Тяжесть короны (СИ)

28

Ночью спала очень мало. Нет, в правильности принятого решения я не усомнилась ни на миг. Лежа в постели, слушая тихое мерное похрапывание Ловина, вспоминала законы о регентстве. Надеялась найти базу для ареста отчима. Разумеется, наивная мысль о Стратеге, отдающем свою власть без боя, была мне чужда. Мести Дор-Марвэна я боялась и пыталась придумать способы обезопасить себя. Не столь успешно, как хотелось бы…

Так же не стоило забывать и о тех людях, что получили деньги, власть и влияние благодаря Стратегу. Трезво посмотрев на ситуацию, я усомнилась в том, что отчим мог попытаться устранить Брэма, ведь даже само подозрение сильно осложняло Дор-Марвэну жизнь. А вот инициатива некоторых добрых знакомых Стратега не казалась мне такой уж невозможной. Лишь немногих из ставленников отчима можно было назвать дальновидными. А прочие вполне могли решиться оказать своему покровителю такую сомнительную услугу. К сожалению, приспешников у отчима было многовато. Если бы я начала писать список фамилий, готовых пойти на убийство брата ради сохранения своего положения, перечень получился бы длинный. Куда обширней того, что включал бы имена преданных Короне.

Пытаясь отвлечься от пугающих мыслей, сосредоточилась на возможных союзниках. Более полутора десятков имен. Почему-то мне казалось, что за две недели, прошедшие после того заседания Совета, число дворян, вставших на сторону Брэма, увеличилось. Конечно, сведений, подтверждающих такое мнение, у меня не было. Но думала, что достаточно хорошо научилась видеть политические течения в среде придворных. А благодаря Ромэру, получив возможность рассмотреть ситуацию с другой точки зрения, убедилась в том, что положение отчима никогда не было таким незыблемым, как привыкла считать. И такое открытие не могло не радовать.

Утром до завтрака Летта по обыкновению вышла к козам, Клод и Ловин ухаживали за конями, доставали воду из колодца. Слушая, как позвякивает цепь, наматываясь на ворот, я в своей комнатушке заплетала перед зеркалом косу. В дверном проеме появился Ромэр и, дождавшись моего кивка, вошел. Я с трудом сдержала неуместную горькую усмешку. Мы столько времени провели вместе, столько дней успешно притворялись супругами. Не только делили радости и невзгоды, но даже спали в одной постели. А теперь соблюдаем правила ардангского этикета, ведем себя так, словно едва знакомы.

Ромэр молча подошел ко мне, встал за спиной. Глядя в зеркало, видела, он поднял руки так, словно хотел положить их мне на плечи, но не сделал этого, выбрав спинку стула. Подняв голову, Ромэр встретился взглядом с моим отражением и тихо спросил:

— Ты остаешься?

Странно, но возникало ощущение, он действительно ожидал, что мое решение изменится. Почему у него сложилось такое мнение, не знаю.

— Нет, — так же полушепотом ответила я.

Ромэр едва слышно вздохнул, пару раз кивнул своим мыслям и, закрыв глаза, опустил голову.

— Мне жаль, — шепнул он, помолчав немного.

— Мне тоже, — совершенно искренне ответила я.

— Сегодня же начну подбирать воинов тебе в сопровождение, — его голос звучал твердо. Но слова, безжизненные и бесцветные, казались неправильными. Будто Ромэр хотел произнести вовсе не их. Я не ответила. Глядя на отражение любимого мужчины, стоявшего у меня за спиной, не находила слов. С трудом сдерживала слезы и мелкую дрожь.

— Пойду помогу адару. О твоем решении сообщим за завтраком, — все так же стараясь не встречаться со мной взглядом, Ромэр отошел к двери, остановился в проеме. Была уверена, он хотел что-то сказать, но, посмотрев мне в глаза, Ромэр медленно кивнул. Словно поблагодарил принцессу Шаролеза за уделенное ему время.

Слышала, как он зашел на кухню, как тихо прикрыл за собой дверь во двор. Сдерживать слезы я больше не могла и, спрятав лицо в ладонях, беззвучно плакала. Чувствовала себя опустошенной и ненужной. А еще почему-то… обманутой.

Да, я приняла правильное решение. Я должна была уехать. Оставаться в Арданге… нет, не так… Оставаться рядом с Ромэром мне было незачем.

Мое решение не стало неожиданностью ни для кого. Но ни Клод, ни Ловин, ни даже Летта, разочарование которой видно было сразу, не прокомментировали мои слова. Только посмотрели на Ромэра, ожидая подтверждения. Ардангские обычаи… Ответственный за меня мужчина… Мне было безмерно приятно ощущать его заботу и мягкое ненавязчивое покровительство. Жаль только, что научилась ценить, лишь потеряв. Теперь его, несомненно, приятная, почти родственная опека отдавала горечью и болью. Но и это саднящее ощущение я старалась сохранить в памяти. Ромэр, бесстрастно встретив взгляд Клода, кивнул и тоже промолчал.

После завтрака Ловин уехал в Аквиль. Клод и Ромэр ушли в город по делам, оставив нас с адали ненадолго одних. Мы возились на кухне и долго молчали. Казалось, адали не знает, как начать беседу, а я не стремилась к общению. Еще утром, после короткого разговора с Ромэром, дала себе слово не думать об арданге, о предстоящей разлуке. Но выполнить данное себе обещание не смогла. Навязчивая мысль о том, что многие дни, месяцы, возможно, годы не увижу Ромэра, не услышу мелодичный низкий голос, красивый смех с искорками веселья, причиняла боль. Но и давала надежду на избавление от любви. Я верила в свою способность к самовнушению. Знала, что в разлуке мне почти наверняка удастся убедить себя в том, что заблуждалась, называя свои чувства к Ромэру любовью. Я не хотела убеждать себя в этом, разрушать прекрасное чувство, но понимала, что буду должна. Иначе рана неразделенной любви не затянется никогда…

Я резала овощи для рагу, Летта готовила тесто и начинку для пирогов. Закончив, адали, видимо, посчитала, что нашла правильные аргументы и окликнула меня.

— Лайли, не делай этого, — упрашивала адали чуть ли не со слезами на глазах. Летта была огорчена моим решением и не собиралась это скрывать. — Пожалуйста. Это очень опасно.

— Я нужна брату, нужна своей стране, — бесстрастно возразила я. — И Ардангу смогу помочь из Ольфенбаха. В выигрыше окажутся все.

На губах, словно приклеенная, играла мягкая полуулыбка, мой голос звучал спокойно. А то, как колотилось сердце, адали слышать не могла.

— Нэйла, все так, конечно. Но только если пойдет так, как задумано. Тогда ты сможешь помочь. Но представь, что будет, если ты попадешь в руки Стратега!

Летта, сцепив пальцы, смотрела на меня с искренним беспокойством, в серых глазах отражался страх. Страх потери. Но я уже приняла решение, а в то утро получила и дополнительное подтверждение его правильности. Ромэр ясно дал понять, что я ему не нужна. А в таком случае причин оставаться в Арданге у меня не было.

