Твой любимый фамильяр

Часть 13. Гори

Герой пожертвует тобой во благо всего мира.

Злодей пожертвует всем миром ради тебя.

Только что зажжённая сигарета выпала из ослабевших пальцев так медленно, что казалось, будто она летела не через воздух, а через вязкий кисель. Удар. Настолько резкий и неожиданный, незримый удар в грудь, что Элай качнулся, едва устояв на ногах. Непроизвольно ухватился за плечо Калеба, и тот повернул к нему голову, отрываясь от созерцания разбегающейся под приказами Винда группы солдат.

— Что с тобой? — нахмурился он, обеспокоенно выискивая взгляд Элая: — Эй?

Невозможно ответить, удар был силы десяти лягающихся лошадей разом. Вышиб воздух и мгновенно выжег дыру на том месте, где должна была быть нитка к его маленькому отважному фамильяру. Слабость в коленях и ужас: до тошноты знакомый холод потерянной связи, скрип вырванного из нутра каната. В разы хуже, чем восемь лет назад. Собственная кровь на миг загустела, остановив пульс, а затем вспыхнула, побежав в сотни раз быстрей обычного. Вдох принёс ноющую боль пустоты, отдавшую по рёбрам, сжавшую кишки.

— Анни, — с трудом выдавил Элай, через муть в глазах почти не различая перед собой побледневшее лицо Калеба.

Тот даже спрашивать не стал: что в нём было хорошо, так это умение понимать всю глубину задницы в считанные секунды. Закинув руку Элая себе на плечо, он взвившимся вокруг них пламенем перенёс обоих из корпуса тета-пять сразу в рабочий кабинет в поместье. То ли дым отрезвил, то ли запах так и разлитой на полу настойки огнецвета, но, несколько раз моргнув, Элай сумел встать твёрже и выпрямиться, перестав опираться на чужое плечо.

— Где она? — хмуро спросил Калеб, только вот больше на этот вопрос Элай не знал ответа. Нет той нитки, за которую можно всегда потянуть, нет постоянного ощущения присутствия, есть только дыра, которая разрасталась с каждым мигом подобно ядовитой язве.

Пустота.

Глубоко вдохнув, Элай бросился из кабинета в коридор. Интуиция кричала, что произойти могло только самое худшее, а верить не хотелось, не хотелось ни думать, ни допускать эту вероятность. Отчаянная надежда вела его по пустым пыльным коридорам, она расцарапала горло хрипловатым криком:

— Анни!

Никто не отозвался, даже эхо не отдало от каменных стен и старых портретов. Он бежал, забыв про усталость, отдалённо слыша за спиной пыхтящего Калеба. Дверь спальни. От страха открыть её дрожали пальцы, и сводило позвоночник. Надежда, самое коварное чувство из всех возможных, подсовывала картинки из совсем недавнего прошлого: как эта дверь распахнулась сама, а миниатюрное чудо с лавандовыми косами улыбнулось ему, озаряя своим тёплым светом.

— Доброго вечера…

Призрачный шёпот растворился под скрипом несмазанных петель. Надежда разлетелась на осколки, разодрала грудину и раскидала рваные куски его души кровавыми ошмётками по стенам. Ноги несли вперёд, к лежащему у кровати тельцу, похожему на изломанную куклу. Разметались по ковру обгоревшие косы и застыли мёртвым стеклом самые невозможно-синие глаза.

— Анни…

Сдавленный шёпот неверия, ноги подкосились. Элай рухнул у её тела на колени, трясясь от охватившего его одинокого холода. Невидящим взглядом он смотрел на застывшее лицо Аннабель, провёл коченеющими пальцами по бледной щеке без привычного румянца и без блеска кожи. Ещё даже не остывшая, но уже без малейших признаков дыхания. Сломанная. Сломан вместе с ней. Дыра расползлась до пяток, превратив его в чёрное ничто — одномоментно. Не может быть. Не должно было так случиться, нет, нет и нет.

Как это было просто. Предельно просто. Уничтожить его и вновь заставить потерять часть себя. Только теперь эта та часть, без которой не сохранить рассудок. Она — его кровь. Кровь, утёкшая в бездну отчаяния.

