Тайные улицы, странные места [СИ]

Глава 13

В кабину маленького грузовичка с жестяным с виду кузовом они поместились втроем. Отан сидел за рулем, выставив в окно загорелый локоть, а бороду подав вперед, насвистывал что-то еле слышное в шуме мотора, громыхании колес и приглушенном звяканье бутылок, набитых в десяток черных мешков, сваленных сзади. Женя устроилась почти посередине, сложив руки на коленях, чтоб не мешать, а Женька прижался к дверце, тоже выставляя руку и наслаждаясь ветром и скоростью. На ухабах степной грунтовки машину трясло, сиденье поддавало снизу, Женя валилась на его плечо, смеясь, снова выпрямлялась. В раскрытые окна влетала сушеная глинистая пыль, чаячьи вопли и журчание летающих вокруг проводов щурок. Чайки — толстые, с пестрыми в черных крапинах крыльями, возились в стерне, перелетали дорогу, кажется, ничуть не жалея, что море далеко, даже за степным горизонтом его не видно.

Ехать было долго, говорить из-за шума быстро устали. И Женька просто сидел, разглядывая пологие подъемы и плавные низины, в которых проплывали иногда то ставки, окаймленные щетками плавней, то маленькие соленые озера с каймой высохшей соли по берегам.

Степь была совершенно огромной, размеры ее определялись редкими далекими машинами, что ехали по другим дорогам, таща за собой шлейф пыли. Казались крошечными, с фасолину, а то и меньше. Сверкали таким же крошечным солнцем, отраженным в стекле.

На холме остановились, Отан вышел, обходя муравейчик, встал лицом в сторону дымчатой полосы морской воды на горизонте. И вытащив пачку, закурил. Женя посмотрела с неодобрением, но ничего не сказала. А Женька быстро прошел вперед, чтобы с самой высокой точки холма, поросшей жесткими пучками серой травы, насмотреться на плоскую ширину большого соленого озера, которое лежало в последней перед морем низине. Огромное, белое, озеро держало в центре плоскую пленку воды — след недавно прошедшего ливня, а к берегам белую соль оттеняла рыжая полоса соли красной. Наверное, решил Женька, в земле много железа, вот оно и выступает на белизне.

Ужасно хотелось побежать вниз, ступить на белую корку, похожую на сверкающий лед. Но быстро туда не сбегаешь, вон на берегу в тени маленького обрыва сидят двое, разложив на коврике припасы. И кажется — не люди, а малюсенькие куклы, размером в половину его мизинца.

— Мы потом сходим, — Женя подошла сзади, встала рядом, держа руками подол светлого платья, — ну, если все, если хорошо все будет.

Женька хотел спросить, а что может быть плохо? Но вокруг стоял такой радостный поднебесный свет, внизу сверкала озерная гладь, плоская вода отражала далекие и такие же плоские, только чуть поднятые над солью, холмы, а за ними — мягко синела полоса моря, что не хотелось нарушать настроение. И потом, решил он — разве Женя позволила бы ему втянуться в какое-то совсем опасное дело? И сам Отан тоже. Несмотря на свои язвительные подколочки, видно, как он любит девочку и с уважением прислушивается к ее мнению и словам. Даже если на самого Женьку ему наплевать, то на нее — нет. И все же, быстро подумал Женька, надо бы узнать, кем она ему приходится. Снова спросить прямо и добиться ответа. Вопросов, на которые Отан и Женя не отвечали ему, скопилось не так, чтоб много, но они были. Он ей дядя? А где ее родители? Где Отан работает, вернее, откуда берет деньги, чтоб жить, и на бензин вот. Откуда приехала, в гости к нему, что ли?

Были и другие вопросы. Женька так и не узнал, куда ведут переходы, связанные с цифрами Числовника. И вот еще — собачий лай в усадьбе слышался часто, а сама псина — где? Будка есть, около нее валяется цепь, вернее, аккуратно повешена на толстую ветку абрикоса, но на цепке — расстегнутый ошейник. Да и прочее, о чем Женька, удивляясь, иногда спрашивал (как о своем непонятном перемещении с Молодежного пляжа), а иногда не успевал, после забывая. Потому что, когда он с ними, то постоянно случается новое, и не обязательно внешнее. То есть, даже когда они с Женей тихо сидят на корточках, обклеивая потерянными стекляшками полукруглую скорлупу граненой комнатки лабиринта, молчат, думая каждый о своем, то мысли, что посещают голову, тоже новые, кажутся очень важными, и требуют внимания, отодвигая любопытство.

