Твой любимый фамильяр

Часть 4. Клубнично

Эта боль пробралась к ней сквозь собственный сон — удушливой копотью в горле, горьким скрипом пепла на зубах. Аннабель задохнулась, не сразу осознав, где она, и что происходит. Резко села и сжала пальцами бархатный лепесток, на котором предпочла провести ночь вместо слишком широкой для неё постели. Грудь давило, а инстинкт настойчивой пульсацией требовал лишь одного: прекратить это немедленно.

Она не отдавала отчёта своим действиям, машинально спрыгнула с прикроватной тумбы на пол, на ходу принимая человеческую форму. Как была, в одних льняных нижних шортах и майке, босиком выскочила из спальни. Болезненная копоть в горле — горе, настоящая яма. Анни понятия не имела, что заставило её господина так страдать посреди ночи, что слёзы проступили уже на её глазах. Босые пятки смешно топали по мраморным полам, и хоть в особняке эйфири ориентировалась пока очень слабо, но нитка связи, та самая, всегда теперь невидимыми путами обвивающая запястья, тянула её с непреодолимой силой. Впервые за прошедшие с ритуала сутки клеймо обожгло, будто взывая исполнить все клятвы. В коридорах ярко полыхали огни подсветки в лампах под потолком — слишком ярко, так, что в некоторых местах стекло тихо трещало от накала. Хотя на ночь огни заглушались, как только засыпал источник их света.

Когда Анни влетела в распахнутую дверь хозяйской спальни, вкус во рту уже менялся. С копоти на горечь, мерзкую и оглушающую. Ярость. То не поджаренная хлебная корочка, то — настоящие угли. Затошнило, скрутило живот от одной мысли, что это нужно забрать. Но отступать поздно. Стараясь дышать глубже, Анни подошла ближе к постели Элая, мелко подрагивая от страха. Косы тряслись на каждый робкий шаг.

Он спал — без одеяла, в одних хлопковых трико, и в свете крутящихся по периметру спальни огней было видно каждую каплю испарины на поджаром теле. Челюсть сжата так плотно, что мерещился скрип зубов, а голова моталась из стороны в сторону. Анни несмело попыталась дотянуться до его ярости отсюда, но наткнулась на плотную стену запечатанного сознания. Потрясённо ахнула: с таким ещё сталкиваться не приходилось. Всем дрожащим нутром она ощущала, что нужна ему сейчас, но расставаться с кошмаром так просто Элай явно не собирался. Замерев в секундном сомнении, она качнулась на тонких ногах от новой волны гнева, которая одолевала хозяина так упорно. И тихий, глухой стон его отчаяния заставил её с упорством поджать губы.

Кажется, разрешение он ей дал ещё днём — и пусть чёткая печать на его разуме сияла табличкой «не беспокоить».

Анни смело подобралась к самому изголовью кровати, попыталась сосредоточиться на источаемой Элаем ярости. Пропитаться этим вкусом горького отчаяния, не думая о том, что глотать придётся горелые угли. А затем дотронулась кончиками пальцев до его часто вздымающейся влажной груди, прямо над бешено рвущимся из-под рёбер сердцем, усиливая контакт. Это — всегда абсолютная вероятность, ни один человек не выдержит силы, с которой она ломилась к его чувствам. Недаром существовала присказка «не верь сирене, не зли мага и не целуй эйфири». Воображаемая стена дала сетку трещин, кожа Элая пылала под её рукой, но проломить оборону не получилось.

Духи стихий, да он во сне закрыт намного крепче, чем днём. Запечатан в своей боли, которую могла дать лишь потеря.

Это уже оказалось делом принципа. А может, просто пекло глаза от слёз, которые катились по щекам безо всякого контроля. Уйти и оставить Элая бороться в одиночку? Тогда какой она фамильяр…

«Бесполезная слабая букашка», — мысленно ругнувшись на себя, Анни вдохнула поглубже, успокаивая неожиданную тревогу за мечущегося по кровати хозяина, готового вцепиться зубами в подушку. Кажется, её сны — просто смех в сравнении с дном его души.