— Ей свернули шею, — предельно тихо пробормотал Калеб, присев рядом с застывшим Элаем на корточки и грустно взирая на тело. — Слишком уж они… хрупкие.

Будто прихлопнули надоедливую мошкару. Элай на секунду прикрыл веки, чтобы сохранить способность дышать, но это не помогало держать в узде забурлившую лаву. Не в силах думать ни о чём, он приподнял голову Анни и положил себе на колени, слепо поглаживая по волосам. Выело, выжгло внутри не только нитку к ней, но и ко всему, что ещё делало его человеком. Интересовал всего один вопрос, прозвучавший в повисшей тишине спальни отстранённым отголоском самого себя:

— Кто?

Калеб взглянул на кровать, тяжело вздохнул. Там тоже труп, и вслух говорить факта не нужно. Зато здорово получилось сформулировать обрывки мыслей самого Элая в нечто понятное:

— Давай подумаем. Кто знал про Пятую, кто имел постоянный доступ в твой дом… А главное, кому она больше всех мешала.

И снова вспышка воспоминания, от которой едва не взвыл. «Знаю, что ты ел на завтрак, и кого ты старательно кормишь клубникой». Идиот, какой же он идиот, что не позаботился о её охране! Отец говорил абсолютно прямо, это были не образные слова: если Анни начнёт мешать ему, он заберёт её так же, как подарил. А проблемы отдать приказ старику у него не было точно. Захотелось ударить себя за глупость, самонадеянность и постыдное доверие старому слуге.

— Уолт, — отстранённо кивнул Элай, всё ещё бездумно поглаживая Анни по лавандовым прядям. Вспышка злости зажглась в глубине обсидиановых глаз, превращая радужку в пламя, а рука сжалась в кулак, собирая пригоршню подкопчённых пожаром волос. На вздувшихся венах шеи засветилась стихия, которую уже никто не мог помочь удержать, заиграли желваки на скулах. — По приказу отца. Это всё он. Ему не нужна моя душа… И он решил, что уничтожит её, — последние слова дались через свистящий шёпот, давили грудь. Сам не замечал, что изо рта вырвались клубы чёрного дыма, словно пар на морозе. Зато заметил Калеб.

— Мне жаль, — шепнул тот, опустив ладонь ему на плечо и ободряюще сжав: — Старый хрыч наверняка уже сбежал. Ты только не делай глупостей, ладно? Никому не нужен второй Айгден. Выдохни. Тебе нужно переварить это, а потом мы обязательно что-нибудь придумаем…

Слова друга были всё дальше, слабым эхом доносясь лишь до ушей, но не до головы. Не мог тут помочь никакой вдох и никакой выдох: Анни больше нет, её убили по приказу Альбара, и всё лишь для того, чтобы шестерёнка вновь пришла в своё рабочее положение. Как никогда чётко Элай осознал, что его конечности подвязаны на нитках, а сверху восседает на троне опытный кукловод… дрессировщик. Ждущий, что зверушка выполнит новую команду и присмиреет, если отобрать поощрительный кусок мяса. Отобрать будущее, которое теперь не случится. Которое было так рядом.

Сейчас зверь готов был откусить руку хозяина вместе с головой. Раз и навсегда. Кипящая, булькающая лава в крови жаждала вырваться на свободу, и больше ей не место в этой клетке. Челюсть сжата до скрипа зубов, и решение не пришлось принимать. Это единственное, чего хотело пламя родной стихии, волнами скатывающееся вдоль позвоночника. Свободы. Справедливости. Жизнь за жизнь.

— Всё будет хорошо, — прошептал Элай, наклонившись и коротко целуя Анни в лоб. — Я скоро вернусь, малышка, даю слово.

— Элай? — тихо и с откровенной опаской позвал его Калеб, наблюдая, как тот бережно положил эйфири обратно на пол и закрыл ей глаза дрогнувшими пальцами.

Не первые глаза, которые ему приходилось закрывать. Вены на руках подсветились оранжево-алым, и выпрямлялся Элай с абсолютно отстранённой решимостью. Ненависть захватывала в свой цепкий капкан, сжигая всё остальное. Сила. Боль, пропитавшая кости до ломоты. Пустота, жгущая при каждом вдохе, и казалось, что воздух сгорал ещё в горле, не добираясь до лёгких.

