Ваш выход, рыцарь Вешковская!

Глава 3

«Нет, вещие сны, точно не мой специалитет». К такому выводу я пришла спустя шесть дней эксплуатации гусиной перины. Хотя, спала на ней, как младенец. И если б по утрам не будили («Агаточка! Нинон оладушки есть зовет!»), то — сутками напролет… Кажется, строгий господин Дучи про «здоровый сон» тоже что-то втирал… Или про «здоровую еду»?.. Да и этого «блага» мне здесь тоже вполне хватает. Одно слово: «Красота и раздолье». Хотя, все же, два…

— Ага. А вот и третья в полу отметина, — и в седьмой день, наконец, добралась до вершины. Вершины родового гнезда. — Совмещаем их с треножником подзорной трубы… ага-а… Резкость наводим… И на что же ты, дедушка, чаще всего глазе-ел?.. Тысь моя майка…

Вообще, это — старая семейная история. Я дом наш в Гусельницах вспоминала с трудом, а о деде своем, мамином отце, обширно известном в тесных кругах, слышала на каждом сборище родственников и просто гостей. Был он, по семейной же версии, в душе романтиком и строителем. Что уже в теории ничего путного не сулит. На практике же вылилось в странную конструкцию высотой в пять, нависающих друг над другом, разнокалиберных этажей, увенчанных балконом под крышечкой. Наше будущее «родовое гнездо». Соседи, явно без дедовской романтичности, с опаской крестились (вдруг, обрушится?) и катали жалобы во все пристанища власти. Родственники просто целый год отказывались въезжать (потому как, одно дело — обрушится, а другое — на кого?). Пристанища власти слали одну комиссию за другой. Дед расстраивался и злился и, в конце концов, нашел единственный для себя выход: устроил грандиозное новоселье. А гостями на него созвал своих коллег из Совета магов страны… Что в тот вечер видели несчастные соседи, семейная версия умалчивает. Хотя я, как маг с семилетним стажем, могу представить силу пятнадцати высококлассных специалистов, работающих одновременно. И без разницы, простая это, «закрепляющая» магия или боевые пассы… Следующая комиссия вынесла свой окончательный вердикт: «Сей дом не рухнет даже в виде трухи»… Соседи, перекрестившись напоследок, затихли. Молодая жена (моя бабушка) и ее мать, сплюнув, торжественно переступили порог.

Сам же строитель-романтик объяснял свой «полет фантазии в дереве» как раз в духе образа: «Хочу видеть прекрасные дали»… Дали, действительно, прекрасные. И чем выше этаж, тем прекраснее и прекраснее. С северо-востока, через седое от елей предгорье, строгие кручи Рудных гор. С юга, через поля — древний каменный лабиринт, построенный первыми гномами-переселенцами (а еще б этаж и башни Бадука лицезрелись). На западе — река Сележа, выгнувшейся под солнцем змеей. А, вот на юго-западе…На юго-западе женский монастырь Святой великомученицы Агнессы… Черные женские фигурки среди огородных гряд, полощущихся на ветру вдоль двора, простыней, и окна, окна, окна. Без бдительных ставней и занавесей. Святые девы в быту…

— Ну… дедушка… Ну, у меня… семейка. Ух, ты! — на долю секунды обзор мой перекрылся темным стремительным всполохом. Я, отпрянув от трубы, зашарила глазами по небу. И еще через пару секунд прихлопнула ладошку ко лбу.

Иссиня черный грифон, замкнув круг над крышей маленького беленого строения, приземлился в аккурат перед ним. Два прокуратских рыцаря, мужчина и женщина, не торопясь, сползли со сдвоенного седла.

— Даже шлемов не сняли, — тут же откомментировала я. — Показушники. И вообще: что им в этой «лопуховой дыре» ловить?

