Теплый пепел надежд

Продолжение главы третьей ЕЕ ПРИНЦЫ В МОСКВЕ

Поезд подошел к перрону Курского вокзала.

— В Москве-то была? Как до Пушкина доехать знаешь? — спросила проводница.

Сонечка молча кивнула, но проводница, покачав головой, вздохнула: «Ничего-то ты, девка, здесь не знаешь. Не ври. У меня глаз-алмаз».

Она явно предлагала свои услуги, но Сонечка хотела одного — побыстрее затеряться в толпе. Скорее бы наступила ночь, темнота, ее никто не сможет узнать и сдать в милицию. Поэтому поблагодарив и пробормотав, что ее уже ждут, Сонечка выскочила на перрон.

Нещадно жарило солнце, ей пришлось снять кофточку, в которой она спала ночью. Голове под париком было нестерпимо, тем не менее ей хотелось бы еще и маску напялить, но та летала сейчас по степям Придонщины.

На дне пакета от того дня остались накладные губы и ногти темно-малинового цвета.

В туалет в вагоне Соня ходила только раз, поздней ночью, чтобы ее никто не смог увидеть и опознать. Грязи на ней…

Однако все это мелочь по сравнению с тем, что она — преступница и ее разыскивают. Что Макс выжил, Соня и предположить не могла.

Ей виделось все, как в заштатном бульварном детективе: убийцу ищут все, начиная с полицейских и кончая обывателями…

На всякий случай она покрыла голову платочком, окончательно превратившись в замурзанную провинциалку из глухомани. Таких немало мечется по Москве; потом они становятся проститутками, нищенками, бомжихами, а то и продавцами в коммерции или даже женами новоявленных бизнесменов, вчера слезших с дерева.

И становится та счастливица дамой, накрашенной, шикарно одетой, надушенной, но все равно какой-то неухоженной и плохо вымытой. Так и кажется, что вся ее иностранная косметика найдена на летней помойке со стаей навозных мух.

…На площади народу было еще больше, и справа Соня углядела букву «М» — метро, подумала она. Но куда ехать? Что делать? Сонечка готова была зарыдать, броситься под несущийся транспорт либо повернуть обратно, приехать в родной (теперь он стал родным по сравнению с Москвой) город, признаться во всем и на коленях вымолить прощение.

А не получится, рядом Дон… Как она не ценила его! Ей казалось, что это так, просто река через город, с прекрасными набережными, тихой прохладой по вечерам…

То ли от волнения, то ли оттого, что пришло время, она захотела сразу все: есть, пить, в туалет.

Деньги у нее были, и не только доллары. Как достать деньги, завернутые в бумажку и сунутые на дно пакета? И где туалет? Она слышала, что в Москве туалеты платные. Сколько платить? Ее облапошат тут же, сразу видно, что нездешняя. Сонечка не заметила опустившуюся женщину, стоявшую неподалеку и полупьяным глазом наблюдавшую за ней.

Когда Сонечка в полном отчаянии притулилась к стене дома, чтобы перетерпеть позывы, существо подгребло к ней и то ли мужским, то ли хриплым женским голосом спросило:

— В уборную, что ли, надо? Приезжая?

Сонечка кивнула. Существо взяло ее за руку и куда-то потянуло:

— Пойдем покажу, там опростаешься, еще за это платить…

Они пошли по улице, забитой машинами, нырнули за палатки, еще за какой-то дом и там, во дворе, она показала лестницу. Новая знакомая, стоя наверху, велела спускаться.

Сонечка так торопилась, что намочила край платья и теперь готова была плакать, но востроглазая знакомая беззаботно пробормотала:

— Да высохнет! Вон жара какая. Чего сопли распустила?

Сонечка начинала понимать, что комфорта ей не видать очень долго, а может быть, и никогда.

Они вышли из двора, вслед им крикнули что-то гнусное. Женщина ответила забористым, длинным матом.

— Ну, давай знакомиться, меня зовут София, — гордо представилась она. — Я — полячка, шляхтянка, если ты что-нибудь понимаешь. Польская аристократка, графиня, сечешь? Вообще-то меня зовут Зофья, Зося по-польски. Скоро меня реабилитируют, моих родителей, и я уеду в Польшу, у нас там… — она запнулась, — замок, ну, дом такой большой… А тебя как?

— Соня, — не раздумывая ответила потрясенная знакомством и созвучием имен девушка.

Новая подружка тоже удивилась, хлопнув Сонечку по плечу.

— Не случайно Матерь Божья нас свела! Держись меня — не пропадешь! Я вот не пропала. Я коренная москвичка, но в жизни у меня такие навороты! Наплачешься, как расскажу! Ты, я вижу, одна, без мужика, это не дело. Без мужика в Москве конец. Ну, мы тебе клевого подберем. Я ведь замужем, — опять гордо сообщила «шляхтянка» Зося, — он у меня потрясный! Сама увидишь!

Она болтала, ведя, видимо, на квартиру к польской аристократке, а Сонечка рассматривала ее исподтишка, все больше удивляясь несоответствию рассказа и вида новой знакомой.

На Зофье были засаленные штаны из плащовки, вытянувшаяся майка когда-то голубого цвета, лопнувшие кроссовки, ставшие из белых черными. Неровно стриженные в кружок волосы висели сальными прядями. Лицо у нее было серое, грязное, с неопределенным носом, скошенным подбородком и блекло-голубыми мутноватыми глазами.