— Побудь с ней, — попросил он Калеба, настороженно уставившегося на его дымящиеся руки. Больше его девочка никогда не останется одна, больше никаких ошибок.

Элай отвернулся и вышел из спальни, не оглядываясь. Освобождённая от оков контроля, лава бежала по плечам, раскалённой каплей вдоль позвоночника, по каждой вене, к пустоте на месте, где должна быть только она, его малышка, его любимый фамильяр. Дым. Духота. Знакомая чёрная яма ненависти, оглушающая до звона в ушах. Теперь её не разбавить. Не вытянуть из воздуха одним дуновением ветра и лавандой.

Не помнил, как оказался на мощёной тропе к воротам. Как ноги несли вперёд, как от источаемого его телом жара один за другим обугливались кусты роз, выращенные заботливыми руками его маленькой хранительницы равновесия. Листы пожелтели, а затем грязно-коричневыми кляксами осыпались на тропу вместе со сгорающими бутонами. Будто издеваясь, сознание заботливо подсунуло воспоминание о том, как Анни ласково касалась белых лепестков, и цветы послушно распускались под её тонкими пальцами. Как воздух заполнял неповторимый запах её сладкой поблёскивающей на свету кожи — и в свете солнечного луча, погладившего лицо, Элаю на секунду померещился этот блеск. Лавандовые косы и настоящее чудо, рождённое их связью: полупрозрачные крылья с сиреневым отливом. Она могла летать. Она бы летала каждый день у того самого озера, кувыркаясь в воздушных ямах, танцуя в лучах и звонко смеясь, пока он любовался бы снизу и ощущал свободу полёта вместе с ней. То будущее, которое лишь час назад казалось таким близким и правильным. Будущее, взорвавшееся с таким оглушающим треском, что всё тело казалось утыканным разметавшимися осколками от прекрасного завтра.

И лишь один человек тому виной. Тот, кто теперь должен умолять о снисхождении, которого всё равно не дождётся. Чья смерть абсолютно неизбежна, единственно желанна, если бы у Элая ещё остались желания, а не только бесконтрольное пламя в венах и боль потерянного «я».

Эту волну уже не остановить, а лаву не погасить: она оставалась скатывающимися с пальцев пылающими каплями на дороге, плавила брусчатку, выжигала тёмные дыры. Редкие утренние прохожие смотрели на него с недоумением, спешно перебегали на другую сторону улицы. Ещё в полосах сажи и шелухе пепла, в грязном бордовом кителе, он наверняка виделся им солдатом, выжившим после ночного сражения, которое все благополучно проспали в своих уютных домах. Страх… После того, что случится, его будут бояться веками. Пусть боятся. Боятся и ненавидят. Так даже лучше. Теперь это будет его империя, и она будет держаться именно на этом. День настал. Тот день, когда он обещал не скорбеть ни секунды.

Скорбеть о тиране, игроке чужими судьбами, убийце души собственного сына? Безумие. Безумием со стороны Альбара было считать, что свернуть Анни шею можно без последствий. О, они будут: Элай думал о том, как мразь будет кричать, как рухнет на колени и взмолится о пощаде, только это нисколько не умеряло жуткого, давящего чувства потери. Словно живьём вырвали руки и ноги, и теперь он окровавленный, извивающийся червь, жрущий землю и функционирующий лишь потому что ещё не забыл, как быть полноценным. Только с ней. Только с ней получалось дышать полной грудью, а теперь эта способность безвозвратно утрачена.

За ним полыхали вдавленные алые следы, будто шёл босиком по битому стеклу, оставляя позади всё, что делало Элая человеком. Отец хотел оружие. Хотел воина, беспринципного и сильного, как сам Салават в годы правления. Желание исполнено. Только оружие направлено вовнутрь.

— Выходи, — прошептал Элай сам себе, смотря лишь на высокий шпиль башни правительской резиденции в конце главной улицы. В рассветных лучах золотая лепнина пыталась ослепить своим великолепием и пафосом. — Выходи. Пора за всё ответить.

