Торжище брака

IX

В середине сентября Лилиенштерны вернулись в Петербург. Они поселились на Адмиралтейской набережной в доме, купленном Тамарой по совету адмирала. Молодые супруги были совершенно счастливы. Окруженный вниманием и заботой молодой женщины, Магнус ожил и в глубине души благодарил Всевышнего Творца за Его милость, облегчившую чудесным образом ниспосланное ему испытание. Что же касается Тамары, то она до такой степени во всем симпатизировала своему мужу, что даже одна мысль о постороннем обществе была ей противна. Баронесса и адмирал часто посещали молодую пару. Последний целые дни проводил у них, чувствуя себя необыкновенно хорошо в их тихом и роскошном гнездышке.

Осенью вернулись также все семейства, посещавшие гостиную баронессы. Зная Тамару, они считали своим неоспоримым правом возобновить с ней знакомство. Дома один за другим гостеприимно раскрыли свои двери, но молодая баронесса нигде не появлялась, и все тщетно прождали ее визитов. Такое удаление от общества молодой женщины еще сильнее возбудило всеобщее любопытство. На все вопросы, обращенные к адмиралу и госпоже Рабен, те с улыбкой отвечали, что Лилиенштерн и его жена здоровы, но до такой степени счастливы в своем уединении, что не нуждаются ни в каких светских обществах.

Таким образом, Тамара оставалась невидимой для общества, и ее только изредка встречали на набережной во время ежедневной прогулки в экипаже с больным мужем.

Когда Надя Кулибина, вернувшаяся очень поздно из имения, так как она ухаживала там за больной сестрой своего мужа, приехала к Тамаре, та очень радушно приняла ее. Молодая женщина не забыла, что Надя одна из всех подруг отнеслась к ней с искренним участием в тяжелое время всевозможных испытаний.

В восхищении от оказанного ей приема Кулибина своим рассказом о жизни Тамары довела до крайней степени любопытство скучающего общества, старавшегося убить свое ничем не занятое время обсуждением дел ближнего.

Многие дамы решили, что так как баронесса Лилиенштерн очевидно пренебрегает долгом вежливости, то ей следует напомнить о нем, сделав первый шаг. Договорившись между собой, они в один прекрасный день сделали визит Тамаре, но к их великому разочарованию швейцар объявил, что барон нездоров, а потому баронесса никого не принимает. Через несколько дней молодые супруги оставили свои карточки у всех, кто к ним приезжал — на этом дело и кончилось. Но общество не простило Лилиенштернам подобного отношения к себе, и на их счет стали распространяться весьма ядовитые слухи.

В таком положении были дела, когда в начале декабря князь Угарин вернулся из Крыма, где вместе с женой выдержал курс лечения виноградом. Он тотчас же узнал от своих знакомых о непростительном поведении Тамары и разных слухах, ходивших на этот счет в обществе. Одни говорили, что Лилиенштерны из скупости запираются дома, избавляя себя от лишних расходов; другие уверяли, что они жалеют предложить гостям чашку чая и сами едят один черный хлеб в своем роскошном доме, который отделали из одного тщеславия. Такого мнения держались по преимуществу женщины. Мужчины же высказывали, что этот, разбитый параличом, больной был ревнив, как тигр, и мучил молодую женщину, держа ее взаперти.

Узнав от князя Флуреско про все эти толки, Арсений Борисович со смехом объявил ему:

— Нет, все эти предположения никуда не годятся! Они просто не хотят никого видеть. Но погоди, я съезжу к ним и сломлю лед… Не выгонят же они меня — своего двоюродного брата?

Восемь дней спустя после этого разговора коляска князя Угарина остановилась у подъезда роскошного дома на Адмиралтейской набережной.

— Черт возьми! А если, несмотря на все, она все-таки меня не примет?.. Она способна на такую штуку! — думал Арсений Борисович, пока швейцар носил его визитную карточку.

Но почти в ту же минуту выбежал лакей и объявил, что барон принимает. Сняв шубу, князь медленно стал подниматься по широкой, устланной ковром, лестнице, роскошно убранной тропическими растениями и бронзовыми статуями, поддерживающими лампы. Лакей в ливрее ввел Угарина в прихожую, где его уже ожидал Фредерик, камердинер Магнуса.

— Пожалуйте сюда, ваше сиятельство, — почтительно сказал он. — Баронесса просит вас в библиотеку. Барон сейчас заняты с управляющим и выйдут через четверть часа.

Арсений Борисович пошел за лакеем, но, войдя в большую залу, в изумлении остановился. Несмотря на богатство собственного дома, строгая и изысканная роскошь этой комнаты поразила его: стены были обтянуты коричневой с золотом материей и на этом темном, но чрезвычайно нежном фоне ярко выделялись картины известных мастеров и античные статуи, окруженные редкими растениями в японских вазах; на столах и этажерках была разложена масса всевозможных редкостей и драгоценных предметов, возбуждавших любопытство посетителя.

Князь сравнивал эту полную изящества и выдержанного стиля обстановку с грубым великолепием дурного тона своей квартиры, чем был обязан своему милейшему тестю. Недовольство собой все более и более охватывало его по мере того как он проходил через другие комнаты, отличавшиеся оригинальным и изящным убранством и напоминавшие маленькие музеи, наполненные редкостями всех поясов и эпох. Наконец, лакей приподнял портьеру и ввел князя в широкий коридор, отделанный дубом. В конце этого коридора виднелась готическая резная дверь, войдя в которую, Угарин подумал, что он внезапно перенесся в ученый кабинет доктора Фауста. Большая зала, стены которой были отделаны резьбой по дереву, освещалась двумя высокими окнами с цветными стеклами: цветные лучи играли на дубовом полу и большом столе, стоявшем посредине комнаты и окруженном стульями в готическом стиле. Полки по стенам, отделанные тонкой, как кружево, резьбой, и несколько шкафов со стеклами были наполнены книгами, брошюрами и журналами. Тяжелые, гранатового цвета, драпировки, с вышитыми на них гербами Лилиенштернов, закрывали все двери.

В первую минуту князю показалось, что комната пуста, но легкий шелест заставил его взглянуть в направлении окна, близ которого он увидел узкое средневековое кресло со спинкой; перед креслом стоял стол в форме пюпитра, на котором был раскрыт какой-то объемистый том. Только перелистывал его не старый маг, а грациозная молодая женщина, которая при виде князя с улыбкой пошла к нему навстречу.

Угарин поцеловал тонкие пальчики Тамары и поздравил ее с новосельем. Затем, заняв указанное место, он с любопытством рассматривал молодую женщину, еще более похорошевшую со времени их последнего свидания. Счастье и богатство придали ее очаровательному личику приятное и спокойное выражение. Фиолетовое плюшевое платье с высоким воротником Медичи оттеняло свежий и нежный цвет лица.

Спросив о здоровье князя и его жены, Тамара извинилась за отсутствие Магнуса.

— Он теперь занят с управляющим, так как я взвалила на него все заботы о моем состоянии, — прибавила она, смеясь.

— Так и следует! Справедливость требует, чтобы всеми докучливыми делами занимался муж.

— Я была того же мнения. Кроме того, Магнус, при его терпении и опытности, гораздо компетентнее меня в денежных делах. Но расскажите мне, что поделываете вы с Катей и что творится в вашем «свете»?

— В свете! Он глубоко оскорблен и страшно негодует на вас, баронесса, — ответил князь… — Вы ни у кого не бываете и тщательно запираетесь в своем прелестном эрмитаже, куда все горят желанием проникнуть!

— Зачем? Я не буду давать ни балов, ни праздников, так как ненавижу переполненные народом залы, где просто задыхаешься. Мне кажется, что вслед за этой легкомысленной и недоброжелательной толпой к моему домашнему очагу подкрадется какое-нибудь несчастье! Нет, нет, никогда общество не увидит меня на своих празднествах! У себя же я буду принимать только близких друзей и людей, симпатичных мне. Ведь у меня нет времени скучать! Взгляните только, каким хорошим и многочисленным обществом мы окружены, — прибавила она, указывая рукой на полки, уставленные книгами.

— И это общество удовлетворяет вас?

— Да! Книги — лучшие собеседники человека. Они возвышают его ум, обогащают знанием и служат лучшим средством против скуки. Но извините меня, кузен! Я на минуту оставлю вас: надо узнать, отчего Магнус так долго не приходит сюда.

Оставшись один, князь стал внимательно изучать окружавшую его обстановку, перелистывать журналы и просматривать заглавия книг. По мере того как он глубже вдавался в это исследование, удивление его все более и более возрастало. Прежде всего он полюбопытствовал узнать, что читала Тамара, когда он вошел в библиотеку. Прочтя заглавие: «Магия у древних Ходдеян», он покачал головой и направился к книжным полкам. Те были заставлены сочинениями по археологии, трактующими об Ассирии, Египте, Финикии и других странах; далее шли иллюстрированные описания раскопок в Трое и Перу, исследования искусств и астрономии древних, толкования Веды, масса всевозможных путешествий, мемуаров, и, наконец, все новейшие сочинения по магнетизму, гипнотизму, спиритизму и теософии. Один шкаф был специально предназначен для классических сочинений всех наций, но между ними не было ни одного современного романа.

