Твой любимый фамильяр

Часть 6. Прыгай

Кровь эйфири в разы холодней человеческой, пульс — тише и реже. Но когда вокруг полыхнуло пламя, а обсидиановые глаза загорелись незнакомой решимостью, сердце Аннабель ускорило ритм, так что тело ощущало жгучую пульсацию. Горячая рука Элая на талии, а пальцы левой — на шее, будто он знал, что она попытается отстраниться в накатившем смущении. Не вышло. Закололо колени, слабо запахло горелой тканью. Отсутствие контроля над перемещением из сверкающего парадного зала в скромный кабинет всё же изрядно подпалило подол волшебного платья, укоротив его до середины бедра. На ковёр посыпался пепел.

Но Анни не успела даже ойкнуть, да и не смогла бы. Лишь прикрыла веки, потому что чернота глаз Элая затянула и подчинила, как подчиняет кобру её заклинатель. Рецепторы затопила ягодная сладость, а затем к губам прижалось нечто горячее, слабо отдающее горьким хмелем и шафраном. Что-то происходило — то, чему она не могла дать определения, только послушно приоткрыть рот под требовательным напором, позволить себя попробовать.

Она понятия не имела, что делает Элай, и что требуется от неё, но от уверенных движений его языка у неё так ослабли колени, что пришлось обхватить плечи Элая двумя руками, цепляясь за пиджак, чтобы не упасть. Кипящий мёд по венам — теперь кожа грозилась загореться уже у неё. Анни спас инстинкт. Она жадно вытягивала из самого горячего воздуха, из рваного дыхания Элая эту сладость, не давая ему раскалиться и обжечь её. Но словно черпала из колодца без дна. А когда сильные руки одним рывком подхватили под бёдра и усадили её прямиком на рабочий стол, грудь сдавил слабый стон: слишком много для неё одной. Вкус его эмоций — теперь можно было без сомнений назвать их прямо, сладкий вкус возбуждения хозяина — смешивался со вкусом терпкого поцелуя. Голову закружило, хотелось притянуть Элая ещё ближе, и Анни непроизвольно раздвинула колени.

Рехнулся. Вы правы, уважаемый министр, ваш будущий правитель рехнулся, потому что он беспардонно целовал собственного фамильяра прямо на столе, не отрываясь и едва дыша. На миг дрогнувшей рукой провёл по нежной коже бедра, присыпанной чёрным пеплом от обгоревшего платья. От нового касания Анни нервно дёрнулась, абсолютно не понимая, что будет дальше. Было хорошо сейчас. Сладко и терпко, жарко и до трепещущего пульса приятно. Страшно. Страшно, потому что явно рушилась необходимая граница между хозяином и слугой. И потому что её робкая попытка ответа была встречена новой, будто победной волной сладости с привкусом растопленного шоколада.

Ладонь на бедре обожгла — сколько ни забирай, а у Элая слишком много огня в венах, чтобы не причинить боль кому-то столь хрупкому. Анни шумно втянула воздух, пытаясь справиться с ожогом и не мешать хозяину делать всё, что он захотел. Как послушный фамильяр, принимающий любое решение с одинаковой покорностью, она не могла его злить отказом. Не могла сопротивляться.

И не хотела — если бы только не отрезвившая боль.

— Ох, нет-нет… Прости, — Элай оторвался от её губ, и в его глазах Анни чётко увидела вину — ещё до того, как она заполнила хмелем голову. — Больно? — он ту же убрал ладонь с её покрасневшего бедра и зажмурился, пытаясь избавиться от сетки лавы на коже и вернуть утраченный контроль.

— Что? Да. То есть, нет, — окончательно запуталась Анни, особенно в том, где его эмоции, а где её собственные. Забирать себе вину опасно тем, что могло снова вырубить прямо на столе, с которого она поспешила соскользнуть, но была остановлена вновь обхватившими её талию руками, жаркими даже через платье.

— Постой. Надо было подумать, прежде чем так наброситься на тебя…

— Господин вправе делать всё, что считает нужным. Хотя не спорю, о том, что господину может прийти в голову нечто подобное, меня не предупреждали. И не учили. Кажется, в академии уверены, что никто не пожелает касаться фамильяра подобным образом. Но если будет угодно — я научусь соответствовать и таким ожиданиям, — всю тираду Анни выпалила на автомате, заученным текстом, через бешено несущийся пульс. Последнюю фразу эйфири заставляли вызубривать, будто мантру: чего не умеешь, тому научись и будь полезной.

