Тихая гавань

Глава 7

Пип валялась на диване. Подложив под ногу подушку, она с самым несчастным видом разглядывала ее. И тут в дверь позвонили. Нимало не сомневаясь, кто пришел, Офелия побежала открывать. На пороге в свитере с высоким воротником и джинсах, с бутылкой вина под мышкой стоял Мэтт. Офелия встретила его радостной улыбкой. Потом приложила палец к губам и кивком указала на диван. Понимающе ухмыльнувшись, он направился в гостиную. Увидев на пороге Мэтта, Пип с восторженным воплем сорвалась с дивана и, прыгая на одной ноге, кинулась ему навстречу.

– Мэтт! – Удивленная и обрадованная, она переводила взгляд с него на довольно улыбавшуюся мать и ничего не понимала. – Но… как это?

– Мы с твоей мамой сегодня столкнулись на пляже, и она была так добра, что пригласила меня пообедать с вами. Как твоя нога?

– Ужасно! Дурацкая нога! Как я от нее устала! Мне так жаль, что я не могу больше рисовать вместе с вами!

За это время Пип сделала множество набросков, но и они уже успели ей надоесть. Она скучала и злилась, ей казалось, что с каждым днем она рисует все хуже. Да вот хотя бы сегодня – она так и не сумела правильно нарисовать Муссу задние лапы.

– Я снова тебе покажу, – пообещал Мэтт, когда Пип поведала ему о своем горе. Он протянул ей альбом для рисования и коробку карандашей, которую накануне обнаружил в своем столе. Пип в полном восхищении разглядывала и то и другое.

Пока они болтали, Офелия накрыла на стол, а потом открыла бутылку очень неплохого французского вина. Пила она мало и редко, но это вино она любила – наверное, потому, что оно напоминало ей о Франции.

Поставив в духовку цыпленка, Офелия приготовила спаржу с канадским рисом, а к нему – голландский соус[2]. Учитывая, что за весь год она не готовила ничего сложнее сандвичей, у нее получился настоящий кулинарный шедевр. Офелия даже не ожидала, что обычная готовка может доставлять такое удовольствие.

Но на Мэтта ее изыски явно произвели впечатление. На лице у него появилось выражение почтительного восхищения, а Пип, ахнув, захлопала в ладоши.

– Как?! Никакой замороженной пиццы?!

– Пип, умоляю тебя! Тебе вздумалось вытащить на свет Божий все мои тайны? – улыбнулась Офелия.

– Ничего страшного. Диета, на которой я сижу, тоже в основном состоит из пиццы да пакетного супа, – хмыкнул Мэтт. Сегодня он выглядел ухоженным и еще более симпатичным, чем всегда. Офелии был приятен слабый запах мужской туалетной воды. От него веяло здоровьем и свежестью, и к тому же он казался на удивление реальным. К приходу Мэтта Офелия причесалась и даже принарядилась в элегантный пуловер из черного кашемира и джинсы. Косметикой она вот уже почти год как не пользовалась, не стала краситься и теперь. В конце концов, она ведь в трауре. Но сейчас Офелия вдруг чуть ли не в первый раз за все время пожалела, что не подкрасила губы. Помады у нее не было – вся косметика осталась дома, валялась где-то в ящике стола. До сегодняшнего вечера Офелия даже не вспоминала о ней. Нет, нет, ей и в голову не приходило кокетничать с Мэттом, просто приятно вновь ощутить себя женщиной. За последний год она превратилась в зомби, но сейчас вдруг почувствовала, что вновь пробуждается к жизни.

За обедом все трос непринужденно болтали. Сначала о Париже, об искусстве, потом разговор перешел на школу, и Пип объявила, что ничуть не скучает по ней. Пип должно скоро исполниться двенадцать. Впереди ее ждал седьмой класс. Когда-то она имела множество друзей, но сейчас, заявила Пип, она чувствует себя среди них этакой белой вороной. У большинства ее приятелей родители разведены, и ни один из них не знал, что значит потерять отца. Пип неприятно осознавать, что кто-то из них станет ее жалеть, а она ничуть не сомневалась в этом. Она заявила, что ей, мол, противно даже думать, что все они будут «милы» с ней, потому как от этого ей, дескать, грустно. Она вовсе не хочет чувствовать, что она какая-то особенная. Но Мэтт понимал, что тут уж ничего не поделаешь.

