Таверна «Ямайка»

Глава 11

До побережья добирались более двух часов. Мэри, вся в синяках, лежала в углу кареты в полной прострации. Харри и двое других забрались в карету и втиснулись на сиденье рядом с Джозом Мерлином, отравляя воздух запахом табака, перегара и немытых тел. Присутствие женщины, обессиленной и испуганной, придавало особую остроту их пьяному веселью. Сначала они болтали, рассчитывая произвести на нее впечатление, потом стали заигрывать и напевать непристойные песенки, особенно старался Харри. Мэри эти рожи были особенно невыносимы, но, похоже, именно это их воодушевляло. Они не сводили глаз с ее лица, надеясь увидеть смущение или гримасу омерзения, но Мэри то ли в самом деле не реагировала, то ли делала вид, что ей все безразлично. Голоса их доносились до ее сознания все глуше и отдаленней, локоть Джоза врезался ей в бок, вызывая нестерпимую боль, в голове шумело, глаза застилало туманом; осклабившиеся физиономии троились, становились целым морем оскаленных ртов, как в кошмарном сне. Хотелось спать, забыться, не видеть и не чувствовать ничего.

Когда бандиты убедились, что она не реагирует на их выходки и силы покидают девушку, они потеряли к ней интерес; Джоз Мерлин вынул из кармана колоду карт, и вся компания тут же переключилась на новое занятие, повернувшись к Мэри спиной. Узница забилась еще глубже в угол — подальше от смердящих тел; закрыв глаза, она погрузилась в полузабытье, ощущая лишь покачивание коляски, боль во всем теле и отдаленные гул голосов, но ощущения тоже уплывали, уже не принадлежали ей; вскоре темнота окутала ее плотным покровом, время перестало существовать.

В сознание ее вернул повеявший из открытой двери холодный ветер, она поняла, что карета больше не движется; девушка находилась в коляске одна, все ушли, забрав фонари с собой. Боль становилась невыносимой, тело закоченело, плечи свело от холода, верх платья не высох и сдавливал тело ледяное коркой. Выглянув наружу, она увидела, что дождь прекратился, но ветер не стихал и колючая изморозь била в стекла. Карета была спрятана в расщелине на высокой части берега, лошадь распрягли, она бродила поблизости. Углубление обрывом спускалось вниз, было темно, как в пещере. Звезды спрятались за тучами, ветер здесь не бушевал свирепо, как на болотах, а налетал озорными порывами, принося с собой сырой туман.

Мэри хотела выйти из кареты, но дверца оказалась запертой. Просунув руку в окно, она потрогала отвесный берег — песок и стебли напитавшейся влагой травы. Напрягая слух и зрение, девушка пыталась уловить хоть какие-то звуки, разглядеть местность. С порывом ветра до нее донесся плеск волн, звук знакомый и любимый, но впервые в жизни не желанный, а предвещающий беду. Значит, лощина вела к морю. Высокий берег производил обманчивое впечатление приюта и укрытия, болота этой иллюзии не создавали; но и здесь надежда оказывалась иллюзорной, уносимой грозными звуками штормовых волн. Когда море разбивается о скалистый берег, покой и тишина уже не грезятся — о них забываешь. Вот и сейчас волна откатывается на миг, затем с новой силой налетает на скалы, вздымая землю и унося за собой камни, наполняя воздух ревом и скрежетом. Мэри со страхом представила своего дядю и его подручных внизу в ожидании прилива. Они притаились, до нее не доносилось ни малейшего звука; сейчас, пожалуй, она была бы не против, чтобы кто-то находился поблизости, даже эти негодяи. Ей было жутко, в этой абсолютной тишине, заполняемой лишь ударами волн, ощущалось что-то зловещее. Дело, на которое они шли, их протрезвило, грязные сильные руки скучали по привычной работе.

Теперь, когда сознание вернулось, первая усталость прошла. Мэри поняла, что она не сможет пассивно наблюдать, как они исполняют свой черный замысел, — нужно было что-то делать. Как вылезти из кареты? Окно слишком мало, но можно попробовать: игра стоила свеч.

