Ужин с соблазнителем

— У меня второй муж. Он моложе меня на тринадцать лет.

— Ты носишь его на руках, да? — Вацлав весело рассмеялся. — У тебя в порядке с юмором, я это оценил. Но только на сегодня хватит, ладно? Хозяин уже накрыл на стол и пожарил цыплят. Чем быстрее мы поужинаем, тем скорее нырнем в постельку. Видишь, какая она широкая и мягкая?

Вацлав наклонился и поцеловал меня в шею. Я вздрогнула. Совсем недавно меня целовал точно так же кто-то другой.

— Не бойся. Я никогда не принуждаю девушек силой делать то, чего они не хотят. Ты ужасно соблазнительная, но я хорошо собой владею. Даже когда выпью вина. — Он тихонько подтолкнул меня к двери. — Пошли. Ты худенькая, как тринадцатилетний подросток. Да ты просто молодеешь у меня на глазах.

Я с удовольствием пила легкое душистое вино и ела румяную шкурку цыпленка. Я совсем не опьянела. Мне не сиделось на месте, и Вацлав это заметил.

— Хочешь потанцевать? Эй, Сандро, заведи нам музыку. Поставь что-нибудь про любовь и на заграничном языке.

Это была «Stranqers in the Night»[6]. Я часто танцевала когда-то под эту музыку с Николаем — без нее, думаю, не обходилась ни одна молодежная вечеринка. Я танцевала под нее и с Альбертом тоже. В ту ночь мы объяснились, но, кажется, так и не поняли друг друга. Я любила его до сих пор. Я знала: это глупо. Я ничего не могла поделать с собой.

Вацлав положил руки мне на талию, и я закрыла глаза. Он шептал мне что-то на ухо — сперва по-русски, потом на своем языке. Мне он был приятен, и только. От него пахло дорогой туалетной водой, и он не позволял себе ничего пошлого вроде щипков, поглаживаний и так далее. Может быть, я бы и легла с Вацлавом в постель, но я вдруг вспомнила, сколько у меня было таких вот Вацлавов и как, просыпаясь по утру в скомканной постели, я чувствовала, что ненавижу себя лютой звериной ненавистью. А ведь было время, когда я считала себя чуть ли не совершенной. Я, наверное, на самом деле была совершенной.

Пока не встретила этого Альберта.

— Может, нырнем в кроватку? — спросил Вацлав, щекоча меня своим разгоряченным дыханием.

— Хочу прогуляться.

— Это ты правильно придумала. Нужно хорошенько размять ноги перед тем, как выйти на ринг. Они совсем у меня ослабли.

Он накинул мне на плечи свой пиджак, распахнул передо мной дверь.

Ночь была оглушительно тихой и звездной. Мне показалось, меня засасывает черный мрак космоса. Я инстинктивно прижалась к Вацлаву.

— Мы еще не целовались, малышка. — Он провел языком по моим губам, осторожно их разжал кончиком. Так или почти так целовал меня Альберт, Алик. Это был бережный и в то же время очень страстный поцелуй. Поцелуй, каким целуют самых любимых женщин.

Но ведь Альберт никогда меня не любил!

Я вырвалась из объятий Вацлава и побежала по шоссе. Он нагнал меня почти сразу, схватил в жесткую охапку.

— Я схожу от тебя с ума. Пускай ты колдунья. Можешь повелевать мной как хочешь, — сказал он, тяжело и прерывисто дыша.

— Я хочу к озеру. Ты знаешь туда дорогу?

— Это плохое озеро. В нем утонул мой лучший друг.

— Боишься? Тогда я пойду туда сама.

Я вырвалась и побежала. Он нагнал меня через пару минут, распахнул широко дверцу своей громадной белоснежной машины.

— Прошу, пани, — сказал он, втаскивая меня на сиденье. — Пускай я погибну, но я не позволю тебе убежать и бросить меня.

Он летел с космической скоростью по середине шоссе, и встречные машины шарахались от нас в разные стороны. Он резко затормозил на том самом месте, где два часа тому назад подобрал меня. Потом развернул машину так, что фары осветили березняк, и заглушил мотор.

Я едва поспевала за Вацлавом. Кажется, он знал дорогу лучше, чем я.