Так что все опасения, связанные с Моряной, Женька пока отодвинул. Они едут, мама его отпустила без всяких споров. Даже с Капчой он успел переговорить по телефону, и тот Женьку насчет своих проблем временно успокоил, радостно проорав, что Ана свалила на неделю с родителями, а если повезет, то и до самой школы ее не будет, паршиво, конечно, что никаких лямуров с ней не получилось, но ничо, доложил Капча через какой-то грохот и крики, на уроках наверстаю. И придурок Норис тоже уехал, со своими шестерками, куда-то они подались из города — то ли дела решать, то ли отдыхать в последние теплые денечки. А шумно в мобильнике, это потому что Капча работу себе нашел. Быстро, весело и бабла срубит. Какую? А это, Смола, пока секрет и сюрприз, а то набежите и все расхватаете, вот приедешь со своих поездочек, все расскажу.

Дорога на склоне вдоль озера была тоже наклонена и Женя, пытаясь сидеть прямо, все равно сваливалась в сторону, прижимая Женьку к самой двери. Отан посматривал сурово, но больше волновался, хорошо ли закрыта дверца, а то собирай вас тут, заявил Женьке, вытягивая длинную руку и проверяя дверь. На внутреннем сгибе локтя, прямо перед Женьким носом оказалась татуировка — в один цвет, длинный клинок, пронзающий звезду с неровными острыми лучами. Или то был жезл для этой самой звезды, и она находилась на его вершине, Женька не понял, не пялиться же на чужой рисунок во все глаза. Отан интерес отметил, довольно хмыкнув в свою густую бороду, торчащую в разные стороны. Прищурил глаза и снова немузыкально засвистел. А солнце уже клонилось к горизонту, еще достаточно высоко, чтоб греть в окно совсем по-летнему, но свет вокруг сделался желтым, потяжелел, словно его можно набрать в ладони, как воду.

Потом они ехали по широкой косе, отделяющей озеро от морской воды, и Женька вертел головой, чтоб видеть и оранжевое сверкание соляных пластов, и тяжелую синеву, покрытую чередой белых гребешков. Ветер теперь влетал в окно, ерошил густые волосы Отана, взметывал светлые волосы Жени и, облапав горящие Женькины скулы и нос, вылетал в сторону озера, оставляя в машине резкий запах моря и свежих водорослей.

Женька искал глазами Моряну, как рассказала девочка — домик из старых досок, наверное, под шиферной крышей. Но широкая полоса песка чуть ниже укатанной дороги из старого битого асфальта, была совершенно пуста. А потом муравейчик зарычал, затрясся, переходя на нужную скорость и пополз вверх, по отходящей от асфальта совсем уже разбитой, с глубокими колеями, грунтовке. Они взбирались на обрыв, оставляя море внизу, а озеро — позади. Женьку это немного разочаровало, он уже вообразил себе домишко, стоящий практически на песке, у самой воды.

— Моряна, — сказала Женя.

И он увидел именно его — воображенный дощатый домик, чей силуэт на фоне сверкающей под солнцем воды прерывал длинную кромку обрыва. Рядом с домиком возвышался ветряк, крутились лопасти, сливаясь в дымчатый круг.

Переваливаясь на выбоинах, рытвинах и ухабах грунтовки, муравейчик подкатил к домику и, тыркнув, замолчал. Шум волн заполнил уши, заорали чайки и зашелестела трава, такая же высушенная, как по всей степи, через которую ехали часа полтора, прикинул Женька, выбираясь и спрыгивая на звонкую землю.

— Мешки, — сказал Отан, снова вытаскивая из кармана сигаретную пачку, — выгрузим и валяйте на берег, успеете выкупаться. Эжени?

— Ньерд? — отозвалась девочка, оглядываясь с самого края обрыва, куда ушла сразу же.

— Моряну покажешь завтра. Пока будете плескаться, уже стемнеет.

Та кивнула. Женька посмотрел вопросительно, не понимая толком, о чем они — домик вот он, и им там спать, при чем тут темнота и что показывать. Но внизу море гнало к берегу белых барашков, а пропылились так, что на зубах поскрипывало. Лучше и правда, побыстрее выгрузить мешки, в которых, наверное, половина бутылок уже побилась. И — купаться.

Купались в самый закат. Солнце садилось за обрыв, рисуя домик, ветряк и низкий проволочный забор черными, четко очерченными силуэтами. Вода была теплой, а ветер, гуляющий по песку, прохладным, потому долго задерживаться внизу не стали, вытерлись и побежали наверх.

За стеной домика, где из камня был сложен очаг, Отан занимался хозяйством, кипятил чайник, когда-то белый, а сейчас измазанный копотью, и разливал кипяток в металлические миски, куда уже высыпал суповую вермишель из быстрых пакетов.

