Укрощение огня

19

В чем он ошибся? — Аман не находил себе места все утро, изумив неготового к подобным переменам Тарика внезапной сменой вечернего настроения на прямо противоположное. А потом Аленький цветочек сопоставил факты и выводы… И старательно перебрал особо «нежные» и пикантные выражения, которые берег исключительно для себя любимого на особые случаи.

Куда отправилась погулять вчерашней ночью, его тщательно взлелеянная наблюдательность? Вероятно туда же, куда и быстрота реакции в купе с сообразительностью, которой он так гордился! Полезный урок, что не стоит слишком забываться и расслабляться, даже если вокруг — шкатулка, полная оживших сказок Шахрезады!

Самоуверенность — страшный враг, но в отличии от глупости на определенной стадии излечима. Испытанное средство помогало всегда, помогло и сейчас, а Амани довольно быстро взял себя в руки. Разумеется, старому интригану, с наслаждением прикрывающему свое истинное положение образом скромнейшего из лекарей, приятно изредка поговорить с тем, кто хотя бы приблизительно владеет его языком. Зато Кадер — воин, что выдавал весь его облик: скорее всего он лишь возвращался со своего поста и присел у дома, не в силах устоять перед потребностью воздать хвалу раскрывающемуся над сонным миром чуду ночи, и его единению с рукотворной магией камня твердыни…

Пуще того, Кадер не только воин, даже лучшим из которых подчас свойственна излишняя прямота, он — поэт, а это опасное племя… Фальшь гибельна для них, и самые сильные, чувствуя это, защищаются от угрозы с неистовством загнанного хищника, рвя в клочья и кровавые ошметки все вокруг и самих себя. Слабые — не выживают, но даже самые спокойные из них, чуют нюхом неверную линию в узоре.

Кадер был из поэтов настоящих, а он обратился не так и не к тому, — убедился Аман, уже при ярком свете солнца разглядев своего недавнего собеседника. Мужчина оказался годами гораздо моложе князя, не намного старше его невольника: серединка на половинку, 25-ть — 27-мь… Его старили морщинки с въевшейся пустынной пылью, шрам у брови, перепахавшей левое веко, и взгляд — юноша с горчившим неудовольствием признал, что вполне возможно, его опрометчиво витиеватое и церемонное обращение действительно могло оскорбить музыканта.

Однако, в то же время по неписанной традиции ему оставили шанс, и Аман им воспользовался сполна! Он был скромнее самой скромности, сдержан, краток и лаконичен, так что уже Кадер почувствовал себя виноватым. Юноша пытается выжить и выплыть в абсолютно чуждой среде. Если его учили говорить, прощупывая и предугадывая каждый возможный шаг, то что в том могло задеть!

О Тарике Кадер вообще не задумывался, тем более как об ученике, пока вдруг следующей же просьбой Ас-саталь стали уроки для мальчика, после чего княжий «наложник» вдруг изобразил такое на безыскусный наигрыш, — что замерли руки в немом восхищении! Вслед за тем внезапно одарив жгучей улыбкой из-под рассыпавшихся волос, юноша медленно перетек лепестками угасающего костра на подушки напротив, сверкнув очами сквозь грозовую пелену ресниц:

— Мустахак Кадер, считаете ли вы меня теперь достойным своих умений?! — мурлыкнул молодой зверь в человеческом облике.

— Я скажу одно, дешадаб, — ткнул пальцем поднявшийся Кадер, — я хочу увидеть наконец твой танец!!

А потом они оба сошли с ума, по мнению единственного наблюдателя этих баталий. Один часами играл все подряд переходя в конце на нечто невообразимое, второй — слушал, прищелкивая, и то и дело срываясь в дикую сарабанду. Оба пели нечто невнятное, выщелкивали и выстукивали, ругались так, что небо краснело прежде заката! Аман шипел, что Бастет пригибала уши и уползала, пятясь, Кадер говорил, и Ас-саталь, звезда, — сжимал зубы крепче, из которых казалось, вот-вот брызнет яд василиска… А потом все это однажды кончилось.

Триста тридцать третий раз подряд Ас-саталь кружился под тот ритм, что Тарик успел выучить за прошедшую неделю… и вдруг резко замер:

— Понимаю, — тяжело уронил князь, — я не должен был этого видеть!

Словно холодком повеяло, и Амани едва удержался, чтобы не передернуть плечами от неприятного ощущения. Однако минутное замешательство схлынуло, и черная бровь слегка изогнулась.