Она присела на край кровати и решительно обхватила горящее лицо Элая в ладони, успокаивающе погладила скулы большими пальцами. Прикрыв веки, полностью погрузилась в эту темноту, за нитку связи между ней и хозяином вытягивая всю горечь и копоть, впитывая в собственную кровь. Тело протестующе задрожало на такой приток чистого яда. Тошнило неимоверно, но стена наконец-то разлетелась на куски, а Элай шумно втянул в себя воздух освобождения. Остановиться уже было невозможно, слишком много сил потребовалось, чтобы забрать себе этот кошмар, вернее, ту боль, которую он приносил хозяину. Плечи Анни тряслись, но физический контакт здорово помог довести дело до конца, пусть ладони и жгло влагой его испарины.

Она не успела открыть глаз и прийти в себя, как вдруг тело резким рывком за талию бросили на кровать, а к горлу прижалось нечто опаляющее, твёрдое и острое, оставив тонкую мокрую царапину. Громко пискнув от страха, Анни беспорядочно застучала кулаками по плечам нависшего над ней Элая, и тот с трудом проснулся, заморгав и фокусируясь на её искажённом паникой лице.

— Анни? — в ужасе узнавания просипел он, а затем перевёл отсутствующий взгляд с её хватающего остатки воздуха рта на горло. Спешно откинул в сторону раскалённый алый клинок, с шипением прожёгший дыру на мокрой простыне.

— Отпусти… пожалуйста, — хныкнула она, потому что ощущать на себе вес прижавшего её к постели гибкого тела было невыносимо.

Невыносимо жарко — смуглая кожа явно была на грани того, чтобы начать жечь всё вокруг лавой, а напряжённые до предела мышцы груди давили тяжестью. Их разделяла лишь её нижняя майка, и она точно не спасла бы от возгорания. Анни практически не могла шелохнуться, пойманная в хищный капкан, грозящий сделать из неё стейк медиум прожарки.

В обсидиановые глаза долгие несколько мгновений прокрадывалось понимание всей опасности такого контакта, особенно с учётом того, что меньше минуты назад Элай мог своей яростью разнести весь квартал. За эти мгновения Анни успела короткой вспышкой ощутить другую эмоцию, которая оказалась настоящим спасением от тошноты и съеденной горечи. Та самая медовая сладость, словно оживший солнечный свет. Как на ритуале, когда он связывал её ноги. Всё случилось машинально — она робко попробовала крохотную часть этого непознанного чувства, и громко вздохнула от пронзившего каждую клеточку удовольствия.

Элай наконец-то отпрянул, наверняка заметив, как у неё сузились зрачки. Анни попыталась лишь не облизнуться, потому что после долгих лет редких пресных или горелых корок ей досталось что-то абсолютно потрясающее своей яркостью. Даже о том, что лежит на хозяйской постели, а в нескольких дюймах от головы валяется нож, она уже почти не думала. Одно интересно: как называется этот потрясающий медовый напиток?

— Что ты тут делаешь? — Элай сел, прожигая её тяжёлым взглядом. Голос звучал непривычно веско и строго, но Анни не ощущала его злости, скорее… волнение.

— Прости, — торопливо прошептала она, пока он действительно не разозлился на её своеволие. — Я проснулась из-за твоих кошмаров. Ты не должен был вообще почувствовать, как я помогаю, но настолько заперся от меня, что пришлось применить физический контакт. Это было слишком дерзко, знаю, — она резво вскочила, но когда попыталась соскользнуть с кровати, Элай неожиданно остановил её, поймав за правое запястье, здоровое.

— Ты прости. Я тебя порезал, — он виновато кивнул на её горло, и Анни лишь сейчас поняла, что к ложбинке отчего-то немного потяжелевшей груди стекает горячая капля крови. Его вина дурманящим хмелем проступила во рту, и ей вполне могло показаться, но Элай действительно проследил за этой алой дорожкой, пока кровь не впиталась в тонкую ткань майки. Глаза — горящие угли, и вновь приглашающий на обед аромат мёда.

От всего этого вихря чужих ощущений Анни окончательно растерялась. Подумалось, что мадам Вальтц бы высекла её розгами уже за то, что она пачкает своим грязным телом хозяйскую постель. А за неподобающий вид вовсе бы закрыли в карцер на месяц, без солнечного света, еды и тепла. Но вид Элая тоже мало соответствовал этикету, и когда опустила взгляд с его лица на торс, низ живота приятно закололо: отрываться от созерцания этих витых мышц и смуглой кожи не хотелось совсем.

