В тесной комнате

Глава 6

Оказавшись дома, в обволакивающем и успокоительном тепле знакомой обстановки и перед лицом пустого блюда для кекса, которое, как мне казалось, смотрело на меня с укором, я решила, что любой ценой должна отделаться от общества полицейского. Главный вопрос заключался в том, как это сделать, не возбудив в нем подозрений. Второй вопрос был посложнее. Действительно ли мне хотелось избежать обеда в обществе Кристофера Куинна? Никогда еще я не встречала никого, похожего на него! А что, если он человек, которого я…

Но тут цепь моих мыслей прервалась. Как я допустила, чтобы в голову мне лезли такие фривольные мысли? Я ведь была убийцей. Я не имела права на простые человеческие радости, не имела права на счастье. Я лишилась этого права в тот момент, когда в моей голове мелькнула мысль о возможности лишить человека жизни. Все дальнейшее было расплатой за этот момент.

И все же перестать думать о Кристофере Куинне, изгнать его образ из своих мыслей оказалось гораздо труднее, чем я предполагала. Пока я стояла в кухне, изобретая политически верный в моей прискорбной ситуации ход, встреча с предполагаемым офицером полиции Куинном представлялась мне притягательной и интригующей. Я вспоминала его глаза, звук его голоса, его интерес к кино и, конечно, ямочки на его щеках.

Итак, безмолвная и неподвижная, я стояла посреди кухни, сжимая в руках влажное полотенце и пытаясь придумать наказание, достойное моего чудовищного преступления, но на лице моем играла широкая и довольная улыбка, в чем я убедилась, поймав свое нелепое отражение в оконном стекле.

Это зрелище меня отрезвило. Если бы кто-нибудь из власть имущих увидел это выражение восторга на лице преступницы, то для меня не нашлось бы достойного наказания. Любого было бы мало. И тогда я приняла решение. Я не стану скрываться. Я не буду трусить. Наступило время облегчить душу признанием в своем грехе и принять все, что мне следовало. И потому я решила пойти на свидание с Кристофером Куинном. Если судьба распорядилась так, чтобы оставшуюся часть жизни я провела за решеткой, я согласна.

На следующее утро, пока я ехала на работу, мое настроение несколько изменилось.

Откровенно говоря, оно изменилось настолько, что я чуть было не проехала мимо телецентра, чтобы махнуть во Флориду, где я могла бы сесть на самолет или отправиться пароходом в какое-нибудь отдаленное местечко на берегу Карибского моря, а возможно, рвануть прямо в Аргентину. Кажется, там принимают преступников с распростертыми объятиями, и в тех краях я могла бы потирать руки и радоваться жизни, если бы преступный склад ума позволил мне это.

Пожалуйста, поймите меня правильно. Я не хочу, чтобы вы сочли меня слишком болтливой. Разумеется, то, что я совершила, было самым ужасным поступком за всю мою жизнь, и ужас свершившегося казался мне непостижимым. И я была готова понести наказание, пострадать за свои грехи, однако свою роль играло и врожденное чувство самосохранения, заставляющее каждое живое существо, даже сознающее, что оно заслуживает возмездия, мечтать о бегстве, чтобы избежать кары. Но вместо того чтобы бежать, я отправилась на работу.

Во всем телецентре стоял гул голосов, говорили только о Марте Кокс. Как явствовало из последних новостей, единственное, что было найдено в апартаментах отеля, где остановилась Марта, был коробок спичек и золотой ножной браслет.

— Это поразительно! Представьте, такая молодая женщина! Ужасно! Есть ли в этом мире справедливость? — вопрошал оператор Бен, тиская в кулаке свою красную бейсбольную шапочку.

— Да, Бен, это совершеннейший кошмар, — соглашалась я, качая головой и склоняясь над экземпляром «Новостей Саванны».

Мэри Клэр растерянно проговорила:

— Мы должны что-то предпринять…

— Например? — послышался голос из комнатки менеджера.

— Не знаю. Возможно, следует отслужить мемориальную службу или сделать что-нибудь в этом роде?

— Но ведь тела-то нет! — возразил Бен. — Как это мы можем отслужить панихиду без тела?

— Ну, видите ли, — пояснила Мэри Клэр, продолжая полюбившуюся тему, — есть ведь разница между мемориальной службой и похоронами. На похоронах тело должно быть, а на мемориальной службе достаточно одних воспоминаний.

Все в молчании обдумывали ее предложение в течение нескольких минут, потом послышался еще один голос — из будки звукооператора:

— Логика непогрешимая. Но у нас не может быть воспоминаний о ней. Она здесь никогда не работала.

