Ты - наша

58

Мне нужен рядом только ты…

Мне нужен взгляд твой и улыбка

И в море черной черноты

Лишь только ты — мой лучик зыбкий

Мне нужен рядом только ты

И только ты — мой космос дальний

Туман из вечной мерзлоты

С тобою без следа растает…

— Стоп, Вась, — Колесник резко прерывает мое неуверенное блеяние, взмахивает рукой, чтоб тормознуть увлекшегося Артема, как раз пытающегося выдать какое-то дикое соло на гитаре.

Я послушно останавливаюсь, пью из протянутой Рафиком бутылки воду. И обессиленно сажусь на низенькую табуреточку, куда обычно складывают всякие необходимые для музыкантов девайсы.

Перед глазами все слегка плывет, а в горле сухо.

Пожалуй, переоценила я все-таки свое желание не подводить ребят в такой сложный момент предновогоднего чеса. Устала, плохо соображаю. И пою плохо, в итоге.

Или просто навалилось все одно на другое?

Навалилось… М-да… И на меня… Навалились… Ох, я даже в мыслях пошлячка стала! Как, однако, быстро перенимается это все!

— Вась, — Сашка садится передо мной на корточки, берет из рук бутылку с водой, смотрит в лицо внимательно и тревожно, — ты как вообще? Плохо тебе?

— Нет, все нормально… — вяло пытаюсь возразить я, но общий настрой и внешний вид сами за себя говорят.

— Нихрена не нормально, Рапунцель, — подает голос Рафик, — ты себя в зеркале видела вообще? Под глазами круги, губы все потрескались.

— Угу… — тянет Артем, — и шея в засосах…

— Какие еще засосы? — хмурится недовольно Сашка, зетм приглядывается ко мне повнимательней и резко отбрасывает с груди на спину разлохмаченную косу.

Я не успеваю дернуться даже, настолько неожиданное это движение, и лишь стыдливо прикрываю ладонью пятна на шее. Палюсь с этим, естественно, по полной программе.

— Та-а-а-к… — зловеще тянет Сашка, не позволяя мне отклониться, придерживая за плечо, — охренеть… Я думал, ты болеешь там вовсю, а ты… Ты… Не болеешь! — добавляет он с возмущением и встает с корточек. — И че происходит, а, Вась? Ты понимаешь, что нас всех подставляешь своим блядством?

Я вздрагиваю от грубого слова Сашки, и на глаза непроизвольно наворачиваются слезы. Обидно очень!

И справедливо, чего уж там…

Но голос разума никак не влияет на эмоции, а с ними у меня беда в последнее время, и в следующую минуту парни ошеломленно замирают, наблюдая мою истерику. Молчаливую, потому что не умею я громко плакать, еще в детстве ремнем и постановкой на колени в угол с молитвословом отучили, но слезы по щекам бегут без остановки.

Я это никак не могу контролировать, не получается! Понимаю, что, после такого, вряд ли Сашка и ребята захотят со мной играть, им истерички в группе не нужны. И от этого еще горше становится, еще тяжелее…

Все у меня наперекосяк! И только хуже и хуже ведь! Такая тяжелая она, взрослая жизнь, такая жестокая!

— Вась… — Сашка в растерянности снова опускается на корточки передо мной, принимается вытирать горячими пальцами слезы со щек, — Вась, ну прости… Я просто разозлился… Мы думали, ты реально болеешь, а ты… Ну ты тоже нас пойми…

— Я боле-е-ею-у-у-у… — с подвывом выходит у меня, словно у заправской плакальщицы, — я пра-а-авда-а-а…

— Да? — Он вздыхает, затем стягивает меня с табуреточки, поднимает за локти вверх, обнимает, гладит по голове, — ну прости тогда… Просто эти пятна… Ну, знаешь… Мы же не слепые… И знаем, что это такое… Конечно, одно другому не мешает, но мы как-то думали, что у тебя совсем сил нет…

— У меня их и нет, — я уже успокаиваюсь постепенно, грустно хлюпаю носом, беззастенчиво трусь мокрой щекой о Сашкину футболку. В его объятиях надежно и спокойно, словно брат меня обнимает, утешает. — Я так устала… И сессия еще эта… И заболела… И не в голосе что-то совсем сегодня…

— Да это мы дураки, — вздыхает Сашка, поглаживая меня по растрепанной косе.

— Вась, мы просто не учли, что ты после болезни, да, — подключается Рафик, встает и подходит ближе, — и вообще… Какого хера тебя только Колесник утешает? Может, я тоже хочу!

— И я, — подает голос Артем.

— А еще кто? — раздается неожиданно холодный голос из зала.

Я вздрагиваю, а затем аккуратно выбираюсь из ставших чуть напряженными рук Сашки.

— Камень, ты немного неправильно все… — начинает Сашка, предусмотрительно отходя от меня на расстояние метра. Сообразительный Рафик уже отмелся к выходу со сцены, а Артем вообще шагнул в тень кулис, удачно притворившись молчаливым привидением.

