Тайная гавань

Глава 6

Грэйния увидела, что Сен-Мартен не так красив, как Гренада с ее горами и тропическими лесами, но его золотые пляжи выглядели чудесно.

Пока корабль плыл вдоль острова, она заметила множество маленьких уютных бухточек.

Корабль встал на якорь, и хотя место стоянки не было таким укромным, как Тайная гавань, оно все же вполне годилось в качестве убежища для пиратского судна.

Пока команда убирала паруса, граф помог Грэйнии сойти на берег; они прошли небольшое расстояние по невысоким скалам, и тут Грэйния увидела очень красивый дом.

Он был невелик и напоминал старые плантаторские дома на Гренаде с обычной верандой, увитой разросшимися лианами.

Граф не произнес ни слова; Грэйния хотела было похвалить дом, но решила, что Бофор, скорее всего, вспоминает свой дом на Мартинике и хотел бы, чтобы сейчас они оказались там, а не здесь.

Он отпер дверь ключом. Они прошли через маленький холл в гостиную, и Грэйния даже слегка вскрикнула от неожиданности.

Комната была обставлена изысканной инкрустированной французской мебелью, включая несколько особенно красивых комодов с мраморными столешницами, позолоченными ручками и великолепно изукрашенными ножками.

На стенах висели портреты, явно изображающие предков графа; Грэйния решила, что все это фамильное достояние граф перевез сюда из своего дома на Мартинике.

Были здесь и фарфоровые статуэтки, среди которых она узнала изделия знаменитых севрских фабрик под Парижем; на полу лежал обюссонский ковер.

— Так вот где вы спрятали ваши сокровища! — воскликнула Грэйния.

— Здесь они, по крайней мере, в безопасности, — сказал на это Бофор.

— Я очень, очень рада, что вам удалось увезти их.

Грэйния собиралась получше рассмотреть картины и фарфор, но граф вдруг произнес каким-то необычным голосом:

— Грэйния, я хочу поговорить с вами, прошу вас выслушать меня.

Она взглянула на него вопросительно, и он продолжал:

— Вы просили меня о защите, и я хочу обеспечить ее вам. Я немедленно пошлю за женщиной, которая присматривала за домом в мое отсутствие, и попрошу ее ночевать здесь.

— Но зачем? — удивилась Грэйния. — И… где же будете вы?

— Вам должно быть совершенно ясно, что мне не стоит оставаться с вами в доме, — ответил граф. — Я ночую на корабле вместе со своей командой, а вам совершенно нечего бояться.

Грэйния промолчала, и граф заговорил снова:

— Вероятно, мне не надо и напоминать вам, что вам следует играть роль француженки постоянно, то есть говорить только по-французски, думать по-французски… словом, быть француженкой во всех отношениях.

— Я постараюсь, — негромко проговорила Грэйния, — но я думала, что раз уж мы здесь, то можем быть… вместе.

В голосе ее прозвучала почти что мольба, но, к ее удивлению, граф отвернулся и не смотрел на нее; Грэйния поняла, что он ответит отказом.

В эту самую минуту возле дома послышался чей-то крик, потом громкие поспешные шаги на веранде, и в комнату буквально ворвался Жан.

— Vite… Vite! Monsieur! — задыхаясь, прерывисто заговорил он. — Un bateau en vue!8

Он показал в сторону моря.

— Оставайтесь здесь! — коротко бросил Грэйнии граф и выбежал из комнаты, закрыв за собой дверь.

Грэйния бросилась к окну и увидела, как он бежит по камням следом за Жаном.

Скоро он исчез из виду, но Грэйния все стояла у окна, напуганная неведомой опасностью; ей хотелось быть вместе с Бофором и не оставаться одной.

Она понимала, что любой появившийся в пределах видимости корабль может означать угрозу; она помнила, как по пути на Сен-Мартен граф приказывал немедленно менять курс, едва вдали показывались чьи-то паруса.

Возможно, корабль графа был замечен, когда входил в бухту? Или же появился английский военный корабль с целью захватить остров?

Граф и его друзья были совершенно уверены, что такого не случится, но ведь англичане могли переменить намерение и пожелать добавить Сен-Мартен к своим владениям.

Все это было очень тревожно, и Грэйния долго еще смотрела в окно, надеясь увидеть либо корабль графа, либо тот, о котором предупреждал Жан, но синий горизонт оставался пустым.

Начало смеркаться, солнце клонилось к закату, наступал вечер.

