Только этот мужчина

4

Утром ее разбудил стук в дверь. Вошла женщина с подносом. Не отойдя полностью от долгого, тяжелого сна, Палома смотрела на нее, пытаясь понять, где находится.

— Доброе утро, Палома! Узнаете меня? — сказала женщина, с интересом разглядывая ее. — Я Марта Стерн. Вы попали в аварию вчера вечером по пути домой, и Джон привез вас сюда.

Палома села в постели, откинула волосы с лица и поморщилась от боли в запястье.

— Конечно, я вас помню, — сказала она, подавляя зевок. — Так приятно снова видеть вас. Как ваши дела? Как Дэн?

Марта поставила поднос на столик у кровати. Привычными движениями она взбила подушки, подложила их под спину Паломы и поставила поднос ей на колени.

— У нас с Дэном все хорошо, спасибо. А вас не надо и спрашивать — вы выглядите просто восхитительно. Джон сообщил мне о том, что вчера случилось. Как ваша рука?

Подвигав поврежденной кистью, Палома сморщилась от боли.

— Болит.

— Думаю, проще всего вам будет съесть тост, согласны?

— Выглядит очень аппетитно. Но вам не обязательно ждать, пока я позавтракаю.

— Джон сказал, что вам нужно выспаться. Я намажу тосты маслом и джемом? Девочки хотели прийти к вам, но я сумела их убедить, что вы еще будете здесь, когда они вернутся из школы. И все же они некоторое время ходили под вашей дверью на цыпочках. Джон уехал по делам, а вам пока нужно отдохнуть и дать покой руке.

— Я и не собираюсь делать ничего особенного, — ответила Палома.

Видимо, лицо Паломы было очень выразительно, потому что Марта сочувственно улыбнулась.

— Я зайду через час помочь вам одеться. Джон съездил в гостиницу и привез кое-какие ваши вещи, перед тем как отправиться по делам, так что не придется надевать вчерашнюю одежду.

— Очень мило с его стороны. — Голос Паломы был подчеркнуто вежлив.

Марта удивленно посмотрела на нее.

— Да, это так. Но это же Джон. Как бы ни был занят, он всегда поможет другу. Представьте себе, ему пришлось от многого отказаться, когда умерла Анна.

— Как вы со всем этим справились?

Пожилая женщина раздвинула занавески.

— Сначала действительно было тяжело. Девочки слонялись по дому как потерянные, и мне приходилось тратить почти все время на то, чтобы их успокаивать, вместо того, чтобы заниматься хозяйством. Но теперь самое худшее позади. Мы даже составили некое подобие расписания. Джон обращается с ними изумительно, но все же девочкам не хватает матери.

— Я хотела бы поговорить с вами об Анне, — неуверенно начала Палома.

Марта ответила ничего не выражающим голосом:

— Она иногда спрашивала, когда вы приедете.

Сердце Паломы словно замерло.

— Анна спрашивала? — недоверчиво переспросила она.

Почему после стольких лет молчания Анна хотела ее видеть? Машинально жуя, она пыталась сама себе ответить на этот вопрос, пока в конце концов здравый смысл не подсказал ей, что она никогда этого не узнает, и поэтому бесполезно было задумываться над этим.

Ей вспомнилось замечание экономки о том, что девочкам нужна мать. Мать для близнецов будет женой для Джона. Странно, ей не приходило в голову, что Джон может снова жениться. Ну конечно, он должен. Даже если Анна унесла его сердце с собой в могилу. Джон достаточно жизнелюбив, силен и мужествен, чтобы не оставаться долго вдовцом.

К тому времени, когда девочки приехали из школы, Палома по ним уже соскучилась. Шумно ворвавшись в дом, смеясь и переговариваясь, они направились в оранжерею, где она наслаждалась послеобеденным солнцем.

Девочки застыли в дверях, не то чтобы робкие, а скорее настороженные.

— Привет, — сказала, улыбаясь, Палома. — Хорошо прошел день?

Виола, та, что повыше, ответила серьезным кивком и вежливым «да, спасибо», а Лавиния — лукавой гримасой.

— У нас был диктант, — важно сообщила она. — Я сделала одну ошибку, а Виола получила «отлично».

Внезапно Лавиния прислушалась, а затем вскрикнула:

— Папа приехал!

И, повернувшись, мгновенно исчезла. Виола последовала за ней более спокойно, оставив Палому, которой передалось возбуждение девочек. Стараясь овладеть собой, она сделала несколько глубоких вздохов и раскрыла журнал, глядя на страницы невидящими глазами.

