Венецианское ожерелье

Глава 2

Взлетно-посадочная полоса на Сент-Майкле была короткой и узкой. Но, вырвавшись из тропической бури, Андреа была счастлива приземлиться где угодно, даже посреди джунглей. Взгляд из иллюминатора — и стало ясно, что произошло именно это. Когда они разворачивались в конце посадочной полосы, самолет едва не задел крылом подступавшие вплотную пальмы. Большие деревья храбро вели наступление на аэропорт, оставляя в асфальте трещины, достаточно широкие, чтобы местная живность использовала их в качестве укрытия.

Покачав в изумлении головой и придя в себя, Андреа отстегнула ремень безопасности. Пилот появился в дверном проеме, открыл люк и улыбнулся так же широко, как и прежде.

— Этот маленький перелет из Сан-Хуана оказался весьма коварным. Но мне каждый раз приходится иметь дело с чем-то подобным, — заверил он.

Андреа рассыпалась в благодарностях, надеясь, что он не слышал ее перепуганного вопля. Тем более что, как она теперь понимала, это был скорее всплеск эмоций, чем зов на помощь. Она вынырнула из люка в тропическую ночь, спустилась по трапу и направилась к зданию из бетона, отвоеванному, как и взлетная полоса, у негостеприимных джунглей. Потрепанная непогодой табличка на двери возвещала, что это и в самом деле «Виндзорский аэропорт, остров Сент-Майкл».

Влажная духота ночи сменилась затхлостью закрытого помещения, где вопреки уверениям секретарши Зака Прескотта ее никто не встречал. Андреа огляделась. В одном углу рабочий паковал багаж, в другом за столом сидел сонный чиновник и читал газету. Он поднял на нее глаза и ленивым движением руки подозвал поближе.

Она подошла к столу с раскрытым паспортом, удостоившимся его рассеянного взгляда. Чиновник осведомился о месте назначения и счел возможным присоединить оттиск своей печати к компании собратьев. Когда эта работа была завершена, он зевнул и вернулся к своей газете. Андреа застыла на месте, словно превратившись в соляной столб, отказываясь верить, что ее так бесцеремонно игнорируют. Под ее взглядом чиновник оторвался от чтения и нехотя кивнул в сторону угла, где рабочий, закончив свои дела, устроился с сигаретой на стуле. За ним высилась гора неразобранного багажа. Два ее чемодана лежали в самом низу, придавленные холщовыми сумками с почтой и упаковочным картоном. Рабочий игнорировал ее столь же демонстративно, как и чиновник. В дверном проеме зияла чернота тропической ночи. Экипаж самолета бесследно растворился в ней, и вокруг не было даже намека на транспорт. Интересно, есть ли здесь такси, осмелится ли она спросить об этом у тех двух сфинксов, оккупировавших аэровокзал?

Большую часть жизни Андреа опекали настоящие мужчины. Мощные, сильные, считающие себя сделанными из более прочного материала. Рано или поздно все они, от учителей и отца до Картера и ее мужа, сталкивались с тем, что высокая симпатичная молодая женщина с прозрачной, как фарфор, кожей и огромными глазами, такая хрупкая, даже беспомощная на вид, на деле оказывалась куда сильнее, чем можно было ожидать. И физически, и эмоционально. Она справлялась со всем, с чем их учили справляться, даже самые сокрушительные удары не сбивали ее с ног.

Ну уж нет, думала Андреа, этот враждебный, Богом забытый аэропортик, исчезающие пилоты и служащие не собьют ее с толку. Пусть никто ее не встречает, она сама найдет способ добраться до места, а если эти двое не снизойдут до того, чтобы ей помочь, всегда есть телефон. Вон висит на грязной стене, весь такой одинокий и заброшенный. Будем считать, что он работает. Прежде всего разобраться с багажом.

Андреа уже начала сама оттаскивать верхние коробки, когда дверь распахнулась и длинными плавными шагами в комнату вошло новое действующее лицо. Выглядел мужчина безупречно: белый льняной костюм и бледно-голубая рубашка, волосы серебрились в резком свете электрических ламп. Андреа показалось, что он явился прямо со съемочной площадки.

— Я пришел освободить вас, — заявил мужчина, и Андреа расхохоталась: это и впрямь было похоже на кинофильм.

— Я Андреа Торнтон, — сказала она, протягивая руку своему избавителю.

— Очень на это рассчитываю, — ответил тот с чарующим британским акцентом. — Меня зовут Дэвид Марлоу, семейный адвокат Нэвиллов. Вижу, здесь, в Виндзоре, вы в совершенстве овладели искусством «помоги себе сам». — Он заметил попытки Андреа извлечь из неразобранной кучи свой багаж. — Дороги на острове просто обворожительны, не находите? Действуют поистине расслабляюще. — Он с обезоруживающей легкостью отбросил в сторону оставшиеся коробки, подхватил ее багаж и направился к машине. Возле безупречного англичанина Андреа почувствовала себя усталой, просто вымотанной путешествием, но уже не одинокой. Дэвид Марлоу, похоже, станет ее другом.