Что бы ни произошло сегодня, они не посчитаются с ней, свидетели им не нужны: ее, наверняка, убьют. Спрятаться от них невозможно, они знают берег, как свои пять пальцев, далеко она не уйдет, они растерзают ее, словно стая охотничьих псов. Мэри извивалась в проеме окна, но не могла протиснуть плечи, от холода они стали малоподвижными. Цепляясь за мокрую скользкую крышу кареты, девушка тянулась изо всех сил, царапая тело о раму проема, наконец, когда она чуть не падала в обморок от напряжения, ей удалось протиснуться, и она свалилась, ударившись о землю спиной.

Мэри не ушиблась, но испугалась и почувствовала, что кожа на боку расцарапана сильно — появились пятна крови на платье. Она собралась с духом и стала карабкаться по отвесному склону ущелья, не отдавая себе отчета в том, что она делает — у нее не было никакого плана, хотелось только успеть убежать как можно дальше от берега. Мэри не сомневалась, что банда спустилась к морю; увидев перед собой тропинку, беглянка решила подняться по ней к вершине скалы, там, возможно, она сможет лучше сориентироваться. Где-то должна быть дорога — доехала же сюда карета; а вдоль дороги могут встретиться дома, ее кто-то согласится приютить, она поднимет всю округу, если удастся заставить себя выслушать.

Она наощупь пробиралась по ущелью, спотыкаясь о камни, падая, но поднималась и вновь упорно шла вперед. Волосы закрывали глаза, лезли в рот — девушка не обращала на это внимание. Завернув за выступ, Мэри перевела дух и откинула с лица волосы, пытаясь уложить их в узел. Видимо, поэтому она не заметила, что рядом с ней сидит, скорчившись, человек, пристально вглядываясь в полосу узкой тропинки перед собой. Мэри наткнулась на него, ударилась об его голову, на секунду перехватило дыхание, от испуга он перевернулся, и они вместе упали на землю. Человек громко закричал от страха, начал дубасить ее кулаками.

Девушка пыталась вырваться, откатиться подальше, ногтями царапала ему лицо, но он был сильным; повалив ее на бок, он вцепился ей в волосы и стал вырывать их с корнями. Боль пронзила ее, она перестала двигаться. Человек наклонился над ней, вглядываясь в лицо. Мэри увидела гнилые зубы, почувствовала тяжелый неприятный запах. Она узнала Харри, жестянщика.

Мэри не шевелилась. «Пусть он сделает первое движение», — думала она, проклиная себя за оплошность. Ей, как малому ребенку, не пришла в голову мысль, что они выставят дозор. Харри ждал, что она будет отбиваться, кричать, но, не дождавшись, ослабил тиски и, гнусно улыбаясь, кивнул в сторону берега:

— Не ожидала встретить меня здесь, да? Думала, что я с ними внизу готовлю удочки к рыбной ловле? Красавица проснулась и решила прогуляться? Ну, раз уж пришла — добро пожаловать. — Он ухмыльнулся и коснулся ее щеки черным заскорузлым ногтем. — Здесь в яме холодно и сыро, но они еще долго будут ждать. Я вижу, что ты не ладишь с Джозом, ты не очень-то любезно с ним разговаривала. Он не имеет права держать тебя в «Ямайке» взаперти, как птичку в клетке, не разрешать тебе наряжаться. Ручаюсь, что он тебе и брошки ни разу не купил, не так ли? Не переживай. Я одену тебя в кружево, куплю браслеты и шелковые платья. Ну, давай посмотрим, как у нас это получится?..

