Тайна старой леди

ГЛАВА 19

Мама встретила нас в вестибюле дома.

— Ариша-а, дочечка…

— Мама, все нормально, жить буду. Я в ванную.

Я взбежала по ступеням на второй этаж, прошла в санузел, не оглянувшись на Ярослава. Долго оттирала перед зеркалом косметику специальными средствами, пока набиралась ванна. Потом отмачивала грязь, мылась под душем и снова набрала ванну, чтобы полежать в ароматной пене с солью. Осторожно вымыла голову, размочив кровавую коросту на макушке. Там болело и жгло.

Расчесывать мокрые волосы, раздирая их и тревожа ранку, не стала.

Замотала полотенцем голову, надела толстый махровый халат. Прошла в детскую — Славки там не было, в игровой — тоже. Я помчалась вниз по лестнице, чуть не навернувшись в самом низу, вломилась на кухню. Мама кормила ее, сидя за столом. У мелкой был теперь свой стульчик — высокий, с перекладинкой, защищающей ее от падения. Чистая, спокойная, в повязанном на шее слюнявчике, она наворачивала кашу из большой ложки, широко открывая рот. Я тяжело прислонилась к дверной лутке, лицо жалко и некрасиво скривилось, полились слезы. Мама замерла с ложкой. Чтобы не испугать дочку, я отошла за стену, стала там, пытаясь успокоиться и кусая губы, чтобы не реветь вслух. Папа и Ярослав стояли в широком проеме, ведущем в гостиную.

— Ариша, Ярослав сказал, что нужно обработать рану. Иди сюда, у меня все здесь. Садись.

Я сдернула полотенце, села в кресло. Папа раздвинул мокрые волосы, помолчал.

— Нужно шить — рассечено глубоко… А тут нагноение, края воспалены и вывернуты. Арина, я состригу волосы. Немного, полоску сантиметра в три длиной. Обработаю. Ехать никуда не надо, я справлюсь сам.

— Стриги, — тихо и безразлично ответила я.

Я уверилась, что с дочкой все в порядке. Прошла паника от страха за нее и за родителей. А это настроение — безразличие какое-то и пустота внутри, угнездилось во мне надолго…

Я занималась Славкой, ела, пила, отвечала на вопросы, но предпочитала, чтобы меня оставили в покое. Ярослав жил в доме с нами, ночевал в нем, уезжая по утрам на работу. Мама вставала, готовила ему завтрак… мы ужинали все вместе. Но та атмосфера и ощущение тихого счастья не возвращались. Не возвращалось чувство доверия и уверенности в том, что все плохое позади. А впереди — только хорошее и даже волшебное.

Он несколько раз пытался обнять меня, подсаживался ко мне на диван, осторожно клал руку на его спинку, опускал мне на плечи. Я так же осторожно отстранялась. Кто его знает, что со мной происходило, но мне сейчас было комфортнее, когда его не было рядом. То чувство, что рядом со мной родной человек, а так же чувственное влечение к нему прошли, как и не бывало. Это напоминало тот период, когда я узнала о Яне.

В один из дней он попытался заговорить со мной:

— Аринка, скажи — что на этот раз? Ты уже должна была отойти от всего этого. Ну что ты опять, как чужая? Девочка моя…

— Я. Не. Девочка.

— Арина-а, — он встал и нервно прошелся по комнате, — ты что? Я же все объяснил, ты же все поняла. Или нет? Я же сказал тебе русским языком, что мне она по фигу. Ну, совсем по фигу!

— Не ори на меня.

— Да ты достала меня этими своими надуманными заморочками! Сколько можно мотать мне душу?

— Не знаю, я не смогу объяснить, а ты опять не поймешь этого.

— А ты попробуй, я умный. Все лучше, чем молчать.

— Хорошо… ладно… — согласилась я. Это, действительно — не могло продолжаться вечно. Нам необходимо было поговорить.

