Глава 22

Стояла жара, поэтому было решено играть на открытой площадке.

— Как хорошо! Здесь прохладно и все прекрасно видно, — сказала Анна, усаживаясь в кресло, пододвинутое для нее Хэлом Норрисом к одному из окон галереи, в которой находились зрители.

Перед тем, как сесть, Анна незаметно обвела взглядом собравшихся, чтобы удостовериться, что среди них нет королевы.

Но Екатерина теперь редко приходила посмотреть на игру мужа. Она со своими приближенными чаще всего проводила время в молитвах.

Не было и Уолси, который, чтобы не беспокоить короля государственными делами, занимался ими сам.

При появлении Анны Генрих оглянулся и помахал ей рукой. На его лице появилась довольная улыбка, и Анна заметила, как он поправил украшенный драгоценными камнями пояс. С ее появлением он получил тот заряд, который был необходим ему, чтобы чувствовать себя увереннее. «Так же, как самка своим восхищением вселяет уверенность в и без того самодовольного павлина», — подумалось Анне, и она едва подавила готовый вырваться смешок.

С Темзы дул прохладный ветерок, принося с собой аромат только что скошенных трав. Группы игроков и пажей на площадке выглядели как фигуры на красочной вышивке, фоном которой было сочно-зеленое поле, а каймой — белые стены монастыря.

«Когда-нибудь я вышью такую картину шелком: Генрих склонился, чтобы ударить по шару, а вокруг него остальные игроки. Это очень понравится ему», — подумала Анна.

Она была уверена, что Екатерине за все восемнадцать лет их супружества никогда не приходило в голову что-нибудь подобное. А Генрих очень любил остроумные сюрпризы и, живя с ним, надо было научиться бесконечно удивлять его. Может быть, Екатерина и старалась делать это в начале, но потом устала. Даже Анна, с ее живым умом порой утомлялась от необходимости постоянно что-то выдумывать, и она радовалась, когда могла расслабиться, как сейчас.

Мирная картина убаюкивала ее, и она грезила наяву. Ей показалось вдруг, что она в Хевере, а жизнь у нее еще ясная и беззаботная. Деревянные шары так же тяжело и громко стукались друг о друга, как и когда-то во время игры отца с гостями. Голоса игроков доносились до нее — то спорящие и напряженные, то притихавшие, когда все замирали, следя за полетом очередного шара.

Вначале окружавшие ее говорили вполголоса, болтая, как всегда, ни о чем, делали ставки и, нарушая придворный этикет, громко восклицали: «Ах!» и «Ох!» при особо удачном броске короля. Но после нескольких бросков всем стало ясно, что сегодня игра не такова, чтобы можно было наблюдать за ней рассеянно. Вскоре зрители уже не могли оторвать глаз от зеленого поля, ибо там лучшие игроки Англии показывали истинное мастерство.

Все четверо были опытнейшими игроками, но Генрих Тюдор и Томас Уайетт просто поражали искусством игры. Как будто сегодня сам дьявол вселился в них обоих и заставлял совершать поистине подвиги на игровом поле. Среди зрителей не осталось равнодушных. Каждый бросок вызывал или бурю одобрения, или всеобщий вздох сожаления.

Анна, очнувшись от грез, стала внимательно следить за игрой. Ее сочувствие и интерес были то на одной стороне, то на другой, разделяясь между двумя ее общепризнанными поклонниками.

Она видела, как Генрих, который обычно перед броском не замечал ничего, кроме белого шара, служившего целью в игре, сегодня то и дело поглядывал на своего противника. Казалось, он с сожалением отмечал, как Томас хорош собой, как строен и силен, и как ловко сидит на нем костюм. Было похоже, что эти наблюдения занимали его больше, чем сама игра. И Генрих, и Томас чувствовали, что сегодняшнее состязание стало для них поединком смертельных противников.

Оглядываясь, Анна пыталась понять, замечают ли другие, какая драма разыгрывается перед ними?

— Всего шестнадцать. Последний переход! — крикнул ее дядя Томас Говард Норфолк, записывая счет на листе.

В последний раз красочно разодетая группа пересекла поле. Умеющие владеть собой, мужчины шли вместе, весело и дружно, скрывая волнение перед решающим ударом. Дойдя до конца площадки, они развернулись и встали в тени монастырской стены.

