрасывает на берег с приливом. Когда судно идет в гавань, оно ищет огни. Если дать ложный свет, оно полетит на него, как мотылек на свечу. Мотылек сгорает в пламени, корабли тоже. Так может случиться один, два раза, ну, три. Но на четвертый раз все побережье поднимается и хочет выяснить причину. Мой брат сам потерял управление и идет в западню.

— И вы вместе с ним?

— Я?! Какое я имею к нему отношение? Я иногда, конечно, могу сплавить левый товар, мне ведь надо жить, но скажу тебе, Мэри Йеллан, честно: руки мои чисты, крови на них нет — я ни разу никого не убил в жизни. Хочешь верь, хочешь — не верь.

Он хлестнул лошадь, и та снова пустилась галопом.

— Сейчас будет брод, там, где кустарник поворачивает к востоку. Мы переправимся через реку и выйдем на дорогу в Лонсестон, срежем около мили. Нам еще долго ехать. Ты устала?

Она отрицательно покачала головой.

— В корзинке под сиденьем хлеб и сыр, — сказал он. — Есть яблоки и груши. Ты, наверное, проголодалась… Так ты решила, что я топлю корабли и наблюдаю с берега, как тонут люди? А затем чищу их карманы и котомки? Забавную картинку ты себе нарисовала.

Трудно было понять, искренне он негодовал или притворялся, но лицо побагровело, губы плотно сжались.

— Вы еще не доказали обратное, не так ли?

Он окинул ее презрительным взглядом и засмеялся, словно имел дело с неразумным младенцем. Она ненавидела его в эту минуту. Вдруг Мэри интуитивно поняла, какой вопрос он ей сейчас задаст, руки ее стали влажными.

— Если ты веришь всему, что наговорила, почему ты едешь со мной в Лонсестон?

Язвительный тон вернулся к нему. Если бы она пробормотала неубедительный ответ, он был бы очень доволен, что загнал ее в угол.

Она решила сыграть роль.

— Ради ваших прекрасных глаз, Джем Мерлин. Другой причины нет, — сказала она и весело посмотрела ему в лицо.

Он засмеялся и стал насвистывать, напряжение исчезло, им стало легче друг с другом. Мэри так смело произнесла свое шутливое признание, что ему нечем было крыть, он даже не почувствовал, чего ей это стоило. Теперь они были на равных, не мужчина и женщина, а компаньоны.

Повозка катила по широкой дороге, сзади бежали две украденные лошади. Тучи все сгущались, но ни капли еще не пролилось с неба, тумана не было. Мэри подумала, что сделает Фрэнсис Дэйви, если она расскажет все ему — они как раз проезжали недалеко от деревни Алтарнэн. На этот раз он вряд ли посоветует снова ждать. Но на Рождество его, пожалуй, не стоит беспокоить, ему это может не понравиться. Она представила тихий дом пастора, такой уединенный, хотя вокруг было много домов деревенских жителей, и высокую церковную башню, стерегущую покой людей, как бессменный часовой.

В Алтарнэне ее ждал покой и отдых, само название деревни звучало, как колыбельная, а голос пастора поможет забыть все тревоги, вернет надежду. Он все же немного странный, но это даже приятно. Как он хорошо рисует, как он тактично ухаживал за ней, молча, боясь потревожить; как мало говорила о нем строгая тихая комната. Он был ненавязчив, тень, а не человек. Когда его не было рядом, его трудно было представить как реальное существо. В нем не было мужского темперамента, как в Джемс, он казался бесплотным, просто глаза и голос в темноте.

Лошадь вдруг остановилась в испуге, чуть не влетев в колючие заросли. Джем выругался, это вернуло девушку к реальности. Она решила попытаться кое-что разузнать.

— Есть тут поблизости церковь? — спросила она наугад. — Я живу как язычница последнее время, надо бы помолиться сходить.

Джем все еще возился с лошадью.

— Церковь? Откуда мне знать? Последний раз я был в церкви, когда еще не умел ходить — мать носила меня крестить. Золотую утварь они держат под замком, остальное меня там не интересует.

— Я слыхала, что в Алтарнэне есть церковь, — настаивала Мэри. — Это недалеко от «Ямайки», я могла бы сходить завтра.