— Боже мой, баронесса! У меня закружилась голова от чтения одних только заглавий всех этих ученых сочинений, — вскричал князь, увидев входившую Тамару. — И это должно служить пищей для души молодой и красивой женщины!.. Буквально ни одного романа для развлечения!.. Мне кажется, я сошел бы с ума от всей этой пыли прошедших времен. Отказаться от настоящего, даже в этом поэтическом убежище, достойном Фауста, было бы выше моих сил!

Тамара облокотилась на спинку резного кресла, и ее спокойный и улыбающийся взгляд скользнул по рядам книг.

— Да, кузен, здесь, в этом царстве мысли, я чувствую себя очень хорошо. Впрочем, вон в том шкафу налево и в моем кабинете собрана целая коллекция хороших современных романов, только оттуда изгнаны произведения школы натуралистов.

— Откуда у вас берется терпение читать все эти отвлеченные сочинения? Какой интерес могут представлять ничтожные остатки давно прошедшей жизни?

— Эти вопросы перестают быть отвлеченными, как только наш ум научается видеть в них законы жизни. Какое счастье иметь возможность черпать без труда знания из сокровищницы, для пополнения которой избранные люди жертвовали своею жизнью! И как поучительно изучение давно прошедших времен! Как с птичьего полета видишь постепенное развитие человечества, его падения и прогресс, благодаря которым оно вечно стремится к отдаленной и неизвестной цели. Как беспощадно история напоминает нам о нашем ничтожестве! Что значим мы, если целые народы, целые колоссальные цивилизации исчезли, не оставив после себя никакого следа? В какую глубину проникает наш изумленный взор при мысли, что на месте исчезнувших городов, давно вымерших и позабытых народов могли вырасти девственные леса!

Говоря это, молодая девушка воодушевилась, щеки ее покрылись румянцем, а большие сверкающие глаза были устремлены на князя.

— Поверьте мне, Арсений Борисович, если бы наше общество находило удовольствие в серьезном и систематическом чтении, развивающем ум и возвышающем мысль, оно не было бы так развращено, семейные узы были бы крепче и социальные законы не так расшатаны. Скука, пустота сердца и мысли наталкивают мужчин и женщин на эту безумную погоню за удовольствиями. Все бегут от домашнего очага, к которому ничто их не привязывает, где долг становится излишней, тяжелой обузой и где царствуют скука и лень! Они чувствуют себя хорошо только среди посторонних людей в том увлекающем и опьяняющем вихре, который оставляет своих жертв только на краю могилы. Если же иногда, за недостатком других средств к развлечению, и берут книгу в руки, то обязательно одно из тех отвратительных сочинений, отрицающих и осмеивающих всякое честное чувство. Произведения такого рода низводят человека до состояния животного, уничтожают стыдливость и добродетель, всячески стараются позолотить и украсить порок и, подобно гангрене, пожирают ум и тело. Можно ли удивляться падению нравственности, видя такой извращенный вкус, такое систематическое стремление к разврату?

— Вы слишком суровы и жестоки, кузина, — заметил князь Угарин, слушавший эту речь с легким неудовольствием. — Нельзя считать деморализованными всех людей, не читающих книг, подобных вашим. Каждый избирает чтение согласно своим познаниям. Я ничего не читаю, за исключением современных романов, да и то только изредка, так как светские развлечения и служба отнимают все мое время, но тем не менее я не считаю себя ни лентяем, ни порочным человеком.

— О присутствующих не говорят, — ответила, улыбаясь, Тамара. — Однако я думаю, что не ошибусь, предположив, что служба необходима для приобретения средств к существованию, но она не может дать пищи вашему уму. Впрочем, бросим этот разговор и пойдемте завтракать. Магнус, по всей вероятности, прикажет провезти себя в столовую.

Князь молча пошел за молодой женщиной. Сказанное поразило его, и он не мог не сознаться, что она права. В их обществе скучали и старались заполнить душевную пустоту, отдаваясь развлечениям и порокам. Да и сам он не уважал ни свою жену, ни тех, кого часто посещал. Никакое истинное чувство не влекло его к женщинам, за которыми ухаживал. В душе он презирал их, но они, как и его товарищи, помогали убить время, заполнить внутреннюю пустоту, так пугавшую его.

В ту минуту, когда они входили в столовую, в противоположной двери показалось кресло Магнуса. Кузены крепко обнялись, и затем все сели за стол.

Завязался оживленный разговор, касавшийся новостей дня. Смеясь и весело болтая со своими радушными хозяевами, князь Угарин внимательно наблюдал за ними. Как ни казалось это ему невероятным, но блестящие и любящие взгляды Тамары, нежное внимание ее к Магнусу — все убеждало князя, что молодая эксцентричная женщина действительно любила своего больного мужа.

Когда завтрак был окончен, баронесса объявила, что нужно перейти в кабинет Магнуса, так как у Арсения Борисовича начинается головокружение при виде стольких книг, трактующих о пыли давно минувших дней. В самом лучшем расположении духа маленькое общество перешло в кабинет — большую, светлую комнату, где весело пылал камин, и устроилось около низкого стола, заваленного альбомами и гравюрами. Видя, как Тамара заботится об удобствах мужа, князь заметил с улыбкой:

— Вы ухаживаете за ним, как за настоящим ребенком, Тамара Николаевна. Вы его так совсем испортите!

— Он и есть мой взрослый ребенок! Только он так умен, что можно баловать сколько угодно, — ответила молодая женщина.

И она ласково провела рукой по густым волосам Магнуса. Тот поймал ее руку и поцеловал. Этот маленький обмен нежностями произвел очень неприятное впечатление на Угарина.

— Hу, князь, теперь скажите, кто больше всего рассержен тем, что не может удовлетворить своего любопытства на мой счет? — спросила Тамара, садясь в кресло рядом с мужем.

— Вы слишком многого требуете от меня, баронесса! Одно верно: вы достигли своей цели и разозлили очень многих. А вы занимаетесь еще живописью?

— Без сомнения! Не далее как этим летом Тамара сделала мой портрет. Он висит в ее кабинете, и ты увидишь, что это за чудная работа, — ответил барон.

В эту минуту Тамара громко рассмеялась и лукаво спросила:

— Вы не знаете, кузен, что случилось с моей милой моделью, князем Эмилием Флуреско? Несколько дней тому назад я встретила его с черной повязкой на лице. Участвовал ли он в каком-нибудь сражении или ему просто повредили глаз? Как жаль, что это не случилось тогда, когда я рисовала с него портрет!

Магнус неодобрительно покачал головой.

— Как можешь ты радоваться несчастью ближнего?

— Несчастье не очень велико и, кажется, уже прошло, — сказал, смеясь, Угарин. — Что же касается закрытого повязкой глаза — это тайна! Злые языки рассказывают об этом целую легенду, он же сам уверяет, что просто обо что-то ударился. Только вам нечего жаловаться на портрет Флуреско: он и так верх злой насмешки!

— Что вы хотите? Всегда опасно попасть под кисть художника или перо писателя… Кстати, еще одна вещь: князь очень оживленно разговаривал с молодой красивой брюнеткой, совершенно мне незнакомой. Уж не взошла ли какая-нибудь новая звезда на горизонте веселящегося Петербурга?

— У нее восточная внешность?

— Да, да!

— В таком случае это Оленина, настоящая звезда, успешно конкурирующая в сердце Флуреско с Мажаровской. Эта Оленина — жена горного инженера, проводящего по делам службы три четверти года в Пермской губернии. Этот старый дурак страшно богат и имел глупость жениться на молодой опереточной певице, несмотря на ее очень бурное прошлое. Оленину всюду принимают, хотя, право, ее настоящее ничем не лучше прошлого.

— Вот еще одна из причин, почему я так старательно оберегаю двери своего дома. Я не хочу принимать у себя женщин подобного рода. Я никак не могу допустить, чтобы особы с подобной репутацией могли быть допущены в порядочный дом.

— С этим вы ничего не поделаете, — ответил Арсений Борисович. — Если быть таким разборчивым, то гостиные будут пусты. Раз будут исключены женщины с сомнительной репутацией, перестанут бывать и мужчины, приезжающие исключительно с целью повидаться с интересующими их дамами. Поверьте мне, Тамара Николаевна, эти господа не находят ничего скучнее общества порядочных женщин.