Грэйнии хотелось выйти и подняться на скалы, чтобы вглядеться вдаль, пока это еще возможно, но граф велел ей оставаться на месте, и она подчинялась — потому что любила его.

Немного погодя она стала, было осматривать дом, но не могла сосредоточиться ни на чем, кроме мысли, что Бофор, вероятно, в опасности.

Медленно поднялась она по лестнице и обнаружила большую спальню, которая явно принадлежала Бофору, и еще несколько других.

Все они были великолепно обставлены, а в спальне графа стояла восхитительная французская кровать с занавесками, ниспадавшими с золотого кольца на потолке.

Кровать Бофор, разумеется, привез с Мартиники, так же как и чудесный туалетный столик, который скорее подошел бы женщине, чем мужчине.

По обеим сторонам постели стояли небольшие комоды, изготовленные, как решила Грэйния, руками выдающихся французских мастеров; на стене висела картина кисти Буше.

Все было так красиво… «Комната для любви», — подумала Грэйния и покраснела при этой мысли.

Она все ходила и ходила по дому, спустилась вниз и добралась до маленькой столовой, увешанной, как и гостиная, портретами предков; рядом располагалась кухня, которая, по мнению Грэйнии, привела бы Анри в восторг.

Нашла она и небольшую библиотеку, сплошь уставленную книжными шкафами, и обрадовалась, что ей, по крайней мере, будет что почитать.

Но сейчас чтение вовсе не шло ей на ум. Хотелось одного — быть вместе с Бофором, и, спохватившись, что она так надолго ушла со своего наблюдательного пункта, Грэйния снова вернулась к окну.

Солнце садилось во всем своем великолепии, но как только последний алый луч скользнул по морю и исчез, быстро наступила ночь.

Одна за другой появились на небе звезды, выплыл молодой месяц, но Грэйнии казалось, что она окружена беспросветной тьмой отчаяния, что никогда больше она не увидит Бофора.

Что, если он отплыл в море навстречу вражескому кораблю, и завязалась битва? Что, если он побежден и утонул или попал в плен?

Грэйния не представляла, что будет с ней, если она его больше не увидит.

Слезы подступали при одной мысли о его гибели… Ей тогда уже никто и ничто не поможет.

Все ее вещи остались на корабле, у нее теперь нет ни денег, ни одежды, вообще ничего, но это пустое по сравнению с тем, что она могла потерять Бофора.

Сердце ныло тяжко и почти непереносимо.

Глазам стало больно вглядываться в темноту ночи; Грэйния подошла к креслу и села.

Опустив голову на руки, она то ли молилась, то ли просто безмерно страдала, словно маленькое животное, попавшее в западню.

«Верни его мне… Господи, верни его!» — твердила она.

Тьма наступала на нее со всех сторон, душила, превращала в ничто!

Она не могла больше терпеть, она должна спуститься к бухте и поискать его… Но тут дверь отворилась, и он явился.

Грэйния бросилась к Бофору, обняла его за шею, прижалась к нему и расплакалась. Захлебываясь слезами, она с трудом выговаривала:

— Вы… вернулись! Я думала, что… потеряла вас! Я боялась, я так… ужасно боялась, что… больше не увижу вас!

Слова сыпались сами собой. Испуг ее был так велик, а облегчение наступило так внезапно, что она сама не знала, как у нее вылетело:

— Я люблю вас… Я не могу без вас жить! Граф швырнул на пол то, что держал в руках, и обнял Грэйнию. Обнял очень крепко — она едва могла дышать — и прильнул губами к ее губам.

Поцелуй был жаркий, сильный и властный, и Грэйния чувствовала, что готова отдать Бофору сердце, душу, всю себя.

Муки страха, испытанного ею, исчезли без следа. На смену им пришли неописуемый восторг, небывалая радость, от которых комната словно наполнилась светом.

То было чудо, не просто земная любовь, но чувство совершенное, божественное.

Бофор целовал ее, и она уже больше не принадлежала себе, она полностью, всем своим существом принадлежала ему. Наконец, он поднял голову и заговорил нетвердым от волнения голосом:

— Любимая, я не хотел, чтобы это произошло.

— Я люблю… тебя!

— Я тоже люблю тебя, — сказал Бофор. — Но я боролся с собой, я старался удержать себя от этих слов, а ты лишила меня такой возможности.

— Я думала, что потеряла тебя!

— Этого не будет, пока я жив, но, милая моя, я пытался защитить тебя от меня и моей любви.