– Я ведь даже не смогу пойти на традиционный обед «папа-с-дочкой»! – жалобно протянула она. – Просто не с кем! – Офелия тоже уже ломала над этим голову, но так и не смогла ничего придумать. В прошлый раз, когда отец отказался пойти, Пип взяла вместо него Чеда. А в этом году ей некого пригласить…

– Можешь пригласить меня, если хочешь, – великодушно предложил Мэтт. А потом бросил быстрый взгляд на Офелию. – Если, конечно, мама не возражает. В конце концов, почему ты не можешь взять с собой приятеля, раз уж нельзя пойти с мамой, верно? А кстати, почему? Чем мама хуже папы?

– Не разрешат. Кто-то уже хотел в прошлом году, так ему не позволили.

Идиотизм, сердито решил Мэтт. Но при мысли о том, что она появится на обеде с Мэттом, Пип так обрадовалась, что он прикусил язык. Да и на лице Офелии он прочитал явное облегчение.

– Спасибо, Мэтт, – шепнула она и вышла из-за стола, чтобы принести десерт.

В холодильнике оказалось только одно мороженое, но Офелия потерла плитку шоколада и посыпала им сверху ванильное мороженое, которое Пип любила больше всего. Тед тоже его обожал. А они с Чедом всегда предпочитали «Роккирод». Как удивительно иной раз пристрастия зависят от генов, подумала Офелия. Она уже не в первый раз замечала это.

– А когда бывает этот ваш обед? – осведомился Мэтт.

– Наверное, накануне Дня благодарения. – Пип от возбуждения ерзала на стуле.

– Скажи мне, когда узнаешь точную дату, и я обязательно приду. Даже костюм надену.

Он уже забыл, когда надевал его. Последние годы Мэтт не вылезал из джинсов и старых свитеров, в холодные дни накидывая старый-престарый твидовый пиджак. Впрочем, зачем ему костюм, если он никуда не ходил? Иной раз приезжал, один из его старых друзей, но год от года его визиты происходили все реже. Мэтт привык жить затворником, к тому же такая жизнь была ему по душе. Местные, возможно, удивлялись какое-то время. А потом его просто оставили в покое.

Они засиделись допоздна, пока Пип, трещавшая без умолку, не начала отчаянно зевать. Она сказала, что ждет не дождется, когда ей снимут швы. Плохо только, что всю неделю после этого придется ходить в сандалиях.

– А что, если ездить верхом на Муссе? – ехидно предложил Мэтт.

Пару минут спустя Пип спустилась вниз уже в пижаме, чтобы пожелать им обоим спокойной ночи. Они с Офелией сидели на диване. Мэтт разжег в камине огонь. Стало так уютно и хорошо, что Пип, вернувшись к себе, вдруг за много-много месяцев почувствовала себя счастливой. Впрочем, и Офелия тоже. Было что-то удивительно успокаивающее в том, что рядом с ними опять появился мужчина. Даже атмосфера, царившая в доме, разом изменилась, словно Мэтт одним своим присутствием согрел его, заново наполнив теплом и добротой. Как будто почувствовав это, лежавший у огня Мусс то и дело бросал в его сторону признательный взгляд, преданно подметая пол хвостом.

– Вам по-настоящему повезло с дочкой, – прошептал Мэтт, обращаясь к Офелии, после того как она, поплотнее прикрыв дверь в спальню Пип, вернулась и села возле него на диван.

Дом, который они сняли, оказался не очень велик: гостиная, смежная со столовой кухня да две их спальни наверху. Зато обстановка радовала глаз. Сразу заметно, что его владельцы любили изящные вещи. На стенах Мэтт заметил несколько неплохих картин современных молодых художников.

– Она просто потрясающий ребенок.

Пип с каждым днем все больше и больше нравилась Мэтту. К тому же она напоминала ему о его собственных детях. Вот только он сомневался, есть ли в них то, что так восхищало его в Пип: жизнелюбие, простодушие и в то же время не по годам зрелый ум. Впрочем, откуда ему вообще знать, какими они выросли? Теперь это дети Хэмиша, а не его. Наверное, за прошедшие годы они вообще забыли отца. Можно не сомневаться, что Салли об этом позаботилась.

