Торжище брака

I

В чудный майский вечер 1879 года несколько молодых девиц с воодушевлением болтали в обширном дортуаре, рассматривая содержимое бесконечного числа ящиков и картонок, разбросанных по полу и столам, которые стояли между кроватями, однообразно застланными белыми шерстяными одеялами.

Волнение пансионерок было вполне понятно. Все они находились накануне столь нетерпеливо ожидаемого дня. Завтра, после обедни и раздачи дипломов, они навсегда расстанутся с аристократическим пансионом Гортензии Виллис, вступят в светскую жизнь, столь заманчивую с виду, в которой каждая из них, наверное, рассчитывала найти счастье.

Молодые девушки без устали примеряли наряды, присланные им из дому, сравнивали и любовались ими. Мало-помалу они разбились на группы, и вопрос о нарядах сменился мечтами о будущем. Четыре девушки устроились у открытого окна и вполголоса беседовали об ожидающих их летних и зимних удовольствиях.

Одна из них, обладавшая очень громким голосом, отличалась особенной неутомимостью при перечислении предстоявших ей балов и вечеров, а также костюмов и бриллиантов, которыми она собиралась блеснуть на них; но с особенным удовольствием она останавливалась на многочисленных победах, которые она, без всякого сомнения, будет одерживать в свете.

Эта неутомимая воркунья, отличавшаяся высоким ростом и замечательно крепким телосложением, имела самую обыкновенную, хотя и решительную фигуру: чересчур развитый бюст, громадные руки и малосимпатичное лицо, которому большой рот, белые, острые зубы и вздернутый нос придавали какое-то вульгарное выражение. Звали ее Екатерина Карповна Мигусова. Она была дочерью одного очень богатого купца, сумевшего, благодаря своим миллионам, проникнуть в высшее общество, охотно посещавшее роскошные праздники и лукулловские обеды, устраиваемые в его великолепном доме. Он отдал свою дочь Екатерину в аристократический пансион госпожи Виллис не только с целью дать ей хорошее образование, но и ради того, чтобы она могла завязать знакомства с аристократическими семействами.

— А ты о чем грустишь, Тамара? — спросила одна из пансионерок, перебивая болтовню Мигусовой и обращаясь к одной из молодых девушек, которая давно уже умолкла и сидела в глубокой задумчивости.

— Нет, Надя, я не грущу, а просто задумалась о предстоящем отъезде, — ответила Тамара, целуя свою подругу, красивую блондинку.

— Если бы она и загрустила, то в этом ничего нет удивительного! Нельзя назвать особенно приятной перспективу покинуть Петербург и своих родных, чтобы ехать в Швецию, к чужим людям! — вмешалась в разговор Мигусова. — Откровенно сказать, я ничего не понимаю в дикой идее твоего отца, и на твоем месте, Тамара, я категорически объявила бы ему, что не хочу ехать! Отец очень любит тебя и, конечно, видя твою настойчивость, уступит твоему желанию.

— Нет! То, что ты предлагаешь мне, невозможно: я не могу не исполнить последней воли моей покойной матери.

— Но почему же она желала этого отъезда?

Лицо Тамары омрачилось, когда она ответила тихим голосом:

— Ведь вы знаете, что мама еще за несколько лет до своей смерти разошлась с моим отцом. Предвидела ли она, что он женится на другой, я не знаю; но только при свидании с ним, перед самой своей кончиной, она потребовала, чтобы меня отдали в пансион и чтобы все каникулы я проводила у госпожи Эриксон — ее кузины и лучшего друга; там же я должна прожить четыре года по окончании курса. Мой отец поклялся исполнить желание умирающей и сдержал свое слово. Неужели же я буду настолько легкомысленной, что воспротивлюсь воле умершей матери? К тому же я еду в Стокгольм без всякого отвращения. Я и моя мачеха вовсе не симпатизируем друг другу, она как тень стоит между мной и отцом. У тетушки же Эвелины я чувствую себя хорошо и очень люблю как ее, так и ее домашних. Ты знаешь, я всегда интересовалась живописью и если достигла в ней некоторого искусства, то обязана этим исключительно господину Эриксону — профессору живописи и известному портретисту. Он каждое лето серьезно занимался со мной и сказал, что если я хорошо поработаю в продолжение четырех лет, которые должна провести у них, то из меня выйдет настоящая художница.