Элай смотрел на неё в шоке. Ещё тяжело дыша, но уже не пытаясь остановить, когда Анни спрыгнула со стола и поправила остатки подпалившейся юбки под его немигающим взглядом. Зато лава на его коже пропала без следа.

— Я не… ни к чему тебя не принуждаю и не собираюсь, — туго сглотнув, выдавил он. Хмельная вина на языке стала чётче, и пока ноги ещё держали, Анни попятилась к выходу из кабинета:

— Не нужно принуждать. Достаточно приказать. Могу я быть сегодня ещё чем-то полезна?

— Иди. Уходи отсюда, — Элай отвернулся, будто не мог больше выносить её смущённого вида. И тут же обречённо шагнул к шкафу со стеклянными бутылями, но среди его вины и злости Анни ощутила табачный привкус грусти. — Сейчас же! — вдруг повысил он голос на неожиданно властный приказ, и она поспешила выскочить за дверь.

Уже из коридора Анни чётко услышала, как о стену со звоном осколков разлетелась одна из бутылок настойки. Вздрогнув всем телом, поспешила убраться к себе, не смея больше забирать никаких его эмоций. Хватит. Накормили сполна. Только в глубине тёмного коридора она поняла, что лицо мокрое от слёз.

Ночь тянулась отвратительно долго. Не рискнув выйти из комнаты за новой розой, Анни легла в постель и ворочалась до тех пор, пока не ощутила, что хозяин спит. Судя по всему, уснул он прямо в собственном кабинете, и лишь тогда в доме погасли огни.

Анни понятия не имела, как должна реагировать на случившееся: эйфири не просто не готовили к такому интересу хозяина, у них в принципе не могло быть связей с мужчинами. Да и с какими, если все представительницы вида рождались одного пола, а маги воспринимали их как насекомых? По слухам, лесные феи в древности имели подобные отношения и даже способны были воспроизводить детей-полукровок, но все лекции по собственной анатомии чётко давали понять: женственность форм и половая система эйфири не более чем потерявший функцию рудимент.

Тогда почему, грёбанные драконы, почему её тело «паразита» и «мошки» так легко отозвалось на касания Элая — до жара в самом животе. Впервые за шесть лет Аннабель посетила до одури простая, но совершенно кощунственная мысль. Потому что им врали. И они схожи с женщинами гораздо сильней, чем казалось.

Отделаться от этого жуткого понимания оказалось непросто. Не желая попадаться хозяину на глаза, утром она предпочла скрыться в саду: среди цветов и деревьев дышалось намного легче. Хотя из-за своей запущенности двор при старом особняке на окраине города выглядел несколько пугающе, но Анни не смущал вьющийся по высокому каменному забору плющ и изрядно разбитые дорожки с проросшей травой. Вчера ей уже удалось немного расчистить от зарослей кусты роз у парадного крыльца, так что сегодня она пошла дальше, в глубину сада.

Единственное, что откровенно не нравилось Анни в этом дворе — будто наблюдающие за ней отовсюду глаза статуй. Беспорядочно разбросанные среди кустарников высокие мраморные изваяния изображали человеческие воплощения духов всех четырёх стихий. По легенде, в истоке всего мироздания было могущественное существо, Хаар. Распавшись на четыре части, он дал начало своим детям, духам. Которые в свою очередь сотворили магов, а все остальные — феи, драконы, ундины и прочие — созданы лишь для забавы или удобства последних. Так о сотворении мира знала Анни. И статуи духов на мраморных постаментах заставляли её ощущать себя тем, кто она есть. Вошью. Сурово скалился дух огня, высеченный сидящим на троне с огненным шаром в руках. Укоризненно хмурилась женщина, чьи длинные волосы струились подобно воде и огибали тело, как хитон. Дух земли был молодым парнишкой с розой в руках, а дух воздуха подозрительно напоминал фею, потому что им оказалась девочка с раскрытыми крыльями, будто собирающаяся взлететь с мраморного помоста.

Не обращать на них внимание получилось не сразу, но вскоре работа увлекла. Анни нравилось возвращать жизнь в пожухлые листья, в самом прямом смысле. Нежно провести пальцами по лепесткам и смотреть, как увядшая лилия снова набирает цвет. Возможно, создание фей было совместным проектом духа земли и воздуха? Если бы потом маги огня не захватили столько власти, вытеснив «землероек» на покрытый скалами континент за морем, а воздушников не вынудили скитаться в песках на последнем из трёх материков.