Когда они свернули к холмам, оставив аэропорт далеко позади, Дэвид уловил ее состояние и подхватил нить разговора:

— Хорошо, что вас не задела буря. Она выдохлась около часа назад.

— Скорее, мы ее задели.

Дэвид засмеялся и обернулся, чтобы взглянуть на свою пассажирку. Печать усталости легла на ее лицо, с изяществом камеи выделявшееся на фоне окна.

— Вы неплохо выглядите, — восхитился он. — Надо же, вы намного выносливее, чем кажетесь на первый взгляд.

— Я не выдержала и закричала, а теперь чувствую себя ужасной дурой.

— В первый раз это действительно ужасно, — признал он, — но наши пилоты не промах. Такие и на одном крыле до места доберутся.

Он резко свернул на узкую дорогу, вьющуюся высоко над морем.

— У нас встречаются и гористые участки, — пояснил он. — Вы что-нибудь знаете о Сент-Майкле?

— Только то, что он долгие годы относился к британским колониям, и, по словам моего пилота, это карибская мечта.

— Это в самом деле так. Правда, тут встречаются совершенно дикие места. Конечно, кто-то находит в этом особую прелесть, но я предпочитаю цивилизацию, и, естественно, мы по большей части сохранили привязанность к английскому влиянию. К примеру, названия большинства домов, улиц и заведений до безобразия английские.

— Как Дрого-Мэнор, усадьба Нэвиллов?

— Вот именно, хотя осмелюсь заметить, это название стало скорее предвестником несчастья, чем данью ностальгии. Усадьба названа так по имени своего предшественника — замка в Девоншире, как я припоминаю.

— Кем? Семьей Нэвиллов?

— О нет. Карл купил поместье, когда решил обосноваться здесь и стать плантатором. «Нэвилл лимитед» объединила под своим крылом кофейные плантации острова и вывела их на мировую арену. Экспорт шел весьма успешно.

Он умолчал о банкротстве фирмы, слухи о котором подтвердились еще тогда, когда Зак Прескотт с нарочитой прямотой заявил Андреа, что «Нэвилл лимитед» в беде.

Они ехали по-над морем сквозь знойную духоту ночи. Все было для нее внове. Земля жары, влажности, ароматов и неумолчных шумов. Ночь и впрямь состояла из тысяч звуков. Андреа поняла это, когда прислушалась к игре ветра в ветвях деревьев. В его струи вплетали свою болтовню, визги и хрипы ночные птицы и насекомые.

— Вы привыкнете к этому, — заверил ее Дэвид.

— После грохота транспорта под окнами моей квартиры в Нью-Йорке этот шум кажется даже тихим, каким-то умиротворяющим.

Дэвид Марлоу вновь окинул взглядом ее точеный профиль.

— Я уверен, что вам тут понравится, — серьезно сказал он. — Здесь есть на что полюбоваться. У нас даже вулкан свой.

— Надеюсь, извержений не предвидится?

— Ну что вы, он потух уже несколько миллионов лет назад.

— Что ж, в любом случае работа не оставит мне много времени на осмотр достопримечательностей.

По его кивку Андреа поняла, что он, как семейный адвокат, подробно осведомлен о ее работе. Она решила рискнуть и небрежно, как бы между прочим, расспросить его, проявляя не больше любопытства, чем любой другой на ее месте:

— Вы, наверное, много знаете о коллекции Карла Нэвилла?

— Столько же, сколько и все. Точнее сказать — очень мало. Когда дело касалось коллекции, Карл становился очень скрытным. Думаю, что вы найдете ее в полном беспорядке.

— Я слышала об этом, — отозвалась Андреа, — от Закари Прескотта.

— Вы давно с ним работаете?

— Несколько лет я не выбиралась из Европы: училась, работала, — уклонилась она от прямого ответа и быстро сменила тему, прежде чем Дэвид начнет вдаваться в подробности: — Вся ли семья сейчас в Дрого-Мэнор?

— Только Дориан, вдова Карла, и его сестра Рейчел.

— Кажется, у него был сын. — Андреа вспомнила список ближайших родственников из статьи в «Нью-Йорк таймс», которую знала уже наизусть.

— Он и сейчас в добром здравии, просто уехал тут же после погребения, а другая сестра Карла, Миллисент Прескотт, мать Зака, никогда не появляется на острове.

На вершине холма они свернули на узкую дорожку, которую обступали стены, увитые диким виноградом. Впечатление от их внезапного появления было настолько сильным и угнетающим, словно они были поставлены здесь для конвоирования маленькой машины и ее пассажиров по дороге, с которой нет возврата. Ей почудилось, что под этим ночным небом они сейчас одни. По крайней мере из людей. Птицы продолжали трещать, и впереди на дороге свет фар отразился в ярких глазах зверька, предпочитающего ночной промысел. А над их головами ветер все еще продолжал исполнять свою жуткую симфонию.

Они свернули в кованые железные ворота, и Дэвид припарковал машину.

— Дрого-Мэнор, — сказал он, и Андреа невольно содрогнулась.

Лунный свет заливал голубоватым сиянием крутую остроконечную крышу каменного дома, очерчивая ее контур на черном небе. Деталей не было видно, только массивный, твердый, безмолвный силуэт, загадочным образом красивый и отталкивающий одновременно.