— Здесь! — Мы очутились на берегу озера, едва слышно похлюпывавшего редкими ленивыми волнами возле наших ног.

— Мы устроили пикник. Мой друг Семен и я. Мы пили только пиво. Выпили всего по две маленькие бутылочки «Баварии» и хотели развести костер, чтоб зажарить мясо. Я стал собирать хворост, а Семен пошел искупаться — он был довольно грузный парень и вспотел. Я набрал хвороста и уже собрался было разжечь костер, как он вышел на берег и сказал:

— Там домик на берегу. Кажется, в нем никто не живет. Наверное, это егерский домик, либо сторожка лесничего. Давай надуем лодку и сплаваем туда.

Мне никуда не хотелось плыть — здесь была такая душистая поляна, и никого вокруг. Но друг уговаривал меня очень настойчиво. Мы надули лодку, погрузили в нее вещи. Я сел на весла. Домик стоял в зарослях. Я видел лишь резное окошко и кусочек покрытой хворостом крыши. Мне показалось, возле окна стояла женщина. Тут вдруг лодка стала стремительно погружаться в воду, как будто ее внезапно прокололи. Я знал, что Семен отлично плавает, и не испугался, когда его голова вдруг исчезла под водой. Наша одежда и провизия пошли на дно. На поверхности плавали лишь два весла и пустой полиэтиленовый пакет. Прошло около минуты, и я почувствовал, что с Семеном случилось неладное. Я стал нырять, но хоть день и был ясный, а вода в озере казалась светлой и прозрачной, я не мог разглядеть ничего на расстоянии пяти сантиметров. Такое ощущение, будто я плавал в тумане. Вдруг у меня закружилась голова, и я поплыл к берегу. Не помню, как я вылез на сушу. Я очнулся на этой поляне рядом с кучей хвороста, которую собрал час назад, одежда на мне была сухая. Я думал, мне все приснилось. Я стал звать Семена, обшарил в поисках его весь березняк. Когда стемнело, я сел на его мотоцикл и поехал к нему домой. Он жил с матерью в деревне под Черниговом. Мать сказала, Семен уехал во Львов. Вроде бы он получил телеграмму от моей тетки, что я попал в аварию и нахожусь в тяжелом состоянии. Она нигде не могла найти эту телеграмму и решила, что Семен взял ее с собой. Мы пошли вместе на почту узнать, приходила ли такая телеграмма, но девушка, которая принимала их, уехала в Чернигов сдавать экзамены — она училась заочно в техникуме связи. Журнал, куда она записывала номера принятых телеграмм, найти так и не смогли.

— Это случилось в июле позапрошлого года, — сказала я. Мне словно кто-то шепнул это. — Семнадцатого июля.

— Я же говорил, что ты колдунья.

Вацлав смотрел на меня почти с испугом.

— Нет, я не колдунья. Я была в том домике. Я подошла к окну и увидела лодку с двумя мужчинами. Альберт оттащил меня за руку и задернул занавеску. Потом мне показалось, будто кто-то зовет на помощь. Альберт сказал, что это кричит сова. Но ведь совы кричат только в темноте, верно?

— Кто этот Альберт?

— Алик. Друг моего бывшего мужа. Когда-то я любила его. Я думала, он тоже меня любит. Я приехала к нему без предупреждения, — рассказывала я, сама с удивлением и интересом слушая себя. Дело в том, что я не знала, что скажу в следующую секунду. — Я думала, мы сможем начать все сначала — мы еще оба достаточно молоды. Мы даже смогли бы завести собственных детей. Мы прожили в этом домике два дня. Альберт почти не разговаривал со мной. Он даже ни разу меня не поцеловал. Он сказал, что любит мою дочь и ничего не может с этим поделать. Что этот домик он построил для нее. Когда-нибудь она тоже полюбит его, захочет жить с ним здесь круглый год. Но пока еще не наступило время. Он будет хранить ей верность. Он и так однажды ей изменил, но это случилось потому, что ему было одиноко на Севере. А пока про этот домик не должна знать ни одна живая душа. Тут я подошла к окну и хотела ему назло закричать и привлечь внимание рыбаков… Боже мой, но откуда мне известно все это — ведь я была в том домике два года назад.

Вацлав схватил меня за плечи и изо всей силы встряхнул.