В итоге, я остаюсь стоять одна посреди сцены, освещенная со всех сторон, словно главная героиня пьесы. Трагедии, надо полагать.

Камень стоит примерно в районе седьмого ряда, и с моего места отлично видно, насколько тяжелый у него взгляд и как сильно напряжены широченные плечи под легкой кожаной курткой.

От жесткого прессинга его глаз хочется скрыться, сделаться маленькой-маленькой, но я, против своего животного, рабского какого-то желания, выпрямляюсь и сдуваю с лица волосы. В конце концов, мне нечего объяснять. И у него никаких прав спрашивать… Что бы ни происходило между нами сегодня утром.

Мы вообще еще ничего не прояснили, мне никто ничего не сказал толком, не предложил…

Лис, привезя меня к универу, даже заходить не стал, у него еще в дороге начал разрываться телефон музыкальной темой имперского марша из “ЗВ”, и это дико бесило обычно ироничного Лиса так, что глаза буквально заледенели. Впрочем, телефонная истерика не помешала ему жадно и долго целовать меня на стоянке универа, а я, напряженная и не понимающая, как себя вести дальше, не препятствовала. Наоборот, с каким-то болезненным облегчением погрузилась в нашу общую страсть, позволила себя целовать, грубо, но так горячо, так самозабвенно, что голова кружилась, а губы, и без того основательно натертые за утро, еще больше заболели.

— Сука… — прошептал Лис, оторвавшись, наконец, от моих губ, и тяжело дыша, — как уйти сейчас? Не могу же, блять, не могу…

Телефон диссонировал с его словами, вносил ноту безумия в ситуацию, и Лис, оглянувшись на него, грязно и тоскливо выругался. А затем погладил меня нежно по щеке:

— Малыш… Иди. А то не выпущу. На все наплевать же.

— Но твоя куртка… — я принялась ее стаскивать с себя, но Лис остановил:

— Не надо, замерзнешь.

— А ты?

— А я тебе уже говорил. Все, малыш, я тебя заберу сегодня, хорошо?

Пораженная тем, что мне задали вопрос, а не уведомили о своих намерениях, я только кивнула.

Выскочила из машины, подтянула полы куртки, настолько очевидно большой мне, что ни за какой модный в этом сезоне оверсайз не сошла бы, и, порадовавшись, что основная часть пар уже прошла, и народу на стоянке мало, есть шанс, что моя высадка из машины Лиса с мужской куртке пройдет незамеченной, шустренько побежала ко входу.

Там легко преодолела барьер в виде вахтера и охраны, никого не встретив из однокурсников и преподавателей, и без проблем добралась до актового зала, где уже началась репетиция.

Куртку я скинула где-то на задних рядах, а Колесник был настолько раздражен, что вообще не обратил внимания на мой расхристанный внешний вид и ошалелое выражение глаз. А вот ребята из группы были более наблюдательными и сразу связали мою рассеянность и плохое исполнение с искусанными губами и алеющими засосами на шее…

И вот теперь, похоже, получат дополнительный повод для недовольства.

Камню-то явно плевать на мою репутацию.

Устроит цирк с конями сейчас.

Понимание этого наполняет меня яростью.

Да сколько можно? И без того сплошные проблемы из-за них!

Нет уж! Больше никаких драк!

— Привет, Леш, — спокойно здороваюсь я, — ты что-то хотел? Я еще занята.

— Я вижу, — тяжело роняет он, осматривая меня внимательно. И бессовестно. Не скрывая своего плотского интереса. Наоборот, настолько ярко его транслируя, что всем вокруг становится очевидно, кто автор моих пятен на шее. — Утешением занята, да?

— Камень… — тут же начинает снова Колесник, по праву лидера команды мужественно принимая удар на себя, — это вообще не то, что…

— Я подумал, ага, — договаривает за него Лешка и начинает идти к сцене. Медленно. Тяжело. Невыносимо довлеюще.

Я спиной чувствую напряжение парней, и еще больше злюсь. Задолбали запугивать моих друзей!

— Я просто разнервничалась, — объясняю я спокойно, — потому что не получалось нормально петь.

— Почему не получалось? — Камень не останавливается и как-то очень быстро оказывается рядом, внизу. А затем… В одно легкое движение, едва касаясь рукой края сцены, прыгает ко мне!

Боже!

Вот чего я только не ожидаю, так этого! Такая машина — и такой стремительный взлет! Он на ринге, наверняка, столько противников своей внезапной прыгучестью в ступор ввел!

Машинально задираю подбородок, когда Лешка шагает ко мне, становится рядом, так близко, что вообще между нами расстояния никакого не остается.

Он мягко ведет пальцами по щеке, как и Колесник недавно, вытирая слезы. Но его касания вообще не ощущаются братскими. Нет, это что-то горячее, жутко порочное и одновременно успокаивающее.