Андреа осталась в салоне, когда Дэвид вышел из машины и открыл багажник, чтобы достать чемоданы. Она внезапно ощутила потребность признаться самой себе в том, что вовсе не стремится променять безопасный уют машины на мерцающий призрак Дрого-Мэнор, но усилием воли преодолела свои страхи. Когда Дэвид помог ей выйти из машины, Андреа уже была способна ответить ему благодарной улыбкой, по крайней мере частично это отражало ее чувства.

Они поднялись по ступеням к тяжелой деревянной входной двери внутри сводчатого прохода из обтесанного округлого камня. С двери, украшенной витиеватой резьбой, все еще не был снят траурный венок. Дэвид потянул за медный дверной молоток. Металлический звон разнесся эхом по дому. Они ждали.

— Похоже, леди рано легли спать сегодня, — заметил он, в который раз безрезультатно опуская дверной молоток. — Только одна служанка живет в доме, и она неуважительно глуха или хочет, чтобы мы в это поверили, — сказал Дэвид, нерешительно улыбаясь.

В конце концов дверь приоткрылась на дюйм, и они увидели пару черных глаз.

— Все в порядке, Харриет. — Дверь оставалась чуть приоткрытой. — Это Дэвид Марлоу, — представился он. — Со мной мисс Торнтон, она будет работать здесь, в Дрого-Мэнор.

Дверь приоткрылась еще на дюйм, и Андреа мельком увидела маленькую черную женщину, на лице которой не отражалось и тени гостеприимства.

— Ее ждут, — настаивал Дэвид, и дверь распахнулась.

Он вошел и поставил чемоданы Андреа в холле, который был похож на пещеру. Скудный свет хрустальной люстры не проникал в дальние углы и мрачные ниши, в которых прятались двери в другие, неизвестные помещения. Этого света едва хватало, чтобы обозначить ступени лестницы в конце коридора.

Андреа, страстно желавшая очутиться в любом месте, только не в Дрого-Мэнор, попыталась скрыть свои чувства. Но она была здесь. В доме, обитатели которого даже не приподнимутся, чтобы поприветствовать вновь прибывшего гостя.

Дэвид, не выказав и доли сомнения в естественности происходящего, пожал ей руку и ободряюще улыбнулся. Андреа могла только предположить, что он уже давно привык к мрачному, негостеприимному дому, отсутствию хозяев, грубости угрюмой прислуги.

— Здесь всегда немного мрачно по ночам, — отметил он напоследок.

Андреа же дом казался не просто мрачным — он пугал ее до дрожи в коленях.

— Харриет покажет вам вашу комнату, а завтра я позвоню.

Он повернулся, чтобы уйти. Даже если бы Андреа позвала, вернуть его, удержать рядом с собой, сохранить единственную связь с реальностью в этом странном месте было невозможно. Она и не собиралась делать этого. В конце концов, она приехала работать, закончить дела и разгадать загадку, мучившую ее долгие месяцы. Враждебность этого дома не заставит ее отказаться от поставленной цели.

Андреа поддалась искушению и все-таки оттянула момент расставания, бурно, даже несколько преувеличенно поблагодарив Дэвида. Но, улыбнувшись в ответ и тепло пожав ее руку, он вышел.

Злобным взглядом отклонив попытку помочь ей, Харриет подхватила оба тяжелых чемодана и направилась по коридору к темной лестнице. Андреа оставалось только последовать за ней. Они медленно поднялись по лестнице, перебрались в такой же длинный темный коридор на втором этаже, в дальнем конце которого крошечная женщина пинком распахнула дверь. Харриет провела Андреа внутрь, нащупала выключатель, поставила чемоданы на вытертый восточный ковер, повернулась и вышла. За все это время она не издала ни звука.

После потрясения от первого знакомства с домом ее комната, все же несколько темноватая, оказалась примерно такой, как она представляла. Андреа стояла возле своих чемоданов и осматривалась. Кроватью служило старинное ложе с четырьмя столбиками для балдахина, некогда элегантное, а теперь накрытое вылинявшим покрывалом. Лампа под абажуром с кистями, стоящая у изголовья кровати, и комод с расколотой мраморной столешницей — все в этой комнате знавало лучшие времена.

Андреа припомнила разговор с Картером Логаном и поняла, что в Дрого-Мэнор ничто не вызывало ее удивления. Картер предупреждал ее. Исчерпав все аргументы против ее поездки, он напомнил, что в этом доме уже давно еле-еле сводят концы с концами. Зак подтвердил эти слухи. Оба они — и Зак в своей самоуверенности, и Картер в своем восхищении перед людьми — были уверены, что компания должна быть восстановлена. И как только этот хваленый Зак Прескотт собирается возрождать славу Дрого-Мэнор?

Она подошла к окну и распахнула деревянные ставни. Комната выходила окнами на некоторое подобие сада. В темноте она различала только группы деревьев и кустов, колеблющихся под напором сильного ветра. До нее донесся аромат цветов, пожалуй, главное достоинство Дрого-Мэнор. Она стояла какое-то время у окна и следила за жалкими остатками бури, рваными облаками, проносившимися мимо серебристой полной луны, прежде чем заняться распаковкой чемоданов. Непредвиденные трудности, привкус страха, не покидавший ее с момента появления в Дрого-Мэнор, — все это не имеет никакого значения. Она останется здесь до тех пор, пока не отыщет под паутиной и пылью следы своего прошлого.

