Вечное

30

КАЙНЕН (Десять)

О чем можно успеть подумать между двумя ударами сердца? Обо всем.

Система в работе. Я чувствую, как сжимается спираль веера из осколков моей сути. С каждым новым витком все сильнее.

Мерцающие плоскости, бесконечно повторяющие сами себя сами в себе.

Сколько? Сколы, осколки…

Я считаю.

Кайнен.

— Иди… — пропел илфирин, натянув волосок между пальцами.

— Сам иди, — сказали позади меня два родных голоса и добавили, куда именно. Поверх моих рук, на которых сполохами плясало пламя легли другие.

Вот в плаще из мрака и тени моя бархатная тьма со страшным ликом, что отражается во мне даже там, где не может быть отражений. Вот лучистый свет, что пророс в меня теплом своего сердца и останется там всегда, что бы ни случилось. Вот мои темные теплышки: Дара Элена, на плече которой сейчас лежит сотканная из золотого сияния рука женщины из другого мира, — две золотые звезды в коконе мрака; и Рикорд Лайм, забавно серьезный со встрепанными черными, похожими на перья волосами, за которым рядом, но не касаясь, мужчина, такой же серьезный, даже хмурый, — два ведьмака, два защитника, для которых беречь превыше всего. И вечная ненависть, потому что своей мне всегда не хватало. И вечная смерть, потому своей у меня и так в избытке.

Я — зеркало между ними и каждый во мне отражается. Зеркало из осколков, которые делают меня целой. Целой вселенной, расцвеченной мириадами золотых нитей, на которых дрожат, сверкая, как бусины, бессчетные миры.

— Другое время, другой облик, все тот же яростный огонь. Золотая звезда. Тьма. Тень. Свет. Какой затейливый… тандем. Тем приятнее будет снова убить тебя, пламенная тварь.

Илфирин улыбнулся, посмотрел мне в глаза и, приказав: “Гори”, метнул в меня мой же клинок.

И пока он стремительно медленно летел в меня, я вспомнила, что против вечной жизни может выстоять только вечная смерть, что душу нельзя поймать в клетку, корни всегда уходят глубже, чем кажется, а моя воля — превыше всего. Я черномаг. Я все могу. У меня тоже есть три дара, пламя запределья и мое все.

А еще — рука судьбы с алмазными когтями, которая как динамический якорь, который вписывается в систему, потому что должен с ней взаимодействовать, а не только удерживать. Но все равно извне, в другой плоскости.

Внимание. Фаза три. Есть разделение. Рассекаю. Закрыва…

Мертвое железо вошло между бровей, смычок коснулся струн, колокол в белой башне из камня и боли качнулся, тишина пролилась в мир.

Вспыхнуло.

Но перед тем, как осыпаться пеплом на серую дорогу междумирья, я отпустила пружину-веер.

И все стало иначе.

Все стало.

Видь дрожал. Пальцы болели. Те, что держали смычок так и держали, потому что не могли разжаться, а те, что прижимали струны, были изрезаны до кости. Тянуло, затягивалось и сочилось. Алое с золотом и серебром, живое, собиралось каплями-сферами, катилось по черному лакированному дереву, истаивало светом, темной дымкой, жемчужными полупрозрачными лентами и сыпалось с края продолговатыми зернами кислых ягод, что растут на колючих ветках во дворике медцентра.

Внутри корпуса пряталось эхо.

— Вы были правы, учитель, — прошептал Видь скрипке, все еще прижимаясь к ней подбородком. — С нужными струнами вышло, как надо.

— Это моя, — прозвенело звездноглазое дитя выбираясь из-за бортика фонтана, сделало несколько неуверенных шагов навстречу, одной рукой держа свою мертвую кошку, а другой держась за бортик, будто боялось отпустить, как мамкину юбку. — Моя, — вновь прозвенел и сбился на шелест. — Чтобы спать. Не так. Было не так. Обратно. В обратную сторону. Но когда звучало правильно, я спал.

— Колыбельная? — все еще дрожа спросил Видь и присел на бортик, бережно уложив скрипку на колени.