Переодевшись, ребята зажгли пару свечей в банках, на донышках которых был насыпан песок, и уселись рядом с костром на обтесанные камни, держа на коленях горячие миски. Заедая суп резаными помидорами и хлебом, совершенно уставший Женька смотрел на тлеющие угли, вспоминал, как ныряли, а еще — плавный поворот пляжа, выступ обрыва, который из-за этого поворота мешал увидеть берег дальше. И странные звуки, которые доносились оттуда, из-за неожиданного этого поворота. Какое-то эхо, звонкое грохотание, удары, и как будто резко сыпалось что-то, но как будто — в воде, то есть, сила звуков связана была с ударами и плеском волн.

— Что это там? — спросил он у Жени, услышав.

Но она засмеялась и ответив:

— Сказано тебе — завтра!

… нырнула, сразу потерявшись в белых ветреных гребешках, а вынырнула совсем далеко, закачалась в волнах мокрая голова. И Женька, закусив губу и нахмурившись, забыл о вопросе, кинулся догонять, то кролем, то заныривая и проплывая несколько метров под водой.

Ночью он резко проснулся. Открыл глаза, глядя в кромешную темноту над собой. Мерзла ступня и он подергал ногой, стараясь расправить одеяло, не садясь и не шаря по нему руками, как делал дома, чтоб сохранить сон, не давая ему улетучиться. Прислушался. У другой стены тихо дышала Женя, укрытая до подбородка, в темноте было видно только смутно белеющее лицо. А в приоткрытую дверь слышались ночные звуки. На фоне бесконечного шума волн кричала где-то ночная птица, и этот странный морской звук тоже пришел, и стал слышным, далекий — он был. Ветер утих, догадался Женька, подтягивая одеяло к подбородку. Потому все слышно лучше. И снизу тоже. А еще Отан. Не спит, слышно — разговаривает за стеной, сидит, наверное, у костра.

Женьке сквозь сон стало смешно. Сидит большой бородатый дядька, беседуя сам с собой. Слов не понять, но вот слышно — спросил.

Но вместо ожидаемого ответа, произнесенного тем же отановым голосом, в мерный шум волн вплелся совсем другой голос — женский. Сказала с мягким упреком:

— Норзер-Этезий…

И дальше шум волн съел слова, оставив лишь интонации.

Глаза Женьки распахнулись, уши, кажется вытянулись, ловя звуки беседы.

— Чинук? — спросила женщина, — ты уверен? Он кажется таким. Таким обыкновенным…

— Фейе редко ошибается, моя дорогая. Редчайше.

— Я знаю. Но время…

Шум волн мешал, врываясь в слова, заполнял их собой, перемешивая значения.

— Сама… А ты?

— Помню, конеч… Но бывает…

И вдруг все стихло. Вообще все. В звенящей тишине женский голос сказал:

— Он мал и ничтожен, как крупица соли на ладони Кой-Аша среди миллиардов таких же крупиц. Но если наша девочка выбрала, то пусть рискнет. В конце-концов, таких крупиц у мироздания несть числа.

— Я…

Волны, словно спохватясь, продолжили свою мерную жизнь. Женька приподнялся, решая, спустить ли ноги, подкрасться к двери, высунуться, вдруг услышит яснее. Они же про него, точно — про него! Или нет?

Но тут же лег, зажмуриваясь и почти не дыша. В двери вошел Отан, кашлянул тихо, в два шага оказываясь между коек. И долго, кажется, целую вечность, стоял неподвижно, возвышаясь над спящими. Потом зашуршал под койкой Жени, тихо прозвенели пряжки. Вышел, прикрывая дверь, и было слышно, расправив спальник, улегся сбоку от входа, где была сколочена у стены широкая крепкая лавка.

Наутро, совершая обыденные утренние дела, Женька одновременно поднывал внутри от любопытства и нетерпения, а еще — возвращался мыслями к ночной беседе Отана с кем-то, и раздумывал, спросить ли Женю. А вдруг просто приснилось? Когда уселся перед очагом и, обжигаясь, пил мелкими глотками горячий кофе из жестяной кружки, мысль о сне вдруг продолжилась непонятно откуда пришедшим воспоминанием. Ночной голос вызвал в памяти лицо. И вот о нем Женька мог поклясться, никогда в жизни он его не видел. Разве что приснилось. А значит, думал он с облегчением, но и разочарованием, беседа о мириадах соленых частиц на ладони Кой-Аша — наверняка, такой же сон. Такой же, как это узкое ледяное лицо с огромными глазами, полными кристалликов льда. Соль и лед, они так похожи…

— Озеро, — он поставил кружку на колено, зашипел, приподнимая, обратил взгляд на Женю, которая, блестя умытым лицом, тоже пила кофе напротив, — оно как называется?

