Тяжесть короны (СИ)

35

Ни ночь, ни день не принесли желанного облегчения. Напротив. Чем больше солнце склонялось к закату, тем меньше оставалось моих собственных мыслей и чувств, тем сильней периат привязывал меня к Стратегу. Все воспоминания стерлись, заменившись образами из прошлого Дор-Марвэна. Даже видела его глазами.

Когда стемнело, я сдалась.

Совсем.

Теперь, когда и Брэм от меня отвернулся, смысла в борьбе с амулетом не было никакого. Только надеялась, что конец наступит скоро.

День выдался пасмурный, а после захода солнца стало прохладно. Настолько, что закрыла окно в спальне, задернула тяжелые шторы. Забравшись в кресло, потянула на себя плед. Если раньше, когда позволяла себе запереться ото всех, читала, то теперь бездумно смотрела на танцующий огонек в светильнике. Казалось, провела так несколько часов, постепенно обретая способность думать, вызывать себе в утешение воспоминания. Догадалась, что Стратег заснул, ослабив на время свое влияние.

Я тоже долго не спала и чувствовала себя ужасно. Встала, собиралась выкупаться. Подошла к комоду, взяла ночную рубашку. Выдвижной ящик закрылся с глухим стуком. Неожиданно звук повторился, словно эхом отразился от окна. Замерла в тишине, пытаясь угомонить затрепетавшее сердце. Чудились шорохи за окном. Медленно повернулась, испугавшись, что мне не кажется. По спине пробежал холодок, не смогла сдержать нервную дрожь.

Долгая минута полной тишины. Я выдохнула с облегчением, назвала себя трусихой, испугавшейся ветра, но в следующий момент едва удержалась на ногах. Ошибки быть не могло, слишком громко и отчетливо прозвучал стук.

Тук-тук. Тук-тук.

Ро-мэр Тар-лан.

Я не помню, как подошла к окну, как отдернула шторы, как распахнула створки. С подоконника в комнату соскользнул Ромэр, быстрым движением задернул шторы и повернулся ко мне. Он был серьезен, решителен, только легкий намек на улыбку и тепло во взгляде показывали, что Ромэр счастлив меня видеть. Я знала его таким. Я любила его таким.

Ромэр не мог быть в Шаролезе, не мог быть в Ольфенбахе. Ему нечего было делать в моей башне. Но он стоял передо мной, и я верила глазам. Они прежде меня не подводили. Правда, сделала неутешительный вывод: решила, что у меня бред.

Видение ласково улыбнулось, распахнуло руки, собираясь обнять. Медальон тонкой иглой насквозь пронзил сердце, из-за обжигающей боли непроизвольно отшатнулась. На губах воображаемого Ромэра все еще была улыбка, но теперь она казалась потухшей, безжизненной. Во взгляде серо-голубых глаз любимого появилось разочарование, сменившееся отстраненностью.

Я заставила себя не подчиняться медальону. Сердце горело, каждый вздох причинял боль, — периат пытался принудить меня кричать, звать на помощь. Из последних сил сопротивлялась, не отводя взгляда от лица любимого. А Ромэр менялся в лице, на глазах становился чужим и далеким. Казалось, что черты его меняются, становятся резче, жестче. Не в силах наблюдать эти перемены, отвернулась, старясь сосредоточиться на своей протянутой к призраку руке. Представляла, как прикасаюсь к фантому, как мои пальцы проходят сквозь него, разрушая драгоценную иллюзию… Странная смесь чувств. Боялась, что видение растает, и хотела этого.

Я ведь твердо знала одно: Ромэра не должно быть в моей башне. Он должен быть в Арданге, среди своих людей. В безопасности.

Но пальцы не прошли сквозь иллюзию, плод моего воображения оказался реальностью. Кажется, на осознание этого ушло несколько минут.

— Господи, Ромэр… ты настоящий, — в сдавленном от бегущих по щекам слез голосе явственно слышались упрек и страх. Вымораживающий до костей ужас за жизнь любимого. С трудом преодолела оцепенение, встретилась взглядом с серо-голубыми глазами, вновь увидела в них тепло и нежность. Ромэр не ответил, просто обнял. Обхватив его обеими руками, плакала, пряча лицо у него на груди. Ладонь любимого на моей голове, его щека прижимается к моему виску, ощущение защищенности, словно Ромэр закрыл меня собой от всего мира… Всего несколько минут, но как мне хотелось, чтобы они длились вечность.

— Нэйла… — шепнул любимый, не выпуская из объятий и не отстраняясь. — Нэйла, у нас не так много времени. Ночь уходит.

— Не так много времени на что? — не находя в себе сил разжать руки, отодвинуться, заглянуть Ромэру в лицо, спросила я.

— На то, чтобы сбежать отсюда снова, — в его голосе слышалась улыбка. Мне поясняли очевидное.

Периат заставил меня вывернуться из рук Ромэра и отрезать четко и уверенно:

— Нет.

Удивленный Ромэр не успел и слова сказать, а медальон продолжал распоряжаться мной. Моим голосом, лицом, моей жизнью.

— Если ты приехал ради этого, — слова прозвучали неприязненно, а губы исказила злая усмешка, — то должна разочаровать. Второй раз я одну и ту же ошибку не совершаю! Никуда я не побегу!

— Нэйла, я лишь хочу помочь тебе, — пробормотал Ромэр, не ожидавший такой резкой перемены поведения.

— Ах, ты помочь хотел, — в голосе появилась насмешка. — Успокою. Ты мне помочь не можешь!

К сожалению, это была правда. Ромэр не знал о медальоне, не знал, что колдовство Нурканни убивает меня. И, соответственно, не мог снять с меня эту проклятую вещь. Ромэр отступил на шаг.

— Нэйла, я приехал только ради тебя… — пробормотал он, вглядываясь в мое лицо. — И я могу помочь! Побег — это выход, — с каждым мгновением он говорил напористей, тверже. — Ты снова обретешь свободу. Сможешь сама все за себя решать. Рассказать людям правду. Сделать то, что хотела, что удалось бы, не попади ты в руки не просто «Ястребов», а людей Стратега.