— Ты завис тогда, ты наслаждался ее запахом. Снег и фиалки… красиво… Нет, ты слушай, раз хотел. Я ведь поверила в тебя, до последнего мгновения верила, дура, что ты не сделаешь этого… Ты не сразу оторвался от нее, поцелуй все длился, ты наслаждался им, очевидно. И не говори, что она не пробудила в тебе ничего. Мне рассказывал Мир, что подходящий запах прежде всего вызывает желание. Поцелуй рождает любовь. Почувствовав желание, ты потянулся за любовью. Ты хотел ее и не ври мне. Но это ладно, это просто их физиология…

Поцеловав другую, ты уже отказался от меня. Просто случайность, что вы не совпали, но ты готов был предать, бросить… А можно было просто попробовать бороться с притяжением ее запаха, не доводя дело до поцелуя. Соблазн был велик? А вдруг она — твоя? Те же захватывающие чувства, что и ко мне, плюс корона и власть? В любом случае ты ничего бы не потерял — или я или она. А я выживу, хотя и возненавижу — для меня и достаточно, правда?

И ты не сразу бросился спасать меня, сначала решил попробовать другую — это говорит о многом. Чем бы ты опять ни оправдывался — рядом с тобой очередная девица и снова у меня на глазах. Я не изменила тебя, не смогла… Уходи, Ярослав. Моя совесть чиста перед Аркадием Ивановичем. Ты, похоже, нормально проживешь и без меня уже — там помогут. Уезжай к себе — мне так будет спокойнее.

— Арина, он же клялся, что ты в порядке — жива и здорова… Ты думаешь, чего я так психанул, когда увидел, в каком ты состоянии? И рассказал он обо всем совсем не так. На тот момент я поцеловал бы ее даже при тебе. И просто прикоснувшись губами, ничего не поймешь. Я прислушивался к себе, анализировал. Я был взбешен твоим похищением, тем, что на меня давили. Подходил к ней, как к врагу, как к потенциальной опасности для нас. Какое на фиг желание? Да она почувствовала — тряслась от страха.

Даже если возможен еще кто-то кроме тебя, то я теперь знаю, что справлюсь. С интересом к запаху — точно. А чужих поцелуев мы оба больше не допустим — ни я, ни ты, да? У меня есть ты, разве можно сравнивать тебя со всеми ими — чужими, не нужными? Я так долго ждал тебя… Ты же любишь меня, Арина, скажи? Я же чувствовал это. Не скажешь… Я же с тобой сейчас — тут.

— То, что ты сейчас со мной, просто случайность, — прошептала я устало.

— Я представить себе не мог, что человек, который будет зависеть от меня потом, сможет мне так солгать.

— Он не рисковал почти ничем. Если бы все прошло, как он планировал… я сгнила бы в той камере, ты бы и не вспомнил обо мне.

— Ты преувеличиваешь, но я все понял и учту этот урок. Что мне еще пообещать тебе? Что тебе еще нужно?

— Не знаю… Ничего. Может — время. — Я съежилась в кресле.

— У меня его нет… Я не сплю ночами, Арина. Я хочу тебя до боли, как ни неромантично это звучит. Ты нужна мне в моей постели. И я хочу в ней только тебя. И я люблю только тебя и опять боюсь потерять. Решайся уже, это не может продолжаться вечно.

Я молчала. Он повернулся и вышел. Зашумел мотор машины, и он уехал… Я действительно не могла сейчас сделать этот шаг навстречу, просто не могла. Это значило бы ломать себя, заставлять, уступить в чем-то важном, что унизит меня. Слишком большое разочарование, обиду пережила тогда, перед тем окном? И все время нам что-то мешает… Пусть бы они украли меня позже, уже после…так нет же! Точно — или проклятие, или сглаз. Или судьба. И ничего уже не сделать, ничего…

Неделя прошла без Ярослава. Как он спасался от этой своей боли — я старалась не думать. Только вдруг вспомнила, что у меня есть вещь, принадлежавшая его бабушке — то ожерелье, уже просто сувенир. Если он так трепетно относится теперь к памяти о ней, то пусть оно будет у него. Передала его с папой вместе с бриллиантами, объяснив, что оно значило для нее.

