В глубине тебя

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ Переломная

«Что за жизнь у тебя — черт ногу сломит…»

«С твоей работой можно голову сломать…»

А вот и нет. Никогда себе ничего не ломала, в школьные годы занималась одними лишь танцами, но там тоже благополучно обошлось без переломов. Всегда умела избегать проблем. Даже болезням трудно было меня зафиксировать. По сей день.

Теперь, вот, зафиксирована. Валяюсь тут и… на манер Карлсона не могу не признать, что, пожалуй, любой не против заболеть.

Не верится, чтобы со мной могло случиться что-нибудь серьезное.

Да и что случилось-то?.. Вспомнить пока не вспомнила, а, подслушивай, не подслушивай — не понятно ни черта. Собаку забрали, мама с папой поругались — это все, что я знаю. Значит, хорош — пора «просыпаться». Да и медицинские приборы не проведешь, как ни старайся.

И вот я официально «очнулась».

— ЧМТ первой степени: сотрясение мозга и открытая фрактура голени, — говорят мне. — Перелом ноги…

— …в желудке? — завершаю я с улыбкой, нахальной, но безобидной.

Сама не знаю, отчего мне так весело.

Д-р Доро (не знаю фамилии) не смеется.

— Нет, просто — ноги. И все. Представляете?

— По-моему, и этого достаточно… уй-й-й…

Взвываю, сделав, очевидно, чуть резковатое движение.

— Да вы хоть понимаете, как вам повезло?

— Ну, наверно, понимаю…

— Если б не ваша скорая… Ну что там у вас — вернулась память?

— Да, по-моему.

— Что там у вас случилось?

Что «случилось», я, может, все еще не помню, но совершенно точно знаю теперь, что во всем виноват переломный момент.

Так, переломный момент — а, Илья… Припоминаю: он же кидал голосовое. Вот так и есть — если сразу не прослушать, потом забываешь… Наверно, хотел узнать номер палаты, в обеденный перерыв прийти проведать.

Илья посадил меня на метро, возможно, запрыгнул — не дал закрыться двери и довез. Но это самое неинтересное. Потом, кажется, Рикки что-то увидел. Увидел опасность и оттолкнул меня и… наверно, так и отделалась этим «ЧМТ-1» с переломом.

Рикки, ты ж у меня умный, под колеса лезть не станешь. Хоть ты, вообще-то, и не мой пес, но я дала тебе, сколько смогла. Жаль, что тебя забрали.

Рассказываю, сколько могу, д-ру Доро.

— Не знаю, кто вызвал скорую.

— Действительно — кто. Не сама же приехала, — многозначительно говорит она и как-то странно, на меня смотрит, насмешливо почти. — Я забрала к себе вашу собаку.

— Спасибо, но это не моя собакаю.

— Как — не ваша? Да она никого не подпускала к вам, пол-отделения чуть не искусала… И не ваша?

— Вашей дочери. И моего брата.

— А-а… м-да-а? Хм-м… — задумывается д-р Доро. — То-то я погляжу, пес прямо-таки реагирует на то, что говорит ему Дебора. Только на это и реагирует. А на нас лаять пытается, будто ее от нас защищает.

Она удивлена не столько моим выяснившимся родством с Эрни, «развратителем» ее дочки, сколько тем, что Дебс, оказывается, «завела собаку». В отличие от моего отца, она, как видно, не была в курсе, а Дебс даже теперь побоялась обо всем рассказать.

— Оставите у себя Рикки? — спрашиваю с надеждой, просительно почти, как дети просят у родителей разрешения оставить подобранного на улице щенка. — Он хороший. Он очень добрый. Только невоспитанный — я… не успела. Мне с ним гулять некогда. Работа, знаете… А Дебс обрадуется — это ж она его выбрала в приюте.

— Это вы так называете Дебору — «Д-е-б-с»? — неодобрительно спрашивает д-р Доро.

— Она сама меня просила. Вы будете смеяться, но я с ней не только познакомилась, но даже полюбить ее успела. А если всем у вас будет некогда, можно позвать Эрнеста, — не отстаю я — пробиваю не у Дорен, так у этой. — Это ведь они вдвоем усыновили Рикки.

При слове «усыновили» ее заметно передергивает, она даже встает, отходит от моей койки и некоторое время смотрит из окна.

— Он хороший, — настаиваю. — Эрнест. Он любит Дебору. Они дети еще, но… он мой брат, я его знаю — любит.

— Вы знаете, — оборачивается ко мне д-р Доро, — тогда, с Каролин Херц…

— Она, кстати, родила благополучно.

— Да? Как они?

— Неплохо, — вру я. — Переехали. В Израиль уехали.

— Не жарко там?

— Жарко.