— Лучше приходи ко мне на Рождественский обед. Индюшки я тебе не могу обещать, но зато могу раздобыть гуся у старого Такета в Северном Холме, он уже настолько слеп, что не заметит пропажи.

— Вы случайно не знаете, Джем Мерлин, кто сейчас проповедует в Алтарнэне?

— Нет, не знаю, Мэри Йеллан. Я никогда не общался со священниками, даже по одной дороге с ними не ходил — и теперь уже вряд ли исправлюсь. Странные они все же люди. В Северном Холме был один пастор. Я тогда был ребенком. Так вот, пастор был очень близорукий. Рассказывали, что однажды он напоил паству бренди вместо священного вина. В деревне быстро прознали, в церковь набилось столько народа, что иголку негде было воткнуть, все ждали своей очереди причаститься. Священник ничего не мог понять, раньше в церковь ходили единицы. Он весь сиял и произнес блестящую проповедь о заблудших овцах, вернувшихся в свой загон. Брат Мэттью — это он мне говорил — дважды подходил к алтарю за причастием, пастор не заметил. В Северном Холме этот день вспоминают как великий праздник. Достань корзинку, Мэри, давай подзаправимся.

Мэри сокрушенно покачала головой.

— Вы о чем-нибудь можете говорить серьезно? Неужели вы никого и ничего не чтите в этой жизни?

— Серьезно я отношусь к своему желудку, а он просит есть. В ящике у меня под ногами — яблоки. Можешь есть их, яблоко — священный фрукт, так сказано в Библии, это я знаю.

В половине третьего они лихо въехали в Лонсестон. Мэри отбросила мрачные мысли, забыв о принятом утром решении, она уступила настроению Джема и предалась веселью. Вдали от таверны «Ямайка» к ней вернулась и молодость, и жизнерадостность; от Джема эта перемена не ускользнула, и он решил ею воспользоваться.

Джем понял — это он заставил ее развеселиться, да и сутолока ярмарки не оставляла места для уныния. Все были возбуждены, всем было хорошо: наступило Рождество. В магазинчиках вокруг ярмарки царило оживление, народ высыпал на улицы; кареты, коляски, телеги заполняли бывшую площадь, вымощенную булыжником Всюду движение, яркие краски, кипение жизни Люди толкались у прилавков; индейки и гуси гоготали в ящиках; какая-то женщина держала на голове корзину с яблоками, такими же румяными, как ее щеки. Эта сцена была знакома и близка Мэри. В Хелстоне каждый год она видела то же самое, только Лонсестон был больше, толпа более разношерстная. Здесь больше простора, больше изысканности; за рекой начиналось Девонширское графство, Англия. Девонширские фермеры на ярмарке общались с крестьянами из Восточной части Корнуолла; лавочники, пирожники, рассыльные сновали средь толпы, предлагая пирожные, горячие булочки и колбаски на подносах. Богатая дама в шляпе с перьями и голубой бархатной накидке важно вышла из кареты и прошествовала через площадь в гостиницу «Белый Олень»; за ней шел господин в теплом сером пальто. Он поднял свой монокль и переваливался за ней с напыщенным видом, как индюк.

Мэри любила ярмарки; она была весела и счастлива. Город стоял у подножия холма, а в центре возвышался замок, совсем как в сказке. Всюду деревья, поля и долины, а внизу протекала река. Болот не было видно, они простирались вдали от города, о них можно было на время забыть. Лонсестон жил полной жизнью, это был реальный мир, люди — естественные, живые.

Солнце робко пробивалось из-за серых туч, чтобы тоже повеселиться. Мэри надела платок, подаренный Джемом, она даже позволила ему завязать узел под подбородком. Они оставили коляску при въезде в город, и теперь Джем протискивался сквозь толпу, ведя за собой обеих лошадей. Его движения были уверенные. Девушка шла следом. Надо было выйти на главную площадь, где собрался весь город и раскинулись ярмарочные палатки. Там было отведено специальное место для продажи скота, отгороженное веревкой. Вокруг толпились фермеры и крестьяне, иногда городские господа, перекупщики из Девона и других окрестных мест.