Облик этой особы довершала широкая улыбка, обнажавшая корешки от передних зубов. Все это вызывало глубокое отвращение.

У Сонечки возникло нечто подобное, но она была благодарна Зофье за доброе отношение и приглашение в «свой дом». Правда, вначале та осведомилась о деньгах Сонечки.

Это была закоренелая бомжиха, действительно москвичка, по своей дурости потерявшая все, но ничуть не огорчившаяся.

Когда-то (теперь ей было тридцать два года) у Соньки было приятное личико, беленькое, голубоглазое… Светлые пушистые волосики, промытые до блеска, светились над ее головкой, как нимб.

Жила Сонька с бабушкой, ибо родители ее находились в местах отдаленных и выйти должны были не скоро. Бабка, лихая старуха, гнала самогон и тем кормила себя и внучку. Комнатенка у них была маленькая, но уют в ней поддерживался, бабушка сама не пила, блюдя закон: продаешь спиртное — сам не пей, сопьешься и ничего не заработаешь.

Спилась ее внучка, однажды попробовав самопал с разрешения бабушки, а затем и без разрешения, потом пила с мужиками, которые ходили за спиртным, где-то под забором, по пьянке потеряла девичью честь, а потом…

История самая обычная, в конце которой Сонька оказалась на улице, пьяная, избитая…

Она побывала замужем, родила девочку, муж совсем опустившуюся Соньку прогнал, бабка померла. Ее собрались выкинуть из комнаты, но Сонька успела ее продать за смешные деньги, на которые пила с забулдыгами неделю.

После этого по настоянию свекрови и бывшего мужа ее лишили родительских прав. Так в чем есть оказалась она на улице. Однако судьба ее почему-то хранила: в компании мужиков из пивной, далеко от своего родного района — Ухтомки, она нашла себе нового мужа. В нее влюбился вполне приличный мужик, скорее все же дебил. Он привел ее в свой дом, с которым наша Софья тоже сотворила нечто замечательное.

Мужа своего, Евгения, а теперь Барбоса, она быстро споила на его же деньги. Его выгнали с работы, они остались без денег.

Сонька стала уже Зофьей, ибо муж ее и был тем шляхтичем; мама его уехала во времена демократии на родину, в Польшу, куда звала и Женю. Он собирался туда отбыть, но помешала женитьба.

Мама Жени приезжала в Москву. Побившись в истерике после увиденного и едва не схватив инфаркт, она отбыла в Польшу и постаралась забыть, что в России у нее остался сын…

Когда продавать стало нечего, а выпить было невтерпеж, Сонька продала и эту хату. Обещанная взамен квартиры «прекрасная комната» с доплатой оказалась пятиметровой кухней в доме, выкупленном фирмой. В пьяном бреду «шляхтичам» казалось, что живут они по-царски, почти весь дом их (кое-кто еще не выехал, и ремонта фирмачи не затевали). Барбос обожал свою Зофью, лучшей жизни, по его словам, у него никогда не было.

Дом этот находился почти напротив Курского, и «шляхтянка» Зофья ошивалась там днями, а часто и ночами. Иногда ей платили, мизер, чаще били, а когда удавалось, она выгребала у мужиков все, бросив для этого в стакан собутыльника таблеточку, самую дешевую, но действенную.

Иногда приводила парочку на ночь — в квартире комнат было навалом.

Так они и жили. Барбос последнее время был плох — слабо видел и слышал, частенько отказывали ноги. А Зофья была бодра и весела, как птичка, всегда готовая к новым приключениям.

Вот в такие руки и попала наша Сонечка. Вид Зофьи ее шокировал, но она ведь ведет Сонечку в семейный дом, чего же бояться?..

И все же Сонечка была рада, что так быстро решился вопрос с ночевкой! А возможно, с жильем и с работой. Хорошо, что Зофья не задавала ей вопросов (кроме денежных).

Они довольно быстро пришли на место. Дом был огромный, серый и мрачный, кругом только вереницы стоявших машин. Тоска навалилась на Сонечку, она вдруг подумала, что пропадет здесь… Никто никогда не увидит ее, исчезнет она из этого мира.

На третьем этаже когда-то роскошного особняка Зофья открыла высокую дверь. Открылся огромный коридор. Миновав огромную же грязную, пустую кухню, они вошли сначала в комнатку, где на раскладушке кто-то спал, а потом в маленькую кухоньку. Там стояли стол, два стула, в угол была втиснута тахта на кирпичах, а рядом примостились две книжные полки.

На тахте под лоскутным одеялом лежал худенький, как подросток, мужчина. Личико его с обвисшими, обсосанными усами было крошечным, сморщенным и безумным.

— Зосечка, Зосечка пришла, королева моя… — запричитал он тонким голосом.

Сонечка, как только они вошли в подъезд, начала падать духом… Так вот какой муж у этой Зофьи!.. И какая квартира! И какая она сама!

Соня была в ужасе и не знала, как ей бежать… Хотя кто ее в Москве ждет?..

Зофья ворковала с Барбосом, а тот смотрел на нее как на ангела-хранителя.

— А водочки у нас нету?.. Трясун, мать его…

— Нету, но будет, — уверенно ответила Зофья.

Хозяйка «дома» вызвала Сонечку в другую комнату, где на раскладушке кто-то спал.

