Только не|мы (СИ)

Глава 10

Сегодняшний день лучился чистым солнечным золотом. Морозный и свежий, будто принесённый с далёких Альп, воздух прозрачно звенел под зимним Латвийским небом. Рижане выходили на улицы целыми семьями, шли в церковь или на набережную Даугавы к Вантовому мосту. На бульваре Бривибас возле памятника Свободы, конечно, тоже проходили гуляния. Весь круглый периметр площади облюбовали туристы, торговцы и местные жители, получившие сегодня законный выходной. У Национальной оперы соорудили высоченную пышную ёлку, которая своей макушкой почти достигала фронтона здания.

Такси высадило меня неподалёку от театра, и я не смогла отказать себе в удовольствии полюбоваться на сверкающее чудо. Дальше я прошлась вверх по бульвару Аспарзияс и остановилась у часов Лайма, которые давно стали романтической визитной карточкой Риги. Здесь до сих пор назначали свидания влюблённые.

Вот он. С тремя вялыми от холода гвоздиками смотрит на наручные часы, хотя стоит под часами, и нужно просто поднять голову и увидеть, что она ещё не опаздывает, а только задерживается, буквально на пять минут. И вот она. Уже бежит навстречу в сером пальтишке и меховой шапке. Они целуются, а я иду дальше и улыбаюсь…

Пройдя площадь насквозь, я прямиком направилась в кафе-кондитерскую, расположенную на улице Кришьяня Вальдемара. Мне редко доводилось сюда попасть, но, когда я всё-таки выбиралась в это место, не отказывала себе ни в чём.

Я заказала капучино и большой кусок шоколадного торта с зефирным кремом. Готовили здесь потрясающе. Единожды попробовав рижские сладости, не хочется пробовать больше ничего подобного, потому что кажется, будто предел вкуса уже достигнут, а довольствоваться малым — не лучшее решение. Однако сегодня нужно было поторапливаться, поскольку кафе закрывалось уже в два часа дня.

Попивая кофе и наслаждаясь отменным десертом, я немного пожалела, что не взяла с собой ноутбук. Сегодня я вновь ощутила прилив вдохновения, и текст, родившийся внутри, уже просился на свет. Но всё равно мне бы не удалось долго рассиживаться. Закончив сладкую трапезу, я поспешила домой.

Там, конечно, ничего не изменилось со времени моего ухода.

Я включила иллюминацию на домашней ёлке, оживила Вифлеемскую звезду, и сразу стало чуточку уютнее. Вместе с ноутбуком я забралась на диван и приготовилась, наконец-то, излиться тысячами букв. У меня даже кончики пальцев покалывало от предвкушения. Нужно было красивое, ёмкое, подходящее название. И написала я так: «Мари в стеклянном шаре».

Разумеется, я задумала сказку, непростую, а трогательную и волшебную, пропитанную ощущением рождественского чуда.

«Жила-была на свете девочка Мари, одинокая и скромная. Каждое утро Мари просыпалась и смотрела на снег, считала снежинки, пока те медленно кружили вокруг неё: одна снежинка, вторая снежинка, третья… Мари нравился снег, он не казался ей ни холодным, ни колким, потому что, кроме этого снега, у неё не было ничего.

Иногда снег долго лежал неподвижно, и Мари начинала скучать. А порой начиналась настоящая пурга, что девочка не успевала рассмотреть каждую снежинку в отдельности. Но, когда всё затихало, она садилась на белый сугроб и смотрела вдаль. Мари видела лишь мутное сияние, которое порой становилось светлее, а потом вдруг темнело, наступала ночь.

Мари закрывала глаза, укрывалась снегом и пыталась представить себе, что там — вдалеке. Ведь в мире обязательно что-нибудь где-нибудь есть. Пускай никто не говорил ей об этом, Мари просто верила. Верила, что не может совсем ничего не быть. Да, у неё есть снег, всегда одинаковый и прекрасный. Но где-то ведь его наверняка нет, зато есть что-то другое. Что именно, Мари, конечно, не могла вообразить. Весь её мир с самого рождения, день ото дня сводился к одним и тем же событиям: тихий танец белоснежных крупинок, расплывчатое далёко на недостижимом горизонте и её мечты, что однажды она узнает совершенно иную жизнь.