Фрэнсис Брайен, выигравший в паре с Уайеттом предыдущий бросок, принял белый шар из дрожавших рук вспотевшего от волнения пажа. Помедлив секунду, он сильным движением послал шар по зеленому полю в сторону галереи, где собрались зрители. Брайен знал, что король и Чарльз Брендон предпочитают близкую цель.

— Пока что счет равный. Решающий удар! — волновался Джордж Болейн. — Хэл, может быть, удвоим ставку?

Один за другим по площадке катились шары слегка вытянутой формы. Генрих и Саффолк внимательно проследили, как шар Брайена, описав дугу, коснулся белого шара.

Теперь все зависело от повторных бросков.

Фрэнсис Брайен ловко послал второй шар так, что он лег рядом с первым, закрывая его. Но шар Саффолка разбил их, отбросив белый шар на несколько инчей, и остановился вблизи него.

— Победный удар! — хриплый голос Томаса Говарда прорезал напряженную тишину.

Но с непостижимым мастерством Уайетт выправил положение. Используя левый удар, он направил свой шар так, что тот, обогнув шар Саффолка, лег еще ближе к белому шару.

— Блестящий бросок, Уайетт! — воскликнул Генрих.

— И последний в этой игре, — с досадой заметила Джейн Рочфорд, сделавшая ставку больше, чем могла себе позволить.

Когда волнение улеглось, король встал на место Уайетта.

«Что будет, если он не выиграет?» — подумала Анна.

Всем сердцем она болела за Уайетта, милого Томаса, друга ее счастливого детства и безоблачной юности. Она поняла, что втянула Генриха и Томаса в опасное соперничество, и испугалась. Испугалась за себя, но еще более — за Уайетта.

В любой другой день Генрих не слишком огорчился, если бы проиграл. Он вернулся бы во дворец в обнимку со своим противником, обсуждая по дороге, когда еще им удастся вместе сыграть. Но сегодня он играл для того, чтобы доказать любимой женщине, что ему нет равных ни в силе и ловкости, ни в любви.

Удивительно подвижный при его сложении, он взял тяжелый отполированный шар и, подбрасывая его на ладони, стал метить в белый шар. В его руке чувствовались уверенность и сила. Согнув правое колено, Генрих метнул шар. Плавно прокатившись по площадке и сделав дугу, шар потерял скорость и тихонько подкатился к белому, не коснувшись его. Но с того места, где стоял Генрих, казалось, что они сомкнулись.

На лице короля появилась торжествующая улыбка. Повернувшись, он обрадованно хлопнул по плечу своего партнера.

— Чарльз, мы выиграли! Последний бросок — наш. Я попал в белый шар! — воскликнул он.

Но Брайен и Уайетт, стоявшие теперь у галереи, где лежали все шары, лучше видели их расположение.

Вместо поздравлений на этой стороне площадки повисло неловкое молчание. Саффолк, казалось, не знал, что сказать, а Норфолк, главный судья, в замешательстве смотрел на шары.

Анна увидела, как Томас решительно подошел к шарам. Осторожно шагая между ними в легких туфлях без каблуков, он добрался до центра, где лежал белый шар, шар короля и его собственный. Он вопросительно взглянул на Норфолка, и тот молча и неохотно кивнул ему.

«Господи, это всего лишь игра. Сделай так, чтобы он промолчал! Накажи лучше меня за все то, что я наделала!» — молилась про себя Анна в отчаянии.

Она вскочила и впилась ногтями в подоконник, когда раздался голос Уайетта.

— С вашего позволения, сир, вы не попали в белый шар, — сказал он почтительно, но совершенно уверенно.

Возглас изумления замер на губах у зрителей, и забегавшиеся пажи испуганно притихли. Анна увидела, как нахмурился Генрих и зашагал к галерее. В споре между ними не могло быть посредников, они должны были решить его сами, а она, Анна, выступала в их поединке как «казус белли». Теперь даже от самых ненаблюдательных не могло укрыться, до какой степени были враждебны друг другу эти два человека.

Дойдя до середины площадки, Генрих остановился.

— Уайетт, говорю тебе, мой шар ближе! — сказал он, делая попытку к примирению.

Но Томас не принял ее, почтительно промолчав и выказав этим несогласие.