Я молчала, противилась приказу амулета немедленно вызвать стражу, ведь шнурок колокольчика был близко, всего в двух шагах. После бессонных ночей и постоянной пытки периата безволия, не представляла, насколько хватит моих сил.

— Любой понимает, ты поддерживаешь Стратега только из-за угроз. Когда уйдем отсюда, я смогу защитить тебя. Смогу устранить Стратега. Он не будет больше опасен ни тебе, ни Брэму!

Он был убедителен, я понимала, что Ромэр в чем-то прав. Что у него был план, как избавиться от Дор-Марвэна и без решения Брэма. Но не могла даже сказать Ромэру, что Стратег за решеткой, что брат обвинил отчима в государственной измене. Я вообще потеряла возможность хоть что-нибудь говорить. Было больно дышать, каждый удар сердца был мучителен, а еще сковывал леденящий душу страх. Страх за Ромэра, за короля Арданга, которого могли видеть на фоне освещенного окна стражники, приставленные виконтом. Боялась, что не выдержу и, подчиняясь периату, сама позову охрану, обрекая любимого на новое заключение и смерть. Я как завороженная смотрела в серо-голубые глаза Ромэра и не могла ни отвести взгляд, ни заговорить. Он ободряюще улыбнулся:

— Не бойся, мы снова вместе. У нас все получится.

«У нас»… Эти слова придали мне сил, я смогла побороть медальон и сказать то, что было на тот момент важней всего:

— Уходи немедленно… Умоляю, уходи.

— Я никуда без тебя не пойду! — с жаром выпалил Ромэр.

— Я не вынесу, если тебя поймают из-за меня. Уходи скорее.

Услышав в моем голосе неподдельный страх, Ромэр ласково улыбнулся:

— Только с тобой.

Он хотел взять меня за руку, но периат не допустил. Я отпрянула на шаг, а медальон заявил моим голосом:

— Не смей! Я остаюсь здесь!

Периат был зол, потому что не мог полностью подчинить меня себе. Эта злость проявилась в голосе, в выражении моего лица, во взгляде. Еще одна резкая перемена настроения, которая удивила любимого, сбила с толку. Ромэр вглядывался в меня так, словно надеялся увидеть намек на шутку или найти объяснение моей неожиданной агрессивности:

— Я не понимаю… — пробормотал он.

— Что же здесь непонятного? — искренне удивился амулет, добавив издевки. — У меня своя жизнь, свои планы. По какому праву ты вообще вмешиваешься?

Казалось, Ромэр ожидал услышать что угодно, но не этот вопрос.

— Я люблю тебя, Нэйла. Неужели это не очевидно?

Признание ошеломило, выбило почву из-под ног. Я смотрела на Ромэра в совершенном замешательстве, не в силах поверить в правдивость сказанных слов. Нет, конечно, в самых смелых мечтах я порой надеялась, что мои чувства взаимны. Но он столько раз подчеркивал, что испытывает только благодарность… Я вглядывалась в него, желая и боясь поверить в услышанное. Глаза Ромэра отражали мягкость, ласку и надежду.

О, Боже, как я была слепа… Верила словам, которые он говорил о своих чувствах другим. Другим, но не мне.

Отвести взгляд от серо-голубых глаз любимого не могла и не хотела. Время словно остановилось. Боль в сердце ослабла, огонь в легких утих, уступив место опьяняющей легкости, искристой и яркой, как солнечный луч, пойманный в аметисте Тарлан. Судьба преподнесла мне прекрасный подарок — любовь Ромэра. Эту величайшую драгоценность, ради которой стоило жить и бороться не только с периатом безволия, со всем миром, если придется.

В серо-голубых глазах была неуверенность, какая-то обреченность, томительное ожидание моих слов. Казалось, Ромэр боялся, его чувство не найдет отклика. Но… как он мог сомневаться в моей любви? Она была видна даже Дайри…

Я шагнула к любимому, вложила ладони в его протянутые ко мне руки. Но не успела ответить.

Шторы за спиной Ромэра всколыхнулись, стукнули створки окна, в комнату, легко перескочив через подоконник, влетел эр Сорэн. Увидев незнакомца в моей спальне, виконт долго не раздумывал. Мгновенно выхватил меч, хотя показалось, эр Сорэн не собирался нападать. Ромэр, проворно отодвинув меня в сторону, одним движением достал из заплечных ножен свой.

Я не могла остановить. Амулет, пронзивший грудь раскаленными иглами, заполнил весь мой мир непереносимой болью. Вцепившись в комод, сквозь кровавый туман и гул бьющегося сердца, различала фигуры сошедшихся в схватке мужчин, удары мечей. Пропустила момент, когда в комнате появился Брэм. Брат тоже обнажил клинок, но ввязываться не спешил, некоторое время наблюдал за боем, стоя у окна, через которое вошел. А потом крикнул:

— Виконт, прекратите!

Удивительно, но эр Сорэн и в этой ситуации выполнил приказ. Поспешно отошел назад, не опуская клинок и настороженно глядя на противника. Ромэр тоже отступил. Бросая напряженные взгляды на виконта и Брэма, подошел к двери и захлопнул ее, повернул в замке ключ.

— Да, Вы правы, — раздраженно прокомментировал Брэм. — Лишние люди нам здесь только помешают.

С этими словами он вложил меч в ножны, повернулся к окну и запер его. Я почувствовала себя в мышеловке, в ловушке. Уверена, Ромэру закрытое окно понравилось не больше.

— С кем имею честь общаться в столь поздний час? — брат держался подчеркнуто вежливо. Как всегда, когда был очень зол. И кулак, который он сжимал и разжимал, выдавал его с головой.

Ромэр не ответил, что было закономерно. Виконт, бросив на меня короткий взгляд, предложил Брэму:

— Может, лучше спросить Ее Высочество, кого она впустила в свою спальню?

На меня брат даже не посмотрел. Я не удивилась, знала, что он никогда не простит меня за молчание. Но в который раз проклинать медальон, разрушивший мою жизнь, сил не было.

— Я предпочту общаться с этим человеком, — процедил Брэм, чуть выпятив челюсть. — Будет хоть какой-то шанс, что мне ответят.