— Колыбельная, — серьезно кивнул ребенок и перестал мерцать, прижатый рукой котенок завозился. — Тепло, — улыбнулся мальчик. — Щекотно. Как тебя зовут?

— Видь. Вид-Арен.

— Странное имя, будто тебя двое.

— А тебя как зовут?

Ребенок потупился и пожал плечами:

— Забыл. Меня давно никто не звал. Было похоже, на музыку, которой не слышно, но скоро.

— Виен’да’риен, — пропел Видь, вплетаясь в звучание детского голоса. — Так я слышу.

— Мне нравится, — тихо-тихо произнес ребенок. — Теперь можно?

— Что можно?

— Уйти. Там больше не страшно, — тонкая рука вытянулась в сторону проступающего сквозь клубящийся, жемчужный туман луга и вымощенной светлым деревом дорожки.

— Иди, если хочешь, если не страшно. А там что?

— Теперь только старая дверь, которую не открыть. Заперто на все ключи. Вот, — мальчик порылся в кармане потрепанных штанов, и на алую ткань мантии рядом со скрипкой упал шарик, будто свернутый из тумана. — Такое зерно. Посадишь — будет дом. Там прямо. Только сам потом ему пой, чтобы рос. А я возьму мою флейту. Тянет. Идешь?

— Я потом, — сказал Видь и понял, что действительно — потом. И посадит, и споет, у него теперь два голоса.

Мальчишка пожал плечами, махнул рукой и вприпрыжку поскакал в туман. Маленькая кошка, бежала рядом, смешно топорщила хвост морковкой, норовила запутаться в детских ногах.

Больше не дрожало. Скрипка легла обратно в футляр. На горизонте стало светлее. Туман растаял, а шарик из тумана — нет. Видь… Вид-Арен, покачал в пальцах хаулитовую бусину и положил к скрипке. На потом.

Видь в инквизиторских шмотках, не-живое дитя… И музыка. Внутри до сих пор… будто против перьев гладят.

Такой странный сон. Сон наяву. Быстросон.

За грудиной ныло, между бровей будто кол всадили, горло драло и нестерпимо хотелось проверить целостность позвонков в шее. Как же это все-таки мерзко.

— Что мерзко, — глухо спросили рядом.

— Умирать, — сипло отозвалась я, медленно соображая, что лежу ничком на земле.

— Помнишь что-нибудь?

— Не… Не помню, только… все серое. Холодно. И свет. Свет, чтобы ж…

— Ж, — согласился Мар. — Вроде все как надо, но через это самое.

Организм передернуло. Я нащупала руку, его, но свою, пальцы Холина прижали мои, будто обняли.

— Такое ощущение, что я в этот раз раз шесть, как минимум, и все по-разному, — поныла я.

— Раз шесть, — повторил Марек, подбираясь ближе и целуя меня в макушку, — как минимум. И все по-разному. Договорились.

Я со вздохом и скрипом развернулась и, не открывая глаз, уткнулась ему в грудь, просовывая руки под пиджак и сладко дыша теплым и родным с едва уловимым запахом карамели с намерением больше не отпускать. Никогда. Но на всякий случай предупредила:

— Это ничего не значит.

— Как скажешь.

— И ты больше не будешь.

— Не буду.

— Я тебе не верю.

— А мне плевать. Это ведь ничего не значит.

Я слышала, что он улыбается и улыбалась тоже. На краю сознания уютно устроился мой свет, как фонарь на домашнем крыльце. Рядышком возились темные теплышки, устраиваясь поудобнее. Раз родители валяются на траве, им тоже можно. Грязи-то нет. Это вам не полигон с полосой препятствий. А больше никого и не было. Куда делась не-мертвая парочка, я потом подумаю. Может, остались в одном из отражений, может улизнули так же, как пришли. Сделали свое дело, напомнили вечно живому и всех ненавидящему существу, что смерть тоже бывает вечной, а ненависть — преданной.

Так что вот, вроде все свои. Но чего-то не хватало.

— Я тут подумала, — цапнула я за хвост шальную мысль, — нам нужен третий.

