Торжище брака

II

Ардатов сам отвез свою дочь в Стокгольм, где дела не позволили ему остаться больше двух дней.

В день отъезда он вручил Тамаре довольно солидную сумму на мелкие расходы, горячо обнял ее и в сильном волнении, со слезами на глазах, сказал:

— Мне очень тяжело расставаться с тобой, дорогое дитя, но если ты будешь грустить и тебе здесь покажется слишком скучно, то напиши мне откровенно, и, даю тебе слово, через два года я возьму тебя отсюда.

Проводив отца, Тамара вернулась домой вся в слезах, но внимание, которым окружали ее все члены семейства Эриксонов, скоро вернуло ей обычное веселое расположение духа.

Хозяйка дома, Эвелина Эриксон, была еще очень красивая женщина, отличавшаяся настоящими аристократическими манерами. Всегда любезная и, в то же время, серьезная, она держала свой дом в образцовом порядке и действительно была душой многочисленного семейства, окружавшего ее.

Муж Эвелины был художником. Человек очень умный и прекрасно образованный, он, подобно жене, серьезно занимался воспитанием своих пятерых сыновей, из которых старший, двадцатилетний юноша, был слепым. Отец Эриксона жил вместе с ними и занимал три комнаты, которые сверху донизу были завалены всевозможными книгами и манускриптами. Бывший профессор истории и археологии, старый ученый и теперь серьезно работал над капитальным трудом о скандинавских древностях, чувствуя себя хорошо только среди своих книг и рукописей.

Тихо и спокойно, с правильностью часового механизма, протекала жизнь этого семейства, каждый член которого, по мере сил своих, старался содействовать общему благосостоянию. Так, старший сын, Малхус, несмотря на свою слепоту, участвовал в концертах; госпожа Эриксон прекрасно переводила с различных языков и, кроме того, писала акварелью. Благодаря всему этому Эриксоны, несмотря на свои скромные средства, жили очень комфортабельно, проводя зиму в городе, а лето в красивой вилле, стоявшей на берегу моря и окруженной большим садом. Тамаре жилось легко в этой среде, к которой она уже успела привыкнуть. Она любила Эвелину и ее мужа, как своих самых близких родных, а уроки живописи, которые давал ей дядя Ивар, как она его называла, были лучшими минутами дня, так как каждый шаг вперед в этом искусстве наполнял ее душу неизъяснимой радостью.

Лето прошло очень весело. Это было время отдыха для всех членов семейства, а потому ежедневно предпринимались экскурсии в окрестности или прогулки по морю. По вечерам же Малхус играл на скрипке или пел вместе с матерью, чем обыкновенно и заканчивался день. Зимою же Тамара начала скучать. Ее маленькие товарищи по играм были поглощены своими уроками, гостей у них почти не бывало, а между книгами только изредка попадались романы. Мало-помалу она все чаще и чаще стала с сожалением вспоминать постоянное оживление и шумное веселье, царствовавшие в ее родительском доме. Мысль о князе Угарине, которого там она могла бы часто видеть, все настойчивее стала ее преследовать. Охваченная печалью и скукой, молодая девушка запиралась в своей комнате, любовалась портретом князя и даже к урокам живописи начала относиться небрежно.

Госпожа Эриксон отлично заметила перемену, происшедшую в ее гостье, и однажды утром позвала ее в свою комнату.

— Дорогое дитя мое, — сказала она, заставив девушку сесть около своего рабочего стола, — я давно хотела попросить тебя помочь мне. Видишь ли, в чем дело: я разрисовываю для фабрики веера. Это очень легкая и изящная, однако требующая знания и вкуса работа. Если я дам тебе несколько указаний, то ты лучше моего будешь рисовать на шелку. Таким образом, ты поможешь мне и в то же время это разгонит скуку, которую навевает на тебя наша замкнутая жизнь. Впрочем, если это тебе не нравится, то скажи откровенно.

— Полно, тетя Эвелина. Конечно, от всей души хочу помочь тебе и научиться этой изящной работе! — вскричала Тамара со сверкающими глазами.

С этого дня Тамаре уже некогда было скучать, так как она деятельно принялась за работу, очень довольная, что хоть чем-нибудь может помочь госпоже Эриксон. Большое счастье доставляла ей мысль, что она работает в ателье своего учителя, вместе с его вторым сыном, Эриком, избравшим, подобно своему отцу, карьеру художника. Конечно, между молодыми людьми началось соревнование, но молодая девушка скоро перегнала своего товарища, так что отец ставил в пример своему сыну твердость ее кисти и яркость колорита.

В это время Тамара получила письмо, которое опять смутило ее душевный покой. До сих пор молодая девушка поддерживала постоянную переписку только с отцом и с мачехой. Что же касается подруг, то они, казалось, совсем забыли про нее, за исключением Нади, известившей, что она приняла предложение полковника Кулибина. Теперь же Тамара получила длинное послание от Кати Мигусовой, в котором та описывала свою поездку за границу, бесчисленные балы, концерты, пикники, в которых она принимала участие, и свои роскошные туалеты от Ворта, которые возбуждали зависть всех женщин. Большая же часть письма содержала рассказ о ее победах:

«Мой миллион произвел эффект, какого я и ожидала, — писала она. — В Ницце один итальянский князь, какой-то маркиз и немецкий барон сделали мне предложение. Последний даже хотел застрелиться, получив мой отказ! Но ни один мне не нравился, и я оставалась непоколебима. И кто знает? Может быть, все эти дворцы и замки, которыми они хвастались, не более как развалины, которые были бы восстановлены при помощи моих рублей? Нет, благодарю покорно! В данную минуту — свобода прежде всего!»