Силы так много, что лавой окутано уже всё тело, она бурлила, умоляя выпустить её и превратить этот грёбаный дворец в пепел одним взмахом руки. Сила и ненависть. То, что ещё ни разу не подводило. Главное не дрогнуть самому и продолжать идти. Прощения не будет. Не будет пощады. Будет демонстрация. Будет очередная в его жизни казнь. Смерть всё равно всегда где-то рядом, дышала в затылок и ждала новой кровавой дани. В синеве безоблачного неба мерещились трещины раздолбанного чужим кулаком мира и рухнувших надежд. Захлебнись в этой гнилой крови, блядская фальшивая столица никому не нужной империи с её сраным, никому нахуй не нужным величием, ради которого была сломана хрупкая шея Аннабель.

Впереди мелькнул до боли знакомый силуэт в алой мантии, останавливая следующий шаг. Альбар не рисковал ни своим домом, ни его обитателями, и вышел сам, принимая такой очевидный вызов. С улыбкой, маскирующей раздирающую кишки боль, Элай вскинул руки, объятые пламенем, которое можно больше не держать внутри. Десяток футов до цели. Не промахнуться.

— Решил устроить шоу? — вздохнул Альбар, скептично поднимая бровь. — Давай, а то мало зевак собралось у руин академии.

Элай не ответил, он вообще не собирался больше говорить с ним и позволять вновь дурить себе голову. Игры окончены, есть только слепящая ярость при одном взгляде на усталое лицо человека, давшего ему жизнь. Он свёл руки вместе, формируя из пламени гудящий от напряжения огненный шар, и одним резким, прямым ударом отправил его вперёд.

Альбар шумно ругнулся и схватился за край мантии, принимая пламя на алую ткань. Шатнулся от мощи наполненного ненавистью шара, но на ногах устоял, а мантия впитала огонь, будто щит, только не отражающий удары, а забирающий их силу в себя. Элай презрительно усмехнулся: теперь ясно, почему нелепый наряд так нравился отцу уже долгие годы.

— Я не буду с тобой сражаться, сын, — уверенно проговорил Альбар и сжал губы в тонкую нитку, делая широкий шаг вперёд: — Как бы я ни сожалел о твоём плохом воспитании, ты — будущее династии. Если бы у меня ещё могли быть дети, то поверь, тебя бы давно сослали на границу, дубасить пузыреголовых. Прошу, будь уже благоразумен, и давай закончим в моём кабинете, — он многозначительно указал взглядом на замирающих по сторонам улицы прохожих, во все глаза смотрящих на намечающийся бой отца и сына. Народ медленно прибывал, и Элай чувствовал, что за его спиной собралась небольшая толпа зевак.

— Ты. Убил. Её, — процедил он, и каждое слово падало на брусчатку клубами чёрного дыма. Глаза полыхали огнём, всё тело превратилось в опасно звенящую струну, натянутую до предела. Его силе не сможет противостоять ни один маг.

— Ты заигрался в народного освободителя, мальчик, — пожал плечами Альбар, будто это само собой разумелось: — Я же говорил, что твои развлечения меня не волнуют, пока они не переходят грань. Отдать свою кровь паразиту и под её влиянием уничтожить такую важную для магов вещь, как институт фамильяров… Вдобавок убив мою старую подругу, а её дочь превратив в бревно на долгие годы, оскорбив арестами много уважаемых семей… Нет, сынок, таких развлечений я тебе позволить не могу, — он укоризненно вздохнул и покачал головой, а затем с усмешкой добавил: — И самое глупое, что ты убрал лишь одну академию, забыв, что помимо Фартауна есть другие крупные города с её филиалами — Тироль, Мальтаун… Твой пикет — не революция, а жалкий пшик в пустоту, однако, безмерно раздражающий. Как и та наглая крылатая паразитка.

— Я сожгу тебя, — не с угрозой, а просто как факт, и за спиной в ответ на эти слова в ужасе зароптали горожане. — А потом и каждую из этих грёбаных академий. И всех, кто решит мне в этом помешать.

«А потом верну её, чего бы это ни стоило», — вспыхнуло в голове неожиданное понимание, что он просто не даст ей уйти вот так.