Голос Джона, раздавшийся в холле, отозвался болью в ее сердце. Он засмеялся, и Палома подумала, что редко слышала его смех, даже когда Анна была жива. Как и Виола, он обладал большой врожденной сдержанностью.

Услышав мужские шаги, Палома взглянула на дверь. Когда он вошел — высокий, широкоплечий, с грацией хищника, что-то глубоко затаенное заставило женщину встрепенуться. Резкие черты его лица становились как бы мягче в присутствии дочерей. Ты любишь его, призналась себе Палома. Ты любишь его с четырнадцати лет и будешь любить до самой смерти.

— Привет! Ну, как рука?

Чувствуя на своем лице внимательный взгляд двух пар детских глаз, Палома ухитрилась изобразить улыбку.

— Идет на поправку. День-другой, и будет совсем хорошо.

«И тогда я уеду», — должна была бы закончить она, но слова не шли у нее с языка. Здравый смысл подсказывал ей, что чем дольше она останется в «Голубином холме», тем труднее ей будет потом устроить свою жизнь без этого мужчины и этих детей. Но пребывание здесь было целительным для ее измученной души. Ей хотелось насладиться горьковатой сладостью каждой секунды, проведенной в этом доме.

— Она много знает о вулканах, — сказала с удовольствием Лав.

— Не она, а мисс Далтон, — поправил Джон.

— Палома, — тут же отозвалась Палома. — Мисс Далтон — звучит как будто я учительница, а ведь это не так.

Виола внимательно взглянула на нее.

— А Палома звучит словно вы наша подружка, — сказала она спокойным голосом, в котором присутствовала интонация ее отца.

— Думаю, мы знаем друг друга недостаточно для того, чтобы считаться друзьями, — сказала невозмутимо Палома, — но я бы не возражала, если бы ваш папа позволил вам так меня называть.

И она взглянула на Джона, тот кивнул в ответ.

— Хорошо. Заканчивайте ваши дела, а я пока переоденусь. Потом мы пойдем проведать ваших пони. Я рад, что ты чувствуешь себя лучше, — обратился он к Паломе уходя.

Домашние задания были сделаны на редкость быстро. Даже серьезная Виола торопилась. Когда девочки сложили свои тетрадки, Палома попросила:

— Расскажите мне о ваших пони.

У каждой из них была своя лошадь, ухоженная и хорошо выезженная. Пони Виолы звали Спринтер, а Лавинии — Домино. Обе девочки были членами местного клуба верховой езды и занимались там каждую субботу.

— А ты ездишь верхом? — спросила Лав.

Палома отрицательно покачала головой.

— Нет.

— Наша мама умела ездить верхом, — сдержанно сказала Виола. — Папочка говорит, что у нее была лучшая посадка из всех, кого он знает.

— Да. — Во взгляде Паломы отразилась боль. — Когда она сидела на лошади, то казалась слитой с нею в единое целое.

— Ты ее видела? Ах да, ты ведь бывала здесь раньше…

— Впервые я приехала сюда, когда мне было одиннадцать лет, и потом я гостила здесь каждое лето до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать.

Обе девочки заинтересовались разговором. И Лавиния спросила:

— А что случилось потом?

Палома ответила:

— Я начала работать в агентстве фотомоделей и, прежде чем поняла, что происходит, со мной был заключен контракт на съемки в Японии. Потом умерла моя мать, и не осталось ничего, что бы привязывало меня к Новой Зеландии.

— Твоя мама умерла от рака? — вопросительно проговорила Лавиния.

— Нет, милая, не от рака. Она переходила улицу во время дождя, и ее сбил автомобиль.

Раздался голос Джона:

— Ну что, вы готовы?

Палома не слышала, как он вошел. Она гадала, какие чувства скрываются за его внешне спокойным голосом и настороженным, резким взглядом. Возможно, никаких.

— Вы не будете возражать, если я пойду с вами? — весело спросила она.

— А ты сможешь идти?

— Да, только надену туфли, — ответила Палома.

Стараясь улыбаться, она спустилась по лестнице. Джон ждал ее на гравийной дорожке и внимательно смотрел, как она шла к машине. Загон для лошадей был совсем рядом. И Палома поняла, что автомобиль был подан только ради нее. Это было короткое, но приятное путешествие: девочки сидели сзади и обсуждали какое-то школьное происшествие, а собака Дикси часто дышала, высунув голову в окно, и уши ее трепало ветром. На переднем сиденье царила абсолютная, все обволакивающая тишина. Сквозь опущенные ресницы Палома рассматривала руки Джона — сильные, темные от загара. Весь ее мир рушился. Эти руки держали ее сердце, даже если их хозяин и не знал об этом. В них была какая-то жестокая сила, такая же, как в нем самом, и все же Палома не могла упрекать его за грубые слова, сказанные вчера вечером. Она и Джон были связаны узами, которые невозможно разрушить. Эти узы были невыносимо притягательны для нее и в то же время тягостны. Любить человека, чье сердце похоронено вместе с другой женщиной, — значит идти долгим, тяжелым путем душевных страданий.

