Улыбнитесь, вы уволены

4

Я выгребла все содержимое шкафа в надежде найти что-нибудь, что можно продать за 2000 долларов. Единственное, на что мог быть хоть какой-то спрос, это:

а) один радиобудильник (он мне больше не нужен — так, безделушка);

б) свитер, подаренный бабушкой на прошлое Рождество (розовый, на четыре размера меньше, чем нужно, — бабушка по-прежнему думает, что мне десять лет);

в) электрощипцы для волос, оставшиеся от бывшей соседки.

Можете назвать меня сумасшедшей, но, по-моему, мне не хватит нескольких долларов. Придется сделать то, что в моей ситуации сделала бы любая уверенная в себе современная девушка: я продам свои яйцеклетки. Раз уж в последнее время я все равно простаиваю, зачем мне яйцеклетки?

Интернет-исследование на тему «Донор яйцеклетки» сразу дает такие результаты: 1) за это платят 7000 долларов; 2) нужно пройти отбор; 3) требуется небольшое хирургическое вмешательство и что-то страшное под названием «трансвагинальный ультразвук». «Транс» и «вагинальный» — эти два слова не сочетаются ни в каком контексте, разве что в «Шоу Джерри Спрингера».

Однако розово-голубой сайт по проблемам деторождения уверяет меня, что я испытаю «безмерную гордость, если помогу бесплодной паре осуществить мечту о ребенке».

Гордость не так привлекательна, как семь тысяч.

Я обдумываю это, и вдруг мне в голову приходит ужасная мысль: моя жизнь может превратиться в идиотскую комедию с искусственным смехом за кадром, где я хожу на свидания с собственным сыном или сталкиваюсь со своей дочерью в спортзале.

Но. Семь тысяч долларов. Я смогу расплатиться с Хозяином Бобом, и у меня еще останется больше чем на месяц. Наличными.

Нет. Это безумие. Вдруг они случайно заберут все мои здоровые яйцеклетки, у меня их всего-то штук пять или шесть. Насколько мне известно, курение, пренебрежение к спорту и ожирение, вызванное пищей с высоким содержанием холестерина, не укрепляют репродуктивную систему. К тому же на получение яйцеклетки требуется как минимум два месяца, а у меня нет столько времени.

Мои раздумья прерывает громкий стук в дверь.

Вскакиваю с места в страхе, что это Хозяин Боб, но, подойдя к глазку, вижу миссис Слэттер, соседку снизу. Любопытно, что ей понадобилось: раньше она не замечала моего существования.

С опаской открываю дверь.

— У вас слишком шумно, — с порога заявляет она. — Я слышу, как вы тут топочете, словно стадо слонов.

— Я одна, — отвечаю я.

Она заглядывает в квартиру через мое плечо и каркает:

— Точно одна?

— Точно — одна.

— Я иду играть в бинго, но, когда вернусь, вы скажите своим друзьям, что им пора домой. У меня новый слуховой аппарат, и я не ошибаюсь — у вас тут шумновато.

— Миссис Слэттер, честно, здесь никого, кроме… — Она сказала «бинго»? — Вы идете играть в бинго?

— В молодежный христианский клуб. Каждую среду хожу.

— А можно мне с вами?

Миссис Слэттер смотрит на меня так, словно я хочу оглушить ее железной трубой и отнять сумочку.

— Зачем? — спрашивает она.

— Мне нужны деньги на квартиру.

Она разглядывает меня и фыркает:

— Эта молодежь! Вечно живет не по средствам. Ладно. Заплатите за меня — возьму с собой.

— По рукам, — говорю я.

В бинго играют в подвале местного клуба молодежной женской христианской организации, примерно в четырех кварталах от нашего дома. Подвал битком забит сутулыми тетками с голубыми волосами и смазанной красной помадой. Куда ни глянь, всюду тяжелые жемчужные серьги и домашняя одежда.

— Вы ставите меня в неловкое положение, — шипит миссис Слэттер, когда я пытаюсь зажилить обещанные тридцать пять баксов на карточки бинго.

Я неохотно расстаюсь с последним наличным кредитом по «Мастеркард», мы берем свои карточки и садимся за длинный стол.

Карточки бинго — огромные, почти как плакаты, с громадными буквами и цифрами (для слепых, наверное). Напротив нас за столом сидят две женщины с десятком карточек и гигантскими маркерами, выпущенными специально для бинго.

— Фифы, — бормочет миссис Слэттер.