Ярослав не приезжал… Я сама оттолкнула его, потому что поверить опять, в очередной раз было трудно, почти невозможно. И мучила обида, что он продуманно рисковал тем, что было между нами… Он-то, в любом случае — не был бы в проигрыше. Так ли он чистосердечен в этой своей заботе обо мне? Я теперь не была уверена в нем, а значит, опять — не верила.

Спокойствие не наступало, и, прогоняя из головы всякие мысли о нем, я постоянно находилась в движении, стараясь отвлечься этим, утомить себя, чтобы поспать ночью хоть немного — пылесосила, вытирала пыль, готовила, мыла, гладила. Гулять с мелкой не могла — там нужно было стоять, а стоять не получалось. Душевная боль, тупая, саднящая не отпускала. Я глушила ее усталостью. Сил не было, нужно было что-нибудь сделать, и я попыталась. Собрала очередной семейный совет, но уже у себя в спальне.

— Папа, мама! Я уезжаю по горящей путевке в Италию. Это не дорого, я уже заказала ее и сегодня выкуплю. Визу они делают, загранпаспорт у меня есть. Там Рим, Флоренция… Позвоню Антонио, отберу у него ту картину. Папа, Ярослав в порядке, его жизни ничего не угрожает?

— В порядке.

Я понимающе улыбнулась, услышав это. Значит, я права. Судорожно вдохнула воздух, решительно продолжила:

— Тогда так — я сдаю палантин. Думаю, что тех денег хватит. Там всего четыре дня. Мне это нужно, а то я с ума сойду. Думаю, что просить вас молчать не нужно, это само собой разумеется. Что-то решится для меня, что-то я пойму. Или нет. Короче — я еду.

— Отговаривать, убеждать бесполезно?

— Бесполезно, папа.

— Езжай. От тебя половина осталась. Так, и правда — нельзя больше.

Палантин приняли без вопросов, даже без этикетки и чека. Очевидно, нас помнили. Помнили, что мы должны еще зайти за теплой шубкой. А может, видели по телевиденью тот удар в стену. Сумма была внушительной. Мех явно не был привычным песцом. Через пять дней ранним утром я уже была в Риме.

Никогда еще я не была за границей. Даже в бывших советских республиках. И моего слабенького английского было явно мало для того, чтобы чувствовать себя уверенно в чужой стране. Вся надежда была на мою небольшую группу, в которой состояли, судя по всему, опытные туристы. Они спокойно, сгруппировавшись вокруг сопровождающей, получили багаж, погрузились в микроавтобус. Я пыталась не нервничать.

В небольшой гостинице, находившейся почти в центре города нам дали время немного отдохнуть — всего час. Потом по плану были экскурсии. Это должно было занять весь день до вечера. Я решила действовать сразу и спустилась к дежурной. Показав фотографию Антонио в журнале, спросила: — Маэстро Антонио?

И неожиданно женщина, сидящая за стойкой, подхватилась, заулыбалась и, сбегав за угол, стала вытаскивать из принесенной сумки большой проспект, очевидно — с его картинами, листая его передо мной. Я потопталась немного — впутывать в свои дела нашу сопровождающую мне не хотелось категорически, а нужен был переводчик. Потом меня осенило. Ну и пусть я буду выглядеть полной дурой, попробовать стоит.

Немного отошла, оглянулась — в маленьком вестибюле было пусто. Я картинно обвела себя рукой и ляпнула: — Ай эм муза Маэстро. Ай эм раша. Мне бы его телефон, — и жестом показала, как звоню по телефону.

Женщина озадаченно изучала меня, потом пожала плечами и задумалась. Порылась в телефонном справочнике, толстом и немного потрепанном и, опять пожав плечами, показала мне номер, сказав: — Вилла Маэстро.