Здесь брат ошибся в предположении. Я отлично знала, если Ромэр решит молчать, то ответов Брэм не услышит никогда. Но объяснять это, разумеется, никому не собиралась. Я должна была спасти Ромэра, хотя бы попытаться.

— Брэм, я тебя умоляю, — борясь с амулетом за каждое слово, попросила я. — Позволь ему уйти.

— Я хочу знать, кто это! — раскричался брат, взмахивая рукой. — Что он здесь делает! Почему у него мой алонский меч! И почему я должен выполнять твою просьбу!

От этого крика звенело в ушах, из раскалывающейся головы улетучились все мысли. А из-за всепоглощающей боли я ответить при всем желании не могла. И очень удивилась, когда брату ответил Ромэр. Его голос звучал совершенно спокойно, словно он разговаривал с Брэмом на посольском приеме. Будто не сжимал в руке обнаженный меч и не видел готового в любой момент напасть виконта.

— Меня зовут Ромэр из рода Тарлан, Ваше Величество. Сожалею, что мы знакомимся в такой ситуации.

Жаль, что туман перед глазами мешал разглядеть лица Брэма и виконта. Догадываюсь, какое удивление могли вызвать слова Ромэра.

— Знаете, сейчас не время для шуток, — раздраженно заметил брат.

— Я и не собирался шутить, — заверил Ромэр.

— Вы хотите убедить меня в том, что король Арданга всего через несколько дней после восстания срывается с места и появляется в Ольфенбахе, в королевском дворце? — Брэм не скрывал сарказма. — Мне такая история кажется бредом сумасшедшего.

— Тем не менее, это правда, — все так же серьезно ответил Ромэр.

Молчание затянулось, тогда виконт решился спросить меня.

— Ваше Высочество, это так?

Я кивнула. Слышала, как перешептывались Брэм и эр Сорэн, но слов не различала.

— Если вы думаете, что мое заключение или даже казнь каким-нибудь образом повлияют на отношения Арданга и Шаролеза, вы заблуждаетесь, — мягко сказал Ромэр.

— Поверьте, я об этом даже и не думал, — отмахнулся Брэм. По жесту поняла, что брат сказал правду. Почему-то это обрадовало. — У меня много других вопросов.

Спокойный тон Ромэра оказывал на брата благотворное влияние. Брэм уже не так злился и казался способным к диалогу.

— Постараюсь на них ответить, — Ромэр спрятал меч в ножны. После небольшой паузы этому примеру последовал и виконт.

— Почему Вы здесь? — спросил Брэм, к моей несказанной радости, добавив: — Ваше Величество.

— Я хочу помочь Вашей сестре, — обращение было Ромэру приятно, но я знала, он не станет заострять на нем внимание.

— Почему Вы думаете, что ей нужна помощь? Ведь она уже дома, в безопасности, — Брэм повел рукой, окидывая взглядом комнату. Но при этом не посмотрел на меня.

— Ее Высочество сильно изменилась, если верить моим осведомителям.

— Любопытно, — хмыкнул брат. — О каких же изменениях Вам рассказали?

— Ее Высочество говорила, что ненавидит Стратега, но после возвращения во всем его поддерживает, — начал перечислять Ромэр. — Даже, насколько мне известно, пыталась помирить вас.

Брэм хмуро кивнул, подтверждая правильность слов. Я молчала, изо всех сил сдерживала навязанные амулетом оправдания.

— Рассказала Совету неправду, повторяя историю Стратега о похищении, которого никогда не было, — продолжал Ромэр.

— Вы утверждаете, что не похищали Нэйлу? — уточнил Брэм. Как мне показалось, только для полноты картины.

— Трудно кого-нибудь похитить, если сам сидишь в тюрьме, — невесело усмехнулся Ромэр.

— Логично, — согласился брат.

— И, как я сейчас вижу, Ее Высочество поссорилась с Вами. А ведь она рискнула жизнью, свободой, но вернулась в Ольфенбах после нападения на Вас, Ваше Величество.

Мягкий упрек Ромэра вынудил Брэма оправдываться:

— Для ссоры были причины.

— Не сомневаюсь, — серьезно ответил Ромэр. — Но я уверен, что виной всему Стратег.

— Да он уже два дня сидит за решеткой! — выпалил Брэм. — Я тоже думал, что он сестре угрожает, шантажирует мной. Но теперь Стратег в тюрьме! Все изменилось, все. Кроме ее молчания!

Брэм не выдержал и стал ходить от окна к двери и обратно. Он знал, что такое поведение выдает растерянность, замешательство, а потому никогда не позволял себе подобного при посторонних. Этому проявлению доверия мое затуманенное болью сознание обрадовалось даже больше, чем обращению «Ваше Величество» к Ромэру.

— У меня такое ощущение, что я не знаю свою сестру вообще! — буркнул Брэм, а у меня создалось впечатление, что он жалуется Ромэру. Любимый промолчал, не считая возможным вмешиваться в ход размышлений Брэма. — Может, Вы знаете ее лучше, может, Вы сможете мне объяснить, что происходит, — вдруг предположил брат, останавливаясь рядом с Ромэром. Не дожидаясь ответа, Брэм продолжил:

— Я просил ее все мне рассказать. Сказал, что пойму, что смогу защитить от Стратега. Она ничего не сказала, — в голосе снова сорвавшегося на крик брата слышались обида и раздражение. — Я избавил нас от Стратега и что слышу в ответ на все вопросы? «Я не могу». Так и я больше не могу объяснять все болезнью или попытками защитить Вас, как думал…

— Болезнью? — бросив на меня полный беспокойства взгляд, перебил Брэма Ромэр.

— Ну да, она как вернулась, так чуть не каждый день обмороки, — скрестив руки на груди, насупился брат.

— Нэйла, как ты? — спросил любимый, подходя ближе.

— Я здорова. Все хорошо, — солгал амулет.

— Ты очень бледная, — подавая мне руку, продолжил Ромэр.

— Все в порядке, правда, — периат изогнул мои губы в успокаивающей улыбке. — Не стоит беспокоиться.

Ромэр нахмурился, не поверил, настоял на том, чтобы я села в кресло.