— Да у тебя талант, — вырвал Анни из странных для неё размышлений насмешливый голос за спиной, и она спешно выпрямилась, поправляя целомудренно длинную юбку.

— Благодарю, — сдержанно отозвалась она, не поднимая на Элая глаз. Осторожно изучая, с какими эмоциями он пришёл сюда. Хмм… Шафрановый дым, так отчётливо. Или он много курил этой ночью, или это любопытство. И всё же горьковатое, душное.

— Какое смирение, просто, блять, потрясающе. Может, хотя бы посмотришь на меня? Или даже на это нужен приказ?

Вот теперь в его голосе слышалось раздражение. И почему его так бесит её покорность? Анни подняла голову и невольно сжала кулаки. За своими размышлениями и работой она совсем не уследила, когда хозяин проснулся. А он, видимо, счёл физическую нагрузку лучшим способом избавиться от похмелья, потому как сейчас стоял перед ней в одних трико, и ещё влажный после тренировки торс поблёскивал в солнечных лучах, подчёркивая мягкий рельеф мышц. В руке он держал длинный деревянный шест, наверняка бывший его сегодняшним оружием против еловых стволов в дальней части сада.

Одного взгляда на его плотно сжатые губы хватило, чтобы залиться румянцем до шеи.

— Хороший фамильяр после нескольких лет службы легко предугадывает желания господина. Но так как мы связаны совсем недавно, мне ещё требуется время, чтобы понять их, так что высказывать приказы вслух — самое простое решение. Поможет избежать двусмысленности, — Анни изо всех сил хотела казаться сухой и беспристрастной, но всё же смотреть Элаю в лицо, а не на плечи и торс, было непросто. Хотелось выколоть себе глаза за такой безнравственный интерес.

— Ах, двусмысленности… Давай, скажи уж прямо: «вчера я просто подчинялась твоему желанию поцеловать меня, но мне самой было противно, а потом ещё и больно. Но я молчала, потому что, мать твою, так положено вести себя фамильяру!» — Элай с раздражением отбросил от себя шест, горечь во рту стала чётче. От черноты его глаз Анни захотелось съёжиться в комок, потому что моментально вспомнились все слухи о жестокости наследника.

— Я… я стараюсь. Стараюсь понять, но не понимаю, чем так разозлила…

Он уже не слушал её сбивчивых оправданий. Присел на ближайшую лавку, достал из кармана портсигар, не мигая буравя Анни взглядом. Она туго сглотнула и попыталась незаметно вытереть испачканные землёй руки о подол. Ей будто выбирали наказание за послушание, ломая в голове все чёткие порядки. В саду несколько минут было слышно только птиц и тяжёлые выдохи Элая, пускающего клубы шафранового дыма. Пока тишину не нарушил его сиплый, приказной голос, вызвавший мурашки вдоль позвоночника:

— Снимай платье.

— Что? — в неверии пискнула Анни, медленно холодея от непримиримости тона.

— Прямой приказ. Ты же их так до одури любишь, даже просишь говорить их вслух. И я говорю: снимай платье. Здесь. Сейчас, — в глубине его глаз полыхнула предупреждающая искра, а все эмоции словно смыло. Анни с лёгкой паникой поняла, что он вполне умел очищать голову и оставаться пугающе хладнокровным без помощи фамильяра. Выживал же как-то больше сотни лет.

Тело сковало смущением. Она непроизвольно глянула на высокий забор, осознав, что ей не грозит любопытство соседей. Которых, впрочем, и нет на окраине. Раз это приказ, такой чёткий и неоспоримый, то ослушаться нельзя. Дрожащими пальцами Анни развязала пояс, откинула на спину обе косы. Тепло солнечного дня не дало бы ей замёрзнуть без одежды, но от страха всё равно потряхивало. Страха непонимания, какого грёбанного дракона она вообще получает такие извращённые распоряжения. Он хочет посмотреть на неё? Или снова коснуться? Когда Анни поднимала юбку, от прошедшейся по ожогу на бедре ткани пришлось закусить губу — без мази это и впрямь болезненный след.