Долгие годы всё оставалось так. Изредка Мари становилось грустно, печаль застила ей глаза, и начинало думаться, что она и этот снег — всё, чем начинается и заканчивается мир, бесполезно верить в иное, когда очевидна и понятна вся суть целиком. Не нужно ничего искать, надеяться, ждать, потому что снег взмывает ввысь и опадает навзничь, а потом снова повторяет свой маршрут, и так — тысячу раз, но никогда, никогда не будет по-другому, такова жизнь. Случалось и такое, что Мари поддавалось отчаянию. Её тоска превращалась в невыносимую боль. В такие минуты Мари ненавидела снег, даже если он беспечно кружил и пытался увлечь её в свой танец, ей делалось грустно.

Однажды Мари преодолела свой страх и пошла навстречу мутной дали. Девочку манила эта даль, неизвестная и бесконечна. Она шла, шла и, в конце концов, дошла до края, уткнувшись ладонями в холодное стекло. Мари ощупывала его гладкую поверхность сантиметр за сантиметром, но ни трещинки, ни малейшего скола не было в нём. Стекло было бесконечным, прочным и незыблемым.

«Вот здесь и кончается мир…» — с горечью подумала Мари.

Вновь завертелся снег, обнял её пушистыми крупинками.

«Одна снежинка, две снежинки, три снежинки…» — считала Мари по привычке, однако эта игра уже не забавляла её.

Она сидела, как всегда, одна у твёрдой кромки стекла и плакала. Впервые в жизни она заплакала настоящими человеческими слезами, понимая, что у этой стеклянной границы оборвался не только весь мир, но и её огромная вера. А человек плачет тогда, когда вера заканчивается. Но стекло отняло у Мари веру, оставив только снег, простой и понятный.

Внезапно сугробы вокруг Мари вздрогнули. Поднялась метель, а следом за ней случился настоящий снежный буран. Мари вертело и переворачивало несколько раз, что закружилась голова, и стало невозможно дышать. Она пыталась за что-нибудь ухватиться, но снежинки выскальзывали из её ладоней, не давая никакой опоры. А Мари продолжала кружиться беспорядочно в белом непроницаемом вихре, пока не раздался какой-то странный лопающийся звук. И тогда всё замерло.

Мари открыла глаза. Она лежала целиком в снегу и некоторое время прислушивалась, не произойдёт ли ещё что-то.

— Ах, что я наделал! — услышала Мари чей-то незнакомый голос.

Она подняла голову, отряхнула с плеч белые снежинки, огляделась.

Мутная даль куда-то исчезла, её больше не было. Откуда-то сверху лился тёплый, желтоватый свет, кругом стояли дивные, но совершенно необычные запахи.

Девочка встала на ноги и долго не могла поверить в то, что видит: её родной и бесконечный снег теперь лежал сыпучей горкой на тёмном гостином паркете, неподалёку высилась громадная зелёная ель, вся в золоте гирлянд и пёстрой мишуры. Мари повернулась в другую сторону и увидела сидящего на коленях рядом с ней мальчика. Он был заметно больше и выше Мари.

Незнакомый мальчик почему-то всхлипывал. Однако, когда глаза обоих детей встретились, мальчик перестал плакать, а Мари улыбнулась ему.

— Ты кто? — спросила она.

— Алекс, — ответил мальчик. — А ты?

— А я — Мари.

— Мари, ты всё время жила в стеклянном шаре? — спросил Алекс.

Мари не знала, как правильно ответить, и просто пожала плечами:

— Наверное… А что случилось?

— Я случайно разбил твой шар, — признался Алекс с грустью.

— Ничего, — махнула рукой Мари. — Это пустяки. Иначе бы мы не познакомились с тобой.

Алекс протянул ладони к Мари, и Мари уселась в них будто в лодку.

Приблизив к лицу ладошки, Алекс произнёс:

— Мари, теперь я всегда буду о тебе заботиться, чтобы ты никогда не скучала по своему стеклянному шару.

— Я уже по нему совсем не скучаю, — сказала Мари. — Только немного скучаю по снегу…

— У меня есть снег! — обрадовался Алекс и побежал вместе с Мари на руках к зимнему окну. Он поставил маленькую подругу на подоконник и указал вперёд: — Смотри! Это снег! Настоящий!

— Настоящий снег… — эхом за ним повторила Мари, улыбаясь. — Значит, теперь всё точно будет хорошо…»

Закончив работу, я испытала благодать творческой лёгкости. Я не разучилась писать! Я всё ещё вижу, чувствую, вдохновляюсь сюжетами. Во мне их по-прежнему много — самых разных, наполненных чувствами живого сердца, дышащих безграничной любовью.

Мне захотелось кому-нибудь показать свою сказку.

Я бы отослала её Андрису, но отвлекать его было глупо. К тому же, на время поездки он мог не смотреть почту.