— И кем это тебя сделает, а? — Альбар скептично сложил руки на груди и выпрямил спину, будто намерен был умереть исключительно с высоко поднятой головой. — Чудовищем? Впрочем, им сделал тебя я сам, когда отдал этого старика Леона в руки разведки пузыреголовых. Уж слишком много дряхлый демократ имел на тебя дурного влияния… А тебе не мешало показать свои возможности без лишних моральных ограничений.

Шок такой силы, что онемели конечности. Грудь сдавило — казалось, больней уже быть не может, но вены скрутило так, что едва не застонал. Восемь лет кошмаров и криков по ночам, бесконечной тоски по своему настоящему отцу, а ради чего?! Ремешки на запястьях обдали кожу льдом ужаса и пониманием, что другого исхода и впрямь не могло быть, что это должно было случиться давно:

— Нет. Я стану правителем. Свободным от тебя, потому что настоящее чудовище — это ты.

Ненависть и боль поднимали его руки, когда ладони запекло готовящимся шквалом из силы. Отец смотрел ему в глаза без тени страха, лишь с бесконечной грустью и неизбежностью. Люди на улице завизжали, но броситься на защиту Альбара никто не спешил, даже стража у ворот резиденции — какой в этом смысл, если мощи Элая хватило бы, чтобы превратить всю столицу в чёрную воронку из трупов. Напротив, самые догадливые рассыпались прочь, стремясь унести ноги.

— Да будет так, — вздохнул Альбар и потянулся к завязкам мантии на шее. Развязал узел и отбросил свой единственный щит с тихим шорохом, одним жестом отказываясь от боя. — У правителя не должно быть слабостей, иначе они его уничтожат. Моей слабостью оказался мой собственный сын. Что ж, все платят за свои ошибки. И такой приход к власти вознесёт тебя в страшные легенды, сделает тебе отличную репутацию среди врагов. Если мне надо для этого умереть, то делай то, ради чего пришёл. Имей смелость поднять этот меч и ответить за него перед людьми.

Перед глазами Элая мелькали жуткие картины. Синий, распухший от болотной жижи Леон, подставленный собственным господином под удар, и земля, которую грыз зубами от боли потери своего учителя и брата. Закрытые собственными руками родные глаза. Бледное тело со сломанной шеей, кусок его души, растоптанный чужим беспощадным ботинком подобно насекомому. Он думал о ней, о васильковом свечении и ласковых руках, о звонком смехе и сладкой крови, когда сомкнул руки и отправил вперёд неумолимый вихрь пламени. Будто крутящийся горизонтальный ураган, оно с оглушающим гулом понеслось на Альбара. Столкнувшись с его телом, жадно сомкнулось вокруг и принялось пожирать плоть: медленно, потому что даже без сопротивления невозможно было легко спалить мага такого уровня. Через пламя, через свист воздуха и жар, через потрясённые крики собравшейся толпы Элай видел яркие обсидиановые глаза отца: безмерно грустные, безмерно разочарованные в своём создании.

Гори.

Вихрь всё рвался через ладони, неспособный остановиться. Ушёл за спину завопившего от боли Альбара, когда пламя начало есть его лицо. Ураган смёл стражников, успевших лишь отскочить в стороны, покорёжил ворота и с радостным гулом охватил сад повелителя. Горели хреновы сладкие орхидеи, треском ломались от жара и подлетали вверх скамейки. Альбар оглушительно вскрикнул в последний раз и окончательно превратился в потрескивающий столб пламени, коптящий дымом небо и разносящий запах палёной плоти.

Спасаясь от надвигающегося на резиденцию правителя огня, повалили из неё люди. Краем глаза Элай увидел, как служанки выносили матушку, очевидно, или потерявшую сознание от сцены под окнами, или просто пьяную вдрызг. Кто-то за его спиной шумно рыдал: не каждое поколение обычных магов заставало смену правителя, и уж точно, никто не занимал престол, прилюдно спалив собственного отца. Пустота внутри становилась только больше, расширяясь рваной раной, которую уже не залатать.