— Я не мог не заметить кольца, — вдруг заговорил молчавший до того виконт.

— Так случилось, что мы с Ее Высочеством обменялись подарками перед ее отъездом из Арданга. Но понимаю, о чем Вы подумали, — Ромэр улыбнулся. — Мы не женаты. Да и если бы свадьба была в Арданге, то о браке свидетельствовали бы не кольца, а медальоны.

Он вдруг побледнел, отпрянул на шаг и, глядя мне в глаза, повторил шепотом:

— Медальоны…

Ромэр знакомо тряхнул головой, словно отгоняя непрошеную мысль. Но я знала, что догадка была верной. Сердце заколотилось в надежде на избавление, а периат попытался сбить Ромэра, увести разговор в другое русло.

— Но, как вы уже заметили, мы с Ромэром хорошо знакомы, — на губах расцвела ни к чему не обязывающая улыбка. — Даже на «ты». Я рада, что вы познакомились, хотя, конечно, жаль, что таким образом.

Амулет не представлял, как выкручиваться из сложившейся ситуации, а потому заставлял меня говорить ничего не значащие слова. Десятки пустых слов. Я с ужасом понимала, что больше сопротивляться не могла.

— Где колдун? — перебив меня на полуслове, спросил Ромэр, резко обернувшись к Брэму.

— Он уехал. Уже давно, — вопрос брата озадачил. — А что?

— Уверен, он успел напоследок выполнить одну просьбу Стратега, — твердо заявил Ромэр. — Вы не замечали у сестры новое украшение?

Брэм отрицательно покачал головой.

— Золотой продолговатый медальон с двумя алмазами? — не сдавался Ромэр.

— Это старое украшение. Оно принадлежало еще матери, — брат хмурился, все еще не понимая, к чему ведет арданг. — Откуда Вы про него…

Но Ромэр не дослушал:

— Нэйла его раньше носила?

— Нет, — снова покачал головой Брэм. — Причем здесь медальон?

Ромэр не ответил, долго молчал, скрестив руки на груди.

— Вы зря обижаетесь на сестру, — сказал он, наконец. — Она хотела Вам все рассказать, но действительно не могла. И сейчас не может. Всему виной колдовство Нурканни и этот проклятый медальон. Его нужно немедленно снять и уничтожить.

— Нет, — периат заставил меня вскочить, прижать амулет ладонью к груди. — Нет, это память о маме. Я не позволю его уничтожить!

— Боюсь, нужны не только обвинения, но и доказательства, — с сомнением поглядывая то на Ромэра, то на меня, заметил виконт.

— Эта вещь подавляет волю, полностью подчиняет человека. Сопротивляться ему долго невозможно, поверьте, я пробовал, — с жаром заговорил Ромэр. — За попытки неповиновения медальон наказывает очень болезненно. Крайне болезненно. Для человека с сильной волей это страшная пытка, такая, что словами не высказать.

— Что за… глупости, — пробормотал Брэм, бросая на меня испуганные взгляды.

— К сожалению, это правда, — настаивал Ромэр. — Уверен, именно попытки сопротивления медальону вызывали обмороки. Уверен, что именно этот медальон стал причиной смерти королевы. Из разговора колдуна и Стратега я тогда понял, что этот медальон она все время носила.

— Возможно, Вы в чем-то правы, — пробормотал Брэм, внимательно глядя на мою ладонь, скрывавшую медальон.

— Мама действительно носила его всегда, — периат вынуждал меня защищать его. В голосе, в продиктованных словах слышалась паника, с которой амулет реагировал на задумчивость Брэма. — Она просто любила эту вещь!

— Конечно, это само по себе ничего не доказывает, — Брэм все еще колебался. Думаю, на его месте мне бы тоже не хотелось верить в убивающую магию.

— Доказательством будут только слова Нэйлы, когда мы снимем с нее эту вещь! — Ромэру надоела неуверенность брата, бездеятельность виконта и мои попытки оправдать амулет.

И арданг, мгновенно оказавшись рядом, схватился за цепочку медальона и за мои руки. Я выкручивалась, отбивалась, что-то кричала, изо всех сил пыталась не дать Ромэру снять с меня периат. Слышала возмущенные окрики Брэма, чувствовала руки виконта на своем плече, на запястье.

Ощущение было таким, словно я лежала на самом дне глубокого колодца, заполненного камнями и землей. А Ромэр меня вытащил. Я будто впервые смогла свободно вздохнуть. От накатившей слабости ноги подгибались, но меня поддерживала рука любимого. Я чувствовала его тепло, его заботу, его любовь. Весь остальной мир в тот момент не существовал. Открыв глаза, увидела, как Ромэр сдергивает проклятый медальон с моей косы и отбрасывает в сторону. Злость и ненависть к периату безволия, отразившиеся на лице арданга, мгновенно сменились обеспокоенностью, нежностью и надеждой, стоило Ромэру перевести взгляд на меня.

Я смотрела в родные ласковые серо-голубые глаза любимого, пропускала сквозь пальцы русые пряди и плакала от счастья.

— Спасибо. Ты не представляешь, что для меня сделал, — прошептала я.

Он с облегчением выдохнул, на губах расцвела улыбка:

— Я люблю тебя, — прошептал Ромэр, заглядывая мне в глаза.

— И я тебя люблю, — призналась я.

Его губы коснулись моих, благодаря и одновременно награждая за признание первым в моей жизни поцелуем. Я целовала родного, бесконечно любимого, безрассудного арданга, рискнувшего всем ради меня.

Целовала его лицо, мягко касаясь щек ладонями. Он смеялся, обнимая меня, пряча в своих руках от мира. Его тихий смех почти неуловимо изменился, и я знала, что Ромэр счастлив. Совершенно счастлив.

Так же, как я.

— Вам стоит взглянуть на это, Ваше Величество, — раздался голос виконта.

Ромэр повернулся к эр Сорэну, не выпуская меня из объятий. Виконт взял с моего стола нож для очинки пера и, подняв медальон, держал его на вытянутой руке. Брэм, стоящий рядом с наставником, делал вид, что внимательно рассматривает украшение. Но только делал вид, бросая на нас с Ромэром смущенные взгляды. Я знала, что брат стыдится ссоры со мной и чувствует себя неловко. Хоть его вины не было никакой. Напротив, он был удивительно терпелив и внимателен, показывал чудеса выдержки.