Сердце у Мэри забилось сильнее, когда они вошли в отгороженный круг: что, если здесь окажется кто-нибудь из Северного Холма? Иди фермер из соседней деревни? Они, наверное, узнают лошадей. Джем сдвинул шляпу и, безмятежно посвистывая, оглянулся и подмигнул ей. Толпа расступилась, пропуская его. Мэри осталась стоять в стороне, прячась за полную женщину с корзиной, и наблюдала, как Джем занял место рядом с другими мужчинами, продававшими лошадей; с некоторыми он обменялся приветствиями, оглядел их товар, закурил трубку. Он казался уверенным, совершенно спокойным, знающим цену себе и своему товару. Вскоре к лошадям подошел разбитной парень в квадратной шляпе и светлых бриджах. Вид у него был важный и значительный, он постукивал кнутовищем по сапогам, затем тыкал им в сторону лошадей. Сразу узнавался перекупщик. К нему присоединился невысокий человек с рыжими глазками, в черном пальто, он то и дело подсаживал собеседника локтем и что-то шептал ему в ухо.

Мэри видела, как внимательно он разглядывает черного пони мистера Бассата, ощупывает его ноги, гладит по крупу. Он снова пошептал на ухо парню с кнутом. Мэри нервничала.

— Откуда у тебя эта лошадь? — спросил громкоголосый, похлопывая Джема по плечу. — Ее растили не на болотах, там такие не родятся.

— Она из Каллингтона, ей четыре года, — бросил Джем небрежно, не вынимая трубки изо рта. — Я ее купил жеребенком у Тима Брея; знаете Тима? Он распродал свое хозяйство в прошлом году и переехал в Дорсет. Он меня уверял, что я всегда верну свои деньги, если захочу ее продать. Мать — ирландской породы, получала призы на выставках. Посмотрите на нее — нравится? Но дешево я не отдам.

Он затянулся, двое других внимательно изучали лошадь. Минуты длились бесконечно. Потом один выпрямился.

— Что у нее со шкурой? На ногах она загрубела, торчит, как колючки. И мне не нравятся эти пятна. Ты случайно не давал ей наркотиков?

— Лошадь совершенно здорова, — ответил Джем. — Вот эта, — он кивнул на другую, стоящую рядом, — прошлым летом чуть не околела, но я поставил ее на ноги. Мне нужно было бы подождать, подержать ее до весны, но это стоит денег. А эта черная в полном порядке, не к чему придраться. Один секрет я, правда, могу вам открыть. Старина Тим Брей отлучался в Плимут на время и поручил кобылу своему сыну. А тот отвел ее на конюшню к жеребцам. Тим не знал даже, что она будет жеребиться. Отец, вероятно, был серой масти в яблоках, видите цвет у волоса ближе к шкуре? Серый, не так ли? Когда Тим узнал, он задал парню порку, но было уже поздно. Тим мог сам хорошо заработать на этом жеребце. Посмотрите на плечи, какая порода! Я могу взять за нее восемнадцать гиней[4].

Маленький человек отрицательно затряс головой, но парень колебался.

— Давай за пятнадцать, мы возьмем, — сказал он.

— Нет, восемнадцать — окончательная цена, — настаивал Джем.

Двое посовещались, но не договорились. До Мэри донеслось слово «фальшивка», Джем быстро обернулся к ней, взгляд его был насторожен. Толпа вокруг него заволновалась. Человек с рыжими глазами еще раз нагнулся и потрогал ноги лошади.

— У меня другое мнение об этой кобыле, — сказал он. — С ней что-то не все гладко. Где ее знак?

Джем показал ему узкое пятно в ухе, человек внимательно посмотрел его.

— Вы так копаетесь, — сказал Джем, — будто подозреваете, что я украл ее. Чем вас не устраивает знак?

— Да нет, все в порядке. По Тим Брей хорошо сделал, что уехал в Дорсет. Эта лошадь никогда ему не принадлежала, как бы ты ни уверял меня. Я не связался бы с ним, Стивенс, на твоем месте. Ты наживешь неприятности, помни.

Маленький человек потянул перекупщика за собой. Тот огорченно смотрел на лошадь.

— Она смотрится очень хорошо, — сказал он. — Мне наплевать, где она росла и какой масти был ее отец. Что ты так осторожничаешь, Вилли?

Тот, кого называли Вилли, снова потянул его за рукав и зашептал что-то на ухо. Перекупщик закивал с вытянутой физиономией.