Глубоко задумавшись и сдвинув брови, Тамара облокотилась на свой маленький письменный стол. Описание триумфов Мигусовой пробудило в ней страстное желание пользоваться жизнью, и она с горечью спрашивала себя, почему же она должна томиться и скучать здесь, когда свет так прекрасен и скрывает столько наслаждений. Разве не могла она, так же как и ее подруга, блистать на балах и вечерах и покорять сердца? Разве она не была тоже богатой наследницей? Правда, ее отец не определил еще цифры приданого, но их дом, наряды и бриллианты мачехи — все доказывало, что у ее отца большое состояние. Молодая девушка до такой степени была погружена в свои мысли, что не слыхала, как к ней вошла Эвелина, которая сейчас же заметила настроение духа своей любимицы и обратила внимание на письмо, лежавшее перед ней.

— Ты получила дурные вести, дитя мое? — спросила госпожа Эриксон.

— Нет, тетя. Я получила письмо от одной своей подруги по пансиону. Если бы ты знала, как она счастлива, как веселится и каким успехом пользуется в свете!

— Могу я прочесть это письмо?

— Конечно! Ты сама увидишь, как оно интересно.

Прочтя письмо, Эвелина с улыбкой сложила его.

— Кто это тебе пишет? Пустое тщеславие и глупая напыщенность, которыми дышит каждая строчка этого послания, заставляют предполагать, что оно принадлежит грубой и невоспитанной натуре.

— Екатерина Мигусова, дочь очень богатого негоцианта, — ответила Тамара, краснея.

— Вероятно, это какой-нибудь случайный выскочка, природную грубость которого, конечно, не могли скрасить никакие миллионы. Доказательством этому служит его дочь, и ты, мой друг, не должна принимать за чистую монету хвастовство Екатерины. Поверхностное образование, полученное ею в пансионе, не могло дать то, чего ей недостает, а именно — влияния умной и развитой матери, благодаря которому с самой колыбели в ребенке развиваются истинное благородство и деликатность души. Скажи, положа руку на сердце, неужели тебя может привлекать богатство, о котором надо всем кричать, чтобы тебя не приняли Бог знает за кого? Поверь, истинной аристократии нет надобности выставлять напоказ свой кошелек. Что же касается успехов, то они самого грустного свойства. Людей, которые гоняются за приданым, везде много; но разве союз с таким человеком может дать счастье? Разорившийся негодяй, который на ней женится, будет презирать ее и отравит ей жизнь. Когда у тебя будет побольше жизненного опыта, ты убедишься, что я была права.

— Но, тетя, ведь я так же богата! Неужели же из-за этого я должна презирать всякие успехи в свете и недоверчиво относиться ко всем тем людям, которые меня полюбят?

— Конечно, нет. Но опыт научит тебя различать, относятся ли расточаемые любезности к тебе лично или к твоему приданому. К тому же, мой друг, богатство вещь неверная, и я надеюсь, что твое будущее счастье будет построено на более прочном основании, а именно на развитии ума и сердца. Но довольно о будущем! Теперь пойдем, ты поможешь мне сделать небольшой перевод.

После этого случая, который вскоре был забыт, жизнь потекла своим обычным порядком, открывая перед Тамарой все новые горизонты и обогащая ее ум разнообразными знаниями. Каждый вечер, пока дети готовили свои уроки, Эвелина, ее муж, оба старших сына и Тамара собирались в комнате старого Эриксона, где по очереди читали вслух или рассуждали о литературных и ученых новостях. Сначала молодая девушка рассеянно слушала эти разговоры. Что ей было за дело до борьбы между материализмом и теософией, до споров между последователями гипнотизма и магнетизма, до раскопок всех этих отживших и забытых городов!.. Но мало-помалу ее стали интересовать эти разговоры, и скоро она уже с жадностью прислушивалась к увлекательным рассуждениям о духовной жизни и о таинственных, малоисследованных законах, которые управляют невидимым миром в его отношениях с живущим человечеством и придают совершенно новый смысл жизни. История также перестала быть для нее мертвым и сухим предметом. Увлекательная и образная речь старого ученого воспроизводила перед глазами слушателей древнюю, давно угасшую жизнь. Исчезнувшие народы выступали из мрака забвения и стряхивали с себя прах веков. Так прошли перед изумленным взором Тамары Древний Египет, Индия, Греция. Но это уже не были те пустые, не вызывающие никакого интереса названия и легендарные имена, которые она помнила по мертвой и сухой хронологии. По сохранившимся остаткам и развалинам ученый-археолог восстанавливал жизнь вымерших народов с их искусствами, науками и религиозными верованиями. Вместо легендарных героев молодая девушка знакомилась с обыкновенными людьми, и ей становилось понятно, зачем и почему они боролись, трудились, любили. С пылающими щеками Тамара рассматривала гравюры, на которых изображены были барельефы, статуи и другие памятники, открытые при раскопках. Сама того не замечая, она стала считать часы, которые оставались до вечера. Работая с Эвелиной и рассуждая с ней об этих интересных предметах, молодая девушка не сожалела больше об отсутствии романов, и никогда скука не омрачала ее красивого личика. Не менее заинтересовал ее и магнетизм. Она произвела опыты над птицами и своей собачкой, и полученные результаты доставили ей большую радость. Когда же наступило лето, Тамара с большим удивлением заметила, что длинная и скучная зима пролетела для нее, как сон.