— Окей! — радостно выдала я и опять жестами попросила ее набрать номер. Кто там их знает, через что здесь нужно звонить на частный телефон? Когда незнакомый мужской голос ответил, я выдала все, на что была сейчас способна: — Муза маэстро Антонио — Арианна. Отель «Домус Алберти». Жду…

И положила трубку. Женщина с интересом смотрела на меня. Я вытерла лоб дрожащей рукой. Она налила мне воды в стакан. Я послушно выпила. Похоже, что полицию или скорую вызывать она не собиралась. Я приложила руку к сердцу, показала ей брелок с номером моей комнаты и с чувством глубокого удовлетворения покинула вестибюль, пока кто-нибудь там не появился, особенно наши.

Принять душ было необходимо — я взмокла от волнения, как мышь. Высушила волосы феном, что-то еще сделала и вдруг поняла, что эта эмоциональная встряска выдернула меня из состояния апатии и опустошенности. Я жила, опять жила. Да! Я, скорее всего, дико опозорилась. Но эта попытка связаться с Маэстро наполнила меня эмоциями — волнением, стыдом, предвкушением, ожиданием. На душе не лежала больше тяжелая ледяная глыба. Я улыбалась, сидя в кресле. Даже если ничего не получится, я приехала сюда не зря. Эх, нужно бы вручить женщине коробку хороших конфет… Душевная тетка… наш человек.

Когда в мою дверь постучали, приглашая на экскурсию, я отказалась ехать. На данный момент Ватикан не был мне интересен. Я хотела спать. Невыносимо просто. Все эти метания и терзания, физическая усталость и не проходящая тоска страшно вымотали меня. А сейчас я почувствовала, что могу спокойно уснуть, не кусая подушку и не заливая ее слезами. Что и сделала. А после обеда в мой номер позвонила дежурная, уже другая женщина, и пригласила спуститься вниз. Говорила на английском, я ее как-то поняла через пень-колоду.

У меня еще с детства наблюдалась почти полная неспособность к изучению иностранных языков. Есть такое образное выражение — топографический кретинизм, компьютерный, а у меня наличествовал лингвистический. При попытке изучать чужой язык, в голове оставалось только то, что вкладывалось туда при помощи выматывающей зубрежки. А потом быстро и благополучно забывалось, стоило только сдать экзамен и расслабиться.

Быстро расчесала волосы, натянула утепленные серые лосины и длинный белый свитер, вскочила в сапожки, открыла дверь и увидев за ней самого Антонио, расплылась в блаженной улыбке. Он стоял с букетом каких-то цветов. Рядом топталась странная маленькая женщина в скособоченном дешевом парике и небрежной одежде. Я жестом пригласила их в номер. Женщина оказалась переводчиком. Она говорила на русском, как на родном, и так же живо трещала на итальянском. Переводила, талантливо копируя все эмоции говорившего и даже слегка преувеличивая их:

— Арианна, как вы тут? Неужели ваш ревнивый муж отпустил вас одну? Я благодарен, что вы не забыли меня и, оказавшись в Италии, вспомнили об Антонио. Сколько времени вы будете в Риме? Могу ли я пригласить вас к себе на виллу в пригороде, чтобы показать особо ценные картины из семейной коллекции?

Сейчас здесь мой наследник, племянник. Он фотохудожник, живет в Париже, а сейчас помогает мне каталогизировать собрание картин и документов. Вы застали меня чудом. Я собирался завтра уехать, поставив ему задачу. Арианна, все приличия будут соблюдены — на вилле проживает моя тетка, очень известная дама, ярая блюстительница нравов. Я умоляю вас, не отказывайте. И вам нужно увидеть Алессио — это сюрприз.

На меня разом вылилась лавина информации. Дама в парике восторженно тараторила, показывая прокуренные зубы, художник улыбался и жестикулировал. Это был совсем не тот лощеный аристократ с сухой, холодной улыбкой. Он и правда был искренне рад мне, это было видно.