— Ладно, — сказал он вслух. — У тебя наметанный глаз. Может, и в самом деле лучше уйти подальше от греха. Держи свою лошадь, — сказал он, обращаясь к Джему. — Мой компаньон не в восторге от нее. Советую тебе сбавить цену. Если не избавишься от нее, пожалеешь.

И он стал протискиваться сквозь толпу; человек с рыжими глазами не отставал от него, скоро они исчезли по направлению к «Белому Оленю».

Мэри вздохнула с облегчением. Лицо Джема было непроницаемым, губы сложены в трубочку; он беззаботно посвистывал. Люди приходили и уходили, уводя с собой низкорослых лошадок по два-три фунта за голову; их бывшие хозяева удалялись довольные. Никто больше не приценивался к черному пони. Толпа искоса поглядывала на него. Около четырех Джему удалось продать вторую лошадь за шесть фунтов. Купил ее добропорядочный жизнерадостный фермер после долгого препирания, пересыпанного добродушными остротами. Фермер предлагал пять фунтов, Джем настаивал на семи. Так они торговались бойко двадцать минут, после чего оба уступили, и фермер удалился верхом на лошади, довольный и улыбающийся во весь рот.

Мэри устала и замерзла; переступая с ноги на ногу, она старалась согреться. Спускались сумерки, зажглись фонари. Город казался таинственным. Ей хотелось забраться снова в двуколку. Вдруг она услышала женский голос за спиной и веселый смех. Мэри оглянулась и увидела ту самую даму в шляпе с пером и голубой накидке, которую заметила днем.

— Посмотри, Джеймс, ты видел что-нибудь подобное? — защебетала она, указывая на черного пони. — У него осанка, как у нашего бедного Красавчика. Да и вообще он ужасно похож на него. Только этот черной масти и не такой холеный. Какая досада, что нет Роджера. Не могла уговорить его не ходить на собрание. Что ты о нем думаешь, Джеймс?

Ее спутник приставил монокль и уставился на лошадь.

— К черту, Мария, — пробурчал он. — Я ничего не понимаю в лошадях. Твой пони был ведь серый, не так ли? А этот черный, как агат. Хочешь купить его?

Женщина восторженно засмеялась.

— Для детей это будет такой сюрприз к Рождеству, — сказала она. — Ребятишки просто не дают Роджеру жить с тех пор, как исчез Красавчик. Спроси, сколько он хочет, Джеймс, пожалуйста.

Мужчина подошел к Джему.

— Послушай, дорогой, ты продаешь эту лошадь?

Джем отрицательно покачал головой.

— Я обещал ее приятелю, — сказал он. — Мне не хотелось бы нарушать слово. Кроме того, вас она не выдержит, ее готовили для детей.

— Да, я вижу. Спасибо. Мария, этот человек говорит, что пони не продается.

— В самом деле? Как жаль! Мне он так понравился. Я ему дам, сколько он попросит. Уговори его, Джеймс.

Человек снова поднял монокль и прогнусавил.

— Послушай, парень, этой леди очень понравился твой пони. У нее только что пропала лошадь, она очень переживает. Дети будут очень огорчены, если она не привезет им с ярмарки новую лошадку. Пусть твой приятель подождет. Сколько ты за нее хочешь?

— Двадцать пять гиней, — выпалил Джем. — Эту цену мне собирался заплатить приятель. И вообще, я не очень хочу расставаться с ней.

Дама подошла к ним.

— Я дам тридцать. Я миссис Бассат из Северного Холма, мне очень хочется подарить этого пони детям на Рождество. Пожалуйста, не упрямьтесь. У меня есть немного денег при себе, а тот господин даст остальное. Мистер Бассат сейчас в городе, и я хочу сделать ему сюрприз. Мой конюх заберет пони сразу же и поедет на нем в Северный Холм, чтобы успеть к приходу мистера Бассата. Вот, возьмите деньги.

Джем снял шляпу и поклонился.

— Благодарю вам, мадам, — сказал он. — Думаю, мистер Бассат одобрит покупку. Вы увидите, что для детей лучшего пони трудно найти.