— Это… ерунда, — поняв, что пауза неприлично затянулась, отозвалась Анни шёпотом. — Царапина. Не больно.

Нет, он точно смотрел прямиком в ложбинку, а по его предплечью пробежали нитки зарождающегося огня, и Анни предусмотрительно одёрнула руку из его хватки. В удивлении задрала бровь, потому как сейчас, судя по её вкусовым рецепторам, Элай ощущал лишь кислинку волнения, чуть пьяную и терпкую, а отголоском — медовую сладость, которую пока что не удалось сопоставить с названием эмоции. Но его кожа обычно горит только от злости… Или нет?

— Я могу помочь чем-то…

— Иди, — выдохнул Элай чересчур поспешно. Зажмурился, будто ругнулся на себя, а потом кивнул на дверь: — Спасибо за помощь, Анни. И если будет болеть… Найди в ритуальном зале мазь, крайний правый стеллаж.

— Хорошо, — прошелестела она, в абсолютном смятении сползая с постели. Мраморный пол холодом дал по босым ногам. — Доброй ночи.

— И тебе.

До рассвета Анни так и не уснула — возвращаться на лежащий на тумбе лепесток было лень, а хрустящая чистым бельём кровать казалась холодной и чересчур просторной. Она уговаривала себя, что дело именно в этом, но глупо было отрицать, что ей не спалось из-за совершенно очевидно бодрствующего хозяина.

Кутаясь в совсем не греющее одеяло, она думала о температуре его тела, его твёрдости. Силе. Об обезоруживающей грубости, которая сочеталась в нём с желанием сделать её жизнь легче. С интересом прислушивалась к своим вкусовым рецепторам, пытаясь с другого конца особняка понять, почему не спит Элай, о чём думает, хотя тут могла лишь строить догадки. Кислинка, но словно незрелая ягода, мягкая. Хмель и мёд. Нотки шафрана… К рассвету странный коктейль дополнился сочным клубничным послевкусием. Анни и половины его безумных чувств не понимала, лишь то, что он волнуется за этот небольшой случайный порез и чувствует себя виноватым за собственные инстинкты выживания. Но вот в остальных непривычно сладких эмоциях разобраться невозможно. Ах, если бы были словари.

Благо, к рассвету обоим не пришлось больше изображать сон. Судя по тому, что хозяином завладела безвкусная липкая скука, он занялся привычными для себя монотонными делами, и Анни с облегчением приняла такую перемену. Всё же он явно умел держать лицо, как настоящий наследник великого дома. А она должна полностью этому соответствовать.

Умывшись, она быстро переплела косы, всклокоченные после ночного ёрзанья под мужским телом. Даже вспоминать стыдно. Зато теперь Анни надела строгое, тёмно-фиолетовое платье с приличной длиной ниже колена и армейским воротом-стоечкой — вчера выпросить нечто подобное у неразговорчивой хмурой модистки было сложно. Та явно не понимала, отчего молодая девушка просит не шелка и блёстки, а практичность и удобство, и, скорее всего, подслеповатая мадам не замечала, что одевает фамильяра, а не женщину. Или Элай распорядился не замечать. Но теперь гардероб до отказа был заполнен тряпками на любой случай, вот только в ход пошла именно рабочая форма и скромные мягкие тапочки. Пора отрабатывать свалившуюся на неё доброту.

Убедившись в подобающем виде, Анни первым делом шмыгнула на кухню. Уолт готовил для хозяина завтрак, и если удивился её появлению, то вида не подал.

— Доброе утро, — улыбнулась она старику, надеясь, что ворот скрывает царапину на горле. — Я могу помочь?

— Доброе, леди. Не стоит, я почти закончил, — Уолт поставил на серебряный поднос небольшой кофейник, распространяющий приятный аромат, фарфоровую чашку и две тарелки. На одной были три ломтя ржаного хлеба с маслом и сыром, а на второй — горсть крупной спелой клубники.

— То есть, хозяин предпочитает настолько лёгкий завтрак? — удивлённо посмотрела на такое скромное убранство Анни. Ей почему-то казалось, что люди едят намного больше. Тем более мужчины.