— Брэм, — я окликнула брата. Он коротко вздохнул, набрал в грудь воздуха и, посмотрев мне в глаза, собрался заговорить. Я знала, что он злился на себя, что станет извиняться, будто мог хотя бы догадываться о периате. И не дала Брэму сказать и слова: — Спасибо тебе.

Я говорила с чувством, вкладывая в эту фразу всю свою любовь к брату. Он вопросительно поднял брови, но, ошеломленный моей благодарностью, ничего не ответил.

— Я счастлива, что у меня такой брат.

Брэм смутился, покраснел и перевел разговор в другое русло. Правильно. Теперь, когда он знает правду, больше не считает меня врагом, у нас будут возможности и время поговорить наедине. Он кивнул в сторону периата, спросил:

— Что делала эта вещь?

— Это периат безволия. Он заставлял меня во всем подчиняться Стратегу. И убивал меня, потому что я боролась, — честно ответила я. Ромэр чуть крепче прижал меня к себе. А я продолжала: — Когда Стратег велел колдуну надеть на меня медальон, Нурканни предупредил, что я проживу меньше года.

— Но мы сняли медальон! — одновременно перебили меня Ромэр и Брэм.

— И спасли меня, разрушив колдовство. Теперь все будет в порядке, — заверила я, ободряюще улыбнувшись.

— Хвала небесам, — выдохнул Ромэр, поцеловав меня в висок.

— Жаль, некому было снять периат с мамы, — от этой мысли пробрало могильным холодом, и я прильнула к любимому в попытке согреться в его объятиях.

— Не верится, что медальон виноват в ее смерти, — пробормотал Брэм.

— Именно это я хотел показать, — вмешался виконт.

Он пригласил нас подойти к туалетному столику, на котором лежал перевернутый лицевой стороной вниз амулет. В трепещущем свете лампы казалось, что каждый исчерченный незнакомыми символами золотой завиток извивается, как змея. В алмазах неожиданно обнаружилось по одному довольно крупному включению. Это было странно, мне всегда казалось, что в периате камни чистой воды.

— И что мы должны здесь увидеть? — недоуменно уточнил Брэм.

— Сам периат, — спокойно ответил виконт. — Это знак Тираша, которого колдуны Коринея почитают более других Духов.

С этими словами эр Сорэн повернул медальон кончиком ножа против часовой стрелки. Я вздрогнула, не смогла сдержаться. На меня с поверхности стола смотрел амулет. Казалось, что периат переводит взгляд с одного лица на другое, а выражение алмазных глаз в окаймлении золотых век было злым, полным ненависти. И я с ужасом узнала этот хищный взгляд, снившийся мне почти каждую ночь с того часа, когда Нурканни надел на меня периат безволия.

— И вот это, — виконт вновь повернул амулет, указал острием ножа на завитки, окаймляющие нижний алмаз. Вглядевшись в письмена, с ужасом смогла прочесть три имени: «Мильда», «Ромэр» и «Нэйла». Причем наши с мамой имена были написаны на шаролезе, а имя Ромэра — на ардангском. Это открытие тоже заставило меня содрогнуться, — поняла, что Нурканни не мог сделать эти надписи. Он не знал ардангского.

— Это очень древняя вещь, — голос эр Сорэна прозвучал в воцарившейся тишине торжественно и уверенно. — На завитках имена тех, кто когда-либо носил этот периат. А вот эти насечки говорят, что носитель умер от колдовства.

Я, ответив на легкое пожатие Ромэра, вместе с ним и братом просматривала завитки медальона в поисках таких счастливчиков, как мы. Нашла только одного. Среди многих десятков. Брэм, стоящий по правую руку, тоже заметил ужасающее количество насечек и порывисто обнял меня.

Нам не нужны были слова, долгие разговоры наедине, выяснение отношений. Прижимая к себе брата свободной рукой, я знала, что он любил меня, боялся потерять. Так же, как и я его.

— Тираш — это ведь один из старших демонов? — уточнил Ромэр.

— Совершенно верно, — ответил виконт. — Но для нас. В Коринее к демонам и ангелам Единого другое отношение.

Словно оправдывая свою осведомленность, эр Сорэн со смущенной улыбкой добавил:

— Меня в детстве очень интересовала эта страна, верования коринейцев. Такой периат был в одной сказке. Никогда бы не подумал, что подобные вещи могут существовать в действительности.

— Да, сказки и пророчества вдруг оказываются реальностью, когда этого совсем не ждешь.

По голосу слышала, что Ромэр улыбается. Задумчиво, чуть растеряно, недоуменно. Знала, что он думает об ардангских сказах, о пророчестве Витиора. Я тоже не могла до конца поверить, что все происходило на самом деле. Очень боялась вдруг проснуться и обнаружить, что освобождение от периата, успешное восстание в Арданге — только мечты, которым еще, возможно, предстоит осуществиться.

Мы долго разговаривали. Я рассказывала о том, как узнала о Ромэре, темнице и неизвестной истории Арданга, о подготовке к побегу, о нашем путешествии по Шаролезу. Правда, в присутствии виконта не сказала, как попасть в тайный ход, ведущий из замка на берег Ольфенбаха. Попросила прощения за то, что взяла меч, но брат понял, что оружие я больше нигде достать не могла. Только усмехнулся, сказав:

— Ты выбрала один из лучших клинков. А еще говорила, что не разбираешься в оружии.

Я старалась искупить свое вынужденное молчание и рассказать как можно больше, но некоторые вопросы так ни разу и не затронула. Так, например, не упомянула клеймо и супружескую маскировку, словом не обмолвилась о пророчестве и путешествии в гробницу. Довольно скоро поймала себя на том, что, подобно Ромэру, передавала факты, но не эмоциональную окраску событий. Я хотела сохранить это путешествие для нас.