— Мы сию минуту едем к этому твоему Альберту или как там его. Я сам спрошу у него, где Семен.

— Я не поеду к нему. Он обошелся со мной очень плохо. Он насильно посадил меня на поезд и сказал, чтобы я больше никогда не смела к нему приезжать. К нему поехала Лариса. Я догадалась об этом, хоть они с Николаем мне ничего не сказали.

— Ты поедешь к нему. — Вацлав схватил меня за локоть и потащил к машине. — Ты помнишь дорогу?

— Да, но… Я боюсь Зинаиду Сергеевну. Она никогда не любила меня. Когда Николай познакомил меня с Зинаидой Сергеевной, — мы случайно встретились на улице — она оглянулась на меня так сердито. Словно я отняла у нее что-то. В тот день у меня поднялась высокая температура и пошли по всему телу нарывы. Я уверена, это Зинаида сглазила меня. Когда я сказала об этом Николаю, он долго надо мной смеялся. А потом появился Альберт, и у меня все прошло. Это в тот вечер мы с ним целовались и танцевали. А через две недели я поняла, что забеременела. Но мы с Альбертом только целовались…

Я молола что-то еще. У меня было такое ощущение, будто я рассказываю Вацлаву какое-то кино либо прочитанную книгу. А он несся на бешеной скорости по шоссе.

— Вспомни же, вспомни, где живет этот Альберт! — Вацлав то и дело теребил мое плечо. А однажды, остановив машину на обочине, взял меня за горло и потребовал:

— Говори, ведьма!

— Но я на самом деле не помню, — прошептала я.

— Ты притворяешься. Играешь в какую-то мерзкую игру. Ты совсем молодая и неопытная в любви, а прикидываешься хожалой шлюхой. Если ты собралась завлечь меня в свои сети, ты выбрала неверную тактику.

— Я не притворяюсь. Я на самом деле не помню, где его дом. Он встретил меня на вокзале и повез на велосипеде в тот домик на озере. Он сказал, что его мать и тетка не должны знать о том, что я приехала. Иначе они расскажут все Ларисе, моей дочери.

Вацлав убрал руку и впился мне в губы долгим страстным поцелуем. Он стонал, ему не хватало воздуха, мне же казалось, будто он целует не меня. Это было странное чувство. Словами его описать невозможно. Этот поцелуй явно предназначался не мне, а кому-то другому. И я не могла из-за этого им наслаждаться — у меня слишком трезвая и реалистическая натура.

— Ты думаешь, что целуешь меня. На самом деле ты целуешь мою дочь, — наконец дошло до меня. — А она тебя не любит. Она вообще очень странная девушка — ждет чего-то необычного, того, чего не может случиться на этом свете. Ты никогда не сможешь ей это дать.

Внезапно я нащупала ручку, быстро повернула ее и выскочила в редеющий мрак ночи.

— Эта девушка утверждает, что ей тридцать шесть лет и что у нее есть дочь. Она звала ее в забытьи и просила у нее прощения. Мы опасаемся, у девочки раздвоение личности на почве маниакального психоза и…

— Лариса всегда была абсолютно здорова психически, — услышала я спокойный и очень родной мамин голос. — Вероятно, она переутомилась — она только что с блеском сдала экзамены на филологический факультет Московского университета, а там был конкурс пятнадцать человек на место. Можете себе представить, что это была за нагрузка.

— Мы не стали вводить ей психотропные средства, не посоветовавшись с вами. Реланиум подействовал на нее не сразу, поэтому дозу пришлось удвоить.

— Моя бедная девочка. Моя Мурзилка. Я так и знала, что с тобой что-то должно случиться.

Мне ужасно хотелось спать, но тем не менее я слегка приоткрыла левый глаз и увидела маму. Она сидела возле моей кровати — как всегда, изысканно нарядная, экстравагантно причесанная. Она заметила, что я приоткрыла глаз, и лукаво мне подмигнула. Я поняла, что мне нужно его закрыть. Что я и сделала.

— Расскажите, что произошло, — слышала я сквозь дрему успокаивающий мамин голос. — Не могу себе представить, чтобы моя дочка, это тишайшее целомудреннейшее создание, устроила в ресторане дебош и стала снимать с себя одежду. Уверена, что это недоразумение.