— Конечно, — согласился Бен, — она же так и не появилась у нас.

— Но ведь Николь ее знала. Да, Николь? — зачирикала Мэри Клэр. — Они были знакомы еще с Чаттануги.

— А я думал, она Мисс Джорджия, — послышался бесплотный голос из будки звукооператора.

— Чаттануга — почти Джорджия, и она училась в университете Джорджии. Так ведь, Николь? — Голосок Мэри Клэр был гладок и мягок, как бархатные ножны, прикрывающие острый клинок. Все взгляды, в том числе и невидимого собеседника из звукооператорской будки, обратились ко мне.

— Да, да, я до известной степени была с ней знакома.

— И насколько близко ты ее знала? Вы вместе учились в школе?

— Да. Мы учились в одной школе, но, по правде говоря, не были особенно близки. В нашей средней школе училась масса народу.

— Она и тогда была красавицей?

Сейчас было не время вспоминать ее носик картошечкой.

— Конечно. Марта Кокс была капитаном команды поддержки игроков в бейсбол.

— А ты тоже состояла в этой команде, Николь?

— Нет, меня больше интересовали школьные театральные постановки. Кстати, о них… Не следует ли нам?..

— И она участвовала в любительских спектаклях? — ослепительно улыбнулась Мэри Клэр.

— Да, участвовала. Но не перейти ли нам теперь к?..

— Так вы играли на сцене вместе? — не унималась Мэри Клэр. — И в каких же пьесах?

— О! «Парни и куколки», «Оклахома» — ну, обычный школьный репертуар.

— Мне так нравятся эти самодеятельные спектакли! — подал голос Стив, менеджер телецентра. — Какие же роли играла Марта Кокс?

— Гм, кажется, она играла Сару Браун и Лори, но точно не помню. Как бы то ни было, почему бы нам не?..

— А кого играла ты? — снова вклинилась в разговор Мэри Клэр.

Наступила полная ожидания тишина.

— Я предпочитала характерные роли. Поэтому я играла роли уличной потаскушки, злобной бродяжки и тетушки Эл-лер. Удовлетворены?

— Разве в «Оклахоме» есть роль потаскушки? — пробормотал Бен. — Я не помню такой. Должно быть, наша версия школьного спектакля была урезана. Я ведь учился в религиозной школе.

— Нет. В «Оклахоме» никакой потаскушки не было! В этом спектакле я играла роль тетушки Эллер.

Снова наступило молчание.

— Это была маленькая, но очень важная роль. Вокруг нее развертывалось действие. Начиналось там с того, что я на сцене сбивала масло. Помните? Такая сварливая, но все равно очень милая тетушка Эллер.

— Конечно. Ведь все действие связано с ней и все вращается вокруг нее.

Среди этого всплеска приятных и веселых воспоминаний как-то забылась серьезность ситуации.

— Простите меня, — очнулась я, — не стоит забывать, что наша коллега пропала и, весьма вероятно, что ее нет в живых.

— Но труп не найден, — упрямился Бен, — и на работе она не появилась. Мне сдается, что…

— Хорошо, Николь? — вдруг донесся до меня голос Мэри Клэр, старавшейся перекричать остальных.

— Что?

— Ты произнесешь несколько слов во время мемориальной службы? Во время ленча я поставлю на стол несколько свечей. Есть у кого-нибудь Библия?

— У нас есть ролик по детскому варианту Библии. Подойдет? — предложил Стив.

Они все еще продолжали спорить, когда я ушла со студии. Хотя в половине девятого утра, пожалуй, было слишком рано для ленча, мне не терпелось удрать от них как можно скорее.

Ко времени, когда я вернулась, Мэри Клэр была вынуждена сама вести мемориальную «службу», что было мне на руку, и тон этой службы вполне соответствовал столь любимым Мартой торжественным шествиям. Большинство моих коллег сочли странным, что я отказалась произнести речь на доморощенной панихиде, посвященной Марте. Я не могла не задуматься о том, какие у них будут лица, когда они узнают правду.

Кристофер Куинн позвонил днем, чтобы подтвердить свое приглашение. Пока я с ним разговаривала, меня не покидала мысль о том, что я могла бы еще все переиграть, но мне не хотелось отступать от раз принятого решения. Я пойду на свидание с ним, и, что бы ни случилось, такова будет моя судьба.

— Я слышал, здесь есть славное местечко под названием «У Элизабет» на Тридцать седьмой улице. Надеюсь, вы не станете против него возражать? Уже заказан столик.