— Сонь, сегодня мой Барбосик плох, сама видишь, ему похмелиться надо. Ты мне сейчас денег дай, я за водкой сбегаю и хоть колбаски ему куплю, тогда и поговорим по-хорошему, за столом, — выпалила Зофья.

Сонечка еще больше заледенела, она уже начинала понимать, что в этом «доме» нельзя рубля показывать… Как быть?

Зофья горящими глазами шарила по Сониной фигуре, пакету. Потом она решила, что девке надо дать свободу, пусть достанет из порток тряпочку с бабками. Зофья — женщина приличная, красть не станет! Надо, попросит взаймы, в счет проживания. Она скрылась в своих апартаментах.

Человек на раскладушке не шевелился, и Соня достала сверточек из пакета. Она даже толком не успела рассмотреть, какие у нее купюры. Оказалось, пятидесятки и две десятитысячные.

Вошедшая тут же Зофья выхватила из рук Сонечки две десятки и, выбегая, крикнула:

— Маловато, ну да ладно, потом добавишь!

Вернулась она скоро.

— Пошли, — позвала Зофья, — чего тут стоишь как неродная? Я этого, — она кивнула на раскладушку, — выкину скоро, разоспался, блин горелый…

Сонечка пошла за ней, стараясь не смотреть на Барбоса, который внушал ей непреодолимый ужас.

— Садись. Ща все и сделаем… Заснул, бляха-муха, не дождался.

Зофья грохнула на стол бутылки, заткнутые газетой.

Сонечка смотрела на муть в бутылках с ужасом.

Хозяйка, заметив этот взгляд, прикрикнула:

— Не отрава! Дед у нас клевый! Свою гонит, это тебе не технарь! — Подразумевалось, что не технический спирт.

Из бумаги она вывернула пачку пельменей, банку кильки в томате и небольшой кусок черного хлеба.

— Не хватило, пришлось у деда взять, — объяснила Зофья и, оглядев все, как добропорядочная хозяйка перед большим приемом, пригласила к столу.

Напоив и накормив своего Барбоса, у которого заголубели, ожили глаза и он перестал походить на умирающего, Зофья села за стол рядом с окаменевшей Сонечкой.

Что она наделала со своей жизнью? Что еще с ней случится? Как ей уйти отсюда и куда?.. Может, снять номер в гостинице?.. А сколько он стоит?.. Она ничего не знала. В пакете лежало пятьсот долларов и три миллиона «деревянных». Доллары она решила не показывать нигде, никогда и никому. Купить билет и уехать к маме… На коленях выпросить прощение… За убийство?..

Вот теперь живи, куда прибежала, и искупай свою вину.

Зофья тянула к ней руку со стаканом.

— Давай выпей, говорю! Сидишь пялишься… Ненормальная?

Сонечка с отвращением посмотрела на залапанный стакан с желтоватой мутной жидкостью, от которой несло гадостью.

— Чего? Перепила в вагоне? Выпей! Пройдет! У меня так было, — поделилась хозяйка, — мне Женечка тогда вливал потихоньку. И сразу захорошело. Трясун у тебя? Так я отвернусь.

Новая подруга отвернулась, жуя сивую пельменину.

Сонечка, выплеснув на грязный пол муть из своего стакана, схватила кусок хлеба — он был здесь самой приемлемой пищей.

— Давай еще по чуть-чуть и потолкуем, ладушки? — предложила Зофья, диковато сверкая глазом.

Одна бутылка опустела, пришлось открывать вторую.

— Ну, че? Опять мне отворот?

Соня вылила сивуху под стол.

Выдув полстакана, Зофья заплетающимся языком произнесла:

— Слышь, Соньк, давай бабки, потом разберемся… Ты у нас… жи… — она икнула, — жи… вешь. Я вперед беру… Ладушки?

Она благородно отвернулась, добавив:

— Скажешь… когда бабки… из порток…

Сонечка протянула Зофье пятидесятку. Та, пробормотав, что это никуда не пойдет, на четвереньках доползла до ложа Барбоса и подвалилась ему под бок. Раздался чудовищный храп.

…Бежать. Безумная жажда свободы охватила Сонечку. На вокзал, уехать домой, пусть с ней делают что хотят. Она не сможет здесь жить.

Покосившись на пару, она содрогнулась.

Они будут тянуть из нее деньги, пока не вытянут все. Где она найдет работу? Нормальное жилье? Неужели здесь все такие?! Конечно, нет! Где ей найти других? Обратиться к кому-то на улице? Ее отведут в милицию, и тогда…

Однако бежать надо! Иначе она конченый человек!

Она это понимала. Ей придется с ними пить… А еще что? Она боялась даже подумать… С кем-то вроде Барбоса?..

Соня сидела недвижно, в то время как душа ее металась в поисках выхода.

Дверь тихонько отворилась, на пороге возник мужичок лет сорока, довольно субтильный, но с брюшком-огурцом. Если бы он был в нормальном состоянии, его можно было даже назвать симпатичным: темные глаза с искоркой, полуседая волнистая шевелюра и мягкий абрис лица. Но пьянство и бездомная жизнь превратили его в настоящего бродягу с многодневной сивой щетиной, всклокоченными волосами и красными белками выпученных глаз…

С изумлением уставившись на Сонечку, он весьма интеллигентно спросил:

— Простите, а Зосенька или Женечка?..

Сонечка тоже растерялась, но вид у мужчины был нестрашный, она указала глазами на лежбище.