— Шанс такого развития событий невелик, — голос слушался, звучал твердо, уверенно и даже величественно. Даже жаль, что я сама так мало верила своим словам. — В конце концов, «Вороны» и «Ястребы» — это мои воины и сыщики. Им я, если попадусь, смогу приказать. И меня послушают.

— Ты же понимаешь, — это мечты, — ласково, словно маленькому упрямому ребенку, говорила Летта. — Риск, что все пойдет не так, как надеемся, огромен.

— Лучше я рискну, чем буду бездействовать, — жестко отрезала я.

Взгляд Летты изменился. Черты лица ожесточились, нижняя челюсть чуть выдвинулась вперед, плотно сжатые губы выдавали раздражение.

— Все можно решить иначе, даже если это произойдет позже. А пока Брэм прекрасно обойдется и без тебя. Справлялся же все это время, — голос Летты дрожал от сдерживаемого негодования.

— Он может принимать решения самостоятельно. Он достаточно умен и осторожен. Но напомню, ему всего лишь четырнадцать. Ему нужна поддержка человека, которому брат может всецело доверять, — я говорила холодно, медленно, будто подчеркивая каждое слово. — Я не имею права полагаться на его советников, не имею права позволять другим людям играть судьбами Шаролеза и Короны. Есть политическая необходимость моего отъезда. И риск быть пойманной Стратегом не так страшит меня, как угроза смерти брата и начала междоусобицы в Шаролезе.

— Есть другие возможности влиять на Шаролез! Да, эти пути станут доступны со временем, не в ближайшие три дня. Но пойми, достаточно лишь недолго подождать. У тебя нет причин уезжать и подвергать свою жизнь и свободу опасности. Все можно решить иначе! — настаивала Летта. В ее голосе слышался металл.

— Причин оставаться у меня куда меньше, чем причин уехать, — спокойно, но твердо возразила я.

Адали коротко и как-то зло выдохнула, хотела что-то сказать. Судя по выражению лица, колкость. Но в последний момент сдержалась. К лучшему. Препираться с Леттой я не хотела.

Она тоже не искала со мной ссоры и после этого разговора даже сохраняла видимость спокойствия. Но адали не побоялась испортить отношения с племянником. Когда Ромэр вернулся около полудня, Летта буквально затащила его на кухню. Желания подслушивать у меня не было никакого, я собиралась уйти в свою комнатушку, но это выглядело бы признанием в том, что понимаю ардангский значительно лучше, чем принято считать. Поэтому осталась на диване в гостиной, держа в руках пяльцы и пытаясь думать только о вышивке.

Ромэр и адали разговаривали вначале очень тихо. До меня даже не долетали обрывки фраз.

— Она уедет, подвергнет себя опасности. И это будет только и исключительно твоя вина! — донесся до меня голос крайне раздраженной Летты.

Ответ Ромэра я не разобрала.

— Ты либо безумец, либо слепец! — шумела Летта, с трудом удерживаясь от крика. — В любом случае небеса тебя за это накажут!

— Знаешь, — кажется, Ромэр впервые не совладал с собой и ответил громко и довольно зло, — я думал, меня давно наказали. Вперед. И хуже уже не будет.

Адали хмыкнула:

— Поверь, хуже бывает всегда.

Ромэр не ответил, только вышел во двор, тихо прикрыв за собой дверь.

После Летта еще несколько раз пробовала повлиять на меня. Но я была непреклонна. Знала, что приняла правильное решение. Адали, убедившись, что в упрямстве я могу дать фору многим ардангам, отступилась. Лишь когда мы оказывались одни, повторяла «Одумайся». Но, к счастью, наедине мы оставались редко.

Клод пытался оправдать мой выбор в глазах жены, но не преуспел. Не могу сказать, считал ли адар мое решение верным. Просто была благодарна ему за то, что отговаривать меня Клод не пытался. И так было тяжело и страшно.

Конечно, я старалась сохранять видимость абсолютного королевского спокойствия. Не раз замечала, что веду себя с Ромэром и этими ставшими мне родными людьми так, словно нахожусь на заседании Совета. Холодно, отстраненно, предельно вежливо и учтиво. А когда во время одного из разговоров с Леттой случайно увидела свое отражение в зеркале на хозяйском этаже, поразилась тому, как похожа я была в тот момент на маму. Расправленные плечи, горделиво поднятая голова, чопорно сложенные руки, на лице выражение совершенной и непоколебимой уверенности в правильности своих действий. Чуть приподнятая бровь выдавала легкое недоумение: «Неужели собеседник сам не понимает тщетности разговора?». Когда мама была в подобном настроении, противоречить Королеве решались единицы. Я не знала, что так напоминаю маму, когда рассержена или отстаиваю свою позицию. Но это объясняло, почему спорить со мной при дворе осмеливались немногие. Видимо, Летта была исключением из правил. Думаю, сказывалось врожденное ардангское упрямство.

Сообразив, какое впечатление произвожу на окружающих, постаралась исправить линию поведения. Ни Летта, ни Клод, ни Ромэр не заслужили ту ледяную отчужденность, которую я каждую минуту показывала. Мне хотелось остаться в памяти этих людей не принцессой враждебного государства, а лайли, любимой племянницей. Хотелось запомнить не княгиню и князя Аквиль, а любимых дядю и тетю, адара и адали, которыми они за время нашего знакомства стали. Знала, что в любом случае король Арданга навсегда останется в моей памяти величественным красивым мужчиной с ласковым взглядом серо-голубых глаз. Любимым мужчиной. И я до боли в сердце хотела, чтобы Ромэр запомнил меня родной и близкой, не забыл, что за титулом и политической фигурой стоит живая девушка. Та самая Нэйла, что танцевала с ним на деревенской свадьбе, та самая Нэйла, которую он учил ардангскому, которой рассказывал о созвездиях…

Та самая Нэйла, которая полюбила его, и чувство которой Ромэр не заметил…

Удивительно, как изменение поведения отразилось на отношении ко мне. Клод, до того ограничивавший наши контакты необходимостью, казалось, искал общения. И мне внимание адара было приятно. Летта словно поняла, почему мне так важно было сохранить родственные доверительные отношения. И это окончательно убедило ее в серьезности моего намерения. Она не хотела меня отпускать, но перестала видеть смысл в уговорах. Адали, как и я, пыталась наслаждаться оставшимися днями. Но я видела, что она часто с трудом сдерживала слезы. А еще замечала, что она очень обижена на Ромэра. Наверное, потому что он позволил мне принять такое решение. Но Ромэр успешно делал вид, что не замечает настроения адали и просто занимался своими делами. Я же радовалась тому, что львиную долю времени он проводил дома. Если бы, рассказывая о новостях Ольфенбаха, Ромэр хоть словом, хоть жестом показал, что не хочет со мной расставаться, я бы смела надеяться, что король переносил встречи с нужными людьми в дом Клода из-за меня. Стараясь продлить общение. Даже не знаю, окажись предположение правдой, повлияло бы изменение отношения Ромэра на решение вернуться в Ольфенбах…

Но Ромэр первые дни был холоден и молчалив, как обычно. Мы почти не разговаривали. По сути, сказав «Мне жаль», он единственный раз показал личное отношение к моему отъезду. Во всех остальных случаях Ромэр рассматривал мое решение исключительно с точки зрения политики. Именно поэтому я часто общалась с его гостями, рассказывавшими о делах разных княжеств. Мне, как наиболее вероятному будущему регенту, такая информация была необходима, а общение «лоскутников» со мной, Ангелом Короля и принцессой Шаролеза, вселяло в людей уверенность, укрепляло решимость, давало надежду, что в этот раз все будет иначе…

И я надеялась вместе с ними. Что Арданг будет свободен, что получится не допустить междоусобицы в Шаролезе, что Дор-Марвэна удастся отстранить от регентства, несмотря на завещание мамы.