— Господин совсем неприхотлив, леди, — улыбнулся ей Уолт, положив на поднос простую льняную салфетку безо всяких кружев и вензелей. — После возвращения с войны он не любит никаких излишеств. Но причуды бывают… Как сегодня, — старик глянул на тарелку с клубникой, и Анни поняла, что требование ягод на завтрак для Элая не рядовое явление. Сама она пробовала их только в дни праздников, когда угощения для студенток присылались от самого правителя. Заставлять есть варёные овощи тех, кто на дух не выносит обработку природных плодов — тоже способ выработки послушания.

— Он ест у себя в кабинете? — вздохнула она, хотя уже вчера поняла, что так в этом доме и заведено. — Могу отнести сама.

— Благодарю, леди, — Уолт посторонился, не став артачиться, и она взяла довольно лёгкий поднос.

— Анни. Просто Анни. Мы же в равных положениях.

Ответа не дождалась — в молчании Уолта слышалось сомнение. Возможно, если бы её поселили не в отдельной спальне с собственной уборной, а на первом этаже, в крыле для слуг, уравнять было бы проще. В конце концов, раз Уолт метёт полы, то её задача не так уж далека: выметать из хозяина плохие эмоции и выполнять все поручения. Грустно улыбнувшись, Анни вышла из кухни и понеслась по каменной лестнице к кабинету Элая.

В особняке было всё так же прохладно, так что выбрать плотное платье с длинным рукавом — решение удачное. Но холодок всё равно мурашками проступал по коже, пока Анни шла по лабиринту коридоров на третьем этаже. Со стен на неё мрачно взирали пыльные портреты незнакомых магов, и взгляды чудились укоризненными. Она не просто так взялась отнести завтрак. Приличия и академическое воспитание требовали за ночную оплошность одного: встать перед господином на колени и попросить прощения, как подобает.

Она хороший фамильяр. Хороший, хороший, хороший. Лучшая на курсе, а значит, обязана оправдать все надежды мадам Вальтц. Чтобы однажды та с гордостью могла сказать: выращенная её руками эйфири безоговорочно предана своему господину, а ещё лучше — отдала за него свою никчёмную жизнь. И сейчас не место глупым порывам сердца, как случилось ночью.

На робкий стук в дверь ей моментально отозвался удивлённый голос хозяина:

— Войди, Анни. Доброе утро, — добавил он, когда она протиснулась в кабинет со своим подносом.

— Доброе утро, — она постаралась улыбнуться как можно более смело, пристыженно не поднимая на него глаз. Быстро пристроила завтрак на столе, и успела заметить, как пальцы Элая торопливо накрыли свежей газетой какую-то раскрытую перед ним книгу. В кабинете пахло шафрановым дымом его сигарет — так, что на языке проступил привкус.

— Уолт совсем разленился? — невозмутимо поинтересовался Элай. — Отправил тебя тащить это?

— Я сама вызвалась, — Анни наконец-то нашла в себе силы посмотреть на него. К огромному облегчению, на лице Элая не было никакого возмущения или желания проучить её за вольности, показать место.

Что ж, она сама в состоянии его занять.

— Ты не обязана…

— Ошибаешься, — шепнула она, отходя от стола на два шага под его немигающим взглядом, который горел любопытством. Так вот, что значит шафран?

Это настолько привычно, что не требовало малейшего усилия. Ноги сами подкосились, и Анни встала на колени, заводя руки за спину и сжимая от усердия кулаки. Требовалось также склонить голову, выражая почтение и послушание, но в обсидиановых глазах полыхнули предупреждающие алые искры, и шея отказалась гнуться. Вкусы эмоций во рту перемешались в полный сумбур: кислота сменилась сладостью, сладость — горечью, горечь смыла терпкость и хмель. Смятение. Он и сам не знал, что чувствовать и как реагировать на покорно вставшую перед ним на колени эйфири.

— Я приношу свои глубочайшие извинения. Ночью я была в неподобающем виде, а также совершила неподобающие действия. И готова понести любое наказание, какое сочтёшь приемлемым, — официальности её тона и вышколенности могла бы поаплодировать даже учительница этики, любившая хлестать плёткой по спине, если та недостаточно прямая. Сейчас у Анни был идеальный разворот плеч. Разве что от стыда горели щёки.

