Утро в Нормандии

1

– Когда я была маленькой девочкой, Спесси, я точно знала, что машина времени есть. И если станет совсем плохо – ну очень невмоготу, понимаешь? – то я этой самой машиной времени обязательно воспользуюсь и перенесусь в свое светлое будущее. Я, Спесси, наивно полагала, что впереди у меня нет никаких проблем… Слышишь меня, лохматая морда? – Кейт не глядя провела рукой по огромной собачьей голове, лежащей у нее на коленях. Голова была гладкая и теплая, с лоснящейся шерстью.

Спесси, пес ее жениха Жана, поднял на нее преданные грустные глаза и тихо заскулил.

– Ну так вот, – продолжала Кейт, – черт побери, как же хочется теперь перенестись обратно, в то самое прошлое – единственное место, где, я теперь точно знаю, не было никаких проблем. – Она вздохнула. – Ведь у меня через неделю свадьба, Спесси, почему же так тоскливо, а?

Спесси не ответил. Может быть, потому что по наивности своей собачьей он ничего не знал, а может, просто не хотел подставлять хозяина…

…День уже клонился к вечеру, а она все не могла решить, какое платье ей выбрать. Жан сказал, что не пойдет с ней в салон: покупать платье вместе с будущей невестой, видите ли, плохая примета, потому что из-за этого свадьба может не состояться. Странно, раньше он всегда игнорировал эти маловразумительные суеверия, даже высмеивал их, и оттого ей было вдвойне неприятно услышать такое заявление.

В общем, обидно и жаль, ведь ей так хотелось прийти с Жаном в салон этого дундука Деррижуса и перемерить на глазах у любимого все, что будоражило ее воображение в витрине и каталогах уже целых три месяца, с тех пор как Жан однажды вечером заявил:

– А что, Кейт, может, нам и вправду пожениться? У вас тут это, кажется, быстро можно организовать? Шериф, священник и все такое…

Кейт покоробило от этих слов, но суть сказанного подкупила ее гордость. Сдвинув брови, девушка покорилась судьбе и решила не обижаться на это неуклюжее, совсем не романтичное и словно бы несерьезное какое-то предложение. Интересно, он что же себе думает: если она любит курить вишневый табак и гоняет на своем Харли быстрее многих парней из их квартала, то можно ей и цветов не дарить, и кольцо не преподносить, и вообще делать предложение, развалившись в кресле с бутылкой пива?..

– …А потом мы уедем в Париж, и я, наконец, перестану видеть этот унылый красный песок и проклятых змей по ночам… Ох, Кейт, как у вас тяжело! Как же ваш Техас меня утомил! Если бы не деньги…

Деньги. Да, кстати о деньгах. Кейт тряхнула головой, отгоняя вспоминания, и сосредоточилась на текущем моменте. Она смерила презрительным взглядом груду оборок и атласа, громоздившуюся на огромном диване рядом с примерочным постаментом.

Если она предстанет перед алтарем в нежно-розовом, то, пожалуй, будет хороша, но слишком непохожа на себя в таком наивно-невинном амплуа. Бледно-салатовое, пожалуй, выглядит интереснее, да и сшито оно так, что подчеркивает все достоинства ее фигуры: упругую, довольно крупную грудь, длинную шею, красивые, ну, может быть, чуть-чуть широковатые плечи, а главное – яркий загар. Ее внешность поражала редким сочетанием: смуглая кожа, к которой очень быстро «прилипал» загар, и огненно-рыжие волосы с алым отливом, цвета техасской земли. Кейт считала, что ей крупно повезло, ведь у рыжих кожа чаще всего бывает бледно-розовой и в веснушках…

Продавец, он же хозяин заведения, мистер Деррижус, у которого в глазах отчетливо читалась ненависть к капризной клиентке, советовал ей купить оранжевое платье. Оно было апельсиново-морковно-терракотовое, как ее волосы… Хм, пожалуй, неплохо…

Барбара и Санди задремали в глубоких креслах, склонив друг к другу головы, образуя, таким образом, вместе с диваном, заваленным нарядами, идиллическую картину: невеста выбирает платье, покладистые подружки мирно спят.

– Эге-ге-гей! Девчонки! – воскликнула Кейт. – Я выбрала!

– Мисс… Кетлин, вы остановились на салатовом? – с безнадежностью в голосе пролепетал Деррижус.