Оставив сообщение нашей сопровождающей и собрав чемодан, я вышла вместе с ними из отеля. В конце концов, я сюда и ехала, чтобы увидеть его. Та встреча произвела на меня незабываемое впечатление. И, в отличие от «мужа», я не увидела тогда мужского интереса ко мне — только восхищение художника. Мне нестерпимо хотелось увидеть тот рисунок. Что он нашел во мне такого? Красивых женщин он видел немало — это понятно. Было что-то еще и это вызывало мое неуемное любопытство. А рисунок он так и не переслал нам тогда.

За рулем ожидающей нас машины находился пожилой мужчина. Дама что-то прощебетала и мы поехали. Мелькали городские пейзажи — старинные, угрюмые дома центра, потом начался пригород — малоэтажная застройка. Небольшие дома и особняки, окруженные садами и парковыми растениями. Машина выехала за город и свернула налево, чтобы опять вернуться к городу. Мы подъехали к этой самой вилле. Я взглядом недоучившегося архитектора оценила здание. Постройка была одноэтажной, но широко раскинулась на участке, усаженном разными деревьями и хорошо ухоженном. Стены дома были окрашены в кремовый цвет. Колонны при входе и лепной фриз под крышей и на фронтоне — белоснежные. Красивый дом.

Мы вышли из машины. Водитель взял мой чемодан. Дама, представившаяся Дарией, пригласила меня следовать за ней. Она оказалась внучкой российских эмигрантов. Они спасались от революции и прибыли во Францию, а потом и в Италию в двадцатые годы прошлого века. Антонио давно знал ее, она часто бывала в этом доме. А сейчас он нанял ее на все время моего пребывания здесь, и она исполняла еще и роль моей компаньонки.

Оставив вещи в комнате и осмотревшись, я опять прошла за ней. В большой гостиной нас уже ожидали Антонио, очень пожилая представительная дама и… молодой Мэл Гибсон.

Мама ж моя, это было, как …я просто не знаю — как удар под дых. У меня перехватило дыхание. Я потерянно таращилась на него, не в силах отвести взгляд, а он пересмеивался с Антонио.

Тут нужно сказать, что именно этот актер был единственным мужчиной в мире, перед которым я не смогла бы устоять ни за что и никогда, и безо всяких условий. Это был некогда мой и Лизкин идеал мужчины во плоти, он нравился нам безоговорочно. И как актер тоже, во всех его ролях — от молодого авантюриста в «Мэвэрике», до убитого горем отца в «Патриоте». Я уже видела, что стоящий передо мной мужчина выше, плотнее артиста, но сходство было колоссальным. Он, видимо, немало времени потратил на то, чтобы научиться копировать полную немыслимого обаяния улыбку Гибсона — озорную, немного печальную и неуверенную иногда. Его живую мимику, жесты. Это должно было беспроигрышно действовать на женщин, и он не мог не пользоваться этим своим сходством.

Я, в конце концов, ожила, заохала, даже потрогала зачем-то его рукав. Мужчины веселились… Потом нас пригласили к столу обедать. Это было приятное застолье, с легким вином и разговорами. Интересно, что Дария тоже принимала живое участие, успевая не только переводить. Я часто возвращалась взглядом к Алессио, а он специально для меня повторял что-то из ужимок героев Гибсона, вызывая наши улыбки. В общем, предсказуемая женская реакция. По идее, это должно было скоро попустить, поражаться этому сходству долго было невозможно, но вот любоваться лицом своего кумира мне никто не мог помешать.

Потом мне устроили экскурсию по залу, увешанному множеством картин, провели по коридорам и даже спальням. От меня требовалось только слушать, и я слушала. Нельзя сказать, что мне все нравилось, но порой истории, связанные с картинами или их приобретением, были увлекательнее самих сюжетов на полотнах. Я не заводила разговор о том рисунке, раз сам он не счел нужным ответить на ту просьбу моего «мужа». Но очень надеялась, что все-таки увижу его.