— A-а, вот они, мои славные люди! — обрадованный мужичок тут же опечалился: — А вы не скажете… — он замолчал, изучая Сонечку, но терпеть сил не было, — у них есть выпить?

Она покачала головой, догадавшись, что это тот, с раскладушки. Зофья говорила, что погонит его очень скоро, и Сонечке стало его жаль. Он был такой жалкий!

Соня даже увереннее почувствовала себя на этой земле. Есть, оказалось, люди, которым хуже, чем ей! У нее есть деньги, есть — пусть далеко! — свой дом, ее не тянет к выпивке.

А он маялся, глядя на Сонечку несчастными глазами. И она, сама не зная почему, вдруг сказала:

— У меня есть деньги. Я вам дам, но вы обязательно принесите мне сдачу…

Соня вынула из пакета пятьдесят тысяч. Ну, разве знала она (хотя догадывалась), что этим людям нельзя показывать деньги. Оживший мужичонка потирал свои небольшие ручки и сыпал словами.

— Спасибо, спасибо, дорогая моя. Вы спасли меня, клянусь вам! Я немедленно принесу сдачу! Сколько можно истратить? — Он впился взглядом в ее глаза.

Соня попросила вернуть тридцать.

— Да, да… — бормотал мужик, но чувствовалось, что он что-то подсчитывает. — А как же наши друзья? Когда проснутся?.. Им будет плохо… Надо бы на ночь, на просып купить?..

— Покупайте, — махнула рукой Сонечка, — только сдачу мне принесите обязательно.

— Я мигом… — сказал мужичонка уже в дверях.

Его звали Федя, Федор, а по изыску — Тэд. Так его в хорошую минуту называла гордая «шляхтянка» Зофья.

Тэд и вправду был из интеллигентов. Он окончил институт языковой и стал работать в системе высшего образования, чуть ли не референтом. Женился на миленькой студенточке из провинции.

У него была хорошая квартира, мама, которая вышла замуж в далекую ныне Прибалтику и уехала туда жить, не пригласив ни сына, ни его жену, которую ненавидела.

А миленькой студенточке совсем не нравился ее сын, бывший в смысле мужских потенций нулем. Заведя себе любимого человека, она умудрилась прописать его на площади мужа.

Бывший муж возмутился, стал пить, вылетел с работы и был выписан из квартиры как дебошир и алкоголик. Тэд побился, побился, хотел написать маме, но гордость не позволила, и он стал вынашивать планы мести.

«Пани» Зофья «сдала» ему комнату, за которую он исправно платил, пока были деньги, а потом все иссякло.

«Пани» Зофье он обещал доллары из Прибалтики, но та стала сильно сомневаться в его возможностях.

Тут приспела Сонечка с деньгами. И хоть девчонка страшненькая (Федя был эстет), придется ее хомутать. Потихоньку от Зофьи.

Итак, Федор вернулся, уже спланировав дальнейшие действия с малышкой-уродочкой. Так он про себя стал называть Сонечку.

Та, конечно, ничего подобного и не предполагала. Она только увидела, что этот смешной дядька другой. Да, Федор был другой, но из той же когорты бесчестья.

Федя приволок три бутылки жуткого пойла, собираясь тихо выпить с девчушкой и наладить контакт.

Он посмотрел на нее своими лучистыми — от радостного наличия на столе бутылок — глазами и, улыбнувшись, предложил распить пару бутылочек. Сонечка неожиданно для себя согласилась, подумав, что не умрет же она от одной рюмки!

А Тэд ухаживал. Он вымыл стаканы, и они вроде заблестели. Вывалил на тарелку пельмени, а в банку с кильками воткнул трезубую вилку из алюминия.

Сонечка заметила жадный взгляд, который он бросил на тарелку с пельменями… Да он еще и голоден, бедняжка! Сонечкино сердце окончательно растопилось.

Федя разлил бурду:

— Пью за прелестную даму!

И вспомнил, что не знает, как зовут даму, да и сам не представился. А еще светским человеком себя считает.

— Не знаю до сих пор вашего имени и сам не назвался, простите. Меня зовут Федор Федорович Путякин.

Он даже привстал. Сонечка смеялась, глядя на него, не принимая его всерьез, но испытывая все большую симпатию. Наверное, он добрый.

— А меня Соня, — ответила она.

— Боже! — вскричал Федя. — Так вы тезка нашей «пани»! Как странно, в доме две Софьи! Только наша, «пани» Зофья, — он тонко усмехнулся, — к Польше, как вы понимаете, не имеет никакого отношения. Вот Женечка наполовину поляк, это правда… А она, — Федя брезгливо скривился, — прямо из-под забора.

Он уже глотнул полстакана бурды, и щечки его зарозовели. А Сонечка все маялась над своей «посудой».

— А вы что, Сонечка, не пьете? Поверьте, это вполне средняя гадость, не самая худшая, — успокоил Федя, выпивая очередную порцию и запихивая в себя по две пельменины сразу.

Сонечка скривилась и отставила стакан. Федя не стал настаивать и даже был доволен: ему же больше достанется. Тем более что наступал момент драматического просыпа хозяев.

Первым поднял голову Барбос, со стоном, похожим на собачий скулеж. Зофья вторила ему матом и охами.