— О, да, муж будет в восторге. Конечно, тот, которого у нас украли, был лучше. Красавчик был отлично выдрессирован, ему цены не было. Но этот тоже хорош, детям он понравится. Пойдем, Джеймс, уже темно, и я совсем продрогла.

Они прошли к карете на площади. Высокий грум распахнул перед ней дверцу.

— Я купила новую лошадь, — сказала она. — Найди Ричардса, пусть он едет верхом домой. Я хочу сделать сюрприз сквайру.

Она села в карету, шурша юбками; ее спутник с моноклем уселся рядом.

Джем не медлил; оглянувшись вокруг, подозвал паренька, стоявшего сзади.

— Послушай, друг, хочешь заработать пять шиллингов?

Парень открыл рот от удивления, энергично закивал головой.

— Тогда покарауль эту лошадь, за ней придет конюх, ты ее отдай, извинись за меня: некогда ждать. Мне только что сообщили, что жена родила двойню, лежит в тяжелом состоянии. Нельзя терять ни минуты. Держи уздечку, счастливого Рождества!

Он тут же удалился, сосредоточенно зашагал через площадь, глубоко засунув руки в карманы штанов. Мэри шла за ним, сохраняя дистанцию, лицо ее горело, она не смела поднять глаз. Ну и комедию сыграл Джем! Чтобы не расхохотаться во весь голос, пришлось прикрыть рот концами платка. Ее так разбирало, что она еле держалась на ногах; отойдя подальше, где ее не видно было из стоявших карет, она расхохоталась.

Джем поджидал ее с очень строгим выражением лица.

— Джем Мерлин, вас надо повесить, — сказала она, придя в себя. — Такое и во сне вряд ли приснится! Нагреть мистера Бассата на тридцать гиней за его же лошадь! И с таким хладнокровием. Ну и наглец! Я поседела там, пока стояла и наблюдала за вами.

Он захохотал, запрокинув назад голову; глядя на него, трудно было сдержаться. Так оба хохотали, пока не заметили удивленные взгляды стоящих поодаль людей; те заразились их весельем, и, как волны во время прилива, покатился по улице смех. Вскоре весь Лонсестон гремел от сотрясавших его взрывов веселья, криков, возгласов и пения. Уличные фонари отбрасывали странный отсвет на толпу, яркие краски дня приняли бархатный оттенок, воздух гудел оживлением.

Джем крепко сжал ее пальцы.

— Ну, теперь ты довольна, что поехала со мной?

— Да, — отвечала она, понимая, что с ее стороны это уступка, но ей было и в самом деле хорошо.

Они с удовольствием окунулись в развлечения, которые могла предоставить ярмарка. Джем купил для Мэри красную шаль и золотые сережки; потом они полакомились апельсинами в полосатом шатре и погадали у цыганки.

— У тебя на руках пятна крови, молодой человек, — сказала цыганка Джему. — Ты скоро совершишь убийство.

Джем обернулся к Мэри.

— Ну, теперь ты веришь, что я еще никого не убивал? На сегодня я невинен, как ягненок.

Но она не совсем поверила ему, он чувствовал это.

Начал моросить дождь — они даже не заметили. Ветер усилился, порывы налетали, ураганными шквальными ударами грозя снести палатки, гоня по улицам обрывки бумаги, срывая ленты, разрывая шелковые покрытия балаганчиков; яблоки и апельсины валялись на улицах, по булыжной мостовой скатывались в канавы. Люди бежали под навесы, кричали, звали друг друга, не переставая смеяться, хотя дождь уже шел не на шутку, заливая потоками мостовую, одежду, лица.

Джем увлек Мэри под навес, прижал ее к себе и поцеловал.

— Остерегайся темного незнакомца, — говорил он, целуя ее мокрые глаза и губы.

Ветер согнал тучи, казалось, со всего побережья, стало совсем темно. Тускло светили фонари — пламя колебалось на ветру. Яркие праздничные краски исчезли. Площадь опустела, палатки стояли скучные и заброшенные. Дождь попадал под навес. Джем спиной загораживал Мэри. Он развязал платок и гладил ее волосы. Почувствовав, как пальцы его скользнули от шеи глубже, Пытаясь проникнуть за вырез платья, девушка оттолкнула его.

— На сегодня хватит, Джем Мерлин, — сказала она резко. — Я и так долго строила из себя дурочку. Не кажется ли вам, что нам пора возвращаться. Пустите меня.

