У Терека два берега…

Глава 19

— Хабар бар? Есть новости?

— Бар! Привезли откуда-то людей в вагонах. Живых и мертвых.

— Что за люди?

— Живут в горах, молятся Аллаху. Много людей.

— Ничего. Степь большая…

Из Саадаевых до Казахских степей доехала только Мария. Из Мидоевых выжили Сулима и два ее сына. И Айшат, младшая сестра. Но как выжила? Вынесли ее совершенно бесчувственную и положили около железнодорожного полотна на черный, прокопченный снег. Но Айшат вдруг беспорядочно заговорила про горы, комсомол, белого коня. Тогда ее подняли и понесли дальше…

Кое-кому стены телячьего вагона показались хоть каким-то домом, каким-то убежищем, когда железнодорожный состав скрылся за бураном, махнув на прощанье снежным хвостом. Им велели идти, и они пошли от одного телеграфного столба к другому, неся детей и умирающих, поддерживая больных.

Через четыре столба степь уже окружила их, приняла их под свое снежное покровительство. Люди стали вглядываться вперед, но дальше нескольких темных столбов ничего не было видно из-за бурана. Через какое то время люди стали прислоняться к очередному столбу, подходили следующие и прислонялись уже к первым. Так вокруг черных осевых лепился человеческий рой, затем редел, вытягивался, чтобы скучковаться у очередной опоры.

Кто бы им сказал, что сейчас, в самом начале весны, эти бескрайние снежные пространства сравнительно веселее, чем летом? Что пронзительный, ледяной и острый, как лезвие шашки, ветер — это еще что-то живое, заставляющее брести куда-то, искать чего-то лучшего, как-то суетиться? Кто бы им сказал, что летом здесь во все стороны света простирается сухая, желтая вечность и безнадежность?

Снежные бураны кочуют, заслоняют собой глухое пространство. Кажется, что за ними должны быть леса, горы, реки, озера… Но летом становится понятно, что ничего за ними нет, только голая почва с выступающей на дорогах солью. Даже вода здесь мертвая, такая же соленая, с фиолетовыми синяками по берегам, как вокруг больных, не выспавшихся глаз. Сухим и желтым летом становится понятно, что смерть наступает не тогда, когда человек идет и падает в снегах, поднимается на ноги и вновь сбивается на колени порывом ледяного ветра. Смерть приходит тогда, когда человеку становится все равно. А в соленой, выжженной степи — все равно. Смерть даже не приходит, она живет здесь же, в бесконечной пустоте. А снежный буран — это уже не пустота, это движение.

Всего этого они еще не осознавали, но страх приходит бессознательно. Какое-то время они стояли, повернувшись спиной к ветру и дрожа от холода и страха. Но живые души еще цеплялись за какие-то приметы жизни. Переселенцы очень обрадовались, когда увидели за снежной пеленой дерево. Значит, здесь растут растения, к ним приходят звери, прилетают птицы… Но кто бы им сказал, что это дерево было единственным на двое суток пути по степи летом и на четверо суток зимой? Что каким-то чудом где-то размыло солончак, какая-то щель в земной коре приняла семечко, упавшее с крыши проходящего мимо вагона? Оно проросло, развилось, и это уже было чудом. Это был уже рай для этих мест.

Да, здесь можно было увидеть и леса, и реки, и горы, но только увидеть. Увидеть перед тем, как все это вдруг приподнимется, накренится и растает в воздухе. Здесь можно было увидеть мечети и минареты Мекки, но прежде, чем с губ срывалось имя Всесильного и Всемогущего, миражи исчезали.

Так что же это за земля такая? Пусть аравийские пустыни с палящим солнцем, по которым кочевали пророк Мухаммед и первые мусульмане. Они слышали об этом, им рассказывали предки, совершавшие паломничество в Мекку. Но почему тут же встречает их лютая зима, как в русских степях, где умирают заблудившиеся ямщики, засыпают навсегда водители в сломанных грузовиках, замерзают пьяные русские мужики и огромные армии чужеземных солдат? Почему эта земля проклята дважды? И почему их изгнали сюда из земного рая? Кто ответит? Кто отзовется? Из каких-то степных глубин, из нутра бескрайних степей, сквозь завывание вьюги им слышался непонятный, несмолкающий гул.

Жилье не встретило их дальними манящими огоньками, не заставило ускорить шаг запахом печного дыма. Оно выплыло из темноты темными стенами и глухими окнами, когда люди подошли почти вплотную. Здесь было несколько пустых домов и один длинный барак. Какой-то заброшенный городок, то ли геологов, то ли археологов. При упоминании геологов Маша Саадаева почему-то вздрогнула.

Люди решили не расставаться в первую ночь, поэтому все вместе, включая умирающих и больных, разместились в бараке. Еще не закрылась входная дверь, и вместе с людьми еще входил снежный ветер, но уже вспыхнул первый огонек, кто-то сказал что-то по-чеченски, ему ответили, еще кто-то заплакал. Но вспыхнул еще один огонек в другом конце барака. Жизнь опять начиналась…

Айшат положили в дальнем конце барака, отгородили от всех, как смогли, боялись к ней подходить. Только Маша Саадаева не боялась. Она поила подругу горячим кипятком, которого теперь было вдоволь, пробовала кормить ее жидким толокном.