Напоив страждущих, Федя свалился перед Сонечкой на колени и начал ныть:

— Дай мне в долг, клянусь, отдам завтра, — он наморщил лоб, — нет, послезавтра, мне пришлют из-за границы… Клянусь…

Барбос кивал словам Феди, как бы подтверждая: он отдаст, отдаст… только дай…

Канючили они долго. Наконец Зофья заорала басом:

— Дай, Сонька! Я сказала — вперед за хату беру!

Соня со слезами вышла в другую комнату, вынула еще пятьдесят тысяч. Куда бы ей спрятать деньги?.. У нее было исправилось настроение, когда она увидела Федю, но теперь оно стало еще хуже.

Она поняла окончательно — спасения нет.

Соня вошла и, положив на стол деньги, спросила строгим голосом:

— За сколько ты мне сдаешь и что?

Зофья выкатила на нее мутные глаза: ого, как заговорила! А не наподдать ли ей? Но она немного проспалась и потому не стала заводиться, а, наоборот, ласково заворковала:

— Красавица моя, ты че? Или мы не подруги? Бери комнату, Федька съезжает, там раскладуха. Стул я тебе дам, вместо столика Женечка полки поставит, верно, Женечка, ты мой сладкий!

А Федя, понявший, что его выгоняют и селят девку, у которой деньги, разбушевался. Началась омерзительная драка.

Сонечка в ужасе бросилась из кухни. Выскочив, она вспомнила об оставленном пакете. Господи, они же ее оберут! Она останется ни с чем, в их власти!

Она приоткрыла дверь на кухню.

Все трое, как по команде, перестали драться, сообразив, что напугали денежную девчонку.

— Ты мой сладенький! Не боись! Мы шуткуем! — фальшиво залепетала Зофья. — Чего ты? Ну, если Федька у тебя в комнате на полу… А?..

— Нет, — отрезала Сонечка.

— Ой, да чего это мы спорим, — юлила «пани», — да тут комнат, хоть танцуй всей Москвой!

И запела, обращаясь к Сонечке:

— Сладенький ты мой, когда нам денюжку дашь за проживание? Ты сколько будешь жить у нас, скажи, сейчас и решим все.

Сонечка лихорадочно соображала.

— Не знаю еще, — не давать им все карты в руки, — с неделю поживу. Мне тетю надо найти и на работу устроиться… У нас в станице сейчас плохо, вот я и решила тетку московскую разыскать.

Появившаяся «тетка» огорчила Зофью, но она виду не подала, снова вернувшись к вопросу о деньгах:

— Значит, на неделю? Та-ак. Комната, пользование плитой, санузлом, ванной, бельем… Двадцать пять штук в день, за неделю двести для ровного счета.

А сегодняшние сто куда? Но Зофья ее опередила:

— Сегодня обмываем твой приезд в Москву, так?

Компания замерла, следя за ее движениями, а Зофья ту же выхватила деньги из рук Сонечки, опять гнусно залебезив:

— Ух ты мой сладенький, это нам на гулянку! Гуляем, ребята!

Гонцом был Федя, предложивший сегодня купить хорошей водки, шампанского и приличной закуски.

Все были «за». Зофья заказала «Сникерсы», их ей хотелось почти как водки.

Федя исчез.

Началось ожидание. Бывали случаи, когда гонец исчезал. Обстановка в кухне накалялась. Но Федя пришел!

Он выглядел как настоящий Дед Мороз. В охапке два пакета со всякой всячиной: палочка сервелата, банка маринованных огурцов, селедка в винном соусе, вязка бананов, четыре шоколадки и — главное! — море водки, пива и бутылка шампанского!

Причем водка была от Ферейна, недорогая, объяснял Федя, но очень качественная!

У Зофьи загорелись глаза, как у мартовской кошки. Схватив бутылку, она набухала водки в стаканы.

Вспомнив, что гулянка на ее деньги, Сонечка предложила:

— Ребята, давайте все расставим, разложим. Пять минут, а будет хорошо!

Федя поддержал, Барбос и Зофья были категорически против, но что делать? Приходилось терпеть, потому что выступили хозяйка денег и гонец.

Скоро на столе был наведен относительный порядок. Сонечка выпила шампанского, съела огурец и кусок колбасы… Голод разыгрался не на шутку, и ей ничего не оставалось, как жевать шоколадку.

Федя сказал весело:

— Соня, ешь колбасу! Я ее для тебя купил. Мы когда пьем, не едим, так, огурчик, кусочек селедочки…

Сонечка без стеснения набросилась на колбасу, хотя она ей не нравилась. Она любила толстую докторскую, какую продавали в их городе. Та была такой ароматной!.. А эта как подошва.

Застолье было в разгаре, пошли песни. Сонечка, едва докричавшись до Зофьи, спросила о ванной.

Зофья долго не понимала, чего хочет Сонька, а потом заплетающимся языком указала направление.

Пройдя бесконечным коридором, дрожавшая от страха Соня обнаружила наконец огромную ванную комнату, которая была абсолютно черной.

Высоко под потолком болталась густая серая паутина, по которой шныряли пауки… Цвет стен и плиток на полу из-за грязи не просматривался.

А сама ванна! Видимо, ее давно использовали как писсуар.

Соня заплакала.

Ржавый душ виднелся высоко над головой… Раковина?.. А чем она будет вытираться?