Восемь дней до отъезда.

Ловин должен был вернуться вечером. Столь долгое отсутствие священника меня поначалу удивило. Ведь до Аквиля было, судя по карте, недалеко. День-полтора пути. Ромэр объяснил, что по дороге Ловин собирался решить еще некоторые вопросы, касающиеся подготовки к «тому дню». Я не выпытывала, каков план Ромэра, помнила об ардангской примете. Да и, признаться, не хотела знать подробностей. И без того хватало пищи для размышлений.

До меня доходили слухи о расследовании покушения на брата. Муожский посол был крайне заинтересован в получении скорейших результатов и наказании виновных. А потому активно помогал информацией. Думаю, по двум причинам. Здоровье и жизнь Брэма напрямую влияли на политику Шаролеза в отношении Муожа. Регентом все еще официально оставался Дор-Марвэн. А в случае неспособности брата противодействовать отчиму Стратег мог все же начать войну с княжеством. И нужно смотреть на факты объективно, — Муож не выстоял бы. Кроме того посол, вмешиваясь, полагаю, стремился отвести подозрения от своей страны. Скандалов и осложнения дипломатических отношений после покушения на меня Муожу хватило на годы вперед. Но, к сожалению, пока определить заговорщиков не удалось.

Подозрения о причастности отчима тоже звучали. Их повторяли неохотно, но настойчиво. Удивляло, что Дор-Марвэн обвинений словно не замечал. По крайней мере, ни разу не высказался по этому поводу. Если надеялся таким образом пресечь разговоры, то зря. О причастности Стратега к покушению на Брэма судачили даже «Вороны» в Челна. И многие из них были не на стороне отчима.

Ромэр подобрал воинов-телохранителей и представил их мне на пятый день после отъезда Ловина. Молодых людей действительно можно было принять за шаролезцев. Темные волосы, черты лица не столь крупные, как у большинства ардангов. Даже мягкий ненавязчивый акцент и речевые обороты, которые арданги порой переводили на шаролез дословно, выдавали их не сразу.

Воины мне понравились. Наверное, потому что, осознавая, кого им предстоит охранять, отнеслись ко мне как к человеку, а не как к ожившей легенде. И это радовало. Когда оларди не осмелились даже коснуться меня, я поняла, насколько свят для ардангов образ ангела из сказа. И боялась, что мои телохранители поведут себя подобно князьям. Но опасения, к счастью, не оправдались. Ведь воинам придется время от времени подавать мне руку, помогать садиться на лошадь. А в случае необходимости толкнуть, сгрести в охапку, сбить с ног… Не до политесов, когда речь идет о безопасности. Судя по всему, воины это понимали.

Я почему-то ожидала, что Садор и Вел, мои охранники, поклянутся своему королю защищать меня даже ценой жизни. Учитывая наше общее с Ромэром пренебрежительное отношение к клятвам, обрадовалась, когда не услышала от воинов ни пафосных речей, ни даже обещаний. Арданги получили от своего Короля прямой приказ. Сомнений в том, что он будет исполнен в точности и без лишних разглагольствований не возникло. Ни у Ромэра, ни у меня.

Вечером пятого дня Ловин не вернулся, как собирался. Я волновалась, напридумала себе ужасов. Лета тоже нервничала, да и Ромэр все чаще поглядывал на улицу, прислушивался, не скрипнула ли калитка. За окном стемнело, а ни Ловин, ни Клод, проведывавший Варлина, не вернулись.

Лета настояла на ужине, но я не могла заставить себя есть. Хорошо, что адали догадалась не раскладывать тушеное с овощами мясо по тарелкам, а поставила пузатый горшок на стол. Ромэр торопливо поел, словно ожидал серьезных неприятностей и подозревал, что следующий раз поесть удастся нескоро. Адали задумчиво крутила в пальцах ложку, прижав другую руку к груди, к потайному карману, где хранила брачный княжеский медальон. Я сидела на своем привычном месте по правую руку от Ромэра и прислушивалась к шорохам на улице. Снаружи было темно и тихо. Лишь изредка со двора доносилось приглушенное позвякивание козьих колокольчиков. Старалась дышать ровно и спокойно, пыталась угомонить колотящееся сердце. Безуспешно.

Ромэр встал, отнес на кухню грязную тарелку. Слышала, как он опустил ее в таз с мыльной водой. Почему-то решила, что Ромэр сейчас уйдет из дома. И испугалась этого. Но, к счастью, он снова сел рядом со мной. Все так же молча. Я чувствовала его напряжение, волнение. Такие яркие, что даже воздух в комнате казался дрожащим от сдерживаемых эмоций.

А потом стало легче. Причину поняла не сразу, с большим опозданием. Оказалось, Ромэр прикрыл ладонью мою руку, которую я, совершенно не задумываясь, положила ему на запястье. Посмотреть на Ромэра я не отважилась. Боялась расплакаться. Только чуть крепче сжала его руку. И он ответил пожатием.

Так мы и просидели до половины второго. Перебрав и по нескольку раз прочитав все молитвы о защите, сбившись на бессильное «Прошу тебя, Господи», обрадовалась, услышав скрип калитки. Летта, вздрогнув, выронила ложку, поспешно встала, но к двери пошла, только услышав условный стук Клода.

Адар, показавшийся мне той ночью постаревшим, первым делом сообщил, что Ловин у Варлина.

— Что произошло? — требовательно, властно спросил Ромэр, когда Клод сел на свое место за столом.

— У него случилась небольшая ссора с «Воронами», — коротко ответил оларди. Ромэр нахмурился, но промолчал, ожидая дальнейших слов адара.

— Бедро и рука, — вздохнул Клод. — Левые.

И добавил, словно просил у меня прощения:

— Он хороший воин, опытный. Но один против четверых мечников не справился. Местные вовремя подоспели ему на помощь, иначе закончилось бы все трагично.

— Как он? — в голосе короля слышалось беспокойство, которое он зачем-то пытался скрывать.

— Ты же его знаешь. Если Ловин должен был что-то сделать, помрет, но поручение выполнит, — горько усмехнулся Клод. — Ему бы из Аквиля сразу сюда ехать, но нет же… Конечно, теперь ему плохо. Столько крови потерял, да еще дорога… Слышал бы ты, как Ирла его чихвостила пока перевязывала…

— От меня ему тоже достанется, — хмуро заверил король. — Из-за чего была ссора?