— Ты не поедешь в открытой коляске в такой дождь, да и ветер не попутный, трудно будет ехать. Придется заночевать в Лонсестоне.

— Вполне вероятно. Приведите пони, пожалуйста, я подожду здесь.

— Не будь пуританкой, Мэри, ты ведь вымокнешь до нитки. Ну, представь, что ты в меня влюблена, неужели это так трудно? Тогда ты останешься со мной.

— Вы со мной так обращаетесь, потому что я служанка в таверне «Ямайка»?

— К черту таверну! Ты мне нравишься. Мне приятно с тобой, для мужчины этого достаточно. Для женщины, я полагаю, тоже.

— Может быть, для кого-то и достаточно, но я к их числу, к сожалению, не принадлежу.

— У вас там в Хелфорде все женщины такие ненормальные? Останься со мной, и мы проверим, насколько ты отличаешься от других. Клянусь, к утру вся разница исчезнет.

— Не сомневаюсь. Именно поэтому предпочитаю вымокнуть на дороге в вашей коляске.

— Да у тебя каменной сердце, Мэри Йеллан. Ты пожалеешь, когда останешься одна.

— Лучше пожалеть раньше, чем позже.

— Если я тебя еще раз поцелую, может, ты передумаешь?

— Уверена, что нет.

— Немудрено, что братец пустился в запой, имея под боком такую квартирантку. Ты ему, наверное, пела псалмы?

— Вот именно.

— Никогда не встречал такой строптивой женщины. Хочешь, куплю тебе кольцо, если это докажет мое почтительное отношение к твоей особе. У меня не часто водятся деньги на такие подарки.

— Сколько у вас жен, Джем Мерлин?

— Шесть или семь в разных местах Корнуолла, не считая тех, что за рекой Тамар.

— Этого вполне достаточно для одного человека. На вашем месте я пока не стала бы заводить восьмую.

— Ты за словом в карман не полезешь. В этой шали ты похожа на обезьяну. У них тоже живые глазки, так и бегают. Ладно уж, отвезу тебя к тетушке, но сначала поцелую, хочешь ты этого или нет.

Он взял ее лицо, приблизил к себе.

— Один раз — к печали, два — к радости, — говорил он, целуя ее. — Остальные получишь, когда будешь посговорчивее. Сегодня стишок останется незаконченным. Оставайся здесь, сейчас приведу лошадь.

Пригнувшись под дождем, он быстро пересек улицу и исчез за углом.

Мэри прислонилась к дверному косяку под навесом. Она знала, что на большой дороге сейчас неуютно, в такой дождь и ветер на болотах делать нечего. Надо было обладать большой смелостью, чтобы проехать ночью одиннадцать миль в открытой двуколке. При мысли о том, что она может остаться с Джемом в Лонсестоне, сердце учащенно забилось, ей было даже приятно думать о таком предложении; хорошо, что его нет рядом и ему не видно выражение ее лица. Но, несмотря ни на что, она не позволит себе потерять голову, этого удовольствия она ему не доставит. Правда, она уже достаточно себя выдала. Однажды отступив от намеченной линии поведения, Мэри чувствовала, что уже никогда не освободится, — будет зависеть от него. Эта слабость начнет угнетать ее и сделает стены «Ямайки» еще более ненавистными. Одиночество лучше переносить одной. Теперь безмолвие болот станет пыткой от сознания, что он находится всего в четырех милях. Мэри закуталась в шаль. Если бы женщины не были такими слабыми существами! Можно было бы провести ночь в Лонсестоне, а утром расстаться, как ни в чем не бывало. Но она не сможет, для нее это невозможно, потому что она женщина. Всего несколько поцелуев, а она уже растаяла, глупее ничего нельзя придумать. Она вспомнила тетю Пейшенс, всюду следовавшую тенью за своим мужем, ее передернуло. С Мэри Йеллан может случиться то же самое, если силы небесные и ее собственная воля не придут на помощь.

Новый порыв ветра хлестнул по ногам потоками дождя. Становилось холодно. По мостовой, завихряясь на неровностях булыжника, текли ручьи. Улица обезлюдела совсем. Лонсестон затих. Завтрашний день, Рождество, будет для нее безрадостным и тусклым.