Правитель умер. Да здравствует правитель. Последний взмах руки, жадным вихрем поджигая дом отца от основания до золочёного шпиля на башне. Заметался по воздуху снежный пепел, оседая на его чёрных волосах. Лучи вставшего солнца скрыл душный чёрный дым, погружая утренний Фартаун в серый туман надвигающегося царства мрака.

Может, это лето само по себе оказалось богато на грозы. А может, просто сама природа вздрагивала, когда Элай вновь оказывался в ритуальном зале. Так или иначе, но этой ночью небо грохотало так, что в подвале со стен то и дело осыпались мелкие камешки и пыль.

— Опомнись, блять. Она мертва, — в который раз повторил Калеб, поджигая новую мятую самокрутку. Он стоял, подпирая спиной одну из колонн, и мрачно взирал на то, как безумно и беспорядочно метался по залу Элай: — Тебе мало того, что устроил государственный переворот?

Выглядел Элай далеко не лучшим образом, хоть и официальное провозглашение себя повелителем потребовало по меньшей мере смыть с лица сажу. Свежая рубашка и брюки, а на детали плевать. Долой министров, долой всех ханжей и лизоблюдов: он будет править иначе, чем отец. Держать всех в железном кулаке страха и опираться на единственную силу, которой можно доверять. Армию. Но сейчас ничего не имело значения, кроме тела, лежащего на каменном столе посреди выдолбленного в полу круга.

— Ещё не прошло и суток, — нервно сглотнув при взгляде на окоченевшую Анни, прошипел Элай: — Ты сам знаешь, что шанс есть. Я не могу не попытаться.

Калеб крепко затянулся и закатил глаза, с лёгким ехидством уточнив:

— Попытаться выторговать её у духов? Слушай, даже если у тебя хватит наглости и сил с ними связаться, цена будет пиздецки высока. Мои предки как только не экспериментировали, и между прочим, херово закончили по итогу, но это…

— Я знаю, что это, — огрызнулся Элай, не обращая внимания на занудство.

Он не представлял, как объяснить, что происходило внутри него. Ныло в висках, перед глазами плыло, но всё это не из-за выброса силы. А из-за пустоты, которая за день едва не довела до отчаянных криков разбитого в осколки сознания. Слишком много трупов за последние сутки, чтобы оставаться хладнокровным. Предсмертный крик отца ещё звенел где-то на подкорке, будто намечающийся новый кошмар, готовящийся сменить Леона ночами. Руки тряслись, и долбило в затылке, и не упасть, не начать рвать на себе волосы от осознания совершённого помогала лишь призрачная надежда на этот шанс. Шанс вновь ощутить, как становится легче, просто вдохнув её запах. Он не позволил себе принять и осознать её смерть. Он это отрицал каждым оставшимся от самого себя куском: нет ничего невозможного для мага его уровня. Нет преград, если на кону жизнь Аннабель.

Положив на край каменного стола ритуальный нож с рубином в рукоятке, он ласково заключил холодное и пустое лицо Анни в свои ладони. Заворожённый тем, что даже в смерти она прекрасна. Нет-нет, не смерть: сон. Не прошло и суток, а значит, она ещё где-то рядом, совсем близко. Нужно поймать и дотянуться, призвать обратно. И цена значения уже не имела. Всё равно вокруг лишь чёрная глухая яма без всякого смысла вдохов.

— Согласно связи мага с фамильяром… Её душа отдана мне, — хрипло прошептал он, смотря лишь на эти длинные ресницы и бледные губы, на которых всё ещё осталась копоть. — И я вправе требовать её назад.

— Даже обменяв на душу собственную? — вздохнул Калеб и отлип от колонны, бросив сигарету под ноги. С сомнением покряхтев, растёр окурок ботинком, но всё же заметил: — Элай, подумай хоть минуту, дурень. В твоих руках теперь целое государство. Ты уверен, что народу нужен бессердечный правитель, глухой к любым их просьбам? Я уже не говорю о том, что вернув её, ты сам станешь не живей Алесты. И тебе, по сути, будет на неё плевать. Да тебе на всё будет плевать и на всех! — он с раздражением хлопнул ладонью по колонне, пытаясь привлечь хоть немного внимания к своим словам, а Элай продолжал смотреть только на лицо Анни, как на эпицентр, последнюю связь с миром.