Дэвид Марлоу оказался прав. При свете дня Дрого-Мэнор расстался со своей угрюмой мрачностью, и его благородная нищета казалась даже милой. Но было жарко. Белая блузка, надетая меньше часа назад, уже прилипла к спине, а голубая хлопчатобумажная юбка тяжело повисла на талии. На остров Сент-Майкл Андреа привезла одежду, вполне соответствующую теплому времени года. Но это было то тепло, которое она помнила: детство, проведенное на Среднем Западе, прохладные долгие летние дни в Лондоне, синь неба в Италии. Вот к чему она была готова. Но чтобы чувствовать себя комфортно здесь, придется пробежаться по магазинам в Виндзоре, и поскорее.

Часом раньше раздался стук в дверь, и скрипучий голос, который мог принадлежать лишь Харриет, сообщил, что завтрак будет подан в восемь часов. Андреа все это время сидела, дожидаясь указанного времени, в духоте своей комнаты. Внизу, наверное, было прохладнее, но спуститься до завтрака она не решилась. Слишком плохо представляла она себе планировку дома и то, насколько доброжелательно могут встретить ее хозяева.

Повторив шаг за шагом все ночные маневры, Андреа в восемь часов утра оказалась в коридоре. Ни один звук не выдавал того, что завтрак уже начался. Ни звяканья тарелок, ни голосов. Безмолвие. Коридор был пуст. Даже при дневном свете ей было трудно преодолеть ночные страхи. Что ж, она примет вызов хотя бы для того, чтобы найти столовую.

Пройдя по длинному коридору, Андреа вышла к приоткрытой двери и заглянула внутрь. Лицом к лицу за противоположными концами длинного обеденного стола в полной тишине сидели две женщины. Расстояние между ними было настолько велико, что с тем же эффектом они могли завтракать каждая в своей комнате.

Женщина в дальнем конце стола подняла глаза, и Андреа с трудом смогла перевести дыхание. Настолько красивых людей она еще не видела. Солнечные лучи запутались в ее рыжевато-золотистых кудрях, а глаза, улыбавшиеся Андреа, были глубокого бирюзового тона.

С другой стороны стола сидела женщина в черном. Она была старше, темнее, мрачнее своей сотрапезницы. Лучше вписывающаяся в окружающую обстановку, она, казалось, принадлежала этому дому. На ее лице не было и тени улыбки, когда она заметила Андреа.

Одна из женщин приходилась сестрой Карлу Нэвиллу, другая была его женой. Андреа все не могла решить, кто же из них кто, но в конце концов остановилась на том, что старшая из женщин — его вдова. Она ошибалась.

Молодая женщина протянула ей руку:

— Мисс Торнтон? Я Дориан Нэвилл. Пожалуйста, располагайтесь. Возьмите, что вам захочется на завтрак, на буфете.

Подобное решение загадки смутило Андреа. У буфета, выбирая еду, она погрузилась в размышления. Красавица была вдовой Карла, но как объяснить то, что такая молодая, энергичная и привлекательная женщина выбрала в мужья старика-отшельника? Дело не в деньгах, особенно если учесть состояние плантаций и дома. Взгляд Андреа невольно заскользил по столовой, которая была не менее темной, чем ее спальня. Выцветшие и грязноватые шторы на высоких французских окнах, картины, рядами развешанные на стенах, требующие реставрации.

Андреа взяла себе кофе, несколько булочек и фрукты и заняла место рядом с Дориан. Так как за все это время с другого конца стола не последовало никакой реакции, официальное представление завершила Дориан.

— А это Рейчел, — более нежно, чем можно было ожидать, проворковала она, — сестра нашего дорогого Карла.

Андреа показалось, что Рейчел кивнула, но, возможно, это был обман зрения.

Не обращая внимания на молчание золовки и смущение Андреа, Дориан поддерживала беседу. Она извинилась, что не вышла к гостье, когда та приехала.

— Здесь, в Дрого-Мэнор, мы рано ложимся, — сказала она в свое оправдание.

Андреа могла только предполагать, насколько им должно быть скучно друг с другом, чтобы так стремительно отправляться в постель каждый вечер. Дориан попросила Андреа вкратце рассказать о себе и осталась вполне довольна беглым наброском, умело обходящим тонкие моменты. Особого интереса Дориан к ее биографии не проявила, зато Рейчел в первый раз за все утро оторвала взгляд от своей тарелки. Пока пожилая дама не забросала ее каверзными вопросами, Андреа перехватила инициативу:

— Я с нетерпением жду возможности познакомиться с коллекцией мистера Нэвилла. Говорят, у него есть несколько замечательных образцов.

Замечание было вполне невинным. Андреа хотела всего лишь увести тему разговора от своей персоны. Ответа от Рейчел Нэвилл она не ожидала, тем более настолько экспрессивного.