Реклама на стене подвала гласит: «БИНГО — НА БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ». На какую благотворительность, не уточняется. Подвал насквозь пропах кроссовками и нафталином, у меня сейчас начнется приступ аллергии. Я потираю нос, стараюсь пореже дышать и пытаюсь сосредоточиться.

Ведущий, мужчина средних лет с сияющей лысиной, в трико цвета лососины и тесной футболке, подходит к микрофону объявить начало игры; микрофон оглушительно пищит, но, похоже, это никому не мешает.

— Начнем первый раунд, — провозглашает мистер Лососевые Штаны радостным голосом телевизионного шоумена. — Сегодняшний джекпот — пять тысяч долларов.

Сзади какая-то женщина громко ойкает.

— Ослица, — ворчит миссис Слэттер, вынимает из сумочки фломастер и склоняется над лотерейной карточкой.

Шары лежат в погнутой проволочной клетке, которая выглядит так, будто по ней кто-то потоптался: она опасно перекосилась влево, сбоку вмятина.

— Б-1. Первый номер Б-1. Все слышали? Б-1 — наш первый номер. «Б» как бабочка и один как цифра один, — объявляет ведущий с энтузиазмом диджея на радио, пыхтя в микрофон.

— Бинго! — выкрикивает какая-то женщина.

— Спокойно, спокойно, — поднимает руку мистер Лососевые Штаны, — с одного шара бинго не бывает! — Он хохочет стаккато. — Иначе это было бы нечто. Правда? Правда, друзья?

Никто не отвечает.

— Итак, наш первый номер Б-1. «Б» как бинго. Ха. Ха. И один как цифра один.

Мистер Лососевые Штаны с грохотом переворачивает проволочную клетку и вынимает еще один шар.

Сидящие перед нами женщины нависли над своими бесчисленными карточками, в каждой руке — по два маркера.

— Н-32. Следующий номер Н-32. «Н» как Нэнси. Тридцать два как тридцать. Два.

— Бинго! — вопит та же женщина.

— Болезнь Альцгеймера, — еле слышно бормочет миссис Слэттер.

— Уведите ее, кто-нибудь! — выкрикивают в зале.

Может, это мое будущее. Прямо здесь. Игра в бинго. Каждую среду.

От этой ли мысли или от плесени в подвале, но я чихаю. И не просто чихаю, а три раза подряд.

Тут я вспоминаю, что если меня постигнет какая-нибудь жуткая болезнь — скажем, внезапный приступ астмы, — то медицинской страховки у меня нет. Меня не возьмутся лечить в больнице. И к своему терапевту, к которому нужно записываться за четыре недели, обратиться не смогу. Мне не помогут даже в ветлечебнице. Я хуже чем беженец. Я как прокаженная. Я не существую, я в изгнании. Точно не знаю, что происходит с теми, у кого нет страховки, но уверена: медсестры выкинут твое тело на обочину, как только это выяснится. А если ты все-таки ухитришься пробраться в больницу, то вместо лечения правительство заберет все твои яйцеклетки и оплодотворит их чужой ДНК, как в «Секретных материалах».

Конечно, можно подать заявку на медицинское страхование для уволенных. Но лишних 350 баксов в месяц у меня нет. Если заплатить за страховку, то когда меня, бездомную, истощенную и обмороженную, подберут на улице и привезут в приемный покой, медицинские расходы будут покрыты на восемьдесят процентов. Прелесть что такое. Кто последний? Я за вами. Запишите меня.

— О-75. «О» как омлет. И семьдесят пять как семьдесят. Пять.

— Бинго! — не унимается все та же женщина.

Я решаю, что если у меня когда-нибудь обнаружат смертельную болезнь и я захочу растянуть каждую свою последнюю минуту, то приду сюда. Два часа здесь словно двадцать лет.

Украдкой заглядываю в чужие билеты. Закрашенных квадратиков у меня меньше всех.

Вечер ожидается длинный.

Очевидно, бинго — не самая подходящая для меня азартная игра. Нужно было попробовать игровые автоматы, а лучше — лотерею.

Если бы я выиграла в лотерею, то основала бы особый благотворительный фонд специально для таких, как я. Для ленивых. Для людей без четких карьерных целей. Чтобы они целый год могли ничего не делать. Я бы назвала это «Год «Мнения»» или «Творческий отпуск для поп-культуролога», как-нибудь так. Побеждает ленивейший. Любой намек на мотивацию или амбиции — и мой фонд не для вас. Этакое пособие для неприкаянных.