Но, несмотря на громадную перемену, происшедшую в Тамаре, одно воспоминание с прежнею живостью жило в ней — воспоминание о князе Угарине. Образ молодого человека по-прежнему имел чарующее влияние на нее. Молодая девушка постоянно рассматривала и изучала каждую черту этого красивого лица. Она без устали рисовала с него портреты, и голова князя Арсения служила ей моделью для всех исторических героев. Поочередно Тамара надевала на него то двойную корону фараонов, то тиару царей Ниневии, то шлем Ахиллеса. Только ни один нескромный глаз не видал этих многочисленных эскизов, тщательно хранимых ею ото всех. Так незаметно пролетели четыре года, которые Тамара должна была провести в Швеции. Мысль о возвращении в родительский дом наполняла сердце молодой девушки необыкновенной радостью. Уже два года она не видала своего отца. В последнее свое посещение тот сообщил ей о рождении маленького братца, которого назвали Гришей и который, как и она, был крестником адмирала. Теперь Николай Владимирович писал, что с нетерпением ждет ее, и сердце молодой девушки усиленно билось при мысли, что она скоро опять увидит Петербург и… князя Угарина. Как-то он поживает? Ни отец ее, ни адмирал ни разу не упомянули о нем в своих письмах. Может быть, он уже женился? Эта мысль заставляла ее испытывать какое-то болезненное чувство, в котором она не могла отдать себе отчета. То ей хотелось сейчас же ехать домой, то она желала навсегда остаться здесь, так как мачеха внушала ей сильную антипатию. Здесь она любила всех и все платили ей взаимностью; она была всеобщей любимицей и ученицей и, сама того не замечая, сделалась маленькой ученой. Дедушка дал ей серьезные знания. Эвелина внушила любовь к литературе и изящным искусствам. Что же касается дяди Ивара, ее лучшего друга, то он с любовью отца поощрял ее талант к живописи, так что, когда на последние Рождественские праздники Тамара подарила ему написанный ею портрет Малхуса, художник обнял ее и с глубоким волнением сказал:

— Мне больше нечему учить тебя, дорогое дитя! Техника этого портрета и жизненность, какую ты сумела придать этому слепому лицу, свидетельствуют, что Бог одарил тебя той тонкой наблюдательностью, которая создает великих артистов. Продолжай работать, и ты достигнешь высших ступеней искусства!

— Да, мой друг, продолжай заниматься искусством и наукой. Они поставят тебя выше общества и его банальных светских развлечений, — прибавил старик-профессор. — Поверь мне, люди, предающиеся бездействию, разрушают гармонию души. Только вдали от них можно найти мир и счастье. Искусство и знание откроют тебе двери в царство мысли, где ни зависть, ни измена, ни клевета не в состоянии будут коснуться и оскорбить тебя.

Наступило последнее лето, которое Тамара должна была провести со своими друзьями. Вследствие различных соображений ее отъезд был отсрочен на три месяца, и только в конце августа молодая девушка должна была уехать в Петербург.

Близость предстоящей разлуки огорчала все семейство; все старались как можно больше быть вместе.

Однажды вечером госпожа Эриксон и Тамара сидели одни на террасе, со всех сторон увитой диким виноградом. Эвелина была занята каким-то женским рукодельем, а молодая девушка читала ей вслух письмо своей мачехи, в котором та только и писала о балах, спектаклях и вечерах, в которых будет участвовать Тамара, так как отец решил с блеском ввести ее в свет и, если будет возможно, выдать замуж. По прочтении этого письма Тамара начала строить бесконечные планы на будущее. Эвелина с улыбкой выслушала ее и затем заметила:

— Конечно, дитя мое, я от всей души желаю, чтобы ни одно облачко не омрачило твоего будущего счастья, но по опыту знаю, как опасно слишком многого ожидать от жизни! На этом свете все так непрочно, встречается такая масса разочарований, что только одна непоколебимая вера в Провидение может поддержать нас и сохранить нам спокойствие души. Но насколько сильна будет твоя вера и хватит ли у тебя твердости бороться с искушениями, покажет, конечно, будущее!

— Без сомнения, я твердо верю в Бога, да и может ли быть иначе после всего того, что мы читали и изучали о бессмертии и загробной жизни. Но почему, тетя, ты думаешь, что я неизбежно подвергнусь искушениям?

— Потому, что это неизбежно в тех условиях, в которых ты будешь жить. Чтобы не подвергаться этому, надо жить вдали от людей и стать выше многих и многих слабостей!

— Но, тетя, разве, находясь под опекой отца, я не буду защищена от людской злобы? Наше состояние обеспечивает мне независимую будущность, а когда я выйду замуж (она покраснела), я постараюсь создать в своем доме такое же согласие и любовь, какие царствуют вокруг тебя и дяди Ивара.