— Замечательные? — пронзительно протянула она. — Они выше всяких похвал. Мой брат все, за что брался, делал превосходно.

Пока Андреа смотрела на нее, пытаясь сообразить, как должным образом ответить на это заявление, если не ошибочное по сути, то по крайней мере сильно приукрашивающее действительность, Рейчел продолжала цедить сквозь зубы, едва шевеля губами:

— Я просила Прескотта нанять человека, который быстро и грамотно составит полный каталог, но я никак не ожидала, что он пришлет женщину, тем более столь юную. Хотя, возможно, вы выглядите моложе своих лет.

— Мне двадцать семь лет, — ответила Андреа. И до того, как последовало заключение о том, слишком она молода или нет, добавила: — И я, безусловно, женщина.

Дориан прыснула со смеху, спрятавшись за своей чашкой; Рейчел молча игнорировала их обеих. Андреа пригубила кофе и спокойно продолжила:

— Мистер Прескотт нашел, что я в состоянии справиться с этой работой.

Рейчел демонстративно поднялась и со скрежетом отодвинула стул по полу, выложенному плиткой. Этот тщательно, с чувством извлекаемый звук, визжащий и скрипучий, пронял Андреа до самых костей. На это, похоже, Рейчел и рассчитывала.

— Прескотт не видит дальше своего носа, а самоуверен без меры. Предупреждаю, мисс Торнтон, я не потерплю ни единой ошибки в работе над коллекцией брата. Ни единой!

Она пинком придвинула стул обратно к столу, но столь же впечатляющего скрежета добиться не смогла, повернулась и покинула столовую.

Андреа потеряла дар речи. Мгновение — и смех Дориан нарушил молчание:

— Ну не людоедка ли, а? Не принимай ее эскапады на свой счет. Она со всеми так обходится. Для Рейчел мой муж был единственным идеальным человеческим существом. Остальные не стоят даже того, чтобы их замечать. Ты к этому привыкнешь, — пообещала она. — Я-то, во всяком случае, привыкла, как и ко всему остальному здесь. — Горькая усмешка тронула ее полные губы. Эта затаенная обида сказала Андреа больше любых слов. В изломе губ сквозило, что в доме отчаянно скучно, что остров — забытое Богом унылое место, что жизнь здесь сама по себе невыносима.

— Вас как будто утомил Сент-Майкл? — спросила Андреа, пытаясь сгладить резкость впечатления.

В ответ Дориан рассказала свою историю, поразившую Андреа, хотя она и ожидала услышать нечто подобное:

— С Карлом мы познакомились в Европе, тогда я была уверена, что мы будем жить по-прежнему широко и открыто то в одной стране, то в другой. Мне и в голову не приходило, что он собирается привезти меня сюда. Но именно это муж и сделал спустя каких-то несколько месяцев после свадьбы. О, мы продолжали путешествовать, но и слепому было ясно, что он предпочел бы осесть здесь, в Дрого. Я несколько раз выезжала одна, но Карл слег и в последние годы был прикован к постели, так что выбраться куда-то стало практически невозможно.

— Сочувствую. Это было ужасное время для вас, — проговорила Андреа, тщетно пытаясь представить, каково это: провести месяцы, годы на этом острове, в этом доме, в компании тяжело больного мужа и его угрюмой сестры.

Дориан кивнула и сказала:

— Все это уже в прошлом. Все, кроме раздела имущества.

Ее лицо разгладилось, и облегчения во взгляде было больше, чем алчности.

— Вот для чего, собственно, и понадобился каталогизатор, — улыбнулась она Андреа. — Поэтому нам лучше поскорее приступить к делу. Прескотт, как упорно называет Зака Рейчел, просил, прежде чем ты ознакомишься с самой коллекцией (она хранится в банке Виндзора), дать тебе возможность поработать здесь, в Дрого-Мэнор. Архивы и учетные записи ты найдешь в кабинете. Давай я покажу их тебе.

Андреа послушно последовала за ней в заднюю часть дома, а затем в комнату с плотно заставленными книжными полками. Огромные кипы книг громоздились повсюду на всех доступных поверхностях. Но, несмотря на беспорядок, в этой комнате Андреа чувствовала себя спокойнее и увереннее, чем во всех других помещениях дома. Ей уже заранее приятно было работать здесь.

Дориан подошла к старинному дубовому шкафчику и открыла его, продемонстрировав содержимое. Полки ломились от бумаг, беспорядочно втиснутых в узкие отделения.

— Архив Карла, — сообщила она потрясенной Андреа.

— Это, пожалуй, займет больше времени, чем я предполагала, — отозвалась Андреа.

— Карл никогда не отличался организаторскими способностями. Думаю, это сыграло свою роль в том, что поместье пришло в упадок. Но все записи где-то здесь, я в этом уверена. Когда дело касалось его драгоценностей, Карл становился фанатиком, хотя и непоследовательным, — отстраненно заметила она, словно к ней это не имело никакого отношения. — Позвать тебя на обед?

— Нет, не думаю. Можно прислать поднос сюда?

Работа — хороший предлог, чтобы избежать посещения столовой и общества Рейчел, одержимой стремлением поучать.