Рон говорит, что если он выиграет в лотерею, то зафрахтует теплоход, набьет его самыми близкими друзьями и на год отправится в кругосветное путешествие. На борту будет запас самых чистых наркотиков, какие только можно купить. «В международных водах законы о наркотиках не действуют, — объясняет он. — К тому же я буду бешено богатый и смогу взять с собой самых лучших врачей на случай массовой передозировки». Слава богу, Рон не играет в лотерею. Страшно подумать, что может натворить за год корабль с тысячей обкурившихся психов. Не говоря уж о том, что он непременно пригласил бы и меня. А если к тому моменту у меня не было бы работы, то ведь и не откажешься — хотя бы ради бесплатного медицинского обслуживания. И все последующие 365 дней я раскаивалась бы в своей минутной слабости. Вообще-то с Роном у меня так и получилось: восемь месяцев секса, целая жизнь раскаяния.

— Бинго! — вскрикивает кто-то, и я понимаю, что это не та слабоумная, а миссис Слэттер, сидящая рядом со мной. Она подскакивает и трясет сморщенным кулаком. — Вот вам, старые перечницы! Я еду в Лас-Вегас!

И она исполняет победный танец — насколько позволяет артрит.

Несмотря на все уговоры, миссис Слэттер не желает поделиться со мной выигрышем, хотя фактически это я купила ей карточки для бинго. Она закрывает дверь на два замка, даже не дав мне договорить, и меньше чем через час уже тащит по лестнице чемодан и свою белую пушистую собачонку в дорожной сумке.

Поскольку денег для Хозяина Боба у меня по-прежнему нет, остается одно. Занять.

Отыскав блокнот, я составляю список кандидатов. Посмотрим.

Во-первых, Стеф. Она банкрот, как и я. И думается, как и у меня, наличный кредит по «Мастеркард» у нее ограничен.

Рон. Тоже банкрот.

Тодд. Исключено. Если попросить у него взаймы, он всю оставшуюся жизнь будет меня этим попрекать. В двенадцать лет я заняла у него двадцать баксов купить билеты на «Новых ребят в квартале», и он так и не забыл этого инцидента. Даже через несколько лет представлял меня как свою «младшую сестренку, которая влезла в долги, чтобы пойти на «Новых ребят»» — это когда мне было уже шестнадцать и я слушала только «Смитс» и «Кьюр».

Кайл. Еще хуже, чем Тодд: он, конечно, не кровный родственник, но лучший друг Тодда, а значит, обязательно настучит, и Тодд все равно будет меня попрекать, хотя и не давал взаймы.

Остались родители.

Мои родители ведут простой образ жизни, что на Северном Берегу в Эванстоне редкость. Отец работает в страховом бизнесе, мать — домохозяйка. Оба они трудяги и цепляются за старомодную мечту, что усердная работа вознаградится. Папа долго натаскивал Тодда в смысле карьеры (теперь Тодд — статистик в страховой компании в центре города), зато мною практически не занимался. Он просто предполагал, что мама научит меня готовить, я пойду в колледж и найду себе хорошего мужа. И потом мой муж, Тодд и папа будут стоять в июле над мангалом и жаловаться на влажность и нового тренера местных бейсболистов. Такой он рисовал мою жизнь. Самым страшным вариантом ему представлялся мой брак с фанатом «Уайт Сокс»[5], но даже в этих обстоятельствах папа собирался остаться либеральным и великодушным.

Я его разочаровала: не нашла в колледже мистера Бухгалтера, зато встречалась с мальчиками без жизненных целей, без денег и с эпатажным пирсингом. А потом закончила художественный колледж (Тодду это запретили, а мне нет. Ведь папа никак не предполагал, что в двадцать восемь я еще не буду замужем, и поэтому пошел на уступки) и устроилась на работу, но уже через шесть месяцев меня сократили. Я все же не вернулась в родительский дом и тем самым, может быть, заслужила благосклонность и 2000 долларов.

К тому же у меня есть аргумент посильнее, чем «я ваша дочка, помогите мне, пожалуйста». Завтра мой двадцать девятый день рождения.

— С днем рождения! — кричит Стеф в трубку на следующий день. Такими восторженными и счастливыми люди бывают, только если день рождения не их и если у них есть работа. Она звонит со съезда по офисным принадлежностям в Нью-Йорке, куда босс отправил ее до пятницы. — Как только вернусь, мы с тобой куда-нибудь сходим, поняла?