— Повторяю, мой друг: я надеюсь, что твое будущее будет счастливо, однако благоразумие побуждает меня напомнить тебе, что не следует ни на что рассчитывать, а менее всего — на человеческую жизнь. Все мы не более как прах, и никто не знает момента, когда он исчезнет из этого мира, чтобы перейти в другой, скрытый от нас непроницаемой завесой. Мы можем быть взяты отсюда, когда менее всего этого ожидаем, и никакая любовь в мире не в состоянии удержать нас здесь. Что же касается богатства, то это еще более эфемерная вещь, и в жизни следует рассчитывать на себя, но никак не на него.

Тамара побледнела. Ей казалось, что будущее подернулось черной дымкой и что ее стремления к радостям жизни натолкнулись на неизбежный закон разрушения, закон этого непобедимого гиганта — времени, которое все поглощает. Ей внезапно вспомнилась своя собственная жизнь: как быстро она пролетела! Не вчера ли, еще маленькой девочкой, она играла со своей матерью? А между тем вот уже девять лет, как та умерла! А сколько других исчезли и ушли в иной, неизвестный мир, куда и она сама двигалась с поражающей быстротой! Неумолимое время в своем неудержимом беге будет постепенно отнимать у нее любимых людей, молодость, красоту, пока, наконец, состарившаяся, покрытая морщинами и, может быть, одинокая она сама не сойдет в мрачную могилу… Дрожь пробежала по телу молодой девушки, и на глазах ее блеснули слезы.

Госпожа Эриксон внимательно наблюдала за выразительным лицом девушки и нежно взяла ее за руку.

— Неужели в тебе так мало мужества, Тамара, что простой, лишенный иллюзий взгляд на жизнь заставляет тебя дрожать? Смерти ты не пугайся. Если же я и напомнила тебе о разрушении физического тела, то сделала это вовсе не с целью заставить тебя бояться естественного закона природы, непреложного и необходимого, как и все, что создано нашим Предвечным Отцом. Смерть есть не что иное, как переход нашего бессмертного «я» в новую фазу существования. Любовь переживает мрак могилы и продолжает связывать нас с теми, кто исчез, но по-прежнему находится вблизи нас. Представь себе, что мы все собрались в темной комнате. Не видя никого, ты можешь подумать, что нас нет, но зажигается свет — и ты нас видишь. То же самое бывает и с нашей душой: пробуждаясь, она снова находит тех, кого любила. Но пойдем дальше. Ничего из того, что кажется нам самым ничтожным, не уничтожается, раз оно связано с нами искренним чувством, так как в любви заключается божественная сила, которая одинаково распространяется на все, что любят. Так, например, твоя привязанность к Бижу (она указала на любимую собачку Тамары) образует между тобой и ею такую же неразрывную и вечную связь, какая существует между мной и тобой, только Бижу является существом, стоящим на низшей ступени лестницы совершенства.

— Я тебя понимаю, тетя, и знаю, что все эти прекрасные и утешительные теории подтверждены фактами. Но чтобы окончательно убедиться, нужно все это видеть самой. О, если б мама явилась мне и сказала: «Я живу, я охраняю тебя!.. О, тогда, конечно, смерть перестала бы ужасать меня, но… — молодая девушка внезапно умолкла.

— Кто знает? Может быть, Господь, по милосердию своему, и дарует тебе это доказательство нашей загробной жизни? — ответила Эвелина с пылающим взором. — Знай, дитя мое, что среди нас живет одно из тех избранных существ, которые часто служат посредниками между нами и нашими дорогими умершими. Малхус — очень сильный медиум. Помнишь наши вечерние собрания, которые так интересовали тебя и на которые я обещала взять тебя с собой, прежде чем мы расстанемся, — это были спиритические сеансы.

— А теперь ты возьмешь меня с собой? — спросила взволнованная Тамара.

— Да, мой друг. Настал момент ввести тебя в храм истины и фактами подтвердить теории. Это даст тебе силы и поддержит тебя в борьбе с искушениями света, среди которых ты будешь с этого времени жить.

Два дня спустя после вечернего чая, небольшое общество, состоящее из госпожи Эриксон, ее мужа, старого профессора и Тамары, собралось в одной из комнат дома. Молодая девушка с живейшим интересом наблюдала за слепым, который скоро погрузился в глубокий сон. Малхус велел уменьшить огонь и указал, каким образом должны разместиться присутствующие.

— Разве ты меня видишь, Малхус?.. И видишь все, что вокруг меня? — с любопытством спросила Тамара.

— О, разумеется, я вижу тебя: ты очень красива, Тамара, и замечательно похожа на свою мать, — ответил, улыбаясь, Малхус.

Затем он подробно описал костюм молодой девушки, цвет ее платья и волос, а также медальон, украшавший ее шею.

— В настоящую минуту я не слеп, — прибавил он, — так как только мои земные глаза лишены возможности видеть свет, но тем яснее мое духовное зрение.

Последовавшие затем явления не оставили в Тамаре никакого сомнения насчет присутствия и действий разумной силы, совершенно независимой от присутствовавших, и возможность общения с покойной матерью наполнила ее сердце неизъяснимой радостью.

Некоторое время спустя молодой медиум объявил, что мать Тамары желает явиться своей дочери. В назначенный вечер погасили огонь и откатили кресло Малхуса за драпировку, отделявшую небольшую часть комнаты. Водворилось глубокое молчание. С замирающим от страха и надежды сердцем Тамара не сводила глаз с драпировки, за которой слышалось тяжелое дыхание впавшего в транс медиума. Ей уже казалось, что прошла целая вечность, когда вдруг послышался легкий треск, и по драпировке начали скользить светящиеся фосфорическим светом пятна, то исчезая в складках, то группируясь в одну общую массу.