И вопрос, действительно, имел место быть. Потому как рыцари эти принадлежали к самой элитной в Прокурате, пятой комтурии — «Преступления против Короны». Родной комтурии Ника Подугора. Факт сей подтверждался и вышеупомянутыми шлемами особой формы, с защитой от опознания даже по открытым в прорези глазам, и цифрой «5» сбоку на грифонском седле… Тем временем к застывшим недалеко от крыльца «гостям» выскочил человек, на ходу запахивающий фирменный китель стражи. Две силы закона перебросились несколькими словами. Один из представителей Прокурата (женщина) остался стоять. Другой, вслед за начальником стражи Гусельниц, исчез за вновь открывшейся дверью. В ожидании продолженья и я и моя, прыгнувшая назад, в седло, коллега, томились недолго — к переминающемуся грифону лишь местная ребятня успела подтянуться да пара собак. Вторые, правда, стратегически не покидая кустов. Вернувшийся рыцарь, хлопнув дверью, вспугнул и тех и других. Заскочил в переднее гнездо седла и, лишь что-то крикнув напарнице, дернул поводья… Вот и вся честь здешней «дыре» — и грифон, и его седоки вскоре исчезли за северной кромкой леса. Я же, стоя столбом, усиленно соображала…

Мигом в голове всплыл визит моего бывшего начальника-некроманта. Было это два дня назад и полной для меня неожиданностью:

— День добрый! Вовнутрь сего чуда архитектуры пускают или у вас где-то тут билетная касса?

Я же на знакомый многообещающий оскал среагировала интуитивным подергиванием плеч:

— Привет. Меня и здесь пока неплохо кормят. Тем более, не за что: я больше ничего рассказать не могу.

— Так я же просто так, — ничуть не смутился наглец, метнув мне под нос «веник с лентой». — Это — тебе. С наилучшими для выздоровления. Там — специальные цветы и…

— Я травой не питаюсь… Заходи, — ну, запустила. Чисто из любопытства и корыстных целей. — И сам мне будешь рассказывать. Иначе…

— Да чего ты? Ими надо дышать.

— Агаточка!.. А у нас гость неожиданный? — это моя тетка на голос вылетела с кистью за ухом из своей мастерской.

— Агата, ты нас познакомишь? Хотя, я могу и сам, — некромант, переступив порог, профессионально прищурился. Женщина смущенно заалелась. Я мысленно закатила глаза: о-о, начинается…

Однако через три с половиной часа, самовар чая и кучу «ну, о-очень смешных анекдотов» я его из-за стола, все же, вытащила:

— Глеб, нам надо поговорить.

Мужчина вмиг сменил свою «лучезарную» улыбку на привычное «вменяемое» лицо:

— Говори.

— Ага… Я — про своего последнего береднянского…

— Я так и подумал. Говори.

— Так перебиваешь чего?.. Говорю… Глеб, я его вычислила, — некромант от такого заявления, почесав за ухом, сел. — Я поняла, что за демон гуляет сейчас по… да где угодно гуляет. Слушай.

— Слушаю.

— И не перебивай… Если взять за основу именно шестой нижний уровень, то количество его обитателей сужается до шести же «архиважных» персон. Во-первых, демона Вельзевула. Последнее его появление было еще в предтечном мире. Из характерных признаков: действует через смертельные эпидемии, является, в основном, в образе мухи. Или предшествует его появлению скопище мух. Так?

— Ну, так, — кивнул Глеб.

— Дальше, Левиафан. Тот, если б пришел, то, наверняка, выбрал «окном» морскую стихию, так как именно в ней он наиболее силен. Из любимых личин — змей… Потом идет Асмодей. Этот семейный интриган любит работать исподволь и тайно, раскрываясь, лишь набрав полную силу. Его любимый вид транспорта — дракон. И больше одной головы, точно… Астарот… Давно отошел от активных дел. Особенно, после того, как его хорошо потрепали в Джингаре, ну, ты — в курсе. И он, тоже на драконе, только, с одной головой… Теперь, Бегемот. Агрессия с самого начала и громкие заявления, точно, не его стиль. Он любит тихие страсти и, как и Асмодей, выявляется лишь на энергетическом пике. Личина весьма туманна. Но, всегда — огромных размеров. Особенно, живот. Отсюда — имя. Я пока все правильно говорю?

— Пока… да. Основные моменты не искажены.

— Ага… — и, набрав в грудь воздуха, выдохнула. — Ну, а раз так, остается один лишь Велиар. Весьма опасен именно в разжигании тупой ненависти, однако сам себя считает эстетом. Отсюда две любимые оболочки: ангел небесной красоты и черный медведь с огненно-красной мордой и торчащими ушами… Глеб, обе эти личины он нам продемонстрировал. И еще…

— Что именно? — нахмурясь, уточнил некромант.