— Есть, мой генерал!

— Если хочешь поскорее, я прилечу первым же самолетом. Только скажи.

— Не торопись, сегодня вечером я обещала маме быть к ужину.

— Хорошо, но в пятницу оторвемся, да?

Подозреваю, что к тому времени меня выселят и мне действительно будет позарез нужно выпить.

Только я повесила трубку, как позвонил Тодд.

— Во-первых, с днем рождения. Во-вторых, — собеседования? Резюме? Какие результаты?

Понятно, Тодд родственник и говорит из лучших побуждений, иначе бы он попал в категорию зануд.

— Ты написала кому-нибудь с ярмарки вакансий, как я тебе велел?

— Тодд, сегодня мой день рождения. Я не рассылаю резюме в свой день рождения.

— Джейн! — возмущается Тодд. Моя незанятость беспокоит его больше, чем меня.

— Тодд! — передразниваю я.

— При нашей экономике ты не можешь сидеть сложа руки и ждать, что к тебе толпами повалят работодатели.

Я молчу, и он добавляет:

— К поиску работы нужно относиться серьезно.

— Я так и делаю, Тодд. Поверь.

— Ну-ну, и сколько же резюме ты разослала?

— Пятьдесят, — заявляю я, и это правда. Просто не хочется уточнять, что сюда входят резюме в цирк «Барнум Бэйли», на шоколадную фабрику «Херши» и в НАСА.

— Ну… — осекается Тодд, поразившись моей предприимчивости. — Может, тебе нужно подключить связи? Ты знаешь, девяносто девять процентов вакансий нигде не публикуются.

— Ты это уже говорил. (Раз примерно сто.) Тодд, может, ты хочешь сменить работу?

— Что?

— Ты так увлекся моим поиском работы — вдруг, подсознательно ты сам хочешь найти другое место?

— Я? Не хочу. У меня отдельный кабинет. Если бы я сменил работу, пришлось бы начинать все с нуля.

Эта мысль явно приводит моего братца в ужас. Он всегда шел в одном направлении, никуда не сворачивая. За всю жизнь ни разу не дал заднего хода. Я же половину времени пячусь назад.

— Ну что, до вечера? — спрашивает Тодд. — Я не смогу за тобой заехать: работаю допоздна.

Тодд всегда такой трудолюбивый. Всегда работает допоздна.

— Тодд, только не говори, что опоздаешь! — издеваюсь я, поскольку Тодд физически неспособен опаздывать. У него элементарно не получится. Если Тодда задержать и не дать прийти вовремя, он весь изойдет пеной.

— Нет, Джейн, если тебя действительно нужно подвезти… — сдается он.

— Все, все, не нужно мне твоего сострадания, — дразню я его.

— Джейн, я заеду, хорошо? — настаивает Тодд. — Просто сначала я должен заехать за Диной.

— За Диной?

— Моя девчонка, — поясняет Тодд.

— «Моя девчонка» — это серьезно.

Нечасто Тодд добавляет «моя» к слову «девчонка». Обычно он называет женщин, с которыми спит, просто «девчонками». Та девчонка, эта девчонка. «Вчера вечером мы с той девчонкой ходили в ресторан», — скажет он. Он редко употребляет имена.

— Вот этого не надо, — обрывает меня Тодд.

— Забудь, поеду на электричке.

Я не обижаюсь на то, что Тодд пытается направить меня по трудной дороге к платежеспособности. Я знаю, так он проявляет свою заботу; он уверен, что лучше меня может распорядиться моей жизнью. Я это ценю и понимаю: братская любовь. Все лучше, чем стоическое, упрямое, неодобрительное молчание моего отца. Он ни разу не спросил меня, как продвигается поиск работы, только прозрачно намекал, что пора бы переехать в квартиру поменьше.

Днем я звоню родителям, пытаясь определить, как они воспримут мою просьбу о деньгах.

Первая реакция отца обескураживает:

— Завтракаешь в своей роскошной столовой? Небось в таком особняке эхо слышно.

— Я не завтракаю, пап, уже три часа дня, — напоминаю я.

— Но я не удивлюсь, если у тебя сбился режим питания, ведь теперь тебе не нужен график.

— Я ем в правильные часы.

Нам с папой нечего сказать друг другу, и поэтому мама настаивает на том, чтобы мы разговаривали. Она вечно выдергивает папу из кресла и требует, чтобы он «поговорил с дочкой». А когда я была маленькой, она заставляла папу проводить с Тоддом и со мной все воскресенья. Как следует поворчав, папа брал нас с собой в офис и окунался в работу, а мы бегали туда-сюда и собирали цепочки из скрепок.