— Ты… любишь меня?

— Конечно, люблю! — почти сердито ответил он. — Но мне бы не следовало позволять себе это, а тут еще ты полюбила меня.

— Что же я могу с этим поделать? — спросила Грэйния.

И тогда он стал целовать ее снова и снова, а она чувствовала, что он вознес ее к самому небу и нет больше никаких неразрешимых задач, никаких трудностей — только они двое и их любовь.

Долгое время спустя Бофор сказал:

— Позволь мне зажечь свечи, любимая. Мы не можем вечно пребывать во тьме, хоть я не прочь снова и снова целовать тебя.

— Я бы этого хотела, — тихонько проговорила Грэйния.

Он поцеловал ее, потом разомкнул объятия и подошел к столу. Зажег свечу, и Грэйнии подумалось, что лицо его засияло дивным светом.

Он не сводил с Грэйнии глаз, но как бы принуждая себя не заключать ее снова в объятия, взял тонкую свечку из подсвечника и направился в гостиную, чтобы зажечь свечи и там.

Освещенная комната выглядела по-особенному красиво. Бофор обратился к Грэйнии:

— Прости, моя маленькая, что я огорчил тебя.

— Но что же все-таки случилось? Я не поняла, что это был за корабль? Английский?

Граф задул тоненькую свечку. Подошел к девушке и снова обнял ее.

— Я знаю, о чем ты подумала, — сказал он. — Как выяснилось, наша команда заметила английскую шлюпку, но она не представляла для нас никакой опасности.

Со вздохом глубокого облегчения Грэйния опустила голову ему на плечо; Бофор поцеловал ее в лоб и продолжал:

— Но она имела отношение к тебе.

— Ко мне? — удивилась Грэйния.

— По-видимому, несколько дней назад, два или три, не знаю точно, неподалеку отсюда произошло сражение.

Грэйнии было так хорошо в его объятиях, что слушала она не слишком внимательно.

«Он со мной, и я в безопасности», — думала она.

— Я считаю, — говорил между тем Бофор, — что английский корабль флота его величества «Героический» потонул. Шлюпка, обнаруженная в море, о которой нам с тобой пришел сообщить Жан, была с этого корабля. В ней находились один офицер и восемь рядовых военных моряков.

— Это были англичане? — встревоженно спросила Грэйния.

— Это были англичане, — ответил граф. — Мертвые все до одного.

Грэйния понимала, что это не совсем хорошо с ее стороны, но она испытывала чувство облегчения, поскольку погибшие англичане ничем не могли угрожать графу и его команде.

— Мы ничего уже не могли для них сделать, — продолжал Бофор, — только похоронили их в море, а я взял их документы, чтобы можно было опознать людей в случае необходимости.

Он помолчал и добавил:

— Имя офицера, который имел чин капитан-лейтенанта, Патрик О'Керри.

Грэйния вздрогнула.

— Патрик О'Керри? — повторила она.

— Я подумал, что это, возможно, твой родственник, и принес тебе его бумаги, а также мундир и головной убор. На тот случай, если ты захочешь их взять.

— Патрик был моим двоюродным братом, — помолчав, сказала Грэйния. — Я знала его очень мало, но папа будет потрясен.

— Мы должны бы как-то сообщить ему об этом.

— Да, конечно, — согласилась Грэйния. — Он будет потрясен не только потому, что Патрик его племянник. Он наследник титула, других наследников нет, и таким образом титул перестанет существовать.

— Могу себе представить, как это огорчит твоего отца.

— Да, папа — четвертый граф, а пятого уже никогда не будет.

— Я сожалею, что так случилось, — ласково проговорил Бофор. — Мне очень не хотелось расстраивать тебя, дорогая моя.

Он по-прежнему держал ее в объятиях, губы его касались ее щеки, и радость этого прикосновения смягчала чувство утраты.

Кузен Патрик приезжал навестить мать Грэйнии, когда они жили в Лондоне. Молодой человек был в полном восторге оттого, что получил назначение на новый корабль и отправится в Карибское море. Тяжело было думать, что он теперь мертв.

Грэйния помнила, как он рассказывал матери о Вест-Индии. Он казался очень славным юношей, но на Грэйнию почти не обращал внимания, ведь она была всего-навсего школьницей, совсем девочкой с его точки зрения.

— Знаешь, что меня удивило? — сказал граф. — Твой кузен настоящий брюнет, а я считал, что все твои родственники светлые, как и ты.