— Сама ему скажешь или мне это сделать? — спросил Мар.

— Кому?

— Твоему белобрысому ушастому зануде. Представляю, как он удивится. Особенно, если я ему такое предложу.

— Холин, ты!..

— Маньяк?

— Придурок!

Я по-прежнему не видела, но точно знала, что он не просто улыбается — у него сейчас рот до ушей. Улыбающийся темный — в принципе шокирующее зрелище, но на сей раз это была улыбка совершенно счастливого и весьма довольного собой мага.

Я почувствовала, как Альвине подошел, и открыла глаза.

— Третьим будешь, — спросил Холин, приподнимаясь на локтях.

— Наденешь мой подарок? — спросил Эфарель.

— Два придурка.

— Будете лежать или пойдем к магмобилю? — вглядываясь вдаль произнес эльф. — Как-то мне не по душе местные пасторали, будто наизнанку вывернуло.

— Раз шесть, как минимум? И все по-разному? Может гранью? — предложил Мар.

— Меня вывернет еще раз и не факт, что не на вас, магистр Холин. Мика, — он протянул руку и помог подняться, улыбаясь гримасе Марека, позвал детей, отбежавших, едва он подошел, и сейчас с увлечением наблюдающих, как Копать всеми четырьмя лапами рьяно зарывает что-то в землю.

Затем мы не слишком опрятной толпой направились к магмобилю. Дара терлась рядом с Альвине, и Мар с Рикордом с совершенно одинаковым выражением лица следили за ней, а она словно дразнилась, то делала вид, что собирается его за руку взять, то в лицо заглядывала. Эфарель был невозмутим как статуя снаружи и лучился смехом изнутри, что еще больше дергало Марека. Так что когда все принялись запихиваться в торчащий посреди луга магмобиль, Мар категорически указал эльфу на переднюю дверь, а мне с детьми и котом на заднюю.

— Что он там хоронил? — шепотом спросила я у Лайма.

— Палку, — ответила Дара вместо брата, и дети переглянулись.

Палку так палку. Должны же у них быть свои секретики, вроде выменянного на “чемодан” маскировочного щита.

— Странно что мы не на стоянке, — сказал Марек, поднимая “хинэ” вверх и направляя мобиль к городу.

— Чуточку сдвинулись. Сквозняк сильный был от источника. И пружина еще. Он ругался и по изнанке щелкнул. Хотел войти, а тут пружина и грани сомкнулись. Теперь долго обратно. Его далеко-когда отбросило, — щебетала дочь.

— Кого? Эльфира? — удивилась я.

— Арина.

Теперь переглядывались все, кроме детей. Альвине с Мареком между собой, я с ним в зеркало. В одной части зеркала был черный глаз, в другой бирюзовый и оба в шоке. Бирюзовый сильнее, может просто больше понял.

— А илфирин?

Дара пожала плечами.

— У Вид-Арена спросишь, он его провожал. — Подумала и добавила, тише и серьезнее: — Илфирин долго жил, глубоко врос, он был первым голосом мира и одним из тех, кто держал его над бездной. Без него будет иначе.

Надо было это как-то переварить и я молча протянула руку, в которую Мар вложил леденец. Насупился и одарил каждого, чтобы было что переваривать.

Меня все еще мутило, а от конфет делалось легче. Надо как-то уравновесить рацион, а то уже которое утро с леденцов начина… Вот Тьма!

— Холин! — взвыла я и тут же зашипела змеей ему в лохматый хвост, в который напуталось травы: — Только посмей сказать, что ты не хотел.

— И не собирался. Потому что хотел. И ты тоже хотела. Третьего. Если я правильно разобрал то, что ты там по тьма-связи орешь на смеси тролльего и древнеэльфийского.

Альвине молчал. Он настороженно смотрел вперед, на приближающийся Нодлут, и в знакомом виде не хватало детали — статуи Посланника, которая была гораздо выше всех строений в городе.