– Да, согласна. Нам обеим очень повезло. – Офелия опять возблагодарила небеса, что в тот роковой день Пип не было на борту самолета. – Она – все, что у меня осталось. Мои родители умерли много лет назад, родители Теда тоже. Ни братьев, ни сестер у нас не было. У меня есть еще дальняя родня во Франции… две кузины и тетка, но я их терпеть не могу. К тому же мы не виделись целую вечность. Я рада, что увезла Пип сюда. Жаль, конечно, что мы тут никого не знаем, но ничего не поделаешь. Так вот и живем вдвоем.

– Может быть, все не так уж плохо, – пробормотал Мэтт.

У него самого не было и этого. Как и Офелия, он рос единственным ребенком в семье, и одиночество стало частью его натуры. Близких друзей он никогда не имел. А тех, которые остались, растерял – после долгого и мучительного развода ему было тяжело вообще общаться с людьми. Подобно Пип, Мэтту было невыносимо чувствовать, что его жалеют.

– А у вас много друзей, Офелия? Я хочу сказать – в Сан-Франциско.

– Немного, но есть. Знаете, Тед был не очень общительным. А из-за своей работы вообще превратился в затворника. Ну и естественно, ожидал, что я разделю с ним его затворничество. Я, собственно говоря, не возражала. Но согласитесь, разве в этом случае сохранишь друзей? К тому же Чед все годы требовал постоянного внимания. Я буквально не могла оставить его ни на минуту – случалось так, что я уходила из комнаты, а он в отчаянии начинал биться головой об стену! А под конец с ним вообще стало очень тяжело. Фактически у меня осталась только одна близкая подруга.

Все годы Офелия жила только для них. И вот сейчас, оставшись вдвоем с дочерью, почувствовала себя не у дел. В ее жизни образовалась пустота, заполнить которую Пип не могла. Впрочем, она почти ничего не требовала от матери. Но даже того, в чем она нуждалась, Офелия была не в состоянии ей дать. Правда, теперь ей как будто стало лучше. Оставалось надеяться, что со временем она совсем оправится. Все последнее время она чувствовала себя каким-то роботом, но сейчас, казалось, она понемногу оживает. И то, что сегодня она решилась пригласить Мэтта на обед, было хорошим знаком.

– А вы? – с неожиданно пробудившимся интересом спросила она. – У вас в городе много друзей?

– По правде сказать, ни одного, – со слабой улыбкой покачал головой Мэтт. – Последние десять лет, знаете, как-то было не до того. Раньше я заведовал в Нью-Йорке рекламным агентством. Оно принадлежало нам с женой. Потом мы развелись и… короче, мы расстались не очень-то мирно. Агентство решили продать, и я переехал сюда. Сначала, правда, жил в городе, а здесь снимал коттедж, приезжал на выходные рисовать. А потом… знаете, как бывает: думаешь, что хуже уже не может быть, а выходит, что может. Вот так случилось со мной – моя бывшая жена переехала в Новую Зеландию, и я годами мотался туда повидать детей. Фактически дома у меня не было. Жил в отеле, снимал квартиру – словом, чувствовал себя лишней спицей в колеснице. Ну а жена моя вышла замуж за моего же приятеля девять лет назад. Он славный парень, любит наших детей как своих собственных, да и они обожают его. К тому же у него куча денег, четверо своих детей. Да еще двое – от моей бывшей жены. Все дети как-то перемешались и, по-моему, страшно этим довольны. Я не могу их винить – с моей стороны это был бы чистой воды эгоизм. Короче, всякий раз, когда я приезжал в Окленд, как-то всегда получалось, что им не до меня. Их ждали друзья, а я путался под ногами. Как это говорят у вас на родине? Я чувствовал себя «как волос в супе».

Услышав знакомую с детства поговорку, Офелия спрятала грустную улыбку. Ей тоже постоянно казалось, что она путается у Теда под ногами. Словно вещь, которой попользуешься, а потом не знаешь, куда деть.

– Ужасно, – с искренним сочувствием проговорила она, невольно тронутая печалью в глазах Мэтта.

Похоже, он не понаслышке знал, что такое горе и боль. Он смирился и даже начал новую жизнь, однако заплатил за нее дорогую цену.