— А вот тут интересней, — вздохнул Клод. — Ловин говорит, что искали именно его. У «Воронов» было довольно точное описание внешности и одежды. И первый раз за эти годы стража обратила внимание на заплатку. Правда, не провела параллелей с другими «лоскутниками».

— Это хорошо, — мрачно заметил Ромэр. — В какой связи тогда упомянули заплату?

— Только как деталь одежды Ловина, — уверенно ответил адар. Покосившись на меня, продолжил: — У их командира был при себе футляр с бумагами, подписанными Стратегом. В одном документе, судя по дате, отправленном сюда две недели назад, говорится о темноволосом священнике-арданге, который будет в Аквиле в это время. Имя переврано, но в бумаге Ловина назвали бродягой-богословом…

— Даже так? — вопросительно изогнул бровь Ромэр.

Я помнила, что в среде «лоскутников» Ловина знали как богослова странника. Если бы кто-то из своих предал его, то имя и правильная кличка были бы известны отчиму и страже. И дата настораживала… О том, что Ловин будет в эти дни в Аквиле, не знал даже сам служитель. Предположение озвучила раньше, чем успела прикусить язык и не вмешиваться в разговор мужчин:

— Колдун постарался.

Адар промолчал, вопросительно изогнув бровь, смотрел на меня. Ромэр, обдумывая версию, несколько раз кивнул своим мыслям.

— Да, ты права, — признал он через пару минут. — Другого объяснения я не вижу. Зачем им нужен был Ловин?

— В бумаге говорилось, что он причастен к похищению принцессы, — пожал плечами Клод, будто пояснял очевидное.

— Чудесно, — саркастично хмыкнула Летта. Судя по выражению лица, адали собиралась опять завести разговор о моем отъезде. Ведь Ловин, которым так интересовались «Вороны», должен был сопровождать меня. Но выслушивать уговоры Летты я была в ту ночь не намерена. Ромэр тоже. Это чувствовалось по тому, как он расправил плечи, едва заметно изменился, готовясь дать адали вежливый, но категоричный отпор. Клод посмотрел на меня, снова перевел взгляд на племянника и, положив ладонь на руку жены, миролюбиво предложил:

— Давайте ложиться спать. Время уже позднее.

Заснуть не удалось до самого рассвета. Думала об отчиме, о колдуне, о Ловине. Я была уверена, что лишь ворожбой Нурканни объяснялся интерес «Воронов» к служителю. Но не могла понять, почему из всех новых знакомых маг увидел только Ловина.

Возможно, эта история должна была напугать меня, заставить отказаться от задуманного. Но на деле лишь укрепила мою уверенность в правильности принятого решения. Став регентом, я смогу предотвратить войну в Арданге. И Ромэр не потеряет ни родственников, ни друзей.

Я поняла, насколько сильно Ромэр переживал за Ловина, когда на рассвете услышала, что арданг собирается уходить. Не раздумывая долго, встала, накинула халат и вышла проводить Ромэра.

— Извини, не хотел будить, — ответил он на мое приветствие.

— Я не спала, — просто сказала я. — Ты к Ловину?

— Да, — кивнул он, надевая куртку, и добавил, словно оправдываясь: — Мы росли вместе. Он и Кавдар… они мне как братья.

Удивительно, но, кажется, история с Ловином разрушила столь тщательно возводимую Ромэром стену королевского спокойствия. Последние дни даже создавалось ощущение, что Его Величество не испытывал вообще никаких эмоций, так мастерски он их скрывал. И я была рада вновь увидеть не расчетливого политика, а живого человека, искренне переживающего за своих близких. Хотелось надеяться, что он так же волнуется за меня, ведь по его собственному признанию я стала ему родной. Жаль только, что истинные чувства Ромэр никак не проявлял внешне. Поэтому приходилось довольствоваться отголосками его тепла. Порой я напоминала себе цветок, тянущийся к солнцу, неожиданно выглянувшему из-за тучи. Обидно, что солнечных дней было мало…

— Я понимаю, — постаралась, чтобы голос не выдал горечь. — Передавай от меня привет. Пусть выздоравливает.

— Обязательно, спасибо, — он улыбнулся. Чуть растерянно, немного смущенно. Кивнул мне, будто поклонился, и вышел через кухню во двор. Предосторожность, оказавшаяся напрасной. Если тихо двигающийся засов кухонной двери никого не разбудил, то скрип калитки не остался незамеченным. Слышала, как кто-то из хозяев встал, сделал шаг к окну и снова вернулся в кровать. Я также возвратилась в свою комнатушку, но больше не ложилась.

Ромэр пришел как раз к завтраку. Настроение арданга заметно улучшилось, и его оценка состояния Ловина («Лучше, чем я опасался») мне понравилась.

Случившееся с Ловином повлияло на Ромэра больше, чем он готов был признать. Жестокое напоминание о том, что расставание на несколько дней может стать разлукой навсегда изменила отношение Ромэра ко мне. Король-политик отошел на второй план, дав мне возможность побыть перед отъездом в обществе ставшего родным человека. Я старалась сохранить в памяти каждую минуту. Любовалась теплом улыбки, слушала низкий мелодичный голос, ловила взгляд серо-голубых глаз. Мне казалось, что в эти дни Ромэр из рода Тарлан, второй король Арданга, позволил себе быть просто человеком. Каждая черта характера оттеняла другую, показывая истинный образ моего любимого. Величественного и улыбчивого, гордого и ласкового, доброго и властного, расчетливого, умного и предупредительного.

Я понимала, что чем больше общаюсь с таким Ромэром, тем сложней мне будет его разлюбить. Но в те дни, когда каждая минута отдавала горечью грядущей потери, а сердце радовалось даже одной возможности быть рядом с любимым, мне было все равно. Знала, что от любви мне останутся лишь воспоминания, и хотела, чтобы их было больше…

Семь дней до отъезда.

Новости, переданные Ловином Ромэру, мне не нравились, только лишний раз подтвердили правильность решения. Конфликт между братом и Дор-Марвэном вышел на новый виток. Теперь Брэм играл с огнем.

Первые две недели после Совета Брэм держался с отчимом холодно, но вежливо. Казалось, брат действительно думал, что после его обвинений на заседании Совета ситуация может измениться. Понимаю, Брэм переживал за меня и надеялся получить хоть какую-то ясность, определенность. Надежда не оправдалась, а брат зачастую болезненно реагировал на разочарования и искал возможность испортить жизнь тому, кого считал виноватым. Поэтому у меня возникло ощущение, что брат намеренно провоцировал Дор-Марвэна. Что было крайне опасно, — Стратег всегда мстил тем, кто уязвлял его самолюбие. А советники Брэма по какой-то причине не останавливали брата. Либо не хотели, либо не имели на него достаточного влияния.