Мэри старалась согреться. Мерзли руки и ноги. Джем не торопился с коляской. Он, конечно, злится на нее, это его способ отмщения. Прошло много времени, он все не шел. Наказание было вовсе не остроумным и лишено оригинальности. Где-то часы пробили восемь. Его нет уже более получаса, а до лошади минут пять ходьбы. Мэри совсем пала духом. Она не присела с двух часов, после возбуждения и волнений дня ей хотелось отдохнуть. Беззаботное настроение последних часов ушло вместе с Джемом.

Наконец, не выдержав, Мэри отправилась на поиски. Длинная улица была пуста, если не считать нескольких одиноких фигур, жавшихся к стенам. Дождь хлестал немилосердно, ветер срывал платок, пробирал насквозь. Она дошла до конюшни, где они оставили лошадь с повозкой — дверь заперта. Заглянув в щель, она убедилась, что внутри пусто. Значит, Джем уехал. Рядом была маленькая лавчонка, она постучала, дверь открыл парень, которого она видела днем, когда заходила сюда с Джемом. Он был недоволен, что его потревожили так поздно, не узнав ее сначала в прилипшей к плечам шали.

— Что вам нужно? — спросил он. — Мы не обслуживаем чужих.

— Меня не надо обслуживать. Я ищу своего спутника. Если помните, мы приехали в двуколке. Конюшня заперта. Вы случайно не видели его?

Парень пробормотал нечто, похожее на извинения.

— Простите великодушно, я не узнал вас. Ваш приятель уехал минут двадцать назад. Он очень спешил, с ним был какой-то мужчина. Не ручаюсь, но мне показалось, что это один из слуг в «Белом Олене». Они поехали в том направлении, — указал он.

— Он не просил ничего передать?

— Нет, к сожалению, ничего. Может быть, вы его найдете в «Белом Олене». Вы знаете, как идти?

— Да, спасибо, попытаюсь. Спокойной ночи.

Парень закрыл дверь прямо перед ее носом, довольный, видно, что отделался; Мэри направилась в город. Что это могло значить? Что Джему нужно было от слуги? Парень, возможно, ошибся. Надо разузнать самой. Снова она оказалась на площади. «Белый Олень» выглядел довольно гостеприимно: окна ярко освещены, но ни пони, ни коляски поблизости не было. Сердце девушки упало. Неужели Джем уехал без нее? Она постояла в нерешительности, потом вошла в бар. Зал был полон хорошо одетых джентльменов, она вдруг поняла, как неуместна здесь в своем платье деревенской служанки.

— Я ищу мистера Джема Мерлина, — сказала она твердо. — Он останавливался здесь с двуколкой, один из слуг его видел. Очень извиняюсь, но мне он крайне нужен. Не могли бы вы узнать, где он?

Слуга удалился без особой почтительности, Мэри осталась стоять у входа спиной к небольшой группе мужчин, которые сидели у камина, с любопытством ее разглядывая. Среди них она узнала перекупщика и его невысокого спутника с рыжими глазами. Недоброе предчувствие закралось в душу.

Слуга появился с подносом, предложив стаканы группе у камина, затем исчез и снова появился, неся на подносе пироги и ветчину. Он больше не замечал Мэри и подошел к ней только, когда она позвала его в третий раз.

— Извините, у нас сегодня и так много работы, некогда заниматься людьми с ярмарки. Человека по имени Мерлин здесь нет. Никто о таком не слышал.

Мэри повернулась, чтобы выйти, но человек с рысьими глазами опередили ее.

— Вы ищите черного цыгана, который пытался продать нам лошадь сегодня? Я знаю, где он, — оскалился мужчина, обнажая два ряда гнилых зубов. У камина раздался взрыв смеха.

— Что вы можете мне сказать? — спросила Мэри напряженно, переводя взгляд с одного лица на другое.

— Я его видел с одним джентльменом не более десяти минут назад, — сказал человек, ухмыляясь и меряя ее оценивающим взглядом. — Некоторые из нас даже помогли ему сесть в карету, поджидавшую его у входа. Он сначала был нерасположен к прогулке и пытался оказать сопротивление, но взгляд одного джентльмена придал ему решимости. Вы, несомненно, знаете о судьбе черного пони? Цена, которую он запросил, была слишком высока.