— Свидетели показали, что ваша дочь Лариса Королева пришла в ресторан «Застава» в сопровождении двух молодых людей из тех, кто на примете в отделении милиции, — слышала я монотонный мужской голос. — Оба дети высокопоставленных родителей, а потому мы вынуждены смотреть на их, мягко выражаясь, шалости сквозь пальцы. Они заказали ужин с шампанским и очень скоро напились. К вашей дочери стали приставать из-за соседних столиков — дело в том, что она вела себя довольно развязно. Она кричала, что не любит сопляков. Что она вот уже восемнадцать с половиной лет любит одного человека, своего ровесника, хотя у нее молодой муж. Говорят, она замечательно танцевала — специально для нее освободили площадку в центре зала. Ей все аплодировали, оркестр играл то, что она просила. Потом она скинула платье, оставшись в купальнике, прыгнула на большой стол, за которым отмечали день рождения, и стала такое выделывать…

— Господи, только не это, — услышала я сдавленный мамин шепот. — Нет, этого не может быть. Моя бедная девочка.

— Публика была в восторге. В особенности мужчины, — продолжал свой рассказ врач. — А вот директор ресторана взяла и позвонила в милицию. Один из парней, с которыми была ваша дочь, догадался сообщить отцу, и тот распорядился, чтобы ее отвезли к нам в клинику. Я считаю, ваша дочь пережила душевную травму, вследствие чего отключилась на какое-то время, нафантазировав себе, что это не она, а какая-то ее тридцатишестилетняя подруга, у которой, она считает, все в полном порядке. Возможно, вы поможете нам разобраться и найти причину…

— Я хочу забрать мою девочку домой, — решительно заявила мама. — Смена обстановки пойдет ей на пользу.

— Думаю, в настоящий момент это невозможно. Я, как главврач клиники, обязан предупредить вас, что ваша дочь может представлять угрозу для окружающих.

— А, пошел бы ты к черту. Я так или иначе заберу Лорку, — услышала я усталый голос отца. Он был от меня слева. — Сейчас я позвоню Альке, и мы мигом все устроим.

— Я уже звонила ему, — сказала мама. — Зинаида Сергеевна сказала, он не появлялся с позавчерашнего дня. Они все очень беспокоятся. Мать слегла с сердечным приступом.

— Этот Алька и раньше был чудаком. Я же велел ему глаз с нее не спускать. Интересно, как она очутилась в Чернигове, да еще в компании двух великовозрастных балбесов?

У отца был неуверенный тон, и инициативу снова подхватила мама:

— Я позвоню начальнику горздравотдела. Помнишь, Коля, мы с ним обедали? В то время он был хирургом в городской больнице. Думаю, он нас не забыл.

— Куда уж ему забыть тебя! — Отец рассмеялся. — Ты отплясывала такой канкан в ресторане, что полгорода сбежалось.

— Прекрати, Коля. Все было очень даже пристойно. — Судя по голосу, мама слегка смутилась, но быстро овладела собой. — Мы тогда на славу повеселились. В присутствии Алика мне всегда становилось весело, и я чувствовала себя бесшабашной озорной девчонкой. — Мама вздохнула. — Помню, я разбила вазу, и Алик заплатил за нее двести пятьдесят рублей. По тем временам это были бешеные деньги.

— Так вы сказали, что тоже танцевали в ресторане? — услышала я изумленный голос врача.

— А, чепуха. Прошлась несколько туров вальса. А ваза у них стояла на такой хлипкой подставке, что достаточно было открыть окно, и ее свалило сквозняком. Тем более, к моей дочери этот эпизод не имеет ни малейшего отношения.

Мама, как всегда, говорила категоричным тоном.

— Но мне бы хотелось узнать некоторые подробности…

— Лучше дайте мне номер телефона начальника вашего горздрава, — бесцеремонно перебила мама врача. — Только, пожалуйста, прямой.

— Но я обязан изложить ваш рассказ в историю болезни Ларисы Королевой. Вы не могли бы повторить его в подробностях?

— Нет! — Я услыхала, что мама встала. Причем резко. — Я ничего не рассказывала. Николай, позвони немедленно Филиппу Сергеевичу и скажи, что товарищ Скоромышев Вэ Вэ превышает свои полномочия.

Через два с половиной часа мы уже ехали в поезде. Я лежала на нижней полке, отвернувшись к стенке, и то и дело дремала.