— Кой-Аш, — ответила Женя, — ты не знал разве? На всех картах есть.

— Ну да. Да. — он поднял кружку повыше, потому что снова обжег коленку, когда она это сказала.

— Туристов стало больше, — вздохнула Женя, повертываясь к далекому спуску, за которым, по той же дороге, по какой ехали вчера они, спускался небольшой караван из пяти машинок, — вон, приехали, будут бродить.

Наверное, я его слышал раньше, это название, уговорил себя Женька, снова принимаясь за кофе. Если на картах оно есть. Конечно.

— А сюда? К вам сюда не заезжают?

Женя улыбнулась, теперь уже глядя в сторону разбитой колеи грунтовки.

— Дорога плохая, — понял Женька, — но щас джипы всякие. Им и дорога не нужна.

— Кой-Аш умен.

Они подняли головы — тень Отана заслонила утреннее солнце, стоящее над морем.

— После дождей древний Кой-Аш меняет свои берега. Еще у него есть соленые туманы и жаркое марево. Он сам знает, что и кому показать. Вы собрались сидеть тут до вечера?

Моряна, вспомнил Женька, в один глоток приканчивая кофе и прихватив на язык горькой гущи. Мешки и еще одна какая-то моряна.

— Я все, — вскочил, ставя кружку на плоский камень.

Отан выразительно хмыкнул. Женя забрала обе кружки и ушла за угол, где под стеной на узкой грядке пламенели оранжевые бархатцы. Загремела там ведром, черпая из него воду и споласкивая грязную посуду.

А потом, когда вместе они быстро навели порядок у очага, Женька получил во владение два увесистых мешка и побрел следом за Отаном, который, не напрягаясь, тащил сразу четыре, ухватив завязки в огромные кулаки.

Они шли по-над морем, которое мирно плескалось внизу, полное невероятной утренней синевы, позлащенной невысоким еще солнцем. Под ногами рассыпалась пересушенная зноем глина, Женька спотыкался о жесткие кустики полыни и ржавой осоки, и почти сразу захотелось пить, так неудобно было идти с грузом, и вообще — непонятно куда — обрыв тянулся и тянулся, весь одинаковый.

Щель оврага так глубоко и отвесно уходила вниз, совсем незаметная на поверхности обрыва, что он испугался — свалится, занеся ногу для следующего шага, и только потом понял, что до разлома еще пара метров.

Трещина могла вместить в себя небольшой дом, но книзу сужалась крутыми склонами из глиняной крошки, оставляя место только для узкой тропинки.

Отан направился в сторону степи, и там, где края оврага заросли сухой травой, стал спускаться, через пару шагов косматая голова поравнялась с краем, потом скрылась. Женя пошла следом, таща свой мешок, и Женька, удобнее перехватив груз, тоже шагнул на вылощенную траву, полегшую на узкой тропинке. Когда спустился на дно расщелины, Отан уже исчез впереди за поворотом, а девочка ждала, поставив мешок на землю.

— Ого, — Женька задрал голову к полосе неба, отрезанной высокими склонами, — тут наверх и не выберешься, да?

— Пойдем скорее. Нельзя тут быть, если Отан уже у Моряны.

Она подхватила мешок, и Женька заторопился следом. Хотел еще спросить, на ходу, но в узкой расщелине собрался ветер, дул в лицо и становился все сильнее. Выл на разные голоса. Еще усилившись, швырнул в скулу горсть мелкой земляной крошки.

Почти бегом они выскочили на песок, и Женька зажмурился. Не от света, а от бескрайности воды и неба над головой. А потом открыл рот, с изумлением разглядывая нечто, выступающее из плещущей воды.

— Моряна, — Женя протянула вперед свободную руку, — нам надо туда принести. И вернуться за остальными мешками.

Пересекая рыхлый песок, Женька все пытался сообразить, на что похожа Моряна. На старый бетонный дот, наполовину затонувший? Или на хайтековскую скульптуру динозавра, что нагнулся попить морской воды? Или на рубку выброшенного на мель каменного корабля?