Грэйния слабо улыбнулась:

— Есть светлые О'Керри вроде меня и папы, а есть темноволосые и смуглые, как полагают, с примесью испанской крови.

Граф был, по-видимому, удивлен, и она объяснила:

— Некоторые из кораблей Испанской армады9 потерпели крушение у южного побережья Ирландии, и многие испанские моряки так и не вернулись домой на родину.

— Значит, они нашли девушек из рода О'Керри привлекательными, — улыбнулся граф.

— Скорее всего, так и было, — согласилась Грэйния, — и они, разумеется, передали свои черты последующим поколениям.

— Тогда неудивительно, что одни темные, а другие светлые, — заметил граф, — но я предпочитаю твои золото и белизну, и настанет день, красавица моя, когда ты снова обретешь твою английскую наружность. Боюсь только, что тебе придется быть француженкой независимо от цвета волос.

Грэйния вопросительно посмотрела на него, и Бофор ответил на ее немой вопрос:

— Ты согласна выйти за меня замуж? Я надумал выдавать тебя за свою кузину и держать на расстоянии, но ты сделала это невозможным.

— Я вовсе не хочу держаться на расстоянии, — пробормотала Грэйния. — Я хочу стать твоей женой.

— Одному Богу известно, какую жизнь я смогу создать тебе, — сказал граф, — и мне нечего тебе предложить, кроме собственного сердца.

— А мне больше ничего и не надо, — ответила Грэйния. — Но ты вполне уверен, что я не стану обузой для тебя… что ты не раскаешься в своем поступке, женившись на мне?

— Это попросту невозможно, — ответил Бофор, — я искал тебя всю свою жизнь, и теперь, когда я тебя нашел, я не могу отказаться от тебя.

Он снова начал целовать ее, и думать о чем бы то ни было стало просто невозможно.

Немало времени прошло, прежде чем граф, вздохнув, заговорил:

— Когда Анри явится сюда готовить нам обед, я пойду повидаться со священником и договорюсь с ним о нашем венчании завтра утром.

Он поцеловал Грэйнию и спросил:

— Ты не возражаешь против католической церемонии, дорогая? Покажется странным, если моя невеста будет принадлежать к другой церкви.

— Поскольку мы собираемся пожениться, мне совершенно все равно, какая церковь совершит обряд, но если для тебя это что-то значит, то я была крещена как католичка.

— В самом деле? — немного недоверчиво спросил граф.

— Папа был католиком, а мама нет. Венчались они по католическому обряду, и в католической вере меня крестили.

Граф все еще смотрел на нее с некоторым удивлением, и Грэйния продолжала:

— Боюсь, что папа не был, что называется добрым католиком даже и в Англии, а когда мы приехали на Гренаду, он убедился, что британцы не признают католицизм из-за своих антифранцузских настроений, и вообще перестал посещать церковь.

Ей почему-то подумалось, что граф смущен ее словами, и она начала объяснять дальше:

— Когда мама бывала в Сент-Джорджесе, она посещала протестантскую церковь и по воскресеньям иногда брала с собой меня, но дорога была длинная, да и папа не любил оставаться один, так что все это происходило очень редко.

Граф теснее прижал ее к себе.

— Когда ты выйдешь за меня замуж, любимая, — сказал он, — то станешь доброй католичкой, и мы вместе возблагодарим Бога за то, что он дал нам возможность найти друг друга. Я чувствую, что отныне он примет нас под свое покровительство и защитит.

— Я тоже чувствую это и стану делать все, о чем ты меня попросишь.

После этих слов Бофор поцеловал ее, и они разомкнули объятия, только услышав, что Анри уже в кухне и, по-видимому, занялся приготовлением обеда.

Граф отправился к священнику, а тем временем появился Жан с одним из чемоданов Грэйнии, и она принялась разбирать свои наряды.

Она искупалась, и это ее освежило после жаркого и тревожного дня; ей не хотелось лишать графа его спальни, но Жан заявил, что таков приказ хозяина, и Грэйния перестала возражать.

Раздеваясь, она думала о том, что завтра они уже будут вместе, что Бог не только избавил ее от Родерика Мэйгрина, но и дал ей мужа, о каком она мечтала.

С жаром произнесла она католические молитвы; так молился граф, так и она станет молиться впредь.

Вскоре Бофор вернулся; он переодевался в соседней комнате, куда Жан принес его вечерний костюм.