Стянув платье через голову, она стыдливо прижала его к груди, но Элай тут же мотнул головой:

— Нет. Брось.

Обречённо вздохнув, Анни откинула платье на куст барбариса позади себя. Хотелось зажмуриться, чтобы не видеть, с каким голодом прошёлся взгляд Элая по её груди, прикрытой одной полупрозрачной майкой. Кожу закололо, а на языке отдалённо заиграла сладость, только испугавшая ещё больше, и Анни обхватила себя за плечи в попытке прикрыться.

— Ну просто сама невинность, — усмехнулся Элай этому жесту, откидывая окурок себе под ноги и втирая его ботинком в дорожку. — А теперь взберись на помост. Любой из статуй.

Анни с сомнением посмотрела на ближайшую статую духа воздуха. Высоко. Не взлететь же она должна, в самом деле? Как бы ей не хотелось уметь расправлять крылья.

— И мне плевать, как ты это сделаешь. Так же должны отдаваться приказы?

Она понятия не имела, что это за игра и что он пытался ей доказать. Но ослушаться не могла, физически. Будто сами колени начинало ломить стойкой на крупе, а спину дёргать от розг. Это слишком под кожей, чтобы хотя бы спросить, зачем. Более того, такой тон Элая казался правильным и оттого приятным. Да, именно так с ней и нужно разговаривать… С позиции силы, которой хотелось подчиняться. Которая обволакивала и лишала воли.

Анни думала не долго. Подняв брошенный на дорожке шест, она на глаз оценила расстояние до статуи. Уж по физической подготовке ей в академии равных было мало. Пытаясь не думать о неприличности своего вида, она сделала длинный выдох, а затем разбежалась, воткнула шест в землю и вспорхнула на помост, едва не подвернув лодыжку. Секундная невесомость, от которой затрепетало удовольствием даже в кончиках пальцев.

Концентрация на секунду сбилась из-за острой кислоты во рту, тут же растворившейся. Волнение Элая вызвало тихую мимолётную улыбку: какую бы игру он не вёл, ему не всё равно, если ей больно. В груди стало неожиданно тепло, и выпрямлялась Анни с самым что ни на есть довольным лицом. Удачно выполненный приказ — всегда хорошо.

— Да ты ещё и акробатка, — Элай похлопал в ладоши и поднялся с лавки, смотря на неё снизу вверх. — Отлично. Тогда последний приказ. Прыгай.

— Прыгать? — потрясённым эхом прошелестела Анни, с упавшим сердцем оценив расстояние до земли. Это же футов двадцать. Для её роста… Не смертельно, но грозит сломанной ногой в самом удачном случае. В неудачном — шеей. Мать его, она же не умеет летать!

— Прыгать. Как там твоя любимая мадам Вальтц учила? А, точно: не открывая рта, когда не спрашивали.

Она замерла. Вдохнула поглубже, пытаясь найти в самом воздухе, что это шутка. С самого начала было не более чем забавой, в которых, как она прекрасно понимала, фамильяры принимали участие регулярно. Но лицо Элая оставалось холодной маской, не выражающей ничего, и только в глубине глаз полыхали крохотные огоньки. Анни закрутил этот магнетический водоворот, на миг лишив дыхания. Короткого зрительного контакта оказалось достаточно, чтобы ощутить тщательно заглушаемые эмоции хозяина: горько-сладкие, будто угли смешали с мёдом.

Как можно возбуждаться и злиться одновременно?

В обсидиановой тьме предупреждающе полыхнуло пламенем, легко отвечая на вопрос: можно. И кажется, если она спрыгнет вниз, то её готовы съесть.

— Я жду, — наигранно спокойно сложил Элай руки на груди и вздёрнул бровь.

Анни моргнула, стряхивая наваждение. Внутри боролось сразу три загнанных в угол зверька. Один пищал, что любой приказ надлежит исполнять. Второй вторил ему, но совсем другим тоном: этому глубокому, властному голосу Элая хотелось подчиняться. Хотелось сделать так, чтобы он остался ей доволен. Сделать для него что-то приятное. А вот третьего зверька можно было назвать здравым смыслом, потому как он оценил расстояние до земли и уже в красках нарисовал, какие переломы тело получит от таких трюков.

— Я…

Анни пробрала дрожь, она вновь обхватила себя руками. Где-то по кустам внизу прошёлся порыв летнего ветра с ароматом роз и лилий. Отрезвил. Этот прыжок сделает ей больно и ничего не докажет, кроме того, что Элай окончательно сбрендил.