Только не вспоминать, каково быть прижатой этим сильным телом. Не пытаться мысленно расстегнуть рубашку, чтобы ещё разок полюбоваться мышцами и смуглой кожей, блестящей от пота. Грёбанные дохлые драконы сожрут её душу за такие отвратительные в своей греховности мысли.

Элай молчал. Напряжённо, так что среди солнечной пыли в воздухе тягучим желе встало его смятение, пока наконец-то бешено крутящаяся стрелка не остановилась на горьковатой злости. Анни закусила губу, со страхом ожидая реакции и наблюдая за всё ярче горящими чёрными глазами. Сетка огня на его высоких скулах подтвердила: господин зол. Он медленно поднялся с кресла, двигаясь как-то нарочито лениво, хотя запах гари уже перебивал аромат кофе.

— Даже не знаю, от чего мне больше хочется тебя наказать. От того, как ты сама вымаливаешь это, или от того, что одним махом испортила моё самое приятное утро за последние несколько лет, — низкий голос прозвучал с хрипотцой, одновременно испугавшей и пустившей мелкое покалывание по коже.

Анни глубоко вдохнула и всё же опустила взгляд в пол — то, как раздевающе она смотрела на господина снизу вверх, вряд ли можно было назвать вежливым. Слишком живой интерес вызывали его руки, ремешки на запястьях и ширина плеч под чёрной рубашкой. Ей не положено отвечать, только принять любое его решение. Как бы странно ни было слышать, что его утро вошло в категорию приятных.

— Ты избавила меня от кошмара, и не думай, что я не знаю, как сложно это было. Вдобавок попала под горячую руку. Счастье, что я не перерезал тебе горло. Но прощения на коленях просишь ты?

Насмешка. Над ней или над собой? Анни нервно сглотнула, чувствуя, как он обогнул стол и подошёл ближе, ступая почти неслышно. Сердце гулко било по рёбрам, но не от страха. Было какое-то интуитивное понимание, что Элай не причинит ей вреда даже если злится. А тем более — когда горечь его раздражения растворялась под напором медовой сладости. Анни закрыла глаза, купаясь в этой эмоции, но не позволяя себе втянуть даже капли: что бы оно ни было, это нечто безумно приятное, и значит, целиком принадлежит ему. Она почти забыла, что он ждёт от неё какой-то ответ.

— Так… так положено, — убеждённо зашептала она, дыша мелко и часто от волнения. — Я знаю своё место, знаю, что не имею права даже касаться тебя без позволения. Но ночью у меня не оказалось вариантов, нужен был физический контакт, потому что разум был так закрыт…

— И тебя это не смутило? Может, стоило подумать, что закрыт он как раз ради тебя? Чтобы ты не мучилась чужими кошмарами, когда вполне хватает своих. Но тебя, оказывается, никакой замок не остановит, если ты ломишься к цели, — теперь голос Элая был строгим, но словно звучащим с одобрением. Не смея на него смотреть, Анни всё же чувствовала, что он совсем рядом, где-то за спиной, которую обдало теплом. Волнующим трепетом перед излучаемой им силой стихии. Она знала, что сейчас его кожа горит от лавы в венах, но не от злости, а от сладости этой медово-тягучей эмоции… Такой тонкой, такой манящей.

— Я не могла бросить тебя одного. И не смогла бы спать, зная, что тебе настолько больно. Это моя… природа. Предназначение. И благодарность за всю доброту. Я рада, если удалось отплатить, но попросила бы больше не закрываться — так будет легче нам обоим, — от собственной дерзости дышать стало трудно.

Щеку внезапно опалило жаром, раскалённым воздухом. От соблазна вытянуть из Элая хотя бы немного сладкого Анни до боли прикусила губу. Пропитанное шафрановым дымом дыхание хозяина пронеслось у самого уха, вызвав мурашки вдоль позвоночника, и в тишине кабинета раздался первый за эти дни властный приказ:

— Встань. И если ещё хоть однажды решишь бухнуться на колени, то подумай сотню раз о последствиях.