— …Я была в ту пору беременна, — доносился до меня тихий мамин голос. — Я еще не знала этого. Это случилось в ту ночь, помнишь?

— Да. Мы гуляли втроем по городу до рассвета, и Алик декламировал Байрона. — Отец откашлялся и продолжал низким хриплым от волнения голосом: — Он был явно влюблен в тебя, а я ревновал… Места не находил от ревности. Алик все спрашивал у нас: «Ну почему вы не заведете ребенка? У вас родится такая красивая умненькая девочка. Вам будут все завидовать». У него словно была идея фикс — заставить нас родить ребенка.

— А помнишь, как он нас познакомил? — Я услышала в голосе мамы мечтательные нотки. — Помню, я сидела за столиком возле окна в кафе «Мороженое» на Горького и скуки ради смотрела на прохожих. Вдруг какой-то молодой человек остановился прямо передо мной и послал мне воздушный поцелуй. Потом он взял под локоть тебя и потащил ко входу. Через пять минут мы уже болтали так, словно знали друг друга несколько лет.

— Я влюбился в тебя с первой секунды, — сказал отец. — Алик всегда одобрял мой выбор. Если бы я верил во всю эту мистическо-гипнотическую чушь, я бы сказал, что это Алик заставил меня влюбиться в тебя…

— …чтобы у нас родилась Лорка, — подхватила мама и как-то странно хихикнула. — Послушай, Николай, а как ты думаешь: Альберт на самом деле обладает даром внушать людям свои мысли, желания и так далее?

— Кто его знает? Может и обладает. А вообще-то это та самая область таинственного, перед которой наука пока что пасует.

— Если он на самом деле может внушать людям свою волю, то есть заставлять их поступать так, а не иначе, — продолжала рассуждать мама, — почему же он не повлиял на судью, чтобы тот вынес ему оправдательный приговор?

— Думаю, он не хотел, чтобы его оправдали.

— Не хотел? Глупости. Отбарабанить полтора года в колонии строгого режима в компании убийц и прочей мрази, к тому же остаться на всю жизнь с клеймом судимости.

— Алька странный человек, Кирюша. Он считает свой дар большим грехом. Он убежден, что Господь наложил проклятие на все их семейство по материнской лини.

— Постой, постой, а ты когда-нибудь видел его отца? — с неожиданным любопытством спросила мама. — Ведь вы, кажется, дружите чуть ли не с младенчества.

— Не видел. Да, я часто бывал дома у Малышевых. Никто никогда не упоминал об отце Альки. Не показывал его фотографию. Думаю, это обычная история с обманом, изменой и так далее. Варвара Сергеевна очень гордая и независимая женщина. Они воспитали Алика вдвоем с сестрой.

— Не нравится мне эта Зинаида. — Мама вздохнула. — Уж больно она мужеподобна. Знаешь, если бы одеть в женское платье тебя, ты бы выглядел куда более женственным и привлекательным. У нее ручищи, как у кузнеца. И почти нету задницы.

— Зинаида Сергеевна всегда везла на себе все хозяйство. В их прежнем доме было печное отопление, а по воду они ходили к колонке на углу. Зинаида колола дрова, возила на санях целые бадьи с водой. Как-то я видел, она в одиночку подняла толстый ствол акации, рухнувший на собачью будку. Знаешь, она ведь двуполое существо, эта Зинаида Сергеевна Малышева.

Мама недоверчиво хмыкнула.

— Не веришь?

— Какое мне дело? Впрочем, если хочешь знать мое мнение, то эта баба похожа на настоящего богатыря. Ей бы со Змеем Горынычем сражаться, а не читать на уроке литературы «Стансы к Августе»[7]. И никакие платья и побрякушки не скроют ее истинной сути.

Помню, я отсыпалась двое суток. Мама от меня не отходила, отец тоже появлялся каждый день. Наконец, проснувшись окончательно, я почувствовала себя бодрой и отдохнувшей. Правда, слегка побаливал затылок и голову точно ватой набили. Но это, как говорится, были детали.

— Доченька, послезавтра начинаются занятия, — сказала мама, подавая мне в постель клубничный джем со свежими тостами и кофе. — Ты не забыла, что ты у нас студентка?