Тогда я отправила свою сказку по адресу Габи, с которой мы не виделись почти год. Я скучала по ней настолько сильно, что готова была самолично купить ей билет или даже сесть за штурвал самолёта, чтобы привезти её сюда. Габи пообещала прилететь в российские новогодние каникулы. Я ждала этого события намного больше, чем нынешнего Рождества. А пока оставалось только переписываться в почте или на Facebook.

Габи ответила мне, не скрывая радости и удивления:

— О, как мило! Неужели ты придумала сказку обо мне?

— Может быть, — игриво улыбнулась я смайликом. — Кто знает, о чём эта сказка… В ней можно найти собственный смысл.

— А по мне и понимать нечего! — тут же решила Габи. — Девочка в стеклянном шаре — это ты. А я вечно что-нибудь разбиваю. Кстати, в детстве я наколотила столько ёлочных игрушек, что даже удивительно, как меня не убили родители.

Некоторое время мы увлечённо болтали. Я узнала, что Габриеля и Вова так и не развелись. Для Габи это был личный рекорд — как-никак почти пять лет совместной жизни. Разумеется, вопрос о расторжении семейных уз у них поднимался не реже раза в год, что стало, наверное, своеобразной домашней традицией. Осенью они даже разъехались по разным квартирам и несколько месяцев жили порознь.

— Но нам это только пошло на пользу, — призналась Габи. — Я отдохнула на десяти ничего незначащих свиданиях. Вова, надеюсь, тоже зря время не терял.

— Ты его любишь, — констатировала я.

— Ничего подобного. Я его терпеть не могу. Зато нам не бывает скучно. Вова заявил, что нам срочно нужны дети. А я ответила, что одного великовозрастного дитяти мне вполне хватает.

— Габи, ты жестока…

— Может быть. Ничего не имею против детей, но только в случае, если они растут подальше от меня. Мы с Вовой поссорились, когда он спрятал мои противозачаточные. В отместку я налила подсолнечного масла в его любимый вискарь. Рецепт по Джейсу Бонду: смешать, но не взбалтывать. Ты бы видела, как Вова давился… Просто умора. А потом он обсыпал красным перцем мою помаду. И когда у меня губы раздулись до размеров ануса макаки, пришлось пойти на крайние меры.

— И что же ты сделала, боюсь представить?..

— Я была более милосердна и всего лишь разместила его номер телефона на всех попавшихся гейских сайтах знакомств с предложением бесплатного минета.

— Габи!.. — негодовала и одновременно хохотала я.

— А что? Столько внимания и предложений о свидании, думаю, он не получал ещё никогда.

— А вдруг бы согласился?

— Я бы на это посмотрела…

— Серьёзно?

— Ну, хоть какое-то разнообразие в интимной жизни…

Я смеялась, а ещё немного завидовала безбашенности и раскованности Габи. Не представляю, как природа умудрилась её такой создать. Зато я понимала, почему Вова никогда всерьёз не уходил от неё. Они оба нашли друг друга, потому что обоим претила незамысловатая семейная жизнь. Их до сих пор переполняла страсть, хоть Габи и жаловалась на спад в интимной сфере. Если они и расстанутся однажды, то только в случае, когда последние искры между ними действительно погаснут. Но, судя по тому, о чём писала Габи, до этого момента было ещё далеко.

Мы проболтали до вечера. И настроение моё само собой стало по-настоящему праздничным. Я ощущала близость дружеской поддержки, которой мне так не хватало в последнее время.

Но ещё сильнее я обрадовалась, когда позвонил Андрис. Он сказал, что Алексис относительно бодро себя чувствует и даже пошутил, что, возможно, дотянет до нового Рождества. Андрис воспринял шутку осторожно и собирался пробыть с другом, по крайней мере, пару-тройку дней.

Ко всему прочему в тот же вечер я получила бесценный и самый тёплый подарок, о котором и не мечтала — мне написала Елена, воспитательница детского дома:

«Дорогая Илзе! Поздравляю вас и вашего достопочтенного супруга со святым праздником!

От всей души желаю лично от себя и от лица всех воспитанников, которые, уверена, присоединятся к каждому моему слову, здоровья и счастья долгие лета.

Как и обещала, сообщаю вам о том, что Валдис искренне заинтересовался подаренными шахматами. К сожалению, играть он пока не умеет. Но в меру сил и возможностей мы стараемся пробовать объяснить ему правила.

Вы сами знаете, что Валдис плохо идёт на контакт, и устное обучение для него всегда проходит с трудом. Мы нашли для него обучающую книгу. Он читает медленно и с трудом понимает, что для игры в шахматы нужен партнёр. Сейчас его устраивает, что все фигуры остаются только под его контролем. Воспитателей и, тем более, других детей он ни в коем случае не подпускает. Он пробует запомнить комбинации, и, как ни странно, более всего ему сейчас нравятся пешки.

