В глубине тебя

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ Все там же, не в Милане

Наверно, в прошлой жизни я сама была родом из Италии, иначе как объяснить, какую странную роль Италия играет в моей жизни? В этой жизни. Не будь Италии — чего бы только у меня не было. Но на этот раз Италия оказывается ни при чем.

Странно узнавать о том, что случилось так давно, будто разорвались далекие звезды. Пока свет их не добрался до тебя, ты живешь, ни о чем не подозревая. Но жизнь наша сложена из впечатлений — свет доходит, ты узнаешь и поражаешься: ведь как неизмеримо давно это было, как долго шло к тебе и как жилось тебе без этого знания… И почему так сложно было догадаться раньше.

Я все узнала из-за Нины. Досадно, что уже не в первый раз я что-то из-за нее узнаю.

Встреча с Ниной произошла нечаянно. Вернее, это была не встреча — мы с ней случайно оказались в то же время в том же месте. Только было это не в сауне, не в магазине и не на йоге.

Пред-договор с Франком «выгорает», новые проекты, точнее, «мерсы» и КвартирМитте, и правда оказываются, мать их, приоритетными, и на меня сваливается работа. Много работы. И больше я не плющусь в офисе и не пялюсь часами из окошка.

Досадно, что спина моя от новоявленного стресса как-то не проходит и даже добавляются головные боли. Соображаю, что мне недосуг болеть и чахнуть и ломлюсь «лечиться».

Нет, спортом, конечно, не начинаю заниматься, но пробиваю по остальным каналам, по всем сразу, навскидку предложенным Рози. Остеопат-массаж чрезвычайно забиты и будут не скоро, так что я покуда записываюсь на иглоукалывание.

Лежу за шторкой в одних трусах, вся в иглах, словно дикобраз. Понятно, времени даром не теряю — беззвучно работаю на планшете.

Слышу, как их заводят за соседнюю шторку. Их две и, разговаривая, они входят.

Сразу узнаю голос Нины. Как видно, адресок, который дала мне Рози — вполне хипповый в кругах осведомленных, не иначе как поэтому туда ходит Нина.

Нина приходит по своему обыкновению не одна — с товаркой (а то, не дай Бог, подумают еще про нее, что она — социопатка одинокая и с ней никто не дружит). Узнаю голос одной из Нининых тогдашних «банщиц» — верно, той самой, что после сауны сдала ей меня. Уверена, узнай Нина, что я тут, рядышком, почти голая и типа беззащитная — устроила б пожар и забаррикадировала бы мне выход.

Нет, я не притихаю, словно мышь, и не стараюсь вдавиться в кушетку, на которой лежу, слиться с планшетом, на котором работаю — ее появление вновь напоминает мне о том, как она поступила, и я, вся такая игловатая, едва подавляю в себе желание вспрыгнуть подобно чертику из коробочки, высунуться из-за шторки и отделать ее хотя бы словесно. Но, хоть мне становится плевать на иголки, я все же говорю себе, что нужно потерпеть.

То, что я слышу, очень скоро подтверждает мне, что терплю я не зря.

— Рик опять болеет?

— Да. Не лечится, все шастает по своим делам. Неудивительно, что… кхм… проблемы. Да и Франк поругивает его. Уже при мне не стесняется.

— Много денег поднимает?

— Когда как. Но всю прибыль в дела пихает. Надоело страшно.

— Как ему твоя «идея»?

— Вроде записался в институт. Учиться будет, куда денется.

— Сейчас все равно на удаленном все, и очники.

— Да, если бы мотался поменьше. А бакалавра сделает — повысят. Франк проектляйтером сделает. А сейчас — всё на подхвате, подряды, подряды эти мониторит. Может, кинет свое баловство.

Так. Рик сам, без меня тянет дело, сачкует на работе, ему по его леваковым самодеятельностям даже платят — значит, он, не стесняясь, «светится». И он теперь — студент-заочник. Аж интересно прям. Чуть было не вспрыгиваю, чтобы спросить, на каком факультете.

— А повысят — будет на что квартиру купить, обставить, содержать по-человечески. Ну, и семью кормить.

— Оу-у? — вспискивает голос подружайки.

— Ну, в дальнейшем, — несколько расхолаживает его, заметно попрохладнев, голос Нины.

— Когда переезжаете?

— Как только, так сразу.

— И когда «как только»?

— Пока не знаю.

— А-а. Все никак?

— Все никак.

— Регулярно ходите?

— Регулярно, — отвечает голос Нины уже заметно нехотя.