— Браво! В таком случае я поздравляю мужчин, так высоко ценящих своих жен, сестер и матерей, — сказала презрительно Тамара. — Кстати, позвольте поблагодарить вас за комплимент.

— Полно, кузина, ведь о присутствующих не говорят! Я говорил вообще.

— Все равно! Именно такое-то отношение к женщине и расшатало все основы семейства, — сказала Тамара, краснея от негодования. — Над честной женщиной смеются, считают ее глупой и едва выносят ее общество. В гостиных же и в семействах полновластно царствует куртизанка! Ей одной отдается то, что прежде принадлежало исключительно добродетельной женщине: уважение и любовь мужчины. Но зато каких же людей порождает подобный порядок вещей! Стоит только внимательней приглядеться к гостиным, к этим молодым старикам, усталым, истощенным и развращенным деморализованным обществом, среди которого они выросли. Без сердца и без чести, они торгуют собой и своими женами. Такие люди обыкновенно кончают жизнь больными или идиотами, покинутыми всеми. Женщины же по большей части с гордостью стремятся подражать куртизанке — этому идолу нашего века, диктующему моды и задающему всему тон. Нет, нет! Я буду оберегать свой дом от такого общества и никогда не приму у себя подобных дам, даже если они явятся под флагом замужних женщин!

Видя, что Тамара начинаем увлекаться, Магнус нежно пожал ее маленькую ручку.

— Не волнуйся так, дорогая моя, — сказал он. — Ты вспыхиваешь, как порох, как только разговор переходит на эту почву.

— Магнус прав. Вы страшно нетерпимы, баронесса, — заметил Угарин, побледневший при намеке на людей без сердца и без чести, не стыдящихся продавать себя. Смею вас уверить, что куртизанки еще далеко не из худших. Есть высокопоставленные женщины, нравственность которых еще ниже, а между тем их общества нельзя избежать.

— Тем хуже для тех, у кого не хватает мужества закрывать свои двери и доказать этим дамам, что никакое положение не может спасти их от презрения честных людей. Но оставим эту тему, она всегда страшно волнует меня.

Разговор перешел на другие предметы и сделался очень оживленным и веселым. Час спустя князь с сожалением встал, чтобы проститься с любезными хозяевами.

— Мне пора домой, — сказал он, взглянув на часы. — Сегодня наш приемный день.

— Я надеюсь, что ты часто будешь приезжать к нам запросто, — радушно сказал Магнус.

— До свидания, и до скорого, кузен. Поцелуйте за меня Катю, — прибавила Тамара, пожимая ему руку.

В странном настроении духа спустился князь с лестницы и бросился в свою коляску. У него страшно разболелась голова, и целый хаос различных впечатлений волновал мозг. Войдя в свою гостиную, он застал многочисленное общество. Вторая гостиная и будуар были также полны гостями, и глухой гул голосов слышен был даже в прихожей. Разбившись на группы, гости оживленно болтали, смеялись и злословили. Дамы же, разодетые и покрытые бриллиантами, пускали в ход все свое кокетство.

При виде хозяина все встали и обменялись с ним поклонами и пожатиями руки.

Арсений Борисович прошел в столовую, где за чайным столом председательствовала его жена. Весь этот шум, раздражающий аромат духов, смешанный с табачным дымом, и смех большой толпы превратили его нервную головную боль в настоящую мигрень. Большая столовая была буквально полна дымом. Точно сквозь синеватые облака князь увидел свою жену в кругу многочисленного общества, сидевшего вокруг стола и шумно разговаривавшего. Когда Угарин вошел, все громко смеялись над какой-то остротой князя Флуреско. Вид Екатерины произвел на князя отталкивающее впечатление. Одетая в светло-голубое платье, совсем не гармонировавшее с ее покрытым красными пятнами лицом, и громко смеявшаяся, с папироской в зубах, она показалась ему просто отвратительной. Тем не менее он подошел к ней и любезно поцеловал руку.

— Не перейти ли нам, дорогая Катя, в гостиную, а здесь приказать открыть форточки? Табачный дым просто глаза ест!

— Прежде выпей чашку чаю, — ответила насмешливо княгиня.

Она взяла чайник, стоявший на массивном серебряном самоваре, и, налив чашку, подала ее мужу. Тот с недовольным видом сел между двумя дамами, не замечая устремленных на него насмешливых взглядов. Рассеянно поднес он чашку к губам, но тотчас же поставил на стол.

— Что это за чай? — спросил он.

Взрыв гомерического смеха был ответом на его слова.

— О чем замечтался ты, князь? Ведь это шампанское! — вскричал Флуреско. — Что с ним такое, господа, если он не узнает больше эликсира жизни?

Угарин ничего не ответил. Эта шутка, видимо, не понравилась ему.

— Я должен передать тебе поклон от Магнуса и его жены, — сказал он, отодвигая чашку.

— Благодарю. Ты был у них? Ну так расскажи нам, как поживают и что поделывают эти два оригинала.

— Они живут очень хорошо. Дом их — настоящий маленький дворец. Что же касается взаимных отношений, то им могут позавидовать многие и многие семейства!

— Эта баронесса Лилиенштерн, наверное, психопатка, если могла так влюбиться в паралитика! — сказала, смеясь, какая-то дама и вызвала этим замечанием целый град насмешливых и злых намеков в адрес Тамары.

Князь молча прислонился к спинке своего стула. С какой-то тайной завистью он вспомнил о тихом и спокойном жилище, где только что провел несколько часов. Там всюду был виден изящный вкус, везде чувствовалась деликатная рука умной и развитой женщины. В данную минуту он явно нуждался в той покойной и разумной атмосфере. Он задыхался от окружавшего его шума.

Наконец Екатерина Карповна сочла нужным встать из-за стола, и все перешли в большую гостиную. Арсений Борисович чувствовал себя нерасположенным к болтовне; комнаты его напоминали ему какой-то рынок. Собравшихся здесь людей нельзя было назвать обществом друзей. Эта толпа приходила сюда, очень мало заботясь о хозяевах дома. Каждый развлекал сам себя, делая новые знакомства и завязывая интриги.

— Что ты здесь делаешь, мрачный как Гамлет? — спросил Флуреско, подходя к нему и дотрагиваясь до его плеча.

— У меня болит голова, и я очень устал. Пойдем ко мне! Я хочу немного отдохнуть, — нервно ответил Угарин.

Оба они прошли через будуар княгини и по коридору вышли на половину Арсения Борисовича.

— Уф! — вскричал Флуреско. — Здесь, действительно, дышится гораздо легче, чем там, в табачном дыму. Просто невероятно, какое количество папирос выкуривает твоя жена! Тебе следовало бы запретить ей это.

— Когда ты женишься при таких же условиях, как и я, то попробуй что-нибудь запретить своей жене, — ответил Угарин, бросаясь в кресло.

— Ты просто неблагодарный человек! Слушая тебя, можно подумать, что ты несчастлив в супружестве, а на самом деле, чего недостает тебе? Ты купаешься в золоте, Екатерина Карповна умная и очаровательная женщина… Ее идея подать нам сегодня шампанское в самоваре прелестна… И к довершению всего она вовсе не ревнива!

— По-видимому, это так. На самом же деле ее ревность временно заглушена кокетством с черкесским князем.

— Ну, этот горец вовсе не опасный соперник! — ответил, смеясь, Флуреско. — Но теперь мы одни: скажи мне всю правду про Тамару Николаевну. Ты восторгался ее идиллической жизнью с целью только позлить свою жену или она на самом деле продолжает притворяться влюбленной в этого паралитика?

— К чему ей хитрить? Во-первых, это не в характере Тамары Николаевны, а во-вторых, это не имело бы никакой цели. Для кого бы она стала разыгрывать эту комедию, если старательно избегает света?

— Все это пустяки! Подожди немного, и ты увидишь, как она откроет свои гостиные. И почему она будет отказываться от нашего общества, когда пройдет ее каприз?

— Потому, что она нас презирает! Если ты сомневаешься, то отправляйся к ней, и она сама тебе это скажет, — с раздражением ответил Угарин, закрывая глаза.

— Это было бы очень пикантно и приятно освежило бы программу обычного кокетства, — сказал Флуреско, смеясь от всего сердца. — Прошу тебя, Арсений, как только ты увидишь баронессу, добейся для меня позволения явиться к ним. А теперь я вернусь в гостиную, иначе Екатерина Карповна устроит мне целую сцену.

— Хорошо, хорошо!.. Ступай! Если же спросят про меня, — скажи, что у меня страшно болит голова.

Оставшись один, князь лег на диван и задумался. Что-то такое странное, в чем он сам себе не мог отдать отчета, беспокоило его, и в памяти беспрестанно восставал грациозный и обольстительный образ жены Магнуса. Все в ней привлекало его: и острые замечания, и внезапный блеск больших серых глаз, и даже оскорбительное презрение, открыто высказываемое ею к порокам, большая часть которых была присуща и ему.