— Запах. Я почуяла его запах, пока он меня изучал. Он мне тогда показался абсурдным, но, потом я много литературы и здесь, в дедовской библиотеке, пересмотрела и маму просила мои конспекты перенести. Велиар, кроме таланта в разжигании войн, известен своим сладкоречием. Он очень любит вмешиваться в дела «сильных мира», а там без такого таланта — никак… Глеб, у него из медвежьей пасти несло цедрой апельсина и медом. Ни один демон из перечисленных больше так не «воняет»… Или я не права?

— Про запах ты мне не говорила, — прозвучало даже с претензией.

— Да потому что, я повторяю: он мне абсурдным тогда показался. Не тем вся знакомая мне нечисть и нежить несет. А уж потом я…

— Получается, все же, Велиар. Ну, я, впрочем, так и предполагал, — Глеб встал со стула и снова на него упал. — Агата, у меня к тебе просьба будет. Я, в принципе, за этим сюда и…

— А кто б сомневался, — глядя на него, нервно хмыкнула я.

— Не лезь в это дело.

Вот это… заявление:

— Ты знаешь, у меня на отпуск другие планы были.

— Другие планы? — прищурился некромант. — Это — хорошо. Потому что и без тебя есть, кому загадки разгадывать.

— Кому, например?

— Да хоть твоей собственной конторе.

— А какое к ней имеешь отношение ты? Ты ведь на Главного канцлера Ладмении работаешь?

— А вот это уж, точно, не твое дело, — постучал себя по коленям Глеб.

— Ну, хорошо. А можно, чисто для профессионального роста поинтересоваться: чем этого монстра можно завалить? Ведь, по силе он равен, разве что, Вельзевулу, а опыта «общения» с ним на Алантаре до сих пор нет. Его еще на нашей общей прародине обратно вниз затолкали. И, исходя из курса демонологии, уж точно, не аланты.

— Не аланты, точно, — с расстановкой повторил мой бывший начальник. — Но, это тоже вне служебных полномочий обычного рыцаря Прокурата, — и снова покинул стул. — Агата, а ты знаешь, кто такие «балансии»?

— В общем-то, да, — удивленно воззрилась я на мужчину. — Эти милые полукровки, как раз — мой уровень. А причем здесь они?

— Да так, — скривился Глеб, глядя мимо в окно. — Вспомнились что-то. Балансии всегда появляются на свет, когда в них возникает нужда, и поддерживают природное равновесие. Как противовес стихии… Ты меня поняла?.. А вообще, пора мне. Пойду к твоим очаровательным дамам прощаться. А ты лечись давай: дыши правильно и нюхай целебные цветочки… Агата, а может, все-таки, вернешься ко мне?

— Ну, маршрут до тинаррских степей ты уже знаешь. Так что…

— Агаточка! — вот смелая женщина, моя тетя Гортензия. — Там мать твоя нарисовалась. И мы все вместе тебя… уф-ф, ждем… Агаточка?

Я, оторвавшись от перил, в два шага обогнула дедовскую трубу и шлепнулась на край люка с откинутой в сторону крышкой. Как раз напротив торчащей в нем тетки:

— Тетя Гортензия, а может, сюда, ко мне? Я вам такую красоту покажу.

— Что ты, что ты?! — шустро отпрянула та. — Да ни в жизнь! Ни ногой! Да пусть хоть алантской магией это место за тросы к небу подвяжут.

— Ну, это вы на себя наговариваете. Ведь, раньше блажили мне лишь с третьего этажа. Потом — с четвертого. А сейчас — вон какой прогресс!

— Да ну тебя!

— А у меня тогда предложение: вы ментальным каналом умеете пользоваться? Мысленным?

— Ну, мыслей у меня всегда полно. Творческих идей и…

— Это другое: обычный разговор между двумя, но, про себя, — и добавила с секретным прищуром. — Прокуратская разработка.

— А-а.

— Ну-у?

— А если вот я, например, нечаянно ляпну не для твоих уше… мозг… головы?

— Я услышу только то, что вы мне позволите. И лишь произнесенное в радиусе не больше десяти миль… Точно. Стоит лишь специальное свое согласие на ментальную связь с другим магом дать.