— Конечно, — заверила Дориан, — но тебе все равно когда-нибудь надо будет сделать перерыв. Я зайду за тобой около четырех, чтобы показать наш пляж, одно из самых красивых мест на Сент-Майкле.

Большую часть утра заняла у Андреа сортировка накопившихся бумаг. Там были квитанции, расписки, заказы на поставку, купчие. К каждому документу прилагалось нечто напоминающее описание, отпечатанное на стандартном бланке или нацарапанное от руки на клочке бумаги. Некоторые сопроводительные записки были подробными: викторианская брошь, полтора на три дюйма, культивированный жемчуг чередуется с негранеными желтыми и голубыми сапфирами овальной формы. Эту вещь легко будет узнать. Но попадались и очень схематичные зарисовки: серьги, жемчуг и рубин, часть гарнитура. Слишком мало, чтобы говорить о чем-то конкретном. Похоже, работа обещает быть интересной.

Во всех записях Карла Нэвилла сохранялась одна закономерность — пометка о дате каждой покупки. Взяв это за основу, Андреа принялась кропотливо сводить все заметки в один хронологический список. За этим занятием она забыла обо всем, что касалось Дрого-Мэнор, его лабиринтов и даже интриг его обитателей. На какой-то миг она забыла даже о своей цели. Она с головой ушла в любимую работу, в которой так долго себе отказывала.

Для Андреа от каждой заметки веяло таинственным волшебством изумрудов, вырванных из почвы Бразилии, рубинов из Таиланда, сапфиров с Цейлона. Во всех своих изысканиях, посвященных уникальным драгоценным камням, она ни разу не натолкнулась на описание их пути по миру людей. А ведь у каждой из этих удивительных драгоценностей была своя жизнь, полная красоты и романтики, алчности и страсти, крови и даже смерти, текущая сквозь века из одних алчных и цепких рук в другие, столь же алчные и цепкие.

Пока она работала, зашла служанка и принесла обед. Это событие прошло мимо сознания погруженной в свои бумаги Андреа. Она была несказанно удивлена, когда, переставляя поднос, заметила, что ее тарелка пуста, а чай выпит. Когда на пороге кабинета показалась Дориан, Андреа недоверчиво нахмурила лоб:

— Не может быть, чтобы уже пробило четыре.

— Уже почти пять. Ну, хватит, давай я покажу тебе дорогу к пляжу. — Заметив колебания Андреа, она настояла: — Зак не эксплуататор, кроме того, — добавила она с улыбкой, — он в Бразилии, а Рейчел прилегла вздремнуть. А ты, ко всему прочему, еще и устала.

Так оно и было. Андреа поняла это, закинув руки за голову и сладко потянувшись. Ей нужно немного отдохнуть, и сделать это можно с чистой совестью, ведь большая часть списка уже составлена. Андреа положила бумаги обратно в шкафчик, присовокупив к ним и свой блокнот с начатым реестром. Оказалось, что миниатюрный ключик и в самом деле подходит к замку. Она повернула его, вынула из замочной скважины и уронила в свой карман. До тех пор пока каталог не будет составлен, записи будут доступны ей одной.

Дориан выглядела довольной, когда они шли по залу к столовой.

— Ты думаешь, кто-нибудь из нас позарится на твои записи?

— Что ты, конечно, нет, — заверила ее Андреа, — но среди составителей каталогов принято представлять официальный отчет, когда опись окончательно завершена. — Ее пальцы в кармане теребили ключик. — Просто дань традиции, я думаю.

— Тебе часто приходится этим заниматься, я имею в виду составлять каталоги?

Вопрос был скорее риторический, и Андреа просто кивнула в ответ. Через французское окно в столовой они вышли на широкую каменную террасу. Ее ступени спускались к садику и затем вновь шли резко под уклон, высеченные в склоне крутого известнякового утеса, стремительно обрывающегося к полоске белого песка внизу.

— Просто… дух захватывает, — сказала Андреа, подобрав такое выражение, в котором, как ей казалось, сочетались и восхищение красотой, и легкий испуг.

— Вид отсюда открывается замечательный, если, конечно, ты не боишься высоты. — Андреа выдавила в ответ слабую улыбку. — Дрого-Мэнор построили достаточно высоко на холмах, чтобы поймать ветер, — продолжала Дориан, — и у нас все еще есть выход на пляж. Это наша собственная бухта.

Бирюзово-синяя вода внизу плескалась на сахарно-белом песке, пока солнце, как бы повисшее на вершинах гор, заливало окрестности розоватым светом. Было бы прекрасно по этой лестнице спуститься к пляжу.

— Пойдем со мной, — сказала Андреа, внезапно осознав, что нуждается в компании, но не столько для спуска, сколько из-за того, что провела целый день в одиночестве. Если она и подружится с кем-нибудь в Дрого-Мэнор, это будет Дориан.

— Спасибо, как-нибудь в другой раз. Сегодня я уже спускалась к пляжу, а меня еще ждут дела в доме. Может быть, завтра.

— Завтра, — повторяла Андреа, пробираясь по ступеням сквозь буйство красок беспорядочно засаженного экзотическими растениями сада. Как и с драгоценностями Нэвилла, Андреа в первый момент растерялась, когда Дориан оставила ее одну на самом верху лестницы.