Брэм слушал очень внимательно. Хотя замечала, что дела Арданга, потерянной для Шаролеза провинции, уже не так занимают брата, как прежде. И у меня создавалось впечатление, что Брэм считал восстание закономерным и даже справедливым. Думаю, поэтому он сказал на заседании Совета, что намерен выполнить условия Ромэра.

Брат снова оживился, когда я рассказала о том, что после известий о нападении на него решила вернуться в Ольфенбах.

— Мы никогда не считали, что за покушением стоит Стратег, — вставил виконт. — К тому же сейчас появились доказательства вины некоторых подозреваемых, которые уже заговорили.

— Я тоже сомневалась в его причастности, но на месте не усидела, — призналась я и продолжила рассказ.

Коротко обрисовала дорогу из Арданга в Ольфенбах, не освещая подробно ни пожар на постоялом дворе, ни приставания Саймона, ни, как я тогда думала, убийство Франа. Брат уже знал об этих событиях, а Ромэру, уверена, хватило и краткого описания, чтобы сделать выводы. Только уточнила, что Ловин благополучно вернулся в Челна и вполне оправился после ранения. Верить в то, что Фран выжил, хотелось, но я даже боялась задавать вопросы о нем. К счастью, Брэм еще раз сам уточнил, что лично разговаривал с «Ястребом» на днях. И этим несказанно меня обрадовал.

А вот все то, что происходило в уединенном доме в пригороде, рассказала подробно. Полностью передала разговоры Дор-Марвэна и Нурканни, описала магический допрос. Чувствовала, как в сжимающем мою руку Ромэре поднимается злоба, клокочущая ненависть к Стратегу. И я его понимала. Брэм с трудом верил моим словам, но знал, чувствовал, что я говорю правду. Он давно уже считал Дор-Марвэна врагом, но рассказ показывал отчима в истинном свете. Показывал безумного монстра, чудовище. Видела, что ужас охватывает брата. И я его понимала.

Хладнокровного виконта, единственного из троих мужчин, способного воспринимать сами факты, не пропуская их сквозь призму моих эмоций, заинтересовал допрос. Эр Сорэн решил, что ту самую часть воспоминаний, которую не смог увидеть Нурканни, я намеренно утаиваю.

— Ваше Высочество, Ваше желание защитить Арданг и близких Вам людей совершенно понятно, но теперь Вы можете рассказать все, — он старался говорить мягко. Опасался создать впечатление еще одного допроса. Не преуспел. Брэм бросил на наставника сердитый взгляд, и Ромэр, вопросительно и удивленно изогнувший левую бровь, тоже не был доволен вмешательством виконта.

— Я уже все рассказала, — я ответила спокойно, словно оправдывая тон и вопрос эр Сорэна. — Нурканни не смог вызвать воспоминания о побеге, об Арданге, о Ромэре. Сказал, что эти воспоминания защищает Дух, которого я призвала на помощь.

— Дух? — виконт нахмурился. Видно, вспомнил о демонах, которых коринейские колдуны так называли.

— Да, — подтвердила я. — Секелай.

Ромэр расцвел улыбкой, Брэм чуть недоуменно усмехнулся. По-моему, он так и не поверил до конца, что это не шутка. Виконт, казалось, обрадовался. Не думаю, что он ожидал услышать имя или описание какого-нибудь демона, но, судя по всему, не исключал такой возможности.

Подробный рассказ о периате, о его влиянии, о роли в маминой судьбе вызвал ожидаемую бурю. Брэм не выдержал, подскочил и принялся мерить шагами кабинет, в который мы перебрались. Ромэр злился ужасно, но, разумеется, ничем это не проявил. Только сложил руки на груди.

— Я его четвертую! — выкрикнул брат, в очередной раз проходя мимо стола, за которым мы сидели.

— Эту казнь, как и некоторые другие наказания, нельзя применять к дворянам, — голос Ромэра показался ледяным.

— Значит, он не будет дворянином! — пообещал Брэм. — Это семейство уже однажды заслуженно лишали титула и привилегий. И сейчас это не станет проблемой. Не для меня.

Брэм буквально полыхал праведным гневом. А правда о смерти отца и Лэра, которых брат почти не помнил, Брэма просто взбесила. Он даже сбежал в мою спальню, захлопнув за собой дверь, и провел там не меньше четверти часа, выкрикивая проклятия в адрес Стратега, пытаясь справиться с захлестывающими чувствами.

— Четвертовать мало, — твердо заявил брат, вернувшись. — И это чудовище смело настаивать на том, чтобы мы называли его отцом? Ненавижу!

Я не пыталась успокоить. Знала, что Брэм сейчас переживает. Я с этой ненавистью к Стратегу жила уже несколько лет. От справедливой ненависти к подлому, низкому монстру, не гнушавшемуся ничем, не способно излечить даже время.

Брат постепенно взял себя в руки, смог оставаться внешне спокойным, слушая окончание рассказа. Передо мной снова был молодой король, а не взволнованный подросток.

— Ты сказала, что нашла где-то в его кабинете документы о второй ардангской войне, — напомнил Брэм.

— Да, они в столе. Нужен ключ или тот, кто сможет взломать замки.

— Ключи у дворецкого. Их отдали ему на хранение, — вставил виконт.

— Будьте добры, принесите их, — попросил Брэм. — Мне нужно прочитать эти бумаги.

— Разумеется, Ваше Величество, — эр Сорэн легко поклонился и ушел. Слышала, как он давал распоряжение стоящим у дверей в мои покои стражникам расходиться.

Когда шаги уходящих людей стихли, Брэм обратился к Ромэру:

— Ваше Величество, думаю, Вы догадываетесь, что в ситуации, сложившейся в Арданге, я обязан выполнить Ваши требования, — голос брата был величественным, спокойным. Будто бы он говорил не о нескольких сотнях заложников, а о партии в шахматы. — Об этом я уже говорил на Совете, окончательное решение было принято вчера. Шаролез выплатит Ардангу затребованную контрибуцию.

Ромэр кивнул, словно и не ожидал другого ответа. Я, признаться, тоже. Не знаю, какие деньги потребовал Арданг, но еще два дня назад поняла, что брат не намерен даже торговаться. Он знал, в чьих карманах оказались не попавшие в казну Шаролеза средства.