Никто не даёт гарантии, что он сможет выучить все ходы и научиться однажды играть с кем-нибудь в паре, но новое увлечение ему точно не повредит. Надеюсь, вы понимаете, что не стоит требовать от него многого. И всё-таки он очень способный мальчик.

В январе снова ждём вас в гости.

Я ещё раз сердечно благодарю вас за то, что вы делаете для нашего приюта. Если вдруг захотите получить какую-либо дополнительную консультацию, например, о юридических аспектах, кто знает… Я всегда к вашим услугам.

С уважением, Елена Степанова.»

Я закрыла письмо.

Затем открыла и перечитала ещё раз.

Сердце моё переполнялось благодарностью к этой женщине. Вряд ли она сама понимала, насколько важным стало для меня её послание.

Я вспоминала Валдиса, его длинные вьющиеся белые волосы, неподвижный взгляд, слишком суровый для ребёнка он мог принадлежать только взрослому, познавшему жизнь человеку. Однако Валдису было всего семь. В приют его отправили три года назад собственные родители, потому что мальчик к четырём годам не произнёс ни слова. Жить бок о бок с ребёнком, в глазах которого застыла вся человеческая мудрость, при этом не желающим, не считающим нужным делиться ею, невыносимая мука.

Уже в приюте выяснилось, что Валдис умеет читать. Никто понятия не имел, как и где он научился. Просто однажды его застали с книгой. Валдис не просто рассматривал картинки, как другие дети. Да и вообще, детские книги приводили в его в бешенство — от них болела голова, и становилось больно глазам. Для себя Валдис выбрал толковый словарь, который, верно, стащил у кого-то из воспитателей. Он долго вглядывался в буквы, а затем искал глазами предмет, о котором прочитал только что: «A» — «attēls» — картина; «G» — «galds» — стол; «Z» — «zīmulis» — карандаш. Елена лично вела за ним наблюдение и вскоре поняла, что никакой ошибки нет — мальчик действительно знает грамоту. Его смущали и нервировали абстрактные слова вроде «сомнение», «нежность», «увлечение». Он мог их прочесть, но значение таких слов оставалось далеко за пределами его восприятия. Впрочем, многие взрослые образованные люди тоже с трудом могут объяснить, о чём идёт речь. А для Валдиса мир открывался совершенно под иным углом.

— Понимаете, — поделилась со мной как-то Елена, — Валдис не болен в том смысле, как мы привыкли об этом думать. Он просто иначе мыслит. Мы можем смотреть на один и тот же предмет, например, на кастрюлю, и для большинства людей она будет ассоциироваться с едой, с кухней или с тем материалом, из которого она сделана, но для Валдиса кастрюля может пониматься совсем иначе. Например, он будет видеть в ней круг или заметит, что ручки приварены на разной высоте с разницей в один миллиметр. Понимаете? Он другой. Но какой именно, никто пока не знает. И ещё неизвестно, возможно ли это как-то узнать.

Своим письмом Елена невольно дала мне зыбкую надежду. Надежду, что есть хоть какой-то шанс достучаться до маленького мальчика, который давно закрыл любой доступ к себе. Всё-таки его замкнутость умела, пускай медленно, но расширяться. Меня грела эта мысль. И я решила отпраздновать свою победу в споре с логикой и пессимизмом. Сегодня они уступили место тихим чудесам.

Я налила себе бокал виски, зажгла свечи, включила кино из Рождественской подборки. Сидя под пледом и наслаждаясь каждым глотком янтарного напитка, я погружалась в дремоту уютного вечера наедине с собой. Ноутбук лежал рядом на случай, если мне вновь захочется что-нибудь сочинить. Всё-таки столько впечатлений благоприятно отражались на творческом порыве.

И я почти уснула, сомлев от алкоголя и неторопливого течения сюжета фильма.

Меня разбудил сигнал, донёсшийся из-под крышки ноутбука. Таким сигналом электронное устройство оповещало меня о приходе нового письма на почтовый сервер.

Почему-то я сразу решила, что вряд ли меня потревожила рекламная рассылка — время было позднее, вот-вот должно было наступить Рождество. Я почти слышала, как запевают ангелы на небесах, и в такой трогательный момент рассылку с предложением купить какую-нибудь безделушку можно было бы смело отнести к богохульству.

Я не ошиблась.

Мне пришло письмо, отправитель которого никак не давал о себе знать вот уже целый год.