Отношения между королем и регентом с каждым днем становились все напряженней. Брэм не стеснялся показывать Дор-Марвэну свою неприязнь даже на официальных приемах. Со свойственным ему упрямством при любой встрече напоминал отчиму, что тот потерял доверие короля. Ведь Стратег не вернул принцессу во дворец и не предоставил никаких доказательств своей непричастности к ее исчезновению. Если вначале отчим не проявлял даже раздражения, то в последнее время выдержка все чаще изменяла ему, настолько явно бесила его ситуация. По слухам он даже швырнул в закрывшуюся за Брэмом дверь книжку. Возможно, такое проявление слабости, бессильной ярости Дор-Марвэна должно было меня порадовать, но на деле испугало. Сомнений в том, что следующую попытку устранить Брэма предпримет Стратег, а не кто-то из его инициативных, но неумелых приспешников, не было. И я прекрасно понимала, что в таком случае шансов выжить у брата останется мало.

Дразня Дор-Марвэна, Брэм ходил по краю, а остановить его было некому.

Кроме конфликта с королем у отчима появились и другие поводы для беспокойства. Некоторые семейства, раньше поддерживавшие Стратега, перестали быть ему опорой на заседаниях Совета. Не примыкали к Брэму и его сторонникам, но откладывали решение выдвинутых на обсуждение вопросов на более поздние сроки. Два заседания Совета стали просто тратой времени. Ведь даже пустячные проблемы не были решены. А все из-за «недостатка объективных сведений».

Так же маркиз сообщал сыну, что отстранить Дор-Марвэна, лишить его права оставаться регентом не так просто, как могло показаться. Одного приказа несовершеннолетнего короля было, разумеется, недостаточно. Суд, законный способ лишить Стратега власти, требовал много времени. Мысли об убийстве так же довольно часто возникали в головах придворных, но еще не обрели достаточной силы, чтобы превратиться в полноценный заговор. В то же время мелкие ссоры на ровном месте между сторонниками Брэма и Дор-Марвэна возникали все чаще.

Я понимала, что короткие письма маркиза Леску сыну не отражали ситуацию полностью. Вспоминала настроения при дворе, когда вскрылся заговор герцога Ралийского, маминого кузена, посягавшего на трон. Многие семьи до сих пор если не враждовали, то и не поддерживали отношений. Я осознавала, что мое скорейшее вмешательство необходимо. И считала дни до возвращения в Ольфенбах.

Два дня до отъезда.

В гости зашел Ловин. Он чувствовал себя хорошо, быстро поправлялся. Это радовало. Ловин много значил и для Ромэра, и для меня… Даже о возможности потерять друга думать не хотелось. А судя по записке Ирлы, ранения Ловина были серьезными. Это ужасно, когда для мужчины не существует «не могу», когда его жизнью управляет только «я должен». Не вернувшись в Челна после стычки с «Воронами», а продолжая выполнять поручение Ромэра, Ловин действительно мог умереть…

Поразмыслив над моим предположением, служитель пришел к выводу, что других информаторов кроме Нурканни, у стражи не было. В любом другом случае сведения «Воронов» о смутьяне-священнике были бы полней и правильней.

Странно, но Ловин серьезно полагал, что я способна отказаться от поездки. Его удивление граничило с восхищением, но все же он попытался меня отговорить. Разумеется, безуспешно. Ромэр не участвовал в разговоре и старался на меня не смотреть. Повторяя уже в который раз свои аргументы, украдкой поглядывала на арданга, прижавшего к груди ладонь с растопыренными пальцами. Он снова стал далеким и чужим, снова отгородился от всего мира. Я почувствовала себя брошенной, одинокой, как никогда прежде. Его молчание ранило, было даже в чем-то оскорбительным. Я хотела, чтобы бесстрастный и, к сожалению, равнодушный Ромэр вмешался, высказал, наконец, свое отношение к моему решению.

Но он молчал, словно этот вопрос его совершенно не интересовал. И каждая минута его молчания убеждала меня в верности выбора.

Я сдерживала слезы горечи и обиды, вежливо улыбалась Ловину, стараясь оставаться внешне невозмутимой и спокойной. Не показать непозволительную для девушки королевской крови слабость. Осознав мою решимость и непреклонность, служитель отступился.

Ловин задержался ненадолго. Кажется, он заходил только с одной целью — постараться разубедить меня в необходимости ехать.

Напрасно. Выбор был давно сделан, а Ромэр в который раз подтвердил его правильность. И даже Летта, воспользовавшаяся первой вечерней отлучкой племянника со дня совета князей, чтобы в последний момент постараться меня остановить, не могла повлиять ни на что.

День перед отъездом.

После завтрака я складывала сумку, проверяла по списку, не забыла ли что-нибудь. Конечно, волновалась, не могла спать, с трудом сдерживала нервную дрожь. Но рядом с Ромэром мне становилось легче. Тепло его улыбки и мягкость взгляда в который раз оказались лучшими лекарствами от волнения. Ромэр держался спокойно, излучал уверенность. В тот день он часто отступал от принятых в Арданге норм поведения с незамужней девушкой. Но я так волновалась, что поняла это значительно позже. Через несколько дней. Вспомнила руку Ромэра на своей, раздобытую ардангом бутылку «Ласковой девы», единственного вина, которое мне не казалось крепким. Вспомнила, как пару раз после имени, Ромэр сказал «милая»… Явно подражая Летте, желая меня успокоить. Я знала, что, произнося шаролезские «любимая», «дорогая» и прочие, он не вкладывал в них тот смысл, который должны были отражать эти слова. Для него истинное значение они обретали только сказанные на ардангском.

В тот день не было ни посетителей, ни разговоров о восстании и делах Шаролеза. Последний день полностью посвятили семье. Мы болтали о пустяках, разговаривали на ардангском, пекли шедай и лепешки мне в дорогу.

— Знаешь, есть такой обычай, — вымешивая на столе тесто, сказала адали, — когда пекут хлеб в дорогу, загадывают пожелание для путника. Купцу желают удачной торговли, его охранникам — спокойной дороги, любимому — скорейшего возвращения, моряку — моря без штормов и туманов. Выбирают то, что важней.

— Выбирают? — удивилась я. — А все сразу пожелать нельзя?

Летта усмехнулась, качнула головой.

— Нет. Такой обычай, только одно пожелание, — встретившись со мной взглядом, продолжила. — Я желаю тебе стать счастливой. И очень надеюсь, что это сбудется.

Летта говорила искренне, в ее глазах блестели слезы, а взгляд отражал горечь. Я тоже боялась за адали, за адара, мне тоже было больно расставаться с ними. Поэтому не нашлась с ответом, порывисто вскочив, обняла Летту. Прижавшись щекой к ее щеке, не удержалась и расплакалась, закусив губу. Летта, стиснувшая меня в объятиях, тихо всхлипывала.