– Да, это было тяжело, – честно признался он. – Очень тяжело. Четыре года я держался. В последние два приезда я почти их не видел. А потом Салли, моя бывшая жена, любезно объяснила мне, что я, дескать, мешаю, что должен приезжать, только когда они соскучатся, и все такое. А этого, как вы понимаете, пришлось бы ждать очень долго. Конечно, я постоянно им звонил… но только они, как на грех, всякий раз были слишком заняты, чтобы взять трубку. Я писал, но они не отвечали. Им было только девять и семь, когда моя супруга обзавелась новым мужем, и она почти сразу же родила еще двоих. Мои дети растворились в ее новой семье. И я вдруг почувствовал, что в самом деле им мешаю. Усложняю им жизнь. Тогда я написал им и спросил, чего они хотят. Они не ответили. Я не слышал о них почти целый год и все равно продолжал писать. Должен признаться, что весь этот год я страшно пил. Я писал им еще три года. А потом пришло письмо от Салли, в котором она недвусмысленно дала мне понять, что мои дети не хотят меня видеть, только не знают, как мне об этом сказать. И тогда я сдался. Вот уже шесть лет, как я ничего не знаю о них. Единственная связь между нами – это те чеки, которые я регулярно посылаю их матери. Ах да, еще открытка на Рождество, которую она присылает каждый год. Я никогда не настаивал на своих отцовских правах, не требовал свиданий. Да и зачем? Им известно, где я живу… Но иной раз мне кажется, что стоило бы поехать туда и поговорить с ними начистоту. Но мне страшно. Салли в тот раз так красочно описывала их терзания. Им было всего десять и двенадцать, когда мы виделись в последний раз, – почти сверстники вашей Пип, – а в таком возрасте не у каждого хватит смелости сказать отцу, что он, дескать, не хочет больше его видеть. Впрочем, их нежелание писать говорит само за себя. Для меня этого было достаточно. Я все понял. И решил уйти из их жизни.

Господи, какие письма я им писал, до того как окончательно сложить оружие! Они ни разу не ответили. Я и сейчас порой им пишу, но у меня никогда не хватает смелости отослать письмо. Я не имею права давить на них, это было бы нечестно. Как-то я говорил с их матерью – она тоже считает, что так будет лучше. Салли сказала, что они счастливы и что я им не нужен. Не знаю почему. По-моему, я не сделал им ничего плохого. Почему я им не нужен? Конечно, их отчим – замечательный парень. Я и сам его люблю… вернее, любил. Мы дружили много лет, пока между нами не встала Салли. Да Бог с ними! Я ведь хотел рассказать вам о моих детях. Десять лет я живу один. Я не видел их шесть лет. Вместе с рождественской открыткой моя бывшая супруга каждый раз присылает мне их фотографии, так что я хотя бы знаю теперь, как они выглядят. То ли плакать, то ли смеяться, не знаю. Они фотографируются все вместе. И вот я получаю открытку с фотографией всех восьми детей. Его, моих и их общих. Знаете, иногда я смотрю на нее и плачу. – Мэтт смущенно отвел глаза, подумав, как много им известно друг о друге. – Теперь я стараюсь больше им не мешать. Надеюсь, они знают, чего хотят. Во всяком случае, Салли уверяет, что так и есть.

Роберту уже восемнадцать. Скоро он уедет учиться в колледж. А может, уже учится, не знаю. Живется им неплохо. Хэмишу в Окленде принадлежит крупнейшее рекламное агентство, и Салли помогает ему с делами, как когда-то помогала мне. Она очень способная. Не могу сказать, что душевная, но зато невероятно энергичная и предприимчивая. И к тому же прекрасная мать – всегда точно знает, что нужно детям. В отличие от меня. Впрочем, я им уже почти чужой. Не знаю даже, узнал бы я их, если бы увидел на улице… ужасно, правда? Это мучительнее всего. Я пытался не думать об этом. Твердил, что так лучше для них. Пару лет назад Салли написала мне: она спрашивала, не буду ли я возражать, если Хэмиш усыновит моих детей. Ее предложение чуть не прикончило меня. Не знаю… может, я действительно им не нужен, но ведь они все равно мои дети! И так будет всегда. Я сказал, что никогда не дам своего согласия. С тех пор я больше не получаю от нее писем, только открытку на Рождество. Да и до этого мы почти не общались. Мне кажется, они мечтают, чтобы я просто исчез из их жизни. Так я и сделал. Теперь я живу очень тихо. Потребовалось много лет, чтобы прийти в себя. Пережить то, что произошло между мной и Салли. А главное – потерю детей.