Серые плиты, врытые глубоко в песок, уходили в воду, там поднимались, как два коротких параллельных пирса — на конце одного стоял сейчас Отан и ветер трепал косматые волосы, задирая бороду к лицу. Плиты было сложены неровно, как будто их кто набросал, но верхняя часть имела плоскость для передвижения, с небольшими железными трапиками между плитами низкими и высокими. А внутренняя, узнал Женька, волоча мешки уже по верху одного пирса, была гладкой, там плиты соединялись встык, почти без щелей. Но посредине торчали еще плиты, поменьше, и волны, врываясь с моря в бетонные берега, ревели, кидались на препятствие, будто хотели его разрушить, но вместо этого разбивались сами, ахали, падая на крупный песок, таскали его, забирая с собой и принося на место утащенного — новый. Красивый крупный песок, желтый с белым — осколки раковин и камней. Из-за драчливости воды тут стоял неимоверный грохот, и в самых неожиданных местах вздымались пенные фонтаны. Женька мгновенно промок, выпустил из рук скользкий полиэтилен и, ошеломленно вертя головой, вдруг заорал от восторга, засмеялся, вытирая мокрое лицо совершенно мокрыми руками.

— Моряна-а-а! — орал он, подставляя лицо и руки взметнувшемуся из-под ног соленому фонтану.

Женя рядом тоже смеялась, придерживая свой мешок ногой у невысокой стеночки. Насквозь мокрая, убирала со лба промокшие прядки.

Отан замахал руками, запел что-то сочное, вертясь и приплясывая. А потом, указав на мешки, сваленные у ног ребят, нагнулся к своим. Вытащил пару бутылок и с размахом швырнул вниз, целясь в бетонный выступ посредине водяного потока.

Брызнувшие внизу осколки сразу накрыла морская вода, зашипела, к шуршанию песка и грохоту волн добавился тот самый, услышанный вчера Женькой звук — звон стекла, когда его метут, толкая, а стекляшки беспорядочно пересыпаются в движении.

— Скажешь — круто? — орал Отан, швыряя в волну еще бутылку и еще одну, — как вы там говорите, а? Суперски? Классно? А-а-а вот! Я скажу — забава для парней. Всех возрастов! Давай, мастер Юджин!

Женька неловко растрепал завязки, выпрямился с двумя тяжелыми бутылками из-под шампанского. Но девочка придержала его руку.

— Жди. А то полетит в лицо! Волна, видишь?

В узкое горло моряны влетела волна, собралась в тугую струю, рыча кинулась на срединный камень. И, за секунду до того, как бетонный пень исчез в бурлении пены, Женя плавно кинула бутылку. Волна расшиблась, отдавая осколки не воздуху, а воде, та потащила, перемешивая с песком, катая, стучась ими в бетонные высокие стены.

Правильно бросить у Женьки получилось не сразу. И девочка, покачав головой, показала другой способ — нагнувшись над краем, так, что Женьке сразу захотелось схватить ее за подол, а то еще улетит вниз, аккуратно грохнула взятую за горлышко коричневую бутылку о стенку. И следом за осколками прицельно швырнула оставшуюся в руке острую стеклянную розочку.

Зачем это мы? — хотелось спросить Женьке, но кидать бутылки в пенную воду было так весело, что вопрос он оставил на потом.

И еще пару часов они били бутылки, возвращаясь к домику за мешками и таща их вниз через раскаленный воздух над обрывом, через завывание ветра в глиняной расщелине и топая разутыми ногами (кроссовки сбрасывали, выйдя на пляж) по рыхлому песку, а потом — по мокрому бетону Моряны.

Когда закончили, в голове у Женьки стоял непрерывный звон, кожу на лице стянуло от соли, а перед глазами мелькали и вертелись грохочущие фонтаны кипящей от пены воды.

Офигеть, подытожил он сам себе, унося пустые скомканные мешки и оглядываясь на бушующую Моряну, где наверху остался Отан, стоял на самом краю, освещенный полуденным солнцем, раскинув длинные руки и подняв к небу бородатое мокрое лицо.

— Выкупаемся, — сказала Женя, ступая на тропку, ведущую в глубину оврага, — и отдохнем, быстро справились, спасибо тебе.

— Купаться! — он бросил мешки на песок, который под обрывом пророс кустишками сочной зеленой травки, перемешанной с выброшенным из моря мусором — пластиковыми бутылками, кусками белого плавника, обрывками рыбацких сетей — и побежал обратно, выворачивая горячий песок босыми ступнями.

— Женя! — голос девочки догнал его, не сумев остановить, испуганный и сердитый, — куда ты? Нельзя!

— Купаться! — орал Женька, подлетая к мягкому прибою невдалеке от бетонного начала Моряны и на ходу сдирая с себя тишотку, — давай! Можно ж нырнуть тут, с самого края!

Она догнала его у самой воды, толкнула в плечо, разворачивая к берегу. Схватив за руку, резко потянула обратно. Тишотка осталась валяться рядом с мирными пенками маленьких волн.