Что же ему ответить? Кейт оттянула бабочку на мужском манекене, стоявшем по соседству, и резко отпустила, так что та с оглушительным звуком ударилась о пластмассовую шею жениха в траурно-черном костюме. Подруги резко вздрогнули и открыли глаза.

– Родной вы мой! Я беру то терракотовое, если оно вас утешит, конечно!

– Платье должно меня утешить? – осведомился Деррижус в тон ей, немного фамильярно подбоченившись.

– Да нет! – Кейт торжественно сошла с постамента, застегивая ремень на узких джинсах и цокая «казаками» с металлическими шпорами. – Вас утешит его цена…

– А-ах, вы имеете в виду то, первое, которое я вам предложил?

– Да, за полторы штуки. По рукам?

– Разумеется, мисс… как, простите, ваша будущая фамилия? Вашего… ммм… жениха зовут Жан Самбра?

– Неважно. Обойдемся без фамилий. – Она издала короткий свист, которым иногда подзывают лошадей. – Эй, девчонки! За мной!

Задремавшие снова Санди и Барби – так все звали последнюю за внешнее сходство с популярной куклой – вскочили и направились к двери, не особо, впрочем, соображая, что происходит, словно на «автопилоте» выполняя командирский приказ.

– Ну все, мистер Деррижус, вот и конец вашим мучениям. Вы довольны?

– Вполне, Кейт. Счастливого торжества! Удачи вам и вашему жениху!

Кейт и ее подруги направились к мотоциклу с огромными крыльями и множеством кожаных подвесных рюкзаков, а Деррижус, пересчитав выручку, с довольным видом уставился на девушек в окно, подперев подбородок. Он невольно отметил, что в этой троице словно специально подобрались три масти: одна – огненно-рыжая, другая – ярко-белая, а третья – черная, как вороново крыло.

Уместив подруг позади себя на длинное сиденье и непочтительно сунув коробку, перевязанную атласными лентами, в один из гигантских карманов мотоцикла, Кейт оседлала свой Харли и, оставив мистеру Деррижусу в качестве чаевых плотное облако сизого дыма, умчалась по западной дороге с оглушительным ревом, на который оборачивались прохожие.

Она разогналась по улице, и ей почему-то совсем некстати вспомнились слова Жана: «Будешь ты моей женой или нет, но в Париж я все равно уеду, как только мы закончим свой проект в Техасе». Дался ему этот Париж! Интересно, почему все так носятся с этим городом? Стоит упомянуть это слово при человеке, который там побывал, как получаешь в ответ мечтательно-влюбленный взгляд, устремленный в небо, и примерно одинаковые слова:

– Ммм! Париж! Чтобы познать его, нужно прожить в нем не просто туристом. Это такой потрясающий город, что рассказать о нем невозможно! – И после этого еще долго слышались сентиментальные вздохи и полный набор междометий, существующих в человеческом языке.

Ну и что они там нашли? Просвистев мимо дома Барби и не подумав ее высадить, Кейт злобно сжала рукоятки руля и попыталась представить себя в Париже. Собственно, особо напрягать воображение ей не приходилось, ибо двумя месяцами раньше, в апреле, она там побывала, чтобы подать документы в Сорбонну. Язык она знала хорошо, потому что папа был наполовину французом, и если уж на то пошло, то и она сама отчасти француженка. Но Кейт никогда не тянуло в эту страну, ей нравился Техас, а еще мотоциклы… Ей нравились резкие перепады температуры по ночам, ей нравились крепкие парни в кожаных куртках и их грубые шутки, ей нравилось самой делать самокрутки из вишневого табака и смаковать их, хотя и редко, не больше двух в день. А нежное, пастельно-акварельное очарование Парижа ей было непонятно и чуждо, хотя она отдавала должное красоте этого города.

И французы какие-то странные, подумала Кейт, пропуская мимо дом Сандры и проезжая добрую милю лишнего пути. Она опомнилась, когда оказалась в тупике, в самом конце улицы.

– Чего же вы мне не сказали, чтобы я вас высадила? – растерянно оглядываясь по сторонам, произнесла она.

Подруги молча, пошатываясь, слезали с мотоцикла. Казалось, их прически после этой стремительной «прогулки» стали значительно пышнее. Кейт хохотнула. Ее осенила догадка:

– У вас что, волосы дыбом встали от скорости? Ха! Да вы мне еще и сиденья могли замочить! Я с вами больше никуда не поеду, честное слово.