Слушать Мэтта было мучительно, но теперь Офелия понемногу начала узнавать его. Подобно ей самой, Мэтт потерял все, что составляло его жизнь, – дом, семью, детей, любимое дело. Как и она, он предпочел укрыться от жизни. Но у нее хотя бы была Пип! И Офелия еще раз возблагодарила судьбу, что она оставила ей дочь. Без Пип она не смогла бы жить.

– А почему вы расстались? – Она понимала, что совершает бестактность, но в той картине, что сложилась у нее в голове, ей не все оказалось понятно. К тому же если Мэтт не захочет рассказать, то не расскажет, решила она. После того как они столько поведали друг другу, между ними установилась какая-то удивительная близость, которую чувствовали они оба.

Он вздохнул, прежде чем ответить.

– Классический случай, знаете ли. Мы с Хэмишем вместе закончили школу. Потом он уехал в Окленд, а я остался в Нью-Йорке. Мы оба открыли рекламные агентства, даже наладили тесные связи. Консультировались друг с другом, посылали друг другу клиентов, обращались друг к другу за помощью. Хэмиш по нескольку раз в год наведывался сюда. Мы ездили в Окленд. Салли работала исполнительным директором, она была, так сказать, «мозговым центром» всего дела, а я – художественным директором. Мы прекрасно дополняли друг друга, агентство крепко стояло на ногах, среди наших клиентов были даже крупные корпорации. Мы с Хэмишем оставались друзьями, часто ездили в отпуск вчетвером: он с женой и я с Салли. В основном в Европу. Как-то раз даже на сафари в Ботсвану. В то роковое лето сняли шато во Франции. Мне пришлось вернуться раньше, чем мы думали, потом неожиданно умерла теща Хэмиша, и его жена спешно полетела в Окленд. Сам он остался во Франции. И Салли с детьми тоже. Не стану утомлять вас подробностями – Салли и он внезапно воспылали любовью друг к другу. Через четыре недели, вернувшись домой, она сообщила, что уходит от меня. Она по уши влюбилась в него, но они договорились проверить свои чувства. Для этого она и собиралась расстаться со мной. Сказала, что ей нужно какое-то время побыть одной. Думаю, такое часто случается. Салли сообщила, что никогда по-настоящему не любила меня, просто испытывала ко мне теплые чувства, к тому же мы были хорошей командой. А дети, дескать, появились до того, как она разобралась в себе. Это было ужасно – то, что она говорила, однако сама она, похоже, верила каждому своему слову. Видите ли, Салли не из тех людей, кого так уж сильно волнует то, что чувствуют другие. Может, поэтому в бизнесе она всегда умела добиваться своего.

Как бы там ни было, Хэмиш Вернулся домой и преподнес ту же новость своей жене Маргарет. Остальное уже принадлежит истории. Салли забрала детей и переехала в гостиницу. Она даже предложила мне продать половину ее акций нашего агентства, но у меня не было желания продолжать дело без нее, а искать другого партнера я не хотел. Просто не осталось сил, понимаете? У меня было такое ощущение, будто меня вываляли в грязи. Короче, агентство мы продали. Это было тяжело для нас обоих. И вот после почти пятнадцати лет брака у меня не осталось ничего – ни жены, ни детей, ни любимого дела. Только куча никому не нужных денег. Она ушла от меня на День труда, а сразу после Рождества забрала детей и уехала в Окленд. Они с Хэмишем поженились, едва высохли чернила на документах о нашем разводе. А я-то надеялся, что она одумается, вернется ко мне. Глупо, конечно. Но все мы когда-то ведем себя как полные идиоты.

Даже после этого я все еще чувствовал себя, словно боксер после нокаута. Надеюсь, я ответил на ваш вопрос. Но самое дикое, наверное, что я по-прежнему считаю Хэмиша Грина замечательным парнем. Может, он не был хорошим другом, и все-таки нельзя отрицать, что он на редкость яркая личность – умница, весельчак и вообще удивительный человек. Насколько я знаю, они очень счастливы вместе. Да и бизнес их процветает.

Офелия почувствовала, как у нее сжалось сердце. Все предали Мэтта – жена, лучший друг, даже собственные дети. Ей и раньше доводилось слышать подобные истории, но она даже представить себе не могла, чтобы судьба могла обойтись так безжалостно с человеком. Мэтт потерял все, кроме денег, но не похоже, чтобы они что-то значили для него. Все, чего он сейчас хотел, – тихо доживать свои дни в коттедже на берегу океана. Кроме таланта, у него не осталось ничего. Какая жестокость, возмутилась она. Какое право они имели так поступить с ним?! К горлу ее подступил комок.