И все-таки она любила его. Все эти годы каждого знакомого мужчину она мысленно сравнивала с Джоном.

Когда подъехали к загону, Джон поставил машину как можно ближе к ограде. И все, кроме Паломы, разом высыпали из нее. Девочки проскользнули под жерди ограды и побежали угощать своих пони морковью.

Палома задумчиво глядела, как крупная рабочая лошадь, не замечая детей, собаку и пони, подошла к Джону и носом уткнулась в его грудь, выпрашивая лакомство, но больше, как показалось женщине, его ласки.

Так же, как все мы, — внезапно возникла непрошеная мысль. Джон был осью, вокруг которой все здесь вращалось. Дети явно восхищались им, сотрудники уважали. Он занимал видное положение в обществе, и сама она — да, она отдала бы жизнь, чтобы сделать его счастливым.

И все же чувство обиды и горечи не покидало ее. Когда она жила фактически в изгнании, страстно желая вернуться и понимая, что не имеет права, он был счастлив. Этого Палома не могла ему простить. Неосознанная обида была одной из причин ее возвращения в «Голубиный холм», но теперь уже любовь могла стать поводом для ее отъезда.

— Посмотри на меня, Палома! — кричала Лав, в то время как Джон помогал ей сесть в седло.

Палома знала, что не было никакого риска, и все же ее пальцы невольно сжались в кулак. Джон не позволит им сделать ничего опасного, и даже если они упадут, шлемы защитят их головы.

Девочки держались невероятно уверенно в седле, и все же Палома волновалась, пока Джон не объявил, что пора ехать домой.

Виола и Лавиния опять уселись на заднем сиденье.

— Вы были похожи на казаков, когда ездили верхом, — сказала Палома дочерям.

— А кто такие казаки? — спросила Виола.

Палома рассказала им то, что знала о степных наездниках, всякий раз обращаясь к Джону за помощью, когда надо было что-нибудь уточнить.

За разговорами время прошло незаметно. Наконец они подъехали к дому. Выходя из машины, Палома поморщилась от боли в ушибленной ноге, и Джон остановил ее.

— Подожди, я помогу тебе.

— Да ничего, я сама справлюсь, — сказала она, стараясь улыбнуться.

Без предупреждения он поднял ее на руки и легко понес по дорожке к дому.

— Джон, не надо! — вскрикнула Палома резким от испуга голосом. — Ты надорвешься, отпусти меня.

— Открой дверь, Виола, — сказал он спокойно.

Нахмурив брови, девочка держала открытую дверь. Сзади послышалось хихиканье Лав:

— Папа, у Паломы ноги такие же длинные, как у тебя!

Женщина недовольно процедила сквозь зубы:

— Черт возьми, Джон, я могу идти сама.

Но он держал ее крепко. Его грудь мерно поднималась и опускалась при дыхании, на шее билась жилка. Слабый запах пота щекотал ее ноздри, посылая сигналы ее восприимчивому телу.

— Не сквернословь при детях, — заметил Джон, неся Палому вверх по лестнице. Девочки, шедшие следом, засмеялись.

— Черт возьми! — воскликнула Лав, — мы все это знаем. «Черт возьми» — не настоящее ругательство.

— Для вас это ругательство, — сказал Джон. Он опустил Палому перед дверью ее комнаты. Она смотрела на него негодующе, но настороженное лицо Виолы не позволило резким словам сорваться с губ. Вместо этого она сдержанно проворчала:

— Если завтра заболит спина, чур, меня не винить. Вы, девочки, — мои свидетели. Я просила вашего папу отпустить меня, правда?

Обе согласно кивнули. Виола смотрела то на отца, то на Палому. Морщинки на ее лице разгладились. Джон отрывисто проговорил:

— Не ворчи. Я поднимаю большие тяжести каждый день. Носи шлепанцы, пока нога не заживет. Мы не будем возражать, да, девочки?

Сердце Паломы таяло. Она отвернулась, чтобы укрыться от изучающего взгляда Джона. Он взглянул на дочерей, и ей на миг удалось увидеть его истинное лицо за маской, которую он показывал миру: он любил их так, что она не могла с ним в этом соперничать. Требовались годы, чтобы вырастить такую любовь. Браво, Джон! — думала Палома, повернувшись и открывая дверь. Я отстала от тебя на десять лет, но найду способ справиться с этим.