Он подмигнул ей, приглашая к покорности. Мэри чувствовала, что рука его стала прижимать ее к земле. Она отодвинулась резко, уперлась кулаком ему в подбородок, не давая раскрыть рот, прикушенный язык торчал у Харриса меж зубов. Он завизжал, как кролик, она снова ударила его; на сей раз он схватил ее обеими руками, вся видимость галантности исчезла, лицо побелело, сила удесятерилась. Он боролся за обладание ею, она это видела и понимала, что не справится с ним. Вдруг она нарочно прекратила борьбу, обмякла, притворившись, что собирается уступить. Он зарычал от восторга, ослабил тяжесть своего тела и немного отодвинулся, готовясь к финальному натиску. Мэри именно это было нужно, она со всей силы ударила его коленом и запустила ногти ему в глаза. Он согнулся и завыл, катаясь по земле от боли, она выбралась из-под него, вскочила на ноги, еще несколько раз ударила его ногой в живот, хотела найти камень, но не нашла, набрала полные горсти песка и швырнула в глаза, ослепив его на время, и пустилась бежать по тропинке, как очумевшая, вытянув руки в темноте, натыкаясь на неровности, спотыкаясь и падая. Вскоре Харри стал догонять ее. Мэри охватила паника, она полезла вверх по отвесному берегу сбоку от тропинки, скользя по мокрому склону, пока не добралась до самого верха на одном дыхании, гонимая безумным страхом. Там она ползла, рыдая, в проеме между зарослями колючего кустарника, росшего вдоль берега. Руки и лицо были расцарапаны до крови, но она снова поднялась на ноги и бежала вдоль скал, дальше от тропинки, через бугры и заросли травы, не разбирая дороги, с одной целью — убежать подальше от кошмара по имени Харри-жестянщик.

Туман опустился низко и скрыл конец зарослей, куда она бежала. Мэри остановилась: она знала, как опасны морские туманы — можно запросто сбиться с дороги и вернуться туда, откуда только что с таким трудом уволокла ноги. Девушка снова опустилась на четвереньки и поползла наощупь, нашаривая узкую песчаную ленточку, которая вела в сторону от тропинки. Продвигаясь медленно, она все-таки чувствовала, что расстояние между нею и жестянщиком увеличивается. Сейчас только это имело значение: она не могла сказать себе, который час — три или четыре, — но до рассвета еще далеко. Это она понимала.

Снова заморосил дождь, казалось, что морс окружило ее, оно наступало, звуки его неслись отовсюду, четкие, громкие, ударами молота стучали в голове. Мэри подумала, что ветер был плохим проводником. Она старалась, чтобы он дул ей в спину, считая, что он приведет ее на восток, но беглянка плохо знала берег, и, возможно, шла совсем не к востоку, а прямо к морю, судя по звукам. Волнорезы, хотя в тумане они были и не видны, судя по всему, находились где-то рядом, совсем на одном уровне с берегом. Это значило, что скалы круто спускались вниз, и карета находится всего в нескольких ярдах от воды. Она не слышала разбивавшихся о волнорезы волн, потому что стены ущелья поглощали звук. К радости девушки туман впереди начал рассеиваться, стал виден кусок неба. Она еще проползла вперед. Дорожка становилась теперь шире, ветер снова дул навстречу. Мэри перестала ползти, она стояла на коленях на небольшом песчаном пятачке, вокруг валялись сучья, водоросли и щепки, по обе стороны берег отлого спускался к морю, открывшемуся прямо перед ней в каких-нибудь пятидесяти ярдах.

Когда глаза привыкли к темноте, Мэри смогла различить тех, кто приник к скалам у берега: маленькую группу людей, плотно стоявших, прижавшись друг к другу, чтобы хоть как-то избавиться от холода. Они молча вглядывались в темноту. Сама неподвижность этих фигур, еще недавно бесновавшихся на дороге, таила большую угрозу; и то, как они приросли к скале, стараясь слиться с ней, стать невидимками, было зрелище страшное, чреватое опасностью.

Если бы они кричали и пели, двигались, стуча тяжелыми башмаками, девушка не испытывала бы такого страха. Это было естественно для этих людей, этого следовало ожидать от них. Но их молчание было зловещим, оно убеждало, что наступает решительный момент в событиях этой ночи. Между Мэри и открытой частью берега был только выступ скалы, дальше девушка не стала спускаться, боясь, что ее заметят. Она доползла до скалы и легла плашмя на камни, спрятавшись за выступом; впереди, когда она поворачивала голову, виднелась фигура ее дядюшки и его ватаги, повернувшихся к ней спиной.