Она смотрела на меня настороженно.

— Черт меня дернул поступить в этот университет. Лучше бы я пошла работать корректором в издательство, как и собиралась, — буркнула я и обожглась кофе.

Мама вздохнула облегченно и тут же сдавленно всхлипнула.

— Диплом всегда пригодится. Тем более на филологическом прекрасная кафедра английского и французского. Есть возможность поехать на несколько месяцев в Лондон или Париж для усовершенствования. Если захочешь, можно туда и туда. У меня там работает знакомый…

— Мама, а что со мной было? — неожиданно спросила я. — Почему вдруг я решила, что я — это ты? Я все помню, не бойся. До мельчайших деталей.

— Ты переутомилась, Мурзик. Но все уже позади.

— Я не переутомилась. Такое ощущение, будто я пережила эпизод из твоей жизни, связанный с Аликом, Альбертом. Бедная мамочка, тебе пришлось столько перестрадать. Прости меня.

— Это я должна просить у тебя прощения. — Мама опустилась на колени перед моей кроватью и ткнулась лбом мне в живот.

— Нет. Ты не виновата. Ничего нет на свете выше любви. Женщины к мужчине и наоборот.

— Ошибаешься, Мурзик. Любовь к собственным детям — самое святое и чистое чувство. Увы, я поняла это не сразу.

— Я испортила тебе жизнь. Вы с отцом абсолютно разные по характеру и всему остальному люди. Вы бы никогда не поженились, если бы не родилась я.

— Ну, тогда бы я, очевидно, вышла бы замуж за Альберта. Думаешь, я была бы с ним счастлива?

Я молча покачала головой.

— Скажи, Мурзик, тебе тоже показалось, будто ты влюбилась в него?

— Возможно, я влюбилась в него на самом деле.

— Нет. Это была его фантазия. Он и со мной проделал нечто подобное.

— Ты хочешь сказать, что он заставил меня влюбиться в него силой? Я никогда не поверю в это, мама.

— Ты была в том домике на озере? — спросила она, медленно поднимаясь с колен.

— Да.

— Тебе там понравилось?

Я молча кивнула.

— Но почему ты убежала оттуда?

— Потому что он покидал меня на ночь и мне было очень одиноко. — Я задумалась. — Но, наверное, не только потому. Мне кажется, я поняла, что не смогу жить только любовью.

— Я бы, наверное, смогла. — Мама приглушенно вздохнула. — Если бы мне было, как тебе, семнадцать лет.

— Он дал мне возможность все решить самостоятельно. — Меня вдруг осенило, и я даже подпрыгнула на кровати. — Знаешь, мама, он боялся, что я возненавижу тебя из-за того, что ты собиралась от меня избавиться. Его это очень мучило. И он на какое-то время заставил меня побыть тобой, почувствовать то, что чувствовала ты. Мамочка, если бы не он, мы бы на самом деле могли стать врагами.

Она молчала. Резко зазвонил телефон, и она поспешила снять трубку.

— Алик у меня, — услыхала я издали возбужденный голос отца. — Он хочет поговорить с Ларисой. Всего десять минут.

— Но она еще так…

— Пускай приезжает! — крикнула я и вырвала из рук мамы трубку. — Я тоже очень хочу видеть его. Скажи ему, что я знаю ответ на один из его вопросов. Ты тоже приезжай вместе с ним, ладно?

— Мне уйти? — спросила мама, едва я положила трубку.

— Нет. Тебе это тоже полезно.

— Мне уже поздно что-либо менять в своем представлении о жизни. — Мама смущенно улыбнулась. — Я с детства интересовалась всем загадочным, непостижимым и недостижимым. Я тянулась к этому, напрягая все силы сердца и ума. В итоге я поняла, что самое правильное — просто плыть по течению. Это и для здоровья полезней. Сейчас мне все говорят, что я выгляжу, как ровесница Игоря.

— Ты иной раз выглядишь моложе его, мамочка.

Она грустно вздохнула.

— Ну и что из этого? Счастье обошло меня стороной. Да и существует ли оно где-нибудь еще кроме как в наших девичьих грезах?