— Я могу отказаться?

— Да. Блядские драконы, да! — Анни качнуло от резко ударившего вкуса его радости: сливочно-карамельной, яркой. — Ты не просто можешь отказаться, Аннабель. Ты должна отказываться делать всё, что тебе кажется оскорбительным, неприятным или болезненным. Это и называется, мать твою, свобода выбора: уметь говорить «нет». А не молчать, когда тебе оставляют случайный ожог.

Она смотрела на него с постамента, медленно вникая в суть его слов и его радости. От улыбки Элая в груди отчаянно щемило, и уже действительно, хотелось прыгнуть вниз, лишь бы его руки её поймали. И только когда в голове что-то щёлкнуло, она смогла составить единую картину из всех его эмоций и демонстраций её послушания:

— Элай, — потрясённо ахнула она, — Так дело в том… что ты думаешь, будто вчера мне было только неприятно, больно и оскорбительно, но я молчала, подчиняясь твоей воле?

— Разве твои слова это не подтвердили?

Она больше не боялась, а он не пытался закрыться за маской, и его волнение сочной цитрусовой кислинкой играло на языке. Солнечное утро засверкало в разы ярче, принося облегчение хотя бы частичное. Дрожащие от перенапряжения ноги подвели, и Анни без церемоний уселась на холодный мраморный помост, свесив их вниз. Едва сдерживала смех. Только ей, такой жуткой неудачнице, мог достаться господин, которого волнуют чувства фамильяра, домашнего любимца. Найдя его взгляд, тихо призналась через рвущуюся улыбку:

— Мои слова явно вызвали ту самую двусмысленность. Мне… было страшно, не скрою. Я совсем ничего не знаю о такой близости, и более того, не знаю, способно ли моё тело на нечто подобное. Но оно… реагировало на тебя. Очень сильно.

«Всегда это делает, особенно когда ты стоишь передо мной без рубашки», — остатки нелепых признаний Анни предпочла проглотить, стыдливо прикусив губу и покрываясь румянцем.

— Иди сюда, — Элай в несколько шагов подошёл к постаменту и вытянул руки. — Я ловлю.

Даже не думала — плавно скользнула вниз, падая в крепкие объятья. Сейчас они не обожгли, только согрели едва прикрытое бельём тело, но продолжали ощущаться отголоском на талии, когда Элай сразу поставил её на землю. Цитрус сменили спелые ягоды. Нежность. От этого быстро сменяющегося вихря уже кружилась голова. Или скорее от табачного запаха, источаемого смуглой кожей вкупе с еловой терпкостью.

— Послушай, Анни, — вдруг серьёзно свёл брови Элай, доверительно взяв её руки в свои и поймав взгляд. — Если бы меня интересовали приличия или порядки всяких ханжей, я бы сейчас сыграл хорошую комедию. Сказал бы, что мне охрененно жаль, что это была случайность, и я не хотел тебя целовать. Но задница всего этого в том, что я не буду врать — хотел. Хотел так сильно, что чуть не сделал это на глазах половины кабинета министров и собственной семьи. Так что пойми одно: остановить меня может лишь твоё «нет», и я очень надеюсь, что ты в состоянии сказать это сама, не дожидаясь боли и не подчиняясь своему статусу. Ты. Сама. Свободна принимать решения за себя. Ты для себя важней любого приказа, и ты сама это только что доказала.

— Ты всё-таки безумен, — вздохнула Анни, но скрывать глупо: решить за себя самой, прыгать ей вниз головой или оставить кости целыми, было приятно и правильно. Демонстрация вышла предельно наглядной. — Только подумай, что станет новостью на первых страницах газет, если слухи о твоей связи с фамильяром обретут основание. Это скандал. Это против природы. Я вообще не уверена, что моё тело…

— Реагировало так, как отзывается настоящая женщина. Поверь, за сто с лишим лет я слегка набрался опыта, чтобы это почувствовать, — грустно улыбнувшись, Элай невесомо погладил кончиками пальцев её пылающую смущением щёку. — Ещё недавно у меня были вопросы, я не был уверен, что ты можешь испытывать удовольствие такого рода. Но теперь даже не сомневаюсь. А скандалы мне не впервой.