Она лежала тихо; они не двигались, не было посторонних звуков, только рокот волн, наплывавших на берег, откатывавших и снова наплывавших; полоса волнорезов белела в темноте.

Туман медленно поднимался, открывая вид на узкую полоску залива. Очертания скал становились рельефнее и внушительнее. Море казалось бесконечным и необозримым. Справа, вдалеке, где высокие скалы вдавались в залив, Мэри заметила слабый мерцающий свет. Сначала она приняла его за звезду, но свет звезды должен быть белым и неподвижным, а этот раскачивался на ветру, установленный на отвесной скале. Она напряженно наблюдала за огоньком, он снова метнулся в сторону, как кошачий глаз в темноте. Он плясал вверх и вниз, словно его зажег сам ветер и теперь носил за собой живое пламя, которое нельзя задуть. Группа у скалы не обращала на него внимания, их взгляды были устремлены на море.

Вдруг Мэри поняла, почему они не замечали сигнального огня, и этот мигающий глазок из обещания спасения для ищущего причала судна превращался в предвестника гибели. Это был ложный огонь. Ее дядя и его шайка специально укрепили его в опасном месте, чтобы заманить корабль в ловушку. В воображении девушки маленький огонек все разрастался, лучи, казалось, исходят из самой скалы, он даже изменил цвет и из белого стал желтым, как гнойная язва. Кто-то дежурил у огня, наблюдая, чтобы он не погас. Время от времени темная фигура возникала перед ним, на мгновение закрывая собою свет, после чего он снова ярко загорался. Потом фигура начала спускаться со скалы на берег; кто бы он ни был, но он явно спешил и не соблюдал осторожности, земля и камни летели из-под его ног вниз. Звук испугал людей на берегу, и впервые за все время они переключили внимание с моря на спускавшегося со скалы компаньона. Мэри видела, как он что-то кричал, сложив руки в виде рупора, но ветер уносил слова, она их не могла расслышать. На берегу его, видимо, услыхали, судя по охватившему их волнению, некоторые даже отделились от группы и бросились ему навстречу. Он снова что-то прокричал и указал рукой на морс, они побежали к волнорезам, забыв об осторожности, их топот гулко раздавался в темноте, бегущие старались перекричать друг друга. Тут один из них — это был ее дядя, она узнала его по массивной фигуре и прыгающей походке — поднял руку, требуя молчания, они все замерли, был слышен только плеск волн у их ног; они стояли вдоль берега неплотным рядом, их черные фигуры на фоне светлого песка выступали отчетливо.

Мэри смотрела в ту же сторону. Вскоре из темноты и тумана показался слабый луч света в ответ на тот, что горел на скале. Новый свет не мерцал и не раскачивался, подобно первому, он то нырял в глубину ночи, как путник, уставший от своей ноши, потом снова взвивался, будто поднятый победоносной рукой, одолевшей, наконец, непроницаемый заслон. Новый сигнал приближался к первому, словно невидимая сила притягивала их; скоро они сойдутся и будут светить, как два белых глаза в темноте. Люди внизу не двигались, ожидая, чтобы огни сблизились до нужного расстояния.

Второй свет снова нырнул, стали видны очертания корабля, черные мачты возвышались над массивным корпусом, белая пена дыбилась внизу. На мачте вновь зажегся сигнал, он сближался с тем, что мигал на берегу, гоня судно прямо на скалу; оно летело весело вперед, как мотылек на свечу.

Мэри ничего больше не слышала. Она бросилась, что было сил, вниз, на берег, крича на бегу и размахивая руками; ветер дул в ее сторону, отчаянные крики девушки возвращались к ней, словно в насмешку. Кто-то схватил ее за руку, бросил на песок, наступил на нее ногой, посыпались камни и удары. Сильный голос осыпал ее проклятиями, руки девушки скрутили за спиной и связали бычьим шнурком, врезавшимся в кожу.