Слушая его, я вспоминала странные короткие записочки тети Адели. Всего неделю назад я наткнулась на одну из них: «Встретишь свою судьбу в тридцать семь…»

Странно. В тот момент я полагала, что это намек на возраст. И меня передернуло от суеверного предчувствия. Я даже подумала, уж не устроить ли мне через несколько лет пышное празднество, арендовать большой зал и найти на этом балу свою судьбу.

— Так вам это подходит? Заехать за вами домой или вы предпочтете встретиться прямо там?

— У меня есть машина, и я подъеду к ресторану. Это облегчит дело.

— Вы хотите превратить наше свидание в обычную деловую встречу? Вы не позволите мне сыграть роль рыцаря?

Говорил он вовсе не как полицейский, но мне это как раз и не нравилось. Не говоря уже о том, что названный им ресторан намного превосходил мои скромные средства, как и заработок простого полицейского. Откровенно говоря, я не запомнила остальной части нашего разговора. В памяти у меня осталось только, что он был кратким.

Я как-то промучилась остаток дня, потом освежилась, подновила макияж и двинулась навстречу судьбе. Кристофер Куинн был уже на месте. Он выбрал столик в уютном и тихом уголке. Свечи отбрасывали оранжевый отблеск на скатерть. В ведерке со льдом охлаждалась бутылка вина. Если теперь полиция обставляла беседу с подозреваемыми таким образом, то, должно быть, судопроизводство и вся система юстиции шагнули далеко вперед.

Как только я вошла, он встал и с улыбкой приветствовал меня. На нем был спортивный пиджак и свитер. Мне пришло в голову, что ведь он на каникулах. Уж не знаю, что это значило для него. Но главным было то, что он явился не из отделения полиции, а оделся в цивильную одежду ради меня. Насколько я помнила, никогда ни один мужчина для меня этого не делал. Никогда!

Глубоко вздохнув, я протянула ему руку, и ямочки на его щеках показались мне еще глубже. Его пальцы сжали мою руку. Кристофер Куинн подался вперед и поцеловал меня в щеку.

— Кто-нибудь говорил вам, что вы поразительно похожи на Айрини Данн?

Он отодвинул от стола мой стул, и на мгновение я заколебалась.

Большинство известных мне представителей противоположного пола выдвигали стул из-за стола, только если собирались тотчас же задвинуть его на место. Но он не спешил. Вместо этого он положил руку мне на плечо прежде, чем сесть на свой стул.

— Айрини Данн? — переспросила я. — Никто не говорил, но она всегда была одной из моих любимых актрис.

— И моей тоже. Особенно в «Ужасной правде».

Вот так начался наш обед. Мы говорили о кино, о книгах, о старых телепередачах.

Больше чем на час я забыла о своей настоящей жизни. Я просто наслаждалась свиданием с самым замечательным из мужчин. И самым завораживающим в этой встрече было то, что Кристофер умел дать мне почувствовать, что и я для него замечательная собеседница и что он тоже получает удовольствие от моего общества. Он смеялся моим шуткам, таким, которые обычные люди встречают полным непониманием и лишенным всякого выражения взглядом и стараются поскорее сменить тему разговора. Он хорошо понимал меня, даже если я выражала свои мысли не прямо. Когда я заговорила о своей карьере, он сказал, что с ним вечно происходило то же самое, он понимал карьеру как неизменный и тяжкий труд, в котором есть азарт и элементы игры.

Улавливаете, на что я намекаю? Он прекрасно понимал, что я хочу сказать. И вот тут-то меня снова начали одолевать сомнения. Я решила слегка изменить направленность нашего разговора и принялась расспрашивать о его работе. О! Он был в ударе! И это еще слабо сказано! Он заговорил о своей преподавательской деятельности в Чикаго. Он преподавал в одном из колледжей в вечернюю смену. Все его студенты были уже взрослыми людьми. Некоторым было за шестьдесят, но все они горели желанием учиться.

— А какой предмет вы преподаете?

Кажется, это был вполне невинный вопрос. Правда? Но он заерзал на своем стуле, будто ему стало неудобно сидеть.

— Да я преподаю все понемногу, — ответил он осторожно.

В свое время мне доводилось встречать многих преподавателей колледжей — главным образом когда я училась в колледже сама. Всех их отличала одна особенность: они все были склонны распространяться о своей деятельности до тошноты, описывая в мельчайших деталях свою работу и не упуская ни одной мелочи. Одни названия читавшихся ими курсов лекций занимали массу места.