Ну почему, почему он такой неисправимый идеалист? Ведет себя, как старомодный рыцарь, пытаясь защитить ее честь, не дать опозорить ее имя.

Вдруг на солнце сверкнуло кольцо короля. «Мое кольцо», — вспомнила Анна. И Уайетт должен был узнать его, потому что знал все ее украшения так же хорошо, как свои собственные стихи.

Король и Уайетт стояли прямо под ее окном, и она могла видеть их лица. Генрих вновь, вытянув руку, показал на шар, а затем медленно, не опуская руки, подошел к Томасу, так, что палец с кольцом Анны оказался под самым его носом.

— Говорю тебе, Уайетт, мой шар ближе, — повторил он угрожающе.

Анна чутко уловила тот момент, когда Уайетт узнал ее кольцо. Она увидела, как он побледнел, выпрямился и покачнулся, как будто получил неожиданный удар в сердце. Что он сделает? Что скажет? Любого другого человека он бы ударил или вызвал на поединок. Но короля не ударишь.

Все замерли, затаив дыхание, в ужасе от того, что один из придворных осмелился спорить с самим Тюдором по такому, казалось бы, пустяковому поводу.

— Измерим расстояние! — резко бросил Генрих.

Но прежде чем Норфолк успел что-либо предпринять, Томас Уайетт расстегнул ворот камзола и снял с шеи золотую цепочку, на какой дамы обычно носят флакончик с духами. Это была та самая цепочка, которую он когда-то, шутя, взял у Анны, пытаясь досадить Перси. На круглом замке цепочки были отчетливо видны инициалы «А. Б.»

Томас нарочито долго держал цепочку перед королем, и взгляд Генриха становился все темнее.

— Если Ваше Величество не возражает, я измерю расстояние этой цепочкой. Смею надеяться, что мой шар ближе, — произнес, он невозмутимо.

Сердце Анны разрывалось от отчаяния: «О, Томас, Томас! А я еще поддразнивала его, говорила, что он не рискнет оспаривать меня у короля!»

Она почувствовала, как Маргарэт схватила ее за руку, услышала сдавленные рыдания бедной девушки.

На мгновенье им обеим показалось, что Генрих, ослепленный ревностью и гневом, ударит Томаса, но Уайетт, держа туго натянутую цепь между рук, посмотрел ему в лицо открыто и решительно. Затем он повернулся к шарам, чтобы измерить чей шар ближе к белому.

— С вашего позволения, Ваше Величество, мой шар ближе на два звена этой цепочки, — спокойно объявил он.

Норфолк и несколько придворных, стоявших рядом, вынуждены были согласиться с ним.

Ярость застилала глаза Генриху. Он был посрамлен, посрамлен в глазах любимой женщины, хотя внешне все выглядело пристойно, и Уайетт вел себя безукоризненно.

Уайетт… Как щедро его одарила судьба: ум, талант, красота и, вне всякого сомнения, мужество. У него есть все, за что женщина любит мужчину. А, кроме того, его тело молодо и прекрасно: ведь ему еще нет и тридцати.

Он и Анна Болейн знают друг друга всю жизнь. Он называет ее «моя прелестная сестричка» и, наверное, не раз целовался с ней в зарослях тиса в Хевере. «Бог знает, что она могла позволить себе с ним», — растравлял свою рану Генрих.

Чувствуя устремленные на него взгляды придворных, он сделал усилие и, как актер, который надевает другую маску, изобразил на лице холодное достоинство. Проигрывать также надо уметь.

— Допускаю, что я не прав, — произнес он высокомерно. — Издалека мне показалось, что мой шар ближе.

Вежливо поблагодарив Томаса Говарда за судейство, Генрих поддел ногой свой несчастливый шар и запустил его в водосточную канаву. Затем повернулся и зашагал к своим апартаментам. Проходя мимо галереи, он украдкой посмотрел на Анну, и она успела заметить в его глазах жалкую обескураженность и гнев.

Она прекрасно понимала, что он должен чувствовать. Король хотел показать всем и ей, какой он ловкий, сильный, а ему доказали, что он просто неповоротливый дурень. И кто доказал? Его же подданный, оказавшийся не таким сговорчивым, как, например Блаунты или Болейны.

Впервые на пути могущественного Генриха VIII встал человек, решившийся защитить попранную королем честь женщины.

Загрузка...