— Тебе нужно переехать в квартиру поменьше, серьезно, — заявляет он. С тех пор как четыре года назад он побывал у меня в гостях, это его неизменный совет.

— Я подумаю над этим, пап.

Отцу не объяснишь, как трудно найти в Чикаго приличное жилье без тараканов. Особенно если на дворе не октябрь и не апрель, когда в этом городе принято переезжать с места на место.

После небольшой паузы папа, кашлянув, заключает:

— Ну, на тебе маму.

— Привет, зайка, — запыхавшись, здоровается она. — Я приготовила вишневый пирог и творожный пудинг с клубникой, твои любимые.

Вот что мне нравится в маме: она — ходячая поваренная книга с моими любимыми рецептами.

— А еще мясо в горшочках и пюре — как ты любишь, со сметаной и сыром. Тодд придет с подружкой, я подумала, может, и ты захочешь кого-то привести…

— Э-э, вообще-то сейчас у меня никого нет.

Если пригласить Рона, уж он-то не откажется, но я скорее удавлюсь.

— Ах да, Кайл придет, — поспешно говорит мама.

Ясно: испугалась, что затронула больную тему. Мама почему-то считает, что я неравнодушна к Кайлу. Что я по нему сохну. Это потому, что когда мне было три года, а ему семь, я хотела с ним дружить. Объяснять маме, что ты не в ответе за свои поступки и слова в трехлетнем возрасте (например, поедание пластилина или провозглашение себя гением), напрасный труд.

— У меня и в мыслях нет вмешиваться в твою личную жизнь. Я всего лишь хочу сказать, что Кайл — дурак, если не хочет с тобой встречаться. Вы идеально подходите друг другу. Конечно, ты не обязана любить Кайла.

— Мам! Кайл не любит меня. Я не люблю его. Понятно?

— Понятно, понятно. Извини, что сую нос в твои дела.

Мама всегда боится, что она плохая мать и совершает ту же ошибку, что и множество ее подруг: давит на своих детей и отравляет им жизнь. Мама считает, что лучший способ добиться от нас того, что ей нужно, это заставить нас верить, будто и мы этого хотим.

— Ах да, зайка, и еще… у меня кое-какие новости — просто чтобы ты была готова.

— Что за новости?

— Ну… скажу за ужином.

— Мам, что за новости? — не унимаюсь я. Что там у нее стряслось? Такая таинственность…

— Да ничего особенного. Лучше скажу всем сразу.

— Мам… — пробую я закинуть удочку насчет денег.

— Да, милая?

— Ну, просто, э…

Я никак не могу выговорить «Мне нужны деньги». Язык словно приклеился. Наверное, лучше будет спросить при встрече и оценить ее реакцию в режиме реального времени.

— Ничего, мам. Потом поговорим.

— Хорошо, дорогая. До скорого.

По-моему, не зря гордыня считается грехом. Она мешает практическим задачам — таким, например, как попросить денег у родителей.

Когда я выхожу из квартиры, под дверью стоит Хозяин Боб.

Я съеживаюсь: вряд ли он пришел с подарком ко дню рождения.

— НУ ЧТО? — орет он. — ЧТОБИ ЗАБТГА БИЛИ ДЕНЬГИ, ПОНЯЛ?

— Будут, будут, — уверяю я. Как это получается: проигрался Боб, а деньги трясут с меня?

— ХОГОШО, НО ЕСЛИ ЗАВТГА НЕ БУДЕТ, ТИ НА УЛИЦЕ, ПОНЯЛ?

Чикагская дорожная инспекция, отдел по парковке

А/я 88292

Чикаго, IL 60680-1292

Джейн Макгрегор

Кенмор-авеню, 3335

Чикаго, IL 60657

8 марта 2002 г.

Уважаемая миз Макгрегор!

Должны сообщить Вам, что Ваше резюме не соответствует нашим требованиям к инспектору по парковке. Мы уверены, что Вы были бы «непреклонны к мольбам граждан», превысивших срок стоянки, однако офицер дорожной полиции — это нечто большее, чем «дрессированная обезьяна в гамашах».

Мы, чикагцы, гордимся справедливым и тщательным исполнением закона и стараемся выбирать только лучших кандидатов.

Искренне Ваш

Марк Сейлер,

специалист по кадрам.