Он мягко приподнял её голову за подбородок, и Анни показалось, что Элай снова хотел её поцеловать. Тело охватил волнительный трепет, губы пересохли в предвкушении. Сладость во рту нарастала, и она не сознавала, что давно тянулась ему навстречу в очевидном желании.

— Так да или нет, Анни? — наклонившись к её уху, прошептал он, и его дыхание жаром унеслось под кожу, мурашками по предплечьям. Запах. Терпкий и пряный, дым и мёд. Чёрные волосы щекотали висок.

— Я не против… попробовать, — через этот дурящий туман пролепетала она, но тут же осознала, что ляпнула, и поправилась, неловко жмурясь: — Кофе. Я хочу попробовать кофе. Если он так же приятен, как остаться с целыми костями.

И как твой поцелуй.

Элай усмехнулся и отодвинулся, выпуская её из рук.

— Тебе понравится. Идём наконец-то завтракать. И Анни…

— Да?

— Мать твою, оденься. Пожалуйста. Я не железный.

Едва только они зашли в дом, как из холла громыхнул угрожающий крик:

— Элай! Сюда, блядский выкидыш дракона!

— И нечего так орать, — с подавляемой ухмылкой поздоровался тот с отцом, и Альбар резко обернулся, прожигая его взбешённым взглядом. Однако ни капли волнения Элая Анни не уловила, разве что чуть острый азарт, жгучий перец. Будто игра только набирала обороты.

— Нечего орать?! Сукин сын, ты вообще помнишь, для чего был вчерашний приём?! А в итоге мало того, что заявляешься с разодетым фамильяром, будто с невестой, так ещё и демонстративно удаляешься с ней в обнимку прямо из зала! — Альбар очевидно кипел, даже его кожа медленно накалялась, а глаза метали искры.

— Этим оборзевшим тварям, которых ты зовёшь министрами, давно пора было увидеть человеческое отношение к фамильярам, — предельно спокойно пожал плечами Элай и кивнул опасливо наблюдавшей за сценой Анни. — Можешь идти. Ни к чему тебе слушать всё это дерьмо.

Она присела в неловком реверансе, тихо радуясь возможности уйти и тому, что успела надеть обратно платье. Но грозный голос её остановил:

— О, пусть слушает! Должно же хоть у кого-то в этом хреновом доме быть понимание! А тебе пора привыкать, что фамильяр — это просто тень, которая следует за магом и подчиняется. И даже если тебе, скучающему без дела придурку, захотелось с ней поиграть, то хотя бы не прилюдно. Мне плевать, как ты развлекаешься, пока твои развлечения не украшают первые полосы газет и не мозолят глаза, оскорбляя уважаемых людей и кандидаток на звание твоей жены. Но если…

— Если? — с любопытством вздёрнул бровь Элай, и даже Анни стало не по себе от его абсолютного спокойствия. Ей самой уже хотелось бухнуться на колени и молить правителя простить её за вчерашнюю дерзость, причём умолять сразу за обоих. Но она стояла, покорно склонив голову, лишь по одной причине: ей запретили опускаться на колени.

Альбар захлопнул рот, и жар от него уже грозил поджечь какую-нибудь из пыльных картин на стенах. Угрожающе поднял руку, но затем сжал её в алый от сдерживаемого пламени кулак и прошипел:

— Учти, что если будешь ебать единорога, ни одна уважающая себя леди не свяжется с таким дерьмом. Если эта грязь ещё раз выплывет, я избавлю тебя от неё так же быстро, как и по глупости притащил в этот дом.

— А сможешь? — Элай шагнул ему навстречу, и невооружённым глазом было видно, что он выше ростом. — Мы оба знаем, что нет. Спасибо за подарок, отец. Мне он понравился.

— Я предупредил… сынок. Ты слишком погряз в военных делах и совсем ничего не смыслишь в политике. И не знаешь, на что я способен, — Альбар бросил последний предупреждающий взгляд ему за спину, смерив Анни презрением. — Знай своё место, паразит. А ты тоже не забывай своё, Элай.

Он исчез в столпе огня, и в холле стало тихо. Только запах гари напоминал о том, что секунду назад Альбар готов был разнести тут всё к хренам. Анни грустно вздохнула, ожидая реакции Элая, но тот лишь рассеянно провёл рукой по волосам:

— Кажется, ты ему не очень-то нравишься. На чём мы там остановились, кофе?