Говоря это, Тамара воодушевилась, щеки ее покрылись румянцем, глаза засверкали наивным энтузиазмом. Это была очаровательная молодая девушка, резко выделявшаяся среди своих подруг необыкновенным изяществом форм: руки у нее были маленькие, как у ребенка, миниатюрное личико хотя и не отличалось классической правильностью черт, но, благодаря поразительной белизне кожи, розовому ротику и большим, прекрасно очерченным серым блестящим глазам, дышало какой-то неотразимой прелестью.

— Сделаться художницей? Вот так будущность, нечего сказать! — заметила с презрительной гримасой Мигусова. — И зачем? Благодаря Богу тебе нет необходимости зарабатывать кистью свой хлеб! Но я уже предвижу, что там, в Стокгольме, ты сделаешься настоящей мещаночкой, которая только и будет бредить живописью и хозяйством и в конце концов выйдет замуж за какого-нибудь меланхолического шведа. Брр!.. Они, говорят, ревнивы как турки! Нет, что касается меня, я отказываюсь от подобной будущности!.. Я даже не думаю выходить замуж раньше, чем через два или три года. Я хочу наслаждаться свободой, веселиться сколько мне угодно — и только почувствовав себя утомленной, выйду замуж за графа или князя.

Тамара, слушавшая ее сначала с недовольным видом, разразилась под конец громким и веселым смехом.

— Ты сама не думаешь о том, что говоришь, Катя… Ты должна выйти замуж только за того, кого полюбишь… А если любимый человек окажется без титула?.. Или представь себе (при этом на лице молодой девушки появилась лукавая улыбка), что не найдется ни одного князя или графа, который пожелал бы сделать тебя своей женой? Тогда как?

Маленькие голубые глазки Кати засверкали, губы сложились в насмешливо-презрительную улыбку.

— Нет, мой друг, это ты не понимаешь того, что говоришь… Наши графы и князья, по большей части, так хорошо сумели распорядиться своими состояниями, что теперь как рыба воды жаждут обладать богатой наследницей. Не пожелают взять меня в жены! Не беспокойся! Ты забываешь, что мы живем в век материализма и что у меня миллион приданого… Не пустые обещания, а миллион, лежащий чистыми денежками в государственном банке, не считая моих туалетов, бриллиантов, серебра и прочего. Нет, эта приманка привлечет ко мне столько князей и графов, что мне останется только выбирать из них любого!

— Миллион!.. Какое огромное состояние! — заметила третья молодая девушка с выражением зависти на бледном лице. — Какая ты счастливая, Катя! А мне бабушка дает только восемьдесят тысяч рублей.

— Ну, и это очень приличная сумма, ты можешь быть покойна: у тебя также не будет недостатка в обожателях, — возразила снисходительно Катя. — Вот бедной нашей Наде будет труднее пристроиться, если только она не одержит победы над толстым полковником, уже два раза привозившим ей конфеты, — закончила она с громким смехом.

Тамара слушала, сдвинув брови.

— Фи! — перебила она разговаривавших. — Вы рассуждаете о своем приданом и считаете рубли, как два еврея-ростовщика! Ну, а сами-то вы ничего не стоите?.. По моему мнению, в деле брака только одна любовь должна иметь влияние на выбор, а никак не деньги.

— Не в наше время! Теперь только и говорят о деньгах, — возразила Катя. Вот вам пример: прошлой осенью один из приятелей моего отца, Сосунов, выдал свою дочь за барона. Вы видели Прасковью Сосунову — она не раз навещала меня. Она не молода и не красива, кругла как мяч, с лицом, покрытым веснушками, а между тем ее муж, молодой и красивый мужчина, уверяет, что страстно любит ее.

— И она верит? — спросила Тамара.

— Конечно; я кусала платок, чтобы не расхохотаться, когда Паша рассказывала, как муж ее обожает. Я, конечно, понимала, что источником этого обожания служат триста тысяч приданого, которыми отец благоразумно обеспечил свою дочь. Но довольно об этом! Пойдем, Наташа, я покажу тебе только что присланный мне браслет.

Как только Катя с Наташей удалились, Надя обняла Тамару за талию и прислонилась головой к ее плечу. Она вся вспыхнула при намеке Мигусовой на то, что у нее нет состояния, и теперь была, видимо, возбуждена.