С неменьшей настойчивостью его преследовало сравнение собственной семейной жизни с той, которую он только что видел. Там супруги вполне удовлетворяли друг друга. Он же никогда не стремился остаться наедине со своей женой, вечная папироска которой производила на него неприятное впечатление. Никогда он не чувствовал себя хорошо в ее обществе.

Оказывая своей жене вежливое внимание, Арсений Борисович не трудился даже притворяться влюбленным. Ревнивая и страстная Екатерина устраивала сна чала мужу всевозможные сцены, следила за ни и мучила его подозрениями и своей требовательностью.

Убедившись, наконец, что семейные бури не приводят ни к какому результату, княгиня успокоилась и стала искать на стороне того, в чем отказывал ей муж. Холодность отношений между супругами еще более увеличилась со времени их возвращения из Крыма, и каждый из них вернулся к своим привычкам прежней свободной жизни. Как прежде, Угарин ездил на балы и обеды один, без жены. Та же, в свою очередь, развлекалась, не обращая на него никакого внимания. Она была княгиней и обладала достаточным богатством, чтобы с блеском носить этот титул и без стеснения исполнять все свои капризы. С этой точки зрения для нее было даже удобно, что Арсений веселился по-своему. Если же он брал ее деньги и тратил их на содержание своих любовниц, то это мало трогало ее.

Но в данную минуту князь и не помышлял о своих любовницах. Он думал о Тамаре и о средствах обрести ее любовь. Выросший в развращенной среде и избалованный женщинами, которых влекла к нему его редкая красота, Угарин никогда не встречал сопротивления и привык к мысли, что ему достаточно только протянуть руку, чтобы получить желаемое. Никогда искренне не любил он ни одной из женщин, забывавших свой долг ради исполнения его капризов. Все эти мимолетные и преходящие страсти, таившие в своей глубине презрение, гасли, как вспышка пучка соломы. Теперь же он встретил женщину, которая, одевшись в броню гордости, непобедимая в своей добродетели, неудержимо привлекала его своею холодностью и красотой. У него явилось непобедимое желание во что бы то ни стало обольстить эту исключительную женщину. Но удастся ли ему пробудить в ней страсть? Позабыв головную боль, князь вскочил с дивана и, подойдя к зеркалу, стал критически рассматривать свою фигуру. Он был еще очень красив, несмотря на бледность лица и усталое выражение больших черных глаз. С самодовольной улыбкой он выпрямил свой стройный стан и провел холеной рукой по густым волосам. Без сомнения, он еще достаточно красив, чтобы нравиться капризной женщине, маленькое сердечко которой некогда так сильно билось при виде его, и, конечно, не Магнус, этот призрачный муж, в состоянии преградить ему дорогу. Такого соперника легко победить.

— Посмотрим! — прошептал он, оправляя свой мундир по пути в гостиную.

Принятое князем решение покорить сердце понравившейся ему женщины было далеко не так легко исполнимо, как он предполагал. Тамара больше, чем когда-нибудь, была свободна от влияния страсти. Ее гордость была удовлетворена, жизнь, которую она вела, согласовывалась вполне с ее вкусами, и молодая женщина всем существом своим наслаждалась тихим счастьем, свободным от ревности, страха и желаний. Она знала, что любила глубоко и бескорыстно, и ни одно еще облачко не омрачило ее отношений с мужем, отлично понимавшим ее. Счастливое настоящее и воспоминание о тяжелом прошлом наполняли всю ее жизнь, не оставляя места ни для какого нового чувства.

Что же касается Магнуса, то он пользовался громадным влиянием, и князь жестоко ошибался, ни во что не ставя того, кого он презрительно называл «призрачным мужем».

Гораздо более влюбленный в свою очаровательную подругу жизни, чем он это показывал, молодой человек сумел приобрести ее безграничное доверие. Мало-помалу он приучил Тамару смотреть на него, как на своего лучшего друга, и поверять ему все свои мысли, так что читал он в ее душе, как в открытой книге. В то же время Магнус умел постоянно заинтересовывать ее чем-нибудь и занимать ее ум.

Посещение Угарина сделало настоящую брешь в китайской стене, которой Тамара окружила себя. Несколько дней спустя к ней приехала Екатерина и с настойчивостью родственницы и бывшей подруги по воспитанию потребовала визита. Между княгиней и Тамарой восстановились дружеские отношения, повлекшие за собой обмен визитами с несколькими другими дамами, уклониться от которых было совершенно невозможно. Надя тоже часто навещала свою подругу. Впрочем, Тамара, ссылаясь на нездоровье мужа, больше принимала у себя, чем выезжала.

Однажды, около двух часов пополудни, Кулибина неожиданно приехала к Тамаре, крайне удивленной таким ранним визитом.

— Я приехала по одному благотворительному делу, — сказала озабоченно Надя. — Катя тоже с минуты на минуту будет здесь. Нам необходимо переговорить с тобой, а потом мы с ней поедем на только что открывшуюся выставку картин.

— Скажи мне, в чем дело! Я буду очень счастлива помочь, чем могу.

— О! Это ужасная история! Я сейчас расскажу ее тебе. Помнишь Ксению Керсину, нашу подругу по пансионату? Дело идет о ней. По окончании курса я сначала переписывалась с ней. Таким образом я узнала, что она потеряла отца и мать и ее взяла к себе тетка. Затем она известила, что выходит замуж за одного морского офицера по фамилии Гапиус и уезжает с ним в Одессу. Это было три года тому назад, и с тех пор я потеряла ее из виду. Только недавно я узнала, совершенно случайно, историю этого брака.

Ксения считалась богатой девушкой. Рассказывали, что у нее шестьдесят тысяч приданого и что, кроме того, она получит наследство после тетки. Гапиус, ничего не имевший, кроме жалованья и маленького именьица в Бессарабии, прельстился такой хорошей партией и, будучи очень красивым, сумел легко понравиться Ксении. Пока Гапиус роскошно отделывал квартиру, чтобы достойно принять в ней свою богатую жену, та, вследствие банкротства какого-то коммерческого дома, потеряла весь свой капитал. Ты понимаешь, что шестьдесят тысяч были простой мистификацией, чтобы привлечь искателей приданого. На самом же деле она владела всего десятью тысячами, которые и потеряла. Тогда, вместо того чтобы во всем откровенно признаться жениху, бедная Ксения позволила тетке убедить себя, что необходимо продать бриллианты. Настоящие камни были заменены поддельными, а на вырученную сумму сделали великолепное приданое.

Когда после свадьбы Гапиус узнал, как страшно его обманули, его бешенству, говорят, не было границ. Да, по правде сказать, и было отчего бесноваться! Для того чтобы отделать свою квартиру, он вошел в долги и, кроме того, поставил себя в смешное положение, рассказывая повсюду, что женится на очень богатой девушке. И вдруг такой скандал.

Десять месяцев, прожитые ими вместе, были ужасны! Говорят, он бил ее и обращался хуже, чем с собакой. Уезжая в дальнее плавание, Гапиус бросил ее на произвол судьбы, так как с тем, что он оставил, невозможно было жить.

Тогда Ксения, обладавшая, как ты, вероятно, помнишь, очень привлекательной наружностью, сошлась с одним англичанином, капитаном торгового судна, и, должно быть, уехала с ним, так как исчезла из Одессы. Дальнейших ее похождений я не знаю, но, надо думать, что англичанин, в свою очередь, бросил ее, потому что она вернулась сюда с сыном в самой ужасной нищете. В отчаянии Ксения отравилась, оставив письмо, в котором поручала своего сына общественной благотворительности.

— Всемогущий Боже! — вскричала пораженная Тамара. — И эта несчастная умерла?

— Представь себе, что нет! Отравление было вовремя замечено, и ее спасли. Всю эту историю я узнала от своей горничной, сестра которой служит в тех самых меблированных комнатах, где живет Ксения. Я уже предупредила обо всем Катю, и мы решили повидаться с тобой, так как обязаны помочь нашей подруге по пансиону.

— Да, но прежде всего необходимо узнать, где находится Гапиус.

— Катя уже навела справки. Ей сказали, что Гапиус умер от желтой лихорадки в водах Леванта. Да, вот, кстати, и она сама!

— Ну что? Рассказала ты Тамаре о похождениях Ксении? — спросила княгиня, поцеловавшись с подругами.

— Да, Надя описала мне ужасное положение этой несчастной.

— Несчастной по своей собственной вине. Разве можно так обманывать людей? Тем не менее мы не можем дать ей умереть с голоду. Вот что я придумала. Завтра у меня большой вечер. Я расскажу своим гостям эту грустную историю и сделаю сбор, который обеспечит ее на время болезни. Затем мы найдем ей какое-нибудь место горничной. Что же касается мальчика, которого она ни в коем случае не может оставить при себе, то его надо отдать в приют. Граф Д. мне это устроит.