В тот день решили ложиться спать рано. Мы с Ромэром собирались выходить на рассвете. Он хотел проводить меня до дома Варлина, по дороге встретить телохранителей. Вечером, уделив меньше получаса повторению некоторых моментов легенды-объяснения моего путешествия с Ловином, будто совсем забыли о титулах, положении, обязанностях, долге. Адали и адар рассказывали разные веселые истории, Ромэр, казавшийся необыкновенно родным, сидел рядом за столом, положив руку мне на запястье. Он был немногословен, хотя, возможно, у меня просто сложилось такое впечатление. Ведь от переживаний смысл бесед иногда безнадежно ускользал от меня. Оставалось лишь звучание переплетающихся в разговоре голосов. Успокоиться не получалось, от волнения я была сама не своя и скрыть это, как ни старалась, не смогла. Но никому и в голову не приходило делать акцент на моей невнимательности и незначительном участии в беседе. Напротив, собеседники были милы, предупредительны. И я долго еще вспоминала последние часы, проведенные в этом доме, с нежностью и теплом.

Клод и Летта поднялись к себе. Ромэр купался за стенкой. Я, набросив легкое одеяло, лежала в своей комнатушке и пыталась заснуть. Напрасные усилия… Слышала, как Ромэр вернулся в гостиную, как скрипнул под весом арданга диван. По тени видела, что Ромэр протянул руку, погасил лампу…

Приятный сгущающийся полумрак летнего вечера, редкие пересвисты птиц за окном, далекий звон часов на ратуше. Десять. Даже жаль, что легкий хмель после бокала «Ласковой девы» так быстро выветрился. Возможно, он помог бы мне заснуть. Я знала, что нужно отдохнуть, потому что иначе целый день в седле не выдержу, но сон не шел. Оттого только больше волновалась и чуть не подпрыгнула в постели, когда услышала стук о косяк закрытого занавеской дверного проема.

— Нэйла, ты не спишь? — едва слышным шепотом спросил Ромэр.

— Нет, не сплю. Заходи.

Он откинул занавеску и вошел, доставая из-за спины лампу. Поставив светильник на стол, хотел сесть на пол рядом с кроватью. Но я остановила арданга жестом. Отодвинувшись к стене и похлопав по освободившемуся месту на кровати, пригласила Ромэра сесть рядом со мной. Он усмехнулся, легко качнул головой, но занял предложенное место, никак не прокомментировав очередное нарушение мной правил этикета. Не только ардангского, но и шаролезского.

— Я почему-то так и думал, что ты не сможешь заснуть.

В свете лампы волосы Ромэра казались медово-золотыми, а черты лица мягкими. Ласковая улыбка, игравшая на красиво очерченных губах, тепло взгляда серо-голубых глаз… Я молчала и любовалась Ромэром, человеком, которого полюбила. Человеком, которого завтра оставлю. Возможно, никогда больше не увижу. Ведь наиболее вероятный вариант нашего общения — государственные пакты и договоры. Учитывая само существование Дор-Марвэна и его приспешников, не могла представить себе короля Арданга, решившегося на визит в столицу Шаролеза.

Под моим взглядом Ромэр заметно смутился, отвел глаза. Его рука знакомо потянулась к груди, прикрыть клеймо. Меня этот жест с некоторых пор раздражал. Поэтому я поймала ладонь Ромэра и шепнула:

— Не нужно. Не со мной.

Он бросил на меня короткий взгляд, выражение которого не смогла понять. Тут же улыбнулся, склонил голову в подобии поклона.

— Прости, больше не повторится.

Я хмыкнула. Да, он прав. Не будет возможности. Скорей всего, мы больше никогда не увидимся. Не знаю, о чем подумал помрачневший Ромэр, возможно, о том же. Но он заставил себя удержать улыбку, даже тон почти не изменился.

— Я уверен, что все будет хорошо. Небеса на нашей стороне.

— Хочется в это верить.

Кажется, Ромэр посчитал эту тему слишком грустной, потому что поспешно перевел беседу в другое русло. Передал привет от Дайри, которую видел в то утро, проведывая Ловина. Девочка не знала, что я уезжаю на рассвете. Маленькая сваха наверняка очень расстроится, узнав, что ее ученица уехала. Разговор плавно перешел на учителя Ловина, на какие-то поучения, легенды Арданга…

Мы разговаривали о разных мелочах, несущественных вещах, которые и не упомнить. Не знаю даже, почему Ромэр зашел ко мне той ночью. Я не спрашивала. В тот момент это было и неважно. Радовалась возможности слушать его голос, видеть улыбку во взгляде… Мне было так хорошо в ту ночь, так светло и легко рядом с ним, что тревоги отступили, волнение ушло. Не заметила, как начала засыпать. Последнее, что помню, — тихий голос Ромэра, сказавшего на ардангском простую, но ставшую такой важной для меня фразу.

— Спокойной ночи, Нэйла.

Прощание с Клодом и Леттой было ожидаемо болезненным. Адали плакала, не таясь, не пытаясь даже хоть как-то скрыть чувства. Хоть адар и вел себя значительно сдержанней жены, видно было, что деловое спокойствие дается ему нелегко. Он даже отступил от норм поведения с незамужней девушкой, — обнял меня и поцеловал в лоб.

— Пусть хранит тебя Защитник, — пробормотал Клод, отстранившись. Такие слова не удивили. Я уже знала, что арданги считают Секелая своим покровителем.

Летта, обнявшая и поцеловавшая меня в обе щеки на прощание, плакала, повторяя слова мужа.

Знала, что расставаться с этими ставшими мне родными людьми будет тяжело. Так же больно, как с братьями и кормилицей. Но я сохранила видимость спокойствия тогда и удержалась от слез в доме Клода. Знала, что самое трудное еще впереди.

Несколько недель назад, уезжая с Ромэром в Тарлан, мы крались утром по городу, опасаясь встретить стражников. Теперь король Арданга был совершенно уверен в том, что никто из «Воронов» ему на пути не попадется. Он говорил раньше, что улицы, по которым мы собирались пройти, будут охранять. И я не удивилась, заметив по дороге к дому Варлина десятка четыре мужчин. Они стояли в арках, просто на улицах. Трудно сказать, что отличало воинов от обыкновенных прохожих, появившихся с восходом. Точно не оружие. Ведь именно его я не заметила, хотя это не означает, что его не было. Когда мы прошли около половины пути, появились мои телохранители. Не говоря ни слова, Вел и Садор пошли за нами, держась всего на пару шагов позади.

Варлин ждал нас и на стук открыл сразу. Ромэр пропустил меня вперед в отделанную деревянными панелями прихожую. Тот же дом, тот же улыбчивый хозяин, та же радушная Ирла. Традиционное приглашение на завтрак, тонкий аромат пряностей и карамели. Но все было иным. И то, что прежде подчеркивало радость встречи, теперь усиливало боль разлуки.

Как и в тот раз, мы согласились выпить чаю с хозяевами. Ловин общался с воинами, судя по разговорам, они были давно знакомы. Ирла сожалела, что Дайри не может со мной проститься. Говорила, что девочка очень привязалась ко мне и, несомненно, будет скучать. Я тоже тепло относилась к Дайри и жалела, что не увидела ее перед отъездом. Но прощания с непосредственным искренним ребенком я в то утро не выдержала бы. Разговор отвлекал меня, но все же заметила, как Варлин, склонившись к Ромэру, шепнул: «Зря». Одно короткое емкое слово… Ромэр хотел возразить, но только вздохнул и отвернулся от хозяина.