Через минуту драпировка поднялась и показалась воздушная фигура, закутанная во что-то белое. Яркий свет распространялся вокруг этого видения, освещая не только его улыбающееся лицо, но и фигуру Малхуса, полулежавшего в кресле.

— Тамара! — донесся как бы издалека тихий и нежный голос.

Воздушная и прозрачная рука видения сделала молодой девушке знак приблизиться. Тамара, дрожа, встала со своего места и опустилась на колени перед той, которую не могла не узнать: это была действительно ее обожаемая мать, которую она видела последний раз в гробу. Но тогда, бледная и холодная, она оставалась нечувствительна к ее слезам и к ее отчаянию; теперь же она явилась живая и прекрасная и с любовью смотрела на нее.

— Я живу, я люблю и охраняю тебя! — раздались такие же слабые звуки, в которых Тамара с трепещущим сердцем узнала хорошо знакомый ей голос.

Сияющее видение наклонилось к ней, окружив ее своим фосфорическим светом; теплое, ароматное веяние коснулось ее лба и затем вся комната опять погрузилась во мрак. Но какая-то вещь осталась в руках молодой девушки; когда зажгли свечи, эта вещь оказалась белой розой — чудесным цветком, который материнская любовь принесла из небесного пространства для своей дочери, осужденной еще жить на земле.

Этот случай произвел глубокое впечатление на Тамару. Убеждение, что мать охраняет ее, успокоило душу молодой девушки и наполнило ее счастьем. Воспоминание о покойной с новой силой ожило в ее душе, и Тамара с жадностью искала все, что так или иначе касалось ее матери. С этого времени она каждый вечер подолгу смотрела на портрет, подаренный ей отцом при выходе ее из пансиона. Под влиянием этого чувства молодая девушка избрала целью своих прогулок одно место, интересовавшее ее и раньше, но до сих пор редко посещаемое ею.

В одном часе ходьбы от дачи Эриксонов находился небольшой лес, который соприкасался с парком, обнесенным железной решеткой. Вдали, сквозь зелень, виднелись остроконечные крыши и башенки замка, выстроенного в готическом стиле. Это прекрасное здание казалось совершенно необитаемым. Никогда ни в дубовой аллее, ни в парке не видно было ни одной живой души; даже маленький лесок посещался исключительно крестьянами. Эвелина Эриксон очень любила это место и часто приходила сюда с детьми за ягодами и грибами. Однажды Тамара спросила ее, кому принадлежит этот замок.

— Олафу Кадерстедту, — ответила та лаконично.

Несмотря на интерес, возбужденный в молодой девушке этим именем, разговор оборвался и никогда уже более не возобновлялся.

Олаф Кадерстедт — это имя того самого молодого человека, которому изменила ее мать, чтобы выйти замуж за Ардатова. Тамара знала это, хотя причины такого поступка были ей неизвестны. Она знала также, что последнее время своей жизни покойная Ардатова очень мучилась своим поступком. Разговор Тамары со своей матерью за два дня до смерти последней произвел глубокое впечатление на нее — в то время еще только одиннадцатилетнего ребенка. Умирающая приказала подать ей шкатулку, в которой лежали исписанная тетрадь, несколько писем и золотой медальон. Посмотрев в последний раз на эти вещи, она замкнула их обратно в шкатулку, а ключ отдала Тамаре.

— Ты еще ребенок, но твой ум развит не по годам, — сказала больная. — Я знаю, что ты поймешь и исполнишь мою последнюю волю. Спрячь эту шкатулку: в ней хранятся мой дневник и портрет человека, перед которым я глубоко виновата. Я не хочу, чтобы ты читала эти страницы, на которых я излила свое горе, но если ты когда-нибудь встретишь Олафа Кадерстедта, то передашь ему эту тетрадь. Он один может прочесть ее! Но пойми хорошенько: ты не должна искать встречи с ним и если услышишь о его смерти, сожги все это. Ты передашь ее, только если вас сведет случай: это будет значить, что Господу угодно, чтобы Олаф узнал, как я была наказана за свой грех!

Заливаясь слезами, Тамара обещала исполнить волю умирающей и сдержала свое слово. Подобно всем детям, которых разрыв родителей ставит в ложное и неловкое положение, она очень рано развилась, и никто, даже Эвелина, не подозревал о поручении, данном ей матерью. Тем не менее, не возбуждая ничьего внимания, молодая девушка навела справки и узнала, что господин Кадерстедт уже много лет живет за границей.

С течением времени воспоминание об этом случае несколько изгладилось, но видение матери с новой силой пробудило его в душе Тамары. Она стала часто посещать этот лесок. Пока ее спутники — два младших сына Эвелины — собирали растения для своего гербария, молодая девушка, лежа на траве, размышляла о трагедии, разыгравшейся в сердце ее матери, и с любопытством смотрела на замок, где, без сомнения, та жила.