При этих словах Тамара нахмурила брови.

— Зачем, Катя, ты хочешь открыть всем несчастье и позор нашей общей подруги? Зачем к ее страданиям прибавлять еще унижения, собирая для нее, как для нищей? Кроме того, ей необходима немедленная помощь!

— Вчера вечером я послала ей с горничной десять рублей.

— А я послала пять рублей с няней, — прибавила Надя.

Тамара покачала головой.

— И никто из вас не навестил ее! — с упреком сказала она.

— Что ты говоришь? — сказала с гримасой Надя. — Мне сделалось бы дурно в этом вертепе при виде такой ужасной больной.

— Ну, я не так нежна и не боюсь обмороков, — заметила, смеясь, Катя, — но только у меня буквально нет времени для посещения подобного рода.

— Представь себе, а я-то всегда думала, что ты никогда ничего не делаешь! — сказала насмешливо Тамара.

— Во всяком случае, у меня больше дел, чем у тебя в твоем эрмитаже. Я никогда не ложусь спать раньше четырех часов утра, а встаю в час. Пока я позавтракаю и переговорю с портнихой, модисткой, экономкой, проходит столько времени, что я едва успеваю одеться, чтобы принимать или делать визиты. Затем обеды, театры, балы! Иногда я просто изнемогаю от усталости! В настоящую же минуту у меня вдвое больше дел, так как мы составляем спиритический кружок для правильных сеансов. Говорят, это очень занимательно! Надеюсь, что ты будешь одним из его членов, Тамара? Надю я уже завербовала.

— Благодарю тебя. Но ведь ты знаешь, что болезненное состояние моего мужа не позволяет мне свободно располагать своим временем. Если же вы достигнете чего-нибудь интересного, я охотно приму участие в одном из ваших сеансов, — ответила, улыбаясь, Тамара. — Теперь же вернемся к Ксении!

— Я держусь того мнения, что мой план самый лучший. Впрочем, если ты придумаешь что-нибудь другое, то напиши мне или приезжай сама, и мы поговорим об этом. Теперь же пора ехать, если мы хотим вовремя быть в академии. Держу пари, что граф Ружемон уже давно ждет нас там, — прибавила Угарина, многозначительно улыбаясь Наде.

— Что поделывает Арсений Борисович? Кланяйся ему от меня, — сказала Тамара, целуя своих подруг.

— Я думаю, что он здоров и где-нибудь веселится. Где? — этого я не знаю, так как с некоторого времени мы редко с ним видимся. Кстати, о нем: вчера он вернулся домой пьяным до бесчувствия. Это было прекомично!

Охваченная припадком безумного смеха, Екатерина бросилась в кресло.

— Не принимай такого строгого вида, Тамара! Если бы ты знала, как это было смешно!.. Итак, слушайте. Возвращаясь около шести часов вечера от отца, я увидела, как карета Арсения остановилась у маленького подъезда, ведущего прямо на его половину. Люди вынули моего муженька из экипажа и понесли его как мертвого. Думая, что случилось какое-нибудь несчастье, я поспешила к подъезду. С первого же взгляда я поняла, что мой господин и повелитель не умер. Лакей же окончательно разуверил меня: «Не беспокойтесь, сударыня, это ничего, — сказал он. — Его сиятельство завтракал у князя Флуреско и на обратном пути немного ослабел».

Не возразив ни слова, Тамара проводила подруг. Чувство отвращения охватило ее при рассказе Екатерины. Так вот какова была закулисная жизнь этого красивого и блестящего офицера, некогда казавшегося ей идеалом всех совершенств!

Под влиянием этого грустного впечатления Тамара прошла к Магнусу и рассказала ему все, что услышала.

— Вот результат союзов, основанных исключительно на расчетах, — сказал печально барон. — Если бы Гапиус хоть немного любил свою жену, конечно, он простил бы ей то, что она разбила его надежды. Он никогда не позволил бы себе такой жестокости, толкнувшей жену на путь несчастья и позора.

— Ксения всегда отличалась слабым характером. Может быть, она любила этого бессердечного человека, и боязнь потерять его заставила ее решиться на обман. Впрочем, она так жестоко наказана за свою вину, что с нашей стороны было бы дурно осуждать ее.

— Без сомнения, наш долг помогать, а не судить, и ты должна как следует исполнить его. Твоя помощь должна облегчить душу несчастной и оказать ей действительную поддержку, а не продолжать только ее агонию.

— Да, да, я понимаю тебя! Сегодня же навещу Ксению, — ответила Тамара со сверкающими глазами и крепко поцеловала мужа.

После обеда молодая женщина поехала по адресу, указанному ей Надей. На четвертом этаже ей открыла дверь довольно неопрятная и грубая служанка, но, увидев изящную даму в сопровождении лакея, тотчас же приняла униженный вид и предложила проводить ее в комнату госпожи Гапиус.

— Кто-нибудь ухаживает за больной? — спросила Тамара, проходя по длинному и темному коридору.

— Нет, сударыня. Только маленькая Настя, дочь кухарки, присматривает за ребенком, который, надо признаться, большой плакса. Больной же гораздо лучше, и доктор, бывший у нее сегодня, говорит, что теперь уже нет никакой опасности. Но вот и № 15!

С этими словами она открыла дверь и пропустила баронессу в длинную и узкую комнату, плохо освещенную единственным окном, выходившим на двор и полузакрытым стеной.

Меблировка была очень плохая и убогая. Простые ширмы окружали кровать, а недалеко от двери, около стола, освещенного лампой под зеленым бумажным абажуром, сидела двенадцатилетняя девочка, держа на руках двухлетнего ребенка с очень болезненным лицом.

— Кто там? — донесся слабый голос из-за ширмы.

— Ступайте с ребенком в коридор! Мне нужно поговорить с больной, — сказала Тамара тихим голосом.

Как только девочка вышла из комнаты, она отодвинула ширмы и подошла к кровати, на которой лежала молодая женщина, худая и бледная, как смерть. Больная испуганно смотрела на посетительницу, наклонившуюся к ней с ободряющей улыбкой.

— Разве ты, Ксения, не узнаешь своей подруги? Ведь я Тамара Ардатова.

Радость и недоверие одновременно отразились в глазах Ксении. Она хотела говорить, но слова не сходили с ее губ. Вдруг она конвульсивно сжала руку баронессы и вскричала прерывающимся голосом:

— Ты… ты одна пришла ко мне сама, а не послала милостыню через слуг!..

Это был крик отчаяния. В нем выразилось все страдание, все унижение, которые пришлось перенести несчастной. Со слезами на глазах Тамара привлекла к себе свою бедную подругу и нежно поцеловала ее в лоб.

— Не милостыню, а дружбу и поддержку приношу я тебе! Не волнуйся так, Ксения! Подумай о своем ребенке! Ради него ты должна жить и заботиться о своем здоровье.

— Нет, нет, я не хочу жить!.. У меня нет больше сил переносить нищету и позор!.. Как жестоко было возвратить меня опять к жизни!

— И тебя не ужасает мысль так позорно бросить на произвол судьбы своего ребенка?

— Может быть, Господь поможет ему! От меня же Он, должно быть, отвернулся и осудил за мои грехи.

— Не кощунствуй, Ксения! Отец Небесный не покидает никого из своих детей. Чем сильнее наше горе, тем больше милосердия проявляет Он к нам! А теперь успокойся. Мы сейчас поговорим с тобой, только прежде я хочу перевезти тебя из этой темной и сырой комнаты, где так трудно дышать.

Тамара приказала позвать хозяйку и спросила, нет ли у нее комнаты получше. Оказались свободными две большие и хорошо меблированные комнаты. Тамара немедленно наняла их, заплатив за месяц вперед, и приказала найти сиделку для больной и няньку для ребенка. Через двадцать минут больная была переведена в свое новое помещение. Вид туго набитого кошелька произвел чудеса. Все внезапно почувствовали необыкновенную жалость и стали относиться с участием к бедной жилице, которую несколько часов тому назад презирали и едва терпели. В глазах Ксении светились радость и признательность, когда Тамара, сев около постели, дружески заговорила с ней:

— Когда ты поправишься, мы поговорим и о прошедшем, и о будущем. Теперь же ты не заботься ни о чем и рассчитывай на меня. Впрочем, с одним делом необходимо покончить сейчас. Я знаю, что Катя и Надя поступили с тобой не очень великодушно и деликатно. Необходимо сейчас же отослать им их деньги. А чтоб это не повторялось в будущем, ты напишешь им, что родные, узнав о твоем положении, прислали тебе денег и что ты через несколько дней покинешь Петербург. Я распоряжусь, чтобы здесь говорили всем, что ты уехала. Хватит ли у тебя силы написать эти два письма? Я охотно бы сама сделала это для тебя, но не хочу, чтобы знали о моем участии в этом деле.