— Тамара, посоветуй мне в одном деле, которое я хочу тебе доверить…

И, не дожидаясь ответа подруги, она продолжала:

— Ты знаешь, что у меня нет никакого состояния и только благодаря тетке я получила здесь образование. У нее я и буду жить. Ну, так вот: моя тетка хочет, чтобы я вышла замуж за того самого полковника Кулибина, над которым только что насмехалась Катя. Правда, он не очень красив и ему сорок два года, но он богат, и моя тетка уверяет, что, выйдя за него, я сделаю гораздо лучшую партию, чем моя сестра Леля, вышедшая замуж за пехотного офицера, который иногда не знает, как дожить до конца месяца.

— А ты любишь полковника Кулибина? — спросила серьезно Тамара. — Если ты его не любишь, то как можешь ты выйти за него замуж? Как ты будешь уверять его в своей любви?

— О, тетка уже говорила ему, что я уважаю его и что он очень мне нравится, — с живостью перебила Надя. — К тому же, подумай только: ведь если я не выйду замуж, то мне придется давать уроки! Я же думаю, что предпочтительнее замужество.

— Я не согласна с тобой: в тысячу раз лучше работать, чем лгать и продавать себя, чем на всю жизнь связать себя с нелюбимым человеком.

— Я не буду лгать, я постараюсь полюбить его и к тому же докажу Мигусовой, что могу устроиться не хуже других. Впрочем, все это одни только предположения. Я буду извещать тебя о ходе этого дела.

— Я надеюсь, что ты будешь часто писать мне. Но посмотри, Ксения уже закончила свое письмо. Пойдем и поболтаем с ней в последний раз. Бог знает, когда мы увидимся и куда забросит нас судьба!

Звон колокола, призывающего учениц к ужину, прекратил в эту минуту все разговоры. Подобно стае вспуганных птиц молодые девушки выпорхнули из дортуара.

Утро следующего дня с различными церемониями пролетело как сон. Настала минута отъезда. В зале, окруженные остающимися пансионерками и родителями, молодые девушки, раскрасневшиеся от волнения и радости, прощались с директрисой, учителями и остающимися подругами. Слышались клятвы в вечной любви и обещания как можно чаще писать друг другу.

Поцеловав в последний раз Надю и Наташу, Тамара подбежала к одетому в гражданское платье мужчине, с улыбкою ожидавшему ее в обществе старого моряка.

— Вот, наконец, и я, папа! — вскрикнула она, бросаясь в его объятия и горячо целуя его.

— А меня разве ты не поцелуешь, неблагодарная девочка? — спросил старый моряк, подавая своей крестнице великолепный букет.

— Конечно, поцелую, крестный! Ведь ты знаешь, как я люблю тебя! Только не могу же я целовать вас обоих в одно и то же время, — ответила, смеясь, Тамара.

Накинув свое пальто, молодая девушка под руку с отцом стала спускаться с лестницы.

— Ты сделалась совсем взрослой барышней, и я сожалею только о том, что ты скоро опять покинешь нас, — заметил, улыбаясь, моряк.

— Что делать? — вздохнула Тамара, глядя на погрустневшее лицо отца.

Николаю Владимировичу Ардатову было около пятидесяти лет. Несмотря на седеющие волосы, это был еще красивый, вполне сохранившийся мужчина. Он отличался тонкими, правильными чертами лица, большими серыми, полными огня, глазами и необыкновенно изящными манерами. Георгиевский крест на его сюртуке свидетельствовал, что он не без пользы послужил своему отечеству.

Адмирал Сергей Иванович Колтовской был старым товарищем и другом Николая Владимировича. Будучи старым холостяком, он всей душой привязался к своей крестнице, Тамаре, и полюбил ее как родную дочь.

Во время переезда один адмирал болтал с Тамарой, Ардатов же всю дорогу был задумчив и молчалив. Только когда коляска остановилась перед одним из роскошных домов на Большой Морской, к нему, казалось, вернулось его обычное хорошее расположение духа.

— Ты застанешь у нас общество: сегодня как раз наш приемный день, — сказал он, помогая дочери выйти из экипажа.

— Я предпочла бы остаться только с вами, — заметила молодая девушка.