На третий день Айшат вдруг открыла глаза, увидела Марию и заговорила быстро и убежденно:

— Маша, я видела горы. Там вдалеке есть горы. Я хочу туда пойти. Понимаешь? Мне надо туда. Скорее, пока есть немного сил.

Саадаева смотрела, как она ловит ртом воздух, на ее сухой, потрескавшийся язык с отпечатками зубов на самом кончике, и думала, что Айшат бредит.

— Лежи. Тебе надо лежать. Где ты могла увидеть горы? Здесь на тысячи километров одна степь. Вот пройдет снежный буран, ты поправишься. Тогда мы пойдем работать, нам дадут коней, и мы поедем искать твои любимые горы. Но это очень далеко Айшат, очень…

— Нет, Манечка, горы здесь рядом. Я их видела. Почему ты мне не веришь? Я должна идти.

Саадаевой пришлось почти силой удерживать Айшат. Хотя на большее, чем оторвать от лежанки голову, у Мидоевой сил не было. Тогда Айшат посмотрела на подругу необыкновенно огромными на исхудалом лице глазами и заплакала.

— Маша, я ведь умру, — сказала она спокойным тихим голосом. — Не спорь. У меня нет сил спорить. У меня осталось сил, может быть, на день или на два. Я не хочу умереть в чужих степях. Вот и все.

— А горы здесь разве не чужие?

— Нет, горы не чужие.

— Но где ты могла их видеть?

— Не знаю. Но я клянусь тебе, что горы есть там, вдали. До них можно дойти пешком. Только надо идти, Маша. Отпусти меня.

— Ну уж нет. Тогда пойдем вместе. Завтра с утра.

— Сейчас, Маша. Прямо сейчас. День для меня — слишком много…

Ушли они, ни с кем не прощаясь. У Айшат на это не было сил, и люди боялись ее болезни, от которой погибло в пути так много народа. Девушки шли, закутавшись поверх одежды в чеченские меховые бурки. Айшат — в бурке отца, Маша — свекра. Уже через несколько минут они оказались совершенно одни в пути, без тропы и ориентира.

Вокруг был только несущийся по степи снежный буран. Сначала они решили, что можно ориентироваться по направлению ветра, но скоро поняли, что он слишком обманчив и доверять ему нельзя.

Шли они медленно. Айшат если шла без опоры на Машу, часто останавливалась, чтобы, спрятав лицо под бурку, немного отдышаться. Чаще она ковыляла, поддерживаемая подругой.

Скоро пришлось делать привал. Саадаева соединила над головами две бурки — получилось слабое подобие палатки. Айшат ела снег и не могла наесться им. Потом она стала засыпать. Маша растолкала ее, и они пошли дальше.

К ночи буран стал стихать, но стало подмораживать. Еще пробегали по замерзшей земле последние обрывки ветра, а на небе уже высыпали звезды.

— Видишь? Там, вдали, — Маша показывала рукой на темную полосу над горизонтом, словно прочерченную толстой кисточкой.

— Неужели и правда?..

Когда то в древней Греции была такая страна счастливых пастухов — Аркадия. Лежала эта плодородная земля на высоком плоскогорье. Со всех сторон она была окружена цепью неприступных гор, только узкая тропинка по реке Еврот вела туда. Но жителям Аркадии не стоило большого труда остановить на этой тропе целую армию, сбрасывая сверху на вражеских солдат огромные камни. В самой же счастливой Аркадии беспечно паслись тучные стада, звучали пастушьи свирели, девушки собирали с деревьев спелые плоды… Словом, это был райский уголок в горах Пелопоннеса.

Странно, что у казахов безлесное, безводное место называлось Аркой, почти Аркадией. «Арка» по-казахски — «пуп земли», хребет, тоже своеобразный рай, но понятный только степным кочевникам-скотоводам. Сопки в этом месте переходят в довольно высокие гранитные горы. Нет лучше места для зимовки скота, чем долины Арки. Ветер сдувает снег с гор, трава здесь легко доступна для животных, земля плодородная. Чем не греческая Аркадия среди бескрайних заснеженных степей?

Всею этого, конечно, Мария и Айшат знать не могли, но что то тянуло больную девушку именно сюда. Может быть, воспоминания о родных горах? Или предсмертная мечта о рае?

— Нет, Маша, не такие здесь горы, как у нас, — говорила Айшат, когда они после частых и продолжительных привалов взобрались наконец на одну из них, самую крайнюю и невысокую. — Наши горы разные, у каждой свое собственное, неповторимое лицо. Здесь они все какие-то одинаковые, как буруны у Терека.

— Конечно. Степной ветер их всех уравнял за многие годы. Тебе, кажется, получше? Вот и хорошо! Не зря, значит, мы шли сюда. Только я все-таки не пойму, как и когда ты смогла увидеть эти горы?