Несмотря на свою слабость, больная объявила, что напишет сама. Радость придала ей силы. Когда оба послания были отправлены, Тамара вручила своей подруге порядочную сумму денег, избавляющую ее от всяких забот о жизни, и обещала прислать фруктов, вина — одним словом, всего, что необходимо для выздоравливающей. Прощаясь с Ксенией, она сказала, что скоро опять навестит ее.

Вернувшись домой, Тамара прямо прошла к своему мужу и подробно рассказала ему все, что сделала.

— Ах, Магнус! Только сегодня почувствовала я, какое счастье быть богатой и иметь возможность делать добро! — с волнением сказала она. — Быть в состоянии облегчить чье-нибудь страдание — это истинное предвкушение небесного блаженства! Как мне жаль бедную Ксению! Она вдвойне несчастна, так как страдает от нищеты и от сознания, что сама виновата в своем несчастье. Слабая, безоружная в житейской борьбе, она была беззащитна против людской злобы. При мысли о Гапиусе, хоть он и умер, у меня переворачивается сердце. Неужели у этого животного не было ни сердца, ни совести, что он так бессовестно бросил жену после того как ясно показал, что гнался за одним только приданым? Что ужасно в нынешних людях, это то, что они даже не скрывают своей жадности! На людей смотрят, как на мешки с деньгами: если мешок пуст — его бросают без всякого сожаления.

Магнус с улыбкой привлек ее к себе.

— Бедное дитя! Как должно было твое сердце стремиться к истинной любви, если ты предпочла бедного больного, который ничего не может дать тебе, кроме этого чувства, всем красивым, здоровым и богатым мужчинам, искавшим твоей руки, сулившим тебе блестящую будущность.

— Скажи лучше искавшим миллионы, брошенные судьбой в мои руки. Но зачем же ты так несправедлив к себе? — прибавила она весело. — Разве ты не обладаешь всеми качествами сердца и ума, необходимыми для счастья женщины? Кроме того, я знаю, что ты любишь меня такою, какая я на самом деле, со всеми моими достоинствами и недостатками, и что ты относишься ко мне снисходительно, когда мною овладевает демон гордости и злобы.

— Я был бы в высшей степени неблагодарным человеком, если бы у меня не хватало снисходительности, так как эти два демона никогда не нападают на меня, — ответил, улыбаясь, Магнус.

С этого дня Тамара часто навещала быстро поправлявшуюся Ксению. В долгих разговорах она старалась раскрыть перед ней серьезное значение жизни и разъяснить, в чем заключается истинное женское достоинство.

Надя и княгиня совсем перестали заниматься своей бывшей подругой, считая ее неблагодарной. Последняя даже как-то сказала Тамаре:

— Вообрази себе! Ксения прислала обратно деньги, которые я ей дала! Кажется, какая-то тетка сжалилась над ней, но все-таки это не давало ей права так поступить со мной. Право, эта обманщица, желавшая купить себе мужа за фальшивые бриллианты, заслужила свое несчастье!

— Но ведь не одна же она сделала подобную покупку! Только другие находились в более благоприятных условиях и могли заплатить настоящими бриллиантами и наличными деньгами, — заметила язвительно Тамара.

Угарина погрозила ей пальцем.

— Прошу не упражнять свой злой язычок на других! Ведь мы не критикуем твоего выбора, хотя, видит Бог, он очень и очень странен!

В разговоре Ксения часто выражала Тамаре желание уехать из Петербурга, сделавшегося ей ненавистным.

— Мне хотелось бы найти какое-нибудь занятие в деревне, — часто повторяла она. — Если бы у меня было подходящее знакомство, я предпочла бы вести хозяйство в каком-нибудь имении, чем давать уроки. У меня слишком мало терпения для занятия с детьми, но наше воспитание так недостаточно, что у нас нет другого выбора, и мы поневоле должны довольствоваться горьким хлебом гувернантки.

Эти слова не прошли мимо ушей Тамары. Посоветовавшись с мужем, она однажды сказала своей подруге:

— Так как ты желаешь жить в деревне, дорогая Ксения, то вот что я могу предложить тебе. В моем имении близ Стокгольма есть большая образцовая ферма, где разводятся птицы и ведется крупное молочное хозяйство. Если ты найдешь это для себя подходящим, то там сможешь выучиться хозяйству под руководством тети Эвелины. Когда ты будешь в состоянии вести это дело самостоятельно, ты сможешь сделаться моей компаньонкой, или я помогу тебе купить такую же ферму в Швеции либо здесь. Я хочу, чтобы ты была независима и тебя не тревожила ни твоя будущность, ни будущность твоего сына.

Счастливая Ксения бросилась на шею своей благодетельнице и была в состоянии отблагодарить ее только слезами. Затем решено было, что для поправления здоровья и изучения шведского языка молодая женщина проведет несколько месяцев в качестве гостьи в доме госпожи Эриксон.

В тот же вечер Тамара писала тете Эвелине:

«Все устроено, дорогая тетя, и скоро бедняжка приедет под твою гостеприимную кровлю. Она очень нуждается в руководстве и поддержке в избранном ей новом образе жизни, а ты больше, чем кто-нибудь можешь помочь ей в этом! Я сама неспособна к этому. Мое сердце окаменело, и я, как ты выражаешься, создала бы пропасть между Ксенией и обществом. Я всегда отличалась холодным темпераментом. Мой ум настолько независим, что я открыто могла бравировать светом, даже будучи бедной, но у Ксении совсем другая натура. Поверишь ли, она жалеет и оплакивает мужа, несмотря на то, что он так жестоко обошелся с ней! Если бы такой разбойник напал на меня, я бы ненавидела его и в могиле, и у меня не нашлось бы ни милости, ни прощения».

Накануне отъезда выздоравливающей обе подруги в последний раз долго беседовали. Тамара говорила о госпоже Эриксон, о своем воспитании и о благодарности, которую она чувствует к этой чудной женщине.

— Ты теперь, Ксения, вступаешь в новый мир. В этой тихой и покойной среде ты отдохнешь телом и душой, полюбишь труд и оценишь настоящую деятельность, которые не позволяют скучать и предаваться праздным мыслям. Труд дает нам независимость и сознание нашей собственной силы. Довольствоваться самим собой, не нуждаться в обществе людей, в их лживой дружбе и лицемерной любви — есть истинное богатство: я знаю это по опыту. Когда нас постигло несчастье и я осталась без средств с больным отцом и двумя детьми на руках, все, считавшиеся нашими друзьями, отвернулись от меня. У меня просто закружилась голова, когда я поняла, наконец, человеческое сердце!

— О, как ты права! Перед бедным открывается все ничтожество души богатого, так как бедность освобождает последнего от необходимости льстить, — с горечью вскричала Ксения.

— Тем более мы должны стремиться рассчитывать только на свои собственные силы, что я тогда и сделала. Воспользовавшись своим знанием, я была в состоянии сама себя содержать, не нуждаясь ни в чьей помощи. В этом отношении несчастье наш лучший учитель. Ты бесхарактерна, моя бедная Ксения, но ты получила такой жестокий урок, что должна непременно им воспользоваться. Старайся следовать советам и примеру тети Эвелины, и я надеюсь, ты приобретешь душевную силу и верность взгляда, чтобы по достоинству судить о людях.

— Обещаю тебе сделать все, чтобы возвысить свою душу и развить ум. Я думаю, что это будет самый лучший способ уплатить тебе долг благодарности, — ответила с волнением Ксения.

Проводив свою несчастную подругу в Стокгольм, Тамара через несколько дней отправилась с визитом к Угариной, где застала Надю Кулибину. Обе дамы с воодушевлением разговаривали о спиритизме, которым, видимо, очень увлекались.

— Благодаря своему упрямству ты очень много потеряла, — сказала ей Екатерина. — Отказавшись сделаться членом нашего кружка, ты лишила себя больших нравственных наслаждений. Просто поразительно, какие явления бывают у нас!

— И духи так веселы, остроумны и подчас любезны, что, право, жаль с ними расставаться! — вскричала с энтузиазмом Надя. — Впрочем, иногда бывают очень патетические сцены, например, появление бедной Аннушки, — прибавила она со вздохом.

— Но ведь я отказалась только быть постоянным членом, и то по очень серьезной причине, — сказала, оправдываясь, Тамара. — Но вы отлично знаете, что меня интересует этот вопрос. Расскажите же, что произошло у вас?

— Настоящие чудеса! У нас были и материализация, и появление разных предметов, и световые явления — одним словом, все, что только можно получить в кружке, так хорошо организованном, как наш. Погоди, вот что было принесено нам в последний раз.