– Ужасная история, – нахмурившись, проговорила она. – Просто невероятно! Ненавижу их обоих! Нет, не детей, конечно! Они оказались просто безвинными жертвами – впрочем, как и вы, Мэтт. Скорее всего ими манипулировали… каким-то образом убедили отречься от вас, выбросить вас из своей жизни. А ведь это был долг вашей жены – сделать все, чтобы ваши отношения остались прежними, – с чувством добавила Офелия, и Мэтт молча согласился с ней.

В сущности, он и сам никогда и ни в чем не винил детей. Они были слишком малы, чтобы понимать, что делают. А уж ему ли не знать, на что способна его бывшая супруга! Что-что, а ненавидеть она умела. Ей ничего не стоило оболгать и унизить любого, навеки смешать человека с грязью.

– Долг – не для Салли. Она хотела отделаться от меня, и она этого добилась. Салли всегда умела добиваться своего – что от меня, что от Хэмиша. Не знаю, кому из них пришла в голову идея завести общих детей, но думаю, что не ему. Держу пари, Салли решила, что будет умнее покрепче привязать его к ней. Знаете, в некоторых вещах он просто как ребенок. Как раз это мне больше всего и нравилось в нем. А Салли… Салли – нет. Она расчетливая. И всегда делает только то, что выгодно ей самой.

– Звучит довольно зловеще, – сдержанно проговорила Офелия.

Ее слова невольно тронули Мэтта. После того как он выложил ей все как на духу, на него вдруг навалилась усталость. Протянув руку, он поворошил угли в камине. Некоторое время оба молчали.

– Ну а потом? Неужели за все время после развода у вас никого не было?

Возможно, кто-то на его месте стал бы искать утешения у других женщин, но только не Мэтт. По всему видно, что он вел довольно одинокую жизнь – во всяком случае, так ей показалось. Конечно, очень может быть, что у него кто-то есть, но, сказать по правде, Офелия в этом сомневалась.

– Да нет… куда там! После ухода Салли я еще года два даже не смотрел на женщин. Был как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. А потом год за годом без конца летал в Окленд повидать детей. Короче, просто не до того было. Я больше никому не верил и поклялся, что так будет всегда. Года три назад я встретил очень милую девушку намного моложе меня. Она мечтала о том, как когда-нибудь выйдет замуж и нарожает кучу ребятишек. А у меня не нашлось ни сил, ни желания снова пройти через все это. Я не хотел ни жениться снова, ни иметь еще детей – ведь тогда оставался риск снова их потерять, а второго раза я бы не вынес. Зачем? Мне тогда стукнуло уже сорок четыре, а ей всего тридцать два. Потом она поставила вопрос ребром. Нет, я се не виню. Но что я мог сделать? Мы расстались друзьями, а через полгода она вышла замуж за хорошего парня. Этим летом у них родился третий малыш. Мы больше не виделись. Я все еще надеюсь, что в один прекрасный день снова смогу видеться с детьми. Возможно, когда они повзрослеют. Но иметь другую семью… нет, не хочу рисковать. Один раз я уже прошел через этот кошмар и второго просто не переживу.

Офелии пришлось признать, что очень немногие, пережив выпавшее на долю Мэтта, смогли бы остаться самими собой. Пережитые страдания словно выжгли его изнутри. Мягкий и добрый по натуре, он замкнулся, но она не могла винить его за это. Теперь она понимала, почему он так сразу привязался к Пип. Ей было почти столько же лет, сколько и его собственным детям, когда их отняли у него. Изголодавшись по простому человеческому общению, Мэтт с готовностью ухватился за возможность поболтать с малышкой. У них возникла просто дружба, в ней не заключалось ничего плохого, да и Пип нуждалась в дружбе ничуть не меньше самого Мэтта. Однако для мужчины его лет такая дружба вряд ли смогла бы заменить то, что он потерял. Он нуждался в чем-то большем, во всяком случае, так казалось Офелии, но у него не хватало смелости, и поэтому он довольствовался редкими встречами с Пип несколько раз в неделю, возможностью учить ее рисовать. Для такого человека, как Мэтт, этого явно было мало. Но похоже – все, чего он хотел.