— Это невозможно, дитя мое! Но почему же тебе так неприятно познакомиться с нашими друзьями? Если бы одно неблагоразумное обещание не вынуждало меня расстаться с тобой, то ты с сегодняшнего же дня начала бы светскую жизнь.

Пять минут спустя Тамара и два ее спутника входили в обширную гостиную, где собралось уже человек пятнадцать гостей. Все разговоры сразу смолкли. Хозяйка дома быстро поднялась со своего места и поспешила навстречу молодой девушке, которую горячо обняла.

— Добро пожаловать в родительский дом, дорогое дитя, — сказала она, увлекая девушку к дамам.

Краснея и конфузясь, Тамара отвечала на банальные фразы дам и глубокие поклоны мужчин. Она почувствовала себя счастливой, когда ей удалось, наконец, сесть и перестать быть центром всеобщего внимания. С любопытством прислушивалась молодая девушка к разговорам и рассматривала гостей, большая часть которых была ей незнакома.

Мачеха Тамары — Люси Ардатова — была женщина лет тридцати пяти, очень пикантная и изысканно одетая; только манеры ее были слишком порывистые и ребяческие для женщины ее лет. Разговаривая с гостями, она случайно взглянула на свою падчерицу и, оборвав начатую фразу, вскричала смеясь:

— Взгляните, пожалуйста, на нашу пансионерку! Серьезна, как лекция профессора! Она совсем забыла, что она дома. Сними же, дорогая, перчатки и шляпу! (она помогла ей раздеться). А теперь взгляни, сколько хорошеньких вещиц привезли тебе наши друзья, чтобы отпраздновать твое вступление в свет, — прибавила она, увлекая молодую девушку к столу, заваленному букетами и изящными бонбоньерками.

Сконфуженная молодая девушка неловко поблагодарила. Заметив в дверях соседней комнаты трехлетнюю девочку, посылавшую ей ручонкой воздушные поцелуи, она бросилась к ребенку, взяла его на руки и приласкала. Очень довольная тем, что ей представляется возможность ускользнуть от внимания гостей, Тамара вошла в кабинет и, посадив свою маленькую сестренку к себе на колени, принялась с ней весело болтать. Когда же маленькая Оля, как звали девочку, выразила настойчивое желание показать свою прекрасную куклу, она послала ее за ней, а сама подошла к зеркалу, чтоб поправить свои роскошные волосы. Закалывая шпильки, она не без внутреннего самодовольства любовалась своей грациозной фигурой. Как шло ей это белое платье с голубым поясом!..

— А! Вот куда она скрылась, князь! Посмотрите-ка на эту маленькую кокетку: она покинула нас, чтобы на свободе полюбоваться своим первым длинным платьем!..

Вся вспыхнув, Тамара обернулась, и ее глаза остановились на лице молодого офицера, стоявшего рядом с ее мачехой. Ей казалось, что она никогда не видала более красивого лица, более чарующего взгляда! Вся поглощенная созерцанием, молодая девушка не слыхала даже, как Ардатова назвала ей этого офицера, и только когда мачеха взяла ее за руку и, смеясь, спросила: «Что с тобой, Тамара? Я представляю тебе князя Угарина, а ты, кажется, наяву грезишь!», — она пришла в себя и, в страшном смущении, ответила на поклон князя с гораздо большим почтением, чем это сделала бы при других обстоятельствах. Чуть заметная улыбка скользнула по губам молодого офицера. Хотя он и был избалован подобного рода триумфами, явное, наивное восхищение Тамары доставило ему большое удовольствие. Напротив, молодая девушка была очень недовольна собой. Раздосадованная и приведенная в дурное расположение духа, она отрывисто и неохотно отвечала на вопросы. Заслышав в гостиной голос отца, Тамара быстро поднялась со своего места:

— Извините, мама, меня зовет отец! — сказала она, обращаясь к мачехе.

Как только молодая девушка вышла из комнаты, Ардатова, смеясь, обратилась к своему собеседнику:

— Ну, князь — великий знаток в деле женской красоты — как находите вы нашу пансионерку?

Князь провел рукой по своей маленькой черной бородке.

— Я нахожу, что ее следовало бы назвать Титанией, а не Тамарой, так как ей не достает только крыльев, чтобы быть настоящим воплощением шекспировской героини.

Ардатова с удивлением посмотрела на него.

— Вы насмехаетесь, неблагодарный, а между тем она оказала вам очень лестный прием!