— Ты не понимаешь. Мне уже плевать. Я потерял всё, и если есть хотя бы крохотная надежда, что она будет жить, я её использую, — Элай улыбнулся своей маленькой эйфири и нежно погладил кончиками пальцев по щекам. Её румянец стал острой необходимостью, единственно важной целью. А он привык добиваться своего.

Жить с этой ноющей пустотой под рёбрами всё равно невозможно. Слишком много выдрано с корнями, оставив только рваные раны, требующие штопки. Если он перестанет это чувствовать, значит, так тому и быть. На безумную мысль грохнул где-то наверху новый раскат грома. Он отозвался гулом в самом животе и пульсацией в затылке. Тук. Тук-тук. Разыгравшееся воображение живо воссоздало ночь, прошедшую пару дней назад — а будто в прошлой жизни. Когда Анни лежала на этом же столе со связанными руками и манила к себе каждым вздохом и стоном.

Его девочка должна жить. И к драконам всё остальное. Империи, мир во всём мире, власть, даже хренов манипулятор Альбар, ставший кучкой пепла — ничто уже не имело значения кроме отсутствия пульса под фарфоровой кожей Анни. И Элай без долгих раздумий взял в правую руку нож, привычно лёгший холодом в ладонь. Отключая все трепыхнувшиеся было сомнения и вычищая из себя остатки эмоций, которые могли бы помешать. Сам. Ради неё.

— Да к хуям, — взбешённо сплюнул в сторону разочарованный Калеб: — Я на это дерьмо смотреть не собираюсь. Надеюсь, духи тебя пошлют чистить кишки драконам, а завтра мы с тобой здорово напьёмся по этому охрененно грустному поводу и прикопаем бедняжку. Удачи с некрофилией, — он развернулся, намереваясь уйти, но сделать шаг к выходу ему никто не дал.

— Я тебя не отпускал, — сипло прошептал Элай, взметнув левую руку и зажигая на кончиках пальцев огненную змею. На этот раз длинную, и она молниеносной стрелой понеслась к ногам Калеба, опутывая их, будто живое лассо. Тот рухнул от неожиданности, зло заорав:

— Какого хрена?! Рехнулся?!

Элай наматывал огненную верёвку на кулак, неизбежно подтягивая Калеба к себе, и тот в шоке и недоумении уставился на него, пытаясь найти на лице нового правителя следы прежнего человека. Только вот обсидиановые глаза сверкали безумным стеклом, не отражающим ничего, кроме пугающей до дрожи пустоты.

— Мне нужно, чтобы духи откликнулись. Мне нужно… подношение, — отстранённо и сухо разнеслось по подвалу, и это уже не был голос того Элая, который однажды восхитился чужой техникой боя и курил с новобранцем на равных.

— Подношение?! — закричал Калеб так громко, что эхо гулко отдало по стенам: — Урод, блять! Рехнувшийся урод, я тебе устрою, сука, подношение духам! Я не дам себя грохнуть ради какой-то дохлой козявки!

Взревев раненным медведем, он замотал ногами, но верёвка стянулась ещё туже, неумолимо подтаскивая его в ритуальный круг. Калеб зашипел и вскинул железную руку, и из неё одна за одной с лязгом полетели пущенные из сложного механизма стрелы. От первой Элай легко уклонился, а вторую поджёг одним взглядом напрочь пустых чёрных глаз, и она кучкой спаленного на лету пепла посыпалась на пол.

— Мне даже жаль, правда, — всё так же тихо говорил Элай, будто не слыша, какими отборными ругательствами сыпал Калеб. — Ты мне нравился. Но я выберу её.

Верёвка устремилась вдоль тела, стягивая жертву в оковы вместе со стальной рукой. Калеб отчаянно брыкался, но против такой силы его магии не хватало даже на достойное сопротивление, лишь зелёные глаза полыхали бешенством и обидой — воистину смертельной. Элай подтащил его к подножию стола и занёс руку с кинжалом, дрогнувшую лишь на короткий миг, но тут же сжавшуюся сильней.

— Я посчитал тебя другом, мразь, — Калеб смачно харкнул ему в лицо, не скрывая презрения: — А ты ублюдок, в разы худший, чем твой дохлый папаша. Гореть тебе в драконьих кишках.