— Ты чего? — он вырвал руку, стараясь не слишком резко. Остановился, отказываясь идти следом.

— Да скорее же! — она оглянулась на серую громаду Моряны, с неподвижной фигурой Отана на фоне сверкания воды.

И топнув босой ногой по песку, закричала уже совсем сердито:

— Пошли, дурак! Если не успеем!..

Ловила его руку, пихая от воды, лицо покраснело пятнами, рот искривился.

— Да ладно, ты чего? — удивился Женька, уворачиваясь, но все-таки послушавшись, побрел обратно, к черной на коричневом фоне обрыва расщелине с желтой от вытоптанной травы тропкой.

А девочка догоняла и сильно толкала его в спину, так, что он сбивал и ускорял шаги.

Ветер догнал их на самом входе. Рванул волосы, ударил в спины мощным порывом. Женька растопырил руки, споткнулся и упал, жестко прикладываясь коленками к комьям глины. Поднялся, качаясь. И упал снова, переламываясь в талии, как тряпичная кукла, ткнутая в поясницу. Женя схватила его подмышки, помогая встать. В реве ветра не было слышно, что она кричит, но мелькнувшее перед его глазами лицо было насмерть испуганным, с перекошенным открытым ртом. Он хотел сказать, что — не надо, он сам, справится, вот сейчас. И снова поднимаясь, почти оглянулся.

Но позади творилось что-то. Что-то настолько невообразимое, что оглядываться он расхотел. Путаясь в ногах, кинулся, вернее, заспотыкался по узкой тропе, надеясь, что там, под прикрытием стен из сыпучей сухой глины станет потише. Но там, стиснутый узкостью, ветер лишь набирал силу, ревел во всю мощь, неся мимо лица растопыренные ветки полыни, комки старых сетей и горсти колючего песка.

Женька бежал, топая босыми ногами и не чувствуя их. Оглохший, прищуривался, чтоб уберечь глаза от летящего песка, вытягивал перед собой руки, боясь на полной скорости врезаться в стоящую почти вертикально глину. Когда тропинка, совершив свои несколько поворотов, стала подниматься в верхнюю степь, согнулся, касаясь травы пальцами, словно карабкался по отвесной стене. И вылетел на поверхность, кашляя, задыхаясь и хромая подвернутой на случайном камне ногой. Рядом мелькнула Женя, схватила его руку, таща по обрыву подальше от оврага.

Через полсотни метров, подламывая коленки, села прямо на сушеную землю, сминая мокрый подол короткого платья. И засмеялась со всхлипами, осматривая Женьку, который мешком свалился рядом — босой, с лицом, иссеченным ветками и песчинками, в перекрученных длинных шортах. Тронула пальцем алую ссадину, через его живот уходящую на поясницу.

— Ус-пели. Прости. Я не подумала.

— О чем? — у него тряслись губы и говорить было больно.

Женька осторожно потрогал припухающую под ухом скулу.

— О том, что ты такой дурак! Я же сказала — пора идти!

Она почти кричала, но тут же остыла, махнув дрожащей рукой и глядя назад, в сторону оврага, над его плечом.

— Я знал, что ли? — огрызнулся Женька, но тут же раскаялся, — прости. Я ж думал. Нырнем там.

Он хотел еще сказать, но машинально оглянулся тоже, чтоб увидеть, на что она смотрит. И забыл слова, любые.

Из невидимого отсюда оврага поднимался смерч, закручивая в тугую страшную веревку взятую с обрыва коричневую глину, забранный с пляжа желто-белый песок, прихваченную из моря зеленую воду с белыми хлопьями пены. Подрагивал, вырастая будто из-под земли, танцевал толстым телом, свитым в тугую спираль. Цвета перемешивались, затемнялись серым, всасываясь, ползли по телу воздушной струи, а выше, далеко над головами, упершись в небесную синеву, разбрасывались ветвями сказочного дерева, казалось, упираясь в синий потолок огромной ладонью с растопыренными пальцами.

— Елки… — произнес Женька и шепот окорябал горло наждаком. Прокашлялся, завороженно следя за медленной пляской великанских серых пальцев, которые, казалось, ощупывали небо, разыскивая что-то.

— А ты — купаться. Нырять, — упрекнула Женя все еще дрожащим голосом, — вот зря Отан меня не послушал. Я говорила, рано тебе еще.

— А я боюсь, что ли? — сипло возразил Женька, стараясь не представлять, что было бы, догони их смерч на берегу. Или — в ловушке расщелины.

— Нет, — благородно возразила девочка, — не боишься, конечно.

— Да.

— Просто глуп, как цыпленок, и не слушаешь, что тебе говорят!