С этими словами Угарина подбежала к маленькому бюро и достала оттуда небольшой ящичек, в котором на вате лежали огурец и полуувядшая роза. Тамара верила в возможность подобного рода явлений, так как у нее самой хранился цветок, таким чудесным образом полученный из другого мира, и поэтому очень заинтересовалась сеансами княгини.

— Кто же ваши медиумы и какие духи являются к вам? — спросила она.

— У нас несколько медиумов: во-первых, Пфауенберг — очень сильный медиум, вызывающий материализацию; затем Енгоев, при помощи которого появляются разные предметы. Кроме того, есть еще одна барышня и молодой человек, обладающие большой медиумической силой. Но что важнее всего, для руководства сеансами или, как мы говорим, для земного контроля у нас есть очень опытный человек, некто полковник Куртц.

— Где он служит? — спросила Тамара.

— В драгунах.

Баронесса задала этот вопрос, чтобы убедиться, что этот полковник и есть та самая особа, которую она встретила у Хлапониной и которая произвела на нее такое отталкивающее впечатление своей невежливостью и беззастенчивостью.

— Какие же духи являлись вам? — спросила она, не упоминая про свое знакомство с полковником.

— Во-первых, Калхас — это самый главный дух. Затем какой-то доминиканский монах, один каторжник, не желающий назвать себя и всегда оплакивающий свои грехи, дух Аннушки, о котором уже упоминала Надя, и много других.

— Ты забыла про Пульхерию с топором, — вмешалась в разговор Кулибина.

Видя изумление Тамары, княгиня сказала, смеясь:

— Да, да, этот злой дух преследует бедного Куртца. Она всегда становится за ним с поднятым топором, как бы готовясь нанести ему удар. Калхас понемногу начинает влиять на нее, но, тем не менее, Пульхерия не покидает сеанса.

— И как она отвратительна со своим черным лицом и огромным, горящим, как раскаленный уголь, носом, — заметила Кулибина.

— Ты ее видела?

— Нет, но другие видели, — чистосердечно призналась Надя.

— Удивляюсь, как полковник Куртц решается посещать сеансы, имея подобного телохранителя, — заметила Тамара.

— О! Он такой убежденный спирит, что ничто не может удержать его! Только ему, бедному, не везет. Представь себе, в другом спиритическом кружке один дух хотел во что бы то ни стало женить его!

— И он согласился?

— Нет, его вера не простирается так далеко! Он предпочел поссориться с духом.

Все трое от души расхохотались.

— Да, ваши сеансы чрезвычайно интересны, и я охотно приеду на следующее собрание, если только ты позволишь.

— Тебя не стоило бы пускать, но в отношении кузины и подруги я не могу быть злопамятной, — весело ответила Угарина. — Так и быть, приезжай в пятницу, в девять часов вечера, и ты увидишь поразительные вещи.

В назначенный день Тамара приехала к Угариной. Там собралось уже около двадцати человек. Баронесса тотчас же узнала полковника Куртца, темно-красный цвет лица которого так неприятно поразил ее во время первой встречи с ним в доме Хлапониной. Так как большая часть собравшихся были незнакомы с баронессой Лилиенштерн, то Угарина представила ее между прочими полковнику, ничем не выдавшему недавнего знакомства с молодой женщиной. Может быть, он забыл скромную художницу Ардатову, а, вероятнее всего, просто предпочитал не вспоминать прошлого. Тамара тоже отнеслась к нему, как к совершенно незнакомому человеку, и только насмешливая улыбка скользнула по ее губам, когда полковник низко и почтительно поклонился ей. И в самом деле, не стоила ли она теперь на два миллиона дороже? Перед таким количеством золота нельзя не преклониться.

Пфауенберг тоже был здесь. Он был великолепен, ораторствуя о страшном утомлении, причиняемом ему сеансами, и о невозможности присутствовать на всех собраниях. Однако, уступая просьбам присутствующих, он обещал остаться до первого перерыва.

— Господа! Я полагаю, что не стоит терять драгоценного времени! Пойдемте в комнату для сеансов, — сказала с озабоченным видом Угарина.

— Отлично, княгиня! Я вполне согласен с вами, — отвечал Куртц. — Но так как у нас есть новые члены, то я считаю необходимым вызвать Калхаса и спросить, в каком порядке нам следует разместиться.

— Конечно. Стол уже приготовлен.

Полковник позвал Пфауенберга, и оба они сели, положив руки на маленький столик на трех ножках и сосредоточенно устремив глаза в потолок. Воцарилось глубокое молчание.

Легкий треск в столе заставил полковника повернуть голову.

— Слышите стук? — сказал он, поднимая палец. Затем торжественным голосом продолжал. — Во имя Всемогущего Бога, дух, сделай три удара и скажи нам, кто ты?

Стол пришел в движение и, приподняв одну из ножек, стукнул ей три раза. Куртц начал читать азбуку, и стол ударом ножки указывал требуемую букву. Таким образом узнали, что явился сам Калхас.

— Я это знал! Я чувствовал его присутствие, — сказал важным тоном Пфауенберг.

Получив требуемые указания, все общество направилось в комнату, назначенную для сеансов. Это была обширная зала, посреди которой стоял большой круглый стол, окруженный стульями. Окна были завешены занавесями из плотной материи. Часть комнаты отделялась драпировкой в рост человека.

— Господа, прошу молчания! Наш секретарь прочтет протокол последнего собрания, — сказала Угарина. — Потрудитесь начать, Клеопатра Михайловна.

Маленькая дама солидных лет надела очки и, раскрыв тетрадь, начала читать торжественным голосом:

«…Когда присутствующие, которых я выше переименовала, заняли свои места, огонь был погашен. Несколько минут спустя материализовалась птица. Она хлопала крыльями и кричала: «Пи! Пи!» Далее следовало появление груши и манифестация духа, назвавшегося Монтескье. Этот дух написал эпиграммы на всех присутствующих. Когда кто-то выразил подозрение в их подлинности, Монтескье язвительно выбранил его… Затем следовал целый ряд других, не менее поразительных явлений».

Когда чтение протокола было окончено, встал Куртц с каким-то пожилым господином и объявил, что его уважаемый друг, профессор Кругосветлов, желает сказать речь и прочесть молитву.

После этого заявления профессор стал говорить о гармонии души и братской любви, которая должна воодушевлять всех членов кружка. Далее он распространился о самоотвержении и самозабвении, которые должны руководить каждым истинным спиритом в его попытке проповедовать свет и истину для достижения высшей цели — всеобщей любви.

— Ах! Если бы дела согласовались со словами! — прошептал Угарин в ухо Тамаре.

— Как? — спросила молодая женщина, слушавшая эту речь с видимым удовольствием.

— Право, этот прекрасный проповедник — самый отчаянный спорщик и в высшей степени придирчивый человек. Не происходит ни одного сеанса без того, чтобы он не сцепился с кем-нибудь и не наговорил бы ему дерзостей.

Пока Угарин говорил это, профессор высморкался и вытащил из кармана сложенную бумагу. Схватив свечку, Куртц поспешно подошел к нему. Все присутствующие встали и с набожным видом выслушали длинную молитву, составленную оратором, и, по его мнению, необыкновенно подходившую к данным обстоятельствам.

Несмотря на то, что она была убежденной спириткой и всегда отличалась истинным благочестием, Тамара нисколько не была тронута этой молитвой, и глаза ее переходили с одного присутствующего на другого. Вдруг взор ее упал на высокого и худого молодого человека, который, подняв кверху руки и наклонившись корпусом вперед, с жаром молился вполголоса. Длинное, худое лицо, обрамленное густой, слегка растрепанной бородой, делало его похожим на дервиша, готового упасть в экстазе.

— Это еще что такое? — спросила молодая женщина, наклоняясь к своему соседу.

— Просто религиозный энтузиазм, — ответил Арсений Борисович, кусая губы.

— Кто это?

— Некто Енгоев — большой медиум по части всевозможных приношений. Благодаря ему мы получаем из того мира груши, яблоки, огурцы и другие прекрасные вещи. Вот и все, что я о нем знаю. И откуда только Катя выкопала его?

Они замолчали, так как молитва кончилась. Все заняли свои места; свечи были погашены. Тамара с удивлением заметила, что не составили цепи.

— К чему? Здесь царствует абсолютное доверие, — ответили ей на ее вопрос.

Все продолжали говорить очень громко, чтобы произвести вибрацию, как объясняли присутствующие, пока сильный удар по столу не привлек всеобщего внимания.

— Это Калхас! — объявил Пфауенберг, сидевший между Угариным и его женой.

Через минуту он стал беспокойно двигаться в кресле, повторяя с досадой:

— Оставь меня!.. Я не хочу!.. Слышишь ты, я не хочу, чтобы меня поднимали!

Воцарилось мертвое молчание. Затем послышались чьи-то шаги, направлявшиеся к драпировке.