– Взаимно! – резко откликнулась Сандра.

– А что так?

– Ты на спидометр смотришь, или он у тебя для красоты?

– Он у меня для кожаных шнурков. Вот, смотри, как красиво оплетен!.. Эй! Подружки! Вы и вправду готовы в штаны наложить! Ну подумаешь, двести, что такого? Это ж Харли, а вы привыкли кататься со своими папочками на четырехколесных корытах, которые больше ста не тянут. – Кейт уселась на сиденье и снова завела мотор. – Ну? Садитесь или нет? Что вы стоите, как мокрые курицы?!

– Куда это ты нас повезешь? – робко спросила Барби, которая и сейчас не забывала складывать губы бантиком, как будто хотела поцеловать собеседника.

– Как куда, я же мимо дома вас провезла. Сначала Санди закину, потом тебя. Садись. Я медленно поеду.

– Нет уж! – Сандра резко дернула Барби за рукав, хотя та уже было занесла ногу над мотоциклом и теперь неуклюже скакала на одном каблуке, во что бы то ни стало пытаясь сохранить правильное выражение лица. – Я прекрасно доберусь пешком. А Барби поедет на автобусе. Счастливо!

– Ну и фиг с вами! – Кейт резко рванула с места, нарисовав колесом на асфальте черный полукруг.

Она и вправду поехала медленно, хотя больше в этом не было необходимости. Ее мысли, теперь уже спокойно и плавно вернулись к прежней теме. В Сорбонну она решила поступать, потому что на этом настояли родители. Они хоть и жили в другом районе, но имели на нее неоспоримое влияние, так как в их руках был ключ к ее свободе. Папа исправно платил за квартиру, в которую она по достижению семнадцати лет торжественно переселилась, потому что та была ближе к колледжу. К учебе Кейт быстро охладела, особенно когда в ее жизни появился Жан. Отец потребовал, чтобы она или вернулась в колледж, или в родной дом, так как он не желает «содержать квартиру для тунеядки и разгильдяйки». Но Жан спас ее: он без слов перевез ее вещи к себе домой, и Кейт повисла у него на шее, растаяв окончательно перед таким красивым поступком.

Отец, несмотря на общие французские корни, крепко недолюбливал Жана, однажды назвал его фигляром и лживым сердцеедом, и это окончательно провело черту вражды между ним и дочерью. Когда Кейт исполнилось восемнадцать, Жан впервые заговорил о том, что скоро уедет из Техаса и заберет с ее собой. Кейт визжала и прыгала до потолка, а отец заявил, что это будет только после его похорон, потому что, пока он жив, не доверит свою дочь какому-то проходимцу. После небольшого семейного скандала молодое и старое поколение перестало общаться совсем, и Кейт узнавала новости семьи только через двенадцатилетнего брата, который был еще слишком глуп, чтобы рассказывать ей что-то существенное. А весной отец явился к ним сам и поставил условие: он отпустит ее в Париж, если она поступит в Сорбонну и будет жить под присмотром бабушки и дедушки. Тем более что у тех в Сорбонне имелись какие-то связи. Для Кейт, которая не сомневалась, что все равно уедет с Жаном хоть на край света, это предложение было лишь еще одним доказательством правильности своего жизненного выбора.

Они, конечно, были, как небо и земля: утонченный Жан, вечно говоривший на непонятном языке о непонятных вещах, и резкая, яркая, взбалмошная Кейт. Она была именно такой: исполненной жизненной силы, громкой, стремительной, взрывной, темпераментной, готовой вспылить от любой мелочи и в тоже время удивительно отходчивой, всегда первой спешащей на помощь, если кто-то действительно в ней нуждался.

Жан говорил, что она напоминает ему новогодний фейерверк. Такой же громкий, красивый и обжигающий. Он любил ее и восхищался ею… как желанной игрушкой, но при этом быстро уставал от ее темперамента, который за полтора года их совместной жизни успел проявиться во всей красе и доконал его окончательно. Он любил почитать книжку по вечерам и поговорить о своих друзьях из Парижа, которые все не могли дозваться его домой. Он мог бесконечно рассказывать, как хороша его родина и как груб и раздражающе негармоничен Техас. Кейт не обижалась за свой штат, но эти разговоры ей были скучны, а погонять на мотоцикле с одноклассниками, к которым Жан ее безумно ревновал, было гораздо веселей и приятней. Более того, проведя с любимым несколько вечеров подряд, она начинала скучать и задыхаться в дорогой обстановке их дома. Ей нестерпимо хотелось отправиться на ночные гонки, которые выматывали и в то же время мощно заряжали энергией, да такой сильной, с которой не мог сравниться даже самый великолепный секс.