Она встала, поправляя измятое платье. Женька тоже поднялся, тайком прислушиваясь, как ведут себя колени. Дрожат. Еще не хватало свалиться снова, тут, перед ней.

— Пока Отан работает, выкупаемся и будем делать обед, — Женя пошла к домику, — за мешки попадет нам. Ну, вечером найдем, они наверняка к обрыву прибились, валяются.

— Работает? — пробормотал Женька, следуя за ней и временами оглядываясь на смерч, который, поплясав между землей и небом, сейчас бледнел, размывался, сыпля сверху еле видимые отсюда вещи — морской мусор и выдранную с корнем траву.

Но лезть с расспросами не стал, решив — девочка сама скажет, а он уж прислушается к тому, что именно она говорит. Еще не хватало второй раз вляпаться в опасность чисто по своему идиотизму.

К обеду Отан не вернулся. Ребята поели сами, хлебая из металлических мисок на этот раз не вермишель из пакетов, а полноценный суп с картошкой и дольками помидоров, которые росли в маленьком огороде, вместе с тощей морковкой под редкой тенью кривенькой степной алычи — она давно растеряла спелые шарики плодов, и они желтели на грядках, вялясь на жарком солнце.

Во время супа и чая Женька взглядывал на небо, но там было чисто, белесо, легкая дымка затягивала белый круг солнца, который уже опускался ниже, обещая нормальный тихий вечер. Вот только со стороны Моряны приходил с ветром уже знакомый шум — звонкое шуршание, тех самых осколков, которыми, как представилось Женьке, под завязку набита сейчас бушующая вода, стиснутая бетонными стенками. Набрасываться с расспросами он не спешил, поняв, что девочка все равно скажет лишь то, что посчитает нужным. Но все-таки поинтересовался, подавая ей над цветочной грядкой посуду, которую она споласкивала и ставила на перегретую солнцем лавку:

— А блоки эти? Бетон. Оно и раньше тут было? Или — Отан?..

— Было, — ответила Женя, слегка хмурясь, — тут раньше закрытая была территория, военная часть стояла. Учения всякие. Но очень давно. Отан просто немного все переделал. Ну так…

Она повела в воздухе рукой с влажным полотенцем. И Женька незаметно передернул плечами, представив, как Отан «немного переделывает». Конечно, ужасно хотелось спросить, неужели Отан имеет отношение к смерчу? Вернее, мысленно, Женька по-другому задавал вопрос — это он его сделал? Но в таком виде вопрос казался диким и смешным, хотя… если вспомнить выбитое ветром окно в классе и ветку, которая напала на перепуганного «дэбила» Ромку Емеца…

И все равно, переступить через себя Женька не мог. Как это — взять и начать рассуждать вслух о вещах совершенно ненормальных, в сказке они, что ли? Поздновато в шестнадцать лет снова верить в сказки. А вдруг Женя рассмеется, и опять обзовет его дураком. Или еще хлеще — глупым цыпленком. Второе казалось совсем уж оскорбительным, будто он детсадовец какой.

На берегу, на широкой полосе пляжа стояла прекрасная светлая тишина. Ветер приходил мягкий, ласково овевал кожу, приятно касаясь полученных в овраге царапин. Молча они лениво купались, потом валялись на старом покрывале, брошенном на сухом теплом песке. Следили за солнцем, которое постепенно желтело.

Щурясь, Женька разглядывал крошечные радуги на мокрых ресницах, моргал, смотрел снова и радуги перемещались, но не уходили.

— Жень, — спросил не поворачиваясь, — а родители твои где? Извини, если дурной вопрос.

На молчание повернулся, ожидая увидеть серьезное задумчивое лицо. Но оказалось, лежит один, а фигурка в цветном купальнике сидит почти у воды, черным маленьким силуэтом на фоне мягкого серебряного блеска. И рядом — еще силуэт, чего-то непонятного, с очертаниями, съеденными блеском воды.

Он поднялся и пошел, загребая ногами остывающий к закату песок. Встал в паре метров, и девочка подняла к нему лицо, слегка покрасневшее от солнца и морской соли. Улыбнулась.

— Не дыши.

А он и сам задержал дыхание. Башенка из камней, положенных один на другой, высилась почти в его рост. И казалась совершенно сказочной — плоские камни парили, еле касаясь друг друга неровными гранями, иногда на маленьком балансировал камень побольше, удерживаясь какой-то единственной правильной точкой.