— Я знаю, что свою часть договора Вы выполните, — продолжал Брэм, выжидающе приподняв брови. — И я считаю, что наши страны тесно взаимосвязаны, должны мирно сосуществовать друг с другом, а потому нам следует заключить союз.

— Я буду рад подписать такой документ, Ваше Величество, — на губах Ромэра играла вежливая улыбка.

Знаю, глупо было ожидать, что отношения двух дорогих мне людей смогут стать не официальными, а родственными. Но то, что эти двое не испытывали друг к другу враждебности, уже следовало считать подарком судьбы.

— Хорошо, — будто ставя точку, выдохнул Брэм. — Государственные дела обсудили. Теперь о личном.

Ромэр чуть наклонил голову набок, выдавая удивление и заинтересованность. Меня слова брата тоже насторожили. Хотя, не будь я такой уставшей, сообразила бы, какие личные вопросы Брэм собирался обсудить.

— Я не догадался о периате. Никто в Шаролезе не догадался бы, — голос Брэма звучал твердо, холодно. Словно и личное было для него в данный момент только делом. — Появившись здесь, Вы, Ваше Величество, спасли жизнь Ее Высочеству. Что бы Вы хотели получить в качестве благодарности?

Ромэр улыбнулся светло и весело. Такая постановка вопроса его позабавила.

— Ваше Величество, — в голосе любимого появились нотки искренней радости, — рискну показаться Вам сказочным персонажем, спасшим принцессу из башни, но в качестве награды я прошу руки Вашей сестры.

Брэм бросил на меня смущенный взгляд. Я улыбнулась, но не стала вмешиваться в разговор.

— Это не то вознаграждение, на которое я рассчитывал, — признался брат.

— Но другого мне не нужно, — заверил Ромэр.

— Только если Нэйла согласна, — поспешно ответил Брэм.

— Нэйла, — окликнул меня любимый.

Я повернулась к нему, встретила ласковый взгляд родных серо-голубых глаз. Ромэр протянул мне руку, улыбнулся. Вдруг подумала, что по древнему шаролезскому обычаю мы уже женаты. Он подарил мне кувшинки, я приняла их. Был даже поцелуй. И вложив в ладонь любимого свою, просто сказала «Да».

Виконт принес ключи, и мы вчетвером отправились в кабинет Дор-Марвэна. Нужные бумаги оказались на месте. Брэм не удержался и начал читать, сидя за столом отчима. С каждым прочитанным словом, брат мрачнел все больше. На третьей странице он не выдержал, закрыл тетрадь и сказал: «Жаль, что нельзя казнить одного человека дважды».

— Радует только одно, — постарался утешить короля виконт, — нельзя жаловаться на недостаток доказательств вины Стратега.

— Рядом был сумасшедший, а мы этого не замечали, — тяжело вздохнул Брэм. — Теперь платим.

Ромэр принял предложение брата погостить во дворце. Но, признавшись, что приехал не один, ушел позвать своих спутников. Он вскоре вернулся в сопровождении Кавдара и двух незнакомых мне ардангов. Мы с братом встречали их в тронном зале. Но никто даже не пытался превратить прием неожиданных гостей в серьезное политическое событие, в визит Короля Арданга со свитой, в посещение жениха Ее Высочества принцессы Нэйлы. Все произошло как-то по-домашнему, неофициально. Ромэр просто представил нам с братом своих спутников, и мы все пошли завтракать в большую столовую.

Я сидела рядом с Ромэром, слушала низкий мелодичный голос любимого, разговаривавшего с Брэмом. Но даже не пыталась уловить нить разговора, — слишком устала. Кавдар общался с виконтом, двое других ардангов вступали в беседу реже. Они не так хорошо владели шаролезом и, видимо, стеснялись этого. Обстановка была неожиданно дружеская, легкая, даже семейная. Ромэр и Брэм переговаривались оживленно и весело. Судя по выражению глаз брата, мой жених ему нравился. Это меня очень обрадовало. Мне даже стала интересна тема их беседы, но после двух бессонных дней и стольких волнений, я была не в состоянии воспринимать окружающую действительность. Хорошо, что хоть не засыпала за столом.

Эр Сорэн, которого я тоже не слушала, пошутил, мужчины расхохотались. Я любовалась Ромэром, наслаждалась звучанием его искреннего красивого смеха.

И была счастлива.

Через два дня состоялось торжественное подписание союзного договора. Документ состоял из полутора сотен пунктов, подробно описывающих причитающиеся каждому городу суммы, — все то, что сверх налогов выдирали из ардангов ставленники Стратега. Согласно договору, именно они больше всего страдали, расплачиваясь тем богатством, которым обзавелись, нажившись за счет разграбления Арданга и зверств на вверенных землях. Разумеется, людям, подобным Леску, не пришлось возвращать Ардангу практически ничего. К сожалению, таких наместников было немного. В результате сумма получившейся контрибуции была просто огромна.

Официальное обручение состоялось на следующий день после подписания мира. Брэм очень удивился, когда Кавдар, ставший сватом Ромэра, попросил короля Шаролеза об аудиенции. Брат не знал особенностей ардангских свадебных традиций, а потому Кавдару вначале пришлось объяснять, что означает его статус. А предложенный выкуп за невесту ошеломил Брэма. Не только фактом существования, но и суммой. Я, конечно, понимала, что Ромэр меня любит, но официальные налоги, взысканные с Арданга за один год, были впечатляющим доказательством глубины чувств.

После обручения Ромэр задержался в Ольфенбахе ненадолго. Всего на пару дней. У него было ожидаемо много дел в Арданге, поэтому Ромэр собирался вернуться за несколько дней до свадьбы, назначенной на конец сентября. Это расставание далось нам обоим нелегко, но оно стало последним в нашей жизни. После свадьбы мы больше чем на три дня не разлучались.