Грэйния к этому времени выбрала и надела красивое платье, потом, как могла, изящнее уложила волосы.

Ей ужасно хотелось, чтобы они снова стали светлыми, но она не забывала наставлений графа — думать по-французски, быть француженкой, чтобы никто не заподозрил в ней врага.

— Как только я стану графиней де Ванс, у меня не будет необходимости притворяться, — объявила она своему отражению в зеркале. — У меня появится самый прекрасный титул на свете!

Она все еще смотрелась в зеркало, но думала при этом о графе; в дверь постучали, и Бофор вошел в комнату.

— Я решил, что ты уже готова, любовь моя.

Она встала со стула перед туалетным столиком, он протянул к ней руки, и Грэйния подбежала к нему.

Он не поцеловал ее, но в глазах у него была бесконечная нежность.

— Все улажено, — сказал он. — Завтра ты станешь моей женой. Мы будем спать вместе на постели, на которой спал еще мой дед. Она стала такой неотъемлемой принадлежностью моего дома, что я не мог не взять ее с собой.

Он подошел чуть ближе, и Грэйния спросила:

— Ты и вправду женишься на мне?

— Ты будешь моей женой, и мы вместе преодолеем все трудности на жизненном пути.

Он обвел глазами комнату и сказал:

— По дороге из церкви я думал, что, по крайней мере, какое-то время нам не придется голодать.

Он посмотрел на картину Буше, и Грэйния вскрикнула.

— Ты собираешься продать эту картину? — спросила она.

— Я получу за нее хорошие деньги от голландца, который живет на острове по ту сторону границы, — ответил граф. — Сохраняя нейтралитет, они там скорее выиграли в результате войны, чем потеряли.

— Но ты не можешь продавать фамильные ценности!

— Сейчас у меня есть только одна ценность, которой я по-настоящему дорожу.

Он прижался губами к ее губам и таким способом лишил ее возможности выражать протест.

Они спустились вниз рука об руку, и Жан сервировал для них восхитительный обед, приготовленный Анри; после еды, когда они остались одни, граф сказал:

— Я договорился с экономкой священника, что она переночует здесь и тем самым исполнит роль дуэньи. Не хотелось бы, начиная нашу жизнь, шокировать французских матрон Сен-Мартена. Языки у них работают ничуть не хуже, чем у женщин в любой другой части света.

— Ты будешь ночевать на корабле?

— На той самой кровати, на которой ты спала в прошлую ночь. Стану мечтать о тебе, а завтра мои мечты обратятся в действительность.

— Я тоже буду мечтать.

— Я люблю тебя! — сказал он. — Я люблю тебя так сильно, что каждую минуту мне кажется, будто я достиг своих высших душевных возможностей в этом чувстве, но потом начинаю любить тебя еще больше. Что же ты сотворила со мной, любимая, если я ощущаю себя мальчуганом, впервые влюбленным?

— Но ведь ты, наверное, любил многих женщин. Граф улыбнулся:

— Я француз. Я нахожу женщин весьма привлекательными, но в отличие от большинства моих соотечественников я еще совсем молодым отказался от брака по расчету, и до сих пор я никогда — и это истинная правда! — не встречал женщины, с которой хотел бы связать себя на всю жизнь.

— А что, если я разочарую тебя?

— Ты меня никогда не разочаруешь. Когда я смотрел на портрет, который считал твоим, я твердо знал, что передо мною образ женщины, единственно мне нужной, а когда увидел тебя во плоти, понял, что недооценивал и свои желания, и то, что ты можешь мне дать.

— Ты в этом уверен? — спросила Грэйния.

— Совершенно уверен, — ответил он. — Дело ведь не только в том, что ты говоришь или думаешь, но, прежде всего, в том, какая ты есть. Твоя прелесть, которую я оценил, едва взглянув на тебя, сияет, словно огонь маяка, и окружает тебя аурой чистоты и доброты, дарованной тебе самим Богом.

— Ты говоришь мне такие удивительные вещи! — в волнении крепко стиснув руки, воскликнула Грэйния. — Но я отчаянно боюсь, что не смогу дать тебе то, чего ты ждешь от меня, и тогда ты уплывешь далеко и оставишь меня.

Бофор покачал головой:

— Ты должна узнать, что я бросаю ремесло пирата. Когда мы поженимся, я поговорю об этом со своими друзьями, и мы вместе решим, как нам зарабатывать себе на жизнь иным способом.