И никогда никто из них не говорил: «Преподаю немного того, немного сего». Ни-ког-да.

— Интересно, — отозвалась я и опустила глаза.

— Ну да, в известном смысле.

Он снова посмотрел на меня и улыбнулся:

— А теперь расскажите мне о своей семье, особенно тех ее представителях, что родом из Саванны.

— А почему, собственно, вы хотите о них узнать?

— Мне нужен материал для моей книги. И я буду весьма признателен за любую информацию — имена, разумеется, будут изменены, чтобы никого не обидеть.

— Благодарю вас, Джек Уэбб. Но, право же, мне хотелось бы побольше узнать о дисциплине, которую вы преподаете. Это литература? Пожалуйста! Я искренне интересуюсь.

— Ну, по правде говоря…

— Да, а как насчет вашей семьи? Вы женаты? У вас есть дети?

Я широко улыбнулась и заметила, что он на мою улыбку не ответил.

— Ну, по правде говоря, это так.

У меня возникло ощущение, что кто-то саданул меня под дых. На мгновение меня затошнило.

— Вы разведены? — отважилась я спросить.

— Нет, нет, не разведен.

— Так, значит, женаты?

Голос мой зазвучал пронзительно.

— И это неверно.

— Но если вы не…

Наши взгляды встретились.

— Я вдовец. Моя жена погибла в автомобильной катастрофе три года назад.

Это сообщение лишило меня дара речи. Наконец я собралась с силами и выдавила из себя:

— О! Мне так жаль.

На секунду его лицо помрачнело. Потом туча сошла с его чела.

— В первые два года было прескверно. Первое Рождество без нее, первый день рождения. Но мы крепились, справлялись. Я и моя дочка. Ей пять лет.

— Как чудесно, что она у вас есть. — Я знала, что тон мой не отражает никаких чувств, но на большее я не была способна. — Как ее зовут?

Он наконец снова улыбнулся, и на этот раз улыбка получилась настоящей, а не вымученной гримасой подавленной боли.

— Ее зовут Адель.

Казалось, мир стал светлее, когда он произнес это имя.

— Адель? Как удивительно! Это имя тетушки, которая…

— Знаю, знаю. Той, в чьем доме вы живете.

— Это верно!

Принесли счет. Кристофер открыл бумажник и показал мне фото Адели, которое носил в нем. Это была красивая кудрявая темноволосая девочка.

— Должно быть, ее мать была красавицей, — заметила я.

Задумчивая улыбка тронула его губы, и я почувствовала, как сжалось его сердце.

— Да, она была красивой, — ответил он просто.

Я уже собралась было спросить о блестящем металлическом значке, но не смогла заставить себя. Просто не смогла. Мы молчали, пока он расплачивался. Я попыталась получше рассмотреть его значок, но он сверкнул и пропал. Это произошло слишком быстро, и у меня не было возможности как следует увидеть его.

— Итак… — сказал он, помогая мне надеть жакет, когда мы выходили из ресторана.

— Не угодно ли вам зайти ко мне выпить кофе?

Неужели это сказала я? Это я приглашала копа посмотреть на место преступления? Почему я сразу же не предложила ему образец ДНК и свое полное признание?

Кристофер улыбнулся, и я осознала, что и в самом деле пригласила его. И была бы счастлива в любое время повторить приглашение. Ну, хотя бы для того, чтобы увидеть выражение его лица.

— Буду в восторге. Мне ехать следом за вами?

Кивнув, я сделала неопределенный жест рукой, указывая направление, но он, кажется, понял, куда ехать. Я чуть не пропустила свой поворот и увидела в зеркале заднего вида его озадаченное лицо, когда ему пришлось резко свернуть вслед за мной. И вот мы приехали. Мы оказались на площади перед домом. Я вышла первая.

— Эй! Вы могли бы посигналить, что пора повернуть. Это не очень удобно, когда за тобой хвост.

— Хвост? Это что — полицейский жаргон?

Но я не закончила фразы. Кристофер направился к моему дому.

Похоже, он знал, где я живу.

— Я поискал вас в телефонной книге, — ответил он на незаданный вопрос. — Хотел найти место, удобное для нашей встречи, чтобы оно было не очень далеко от вашего дома.

— О, благодарю вас.

Я размышляла над его объяснением, пока вытаскивала ключи, а он изучал живую изгородь и вдыхал пряный запах воздуха Саванны.

— Не думаю, что еще есть место на земле, которое пахло бы, как это, — тихо сказал он. — Почему отсюда уезжают?

— Что вы хотите этим сказать?