— Отчего же? — юноша улыбнулся, чтобы смягчить свои слова, и хоть немного — гнев князя на демонстративный прошлый отказ. — Но смотреть пока еще не на что, я подобрал только несколько движений…

Он не вкладывал в улыбку какого-то особого смысла или подтекста, но взгляд мужчины немедленно потеплел и стал другим — ласкающе восхищенным и исступленно жаждущим, отчего Амани неловко отвел глаза, некстати вспомнив вдруг, что на нем нет ничего, кроме незначительного куска ткани вокруг бедер… Поймав себя на том, ЧТО он сейчас подумал, Аман едва не сел там же, где и стоял от изумления: с каких пор Аленький цветочек способен смущаться оттого, что на него, почти нагого, смотрит мужчина?!

И как он на него смотрит! А Амир был совсем рядом, так, что не надо было даже протягивать руку, чтобы коснуться друг друга. Юноша все еще улыбался, но губы слегка подрагивали, и мужчина не мог этого не заметить, даже если не замечал сам Аман.

— Я счастлив, что к тебе вернулась радость танца…

Низкий густой голос звучал чуть хрипловато, отозвавшись там, где ему было совсем не положено: будто теплый ветер обдал своим дыханием. Мысли бестолково метались, не в силах подобрать хозяину не только пристойный ответ, но хотя бы что-то внятное и членораздельное… Какой позор для несравненного бриллианта, услады чресел, певца сладчайшей неги!

Что до мужчины, то его хватало только на то, чтобы после показавшейся бесконечной разлуки, сдержать себя и не впиться поцелуем в эти алые полураскрывшиеся перед ним лепестки, меж которых влажно блестела белоснежная полоска зубов — ох, мальчик, что же ты делаешь со мной?!

Спасибо тебе, Аллах, за безграничные милости твои, что прятал под пестрой личиной от бесстыжих глаз истинную его красоту! Укрывал дорогой мишурой подлинные линии гибкого тела, не позволяя увидеть как играют, переливаясь, гладкие мускулы под золотистой кожей, усеянной бисеринками пота… Не давал кому-то нечестивому познать откровенный в своем хаосе узор прилипших к спине и плечам, разметавшихся смоляных прядей, не позволил чужому сходить с ума от взмаха ресниц и, в такт им, — колебания теней на тронутой пылающим флером румянца щеке…

Пламенная моя звезда, таким должно видеть тебя лишь на ложе!!

Но он — не женщина, хеджаб и имя мужа не встанут глухой стеной на пути похоти и взращенном на собственной ущербности презрении тех, кто не достоин даже его мизинца! К тому же, гаремный мальчик оказался так горд, что мог бы давать уроки принцам, и я — не они, я не оскверню тебя, негасимое мое пламя даже вздохом… Верь мне, огненный мой, лишь бы снова увидеть твою улыбку!..

— Не буду мешать. Но — надеюсь, что ужин ты разделишь со мной.

— Как пожелаете, господин, — учтиво отозвался Аман и склонил голову, к неудовольствию мужчины пряча лицо совсем, — ведь наша последняя партия была не окончена…

— Да, — охотно согласился Амир, — многие ходы еще не были сделаны, и я уверен, что продолжение игры станет увлекательным…

Последнее у Амана тоже не вызывало сомнений. Титаническими усилиями он соскребал остатки расплавленного кофейными глазами самообладания, и пропустил мгновение, за которое его запястье оказалось лежащим во властной длани, а пальцы другой осторожно коснулись бинтов на предплечье:

— Что произошло?…

— Немного заигрались с Баст…

Та часть сознания, которая каким-то чудом еще умудрялась оставаться разумной, контролировать тело и поддерживать беседу, отмечала запыленную одежду, заткнутую за пояс плеть и оружие на нем, крича раскисшему ни с того ни с сего остолопу о том, что он упорно отказывался воспринимать. Юноша только с долей закипающей истерики констатировал, что похоже, у князя входит в привычку являться к своему наложнику, едва сойдя с седла…

— Как я вижу, вы все же поладили, и расставаться с ней тебе не хотелось бы?

— О, мы поладили настолько, что уже напугали парочку полуночников совместными прогулками! — Амани безуспешно пытался изобразить привычный насмешливый тон.

— Я рад… рад, что подарок пришелся тебе по сердцу! — руку мужчина так и не выпустил, точно в беспамятстве поглаживая нежное запястье с бешено бьющейся голубой жилкой. — Жду тебя вечером…

До конца жизни Аман мог поклясться бессмертием своей души, что в тот момент, когда губы мужчины коснулись его ладони у основания, — мир все же померк, взорвавшись под веками ослепительной вспышкой. Вновь же вернув себе способность воспринимать окружающее, он различил только быстро удаляющиеся шаги и понял, что остался один: куда и когда исчезли Кадер и Тарик он попросту не заметил.