Андреа перевела дыхание и начала спуск. Все было не так уж плохо, во всяком случае, пока она избегала смотреть в сторону обрыва. Шаг за шагом, медленно, осторожно преодолевала она этот длинный спуск, а когда ступеней больше не осталось и перед ней оказалось подножие утеса, Андреа внезапно захлестнула волна эйфории. Она сбросила сандалии и зарылась ногами в мелкий теплый песок. Вокруг был словно какой-то другой мир. Уединенная, серповидная бухточка с выдающимися по краям известняковыми скалами, скрывающими ее от любопытных глаз. Справа от Андреа пляж широкой полосой уходил к стоящему в отдалении эллингу. Слева узкая полоска песка извивалась между скалами. Любознательная по натуре, Андреа свернула налево.

Она шла по кромке прибоя и любовалась кроткими волнами, подбегавшими к самым ногам, чтобы вновь отпрянуть, оставляя ее стоять на расплывающемся песке. Приятный теплый ветерок ласкал лицо, и Андреа неожиданно почувствовала, насколько она утомлена, измучена, но причиной этому была не работа. Силы Андреа уже долгое время подтачивала необходимость держать все внутри, скрывать, кто она такая и зачем сюда приехала.

Андреа Торнтон Рафелло. Это имя стояло в ее паспорте. Оно не вызвало интереса у сонных служащих эмиграционного контроля в Виндзоре, но его прекрасно помнили в мире антикварных драгоценностей. Имя, прежде знаменитое, а теперь покрытое позором. Имя, которое она никогда больше не сможет носить с достоинством.

После смерти отца Андреа вернулась во Флоренцию, чувствуя себя щепкой, попавшей в водоворот жизни. Вся ее жизнь с тех самых пор, как она себя помнила, вертелась вокруг Колина Торнтона. Она больше не чувствовала его поддержки, и это пугало. Во Флоренции синьор Фарнезе стал ее опорой: дал Андреа необходимое образование, учил, направлял. Он помог. Школа помогла. И постепенно, шаг за шагом, она начала налаживать свою жизнь. Андреа старалась изо всех сил, спотыкалась, барахталась на первых порах и, несмотря на поддержку, все еще чувствовала себя одинокой. Тогда-то она и встретила Паоло Рафелло, и ее жизнь перевернулась.

В двадцать один год Андреа сложно было назвать красавицей. В ее необычных глазах искорками плясало любопытство юности, столь далекое от ясного сияния зрелости. Высокие скулы еще не определились под легкой округлостью лица; губы, которые однажды обретут скульптурную отточенность формы, казались еще по-детски надутыми. В это время она только стояла на пороге настоящей жизни и истинной красоты. Паоло сумел рассмотреть под младенческим пушком лебединую грацию. Когда Андреа влюбилась в него, она переступила этот порог. Симпатичное личико внезапно стало поразительно красивым. Девушка превратилась в женщину.

Они подходили друг другу и по стилю, и по наружности. Паоло был ненамного выше ее, но держался с королевским достоинством. Его блестящие волосы были красновато-коричневого оттенка, а глаза поражали синевой. Молодой, подвижный, как ртуть, обходительный, он развеял ее скорбь шутками и весельем. Паоло задержали во Флоренции дела. День задержки обернулся неделями. На какое-то время он наведывался домой, но всегда возвращался, дожидаясь, пока она закончит учебу, а затем умчался с ней в полный романтики город на воде, Венецию, мечту любой влюбленной девчонки.

Здесь, около площади Святого Марка, Паоло держал изысканный ювелирный магазин, а совсем рядом, на канале Святого Луки, был маленький дом, принадлежащий его семье. Завороженная ветром улиц и каналов, Андреа чувствовала себя в этом незнакомом месте так, будто вернулась домой. Они быстро поженились, возможно, даже слишком быстро, и окунулись с головой в жизнь, которая для Андреа казалась раем на земле из-за близости обожаемого человека. Она была окружена беззаботными весельчаками, друзьями Паоло, работала в магазине своей мечты, где ее знания и навыки ценились и находили применение. Некоторое время они и в самом деле казались идеальной парой.

А затем медовый месяц кончился. Истинную природу города Андреа поняла раньше, чем сущность своего брака. Под зданиями, которые до этого казались прочными, она видела теперь крошащийся фундамент; сверху — побитые непогодой фасады; внизу, в каналах — бездумно выброшенный городом мусор, помои. Но даже время не имеет права покушаться на великолепие памятников старины: их будут реставрировать, подновлять, спасать. А каналы пусть несут свои гниющие воды, грязные, но непокоренные.

Их любовь была не настолько прочной, как здания, не настолько глубокой и неизменной, как бесконечные воды. Когда первый порыв страсти прошел, начались размолвки. Поначалу незначительные, вскоре они стали перерастать в споры, неизменно следовавшие за слишком затягивавшимися вечерами, пьяными, наполненными легкомысленной гульбой. Этими вечерами они возвращались домой вдоль пустынных каналов, звук шагов гулким эхом разносился в сыром воздухе. Без осуждения и одобрения везде их провожал умудренный веками взгляд Венеции. Терпеливый, гордый город в тишине подступал к ним так близко, что казалось, будто их слова проносятся сквозь аркады, теряются во дворцах, аукаются на вымерших базарных площадях.