За восемь дней до своего отъезда Тамара пришла сюда опять, чтобы последний раз погулять в этом лесу и еще раз взглянуть на интересовавший ее замок. Пока Гаральд и Клас собирали грибы, она села на ствол упавшего дерева и задумалась, как вдруг сухой кашель привлек ее внимание. Оглядевшись кругом, она увидела худого, сгорбившегося старика, медленно подвигавшегося вперед, опираясь на трость.

Незнакомец, казалось, весь погружен был в свои мысли, так как прошел мимо молодой девушки, даже не заметив ее. Охваченный новым приступом кашля, он вытащил носовой платок и вытер губы. В эту минуту Тамара увидела, как какая-то блестящая вещица выпала из его кармана; старик же, ничего не замечая, продолжал свой путь. Оставив рабочую корзинку, Тамара подняла упавшую вещь, оказавшуюся серебряным портсигаром, и в одну минуту догнала незнакомца.

— Вот, сударь, портсигар, который вы сейчас выронили, — сказала она, подавая ему свою находку.

Старик поднял голову и протянул руку, бормоча какую-то благодарность. Но едва его взгляд упал на лицо молодой девушки, он попятился назад и, шатаясь, прислонился к дереву. Задыхающимся голосом старик прошептал:

— Свангильда!

Тамара с удивлением смотрела на незнакомца, не понимая его волнения. Но при имени «Свангильда» странное подозрение мелькнуло в ее уме.

— Свангильда — это имя моей покойной матери, Ардатовой, — сказала она.

— Ее мать!.. Да, так все и должно быть. Итак, она умерла!.. — пробормотал старик, опустив голову. — Умерла! — повторил он. — Все кончено: с мертвыми не считаются. Но как ваше имя? — спросил он, быстро схватив за руку молодую девушку.

— Я — Тамара Ардатова. А вы, вероятно, Олаф Кадерстедт? — ответила она с легким колебанием.

— Да, это мое имя.

— Значит, это о вас говорила мне мать перед своей кончиной и…

— Перед смертью она говорила обо мне? — перебил старик, причем глаза его вспыхнули мрачным огнем. — Была ли она счастлива?.. Впрочем, что я говорю! Разве может знать дочь, дал ли отец счастье ее матери.

— Моя мать не была счастлива, — сказала Тамара, понижая голос, — перед смертью она передала мне свой дневник и медальон со словами: «Если ты когда-нибудь встретишь Олафа Кадерстедта, то отдай ему эти вещи, но нарочно не ищи его. Если вас сведет случай, то это будет значить, что Господу угодно, чтобы человек, перед которым я так виновата, прочел мою исповедь и узнал, как жестоко я была наказана за свою измену».

Старик слушал, тяжело дыша. После минутного молчания он сказал:

— Благодарю вас, милое дитя, за все то, что вы мне сказали! С нетерпением жду посылки той, которая была и счастьем, и несчастьем всей моей жизни. Навестите меня: я живу вон в том небольшом замке. Но сами вы где живете? Что делаете в Швеции?

— Я живу у профессора Ивара Эриксона. По желанию моей покойной матери я провела четыре года в семействе тети Эвелины.

— А! У Эвелины Эриксон! Уже около двадцати пяти лет я не видал ее! Но все равно: кланяйтесь ей от меня и навестите меня поскорей. Хотите, я завтра пришлю за вами экипаж?

— О, нет! Благодарю вас! Я очень люблю гулять, и если вам угодно, то завтра же приду к вам.

В сильном волнении Тамара вернулась домой, и ее рассказ о неожиданной встрече не менее взволновал и Эвелину, но она решительно отказалась исполнить просьбу молодой девушки сопровождать ее в замок.

— Я не знала, что Кадерстедт вернулся домой. Мой вид возбудит в нем слишком много грустных воспоминаний, чтобы я решилась идти к нему. Возьми в провожатые Гаральда или Адольфа и отнеси ему то, что поручила тебе твоя мать. Бедный Олаф! Как много страдал он за свою искреннюю и верную любовь! Но оставим эти грустные воспоминания.

На следующее утро, прежде чем отправиться в замок, Тамара достала шкатулочку и отперла ее. Молодая девушка не тронула ни тетради, ни писем, но открыла медальон и долго рассматривала миниатюру, изображавшую белокурого молодого человека с энергичным взглядом, благородным и симпатичным лицом, в котором трудно было узнать сгорбленного и дряхлого старика, встреченного ею накануне. Только одни проницательные и полные огня глаза оставались все те же.

В грустном настроении Тамара и ее молодой спутник пришли в замок и были встречены старым седым слугой — камердинер в продолжение сорока лет служил своему господину и отлично помнил его прекрасную невесту. Он вежливо попросил молодых посетителей следовать за собой и повел их через целую анфиладу комнат в кабинет своего хозяина. Тамара с любопытством рассматривала строгую роскошь и местами странное убранство комнат, через которые проходила. В них в живописном беспорядке располагались редкости всевозможных стран. Чудные фарфор и бронза Китая и Японии стояли рядом с грубыми идолами Индии. Роскошная восточная материя, драпировавшая стены, служила фоном для интересных древностей Египта и Греции, а на целом ряде столов, как в каком-нибудь музее, были расставлены модели кораблей всевозможных размеров, начиная от больших трехмачтовых и кончая изящной яхтой и тяжелым каботажным судном. Последняя коллекция менее всего удивила Тамару. Она знала, что Кадерстедт, один из самых богатых арматоров Гетеборга, владел целой флотилией торговых кораблей, которые бороздили все океаны и моря нашей планеты, прежде чем он бросил все дела. Но маленький Гаральд, страстно любивший море, был просто очарован и с трудом мог оторваться от них. Наконец старый слуга ввел их в обширный кабинет, убранный в готическом стиле. Стены были покрыты рельефной резьбой по дереву, на полках стояла масса книг и манускриптов, а высокие окна с разноцветными стеклами придавали всей комнате вид монастырской библиотеки. Это сходство еще более увеличивали стулья с высокими спинками и тяжелые портьеры. У открытого окна, уставленного цветами, сидел Олаф Кадерстедт с журналом в руках. При входе гостей улыбка осветила его бледное лицо.