— Не знаю. Я как-то их почувствовала, поверила… Не знаю. Теперь мне не так страшно умирать.

— Что ты такое говоришь, Айшат? Чтобы я больше этого не слышала! Таким молодцом ты шла сюда. Ты же почти поправилась Чтобы никаких разговоров о смерти и болезни я больше от тебя не слышала!

Айшат только грустно улыбнулась.

— Ты посмотри, Айшат, отсюда долина хорошо видна. Как красиво! На небе светятся звезды, а внизу тоже красные огоньки. Только их гораздо меньше, но все равно — там люди. А вон и рядышком, под той горой, мигает красный глаз. Видишь? Подмигивает, приглашает… Обопрись на меня, сейчас спустимся, попросимся на ночлег.

К горе прилепилась небольшая юрта, похожая на перевернутую, треснутую чашку. У входа лежал верблюд и стояла кобылица. Айшат так им обрадовалась, словно это были родные ей люди. Верблюд равнодушно посмотрел на незнакомых женщин и продолжил что то жевать, кобылица же мотнула головой и дунула теплыми ноздрями в руку Айшат.

В юрте горел огонь. Старик с маленьким лицом, в морщинах которого скрывались узкие глаза, кидал в огонь сухие шарики кизяка. Увидев гостей, он закивал головой и жестом пригласил их к огню. Он сказал что-то, но девушки из всех произнесенных слов поняли только имя Всемогущего.

— Берге, — старик поманил их поближе к очагу.

Девушки протянули к огню руки. Маша тут же почувствовала страшную усталость и слабость. Она увидела, что Айшат стала клониться набок, и вовремя подхватила подругу.

Старик что-то опять заговорил и зацокал языком. Он помог уложить Айшат, потом принес чашку с пшеницей, жаренной на сале, и кумыс. Айшат отказалась от пшеницы, которую старик называл бидай, но сделала несколько глотков кумыса.

Маша поразилась: откуда Айшат взяла силы, чтобы проделать такой тяжелый, казавшийся бессмысленным и безнадежным, путь? Ведь сейчас она была совершенно в таком же состоянии, когда ее вслед за трупами выносили из вагона в снежную степь. Девушка лежала, глядя вверх, в отверстие в юрте, через которое уходил дым, и, казалось, жизнь, как дым, уходит из нее в звездное небо.

Саадаева принесла снега, растопила его, положила на лоб Айшат мокрую тряпочку, которая тут же высыхала. Она смачивала ее опять, вливала в полураскрытый рот подруги кобылье молоко и с ужасом смотрела, как непроглоченная белая жидкость стекает по щеке.

Старик ни слова не говорил по-русски, он теперь вообще молчал, только кивал и смотрел на девушек. Но Мария была уверена, что он все понимает и, кивая, призывает ее смириться. Тогда Саадаева также села возле умирающей Айшат, поджав под себя ноги, и стала ждать.

Время отмерялось теперь кусочками кизяка, которые старик бросал в огонь. Когда он бросил в очаг пятый шарик, Айшат приподняла голову, сказала что-то по-чеченски. Маша разобрала только «Дукха дехийла шу», что значило «Живите долго». Потом, испугавшись, Айшат попыталась отстраниться от чего-то и затихла.

Стало так тихо, что Маша услышала, как за пологом юрты встал на ноги верблюд. Где-то в долине заржала лошадь. Наступало утро…

В степи встретить человека нелегко, знакомого человека — почти невозможно. Но Машу Саадаеву часто встречали люди в пути. От одного селения к другому ездила она на невысокой стенной лошадке. Работала Маша Саадаева устным чеченским телеграфом.

— Хабар бар? — спрашивали ее по-казахски чеченцы. — Есть новости?

— Бар! — отвечала Маша. — Есть новости! Живы Мидоевы, живы Дакашевы… У Тугаевых родилась дочка. Назвали ее Айшат…

— Слава Всевышнему! А правду говорят, что в нашем ауле Дойзал-юрт живут русский, немец и чеченец?

— Нет, сказка, наверное…

— Да, наверное, сказка…

К декабрю, когда фирмы грамзаписи выбрасывают в продажу рождественские си-дишки, Элтон Джон выпустил новый сингл.

Песня сразу попала в чарты. И уже на второй неделе возглавляла британский хит-парад.

Песня была о девушке по имени Ай… «Friends Knew Her as Ie».

пел Элтон Джон, —

Дядя Магомед скупил пять тысяч компакт-дисков с этой песней и распространял их в Чечне и в Ингушетии вместе с гуманитарной помощью.

Джон плакал, когда по радио передавали «Friends Knew Her as Ie».

Софи-Катрин, когда песня заставала ее в машине, счастливо глядела на небо и не вытирала слез.

Астрид ушла с поста директора московского отделения. Она вернулась в Австрию и вышла замуж за богатого пивовара.

В спальне у Софи-Катрин и в спальне у Астрид — висели две одинаковые картины.

Айсет в зеленом газовом платке… Айсет, состоящая из одних огромных глаз…