Я тоже вздохнула. Я вспомнила домик на озере. И свое ощущение счастья…

Алик словно постарел на десять-пятнадцать лет и теперь выглядел старше отца, который пришел с большим букетом белых роз для меня и бутылкой «Лиебфраумильх»[8] для мамы. Мы сидели вчетвером у меня на кухне. Я пила сок — даже от него у меня кружилась голова.

— Я обязан сказать вам правду, — Алик протянул руку и похлопал отца по плечу. — Эх, Коля, святая душа, ты так ни о чем и не догадался.

— Нет, почему же? Я еще тогда понял, что ты влюблен в Кирюшку и… — начал было отец, но Алик не позволил ему закончить фразу.

— Ты бывал у нас почти каждый день. Видел нас в домашней обстановке, что называется, без грима. Ты был почти членом нашей семьи. Вернее, чуть было им не стал.

Отец смущенно хмыкнул.

— Да, я знаю, Зинаида Сергеевна видела во мне талант. Эта женщина вообще склонна к преувеличениям. Согласен, мне льстило, когда Зинаида Сергеевна говорила, что я напоминаю ей лорда Байрона. Честно говоря, Алька, я не могу поверить в то, что Зинаида Сергеевна гермафродит. Хоть ты меня режь. Она натуральная стопроцентная…

Алик рассмеялся. Его смех становился все громче, все безудержней. Пока не перешел в истерику.

Отец с матерью переглянулись.

— Он мой отец, Коля, — сказал Алик и громко всхлипнул. — Ты прав: он стопроцентный мужчина. Но ты смутил его душу. Наверное, всему виной был лорд Байрон и наши длинные посиделки за чайным столом при свечах. Ты был кудрявым красивым мальчиком. И ты великолепно декламировал стихи. В тебя нельзя было не влюбиться.

— Постой, но ведь ты сказал, что Зинаида Сергеевна родилась или родился с аномалиями физиологического порядка.

— Старшая сестра моей матери, Зинаида Сергеевна, на самом деле имела врожденные аномалии. Она умерла от туберкулеза, когда ей было сорок лет. Мы закопали ее во дворе нашего прежнего дома на Кленовой. Ты помнишь тот поросший ромашками бугорок возле сарайчика?

— Ты говорил, там зарыта Альма, собака, с которой вы вместе росли. Я помню, мы рвали в овраге сирень и колокольчики и клали на эту могилу. Но я, признаться, не пойму, зачем весь этот… маскарад?

Алик разлил по бокалам остатки вина и, как мне показалось, посмотрел на меня виновато.

— Дело в том, что мой будущий отец бежал из мест заключения. Он был осужден в свое время как враг народа… Моя будущая мать и настоящая Зинаида Сергеевна приютили его у себя, благо, что дом наш стоял в ту пору на отшибе. Когда-то отец играл в драмтеатре, выступал на эстраде. Немного грима, парик, соответствующая экипировка — и он превратился в Зинаиду Сергеевну, которая к тому времени уже не вставала с постели. Соседи к нам не ходили — все боялись туберкулеза, а захаживали раз в полгода, считая ее смертником. Разумеется, многие на нашей окраине были удивлены, когда увидели, как Зинаида Сергеевна расхаживает по двору. Мать сочинила байку про какую-то бабку, к которой она ездила за рецептом. Кто-то переписал этот рецепт, кому-то он помог. — Алик грустно улыбнулся. — Моя родная тетка лежала в сырой земле возле сарайчика. Мы даже не смогли пригласить священника для отпевания. Помню, мать, молилась целую ночь, стоя голыми коленками на снегу. Она чувствовала себя виноватой перед своей сестрой.

Если ты помнишь, Коля, к нам изредка захаживал учитель чистописания — он был влюблен в мою мать с детства. Соседи с удовольствием подхватили сплетню, что он мой отец. Так что мое появление ни у кого не вызвало удивления. Скоро учитель утонул в пруду, и мать заставила меня целый месяц носить черную курточку и шаровары. Сама она, мне кажется, ходила в черном целый год. Я долго ни о чем не догадывался. Я называл отца Зиной, дергал за юбку, раскидывал подушки на его постели, похожей на ложе провинциальной кокотки. Между прочим, отец выучился вышивать и другой раз проводил за пяльцами целые вечера. Я подрастал, они старели. Все в городе к нам привыкли и уже не показывали пальцами на Зинаиду Сергеевну. Потом, Коля, мы с тобой подросли, и отец по-настоящему тобой увлекся. Думаю, в заключении он попробовал и мужскую любовь тоже. Мать ужасно переживала — она так боялась позора. К тому времени, мне кажется, они уже отдалились друг от друга. Но когда отец завел себе на стороне любовницу, мать каждый вечер велела мне совершать ритуал сожжения куклы, изображающей женщину. Она действительно очень скоро умерла, а мать на следующий день после ее смерти разбил паралич.