— Тогда я приняла вас за труса, — д-р Доро говорит резковато, отрывисто — без пяти минут главврач. Как пить дать, скоро им станет. — Думала, вы нас там всех обманываете — отказываетесь от усыновленного ребенка. Раздумали и собираетесь обратно биологическому отцу подбросить.

— Понимаю, — киваю я с улыбкой. — Теперь-то вы видите, что я не такая?..

Д-р Доро не улыбается. По-моему, просто не имеет такой привычки. Дорен, ее спутница жизни и вторая, неродная мама Дебс, сама сухарь-сухарем — и та поулыбчивее. А неулыбание д-ра Доро — это в чем-то защитная реакция, возможно, привычка, приобретенная ранее из боязни, что ее обидят. И не воспримут всерьез. Такие, как Дорен, начинают красить волосы во все цвета радуги да пирсингами увлекаться, а д-ру Доро такое баловство по чину не положено, ее стратегия — строгость, суровость.

— К вам приезжал отец, — сухо информирует меня она. — Пока вы «спали». Довольно властный, требовательный мужчина.

Папа — и «властный-требовательный»?..

Как бы там ни было — «мужчина» из ее уст звучит если не как ругательство, то, по крайней мере, как диагноз.

— Ваш с Эрнестом отец — явно против людей, чья ориентация не отвечает его гетеро-нормативам.

«Дебс как раз бояться нечего» — хочу сказать ей, но, естественно, не говорю. Как я понимаю, ориентация Дебс — это у них в семье больной вопрос.

Говорю честно:

— Да, это правда. Отец у нас в ТУ преподает. Физик. Завкафедрой по «физмеху» — физике трения и механике. Что поделаешь — точные науки… Как многие «естествознатели»-мужчины, папа придерживается определенных, возможно, несколько консервативных взглядов.

Что он вдобавок узбек по месту рождения и по воспитанию, пока умалчиваю — хорошего понемножку. Однако, может, в мозгу д-ра Доро профессор-гетеро-нормал — это не одно и то же, что, скажем, нетерпимый к их ориентации слесарь-сантехник.

— Но вы ведь понимаете, — продолжаю, — что Эрнест — не наш отец? Вот и я, к примеру — не наш отец, уж это точно. В какой-то мере я и сама не отвечаю его нормативам.

Д-р Доро не понимает, о чем я, и смотрит недоверчиво.

Тогда я уточняю:

— Вы у Дорен спросите. У вашей Дорен. Да-да, не удивляйтесь — я с ней имею дело по работе, и мы прекрасно ладим. Привет ей, пожалуйста, передавайте.

Так Рикки остается в семье д-ра Доро.

Насчет Эрни я больше не ковыряю, но думаю, теперь, когда он к ним придет, они, даст Бог, не спустят на него Рикки. Надо только, думаю, сказать ему — Эрни — чтоб дал им время и по первой у них не глазах не сильно облизывал Дебс. Пусть сначала попривыкнут.

После того, как я официально «просыпаюсь», первым меня навещает папа. Я рада, что случается это не в смену д-ра Доро и в остальном тоже рада ему.

Папа не плачет, теперь ведь нет основания полагать, что я «на волоске от смерти». Так, вероятно, полагал он, когда плакал у моей койки, а я подслушала, валяясь «без сознания».

Как и в своем полубреду, спешу заверить его первая, что раскаиваюсь в своих словах, что нет у меня никакой на него обиды. Я говорю это ему в грудь, к которой он, кажется, впервые в жизни меня прижимает, говорю, а он гладит меня по голове и не дает мне досказать:

— Как же я рад, Катика, как рад… Так рад…

Он имеет в виду, что я дешево отделалась.

Вообще-то, объективно говоря, радоваться тут нечему, но верно сказала д-р Доро — Glück im Unglück, то бишь, то самое счастье, которому несчастье помогло.

Не оттащи меня Рикки и не вызови прохожие так быстро скорую, меня ждала бы травма посерьезнее, или, глядишь, вообще не ждало бы больше ничего.

— Я везучая, пап… — убеждаю папу.

— Доча моя… Пусть всегда так будет. Я виноват перед тобой… я знаю, виноват… прости…

Затем отец торжественно продыхает, как будто перед тем, как выпить чарку:

— Катика, мы с Пиной посоветовались и решили взять к себе собаку…

Поздно, хочу сказать я, я уже обо всем договорилась.

— Оказывается, у эрделей шерсть вовсе не настолько аллергенна, а Лея отреагировала на поводок из приюта — он непонятно от какой другой собаки и весь в ее шерсти был. Лея, вообще-то, тоже очень собаку хотела…

Если это не выдумка, то очень трогательно, а если выдумка, то трогательно вдвойне.