Мар, наверное, специально пробирался к дому по дуге, чтобы отсутствие не давило, а во дворе за деревьями было уже не понять, что чего-то не хватает. Я повела детей в дом, Холин с Альвине остались снаружи. Закрывая дверь, я видела, как они направились к воротам и как Эфарель на ходу избавлял от грязи свой балахон.

Альвине Эфарель и Мар Холин стояли у выхода из сквера на площадке пологой лестницы, спускающейся к остановке магбуса, и смотрели на медленно тающее в воздухе пятно — все, что осталось от статуи Посланника над храмом.

Ощущение оборвавшейся струны почувствовали все без исключения, когда свернутая и стянутая до предела спиральная конструкция, наполненная тишиной, развернулась, рассекая гранями нить бесконечной жизни илфирин, отвлекшегося на вечную смерть. Было похоже на…

— Каскадный рывок, — кивнул Эфарель.

— Вам откуда знать?

— Я наблюдательный.

— Будто на шаг ближе к бездне, на…

— На пороге, — подхватил Альвине.

Мареку на миг привиделся храмовый зал с источником, только на алтаре больше не было обломка, похожего на кусок гигантской косы.

— Так теперь везде? — Было неуютно, саднило, как свежая заноза.

— Боюсь, что да.

— И что теперь, как думаете?

— Теперь — сами.

Помолчали.

— Одолжите мне денег? — вдруг сказал Эфарель.

— Сколько?

— Много.

— Разве все ваши закончились?

— Увы. Все. Репликация дорогое удовольствие.

— Но хоть что-то осталось?

— Практически то, что на мне.

— На вас алмазный венец в половину моего годового жалования в надзоре, — упрекнул Холин.

— Подделка, — вздохнул эльф.

— А? — Мар перебрал пальцами намекая на перстни с камушками.

Альвине снова вздохнул и признался:

— Тоже.

— Почему сейчас?

— Инквизиция.

— Взятка?

— Зачем? — удивился Эфарель. — Совсем нет. Практически половина конклава так или иначе вложились, в частном порядке.

— Тогда какой бездны они до сих пор не дают вам разрешение?

— Потому что второй половине взнос не по карману, — сказал эльф. — Так что они там сами с собой спорят, а меня раздражает, что я не могу начать испытания как положено, а не тайком. Ко всему прочему, в свете последних событий они, я полагаю, захотят придержать активы.

— Почему бы и мне так не сделать?

— Вам любопытно. Так одолжите?

— У меня дети.

— Это для детей. — Т’анэ Эфар дернул бровью и уставился в черные наглые глаза замнача. — Холин, прекратите ломаться, как девственница перед ритуалом. Хотели бы отказать, сразу бы сказали “нет”.

— Мне приятно смотреть, как вы унижаетесь. Я не скоро увижу это снова.

— Увы, действительно не скоро. Мне придется уехать. — Альвине снова смотрел туда, где когда-то возвышалось изваяние Пастыря живущих. — Из-за Элены. Надолго. Она должна вырасти вдали от меня. Так будет правильно.

— Эфарель, вы ведь понимаете…

— Хотите мне нос сломать?

— О, не только. И не единожды.

— Прошу вас, я даже постою неподвижно, чтобы вам было удобнее.

— Мне лень, — сказал Мар, сунул руки в карманы и качнулся с мысков на пятки.

— Вам не надоело прикидывается придурком, Холин? — спросил Эфарель.

— Нет. Это бывает довольно забавно. Сами как-то сказали. Будете скучать?

— А вы?

Они посмотрели друг на друга и тут же отвернулись, разглядывая… пустоту? Новые горизонты звучали более обнадеживающе.

— Знаете, т’анэ Эфар, вы меня невероятно бесите.

— Взаимно, магистр Холин.

— Очень мило. Взаимность в наши дни вещь редкая и оттого невероятно ценная. Не находите? — сказал некромант, пряча улыбку в уголках губ, прищурил черные глаза, развернулся и ушел в дом, мазнув по эльфийскому плечу длинными шелковистыми, темными как предутренний час волосами.

— Придурок, — буркнул Альвине и направился вниз к остановке. Давно он на магбусах не ездил.