— Не помогает?

— Поможет.

Да ну… — шаманить ходят? Прям вдвоем? Она его таскает? И — глухняк?..

— Ну а если все-таки не поможет?

— Да что ты заладила — поможет, не поможет! Ну, усыновим кого-нибудь… Да откуда я знаю… Ты думаешь, это мне надо? Я похожа на дуру, которая спит и видит, чтоб поскорее фигуру свою потерять?

— Да ты-то не потеряешь, не заводись.

— Да я-то знаю, что не протеряю. Да мне вообще не горит. Это ж ему надо. Было. А сейчас он в своем этом бизнесе варится, не видит, не слышит ничего.

Не-ин-те-рес-но. Скукота. Лучше про дела опять попиздите.

Но они не затыкаются:

— Так а термин у вас есть уже?

— Пока нету. Ему вечно некогда сесть, запланировать по-человечески.

— Опять уламывать будешь?

— А как еще?.. Ограничения снимут — хоть свадьбу нормально отпраздновать можно будет.

— В Берлине или…

— Мои у них предлагают. Ну да, у них красиво, места живописные, как раз для фото-сессии.

— Знаешь, какое платье?.. — восхищенно полузадыхается подружайкин голос.

— С пятнадцати лет знаю, — отрезает голос Нины. — Время-то идет — надо успеть урвать от жизни кусок, и пожирнее. А то досижусь, как дура.

— «Как дура», мгм-мгм, — голос у ее подружайки меняется, становится злобно-насмешливым: — Что ж Ка-та-ри-на?.. Больше не всплывала?

— Нет. После того дефиле у нас — нет. А то вцепилась в него, как спрут… — Нина вполне слышимо сглатывает. — Прям держит, держит, тварь… Он, слава Богу, ее отшил. Сла-ва Бо-гу…

— Слава Богу.

У немцев не принято совершать крестного знамения, но сейчас форменно «вижу», как эти две именно это и делают, а не делают, так, значит, думают.

— Слушай, но он же… больше… — вопрошает голос подружайки.

— Не-а, больше — нет.

— Точно?

— Сто-про-цент-но.

— И как ты все это выдержала…

— Знала, что ненадолго, — «скучает» голос Нины, прям заснет сейчас. Беспробудным сном.

— Откровенно говоря, никогда не понимала, зачем он тебе сдался, — в голосе подружайки и восхищение, но и боязливая недоверчивость, явное непонимание. — К чему все эти жертвы.

— Ха, да какие жертвы?.. Вопрос принципа, — сухо-жестко отчеканивает голос Нины.

Ну надо же. Любопытно прям. Не-а, не любопытно.

— Любовь?

— Ага. Его — ко мне. Он заслужил меня. Он заслужил того, чтобы беспрепятственно меня любить.

— А ты — его?

Конечно, этот вопрос мучает подружайку, но Нина не ведется и вместо того, чтобы расколоться про свою «любовь», говорит:

— Мы подходим друг другу. Стопроцентное попадание. И чтоб никакие не влазили. Прикинь, — стебется ее голос, — мне Каро рассказала, как ее тогда чуть было в Милан не отправили.

— Хи-хи.

— Да-да.

— Как там Каро? — интересуется подружайкин голос.

— Все так же. Все там же.

— Все там же, не в Милане?

— Все там же, не в Милане.

Если их треп доселе был «любопытным», то теперь я и подавно чувствую, что тихушничала не зря — с этого места будет куда интереснее.

Прекращаю все посторонние дела, чтобы не пропустить ни слова, ни звука и — да, строго-настрого запрещаю себе дышать. Подышу потом.

— Она так и живет у себя? — спрашивает голос подружайки. — С родителями в одном доме?

— Ну да. Как ей переезжать куда-то, в ее-то состоянии? У Херца лечится.

— Есть сдвиг?

— Есть вроде, — голос Нины сух и аналитичен. — Он много не рассказывает. Не имеет права. Она-то не вникает и рассказать про свой прогресс не может. Иногда ее отпускает, тогда она прямо сама так и говорит: «Мне лучше».

— С ума сойти, а ведь по ней абсолютно не скажешь. Она самый уравновешенный человек, какого я знаю.

— Херц говорил: это накатами приходит, — говорит Нинин голос. — Он не рассказывал конкретно про нее…

— …не имеет права…

— …не имеет права, но в общем он говорил, что когда они в себе, то абсолютно нормальные.