С этими словами она громко рассмеялась.

— Я не смеюсь; я высказал только свое глубокое убеждение, что, впрочем, вовсе не значит, что я предпочитаю красоту подобного рода. Менее воздушная женщина и более земная красота гораздо желательнее для нас, простых смертных, — возразил князь с любезной улыбкой.

Ответу Ардатовой помешало появление в комнате пожилой дамы с очень добрым и симпатичным лицом.

— Я вас искала, Арсений Борисович, чтобы спросить, исполнили ли вы мое поручение относительно того бедного человека, о котором я вам говорила, — поинтересовалась вновь пришедшая, садясь против князя и завязывая с ним деловой разговор.

Ардатова, сказав еще несколько незначительных фраз, вышла из кабинета и присоединилась к остальным гостям, оставив князя с его пожилой собеседницей, о которой мы скажем здесь несколько слов. Вера Петровна, баронесса Рабен, была женой директора департамента одного из министерств. Очень богатая и бездетная, она делила свое время между развлечениями светской жизни и делами милосердия. Будучи членом многочисленных благотворительных обществ и одаренная от природы очень добрым сердцем, Вера Петровна всегда старалась прийти на помощь несчастным, что ей часто и удавалось благодаря большим связям. В обществе ее очень любили за прекрасный характер и неистощимую веселость.

Решив интересовавший ее вопрос и спрятав свои золотые очки, баронесса, не замечая нетерпения князя, обратилась к нему:

— Вы видели Тамару? Как находите ее?

— Она очень красива, и, право, жалко, что отец отсылает ее в Швецию. Что за странная идея: изгонять свою собственную дочь из родительского дома!

— Ардатов связан обещанием, данным им своей первой жене. Но я очень боюсь, как бы эта разлука не стала роковой для ребенка, — вздохнула баронесса.

— Почему вы так думаете?

— Потому что я немного знакома с семейством Эриксонов, в котором будет жить девочка. Это люди экзальтированные, с отсталыми идеями и с убеждениями, немыслимыми в наши дни.

— Но, в таком случае, это безумие исполнять подобное обещание! Я не понимаю, как может Николай Владимирович приносить в жертву фантазии умершей женщины свою дочь! Не будет нескромностью с моей стороны, баронесса, если я спрошу вас, почему он разошелся со своей первой женой?

— Это не секрет, и я, может быть, лучше, чем кто-нибудь другой, знаю причины этого, — ответила Вера Петровна, слегка понижая голос. — Ардатов служил еще в морской службе, когда познакомился со Свангильдой. Вследствие какой-то аварии его корабль вынужден был пробыть несколько дней в Гетеборге для необходимого ремонта. Там он увидел ее и безумно влюбился. Свангильда была прекрасна собой — со временем Тамара будет ее вылитым портретом, — так же добра, как и красива, умна и прекрасно образована. Я никогда не знавала более совершенной и в то же время более несчастной женщины.

Когда Свангильда познакомилась с Ардатовым, она уже была невестой одного очень богатого молодого шведа. Конечно, она со своей стороны полюбила Николая Владимировича, так как взяла свое слово обратно. Мне неизвестны подробности, но я знаю, что этот союз, заключенный при таких романтических условиях, не был счастлив, потому что молодая женщина не была создана для действительной жизни. Воспитанная в уединении, она стремилась к неосуществимому идеалу, к добродетелям, которых нет в людском обществе! Раз Бог допускает существование зла, нужно мириться с ним, если хочешь жить в свете; нетерпимость же не приносит добра ни себе, ни другим! Бедной Свангильде, оторванной от ее фантастического, идеального мира, в котором она до сих пор жила, показалось, что она очутилась в каком-то аду. Ее ум, ее идеи и ее знания настолько не подходили к нашему обществу, что скоро между ним и ею легла целая пропасть! Зло возмущало ее, она презирала пороки и открыто осуждала их. В домашнем миру ее нетерпимость породила подобную же дисгармонию. Ардатов, несмотря на свои прекрасные качества, имеет слабости; жена же не умела прощать их, а ее чрезмерная гордость делала всякое сближение невозможным. Она не была тронута раскаянием мужа и разошлась с ним, увозя с собой Тамару. Говорят, что она смотрела на свою неудавшуюся жизнь, как на возмездие за измену своему первому жениху, и, терзаясь угрызениями совести, умерла пять лет тому назад жертвою своего нерационального воспитания. Свангильда знала о связи мужа с Люси и предвидела, что она окончится браком. Поэтому-то, опасаясь влияния бывшей актрисы, она и потребовала от Ардатова клятвы в том, что Тамара до двадцатилетнего возраста будет жить у ее кузины. Конечно, она считала, что поступает очень предусмотрительно, но я не жду ничего хорошего от пребывания девочки у Эриксонов. Там Тамара будет оторвана от действительной жизни и вернется в родительский дом с умом, обремененным познаниями, с сердцем, полным чувствительности, и будет изолирована от людей, как и ее мать. У нее отнимут все, не дав ничего взамен для борьбы с жизнью и людьми. Долг же и добродетель — слишком ничтожное оружие для этой борьбы.