Раннее чаепитие, — короткая передышка перед дорогой, — близилось к завершению, а я не находила слов, чтобы попросить всех оставить нас с Ромэром наедине. К счастью, сам арданг попросил Варлина о том же.

— Нам с Нэйлой нужно поговорить, — голос короля говорил, что беседа будет исключительно деловой.

— Разумеется, — кивнул хозяин, вставая, жестом пригласив нас следовать за собой.

— Спасибо, — вежливо, даже несколько чопорно поблагодарил арданг, вставая и подавая мне руку.

Комната, в которую нас пригласил Варлин, была небольшой и уютной. Лучи давно вставшего солнца золотили выкрашенные светлой краской стены, поблескивали на рамах картин. Ромэр осторожно и тихо притворил за нами дверь, повернулся и посмотрел на меня. Мы довольно долго молчали. Я не находила слов, не могла оторвать взгляд от лица любимого. Он, кажется, тоже не знал, как начать.

— Нэйла, — голос Ромэра прозвучал глухо. — Словами не высказать, как трудно мне было принять твое решение. Но, понимая, что на твоем месте поступил бы так же, осознавал, что не вправе просить тебя остаться.

Я усмехнулась и, не выдержав, призналась:

— Если кто и имел право просить меня о подобном, то только ты.

Взгляд серо-голубых глаз любимого на мгновение изменилось, но выражение я понять не смогла.

— Но теперь поздно что-либо менять. Решение принято…

— Да, — чуть помедлив, согласился он. — Я желаю тебе удачи, спокойной дороги и Его покровительства.

— Спасибо, — заставила себя улыбнуться, хотя на самом деле с трудом сдерживала слезы, а потому говорила медленно. Голос не слушался, дрожал. — Я буду молить небо за тебя… И очень прошу, не рискуй собой. Даже если будет серьезная причина.

Его губы дрогнули в усмешке:

— Мой выбор тоже сделан. И мне тоже поздно что-либо менять.

— Понимаю, — кивнула я, закусила губу, чтобы только не расплакаться.

Он замолчал, отвел глаза, но быстро собрался с мыслями и снова посмотрел на меня. Его голос звучал уверено, твердо.

— Хочу, чтобы ты знала. Я тебе очень благодарен за все. Я счастлив, что судьба свела меня с тобой, что мне выпал шанс узнать тебя так близко. Что мне повезло провести с тобой так много времени.

Да, я уже слышала, что чувство, которое он ко мне испытывает, называется благодарностью… Слышала, но даже в тот момент надеялась на что-то… Смахнув скользнувшую по щеке слезу, все же решилась. Ведь это была последняя возможность показать ему хоть малую часть своего чувства. Не опасаться неловких моментов, сочувственных взглядов искоса или искреннего недоумения в связи с завуалированным признанием.

— Ромэр, не знаю, когда мы еще увидимся и встретимся ли… Но я тоже благодарна судьбе за… знакомство с тобой. И я желаю тебе счастья, — дрожащей рукой вынув из кармана юбки перстень отца, продолжила: — И хочу сделать тебе подарок. Чтобы ты хоть изредка вспоминал меня.

— Тебя не забудешь, — прошептал Ромэр, глядя мне в глаза и не обращая внимания на кольцо в моей руке. — Я тоже хочу сделать тебе подарок на память. И попросить о том же. Вспоминай меня, пожалуйста.

В ответ я только кивнула. Ни сил, ни способности что-либо сказать не осталось. Чувствовала, как по щекам бегут слезы, как колотится разрывающееся на куски сердце… Ромэр улыбнулся. Ласково, ободряюще, виновато. И на мгновение отвел взгляд.

— Нэйла, — в серо-голубых глазах любимого отразилось неподдельное удивление. — Очень… интересный подарок.

Я кивнула, вытерла неуместные слезы, пытаясь взять себя в руки. И пояснила:

— Перстень отца, — прозвучало как-то сухо. Я постаралась исправить впечатление, но из-за смущения мне это, кажется, не удалось. — Хотя правильней, перстень Кираоса… Отец его любил, носил часто… Он отдал мне его незадолго до последнего похода. Пожалуйста, прими его. Надеюсь, что это кольцо станет тебе оберегом.

— Боюсь, никакие слова благодарности не смогут отразить мои чувства, — вдохнул Ромэр, взяв меня за руку. — Это воистину бесценный подарок. И я буду хранить его. Но и ты прими мой, мне эта вещь не менее дорога…

С этими словами он надел мне на безымянный палец кольцо. Аккуратное красивое золотое с прозрачным сиреневым камнем. Я смотрела на кольца, как завороженная. Аметист на пальце мягко поблескивал в утренних лучах, словно подмигивая аметисту на ладони.

— Кольцо матери, — почему-то шепотом объяснил Ромэр. — Точнее, кольцо Тарлан.

Как во сне, не до конца осознавая, что делаю, уверенно взяла руку Ромэра и надела ему на безымянный палец перстень отца.

Вновь встретившись взглядом с Ромэром, не удержалась и обняла любимого. Спрятавшись в уютном тепле его рук, беззвучно плакала. Он обнимал меня нежно, бережно, положив одну ладонь мне на голову, касаясь щекой виска.

Мы долго стояли, обнявшись. Долго. Жаль, что не вечность. В соседней комнате из-за стола вставали люди, тихо отодвигая стулья. Заставила себя отстраниться, выпустить из рук Ромэра.

— Мне пора уходить, — прошептала я, вглядываясь в лицо любимого.

Он кивнул и не ответил. Слышала, как в коридоре поскрипывали половицы, — хозяева и воины спускались в подвал. Последние минуты рядом с Ромэром. Последняя возможность показать, насколько он мне дорог, что значит для меня… Я знала только один способ это сделать. Взяв в ладони лицо Ромэра, привстав на цыпочки, поцеловала в обе щеки. Выражение искренней нежной сестринской любви, допустимое для ардангов лишь в кругу семьи… И нарушение всех мыслимых правил шаролезского этикета, что бы о распущенности наших женщин ни говорили.

Взгляд родных серо-голубых глаз отразил горечь и боль. Порывисто обняв меня, Ромэр шепнул:

— Мне очень жаль, что все так заканчивается.

— Мне тоже, — сглотнув болезненный комок в горле, ответила я.

— Я ничего не могу обещать, — в голосе Ромэра послышалось отчаяние. — Но надеюсь на скорую встречу. Когда наши страны не будут воевать.

Он поцеловал меня в висок, надолго замерев в этой позе. Душа разрывалась на части, каждый удар сердца причинял боль. Но я умудрилась не только перестать плакать, но даже выровнять дыхание. Ромэр тоже взял себя в руки. Ему не удалось снова стать холодным отстраненным королем Арданга, но мы оба были готовы выйти из небольшой уютной комнаты и вежливо проститься друг с другом на людях.