Поменяв туфли на тапочки, она, прихрамывая, спустилась в большую комнату, где семья проводила основную часть времени. Удобно расположенная рядом с кухней, она была похожа на большую, комфортабельно обставленную гостиную и соединялась со столовой.

Обедали в столовой. Перед тем как уйти домой, Марта все приготовила. Осталось только заправить салат и подогреть суп.

— Да нет, не нужно, — сказал Джон, когда Палома предложила помощь. — Мы теперь доки в этом деле, не так ли, девочки?

Они и правда действовали умело: накрыли стол скатертью, принесли тарелки.

Она должна радоваться этому вечеру, потому что ей может больше не представится возможности видеть их всех вместе в такой обстановке. Единственным оружием Паломы была угроза обратиться к газетам, но ее нельзя было использовать слишком часто, чтобы Джон не догадался, что она блефует. Ну почему он не хочет понять, что ей необходимо принимать хотя бы небольшое участие в их жизни?

Палома наслаждалась этим вечером, несмотря на внутреннее напряжение. Не отдавая себе отчета, она пристально следила за Джоном, дочерьми, внимательно наблюдала за их разговорами, манерой поведения, жестами, и только когда они отправились спать, смогла расслабиться.

— Удовлетворена? — спросил Джон, вернувшись от девочек, после того как пожелал им спокойной ночи.

Она резко взглянула на него.

— Почему ты не сказала мне, что забеременела? — внезапно задал он вопрос.

Палома пожала плечами, глядя на огонь в камине. Ей было так стыдно тогда, она была так потрясена его ненавистью к ней, что ей даже не пришло в голову сообщить ему. Как больное животное, она спряталась от всего света.

— Не думаю, что ты хотел это знать, — медленно проговорила она. — Моя мать, конечно, была взбешена и быстро пристроила меня в частную лечебницу. Там было хорошо. Она сказала, что я не смогу забрать ребенка, и была права. А когда оказалось, что их двое, я поняла, что у меня и вовсе нет никакой надежды. Что изменилось бы, если бы я сказала тебе об этом?

— А ты не думала, что я мог чувствовать какую-то ответственность?

Она отмахнулась.

— Возможно, но ситуация была безнадежная. Если бы ты даже узнал, как бы нам удалось скрыть это от Анны? Я не могла так поступить с нею.

Сардоническая усмешка искривила его губы.

— Боги, наверное, наблюдали смешную историю: я удочерил собственных детей.

— Я даже не знала, что вы думали об этом, — заметила Палома.

— Мы ждали около двух лет. Одна из школьных подруг Анны работала в департаменте социального обеспечения и помогла нам. Это оказалось несложно, потому что немногие хотят взять близнецов. Анна же говорила, что полюбила их с первого взгляда.

— И никто из вас не подозревал? — Паломе такая ситуация показалась невозможной.

— Слава Богу, нет, — убежденно сказал Джон. Она бросила взгляд на тоненькие часы на руке.

Было почти десять вечера.

— Я рада, что их взяли именно вы с Анной. Я постоянно беспокоилась о них, безумно хотела знать, счастливы ли они, правильно ли я поступила. Теперь вижу, что им хорошо. — Палома глубоко вздохнула. Надо было решаться. Момент был подходящий, и она сказала: — Я не собираюсь совсем уходить из их жизни, Джон.

Когда он взглянул на нее, его глаза блестели, как льдины, на холодном и злом лице.

— Ты сказала, что посмотришь на них и уедешь.

— Теперь не думаю, что смогу это сделать. — Обхватив свои плечи руками, она встретила его пристальный взгляд твердо, не позволяя запутать себя. — Я не имею формальных прав на них, но моральные права у меня есть. Я не причиню им вреда, но хочу поддерживать с ними контакт.

— А если я скажу «нет», ты обратишься к прессе. — Джон скривил губы. — И это почти наверняка оставит след в их душах на всю оставшуюся жизнь.

— Только в случае, если ты поступишь неблагоразумно, — сказала она твердо. — Они мои дети, Джон, так же, как твои и Анны. Я их вынашивала девять месяцев. Последние из них провела в кровати, потому что врачи думали, что могу потерять детей. Перенесла адскую боль. Я родила их, неделю кормила грудью… И с тех пор не переставала думать о них. Я не уйду из их жизни так, будто бы никогда не существовала.

Наступило долгое молчание.