Он ненадолго задумался, потом продолжил:

— Как я уже говорил, я продам кое-что из своих вещей, чтобы мы не голодали, а потом, я уверен, Господь не оставит нас, и мы в более или менее короткий срок вернемся на Мартинику.

Он говорил так вдохновенно, что у Грэйнии выступили на глазах слезы, и она протянула к Бофору руки.

— Я стану молиться и молиться, — сказала она, — а ты, любимый, научишь меня быть хорошей, чтобы молитвы мои были услышаны небом.

— В этом отношении ты не нуждаешься в уроках, — ответил граф, — но есть многое другое, чему я собираюсь тебя научить, моя обожаемая, и я думаю, ты догадываешься, что я имею в виду.

Грэйния покраснела, потом пробормотала почти неслышно:

— Надеюсь, ты будешь доволен… своей ученицей.

Граф встал из-за стола, помог Грэйнии подняться, обнял за талию, и они пошли в гостиную.

При свечах гостиная выглядела чудесно, и Грэйнии казалось, что они находятся в старинном французском замке или в одном из тех дворцов, о которых она читала в книгах, купленных матерью, когда училась французскому языку.

Она хотела сказать Бофору, что не вынесет, если вещи из этой комнаты будут проданы, но спохватилась и промолчала. Она совершила бы ошибку, расстроив графа и вынудив его сильнее переживать приносимую жертву.

«В конце концов, у меня тоже есть деньги», — подумала она.

Ведь если ее английские соверены перевести во французские франки, получится весьма значительная сумма.

Она улыбнулась, обрадованная тем, что внесет свою долю в их семейный бюджет, и граф спросил:

— Что, кроме счастья, вызвало у тебя улыбку, моя маленькая?

— Я обрадовалась, что у меня есть какие-то деньги. Завтра они по закону станут твоими, но прежде, чем ты из гордости откажешься от них, я хочу предложить, чтобы они стали моей долей в твоих расходах на твоих друзей и других членов команды. В конце концов, это ведь моя вина, что они больше не могут оставаться пиратами.

Бофор прижался щекой к ее щеке.

— Я обожаю тебя, моя единственная, — сказал он, — и я не собираюсь спорить, потому что, как ты уже говорила, это твоя вина, что мы должны осесть на месте и вести себя как респектабельные французы. Но прежде, чем мы продадим корабль, что, без сомнения, принесет немалые деньги, нам следует сплавать на Гренаду, сообщить твоему отцу о смерти твоего кузена и убедиться, что у него самого все благополучно.

— Мы можем это сделать? — спросила Грэйния. — Я очень беспокоюсь о папе, особенно когда он вместе с мистером Мэйгрином.

— Мы отправимся вместе, так будет лучше всего. Ведь твой отец должен узнать, что ты вышла замуж, хоть и вряд ли примет благожелательно зятя-француза.

Грэйния рассмеялась:

— Отец не станет возражать. Вспомни, что он ирландец, а ирландцы никогда не любили англичан.

Граф тоже рассмеялся:

— Я об этом и в самом деле забыл! Ну что ж, если твой батюшка меня одобрит, то, когда наступят более благоприятные времена, он станет приезжать к нам в гости на Сен-Мартен, а ты сможешь бывать на Гренаде.

— Хорошо, что ты так думаешь, — сказала Грэйния. — Ведь я, так или иначе, должна присматривать за папой.

Но она понимала, что это нереально: до тех пор, пока отец дружен с Родериком Мэйгрином, вместе с ней ему не жить.

Она была совершенно уверена, что если Мэйгрин узнает о ее браке с французом, то постарается отомстить: либо сам застрелит графа, либо натравит на него английские власти.

Тем не менее, она должна узнать, что с отцом, и, если он все еще в Мэйгрин-Хаусе, под любым предлогом заманить его в «Тайную гавань».

Там она, по крайней мере, попрощается с ним перед окончательным переездом на Сен-Мартен.

Как это замечательно, что граф в очередной раз предугадал ее желание, почти еще не осознанное!

Ей ужасно захотелось поцеловать его, она прильнула к нему, и он нашел ее губы своими.

Грэйния проснулась очень рано: она была сильно возбуждена, и к тому же снизу доносились какие-то звуки. Очевидно, Жан и Анри уже встали и занялись делами.

В соседней комнате спала экономка священника, пожилая женщина с добрым лицом.

Она явилась накануне вечером, неся с собой фонарь, освещавший ей дорогу по неровной местности возле дома.