Девочка плавно поднялась, не помогая себе руками, мышцы напряглись, рисуя тени на икрах и бедрах. Не прерывая движения, так же плавно пронесла в воздухе плоский голыш, зажатый в пальцах и легчайше коснулась им верхушки башенки. Волна за их спинами прошумела и откатилась, пришла другая, ушла. Женя незаметным медленным движением разжала пальцы и отвела руку. Голыш не упал, хотя вся башенка пришла в движение, словно пропустила через себя еле видную волну. И снова застыла, став на один камешек ближе к небу.

— Попробуешь? — она шептала, словно звук голоса мог разрушить воздушное строение.

— Уроню. Я рядом, другую.

— Давай.

Женя переложила из левой руки в правую новый камень и замерла, ощупывая взглядом зыбкую башенку.

Женька попятился, стараясь не дышать. Поспешно собирая редко раскиданные по песку плоские кремневые голыши, пожалел, что не прихватили из домика маленький фотоаппарат. Ведь не поверит никто! Верхний камешек башенки парил на уровне Жениного лица.

Свою башню он начал строить в десятке метров от Жени. В десятый раз собирая уложенные то пять, то семь камней, чертыхнулся и сел с размаху, зарывая ноги в песок.

— Да ну. Не получается.

Девочка подошла, садясь рядом и беря один из его камней. Взвесила на руке, прошлась пальцами по неровностям плоских сторон.

— Ты же не дом строишь. И не ледовую арену какую. Тут главное, успокоить себя внутри. А еще — поверить руками и камню.

— Ну…

— Ты почему этот все время вниз суешь?

— Он самый большой, — резонно ответил Женька, стукая камнями друг об друга — звук получался хороший, одновременно глуховатый и звонкий.

— Глупости. Он, может, не хочет лежать внизу. Потому сбрасывает всех.

— Все, — поправил Женька.

— Всех, — не согласилась девочка, — если бы дело в величине, то вниз нужна глыба, на нее поменьше, еще меньше. Неинтересно.

Ее башня стояла, тонкая и чуть изогнутая в середине, казалось, ветер покачивает ее, не разрушая.

— Как я услышу камень? — удивился Женька.

— Руками. И сердцем. И головой, конечно, но это уже потом, когда научишься руками и сердцем. А если падает, значит, ты все еще там, где Отан.

И она передразнила ухарскую интонацию хозяина Моряны:

— Молодецкие забавы, йо-хо-хо! Классно и суперски!

— Хм. Ну, может быть. Там как-то привычнее, ну нам, в смысле.

— Парням, в смысле, — уточнила Женя, кажется, немножко издеваясь, — а как по-твоему, работают ювелиры? Или часовщики? Колотят свое добро об стену, да? Чтоб часы вышли точные и правильно ходили.

— Ладно. Я понял!

Женька сел, скрещивая ноги. Прикрыл глаза. Было неловко играть в какого-то индийского йога, но парящая поодаль башенка словно бросала ему вызов. Он сосредоточился, мерно и тихо дыша. Повел рукой над брошенными в песок камнями и стараясь, как девочка, не прерывать движений, не давать себе засомневаться, коснулся наугад одного, принял в пальцы, уложил, и тут же нашел следующий. И — еще один.

Башня упала, рассыпая полтора десятка камней. Не пять, и не семь, а целых пятнадцать! Женька и разглядеть ее толком не смог, так был сосредоточен на результате.

— Эх! — но все равно было гордо.

— Ты все еще боишься, — заявила Женя, отряхивая песок с коленок, — а еще, сильно уж хочешь меня победить. От этого дрожат руки и настройки сбиваются. Чего улыбаешься?

— Жень, — он замешкался, с изумлением поняв, чуть было не выпалил «я тебя люблю», нет, не в том самом смысле, а в общем, как будто увидел и почувствовал, как резко и радостно распахнулась вселенная — для него. Из-за нее. Из-за них, поправился мысленно. И закончил по-другому:

— Ты знаешь, как с вами круто? Понимаешь, да? Почему так?

Она внимательно посмотрела, медленно стряхивая песок с пальцев.

— А сам как думаешь, почему?

Женька махнул рукой, обводя жестом сверкание воды, желтеющее солнце, золотой песок с рыхлыми следами их босых ног. Небо с редкими облачками и двойной ниткой самолетного следа над белой плоскостью древнего Кой-Аша.

— Место такое, да? Тут так…

— Не угадал, — она нагнулась, подбирая скомканное полотенце, — пойдем к дому, до заката нужно поработать. Потом сходим на озеро, Отан сегодня не управится, придется остаться, еще на ночь.

Ура, сказал себе Женька, собирая старое покрывало и разбросанные по нему вещи — рюкзак, очки, смартфон — и радуясь, что Отан не управится. И будет у них еще одна замечательная ночь.