— Стул рядом со мной пуст: Калхас увел своего медиума! — прошептал Угарин.

Тамара ничего не ответила. Ее внимание было привлечено светящейся точкой, передвигавшейся с места на место. Затем над драпировкой обрисовалась человеческая голова, окруженная фосфорическим светом, и комната наполнилась острым запахом, таким же, как когда-то в комнате баронессы Рабен.

— Смотрите! Смотрите!.. Это Калхас, — с восхищением повторяли все.

Светящаяся голова исчезла. Вслед за тем снова послышались шаги, приближавшиеся к столу. Прикасаясь к одним и позволяя трогать себя другим, дух обошел вокруг стола. Несколько пожилых дам и даже какой-то увлекающийся господин поцеловали ему руку. Немного спустя, после нескольких других незначительных явлений, Пфауенберг объявил усталым голосом, что на этот раз довольно.

Зажгли свечи, и все вышли в гостиную. Пфауенберга тотчас же окружили и поздравляли с необыкновенной медиумической силой. Перед ним рассыпались в благодарностях за доставленное наслаждение. Но он спешил отделаться от всеобщего внимания и, наскоро простившись, уехал домой, извиняясь усталостью. Общество разбилось на группы и занялось чаем, который княгиня приказала подать в гостиную. Угарин, Тамара, Кулибина и какой-то старый генерал сели за маленький столик, и разговор, естественно, перешел на только что виденные явления.

— Убедились ли вы, наконец, ваше превосходительство? На этот раз вы могли прикасаться руками к обитателю иного мира, — сказал Угарин.

— Гм! Я не отрицаю, что видел и прикасался. Только то, что я трогал руками, вовсе не согласуется с составленной мною идеей о духе, жившем во времена Троянской войны, — ответил с насмешливой улыбкой генерал. — Этот милейший Калхас носит современные вещи. Пока дух давал трогать свою бороду госпоже Кулибиной, я обхватил его за спину и ощупал металлические пуговицы. Затем, когда он взял мою руку и похлопал ей себя по груди, я ясно услышал, как зазвенели брелоки его часов — понятно, часов Калхаса! — закончил, смеясь, генерал.

Арсений Борисович весело вторил ему, но Кулибина была очень возмущена.

— Фи, генерал! Какой вы неисправимый скептик! Понятно, что материализация была неполная и дух не может удаляться от своего медиума.

— Так вот, значит, почему, прежде чем появиться над драпировкой, Калхас потихоньку пододвинул табуретку и влез на нее?

— Это вам показалось, Валериан Валерианович!

— Черт возьми! Что вы мне рассказываете, князь? Я осторожно протянул руку и ощупал через драпировку чью-то ногу. Для меня ясно, что Калхас — дух-насмешник, может быть, лавр, как говорят оккультисты, — и что он в один прекрасный день устроит вам скандал.

— Не бойтесь! У нас есть человек, хорошо изучивший магию. При помощи каббалистических знаков и таинственных фраз он сумеет справиться с духами.

— Кто же это?

— Полковник Торохов.

— Пойдемте, князь, познакомьте меня с этим магом Тороховым, — сказал генерал, поспешно вставая с места.

Дамы тоже встали из-за стола и присоединились к группе, центром которой была княгиня Угарина.

— Добрый дух приводит тебя к нам, Тамара, — сказала та. — Поручаю тебе этого новообращенного. Баронесса Лилиенштерн разъяснит вам все ваши сомнения. Она ученая спиритка, знакомая со всеми тонкостями этого учения. Я же простая верующая!

— Я охотно делюсь тем немногим, что знаю, со всяким, стремящимся к истине, — любезно ответила Тамара. — Потрудитесь мне объяснить ваши сомнения.

— Ах, баронесса! Я не могу даже лично сформулировать своих сомнений, — вскричал неофит-мужчина средних лет с экзальтированным видом. — Я до такой степени стремлюсь верить, что удовлетворился бы самым ничтожным доказательством, которое, касаясь меня лично, убедило бы меня в существовании независимых духов. Увы! Духи отказывают мне в этой милости! Напрасно в продолжение трех лет я посещаю все спиритические кружки, умоляя назвать мне трех моих предков; я никак не мог добиться таких пустяков, а между тем это окончательно убедило бы меня.

Тамара стала объяснять ему, с какими трудностями приходится встречаться исследователю на этой малоизведанной почве. Она говорила, что самые убедительные доказательства часто являются совершенно неожиданно.

— Ах, баронесса! Мне кажется, я стою такой милости! — патетически вскричал этот господин. — Меня нельзя ни в чем упрекнуть как гражданина, мужа, отца, брата и сына!.. Я тщательно исполняю все свои обязанности. Неужели же мне не должны дать свыше уверенность в нашей загробной жизни?

— Мне кажется, наоборот, грешникам нужно доказательство в том, что они после смерти должны будут дать ответ за свои поступки. Вам же ваши добродетели обеспечивают рай, — ответила с тонкой улыбкой Тамара.

Этот разговор был прерван Угариной, предложившей гостям возобновить сеанс. На этот раз явления приняли совсем другой характер. Они были шумны и, если можно так выразиться, грубы. Вещи с громом летали по воздуху, барабан производил адский шум, ударяясь даже о присутствующих. Слышались вздохи, смешанные с рыданиями; казалось, какое-то тяжелое тело ползало вокруг стола.

— Кто здесь? — спросила одна дама.

— Это я — Аннушка! — ответил плаксивый голос.

— Что хочешь ты, бедная Аннушка? Тебе нужны наши молитвы?

— Нет, я хочу жить, — ответил тот же голос, прерываемый слезами.

Тамара испытывала очень неприятное ощущение. От специфического аромата Калхаса у нее разболелась голова, шум расстраивал ей нервы, а плачущая Аннушка, хотевшая жить, производила отталкивающее впечатление. Молодая женщина наклонилась к Угарину и попросила его позволить ей удалиться, так как она чувствовала себя не совсем хорошо.

Посоветовавшись с духами, князь согласился. С чувством облегчения Тамара вышла в гостиную и стала перелистывать альбом.

Сравнивая в душе этот шумный и беспорядочный сеанс с прекрасными и чистыми явлениями, которые она видела у госпожи Эриксон, молодая женщина не переставала прислушиваться к тому, что делалось в соседней комнате. Таким образом прошло около четверти часа. Вдруг раздались сдавленные крики, послышался стук опрокидываемой мебели и настоящий хаос голосов, читающих на все лады разные молитвы.

Страшно побледнев, Тамара вскочила с кресла. Что там такое происходит? Убивают, душат кого-нибудь? Крики и топот все более и более увеличивались, как вдруг чей-то повелительный голос, покрывая шум, прокричал: «Ходабаи»! Через минуту дверь с шумом распахнулась и все общество в беспорядке высыпало в гостиную. Волнение достигло крайних пределов: кричали и рассказывали все враз. С некоторыми пожилыми дамами сделались нервные припадки, но на них никто не обращал внимания, за исключением Тамары, великодушно хлопотавшей около них. Несмотря на сильное любопытство, баронесса никак не могла добиться, что случилось. Видя бесполезность своих расспросов, она села в кресло и стала терпеливо ждать, когда спокойствие немного восстановится. Бледный и расстроенный Угарин стоял, облокотившись на камин. Увидев молодую женщину, он подошел и сел рядом с ней.

— Ну, Арсений Борисович! Достаточно ли вы успокоились, чтобы объяснить мне причину всего этого шума? — спросила, улыбаясь, Тамара.

— Ах, кузина! Это было нечто ужасное!.. Представьте себе, что вначале стали появляться души животных. По комнате носилась летучая мышь, задевая крыльями наши головы, какая-то птица опустилась на колени одной дамы, а козел ударял рогами меня и других присутствующих. Все это было еще ничего. Но вдруг комната осветилась красноватым светом, и нам явился дух Стеньки Разина. Лицо его имело дьявольское выражение! Тогда все начали молиться, но это нисколько не помогло! Злой дух делал вид, что вот-вот сейчас бросится на нас… Пульхерия тоже точно взбесилась… и так сильно размахивала своим топором, что мне казалось, она хочет отрубить нос Куртцу!

— Это было бы ужасно для бедного полковника, — сказала, смеясь, Тамара.

— Еще бы! Вы подумайте только, баронесса, потерять такой классический нос и притом красный, как томат! Наконец, наш маг овладел положением, — продолжал князь, впадая в свой обычный веселый тон. — Не знаю, право, помогли ли его заклинания или наш собственный страх придал нам смелость отчаяния, только кто-то бросился к двери, и все последовали его примеру.

Очень заинтересованная, но не зная, что думать об этом эпизоде, Тамара вернулась домой. В продолжение нескольких дней большой сеанс Угариных служил темой разговоров Тамары с Магнусом, заставляя обоих смеяться от всего сердца.