Ее оставили лежать, связанную и беспомощную, в двадцати ярдах от волнореза, с тряпкой во рту. Она задыхалась, и попытки предупредить об опасности оказывались тщетными. Мэри зарыдала, и ее стоны вскоре слились с воплями ужаса и рыданиями пассажиров. Воздух стонал и наполнялся нечеловеческими криками; летели щепки от разбитого корабля, впиваясь в тело беспомощно лежавшей возмутительницы спокойствия, распростертой, будто распятой, на песке. Стоял невыносимый скрежет от разлетавшихся вдребезги обшивки и снастей. Морс шипело и дыбилось между берегом и кораблем, один волнорез взмыло вверх волной и понесло на корабль. Черная глыба — то, что осталось от судна, — качнулась и тяжко повалилась на бок, как гигантская черепаха, по воде плескались обрывки снастей и паруса. За борт все еще отчаянно цеплялись еле различимые точки — люди, которым удалось пока удержаться от падения в воду, они липли к разбитому дереву, как моллюски. Но вот раскололась державшая их часть борта, и все точки одна за другой скатывались в море, их слизывали волны и погружали в пучину безжизненные уже тела.

Мэри начало мутить, она старалась уткнуться в песок, чтобы ничего не видеть и не слышать. Те, что раньше стояли, притаившись у моря, теперь сновали на берегу, хватая вещи, плывущие по волнам, вырывая их друг у друга. Они забегали к волнорезам по пояс в воде, не думая об опасности, хватая мокрые, крутящиеся в водовороте прилива предметы, оглашая воздух визгом и воплями восторга; искаженные лица потеряли вовсе подобие человеческих. Это были звери. Некоторые разделись, чтобы легче было ловить трофеи, откатывавшиеся от волнорезов и летящие на них с бешеной силой. Кто-то разжег костер у подножия скалы, туда сносили добычу для просушки. Огонь отбрасывал страшные тени на берег, где бесновались люди в своей дьявольской страшной работе.

Когда первое мертвое тело вынесло на берег, все набросились на него, обшаривая карманы, сдирая одежду, ломая пальцы, чтобы стянуть кольца; ободранное и обобранное, оно качалось в пене волн.

Как бы они ни справлялись со своей работой раньше, но в этот раз в их действиях не было четкости. Каждый грабил для себя; опьяненные успехом, они рвали, что попадалось под руку, однако, главная добыча досталась Мерлину, остальные подбирали за ним, как собаки подъедают объедки за своим хозяином. Они бегали вокруг него, а он стоял голый в воде, потоки стекали с мокрых волос, его мощная фигура возвышалась над остальными.

Прилив затухал, дно у берега мелело, воздух становился прохладнее. Свет, мерцавший на скале, стал тусклым и едва уловимым. Серое небо на горизонте сливалось с морем, у берега растворялось в опускавшемся тумане. Люди не замечали перемен, занятые жаждой добычи, они все еще находились в бредовом состоянии. Джоз Мерлин первым посмотрел вверх и втянул ноздрями воздух. Поняв, что начинается рассвет, он издал громовой клич, призывая своих людей к тишине, тыча пальцем в свинцовое небо.

Они помедлили, оглядывая останки разбитого корабля, все еще лежавшие у берега. Вдруг, словно по команде, все бросились бежать вверх по отвесному берегу без протеста и колебаний, спасаясь от надвигающегося света дня. Они задержались слишком долго, богатый улов усыпил их бдительность. Заря застала их врасплох, день таил угрозу — просыпались жители окрестных мест, ночь уже не могла оказать преступникам покровительства.