— Здравствуйте, мои друзья, будьте здесь желанными гостями! — сказал он сердечным тоном. — Нет надобности представлять мне сына Эвелины Эриксон — он вылитый портрет ее.

Старик ласково положил свою руку на белокурую головку мальчика. Затем, обернувшись к старому слуге, он прибавил с волнением:

— Взгляни-ка, Юстин, это ведь ее дочь… дочь Свангильды!

— О, сударь! Мне показалось, что это сама госпожа Свангильда! Только та была как будто выше ростом.

— Это правда, и волосы у той были светлее; но все эти детали теряются в общем сходстве… А теперь, мой старый Юстин, скажи-ка госпоже Берглунд, чтобы она распорядилась завтраком.

Когда шоколад был выпит, Олаф Кадерстедт приказал Юстину показать Гаральду все достопримечательности замка, а сам увел Тамару в свой кабинет.

— Теперь, дорогое дитя, поговорим с вами, — сказал он, заставляя молодую девушку сесть в кресло против себя.

— Прежде всего позвольте мне исполнить поручение матери, — сказала Тамара, подавая ему шкатулочку.

Дрожащею рукой Олаф открыл ее. С каким-то благоговением он вынул исписанную тетрадь и вместе с прочими вещами замкнул в старинное резное бюро. Затем, сев на свое место, он погрузился в глубокое раздумье, прервать которое Тамара не осмеливалась.

После продолжительного молчания Кадерстедт вдруг выпрямился и, схватив руку молодой девушки, крепко пожал ее.

— Благодарю вас, дорогое дитя, за тот луч света, которым ваш приход осветил мои последние дни! Теперь я примирился с прошлым, и ваш чистый образ уничтожил преграду, до сих пор стоявшую между мной и любимой женщиной. Говорите же мне о вашей матери, о ее последних днях, а также о вашем отце. Очень ли он грустит о потере этой несравненной женщины?

Тамара в замешательстве опустила голову, и грустное выражение появилось на ее красивом лице.

— Конечно, он очень жалеет маму, но теперь он женат на другой.

— Женат?.. На ком? — спросил Олаф, сдвигая брови.

— На одной французской актрисе, Люси Морен. От нее у него есть дети: мой брат и моя сестра.

Выражение гнева и презрения исказило лицо Кадерстедта.

— Негодяй! Так ты только для того отнял ее у меня, чтобы принести в жертву какой-то комедиантке! — прошептал он, забывая о присутствии молодой девушки и снова погружаясь в глубокое молчание. Тамара со страхом следила за выразительным лицом старика, на котором отражались все его душевные муки. Наконец, Кадерстедт вздрогнул, провел рукой по лбу и, желая, вероятно, дать другое направление разговору, указал на прекрасный олеандр, стоявший на окне.

— Взгляните, Тамара, на это цветущее деревце! Это отпрыск того самого олеандра, который я и ваша мать посадили в день нашего обручения.

— Сорвите мне один цветок. Я отвезу его на могилу моей матери как видимый знак вашего прощения, — вскричала с живостью молодая девушка.

— В таком случае я дам вам все растение и попрошу вас посадить его на могиле моей дорогой Свангильды. Это будет знаком моего прощения и любви.

С этими словами он наклонился и прижал к губам один из цветков, причем Тамара заметила, как слеза скатилась на зеленые листья олеандра. Мало-помалу старик успокоился и в дружеской беседе расспросил молодую девушку о ее прошлой жизни, о планах на будущее, а также о матери и подробностях кончины последней. Когда настало время расстаться, Кадерстедт привлек к себе дочь изменившей ему невесты и запечатлел на ее лбу поцелуй.

— Не обижайся на эту отеческую ласку, дорогое дитя — вестница мира и прощения, — сказал он с волнением. — Да защитит Небо твою чудную головку и твое чистое сердце от всякого несчастья и разочарования! Но если тебе когда-нибудь понадобится помощь преданного друга, то вспомни обо мне и смотри на меня, как на твоего близкого родственника.

К вечеру этого же дня садовник принес обещанное растение, уже тщательно упакованное для дальнего пути. Тамара дала себе слово внимательно следить за ним в дороге и в то же время решилась ничего не говорить отцу о встрече с Олафом, чтобы не возбуждать в нем тяжелых воспоминаний.

Следующие дни все целиком были заняты приготовлениями к путешествию, которое несколько ускорила телеграмма ее отца, слегка изменявшая первоначальные планы. Ардатов извещал, что очень важное дело мешает ему лично приехать за дочерью, но что по его просьбе одна русская дама, тоже ехавшая в Петербург, согласилась взять ее под свое покровительство.