Всхлипывая и подвывая, Сонечка кое-как помылась под краном в раковине. Вытерлась подолом платья. Переоделась. Надела джинсы и майку. До сих пор она была в черном парике и вдруг решила, что не будет его снимать. Для конспирации и для…

Она решила положить под парик тонюсенькую пачку долларов. Миллионы свои прятать было некуда и незачем. Придется их потихоньку спускать здесь, иначе куда ей деваться? Но об этом не должна знать Зоська. Иначе она Сонечку закабалит. Сдаст в милицию… Обыщет и найдет доллары…

Надо посоветоваться с Федей, она же не может ждать, пока ее оберут до нитки, изобьют и выкинут на улицу. А то и… Вполне возможно. Зачем им светиться?

С такими «веселенькими» мыслями Сонечка вошла в «свою комнату». На раскладушке под старым пальто, как и утром, спал Федя. Она уже знала, что его теперь ничем не поднимешь. Ткнув Федю в бок, Сонечка улеглась на бортик раскладушки.

Проснулась она оттого, что ее спихивали с раскладушки. Выбросив руку, она с силой оттолкнула кого-то. Послышался вопль и плач.

Сонечка, вскочив, зажгла свет и увидела пьяного Федю с разбитым носом. Найдя в своем бездонном пакете носовой платок, она намочила его и приложила к Фединому носу.

Сонечка снова забралась на раскладушку, пытаясь задремать, и тут Федя довольно разумно заговорил:

— Сонечка, милая девочка, какая же я дрянь и подонок! Я…

Началась исповедь, потребность в которой у алкашей появляется обычно среди ночи, когда еще нет сильного похмелья, а состояние глухого опьянения прошло.

По мере течения своей печальной повести Федя трезвел, а это было неприятно чисто физически и лишало пьяного куража, необходимого ему сейчас, ибо задумал он сделать Сонечку своей послушницей…

— Послушай, Сонька, — как бы по-товарищески обратился он к ней, — давай выпьем за мою пропащую жизнь! И за то, чтобы не пропала она у тебя. Я сейчас принесу глотнуть…

Федя притащил полбутылки водки и стакан шампанского, куда успел плеснуть водочки.

Сонечка, совершенно подавленная Фединой исповедью, почувствовала, что выпить сейчас необходимо, иначе у нее начнется истерика и она выдаст себя.

Они дружески чокнулись, выпили, повторили по настоятельному совету Феди, и оба расслабились.

Сонечке, получившей алкогольный удар, какого она не ожидала, нестерпимо захотелось рассказать другу Феде о своих мытарствах… Она вполне прозрачно намекнула, что в родном городе ей появляться нельзя, она натворила там дел…

Сказала, испугалась и отрезвела — что она несет?.. И стала неуклюже пояснять: любовь, мол, была… Он ее не любил (еще бы, подумал Федя), а она очень; но надежд не было, и она сбежала с горя…

Сонечка разревелась, вспомнив родной город, свою жизнь там, милую, любимую Гулю, и затосковала так, как тоскует непьющий, хлебнувший «ерша».

Она подумала, что обязательно напишет Гуле обо всем. И пусть она судит Соню страшным и справедливым судом.

Федя понял, что наступил его час. Он присел к ней на раскладушку, стал гладить ее по голове… И вдруг ощутил под париком что-то плотненькое… Федя тут же понял, что девчонка прячет там башли.

Наверняка доллары. Потому что «деревянные» она выуживает из пакета, с которым, кстати, не расстается… Подумав об этом, он стал целовать Сонечку в мокрые от слез щеки, шмыгающий нос и, наконец, поцеловал как следует! Хорошо, что она приняла «ерша»!

Ибо вынести тот букет, которым несло от Феди, трезвому было бы невозможно. А так Сонечка приняла поцелуй как знак дружбы и симпатии, хотя вихрем пронеслось воспоминание о том поцелуе, единственном в ее жизни, когда он поцеловал ее, не зная еще, кого целует…

А у Феди созрел план.

У него в этом доме были знакомые, иногда переходившие после совместной пьянки в категорию друзей.

Ребята они были хорошие, как считал Федя, особенно один из них, который в этом доме держал мастерскую, — он был художник, как и его товарищи, наведывавшиеся к нему. Мастерская располагалась напротив Макарыча-самогонщика, где Федя с художниками и встретился.

Художники были не сильно имущие (богатые заезжали сюда редко, но бывали, потому что хозяин мастерской, Кирилл, был фигурой заметной — человеком преумнейшим, преинтереснейшим. Богатые попросту выдаивали из него идеи, афоризмы, даже философские взгляды).

Художники обычно жаловались на отсутствие натуры. Длинноногие девицы с незапоминающимися смазливыми личиками вызывали у них отвращение, а яркие индивидуальности требовали за сеанс непомерных денег. Рыскать же в поисках дешевой натуры по улицам, вокзалам и притонам им не хотелось, да и СПИДа побаивались, ибо только ленивый не спал с натурой после сеанса…

Поэтому главной в разговорах художников была тема девок, которые ради святого искусства не хотят снизить даже на доллар плату за свою уникальную внешность.

Художники были умельцы по мату. Федя иной раз и восхищался, и терялся. Творческие люди!

Но Кирилл с презрением обзывал их шоферней, мастеровщиной. С пустой бочкой вместо башки ничего не напишешь… На него не обижались — имел право. Писал он в особой манере, презирал выставки, презентации, суетню, тусовки… О себе он так же брезгливо говорил: мазилка, крашу картинки… Иностранцы картин Кирилла не понимали и покупали редко: фоны темные, густые, фигуры женщин и мужчин еле высвечиваются в этой мути — не эффектно.