Вот эти прогулки и стали последней каплей в чаше терпения Жана. Хоть и невелика была чаша, но, как бы там ни было, ей пришел конец. Он взорвался и однажды – уже после предложения руки и сердца – высказал ей все, что он думает о девушках, которые уходят от почти законных мужей каждую ночь, чтобы гоняться на мотоцикле с небритыми мужиками. Правда, неясно было, что именно вызывало в нем праведный гнев: небритость вышеупомянутых мужиков или все-таки ее отлучки. Кейт посмеялась над ним, а он заверил ее, что она пожалеет. И что-то еще в сердцах хотел ей сказать, но махнул рукой и, намекнув, что он тоже не лыком шит, ушел на всю ночь в неизвестном направлении…

Да что же ее так тянет на грустные воспоминания весь день! Она подъехала к дому и припарковала мотоцикл. Жан всегда ругал ее, что она не ставит Харли в гараж. Но так ей было проще оседлать его в любой момент. У них в доме имелось два прекрасных гаража: один для машины Жана, другой для ремонтных работ, всякого хлама и мотоцикла Кейт. Она частенько, засучив рукава и надев грязный комбинезон, сама ковырялась во внутренностях мотоцикла, которого любила, как живое существо, и называла его поломки болезнями: «Опять что-то мой родной приболел. Надо разобраться, подлечить немного».

В комнатах на первом этаже горел свет. Спускались сумерки. Сейчас она все равно покажет ему платье. Мало ли что он там думает про эти глупые приметы. Они с самого начала договорились, что платье не должно быть белым. И пусть родители упадут в обморок, ведь они так хотели традиционной пышной свадьбы для дочки, чтобы было все, как у людей. Деревня! Ничего они не понимают в жизни! Кейт хихикнула и остановилась в дверях, перед спинкой дивана, над которой привычно возвышалась черноволосая макушка Жана. Атласные ленты нежно распустись, и коробка с платьем неожиданно грохнулась на пол у ее ног.

– Ты пришла? – не оборачиваясь произнес он.

– Да, и у меня есть для тебя сюрприз! Только не оборачивайся.

– У меня для тебя тоже. – Жан обернулся.

– Ну! Противный! Я же просила! А ну закрой глаза!

– Сядь, Кетлин.

Она опустила руки.

– Чего-о-о? Ты же знаешь, что я не люблю, когда ты меня так называешь.

– У меня к тебе разговор. И очень серьезный.

– Тебе надо срочно ехать в Париж, и наша свадьба переносится?

– Нет.

– Ты решил бросить работу?

– Нет.

– Нас обокрали?

– Нет, Кейт, послушай.

У нее перехватило дыхание. Такого чужого Жана ей еще не приходилось видеть. Это красивое лицо, эти голубые глаза, эти чувственные губы, которые умели так нежно целовать ее и шептали самые сладкие слова, теперь словно по мановению волшебной палочки изменились и стали совсем не родными, а какими-то враждебными и осуждающими. Словно она стояла перед директором школы, который в очередной раз отчитывал ее за мелкое хулиганство.

– Кейт, меня достали твои прогулки…

– Но я сегодня…

– Не важно. Меня достала наша жизнь и… несоответствие наших темпераментов.

– Ты о чем говоришь? – У нее противно заныло в груди, а на спине выступил холодный пот. Она не знала раньше, как чудовищно обидно может звучать его голос. Его родной и самый любимый голос. – За что ты меня ругаешь, дорогой? Что я не так сделала?

– Не сделала, а делала и делаешь. Кейт, я устал.

– А… – Она поперхнулась. – А… как же свадьба?

– Какая свадьба, о чем ты говоришь? Ну какая у нас может быть свадьба? Ты и вправду верила в эту чушь?

– Я… я… я…

– Успокойся, ты вроде бы никогда раньше на заикалась.

Он провел взглядом по ее растерянной и несчастной фигурке. У ног ее валялось ярко-оранжевое платье, выпавшее из коробки.

– А это что такое?

– Свадебное платье.