— Счастлива познакомиться с вами, мамзель, — обратилась она к Грэйнии. — Отец Франсуа посылает вам свое благословение и ждет вас и месье графа завтра утром к половине десятого, чтобы совершить обряд венчания.

— Благодарю вас, мадам, — отвечала Грэйния. — Спасибо, что вы согласились прийти сюда нынче вечером и составить мне компанию. Это так любезно с вашей стороны.

— Мы все должны делать, что можем для тех, кто пострадал от ужасов войны.

Граф пожелал им доброй ночи и на прощание поцеловал Грэйнии обе руки.

Едва он удалился, экономка сказала:

— Прекрасный человек и добрый католик. Какое счастье для вас, мамзель, найти такого мужа.

— Это и в самом деле счастье, мадам, — согласилась Грэйния, — и я очень благодарна судьбе.

— Я стану молиться за вас обоих, — пообещала добрая женщина, — и верю, что всемилостивый Господь ниспошлет вам всяческое благополучие.

Грэйния была уверена, что так и будет; она лежала на роскошной кровати и думала, как же она счастлива. И, конечно же, мама знает о ее счастье.

«Как же это все так сложилось? Я и предположить не могла, что избавлюсь в самую последнюю минуту от этого чудовищного Родерика Мэйгрина!» — твердила она себе.

Она снова и снова произносила молитвы, отрывочные и почти бессвязные, потому что, даже молясь за графа, не могла не вспоминать о его поцелуях, пробудивших в ней особенные, неведомые до сих пор ощущения.

Ранним утром комната наполнилась солнечным сиянием, и Грэйния увидела в этом доброе предзнаменование.

Снаружи распевали птицы, и яркие краски бугенвиллии соперничали с пестрым разноцветьем растений, обвивающих веранду, а море сверкало, словно радовалось свадьбе Грэйнии.

У нее не было подвенечного платья, но среди вещей, купленных для Грэйнии матерью, было платье, предназначенное для представления ко двору.

Оно было белое, как и полагалось дебютантке, но его прислали от портнихи уже после того, как мать Грэйнии скончалась.

Грэйния хотела, было отослать его обратно — ведь теперь в нем уже не было надобности. Но потом она подумала, что для нее унизительно вступать в переговоры по поводу оплаты за уже не нужный ей наряд, оплаты, которую она, по существу, уже не могла себе позволить.

Она отдала деньги и увезла платье с собой на Гренаду.

Теперь Грэйния вытащила платье из чемодана и решила, что хоть оно и чересчур изысканно, однако вполне подходит для невесты и, может быть, она в этом платье понравится Бофору.

У нее не было вуали; она сказала об этом экономке, которая пришла в спальню помочь невесте одеться, и та немедленно отправила Жана в дом к священнику.

— У нас есть вуаль, мы ее иногда одалживаем невестам, если они являются в церковь только в веночке, а это отец Франсуа считает недостаточно уважительным по отношению к дому Божьему, — объяснила экономка.

— Я буду рада, если вы сделаете и для меня такое одолжение, — ответила Грэйния.

— С удовольствием! — сказала экономка. — И я сделаю вам веночек лучше всякого покупного.

Она послала Анри в сад, и вскоре тот вернулся с корзиной, полной белых цветов; экономка уселась в спальне у Грэйнии и сплела веночек весьма искусно.

Вуаль была сшита из очень тонкого кружева. Она падала Грэйнии на плечи и придавала ей воздушный вид; поверх вуали водрузили веночек, и экономка, отойдя на некоторое расстояние, чтобы оценить дело рук своих, произнесла почти благоговейно:

— Вы очень красивая невеста, мамзель. Нет мужчины, который не пришел бы в восторг от такой прелестной жены.

— Надеюсь, что вы правы, — сказала Грэйния. Когда она спустилась в гостиную, где ее ждал граф, то по выражению его лица сразу поняла, какое впечатление произвела на него.

Он долго молча смотрел на нее, потом произнес очень тихо:

— Никто не может быть прекраснее. Она улыбнулась ему из-под вуали:

— Я люблю тебя!

— Позже я постараюсь выразить тебе, как сильно я тебя люблю, — ответил он, — а сейчас я не смею до тебя дотронуться. Я хотел бы упасть перед тобой на колени и зажечь перед тобой свечи, потому что не просто люблю, но боготворю тебя.

— Ты не должен говорить такие вещи, — запротестовала Грэйния. — Боюсь, что я недостаточно для этого хороша.