А вот про то, что «некоторые» и после запрета туда вторгаются, я тете Гортензии не сказала. Хотя, впрочем, и она ломалась недолго:

— «Агаточка?», — шепотом мне в голову.

— «Ага-а?», — аналогично ей.

— «О-ой… Кхе-кхе… Так, я зачем пришла-то? Мать твоя нарисовалась, не сотрешь… И опять будет носом своим столичным водить — пыль с полок нюхать и на Нинульчика моего коситься. А потом…»

— Тетя Гортензия.

— Ой!

— Ну, в общем… работайте над техникой. Работайте.

— Ага… Агаточка, — с помидорными, как и атласный бант на воротнике щеками…

А мама моя действительно, «нарисовалась». Яркими разноцветными узорами на парадном зеленом платье, и длиннющими бусами из прозрачного горного хрусталя. Хоть сейчас к живописцу и — на портрет. Однако истинные причины данного антуража выяснились очень скоро:

— Я к вам прямо с утра собиралась, — важно огласилась она, сидя в кресле и накручивая бусы на пальчик. — Да были дела, — быстрый взгляд в сторону и на меня.

Я — передернулась и насторожилась. Тетя Гортензия продолжила брякать на каминной полке передвигаемыми за тряпкой статуэтками (и сдалась ей эта пыль?):

— И какие же у тебя, мама, были «дела»?

— А, сначала отца твоего провожала и встречала — у них на службе конференция была, и он на ней выступал. Сильно так волновался. А, потом… Доча, я с Софико в ресторанчике на нашем углу встречалась.

— Да что ты?

— А что? — вскинулась та. — Подумаешь… Агата, ну, разве то плохо? Мы с ней столько вместе пережили, пока ты моталась по своей страшной Бередне.

— Ма-ма, — и тишина. Только слышно, как за окном у дровенника Нинон самовар сапогом раздувает: а-апф, а-апф, а-ап… — Мама, а, знаешь… делай, что хочешь. И дружи, с кем захочешь. Только я тут совершенно теперь…

— Не причем?

— Так точно.

— Да как же Агата, «не причем», когда мы с ней только о тебе и говорим все эти годы?

— Ну, у «подруг» много других тем должно быть. О семье, например.

— О семье?

— Рецептиками там разными обмениваться. По магазинам вместе…

— Агата, не ёрничай, я тебя умоляю. Софико, если уж на то пошло, единственной тогда настаивала на том, чтоб тебе все рассказать. И даже на этой почве с Ником вдрызг разругалась. А Ник потом — с Годардом, за то, что тот ЕЙ все рассказал. А на твоем дне рождения изо всех сил крепилась, чтоб праздник тебе не испортить. Вот такая была история. А ты…

— А я его взяла и сама… испортила, — продолжила, уставясь прямо перед собой и… — Ладно. Как она поживает?

Вот, если б мама моя в тот момент не сжимала пальцами кресельные борта, то, непременно бы воспарила. Но, просияла, точно:

— Софико?!.. Ой, они с Годардом той же осенью поженились. И теперь у них уже двое детишек. Замечательные такие: мальчик и девочка младшенькой. Она к нам в гости с ними иногда заглядывает и я… В общем, все у них… у нее хорошо. А Годард, — и отчаянный взгляд на меня. — пять лет в Прокурате, в одиннадцатой комтурии прослужил и после ранения на Склочных болотах вышел в отставку. А теперь — вместе с твоим отцом, в главной канцелярии, только в соседних отделах. Госстатистикой занимается, — отбарабанила и выдохнула. — Доча…

— Что?

— Софико очень хотела с тобой… Встретились бы вы с ней?

— Мама, не так всё скоро.

— Но, ты же мне обещаешь?

— Я обещаю подумать.

— Но, доча!

— Голубцы с плиты сняты. Прошу всех ужинать на веранду!

— «Вот Нинульчик мой — всегда молодец! Всегда вовремя».

И я вот даже сейчас не знаю: мне ли данный восторг предназначался… Тысь моя майка…

Когда живешь с такими родственниками, как мои, «многодеятельными» и «многогранными», польза и вред — всегда на одной узкой «полке последствий». Тут главное — уметь, извлекая одно, не задеть то, что лежит по соседству. Тонкое мастерство. Жаль, что двенадцать лет в учебном корпусе Прокурата и семь «беспризорных» береднянских, такому искусству не обучили. Пришлось наверстывать.