— Обычное совпадение. Да я никогда не поверю, чтобы вся эта средневековая глупость могла служить причиной чьей-то смерти.

Это сказала мама. Правда, в ее интонации я не уловила прежней категоричности.

— А когда ты узнал о том, что Зинаида Сергеевна твой отец? — спросил мой папочка, при этом смущенно отвернувшись к окну.

— Еще в дошкольном возрасте. Я подсматривал, как они с матерью купались в бане. Я знал, что Зинаида Сергеевна гермафродит: я прочитал в медицинской книжке описание этой физиологической аномалии, даже видел рисунки. Но когда отец повалил мать на лавку и… совершил над ней то, что совершает над женщиной нормальный здоровый мужчина, я обо всем догадался. Я молчал об этом до последнего. То есть до тех пор, пока мать сама не призналась мне во всем. И тогда я решил бежать из дома. Дело в том, что я возненавидел их обоих за этот гнусный обман.

— Но ведь у них не было иного выхода, — сказала мама. — Тогда было такое страшное время.

— Я понимаю. Но вы представить себе не можете, как я страдал, когда случайно за столом ловил похотливые взгляды отца, адресованные моей матери. Если ты помнишь, Коля, одно время он носил парик с рыжими локонами и красил губы фиолетовой помадой. Это было такое жуткое зрелище. Потом, когда он подстригся под лорда Байрона и перестал пользоваться косметикой, это выглядело более пристойно. И все равно я его ненавидел. Я боялся, что не сумею совладать со своими фантазиями и сотворю над отцом что-то страшное. К счастью, тут появилась ты, Кира. Вы с Колей так любили друг друга; вы были так прекрасны в этой любви, и я понял, что у вас обязательно родится необыкновенное создание. Я представлял, как красиво вы занимаетесь любовью. Мне снились дивные сны…

Я видела, как отец с матерью быстро переглянулись. И то, как они пожали друг другу под столом руки, тоже не ускользнуло от моего внимания.

— А меня зачали в той безобразной кровати с кружевными подушечками и вышитыми простынями. Мужчина, почти всю жизнь носивший комбинации, бюстгальтеры и юбки с оборками, и женщина, в итоге ставшая чем-то еще хуже лесбиянки.

Он уронил голову на стол и зарыдал. Я протянула к нему руку, чтобы погладить Алика по волосам — мне вдруг стало его очень жалко, но отец взял меня за плечо и подтолкнул к двери.

— Мурзик, пускай они побудут вдвоем, — сказал он, тихонько прикрывая за собой дверь. — У твоей мамы очень тонкая душа. Беда в том, что я понял это не сразу. Она королева по духу, я всего лишь жалкий шут. Такие браки, как тебе известно, называются мезальянсом.

— Вы с мамой очень любили друг друга, когда зачали меня. Верно, папочка?

— Да, Мурзик. Я читал в какой-то индийской книжке, что дети, рожденные в результате страстной красивой любви, бывают очень талантливыми и, увы, одинокими. Ты уж прости нас, Мурзик.

— Потому что нам трудно найти себе равного, да? Мне показалось на какое-то мгновение, что я нашла его в Алике. А он говорил, что его зачали…

— Тише, Мурзик. Кажется, он уже успокоился. Я сейчас схожу за шампанским и тортом, и мы отпразднуем… Что мы отпразднуем, Мурзилка?

— Мое вступление во взрослую жизнь. Знаешь, папа, я, кажется, поняла, что одной любви для счастья мало. Или, вернее, я не из тех, кто сумеет всю жизнь быть преданным и верным одному, даже любимому, человеку. Это скучно, правда, папуля?

— Я не знаю. — Он вздохнул и опустил глаза. — Мне кажется, я бы мог всю жизнь хранить верность твоей матери. Но ей это не нужно. Кому нужна верность шута?..