— Ну, вы же знаете, эта девушка, Марта Кокс. Вот почему здесь может идти речь о грязной игре.

Я не нашлась что сказать. Поэтому просто щелкнула выключателем и пропустила его в холл.

— Сейчас приготовлю кофе. Какой вы предпочитаете?

— С молоком, но без сахара. Могу я пока осмотреть гостиную?

Я пожала плечами:

— Конечно. Будьте как дома.

Он внимательно огляделся, прежде чем войти в комнату. Я отправилась на кухню.

Кофе. Кофе. Пожалуйста, скажите мне, где же этот кофе?

— Потрясающая мебель! — воскликнул Кристофер. — Какой карниз! Восемнадцатый век?

Значит, он был сведущ не только в области кино, но знал еще и старинную архитектуру и мебель.

— Да, — охотно ответила я.

Кофе. Кофе. Иногда я прятала его в холодильник, чтобы не выдыхался.

— А что случилось с фруктовым кексом?

На мгновение мне показалось, что я умерла. Но только на мгновение. С вами ведь случалось такое? Сердце вдруг делает скачок, пропускает удар, и вам кажется, что земля начинает кружиться вокруг вас и у вас останавливается дыхание…

— С каким фруктовым кексом?

Вот оно! Этот момент наступил!

Кристофер держал какой-то мелкий предмет между большим и указательным пальцами.

— Вот засахаренная вишня. Их кладут только во фруктовый кекс. Кроме того, по всей тарелке рассыпаны крошки, а тарелка пуста.

— О, я его выбросила. Он испортился.

— Испортился в смысле был невкусным или стал несъедобным?

— Он был несъедобным.

Все. Дискуссия была окончена.

Кристофер усмехнулся:

— Как вы могли определить качество фруктового кекса?

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что все фруктовые кексы одинаковы на вкус, хорошего они качества или плохого. Как вы можете утверждать, что ваш был недоброкачественным?

— Но я хочу сказать, что он был старым. Очень старым.

— Многие фруктовые кексы старые. Насколько старым был ваш? Помните, как несколько лет назад кусок свадебного пирога Уоллес Симпсон и герцога Виндзорского продавался с аукционаnote 4? И какой-то дурак заплатил пару тысяч за кусок шестидесятилетнего кекса.

— Ну, тот выдержанный фруктовый кекс представлял историческую ценность, а этот, его ровесник, такой ценности не имел.

Мой гость присвистнул сквозь зубы.

— Да, это почтенный возраст. Кофе готов?

Итак, расследование окончено? Значит, он не будет проверять мебель и посуду на наличие отпечатков?

Я наконец приготовила кофе, и мы уселись каждый со своей кружкой, ведя приятную и даже замечательную беседу. Внезапно меня осенило, что уже три часа ночи.

Кристофер поднялся, собираясь откланяться, и я проводила его до двери в полном молчании. Он потянулся к моей руке, очень бережно и нежно поднял ее и отвел волосы с моего лба, а я закрыла глаза, вдыхая его запах и слушая его дыхание.

Я почувствовала, как он сделал шаг ко мне. Я ощутила тепло его тела, и наконец его губы прижались к моим. Они были мягкими и нежными, и по всему моему телу разлились тепло и покой. Уже во второй раз за вечер мне показалось, что я умираю.

Его руки обвились вокруг моей талии, а я вцепилась в его спину, как утопающий цепляется за соломинку, будто для меня это было вопросом жизни и смерти. И — о чудо! — он вцепился в меня так же крепко и так же крепко прижал меня к себе.

Потом резко отстранился и сделал шаг назад. Лицо его приняло смущенное выражение, и я не сразу смогла понять почему.

Возможно, это было чувство вины. Трудно сказать. Потом он вздохнул и посмотрел на меня. На мгновение губы его плотно сжались.

— Вам говорил кто-нибудь, что вы вылитая Зазу Питтс?

Голос его стал хриплым, как и мой, когда я ответила, стараясь отшутиться:

— О, конечно! Постоянно говорят.

И снова он потянулся ко мне, и, когда мы коснулись друг друга, его рука опустилась и упала.

— Я позвоню вам, — сказал он мягко, но голос его прозвучал невыразительно.

Прежде чем я успела поблагодарить его за обед еще раз, я уже услышала, как его каблуки простучали по плитам тротуара, омытого мигающим светом уличных фонарей.

— Я позвоню вам, — сказал он, а каждая женщина, знающая, почем фунт лиха, понимает, что это может значить только одно — что я никогда больше не увижу Кристофера Куинна.