Но теперь уже поздно и я просто говорю:

— Не нужно, пап. Все устроилось: Рикки теперь живет в семье у Дебс, то есть, у Деборы — девушки Эрни. Ее мама — главврач отделения здесь, в Шарите…

Врушка я все-таки: должность д-ру Доро новую присочинила. Ну и на здоровье — все равно она скоро ее добьется. А папа пусть обдумает свое отношение. Ведь главврач из Шарите — это вам уже не то, что непонятные панки-лесбиянки замест родителей.

— Хм-м… — бурчит он себе под нос. — Ну надо же.

— А ее другая мама — начальница в бауамте, — качаю дальше, тоже слегка подсочинив, повысив ее в должности. — Так получилось, что я их обеих знаю — очень и очень адекватная и респектабельная семья.

Настоящая.

Надеюсь, теперь папа и вправду согласен «подумать».

Дальше не качаю, как и недавно с д-ром Доро. Не говорю вслух того, что думаю: пап, да ты вообще радоваться должен, что сын твой — не «с другого берега». Что как ни пудрили ему мозги в школе насчет «радужных» отношений — умудрился же он в этом нашем берлинском котле страстей разобраться, что не мальчиков любит.

Соображаю, что всегда есть тот самый момент, когда следует предоставлять событиям развиваться самостоятельно — только события подготовить как следует надо.

Когда уезжает папа, вспоминаю про сообщение Арсеньева.

В нем говорится:

«Кати, прости, что так, по телефону. Ты бомбическая девушка, но я с тобой не справлюсь. Ты слишком сложная, а я не Симон Херц. Давай не будем. Без обид, о‘кей?»

Отвечаю также голосом:

Илья, какие обиды. О‘кей, конечно. Ты хороший мальчик. Тебе — только хорошего.

Задумываюсь, не посчитает ли он обидным, что его обозвали «мальчиком», только, когда сообщение уже отправлено и прослушано.

Лежу в Шарите уже пару дней. Оказывается, отсюда даже во время короны выбраться трудно, если уж попал. Но мне опять везет — сейчас снова послабления. Ко мне приходят и мне терпимо.

Каждый день приходит мама, предварительно сделав корона-тест — ей со школы не привыкать. Мама сидит у меня в маске, что тоже для нее привычно, и проверяет контрольные.

Если не вместе, а по очереди, ко мне пускают и Эрни, и — в силу блата — Дебс, которая подробно рассказывает мне, как у них живется Рикки и перечисляет все новые и новые проделки этого засранца.

Оказывается, у них квартира на самом нижнем этаже со своим отгороженным закутком в садике. Стоит ли упоминать, что Рикки в первые же два дня удается основательно загадить закуток? Так что прогулок с ним это не отменяет. Зато теперь, как замечает Дебс, у них в декабре пошел расти газон. Я не навязываю ей собственного опыта, приобретенного с псом — просто вспоминаю, что и как он делал у меня, а сама думаю, что они-то уж точно побыстрее приучат его слушаться. Они даже допускают-таки к себе Эрни: гулять с собакой. Даже Дебс с ними можно. Брат не в накладе. Во время выгулов он дрессирует Рикки, обучая командам на русском, который таким образом учит и Дебс.

От д-ра Доро мне становится известно, что ко мне в палату пытался пробиться «некто Милецки» — он же «Мартин» — условно, чтобы навестить. Но безусловно — уж я-то знаю — чтобы долбить меня работой на больничной койке и сделать вброс рабочего ноутбука, чтоб продолжала без него. Поскольку у шефа блата нет, но есть отягчающие обстоятельства — он мужского пола — его ко мне не пропускают.

Мне звонят девчонки — Каро, Рози. Рози купается в полупьяных волнах счастья, то бишь, Персидского залива. Я искренне радуюсь столь удачному применению ваучера. Чтоб, не дай Бог, не омрачить, рассказываю о своей аварии, максимально ее приуменьшая и забегая вперед в процессе выздоровления.

Приблизительно так же привираю и Каро, тем более, что у нее свой стресс — помимо не отмененных никем болячек у нее и у малого ей, как-никак, нужно обустроиться на новом месте, наладить отношения с родней мужа и научиться справляться с грудным ребенком в сочетании с собственным недугом. Да и проблемы со здоровьем у Каро, в отличие от меня, серьезные. Поэтому ей не до того, чтобы заниматься мной или начать подозревать неладное — она довольствуется моей «вспомненной» байкой: приехала к себе на Винету, «поскользнулась» и чуть не попала под машину, меня спас Рикки и так далее. Кажется, Каро убалтывается и не переживает на мой счет, а вот я реально переживаю и за нее, и за Ярона.

Так я «лежу», рада бы «выйти», но еще не «выхожу», особо не страдаю, пока однажды вечерком, день приблизительно на третий после моего «пробуждения», мне не звонит еще кое-кто.