— Я не хочу говорить «Прощай», — он попытался улыбнуться, но получилась лишь горькая усмешка. — Пусть будет «До свидания».

Я кивнула, соглашаясь.

— До свидания, Ромэр.

— До свидания, Нэйла.

До потайного хода добрела, как в тумане. Не помню ни напутственных слов Варлина, ни пожеланий Ирлы. Помню только Ромэра, до последнего момента сжимавшего мою ладонь в своей. Помню лицо любимого, не сказавшего мне больше ни слова. Помню взгляд родных серо-голубых глаз и опустошенность. Словно от меня осталась только оболочка, лишенная души. Неудивительно, ведь моя душа осталась рядом с Ромэром…

Первая половина дня до полуденного привала осталась в памяти размытым пятном. Мы ехали какими-то окольными путями через реденькие рощи. Ни Ловин, ни воины со мной не заговаривали. А мне не приходило в голову укорять их за молчаливость. Прощание с Ромэром причинило больше боли, чем я предполагала, хотя заранее знала, что будет нелегко. Думаю, сильней всего ранила глупая, наивная несбывшаяся надежда, что услышу от Ромэра не подтверждение благодарности, а другие слова…

Я вспоминала каждую деталь последнего разговора с любимым, и мне становилось все трудней сдерживать слезы. Почему-то винила в этом кольцо Тарлан. Красивое украшение, великолепный камень, наверное, единственная вещь, оставшаяся Ромэру после матери. Я была благодарна за подарок, которым не могла налюбоваться, но совпадение ошеломляло. Отдать кольцо с аметистом, чтобы получить такое же!

Наш обмен подарками не остался незамеченным. Если воины на привале изредка косились в сторону кольца, но вели себя лишь еще почтительней, чем прежде, то Ловин посчитал возможным завести со мной полушепотом разговор на эту тему. Конечно, благодарности за то, что духовник тревожил свежую рану, я не испытала.

— Признаться, увидев у тебя на пальце это кольцо, я очень удивился, что мы все же едем в Ольфенбах, — осторожно начал друг.

Я промолчала, вопросительно изогнув бровь, ожидала продолжения.

— Ты, возможно, не знаешь истинной ценности этой вещи, — под моим взглядом Ловин неожиданно смутился и, кажется, сожалел о начатой беседе. — Это кольцо никогда прежде не покидало семью.

— Перстень Кираоса прежде славился тем же, — холодно ответила я, наблюдая, как меняется выражение лица Ловина. Не ошиблась, предположив, что удивленный священник выглядит забавно.

— Ты подарила ему перстень отца? — недоверчиво вглядываясь в меня, переспросил Ловин.

— Да.

В этот момент Ловин, совершенно непохожий внешне на Ромэра, очень живо его напомнил. Выражением глаз. Служитель смотрел на меня, как на святую Агнессу, восхитительно трогательную и прекрасную в своем безумии.

— И после этого мы едем в Ольфенбах? — пробормотал он.

— Да, — подтвердила я, сумев, однако, сдержать непрошеные слезы.

— О, небо, — выдохнул друг, прикрыв пальцами рот и качая головой.

Я отвернулась, не могла смотреть на Ловина — живое воплощение сочувствия.

Ничего не стала объяснять. Не потому, что в то время мне было не до разговоров. Хотя из-за волнения каждое слово давалось с трудом. А потому, что не знала, смогу ли объяснить все.

Моя судьба, судьба принцессы, искусно вырезанной, но ничего не решающей фигуры на доске политической игры, была решена еще до моего рождения. Я — заложница, гарант мира, приз иностранному союзнику или наиболее влиятельному семейству, оказывающему поддержку брату и Короне. И я буду счастлива, если ценой своей свободы и жизни смогу уберечь Шаролез от междоусобицы, от серьезных внутренних конфликтов, зреющих сейчас на почве разногласий Брэма и Стратега. На большее рассчитывать и не приходится. Мне не стать такой правительницей, как мама. Не только потому, что не обладаю достаточной силой, знаниями, умениями, но и потому что лишена поддержки. Конечно, обещания князей и Ромэра помогать мне могли вселять хоть какую-то надежду. Но нужно было объективно признать, что ни Ромэр, ни князья сами не обладали мощью. Ни военной, ни политической. Нужно было ждать того момента, когда свободный Арданг сможет стать мне опорой.

Достойная поддержка для принцессы — это не пять тысяч повстанцев, не имеющих должного вооружения, обмундирования и военной подготовки. При хорошем планировании восстания этих людей хватит, чтобы осуществить переворот, захватить власть в Арданге. Но достанет ли этим людям сил, чтобы удержать свою независимость?

Достойная поддержка для принцессы — это не разоренная страна, озабоченная своим собственным выживанием.

Достойная поддержка для принцессы — это не прятавшиеся многие годы в подполье князья, не обладающие связями с шаролезскими аристократами. Не король, не имеющий признания прочих правителей, веса на чашах политических весов.

Чтобы Арданг стал мне достойной поддержкой, нужно время. Которого нет.

И я отлично понимала, зачем возвращаюсь в Ольфенбах. Чтобы остановить Брэма, начавшего делать опасные глупости. Чтобы стать женой или невесткой сильнейшему соратнику, чтобы с пользой для Короны продать единственное свое достояние. Себя. Это только звучит красиво «постараюсь стать регентом», на деле меня, с большой долей вероятности, ждет регентство на бумаге. Я не в том положении, чтобы пытаться диктовать кому-либо свою волю. Потому моя судьба — быть лишь вывеской, ширмой для настоящих правителей — Леску, Керна, Ронта и прочих. Что, учитывая военную и политическую силу этих людей и их не желание избавляться от Брэма, не так и плохо. Брат нужен им живым и спокойным, значит, послушным. Несовершеннолетний король выгодней и безопасней для политики, чем новый король, получивший трон после смутного времени. Смута никому не нужна, она вредит торговле, разоряет страну, выжигает поля. Новый король, а после войны им может стать только сильный опытный военный, будет проводить свою политику, продвигать своих ставленников. Такой король не всем удобен, потому что его действия трудней предсказать, на решения сложней влиять.

Конечно, мне горько было осознавать истинную роль брата, свое предназначение. Но даже пытаться обмануть себя не считала разумным. Лишь благодарила судьбу за то, что Ромэр не полюбил меня. Не пришлось делать выбор между судьбой влюбленной и любимой женщины и долгом принцессы Шаролеза. Потому что, боюсь, даже в такой ситуации я все же выбрала бы долг.

Аметист блеснул, преломив солнечный луч. Я накрыла кольцо ладонью. Семейная драгоценность Тарлан… Перед глазами снова возник образ русоволосого мужчины с мягким взглядом серо-голубых глаз. Но я постаралась думать о Ромэре только как о политике, только как о короле Арданга. Я понимала, что избавиться от любви к этому человеку вряд ли смогу, но знала, что моим мужем ради сохранения множества жизней и судеб станет другой…