Молодая девушка была очень недовольна и грустна. Путешествие в обществе этой незнакомой дамы было для нее в высшей степени неприятно, а разлука с семейством, к которому она так привязалась, наполняла печалью ее сердце. Скоро Фанни, ее верная камеристка, будет единственным существом, с которым ей можно будет вспоминать своих далеких друзей и поговорить на шведском языке, сделавшемся для нее таким же близким, как и ее родной. Эта Фанни, ровесница Тамары, была дочерью скромной портнихи, работавшей на госпожу Эриксон. Смерть отца-гравера, последовавшая после продолжительной болезни, разорила это многочисленное семейство. Чрезмерные расходы, вызванные болезнью мужа, повлекли за собой долги, и несчастная вдова готова уже была продать свое последнее имущество, когда к ней на помощь явилась Тамара.

Получая много денег от отца, молодая девушка великодушно помогла этому бедному семейству, о несчастьях которого она узнала от Эвелины. Она уплатила все их долги, приняла на себя заботы об образовании двух мальчиков, а старшую дочь, Фанни, оставила при себе в качестве камеристки. Испытывая чувство благодарности, последняя всей душой привязалась к Тамаре и считала за большое счастье, что может следовать за своей благодетельницей.

В самый день отъезда, когда Тамара еще одевалась, к ней в комнату вошла Эвелина и, отослав Фанни, усадила свою воспитанницу рядом с собой на диване.

— Я пришла, — сказала она, — звать тебя к завтраку. Но, прежде чем идти в столовую, мне хотелось бы, дорогая моя, сказать тебе несколько слов. Мы расстаемся с тобой надолго, может быть, на целые годы, а свет, в который ты готовишься вступить, так не похож на нашу тихую и уединенную жизнь, что первое соприкосновение с ним будет пробным камнем для твоего характера. В этом блестящем, но развращенном обществе ты ежедневно будешь наталкиваться на эгоизм и измену. Блестящее положение, громкие титулы и светская любезность маскируют вначале пустоту сердца и бедность ума; но при ближайшем знакомстве, при первом же столкновении интересов обнаруживается во всей своей наготе вся сухость души, весь эгоизм этих людей, ненасытных в погоне за земными благами.

— Но, может быть, я буду настолько счастлива, что не встречусь с такими людьми. Ведь всюду же есть честные и добрые люди? — сказала Тамара дрожащим голосом, со слезами на глазах.

Эвелина нежно прижала ее к своему сердцу.

— От души желаю, но не надеюсь на это, дитя мое!

Рассеянная жизнь большого света и паркет гостиных слишком благодарная почва для кокетства, мелочной зависти и тщеславия. Как же в подобных условиях не развиться дурным страстям? Циничные и пустые мужчины ищут исключительно наслаждений и материальных выгод. Порочные и развращенные женщины только и грезят бриллиантами и победами. Чтобы составить себе более блестящую партию, чтобы отбить поклонника у соперницы, они забывают свою честь и внутреннее достоинство; для них перестает существовать благородство и дружба. Впрочем, тебя не должна пугать эта грустная картина! Жизнь есть борьба, которую каждому из нас приходится выдерживать, и ты должна менее чем кто-нибудь другой бояться ее. По мере наших сил мы приготовили тебя к этой борьбе. Твои знания и твой прекрасный талант ставят тебя вне случайностей богатства. Если тебя постигнет какое-нибудь несчастье, то ты всегда будешь в состоянии сама себя содержать. Твоя любовь к наукам, к серьезному чтению и к труду делает тебя независимой от общества, если оно отвернется от тебя. С такими союзниками ты никогда не будешь одинока! Наконец, чувство добра, которое мы старались тебе внушить, и знакомство с духовным миром должны дать тебе силы бороться со злом, если оно когда-нибудь коснется твоего сердца. Пусть чувство долга, которое подсказывает нам наша совесть, всегда руководит твоими поступками: этот неподкупный страж всегда укажет тебе настоящую дорогу. Еще одно слово, мой друг: старайся как можно тщательнее сохранять свое женское достоинство. Оно должно быть для тебя дороже всяких расчетов и блестящих положений, даже дороже любви, так как без него любовь ведет к падению. Избегай дурных книг этой современной литературы, которая под предлогом натурализма разрушает основы общества, уничтожает стыдливость, деликатность души и низводит человека на уровень животного. Итак, будь сильна в этой неизбежной борьбе! Жизнь среди людей очень тяжела, но тем славнее победа, и я надеюсь, что при нашей встрече я найду в тебе такое же чистое сердце, как и теперь, и буду в состоянии сказать твоей матери, что я честно исполнила свой долг.

Вся в слезах, Тамара бросилась на шею госпожи Эриксон.

— Клянусь тебе, тетя Эвелина, что я всегда буду помнить твои уроки и тот пример, который подавала мне ты и твои домашние. Какова бы ни была будущность, которую готовит мне Господь, я всегда останусь честной и исполню свой долг.

Долгий поцелуй скрепил это обещание. Затем обе они прошли в столовую, где уже собралось все семейство, чтобы проститься со своей любимицей. Сердце Тамары готово было разорваться на части. При расставании с этим честным и любящим семейством, с которым ее связывали тысячи невидимых нитей, ей казалось, что она покидает тихую и верную гавань, чтобы идти навстречу неизвестному будущему, может быть, полному ужасных бурь.