Джоз Мерлин подбежал к Мэри, вытащил тряпку у нее изо рта и рывком поставил на ноги. Поняв, что она не может ни стоять, ни двигаться, он выругался, мрачно озираясь, схватил ослабевшую девушку и, перекинув через плечо, как мешок, побежал к лощине, где стояла спрятанная карета. Голова и руки Мэри вяло болтались у него за спиной, руки хозяина впивались в ее израненное тело. В укрытии собралась вся банда, в панике и спешке они бросали на лошадей свою добычу, лихорадочно и неорганизованно, как попало; отрезвевший от сознания опасности хозяин подгонял их угрозами и ругательствами, но лучше от этого не становилось. Карета застряла и не поддавалась усилиям людей, пытавшихся вытянуть ее из ущелья; эта внезапная измена фортуны вызывала в них еще большую панику и отчаяние. Некоторые, выйдя из оцепенения, бросились бежать врассыпную, думая лишь о своем спасении. Они понимали, что рассвет может их погубить, лучше было справляться с ним в одиночку, прячась по канавам и кустарникам. Один человек вызовет меньше подозрений в этих местах, где все друг друга знают. Случайный бродячий цыган или старьевщик — обычное явление, на него не обратят особого внимания. Дезертиров обсыпали потоками брани, на карету навалились с остервенением, она, наконец, сдвинулась, но, не удержав равновесия, свалилась на бок, колесо разлетелось в щепки. Неудача обратила адское племя в бегство — все бросились к стоявшей поодаль телеге уже и без того перегруженным лошадям. Кто-то, повинуясь приказу хозяина, поджег валявшуюся на боку карету, слушая более голос рассудка — слишком ощутимой была улика, которая могла выдать их всех. У телеги завязалась драка — лошадь не могла увезти всю братию. В дело пошли камни, разбитое стекло летело кому-то в глаза, оставляя пустыми глазницы, кто-то был уже без зубов…

Те, у кого были ружья, оказались в выигрышном положении. Хозяин, стоя спиной к телеге, расправлялся со своими бывшими подручными, которые теперь видели в нем врага, а не вождя. Джоз обрекал их на расправу властей. Прогремел первый выстрел, пуля ударилась о каменный выступ. Улучшив момент, один из мародеров запустил кусок стекла прямо в глаз Джозу Мерлину, но попал в бровь, рассек ее пополам. Джоз выстрелил прямо в живот обидчику, тот скорчился в судорогах, завизжал, как заяц, извиваясь на земле, словно пытаясь уйти в нее и спастись там. Харри-жестянщик, державший сторону Джоза, выстрелил другому в горло, кровь хлестала у него из раны, как из насоса. Остальные бунтовщики пустились бежать, оставив умирающих собратьев на грязной и рыжей от крови земле. Повозка досталась Джозу, он устало привалился к ней, ружье еще дымилось, кровь заливала глаз.

Оставшись вдвоем, Джоз и Харри не теряли времени даром. Все добро они побросали в телегу рядом с Мэри — какие-то мелочи, ненужные и неприбыльные: основная добыча все еще лежала на берегу, омываемая волнами. Они не стали рисковать, работа требовала много рук, вдвоем им было не справиться. Почти рассвело, нельзя было терять ни минуты — это они понимали отлично.

Двое подстреленных лежали невдалеке, были ли они еще живы или нет, выяснять никто не стал; Харри волоком подтащил их к костру; огонь горел весело, карета догорала, торчали только раскаленные в пламени остатки колес. Тела полетели в костер.

Джоз и Харри забрались на телегу и хлестнули лошадь. Мэри лежала в телеге на спине в забытьи.

Утро вставало сырое и серое, низкие тучи проплывали над ними; до пленницы доносились еще звуки с моря, но они становились все тише, словно весь гнев был исчерпан. Море просило покоя. Ветер тоже стих, берег снова погрузился в тишину. Пахло мокрой землей, травой и туманом. Тучи слились, окутав небо сплошным серым покрывалом. На лицо девушки падали капли колючего и холодного декабрьского дождя.

Колеса телеги выбрались на ровную дорогу, покрытую гравием, и катили на север меж зарослями колючего кустарника. Издалека со стороны полей доносился перезвон колоколов, странно звучавший в это хмурое утро.

Мэри вдруг вспомнила. Было Рождество.