— М-м, какие голубцы у вас, Нинон. Мягкие, сочные. Хоть одними губами их жуй, — это, моя мама с оттопыренным пальчиком местную кухню после ресторанной столичной вкушает.

— Ну вот, Катаржина, и мы в своей глухомани тоже кое на что способны. Не только провинциальную пыль разводить, — тетя Гортензия вступила, нервно жуя.

— Ну, не такая уж тут и глухомань, — а вот теперь — моя очередь. — Я, когда вчера с развала шла, афишу видела: «Научные чтения в библиотеке». И приписочка: «Порок или страсть. Пагубность и различия» Гусельницы явно озабочены высокими материями.

— Вот-вот, — вскинулась моя тетка. — Не иначе, университетский профессор выступать будет, что двумя переулками левее мансарду у Луконов снимает. Его караваем не потчуй, дай только рот открыть. А уж как в лавку придет — все излазит, перещупает, а потом с умным видом…

— И что, часто его ваша библиотека «арендует»? — выправляем «маршрут» в нужный нам «поворот».

— Да считай, каждое лето, — тут же «свернула» в него тетка. — Правда, он по специализации — языковед, а вот эта тема ему — вне профиля.

— Зато актуальна. Кхе-кхе, — развернулись мы втроем к огласившейся Нинон. Та рассудительно скривилась. — Позавчера ж утром на площади перед управой драка была. Сестры Бричкины сошлись, а потом и родственники их подтянулись с сочувствующими.

— Да что вы говорите? — выразила я большой интерес. Нинон, отложив вилку, продолжила:

— Началось с сущей ерунды — общего огорода. А потом пошло-поехало. В результате вся площадь присоединилась — стражники еле разняли, а начальник их вообще с фонарем ушел. Сами же сестрицы до сих пор в каталажке сидят, что через дорогу от нас.

— Зачинщицы склоки?

— Ну да, — кивнула мне рассказчица. — Остывают.

— Что-то больно строг ваш начальник стражи. За подобное обычно не больше суток «выдерживают».

— Ну, тебе конечно виднее. Да только для нашей… глухомани такое событие — из ряда вон, — влезла тетя Гортензия. — Видно, действительно, профессора к нему подвязали, раз речи того проповедника на пользу не пошли.

— Какого «проповедника»?

— Ой, Агаточка, говорят, что как раз перед тем позором выступал на площади один брюнет в белоснежной рясе. Да такой красавец, что хоть сейчас на открытку к Солнцепутью. И тоже про «высокие материи» внушал.

— Точнее, про дела и расплату, — вставила Нинон.

— Как… интересно. Жаль, что я такое действо… пропустила…

— Доча?.. Доча?!

— Что?

— А ты куда от нас «улетела»?

— Да про дела и расплату задумалась. Тема и вправду, актуальна.

— Да что ты? — воззрилась на меня мама. — Гортензия, у меня идея возникла: а не сходить ли нам завтра вчетвером в столичный театр? Там постановка интересная идет — легкий водевиль с танцами. Посмеемся, развеемся?

— Куда? — удивилась патриотка глухомани.

— А что? Мы когда с тобой куда-нибудь вместе ходили? В последний раз?

— Да… не помню… Вспомнила! К нотариусу на оглашение маминого завещания… Нинон, как ты к театру относишься?

— Положительно.

— Вот и славно! — просияла моя мама. — А после — к нам в гости. Я вас таким штруделем угощу. С колбаской, салом и квашенной капустой… Софико мне… рецепт дала… Доча, а что?

— Ничего, мама, ничего. Эта тема пока закрыта…

Зато другая открылась. И долго не давала заснуть. Я все ворочалась в своей гусиной перине и пялилась в высокий дощатый потолок. Взвешивала, оценивала, выстраивала логические цепочки. И даже когда ушла в сон, облегчения не получила, к утру неожиданно озябнув. Да так, что зуб на зуб не попадал. Поэтому, сразу после горячего чая с оладьями решила отогреться всерьез:

— Тетя Гортензия, я- за заднюю изгородь! — в распахнутую из коридора дверь лавки, и шмыгнула туда же оттаявшим носом.