Лезвие безразлично блеснуло в свете огней под потолком, отражая безумный чёрный взгляд Элая. Кинжал чиркнул по горлу Калеба, глубоко вонзаясь в плоть и открывая широкую ровную рану. Огненная змея погасла, отпуская жертву, и Калеб с хрипом повалился набок, отчаянно зажимая руками кровоточащее горло.

— Прости. Мне и впрямь жаль, — вздохнул Элай и выпрямился, отбрасывая нож в сторону. Для связи с духами большего не нужно: только показать готовность принести жертву из самого близкого и того, что действительно не хотелось терять. Без малейшего следа эмоций стёр с лица предсмертный плевок.

Он больше не смотрел, как корчился и захлёбывался Калеб, пропитывая кровью ритуальный круг. Привычно ушёл к его краю, встав на место мага огня. Коротким усилием воли зажёг четыре свечи, расставленные по углам стола. Огонь сегодня был ярко-алым.

— Spiritus ignis, exaudi me…

Замер. Тишина. Никто не спешил откликаться на его зов. Элай крепче сжал зубы, будто не слыша, как над городом всё громче грохотала своими возмущениями природа, не желающая поворачиваться вспять. Он не видел, какие чёрные тучи сгустились над Фартауном, и каким горячим красным ливнем поливало крыши домов. Как сверкали молнии, протестуя и пытаясь отговорить. Как рыдали в своих домах люди, напуганные безумством нового правителя.

— Spiritus ignis, exaudi me! — вновь упрямо и громко позвал Элай, обращаясь к текущей по венам лаве, взывая к своему существу. Пламя свечей с треском взметнулось выше, подтверждая, что дух стихии отозвался на призыв. Горло клокотало, в затылке стучало всё громче и явственней, сводя его с ума, когда он торопливо и отчаянно зашептал, словно боялся не успеть: — Ты знаешь. Знаешь, чего я хочу. Верни её.

Кровь затихшего Калеба в круге запузырилась и начала испаряться, погружая зал в красную дымку. Подношение принято. Сгущающаяся в подвале сила стянулась так отчётливо, что мерещилась воронкой клубящегося над телом Анни воздуха. Потусторонний свистящий шёпот раздался из самих стен и ушёл дрожью в живот:

— Мёртвое должно быть мертво…

— Что угодно, — Элай медленно опустился на колени, трепеща от ощущения силы присутствия бесплотного духа стихии. — Душа, силы, жертва. Отдаю всё, что пожелаешь, — он раскинул руки в стороны, будто разрешая забрать самое ценное. Только вот по-настоящему дорогое лежало на столе холодным отпечатком ушедшей жизни.

— Quod ita sit, — замогильный шёпот прозвучал обречённо и пробрал до костей.

Над городом в черноте туч громыхнул раскат грома настолько сильный, что оглушил и отдал в стоящие на каменном полу колени. Мигнули огни под потолком, и затем всё погрузилось в сплошной алый удушающий кровавый дым. Он крутился всё быстрей, расширяющимся ураганом сметая с полок книги и чаши, гудя и пытаясь повалить Элая на пол, но он продолжал стоять на коленях, беззвучно шевеля губами в своей единственной молитве. Вихрь вышиб из него способность дышать, а вместе с рваной попыткой вдоха унеслось в кровавый дым нечто из самого потайного уголка в груди.

Продано.

В ту страшную для людей ночь из кровавого дождя столицу дома огня накрыла тьма — настолько непроглядная и никогда больше не рассеивающаяся до конца, что случайные путники обходят эти земли за много миль, опасаясь даже останавливаться на привал. В лесной тишине у костра, полушёпотом, самые отважные искатели приключений рассказывают легенды о страшном тёмном властелине без сердца. О том, что в той стране никогда больше не бывает ни зимы, ни лета, лишь сплошная промозглая осень. Об исчезнувших как вид прекрасных девушках с разноцветными волосами и крыльями на спине, ставших такой же сказкой, как драконы. И о священном запрете кодекса магических ассоциаций заводить фамильяров, нарушение которого карается мифической ночной тенью с мёртвыми синими глазами.