Суд над Дор-Марвэном начался через две недели после появления Ромэра в моей башне. Слушания продолжались десять дней, хотя в смертном приговоре уже после предъявления первых доказательств никто не сомневался. Присутствовать на заседаниях было тяжело. Не только из-за того, что мне задавали вопросы. Но и потому что Стратег производил ужасное впечатление. За те дни в тюрьме он, казалось, полностью ушел в мир своих иллюзий и лишь изредка выныривал из него. У меня даже возникло ощущение, что Стратег не до конца осознавал происходящее с ним. Он никак не отреагировал на лишение титула и земель, будто не услышал. А ведь все знали, как важен был для него этот статус. Полностью игнорировал любые обвинения, касавшиеся периата безволия. Но это меня даже не удивило, в мире Стратега этот предмет и раньше отсутствовал. Иногда Дор-Марвэн старался оправдываться, но это каждый раз заканчивалось истерикой. Он срывался на крик, приводил какие-то странные доводы, угрожал не присутствующим в зале людям, несколько раз назвал Брэма Орисном.

Осознавая, что ум Стратега разрушился, и убить можно только тело, Брэм отказался от своих кровожадных планов. Поэтому Великого Завоевателя Дор-Марвэна Несокрушимого повесили. Это была унизительная казнь для дворянина. И, кажется, оглашение приговора стало единственным моментом, дошедшим до сознания Стратега. На его лице отразилось неверие, ужас. Побелевшие губы дрожали, когда он повернулся ко мне и беззвучно произнес одно только слово: «Арим».

Я не знала, что делать с Аримом, сыном моей матери и Дор-Марвэна, ребенком, который, еще не осознавая того, потерял все. Положение, статус, права. После казни своего отца Арим не унаследовал ничего, кроме внешности Дор-Марвэна. Я понимала, что Брэм, последнее время вообще не вспоминавший о единоутробном брате, не мог о нем позаботиться. Сомневалась, что Брэм вообще захотел бы его видеть, терпеть рядом. Мне самой потребовалось очень много времени и сил, чтобы заставить себя думать об Ариме, как о сыне мамы, и забывать, кто его отец.

Я не могла после свадьбы забрать Арима с собой в Арданг. Ромэр, безусловно, согласился бы вместе со мной заботиться о сыне моих родителей. Но не о сыне Дор-Марвэна. О том, чтобы отдать его на воспитание посторонним людям не могло быть и речи. Даже если бы я забыла на время про родственные связи, то исключать возможность, что кто-то попробует использовать сына королевы в своих целях и против Брэма, не могла.

Решение проблемы появилось неожиданно. В лице Летты, приехавшей вместе с мужем на свадьбу. И в этом случае официальность визита каким-то непостижимым образом истощилась минуте на десятой. Наверное, всему виной была моя радость от встречи, а, может, прослезившаяся Летта, смотревшая на меня с такой неподдельной нежностью, что сдерживать ответную улыбку было невозможно. Во время официального представления родственников короля Арданга запомнилось позабавившее меня искреннее изумление младшего Леску. Он, разумеется, узнал в Клоде, князе Аквильском, того высокого воина, и очень удивился, обнаружив, что оларди — это вовсе не имя. И даже не догадывался, как я тогда, на заседании Совета, была благодарна ему за новости о Клоде.

Адали жаждала подробностей, жаловалась, что Ромэр ей ничего толком не рассказал. Ну что ж, от меня подробностей она услышала в избытке. Мы сидели вдвоем в башне, пока мужчины пытались хоть как-то соблюсти условности официального приема, и болтали. Она внимательно меня выслушала, несколько раз не сдержала слезы. Я поделилась с ней и своей заботой о будущем Арима.

— Я возьму мальчика, если позволишь, — серьезно предложила Летта. — У меня ведь тоже когда-то был сын. Он умер, когда ему было четыре…

— Я не знала. Мне жаль, — искренне посочувствовала я.

Летта улыбнулась, качнула головой:

— Это было давно. Уже отболело. Но важней то, что я смогу позаботиться о ребенке, и у нас в замке ему будет хорошо.

— А Клод будет рад сыну Дор-Марвэна? — уточнила я.

Летта погладила меня по плечу и сказала успокаивающе:

— Ты не понимаешь. Клод будет рад сыну твоей матери, твоему брату. А Стратега мы забудем. Как дурной сон.

Ромэр приехал на следующий день. И по большей части нам всем удалось приблизительно соблюсти условности дворцового этикета. Я долго не могла объяснить себе, в чем же дело. Почему так трудно чинно восседать на троне и изображать холодную истинно королевскую вежливость. И не только мне. Заметила, что и Брэм заставляет себя подчиняться правилам. Обратила внимание на то, как быстро слетает наигранная отстраненность правителя Шаролеза, когда он остается в компании короля Арданга. Когда Брэм общался с Ромэром или Клодом, он словно опять становился не только королем, но и человеком.

Ответ нашел меня вечером перед свадьбой. Брэм желал мне спокойной ночи и, уходя, сказал:

— Знаешь, я рад, что породнюсь с Ромэром из рода Тарлан и его семьей. Они… настоящие.

Поцеловав брата на прощание, не стала уточнять. Я знала ответ. Вспомнила, как Ромэр использовал такое же определение, чтобы охарактеризовать меня.

День свадьбы остался в памяти размытым пятном. Знаю только, что была счастлива. Помню, как во время церемонии, которую проводил Ловин, я смотрела в ласковые серо-голубые глаза любимого и думала только о нем. Мы обменялись обручальными кольцами, Ловин надел на нас золотые брачные медальоны.

Свадебные традиции Шаролеза и Арданга тесно переплелись в тот день, и я не удивилась, когда на ступенях дворцового храма нас с Ромэром встретила моя кормилица, держащая в руках большое блюдо с разными пирогами. Ей явно понравился ардангский обычай запугивания молодоженов. Кормилица в красках описывала, как пекла для нас с утра тайные пироги и перечисляла «злые» начинки, попутно объясняя собравшимся, что какая обозначает. Слушая кормилицу, вдруг поняла, что с подозрением рассматриваю блюдо, пытаясь вычислить, какой же из пирожков скрывает «добрую» начинку. Почему-то разволновалась, хотя знала, что это лишь старинная шутка, и осознала, что не хотела бы быть на месте Ромэра.

Мой муж наклонился ко мне, поцеловал в висок и, шепнув «Мы вместе. У нас все получится», взял с тарелки первый попавшийся пирожок. В нем оказалось вишневое варенье.