Он только усмехнулся, поцеловал ей руку и сказал:

— Карета ждет у дома. Команда считает, что лошади недостойны везти ее. В экипаж впрягутся все мои друзья-пираты. Вот так мы с тобой и поедем в церковь.

Грэйния вскрикнула в изумлении, а когда вышла из дома, то увидела, что все молодые члены команды корабля приготовились двигать вперед легкий открытый экипаж, украшенный теми же белыми цветами, из которых был сплетен веночек Грэйнии. На сиденье кареты лежал белый букет.

Наконец они двинулись к церкви — волшебный, сказочный свадебный кортеж!

Граф крепко держал руку Грэйнии в своей, пока они спускались по узкой дороге, ведущей к ближайшей деревне.

Деревня состояла всего из нескольких маленьких домов — настоящих «пряничных домиков» с балкончиками из узорной железной решетки.

Дома выстроились по берегу моря, а за ними поднималась красивая панорама крутых холмов.

Маленькая старинная церковь полна была народу; священник ждал невесту и жениха в дверях и ввел их в церковь, где уже собрались друзья графа и все те, кто не участвовал в доставке к церкви экипажа жениха и невесты.

Грэйнии церемония венчания показалась чрезвычайно трогательной; вместе с запахом ладана к небесам словно бы возносились ее молитвы, и сам Бог благословлял их брак и их любовь.

С глубоким волнением смотрела она на обручальное кольцо, надетое на палец, но еще сильнее волновалась, когда Бофор, стоя рядом с ней на коленях, произносил с проникновенной искренностью священные обеты брака.

Прошлым вечером она задала ему вопрос:

— Ведь я выхожу за тебя замуж как твоя кузина, будет ли этот брак законным?

— Я так и думал, что ты спросишь об этом, — сказал Бофор. — Как ты знаешь, к нам будут обращаться только по именам, данным при крещении. Я сообщил священнику, что тебя окрестили именем Тереза Грэйния.

— Я считала, что я Габриэль.

— А я решил, что Габриэль Грэйния труднопроизносимо.

Они рассмеялись.

— Тереза — очень милое имя, оно мне нравится, — заявила Грэйния.

Во время службы она узнала, что у ее мужа несколько имен, когда он заговорил:

— Я, Бофор Франсуа Луи…

Венчание кончилось, их повезли в том же экипаже домой, и по дороге Грэйния думала лишь о человеке, который сидел рядом и шептал ей на ухо слова любви.

В дом явились все, кто присутствовал на церемонии, и еще несколько друзей из обитателей острова. Все пили за здоровье новобрачных и отдали должное еде, на приготовление которой, как подумала Грэйния, Анри потратил большую часть ночи.

Настроение у всех было самое солнечное, много смеялись и шутили.

Мало-помалу и с большой неохотой гости начали расходиться.

Первыми ушли друзья из числа островитян, потом священник и его домоправительница, а к тому времени, как наступила сиеста, отправились на корабль и члены команды.

Грэйния осталась наедине со своим мужем; она повернулась и подняла к нему лицо.

— Я считаю, — заговорил он, — что нам лучше и удобнее провести сиесту, избавившись от наших парадных одеяний. Я ужасно боюсь испортить твое великолепное платье.

— Оно предназначалось для Букингемского дворца, — ответила Грэйния, — но гораздо, гораздо больше подошло для того, чтобы венчаться в нем с тобой.

— Согласен, — с улыбкой произнес граф. — К чему нам короли и королевы, когда нас двое, и мы принадлежим друг другу?

Он на руках отнес ее вверх по лестнице, и когда они оказались в спальне, Грэйния увидела, что кто-то — скорее всего Жан — опустил маркизы, и в комнате стало сумрачно и прохладно.

Благоухали цветы — Жан, видимо, срезал их в саду, пока они возвращались из церкви, и поставил в большие вазы на туалетном столике и по обеим сторонам кровати.

— Моя жена! — очень нежно проговорил Бофор. Он снял с головы у Грэйнии веночек, поднял вуаль и долго смотрел на любимую.

— Ты и в самом деле существуешь! — обняв ее, произнес он, словно обращаясь к самому себе. — Когда нас венчали, я почти боялся, что ты богиня, лишь на краткое время спустившаяся с горной вершины, или нимфа водопада.

— Я существую, — сказала Грэйния, — но, как и тебе, мне все кажется, что это сон.

— Если это так, — ответил Бофор, — давай продлим сновидение.