Князь молча выслушал длинную речь баронессы.

— В результате вы опасаетесь, что Тамара сделается чересчур добродетельной, — заметил он насмешливо.

— Именно, — возразила с живостью баронесса. — У нее будет слишком много внутреннего достоинства и сдержанности, чтобы стараться нравиться мужчинам, и слишком много гордости, чтобы преклоняться перед обстоятельствами. Красота ее не останется незамеченной, но Тамара будет слишком требовательна, чтобы найти мужа, которому бы симпатизировала, так как ее слишком развитой ум не позволит ошибаться относительно пустоты и порочности окружающих ее людей. Одним словом, ей будет недоставать наивности верить в то, чего нет, и снисходительности извинять то, что она будет презирать. Бедное дитя! Мне от души жаль ее, так как в тысячу раз лучше быть слепой, чем слишком прозорливой, особенно в супружеской жизни!

Вошедшие гости помешали князю Угарину ответить, и разговор немедленно же принял другой оборот.

Восемь дней, которые Тамара провела в родительском доме, были посвящены, главным образом, приготовленьям к отъезду. Тем не менее мачеха успела свозить ее к некоторым знакомым, где молодая девушка еще раз встретилась с князем Угариным, явно околдовавшим ее.

Накануне ее отъезда у них собралось много гостей, между которыми был и князь Угарин. После чая все сели за карточные столы. Предоставленная самой себе, Тамара села в отдалении на диван и из своего темного уголка наблюдала за князем Арсением Борисовичем, в котором все привлекало ее: презрительная и насмешливая улыбка, усталый и равнодушный взгляд больших черных глаз — все, до небрежного жеста, которым он разбирал карты.

Мысль, что она не увидит больше князя, заставила сжаться ее сердце. О! Если бы ей, по крайней мере, можно было увезти с собой один из его портретов, которые она видела здесь в альбомах! Но она не смела просить об этом мачеху, опасаясь, что покраснеет и тем выдаст свою тайну.

Когда гости разъехались, молодая девушка ушла в свою комнату. Не желая еще ложиться спать, она отослала горничную и, сев за письменный стол, стала укладывать некоторые вещи, разбросанные на нем.

Там лежала раскрашенная фотография ее матери — копия с большого портрета масляными красками, висевшего в кабинете отца. Тамара взяла ее и стала рассматривать дорогие черты лица. Баронесса была права. Мать и дочь необыкновенно походили друг на друга, только одна была еще ребенком, тогда как другая в полном расцвете красоты. Мало-помалу мысль Тамары от матери перешла к князю Угарину. Очаровательный образ молодого человека встал перед глазами девушки, и желание иметь его портрет с новою силою пробудилось в ее душе. Отчего бы ей не взять его, не спрашиваясь ни у кого? Кто заметит пропажу? Конечно, ничего не может быть дурного в том, что ей хочется иметь модель этой чудной головы с чисто художественной точки зрения!

С внезапной решимостью Тамара встала и как тень проскользнула в гостиную. Дрожащими руками она вытащила из альбома карточку князя и заменила ее другой. Вернувшись к себе в комнату, молодая девушка тщательно завернула портрет в бумагу и спрятала его на самом дне шкатулки.

Тамара не отдавала себе отчета в чувстве, заставившем ее так поступить. Она не думала даже о равнодушии своего героя, у которого не нашлось взгляда для девочки-пансионерки. Она просто довольна была возможностью любоваться им, когда ей будет угодно, и, сразу успокоившись, заснула крепким, здоровым сном юности.