Вскоре их маленькие проблемы столкнулись лицом к лицу с действительностью. В их жизни не было ничего устоявшегося, никакой иной точки опоры, кроме их магазинчика, в который Паоло мог днями даже не заглядывать. Любовь нуждалась в поддержке, потому что любовь все еще жила в них, хотя утихшая страсть уже не питала ее. Им нужно было строить настоящую семью; Андреа мечтала о ребенке.

— У нас еще годы впереди, чтобы успеть нарожать детей, дорогая, — возражал ей муж. — Сейчас время развлекаться.

Но праздник не может длиться вечно. Беззаботное и роскошное прожигание жизни рано или поздно должно было закончиться. Финансовые проблемы, как вода сквозь трещины обветшавшей кровли, стали просачиваться в их жизнь, чтобы внести в нее свои коррективы. Андреа начала опасаться, что они живут не по средствам. И опять Паоло не соглашался с ней:

— Заботиться о достатке — мужское дело. Не забивай свою хорошенькую головку подобными глупостями. Все идет хорошо.

Но Андреа продолжала беспокоиться. По своему складу она не могла стать частью этого мира наслаждений и, покинув блистательный круг друзей, углубилась в работу. Паоло отреагировал на это со свойственной итальянцам бравадой: ввязался в интрижку с женой одного из их многочисленных друзей. Закончилась эта история униженными мольбами о прощении и клятвенным обещанием перемен. Андреа простила его, и вдвоем они попытались воскресить счастье первых месяцев совместной жизни.

Роскошный мыльный пузырь их жизни окончательно лопнул в ночь, когда Паоло арестовали. Его обвинили в краже уникального произведения ювелирного искусства и подмене его копией. Никто не поверил его рассказу о том, что младший сын из семьи Каппелло принес ему бесценные фамильные драгоценности — ожерелье и серьги — в чистку и попросил сделать копии, чтобы его девушка смогла надеть их на бал.

Все в Венеции сошлись на том, что Паоло продал драгоценности одному из состоятельных коллекционеров, чрезвычайно жадных до таких шедевров. Паоло божился, что вернул оба комплекта: и оригинал, и копию, но Каппелло настаивали, что возвращены были только поддельные украшения. Мошенничество обнаружили лишь спустя несколько месяцев, когда драгоценности достали для венецианского карнавала.

Все эти черные, наполненные ужасом дни после ареста Паоло итальянские газеты на все лады смаковали скандальное происшествие, припоминая старые слухи, что Паоло и до этого якобы проворачивал грязные делишки. Сомнения пустили корни даже в душе Андреа. Она боялась за Паоло: любовь к деньгам могла сыграть с ним злую шутку. Но прежде чем и для нее, и для суда что-то прояснилось, Паоло был уже мертв.

Он был освобожден из-под стражи до слушания дела и по какому-то делу поехал в Милан. Его «феррари» вышла из-под контроля на прямом участке дороги. Самоубийство — таков был вердикт. Вина Паоло стала очевидной для всех. «Выход для труса», — вопила пресса, но Андреа никак не могла принять такой приговор. Паоло был слишком очарован жизнью, чтобы добровольно сводить с ней счеты. Его смерть не давала Андреа покоя. Она верила, что Паоло убили и что это убийство было связано с драгоценностями Каппелло.

В день похорон Паоло, когда Андреа в своей гондоле возвращалась с кладбища Сент-Майкла, ее беспросветное горе внезапно прорезало одно воспоминание.

Паоло всегда отстаивал свою невиновность, как вдруг, буквально за несколько дней до своей гибели, он загорелся идеей, что кто-то подтасовал факты, что улики против него сфабрикованы. Он часами размышлял над этой возможностью и в результате остановился на трех людях, которые, он верил, могли быть как-то в этом замешаны. Он записал их имена на листке бумаги и запер его в сейф при ювелирном магазине. Тогда Андреа видела в его метаниях и в этом списке только соломинку, за которую хватается утопающий. Теперь она сама ухватилась за эту соломинку.

Андреа выскочила из гондолы, прошла несколько улиц и, ни на что не обращая внимания, подошла к ювелирному магазину Рафелло. Она пересекла помещение и открыла сейф, так и не сняв черной накидки и вуали. Список, написанный рукой Паоло, был на месте.

Больше года потратила Андреа, чтобы выйти на людей из списка. Теперь вся надежда была на последнее имя. Карл Нэвилл. Фанатичный коллекционер. Болезнь приковала его к постели задолго до того, как разгорелся скандал вокруг драгоценностей Каппелло. Но переговоры каким-то образом шли, и в банковской ячейке появлялись новые приобретения. Здесь не обошлось без посредника. А если этот человек связан с ювелирным делом, вхож в соответствующие международные круги, если он свободно может путешествовать, если Нэвилл ему доверяет…

Может ли этим человеком быть Закари Прескотт? Она здесь, чтобы выяснить это.