– А вы, Офелия? Вы были счастливы в браке? Простите, но мне показалось, что ваш супруг был нелегким человеком. Впрочем, гении все такие – во всяком случае, они так считают.

Мэтту казалось, что Офелия принадлежит к числу тех мягких и уступчивых женщин, о которых мечтает любой мужчина. Но то, что она рассказывала об отношениях между мужем и сыном, наводило на мысль, что ее покойный супруг вряд ли это ценил. И Мэтт был недалек от истины, хотя Офелия скорее откусила бы себе язык, чем призналась в этом даже себе самой.

– Тед был замечательный человек, с выдающимся умом и поистине гениальной прозорливостью. Всегда с самого начала знал, чего хочет, и неизменно этого добивался. Тед шел прямо к цели, и ничто не могло его остановить – ни я, ни дети. Правда, нам бы это и в голову не пришло. Наоборот, мы всячески поддерживали его… я по крайней мере. Наконец он достиг того, к чему стремился, добился всего, чего хотел. Лет за пять до смерти его имя прогремело на весь мир. И было так чудесно. – «Только не для нас, – мысленно добавила она. – Если не считать того, что в доме наконец появились деньги».

– Понятно, но как он относился к вам? – настаивал Мэтт.

По нескольким замечаниям, которые Офелия обронила раньше, он уже успел понять, что работы ее мужа имели большой успех. Судя по всему, он действительно слыл гениальным изобретателем. Но Мэтта интересовало другое. Он хотел знать, что за человек был ее муж, любил ли ее, как она того заслуживала. Офелия поняла, что он имеет в виду. Однако говорить на эту тему ей не хотелось.

– Я всегда любила Теда, – уклончиво ответила она. – Влюбилась с первого взгляда и совершенно потеряла голову. Меня поражало его упорство, то, как он всегда шел к поставленной цели. Ничто не могло отвлечь его. Такими, как Тед, можно только благоговейно восхищаться.

Все остальное для Офелии не имело значения. Она привыкла принимать его таким, каков он есть. И считала, что так и должно быть.

– А какая цель в жизни была у вас, Офелия?

– Стать его женой, – с печальной улыбкой ответила она. – Больше я ни о чем не мечтала. Когда это случилось, мне казалось, я умерла и попала на небеса. Хотя, конечно, порой бывало тяжело. Мы годами сидели без денег. Эта борьба длилась почти пятнадцать лет… А когда на нас вдруг свалилось богатство, оказалось, что мы попросту не знаем, что с ним делать. Для нас обоих деньги не играли особой роли, во всяком случае, для меня. Я бы любила его ничуть не меньше, если бы у него не было ни гроша в кармане. Мне нужен был только он – мой Тед.

Он был для нее и царь и бог. Офелия жила только ради Теда. И ради их детей.

– А он находил время бывать с вами, с детьми? – осторожно спросил Мэтт.

– Иногда. Когда оно у него появлялось, конечно. Видите ли, он всегда был страшно занят – у него ведь было много куда более важных дел.

Офелия до сих пор благоговела перед Тедом. Во всяком случае, больше, чем он заслуживает, решил про себя Мэтт.

– Что может быть важнее жены и детей? – просто сказал он.

Но он был совсем другой, чем Тед. Впрочем, Офелия тоже мало походила на его бывшую жену. В сущности, она обладала всем, чего недоставало Салли, – душевной теплотой, благородством, беззаветной преданностью любимому человеку. Мэтт готов поклясться, что в ней нет ни Капли эгоизма. Она с головой погрузилась в собственное горе, на оплакивала его, не себя. И Мэтт это понимал – в конце концов, он знал, что такое потерять близких. Может быть» оглушенная этим двойным несчастьем, Офелия и невнимательно относилась к дочери, но она хотя бы была достаточно честна, чтобы сознавать это и испытывать мучительный Стыд перед Пип.

– Ученые – они не такие, как все, – терпеливо объяснила Офелия. – У них все по-другому: они и мыслят, и чувствуют не как другие люди. А Тед был необыкновенным человеком.