– Оранжевое? Кейт, ты в своем уме?

– Мы же договорились, что оно будет не белое. Я же тебе говорила, что сегодня пойду его покупать… а ты со мной не пошел… Жан, скажи, что это шутка. Это розыгрыш, правда?

– Нет. Это не розыгрыш.

– П-п-п-почему?

– Потому, Кейт. Я думал, что ты поймешь и сама предложишь все отменить. Но мне сказали, что ты уже купила платье…

– Кто?

– Неважно. – Взгляд его почему-то забегал. – Знакомые видели тебя у Деррижуса. Ммм… через витрину.

– И что?

– И я понял, что ты настроена решительно.

– А как же друзья?

– Какие друзья, Кейт? Твои? Ты ни разу не задумалась, что я никого еще не позвал со своей стороны? О моих друзьях ты только слышала по моим рассказам, они все в Париже. А я не хотел бы, чтобы мой свадебный картеж сопровождала куча немытых байкеров.

– Но это мои друзья. И ты должен их уважать, просто потому, что они друзья твоей невесты.

– Может быть, и должен. Но не могу. – Он картинно развел руками. – Ничего не могу с собой поделать, не нравятся мне они и все!.. Прости меня, Кейт, я не думал, что ты всерьез относишься к этому.

– Но мы же назначили дату венчания… есть же какие-то обязательства. Ты хоть об этом подумал?

– Даты легко переносятся, а в нашем случае проще было все отменить. Кейт, прости меня. Но я не уверен, что хочу на тебе жениться.

– Жан!

– Ну… будь умной девочкой, Кетлин. Твой отец ненавидит меня, а ты даже ни разу не видела моих родителей. Тебе не приходило в голову, что следует с ними познакомиться?

– Но мы же хотели альтернативную свадьбу! Без согласия родителей, без шумихи и гостей. Так, несколько человек пришли бы… Господи, Жан, ты же сам говорил, что ты выше этих штампов и предрассудков!

– Это не по мне, Кетлин. Я – не байкер, который закидывает понравившуюся девчонку на седло, везет ее в церковь и справляет свадьбу в один день. Я – не такой.

– Да оставь ты в покое байкеров! Дались они тебе! Ты их ненавидишь за то, что мне с ними интереснее?

– Может быть. Кейт, милая, но и мне интереснее совсем с другими людьми. Мы слишком разные.

– Тогда что мы делали тут все это время? – Она устало опустилась на пол, прямо в каскад оранжевых оборок, и, скрестив ноги «по-турецки», стала смотреть в пол.

– Вот и я думаю, сколько же можно морочить друг другу головы? Пора расставить все точки над «i».

– Да? У тебя есть другая? – спросила она у паркетной доски.

– Нет, с чего ты взяла? Да если бы и была. Тебя это удивляет? Что я, по-твоему, должен был делать вечерами, когда ты через день уезжала гонять до самого рассвета? В шахматы играть или читать Библию?

– Так ты мне изменял?

– Нет. Но мог бы. Ты сама-то подумала, оставляя меня одного, что я не святой и тоже хочу общения?

– Ну… ты всегда любил читать и смотреть телек. И мне казалось…

– Тебе казалось, а я переживал.

– Но ты говорил, что любишь меня…

В воздухе повисла долгая пауза, от которой Кейт стало совсем страшно. Она не хотела слышать ответа на эту свою реплику. Не вынесет она сейчас правды. А он ее скажет. Нельзя. Несправедливо. Тяжело и жестоко вот так в один вечер взять и добить ее. Не по-мужски.

Она достала машинку для самокруток.

– Как же я этого не люблю, Кетлин! Ты можешь не дымить?! Вот опять, видишь? Я не переношу табачный дым, а ты иной раз пыхтишь весь вечер, словно паровоз.

– Я? Я? Да я курю очень редко!

– Но метко. Только около меня, правда?

– Жан, ты устал, или у тебя повредился ум. Ты говоришь чудовищные вещи. Ты топчешь меня.

– Кейт, может, я и груб, но просто настала пора. Я должен был тебе сказать. Я уезжаю в Париж через неделю. Это вместо свадьбы. Дом пока оплачивается моей организацией. Скоро сюда приедет еще одна группа, если мне не продлят командировку. А пока ты можешь здесь жить, в ближайшие пару недель тебя никто не выгонит. Сейчас я уеду, вещи уже собраны. Спесси я забираю с собой.