Последняя фраза вызвала новый взрыв хохота. Мэри уставилась в глаза низкорослому человеку.

— Вы знаете, куда он поехал?

Он пожал плечами, состроил сочувственную гримасу.

— Это мне, к сожалению, неизвестно; ваш незнакомец не оставил прощальной записки. Но сегодня канун Рождества, еще не поздно, можете остаться и подождать. В такую погоду нельзя находиться на улице. Если вы соблаговолите посидеть здесь до возвращения вашего приятеля, я и мои друзья будем счастливы вас развлечь.

Он положил руку ей на плечо.

— Какой негодяй этот ваш дружок, бросить такую милую девушку, — заговорил он тоном привычного соблазнителя. — Проходите, отдохните и забудьте о нем.

Мэри, не ответив, повернулась и вышла на улицу, сопровождаемая веселым смехом завсегдатаев бара.

Площадь была пуста, только дождь и ураганный ветер. Итак, случилось худшее, кража раскрыта, а Джема увезли в тюрьму. Иного объяснения она не находила. Ее охватило отчаяние. Какое наказание полагалось за кражу, она не знала. А вдруг его казнят? Тело ныло от усталости, руки и ноги болели, словно ее избили; мысли путались. Что ей теперь делать? Решение не приходило. Возможно, она больше никогда не увидит Джема. Эта мысль пронзила ее, как молния. Плохо контролируя себя, Мэри зашагала через площадь, туда, где находился замок. Если бы она согласилась остаться с ним в Лонсестоне, этого бы не случилось. Они бы сняли комнату в городе, были бы вместе, им было бы хорошо. Даже если бы утром его арестовали, у них осталась бы эта ночь, когда они были наедине, только друг для друга. Теперь, когда его не было рядом, ее охватила горечь раскаяния, она поняла, как он ей дорог. Как ей загладить свою вину перед ним? Его, наверняка, повесят, он умрет, как отец.

Замок мрачно смотрел на нее из темноты, Лонсестон потерял очарование праздника, вызывая страх и неприязнь. Все вокруг кричало о беде. Спотыкаясь, Мэри шла наугад, машинально передвигая ноги. Ее любовь начиналась с волнений, боли, отчаяния. Если любовь должна быть такой, она не хочет любить, она стала сама не своя, куда делись ее принципы, самообладание, мужество, наконец? Где ее независимость и сила воли? Все ушло, осталось малое беспомощное дитя.

Дорога шла в гору, она помнила этот голый ствол в проеме между зарослями кустарника. Днем они проезжали здесь с Джемом, смеялись и шутили. Внезапно Мэри остановилась, способность мыслить вернулась к ней: больше двух миль по такой дороге она не пройдет — свалится где-нибудь на болоте; надо быть сумасшедшей, чтобы надеяться пешком добраться до таверны «Ямайка».

Огни города виднелись далеко внизу. Если попытаться найти ночлег, кто-нибудь наверняка приютит ее или хотя бы даст одеяло — переспать можно и на полу. Денег при себе у Мэри не было, она надеялась, что ей поверят, она заплатит позже. Ветер колотил все немилосердней по деревьям и ее мокрому платью. На Рождество будет сыро.

Как листок, гонимый ветром, девушка стала спускаться с холма. Навстречу ей в гору поднималась крытая карета; тяжело и медленно, жужжа, как шмель, ползла по дороге, упираясь в дождь. Мэри равнодушно смотрела на этот незнакомый экипаж и думала, что и Джема сейчас, возможно, везут по такой же неприютной дороге навстречу смерти. Карета уже миновала ее, когда Мэри вдруг в инстинктивном порыве догнала ее и обратилась к вознице, закутанному в теплое осеннее пальто:

— Вы случайно не по Бодминской дороге направляетесь? Вы кого-нибудь везете?

Извозчик отрицательно замотал головой и хлестнул лошадь. Мэри не успела отступить, как из окошка высунулась рука и легла ей на плечо.

— Что это Мэри Йеллан делает одна в городе в Рождественскую ночь? — донесся голос из глубины кареты.

Рука крепко держала ее плечо, но голос был мягким. Она увидела бледное лицо и белесые глаза пастора из Алтарнэна.