— Нормальные. Наверно, поэтому так жутко, — даже подрагивает голос подружайки. — Ведь не подозревал никто. Все случайно всплыло так. Прям страшно. Я помню, подключились мы с девчонкой у нее на один вебинар на тему «Общаться легко!» Говорю с ней, говорю. Она так интересно рассуждает про то, как можно исправить неправильную риторику путем медитации. Она всегда так интересно рассуждает, так вдумчиво… И вдруг — на тебе, как пошла рассказывать, как она на прошлой неделе в пятницу была у себя на фирме в Милане, ее, мол, специально пригласили разрулить какую-то тему, потому что она там еще и медиатором у них. А мы-то с девчонкой знаем, что на прошлой неделе в пятницу она не была ни в каком Милане, а здесь была — она ее в парке видела. А та девчонка недалекая такая бывает, когда не надо — полезла уточнять, да нет же, мол, ты путаешь, в Милане — это не в пятницу — в четверг, может, или в среду.

— Это она зря, — осуждающе замечает голос Нины.

— А Каро возражает ей, возражает спокойно так, монотонно, мол, нет-нет, была, была… — голос подружайки, взволновавшись, поторапливается, аж захлебывается. — А та, дура, ей доказывает, доказывает… И тут Каро впадает в самый настоящий ступор… никогда не забуду этого взгляда… так и сидела, не шелохнувшись, и только, нет-нет, тихонько вздыхала. На этом вебинар завершился сам собой. Жуть.

Жуть. Жуть-жут-т-ть…

— Да, жуть, — соглашается голос Нины. — Херц говорил, эти приступы, они приходят неожиданно, неконтролируемо. Поэтому так трудно лечить.

Так трудно лечить, ноет-пищит внутри меня какой-то голос — или я пищу от того, как в меня вдруг глубже, гораздо глубже впиваются акупунктурные иглы.

Так трудно лечи-и-ить… как бормашина у стоматолога совсем…

Нина продолжает болтать со своей знакомой. Их голоса не вызывают во мне больше ни злобы, ни раздражения, ни насмешки — их голоса вливаются в пищание этой бормашины, сверлят мне и зубы и, кажется, также мозг.

Но повторяю — мне нет до них дела. Я лишь воспринимаю их слова, как информацию, пищаще-сверлящую информацию, и нахожу в себе силы испытывать благодарность за то, что, хотели-не хотели, но они ею со мной поделились.

— И не знаю, как он ее лечит… — задумчиво произносит голос Нининой подружайки.

— Он говорил, копать надо, — говорит голос Нины. — Очень глубоко копать. Все перекопать, пока не докопаешься. Херц толковый. У Франка, помнишь, бёрн-аут какой был? Херц ему сильно помог. Я когда-то тоже к нему пару раз заскакивала, но сейчас вообще нереально. К нему не пробиться. Очередь на полгода вперед. Он же сам, вообще-то, из специалистов по клинической психиатрии. Печатается, на симпозиумах выступает. Популяризацией занимается. Я так с ним и познакомилась — на воркшопе одном. Не починит он — не починит никто.

Не починит никто…

Так трудно лечить…

…Я давно тут лежу? Почему во мне до сих пор торчит эта хрень?..

Нет, из меня давно вытащили иголки. Ко мне заглядывают — думают, я заснула. Им надо освободить от меня кабинку. Так я ж и — того… заснула… или отъехала.

Они давно уже ушли, эти две, хоть приходили позже меня.

Не починит никто.

Как можно «починить» человека?.. Ведь это не механизм а… человек.

«Не починит никто» — думаю, не в силах отклеить задницу, встать, рвануть из своего убежища.

«Кати…» — всхлипывает, плачет Каро. «Ка-а-ати, мне так плохо. Они приедут сейчас, увидят меня и все поймут. Не бросай меня, Кати». Нам по пятнадцать лет. Я, хоть мне тоже плохо, так же плохо, не думаю ее бросать — спокойно говорю с ее мамой Гизелой Копф, фин-директором трансагенства Kopf Logistik, и нахожу в который раз, что зря Каро так их боится — мать, отца — вон, какие они нормальные и обходительные. Не требуют пустить их к ней в комнату, которую я решила было грудью защищать — а пусть, мол, отдыхает. А они тогда уже, наверно, все знали и поняли все. Это я не поняла.

«Не починит никто» — звенит у меня в ушах странная, страшная музыка. Весь остаток дня звенит.

Под эту музыку я роюсь на сайтах доморощенной психотерапии.

Не починит никто.

Глоссарик для ГЛАВЫ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ Все там же, не в Милане

термин — здесь: назначенная дата