Тетка, развернувшись ко мне, рассеянно кивнула. Понятно — господин Могрз, гном из Бадука, с очередной партией «раритетов» (подсвечников, тяжеленных чеканных блюд и традиционно востребованных ступок). Теперь до обеда торговаться начнут. Конечно, можно было б процесс и ускорить, да тетя Гортензия — непьющая даже из «деловых» интересов:

— Ага-ага, Агаточка. Иди-иди… Так из какой канавы вот это?

Ну, я и пошла. Перекинув через плечо покрывало. Скоро перемахнула через низкую изгородь, отделяющую семейные владенья от предгорных лугов, и направилась к уже знакомому мне бугру:

— Кра-со-та… — и если уж заниматься оздоровительным дыханием (попутно отогреваясь), то именно здесь…

Вдох-выдох… Теплый ветер щекочет выбившимися волосами лицо. Солнце августа на голых плечах и коленях. Запах трав и цветов. Вдох-выдох… Где-то справа за спиной взмахнула крыльями птица. Ветви ели закачались, провожая ее, и снова затихли… Гуси на далеком пруду в разноголосье обсудили важное событие. Вдох-выдох… Тишина… Божья коровка села на нос. Я сморщилась, взмахнула рукой. Букашка обиженно смылась…И опять тишина… Оздоровительное дыхание.

Технику его мы проходили еще на четвертом курсе. И иногда даже практиковались (кто дольше не засмеется). Здесь все зависит от стихийной характеристики. Я вот — воздушник. Поэтому сосредотачиваться должна на тонком ощущении родной стихии, касающейся сейчас ноздрей. Именно при вдохе и выдохе. Водники… Ник Подугор, сидят у бегущей или падающей воды. Кому какое состояние ближе. Маги огня — у открытого пламени. Земельники — в пещере…И восстанавливают силы… Вдох-выдох… Состояние покоя, расслабленности и отстраненности обычно дается с трудом, но сейчас я очень старалась. Вдох-выдох… Родная земля. Северная предгорная глухомань. Тихий край. И даже соседство через горные пики с Грязными землями, не делает его стоячую, как вода в пруду, энергетику тревожнее. Здесь все исхожено, проверено и отмечено на десятках карт… И собираться в комок от каждого треска сучка ни к чему. Ладмения… Бередня… Там — все по-иному. Но, места эти, они так похожи… Вдох-выдох… И мысли, отпущенные на свободу из сжатой в кулак воли, летят. У меня, кажется, получилось… расслабиться…

— Спас, это — что?

Мы увидели ее неожиданно. Дорога, петляя между поросших молодым ельником холмов, вдруг вынырнула из-за последнего и раскроила, как ножом, широкую лесную поляну. Ровно наполовину. А справа на ней…

— Когда-то было деревянной церковью, — Спас прищурился, будто что-то припоминая.

— Здесь раньше недалеко деревня стояла и рядом с ней — монашеский скит. Я родился в этих местах, — Илья первым соскочил с седла. — Хочешь взглянуть? Где еще такое увидишь?

— А почему бы и нет?

— Ох, только давайте недолго. Нам еще до Бузищ верст двадцать.

— Ага…

— Агата! Вход здесь…

— Ух, ты…

Стены бывшей церкви почти сохранились, но перемещаться внутри можно было только вдоль них. Потому что все пространство по центру занимал рухнувший вместе с прогнившим куполом, крест.

— А что я говорил? — Илья расплылся в довольной улыбке.

— Крест католический, не православный. Но, откуда?

— От монахов. Они тоже были не местными. Видимо, из Ладмении. А, скорее всего, из Чидалии. Нищенствующий орден. А вот и их Святой покровитель, — и мотнул головой к противоположной стене.

Там, на беленых досках пятнами проступал мужской портрет в рясе. И в полный рост. Сверху — неестественным, острым куполом капюшон. Под ним — лицо с огромными темными глазами. А ниже, едва заметными и полустертыми, руки с раскрытыми вверх ладонями. Нижняя часть полностью утонула в траве.

— Что-то здесь странно, — замерла я, почти уткнувшись в стену носом, и повела им вдоль силуэта. — Ага… Илья, а где у него…

— Крест? — остановился он рядом со мной. — Вот в этом-то вся и странность, Агата. Он креста не носил. Считал, что вера — внутри нас, а крест на шее — лишь атрибут. Опознавательный знак.