Она явно выгораживала его, но Мэтту, мягко говоря, не понравилось то, что он услышал. Он сильно подозревал, что покойный доктор Макензи был самовлюбленным эгоистом и к тому же плохим отцом. Но Офелия не видела этого. Или просто не хотела видеть. В конце концов, смерть – совсем не то, что развод. Часто в глазах любящей жены покойный окружен ореолом святости. Да и вообще как-то не хочется вспоминать о плохом, когда человека уже нет на свете. Иное дело развод – тогда недостатки бывшего супруга в наших глазах вырастают до поистине чудовищных размеров, с годами превращаясь едва ли не в пороки. Когда любимый уходит из жизни, в памяти остается только хорошее. И лишить его этого сияющего нимба над головой было бы жестоко по отношению к Офелии. А Мэтт искренне жалел эту женщину.

Они проговорили до поздней ночи. Говорили о детях, о Салли и Теде, вспоминали свое детство. Сердце Офелии болезненно ныло при мысли о жестокости, с которой Мэтта отлучили от детей. Тоскливое выражение его глаз подсказывало, чего ему это стоило. Даже странно, как он еще не потерял веру в людей, думала она. Да, жизнь предъявила ему высокий счет. Она подозревала, что тут не обошлось без каких-то махинаций со стороны его бывшей жены. Трудно поверить, что дети в таком возрасте вдруг ни с того ни с сего отказались видеть отца. А вот если представить, что кто-то позаботился очернить его в их глазах, тогда многое становится понятно. Наверняка тут не обошлось без Салли, решила она. Однако Мэтт явно не собирался воевать с прежней женой. Для него война с ней закончилась много лет назад. Мэтт сложил оружие, и только слабая надежда на то, что в один прекрасный день он, возможно, увидит своих детей, давала ему силы жить дальше. Дни уныло тянулись один за другим. Сейф-Харбор и для него тоже стал тихой гаванью.

Мэтт уже собрался уходить, когда в голову ему пришла неожиданная мысль. Вернее, она мучила его весь вечер.

– Вы любите плавать под парусом? – осторожно спросил он, и в глазах его засветилась надежда.

Кроме живописи, это была единственная его страсть. К тому же она отвечала его всегдашнему стремлению к одиночеству.

– Давно уже не плавала, а раньше, много лет назад, очень любила. Еще ребенком, когда мы проводили лето в Бретани, то часто ходили под парусом. А потом в Кейп-Коде, когда училась в колледже.

– У меня в бухте маленькая яхта, время от времени я выхожу на ней в океан. Если вы не против, я был бы счастлив взять с собой вас обеих. Яхта, правда, так себе – просто старая шлюпка, которую я починил, когда приехал сюда в первый раз.

– Я бы с радостью. Так здорово выбраться куда-нибудь, да еще вместе с вами! – просияла Офелия.

– Ладно. Так я позвоню вам, когда в следующий раз соберусь поплавать, – пообещал он.

Мэтту почему-то стало приятно, что она тоже любит океан, – ведь это еще одно, что их объединяет. Ему было хорошо с ней. Даже сейчас жизненная сила била в ней ключом. А как вспыхнули ее глаза, когда Мэтт предложил ей составить ему компанию!

Когда-то давно друзья пару раз приглашали Офелию и Теда походить вместе под парусом, но Тед терпеть этого не мог. Он вечно жаловался – то ему холодно, то сыро, к тому же его постоянно укачивало. А вот Офелию нет. И хотя она никогда бы не сказала об этом Мэтту, но ей с детства твердили, что из нее мог получиться отличный яхтсмен.

Когда за Мэттом захлопнулась дверь, часы показывали уже далеко за полночь, но Офелия не чувствовала усталости. Она была радостно возбуждена. Вечер, который они провели вместе с Мэттом, согрел их души теплом, которого им так не хватало, хотя ни один из них этого не понимал. Оба отчаянно нуждались если не в любви, то "хотя бы в друге. Дружба – вот во что они оба пока еще верили. И теперь они ее нашли. Пип, познакомив мать с Мэттом, сама того не подозревая, оказала обоим услугу, которую трудно переоценить.

Потушив внизу свет, Офелия крадучись заглянула к дочери. И улыбнулась. Мусс, который, как обычно, дремал возле кровати, даже не поднял головы, когда она подошла. Откинув с лица дочери огненно-рыжие кудри, Офелия осторожно поцеловала ее в лоб. Этим вечером рухнула еще одна часть стены, отгораживающая се от дочери. Мало-помалу женщина, которой она когда-то была, пробуждалась к жизни.