Но те, кто хоть что-то понимал, говорили завистливо: нам бы Киркин талант. А он изображает из себя, высокомерит. Все учится… Все, говорит, учебки… Они знали, что он враз может «покрасить» то, над чем они будут биться месяцами…

Но он не желал идти на поводу — ни у сиюминутности, ни у моды.

Федя как-то (опять же по пьяни) привел двоих к Зофье, нарассказав про ее «уникальную внешность».

Но художники быстро разочаровались. Теперь Федя нацелился на Сонечку. Вот кого можно им продать! Страшненькая — это они любят, особенно Кирилл.

Фигура у нее замечательная, тело свежее. Даже Федя понимал, что сочетание такого лица и тела — невероятная находка.

Кто-то на это польстится… Надо ее еще немного пугнуть, хотя она и так напугана: примчалась в Москву не просто так, а что-то натворив там, у себя. Может, ограбила? Недаром доллары в парике держит… Надо бы ее пошерстить! Но сначала — продажа. Так он себе и на хату заработает! Очень хочется жить дома, в своей квартире…

Ну, вот он и прочухался. Повернулся к обнаженной Сонечке, которая лежала спиной к нему, и оценил ее глазом торговца «живым товаром»: надо же, какая злая природа! Сейчас так и кажется, что обернется к тебе прелестное личико. А на самом деле — неандертальская рожа, кроме отвращения или даже страха ничего не вызывающая. А какая изящная, безупречная линия талии и бедра, нежная кожа плечика и спины…

Какой тайный смысл в этом?.. Несчастное существо…

…Хватит, прервал свои жалостливые мысли Федя. Ему-то какое дело до ее рожи? Они друзья, и он предложит ей по-дружески, скажет ей все, ничего не утаит, ну, может, совсем чуть-чуть… И только с ее согласия! Не иначе. Он человек чести.

— Сонечка, ты в порядке? — спросил он ласково.

Она утвердительно мотнула головой. Лица ее не было видно, и она снова представлялась необыкновенной красавицей и ангелом земным…

— Родненькая, — начал Федя нежно, все еще видя перед собой очаровательного полуребенка-полуженщину, которую себе придумал, — я тебе хочу только добра, поверь мне. Тебе нельзя здесь оставаться… Ты погибнешь, а я… Сама видишь, кто я. Законченный алкоголик. Без денег, без работы, без всего. Что я могу для тебя сделать? Тебе нужно бежать отсюда, и вот в этом я смогу тебе помочь. Но, извини, не бескорыстно. Такова жизнь. Ты согласна?

Сонечка снова кивнула.

— Ты на все согласна? — сделав ударение на слово «все», уточнил Федя.

Она мотнула головой уже несколько раздраженно, а он все никак не мог решиться. Федя не собирался рвать с ней отношения, чтобы в будущем иметь с нее свой небольшой навар.

— Короче, ты понимаешь, чем здесь, у них, — он кивнул на дверь супругов, — для тебя пахнет? Кончатся деньги, и ты пойдешь на вокзал… Это еще хорошо! А то и… Теперь другая сторона: как я понял, тебе нельзя возвращаться домой… — это он сказал тоже со значением.

Сонечка вскочила.

— Я все понимаю про «здесь», — сказала девушка так же значительно, — и не собираюсь ничего говорить про «там», — она кивнула куда-то, видимо, имея в виду свой город, — это никому не интересно, из этих сведений ты супа не сваришь! Хватит ходить кругами, выкладывай, — сказала вдруг твердо Сонечка.

Кратко, телеграфным стилем Федя сообщил: здесь в доме живет художник, Кирилл, у него мастерская. Там собираются его коллеги. У них не хватает натурщиц. Соня могла бы хорошо заработать. И, может, жить у кого-нибудь из них… Феде за это — комиссионные…

— С моей рожей? — усмехнулась она совсем не как шестнадцатилетняя девственница.

Как бы ей ответить попристойнее, не задевая…

— Они — художники-авангардисты и прочие… Знаешь таких?

— Знаю, — бросила она.

— Ну так вот, у них вкусы другие… ты им должна понравиться. Скорее всего Кириллу. Ты согласна?

— Согласна? А что мне остается? Какой выбор? Думаю, между Зофьей и твоими художниками я все-таки выберу художников. Всех! Только бы они согласились, — сказала Сонечка.

За окном рассветало.

— Ладно, — вздохнул Федя, — я переговорю с ними…

Загомонили, заохали за дверью, вылезла Зофья. «Пани» волновал похмел. У себя в комнате она ничего не нашла. Федя отправился с ней искать бутылку.

Сонечка встала разбитая, безразличная ко всему на свете. Скорее бы уж явились эти художники, наверное, хуже, чем здесь, не будет. Сейчас снова начнется пьянка, с тоской подумала Сонечка. И как только они это выдерживают, не помирают?.. Не сходят с ума?..

Надо постараться отвлечь Федю, завтра он уже не вспомнит о художниках. А это ее единственный шанс.

…Там уже шла пьяная разборка. При появлении Сонечки они сразу угомонились. Зофья ткнула в бок Федю.

Тот, как и вчера, нищенски заканючил:

— Сонечка, детка, дай мне уж до кучи еще пятьдесят… Отдам на той неделе, клянусь! От матери перевод задержался. Дай, детка, старому дяде-алкоголику, — и он весело рассмеялся, хотя было ужасно противно.