— Почему ты плакала, маленькая? — спрашивает он тихо, а затем наклоняется и, шумно вдохнув воздух у моей шеи, лижет горящую от его внимания кожу жестким языком!

Это до такой степени интимно, по-собственнически, неожиданно, что я, ахнув, лишь запрокидываю голову так, чтоб ему было удобней продолжать делать то, что делает сейчас.

И Камень, оценив приглашение, тут же им вовсю принимается пользоваться.

Обнимает меня, подбрасывая вверх под ягодицы, заставляя обхватить себя ногами, целует в шею, оставляя очередное свидетельство принадлежности.

Моей. Ему. Им обоим.

Я только за шею его обнимаю, закрыв глаза, дышу вкусным запахом, смесью чистой кожи, табака, свежести и мороза. И чувствую, как плохое настроение, апатия, злость на себя, ситуацию и такую ужасную взрослую жизнь, с ее тяготами, отходит на второй план. Чтобы затем и вовсе исчезнуть.

Камень, своими крепкими горячими объятиями словно растворяет это все, забирает себе. Мне настолько хорошо и легко становится, что забываю, где нахожусь, что за нами наблюдают, что у меня репутация и прочее… Плевать на все. Вот правда, плевать.

— Маленькая… — шепчет Камень, — прости… Я уехал… Меня вызвали, я никак не мог отбазариться… Бой же через три дня…

— Ничего, — отвечаю я едва слышно, — меня Лис довез…

Камень чуть замирает при упоминании Игната, но затем снова шумно выдыхает:

— Черт… Нам надо поговорить про это, да, маленькая?

— Определенно, — киваю я, — но не сейчас. У меня репетиция.

— С утешителями? — чуть громче, чем требуется, спрашивает Камень.

— Прекрати, — я отклоняюсь, чтоб заглянуть ему в глаза и сурово шлепаю ладонью по жесткому плечу. Отбиваю себе мягкие ткани, шиплю от боли, и Камень, усмехнувшись, ставит меня на пол и принимается целовать пострадавшее место.

Это так похоже на ту ласку, недавнюю, с которой и началось наше безумие на троих, что я замираю, жадно и внимательно глядя на Камня. По коже пролетают сладкие протуберанцы былого удовольствия, и приходится даже бедра сжать сильнее, потому что там, внизу, все начинает ныть совсем по-другому: тягуче, томно, требовательно.

Что это со мной, а? Это постоянно теперь так будет?

Камень, судя по всему, тоже проведя аналогию с утром, замирает, обжигая меня бешеным взглядом, а затем, выругавшись глухо, отпускает мою ладонь.

Выдыхает, явно собираясь с силами, и поворачивается к парням, ни словом, ни движением не нарушившим эту сцену.

— Короче, Колесник… — обращается он к Сашке, показательно игнорируя остальных ребят, — утешителей своих придержи… А я их… Утешу. Им не понравится.

— Я понял, Камень, — кивает спокойно и с достоинством Сашка, оглядывается на чуть побледневших парней, — все понял.

— Хорошо, — кивает Камень, затем поворачивается ко мне, — ты уже все? Устала же…

— Нет, я не все, — отвечаю я, — нам готовиться надо, завтра корпоратив…

— Где? — хмурится Камень, поворачиваясь к Сашке.

— В “Орионе”, — говорит он, — нефтяники гуляют.

— А чего, у нефтяников проблемы с бабками? Не могли из столицы себе кого-то выписать? — усмехается Камень.

— Мы на разогреве, — морщится Сашка, — потом Ира Арно будет и еще кто-то…

— Ладно, — Камень снова поворачивается ко мне, подцепляет за подбородок, коротко целует в губы, — я освободился, подожду тебя.

— Только не здесь, — торопливо вступает в разговор Колесник и, отвечая на недоуменно-хмурый взгляд Камня, добавляет, — ты мне своей людоедской мордой ребят до нервного энуреза доведешь.

— Да, — киваю я, — мне тоже не особенно удобно будет… Волнение, все такое…

— Не понял, из-за чего волноваться… — бормочет Камень, но слушается, спрыгивает со сцены так же легко, как и запрыгнул, идет по проходу.

Парни следят за ним напряженными взглядами и, кажется, выдыхают, только когда Камень закрывает дверь.

Колесник поворачивается ко мне, смотрит внимательно:

— Ну… Это было напряженно, скажу я тебе…

— Прости, — покаянно отвечаю я, — я не хотела…

— Да понятно, что не хотела, — вздыхает Сашка, — кто ж тебя спрашивал-то?

И я замолкаю, думая, что Сашка, может, и пошутил, но по сути, все сказал верно.

Меня реально не спрашивали.

И с этим придется тоже разбираться…

И уже сегодня, похоже.

Нет, все-таки взрослая жизнь как-то неожиданно жестко ударила мне по голове.