— Кто, «он» то?

— Святой Франциск… Нет, скорее всего, из Чидалии. Он же сам родом почти оттуда.

— Ну, вы скоро? — зычный голос Спаса поднял лесных птиц с верхних бревен стен…

— Чирк!.. Чирк-чирк!

И я распахнула глаза. Уже в Ладмении.

— Чирк-чирк! — ярко оранжевая, маленькая пичуга, похожая на канарейку, но с хвостом гораздо скромней, совсем по-хозяйски запрыгала по краю моего покрывала.

— Ну, ты и наглая. Брысь! Нагадишь еще.

— Ч-чирк! — птица, вспорхнув, приземлилась в ярде. — Чирк-чирк-чирк!

— Кыш! — новый замах — прежний результат и еще на ярд в сторону гор. — Кыш!.. Ага-а…

Ага. Вот была б я обычной женщиной. Без боевого прошлого и тесного общения с «неясной» природой… Да, тысь моя майка! Какая из меня «обычная женщина»?! И, бросив на ближайший куст покрывало, подхватилась вслед за сорвавшейся в воздух пичугой. Лишь обуться успела, и одернуть свой сарафан…

Так мы и неслись. Сначала вверх по предгорному склону, маневрируя между камней и широких стволов елей. Потом резко взяли направо. Птица, ярким всполохом пламени, скользила по воздуху чуть впереди. Лишь иногда замирая, словно контролируя мой маршрут. Потом вновь подхватывалась. Пока я, на всем скаку не влетела в высокую дозревающую бузину. Огневушка, огласившись, понеслась прямиком над зарослями. Я проследила за ней прищуренным взглядом и, на другом краю поляны разглядела старую крышу с косой кирпичной трубой. Большее с этой точки обозреть было сложно. Поэтому, пришлось пробираться…

Высокие заросли закончились неожиданно: я просто запнулась за обломленный у самой земли ствол. А потом… Сначала я увидела шлем. Справа в траве… У самой двери, под перекинутым через нее поперек засовом, я увидела и его обладателя. Рыцарь Прокурата, элитный боец из пятой комтурии, полулежал, прижавшись к двери спиной и с выгнутой вбок шеей. Тут, даже на свечение не щурься — мертв. И причины ясны — глубокие борозды наискось через грудь. Сквозь надежную прокуратскую кольчугу. Глубокие борозды. Как от когтей. А в открытых глазах — ужас. И пустота.

— Ч-чирк!

— Пожалуйста, выпустите меня!

— Тысь моя майка.

Птичка, выпорхнув из мизерного квадрата оконца, села на верхушку куста бузины. Я, оторвав от нее взгляд, вновь прищурилась: заклятие, растворив стену сруба, явило молодого мужчину, терпеливо стоящего с той его стороны. Мужчина, подняв к потолку лицо, вздохнул и вновь огласился:

— Вы меня слышите?!

— Я вас слышу, — заскользила я дальше по его силуэту, удивленно отметив на шее и руках моанитовые «украшения» (ничего себе, перестраховка). — Что здесь было? Ночью.

Мужчина снова вздохнул и на секунду задумался:

— Зверь.

А то я сама… не догадалась:

— Ждите здесь. Я скоро! — и пошла за угол по примятому бузинному «следу».

След вывел меня к целой истоптанной «просеке». С находкой в виде растерзанного до костей грифона. Его иссиня черные перья были здесь повсюду: висели на крайних, нетронутых кустах, в траве и… и на ней. Потому что последней я увидела ее. Женщину… Вот что за блажь такая у нас? Не любят рыцари-женщины кольчуг. Сковывают они «грациозность движений» и затрудняют «полоопределение». Хотя, помогла эта часть доспехов ее коллеге?..

На первый взгляд тело было нетронутым, хоть и распластанным на спине. И пафосный шлем — на месте. Лишь свитер распорот. Чуть выше груди. И не похоже, чтоб зверь. Я склонилась над телом… Потом ниже… И уже через секунду рухнула на колени… Сквозь прорезь, на коже нежно-персикового оттенка проглядывали слова. В тонкой рамочке… «Навеки твоя»…