Наверное, Соня устроила бы что-нибудь безобразное, может, убила бы кого из них… А что? Ей не впервой… Остановила идея с художниками.

Она полезла в пакет и дала Феде целых две пятидесятки: через час снова станут клянчить! Пусть упьются сразу, а Федьку она растрясет.

Федя, да и Зофья оторопели от такой расточительности.

Сошлись на том, что пойдут они вдвоем: дабы «не утеряться». Барбос и Сонечка остались одни.

Барбос посмотрел на Сонечку голубыми, навыкате, слезящимися глазами и улыбнулся мягкой, доброй и нежной улыбкой.

Ему вдруг захотелось сказать этой девочке что-то хорошее, приятное.

— А ты — красавица, Сонь, прямо красавица! — признал он со всей искренностью.

Соня вспомнила станицу и бабушку, тоже называвшую ее красавицей, заплакала и поцеловала Барбоса в небритую щеку.

А он, как отец или старший брат, похлопал ее по спине — ласково и успокаивающе. Вот такая сценка произошла меж ними, пока те двое бегали за водкой.

…Пришли Зофья с Федей. Сонечка посидела с ними недолго. Она еле выносила «шляхетку», которая сегодня шпыняла всех.

В комнате она ощутила холод и пустоту. Ну а что художники?

Неизвестно, нужна ли она им будет как натурщица… Федька тоже ненадежный! Чтобы выманить деньги, готов наобещать что хочешь. А может, и нет этих художников здесь вообще!..

А Федя гужевался в хорошей компании. Он пошел к Макарычу.

Кто он такой, этот Макарыч, угадать было невозможно. В квартире его старина и бронза соседствуют с алюминиевыми ложками и мятым чайником, подобранным на помойке…

И рассказы его, как он отсиживал по политике… Все это пахло чистейшим враньем, впрочем, никто Макарычем всерьез не интересовался.

Комнат в квартире у него было много, но все их уже запечатали. Оставили небольшую комнатушку и кухню. Даже санузел с ванной закрыли. Но Макарыч быстро приспособился и сделал так, что и печати на месте, и туалетом он пользовался.

Сегодня у Макарыча как всегда посиживали гости. Он с ними обычно не пил, но за столом находился и платил за беседу закусью: огурчики собственного засола, помидорчики, а если гость богатый и прибыльный, то и картошечку в «мундире» варил. Сегодня была и картошка.

За столом сидели долгожданные художники! Вот Феде везет! Геннадий, Олег и даже сам Кирилл, кстати, малопьющий.

Увидев Федю, они весело загомонили. Он с ними был другим, нежели у Зоськи. Они знали его историю, знали «подругу» Зофью, над которой потешались, когда Федя рассказывал байки про ее жизнь…

И вообще, Федя был добрый малый, попавший в беду, свой. Его всегда угощали. Вот и сегодня — сразу за стол, навалом на тарелку закуси и стопку водки. Федя ел и рассказывал о Сонечке, намекнув легонько на какой-то криминал. Описал ее внешность и несоответствие тела, души и лица… Деваться ей некуда, деньги зарабатывать надо, жить у Зофьи невозможно…

— Алкоголичка или наркоманка? — вяло поинтересовался Кирилл.

Федя горячо заверил, что она вообще невинна, как голубь, потому он и решил ей помочь…

— Веди ее сюда, — заявил Геннадий, — посмотрим, что за фрукт!

Олег поддержал его.

Но снова вступил Кирилл: «Дела за пьяным столом не делаются. Сейчас вы ей наговорите сто верст, а скорее всего она не подойдет… Надо просто пойти и посмотреть, как бы случайно…»

— Вечно ты выдумываешь невесть чего! — покраснел вдруг от злости или раздражения Олег. — Подумаешь, принцесса!

— Я всегда говорил, что вы — шоферня! Так оно и есть. Вам просто нужна баба. Пожрали, выпили, теперь — бабу. А она нуждается, пойдет на все… — холодно объяснял Кирилл. — Вы мне надоели. Заходите, если нужда, я пошел к себе.

Он ушел. А двое мигнули Феде: приводи.

Тут встрял молчавший в своем углу на развалюхе-кресле Макарыч.

— Кирилл вам дело сказал. Не понравится она вам, если такая страшная! А девке обида…

— А фигурка? Федор же говорит — смак! С лица воду не пить, — захохотал уже пьяненький Геннадий.

— Так ты что? Просто поиметь ее хочешь? — поинтересовался Макарыч, и Федя удивился. Обычно тот не вступал особо в их разговоры.

Федя понял, что, пожалуй, не стоит сейчас появляться с Сонечкой. Они только одного сейчас хотят… О деньгах не поговорить… Надо перенести на завтра. И не у Макарыча, где самопал ежеминутно на кухне капает, а может, у Кирилла?..

— Ладно, — заторопился он, — давайте до завтра оставим… ребята! Пока!

А пьяные художники тут же позабыли и Федю, и какую-то страшную девицу, тем более что Макарыч принес свеженького самогона.

Когда Федор вошел в кухню, Сонечка сидела на стуле — в квартире было непривычно тихо.

В этот момент раздался необычно резкий звонок в дверь… Милиция, решила Сонечка.

То же подумал Барбос.

Только Федя посчитал, что ему наконец-то прислали деньги.