Она ничего не понимала. Хорошо, что еще в детстве друзья-мальчишки научили ее не плакать ни при каких обстоятельствах. Она смотрела на него своими огромными зелеными глазами… и понимала, что вот-вот нарушит это железное правило.

– Жан, так нельзя. Жан. Ты жестоко поступаешь со мной. Ты мог бы сейчас остаться… Жан… Жан, я не вынесу этого. – Она стремительно вскочила, бросилась к нему и повисла у него на шее.

Он долго стоял, не проронив ни слова и не сделав ни одного движения, не отвечая на ее объятия и ласки. Наконец прошептал:

– Пойми, так будет легче. И тебе, и мне. Со временем это пройдет. Кейт, прости меня. Но это решение я не отменю. Да… и еще. Ты спрашивала… Я любил тебя. Но скорее за твою яркую обертку, чем за внутреннее содержание. Прощай, Кетлин.

Она шагнула вслед за ним, но споткнулась об оранжевую тряпку. И так и стояла, запутавшись ногами в этом чертовом платье. Может быть, час. Может быть, всю ночь.

Потом она бесцельно слонялась по дому, все так же глядя перед собой широко открытыми глазами, и натыкалась на мебель. Но не плакала.

Этот великолепный двухэтажный коттедж Жан снял на время своей двухгодичной командировки, его оплачивали французы, и все завидовали Кейт, что она так хорошо устроилась.

А теперь она тут одна. И эти стены… и эта мебель… Бог ты мой, а спальня! Она же не сможет туда зайти теперь! Ну почему он не выгнал ее, а ушел сам! Как ей жить теперь, как дышать?

…Уже светало, когда она дрожащими руками набрала телефон Сандры и сухо сообщила ей о случившемся. Голос то и дело срывался, но она упорно не плакала.

Сандра сказала, что она сейчас возьмет Барби и они приедут к ней. Какое это теперь имеет значение? Она сидела на ступеньках крыльца, как сидела утром, еще со Спесси, и раскачивалась из стороны в сторону, сжимая в руке телефонную трубку. Над городом поднималось солнце.

В почтовом ящике что-то белело. Какой-то конверт. Она автоматически подошла, привычным жестом потянула замок и увидела, что конверт прислан из-за границы. Франция. Ну вот, ему будут слать письма, а она – рыдать и мучиться сомнениями: найти его под этим предлогом и передать почту или сжечь их к чертовой матери… Но нет. Кейт раскрыла глаза еще шире, хотя уже казалось, что все пределы пройдены и сейчас они просто полезут из орбит: на конверте стояло ее имя.

– Бог ты мой! – Кейт сама удивилась способу выражения своих чувств, ибо обычно в минуты сильного волнения она чертыхалась. – Сорбонна! Это или отказ… или приглашение.

Нетерпеливо разорвав конверт дрожащими руками, она выхватила оттуда лист, весь в водяных знаках и каких-то линиях. На минуту прижала его к себе, не заглядывая внутрь. Если ее не приняли, она умрет прямо здесь, у почтового ящика, потому что это уже будет слишком для одного дня, и ее труп найдут подружки… кстати, уже с минуты на минуту. Нет, тогда она, пожалуй, не успеет умереть. Надо побыстрее узнать, что там написано.

Все-таки удивительная штука – жизнь. А женская душа – еще более удивительная штука… Через две минуты Барби и Сандра, подъехавшие к дому на старом автомобиле, увидели чудовищную картину, возмутившую их до глубины души: Кейт скакала по лужайке, оглушительно крича в рассветной тиши, и размахивала каким-то листком. Когда они недоуменно и даже чуть-чуть обиженно высадились из машины, она подбежала к ним, расцеловала по очереди обеих, потом принялась целовать измятый и уже порядком потрепанный листок, и снова поскакала по лужайке галопом.

Подруги переглядывались.

– Эге-гей! – кричала Кейт, приводя в ужас утренних котов на крыше. – Меня приняли в Сорбонну! Ура! Я зачислена!

– Что ты так радуешься? – проговорила Сандра, с трудом перехватив ее где-то между пятым и шестым кругом, который Кейт описывала вокруг них. – Ты же никогда не любила учиться.

– Дундушка ты китайская! Там же Жан! А у меня теперь есть повод жить в Париже! Эге-гей! Девчонки! Идемте паковать вещи!