— Каких? — Анни вздрогнула, но совсем не из-за странной угрозы. Внутри словно разливался такой же мёд, как под языком — только нагретый до температуры кипения. Она с ужасом поняла, что у неё пульсирует где-то внизу живота, и хочется только, чтобы её коснулись, хотя бы мимолётно.

— Тебе в любом случае не понравится, так что узнавать не рекомендую. Даже у моего терпения есть границы. А у твоих волшебных косичек слабый порог возгорания, — Элай резко отодвинулся, жар тела за спиной исчез. Анни распахнула глаза и увидела, как он спешно возвращался за стол, а по предплечьям вдоль вен струилась святящаяся лава.

Не желая испытывать судьбу, она поднялась с колен и состроила смиренное выражение лица. Какая-то часть души радовалась: теперь всё привычно. Есть запреты, и есть угрозы наказания. Вот такая система уже гораздо понятней, чем участливый тон, просторные апартаменты и странные модистки. Главное, не думать о том, что именно ей запрещено: показывать покорность. Позицию, впитанную под кожу. И не представлять больше Элая без рубашки, потому что добром такие бессовестные фантазии не кончатся.

— Если инцидент считаем исчерпанным, то я могу идти?

— А чем ты собиралась заниматься? — сев за стол, Элай подвинул себе поднос, и сладость мёда наконец-то сменилась любопытством.

— Немного привести в порядок сад. Я так полагаю, торжественный приём запланирован на вечер?

Элай рассеянно кивнул, а затем жестом указал ей на кресло напротив себя:

— Присядь. Я много думал ночью. Раз уж ты здесь, то нужно найти достойное применение твоим талантам. Кроме стойки «смирно» и умения растить цветы, — усмехнувшись, он взял кофейник и налил в чашку изрядно остывший кофе.

Анни с сомнением устроилась на предложенном месте и неуютно поёрзала. Ещё большей дикостью стало то, что Элай взял с подноса тарелку клубники и поставил перед ней, будто угощение было заказано на завтрак специально для неё.

— Уолт старый дурень, — вздохнул он тяжко. — Всего одна чашка, да и я просил разных ягод…

— Я не пью кофе. Точнее, не знаю его вкуса, но кажется, что он мне не понравится. Но спасибо, это очень мило, — Анни улыбнулась, изо всех сил пытаясь придать тону лёгкости. Как будто есть с ним за одним столом было правильно, а грудь не тянуло какой-то совершенно новой потребностью.

«Нет, маленькая дрянь, это не правильно. Это просто твой хозяин — тронутый войной безумец, а ты и рада пользоваться его поехавшей крышей!» — громыхнул в самом затылке визгливый голос мадам Вальтц, едва эйфири несмело взяла с тарелки самую маленькую клубнику. Пальцы дрогнули, почти выронив ягоду, от которой не смогла отказаться даже под предлогом вежливости. Слишком редкое лакомство.

— Как ты можешь знать, что тебе не нравится, если не пробовала? — удивился Элай, отпив из чашки. — Эта твоя академия… Меня всё больше подмывает взять пару министров и устроить там большую проверку, чтобы разогнать этот балаган ко всем драконам.

— Драконы вымерли столетия назад, — Анни робко хохотнула, однако, чувствуя, что изображать ничего и не надо: ей и правда, становилось комфортно в его обществе. Откусив от ягоды, она с удивлением поняла, что начала ощущать её вкус до того, как ароматная мякоть оказалась во рту.

Ему… клубнично? Что это? Удовольствие? Судя по адресованной ей улыбке — нечто сродни.

— Что не мешает посылать к ним всех подряд. Кстати, советую и на сегодняшнем приёме от души слать на прожарку ублюдков, которые посмеют сказать хоть слово в твой адрес.

— А что, таких будет много? Я же просто фамильяр. Отсижусь в кармашке пиджака, — Анни замерла, потому что на такое стандартное для официальных случаев предложение в обсидиановых глазах вспыхнул совсем нехороший огонёк бунтарства. А от следующих небрежных слов вся клубника едва не встала поперёк горла:

— Ты фамильяр наследника. Отец так хотел, чтобы я взял тебя, что нельзя ему отказывать в удовольствии видеть плоды своих трудов. Ты идёшь со мной не как брошка на пиджаке. А как человек.