Ветер нашей свободы

1. Глубоководная торпеда

"Что же за день-то такой неудачный?" — проносится в голове на полном ходу мысль, словно реактивный болид за секунду до финиша. Сама я бегу, как подстреленная на охоте лань. В смысле, задыхаясь, борясь с темнотой в глазах, болью в боку, ногах и голове. Но я должна, во что бы то ни стало прийти вовремя. Вообще-то у меня график свободный, но, когда сроки сдачи проекта поджимают, приходится приходить в офис к девяти. Для меня это настоящая мука, я натура творческая, но против обстоятельств не пойдешь и с начальством сильно не поспоришь.

Мой старенький автомобиль, доставшийся в наследство от старшего брата, что давно ещё купил себе транспортное средство поновее да посовременнее, снова заглох на полпути к офису. Я проклинала этот драндулет денно и нощно, каждый раз перед сном моля неизвестных транспортных богов послать этой колымаге хоть немного здравого смысла. Да, я верю, что мой автомобиль — живое существо, что просто ненавидит меня всеми фибрами своей металлической, смазанной машинным маслом, души. А иначе как объяснить, что он глохнет всегда именно тогда, когда от его скорости зависит моя судьба?

Вот и сегодня не спасло даже то, что я заправила машину лучшим бензином и, боясь опоздания, выехала из дома на два часа раньше, хотя за это время можно было четырежды доехать до офиса и обратно к моему дому. Но этот предатель снова фыркнул, чихнул, чем-то там внутри своего чрева стукнул-грюкнул и заглох. Я билась над решением проблемы минут двадцать, отмахиваясь от возмущенных сигналов тех, кому моя развалюха мешала проехать. Один особенно нервный товарищ даже выскочил из своего джипа, поорал на меня, брызжа слюной, помахал перед моим носом руками и уехал, на прощание, хлопнув истерически дверью. Этот гад даже не захотел мне помочь оттолкнуть автомобиль к обочине, чтоб тот не мешался на проезжей части. Делать нечего, пришлось вызывать эвакуатор и ждать его приезда. На это ушло ещё полчаса.

В итоге я снова опаздываю, хотя знаю, что поймай меня начальник, в этот раз так легко не отделаюсь — уволит к чертям и думать забудет, что такая барышня вообще у него когда-то работала. Хорошо, если выходное пособие выплатит, но это не факт. От него можно ожидать чего угодно — только успевай в себя приходить от шока, вызванного его экстравагантными поступками. Нет, мужик он неплохой — смелый и неординарный, но самодур, каких поискать.

Я практически добегаю до входа — ещё совсем чуть-чуть и буду на месте. Главное, не столкнуться с начальником, а со всеми остальными как-нибудь разберусь.

Сердце колотится в груди, ладошки вспотели, а в глазах чуть потемнело от быстрого бега, когда я нахожусь в шаге от входа. В спешке не заметила, что порог за ночь обледенел. Мои сапожки совсем для такой погоды не предусмотрены — зимние ботинки накануне порвались, а до зарплаты оставалось две недели. Пришлось идти в осенних на тонких, словно острые иглы, шпильках. Поскальзываюсь и как не стараюсь, не могу удержать равновесие, лечу вперед и падаю плашмя с высоты своего роста. "Хорошо, что во мне не два метра — лететь не так долго", — проносится мысль. Стремительно падаю, ощутив при падении острую боль в ноге.

— Агния, ты там живая? — слышу испуганный голос над ухом. — Ты прямо как глубоководная торпеда, чуть на океанское дно не ушла. Поднимайся!

Меня хватают под руки и тянут вверх. Я так сильно упала, так неожиданно, что некоторое время не могу четко соображать. Хотя, учитывая сегодняшнее утро с момента пробуждения, то мозгов у меня точно не слишком много.

— Коленку, дуреха, разбила и юбку порвала, — слышу все тот же смутно знакомый голос совсем рядом, пока меня пытаются куда-то усадить. Каждый шаг причиняет боль. — Ну, хоть каблуки не поломала, а то босая осталась бы.

Да что же это за болтун такой заботливый? Открываю глаза и снова жмурюсь, на этот раз крепче. Только не он! Ну, а с другой стороны, как могло быть иначе сегодня, когда все идёт наперекосяк?

— Со мной все в порядке, отстань, — шиплю от боли, когда мой нянь с излишней тщательностью ощупывает меня на предмет травм и ушибов. — Хватит меня лапать! — уже практически рычу, когда Кир пытается пощупать мое седалище. Ну, хоть так судьба дала ему шанс прикоснуться ко мне там, где при любых других условиях ему бы ничего не светило.

С Киром, нашим программистом, я несколько месяцев назад пыталась построить отношения. Ничего хорошего из этого не вышло. Да что там говорить, если за месяц ежедневных прогулок после работы и походов в кино-кафе-клубы мы даже ни разу не поцеловались? До сих пор не могу понять, где были мои мозги, когда я вообще соглашалась на эту авантюру? Кир мне никогда не нравился, а после того, как я узнала его чуть ближе, то поняла, что противнее мужчину ещё поискать нужно. Среднего роста, тощий, как жердь, с вечно грязными прилипшими ко лбу волосами и кривой усмешкой на тонких губах. Кир слыл в нашем коллективе интеллигентом, хорошо образованным и высокоинтеллектуальным молодым человеком, но мне с ним было нестерпимо скучно. Будто был он забытым на полке сухарем, который мне нужно за каким-то чертом, ломая зубы, разгрызть. Я пыталась понять его или хотя бы привыкнуть на протяжении месяца, но так и не смогла — от одного взгляда на его постное, унылое лицо становилось нестерпимо скучно. Сначала, а потом даже противно. Но я ему нравилась, очень и в подтверждение этого он сейчас хлопотал надо мной, пытаясь привести в чувства.

И почему на меня должен был наткнуться именно он, а не, например, старший менеджер из офиса на двенадцатом этаже — мы иногда сталкивались с ним в лифте, и каждый раз я ловила себя на мысли, что вот с ним-то я точно не стала бы ломаться, а позволила себя поцеловать. Но статный блондин в неизменном сером костюме никогда не смотрел на меня, а если и замечал, то слегка кивал, глядя куда-то за мое левое плечо. Может, на меня ему было смотреть неприятно, а, может, косоглазием страдал — за несколько месяцев ежеутренних встреч, я так и не смогла разгадать этот секрет. Да и, если честно, не сильно-то и стремилась.

— Бедняжка моя, — сокрушается Кир. — Крепко же тебе досталось. Дай, обниму!

— Совсем ополоумел? — пытаюсь вскочить и возмущенно топнуть, но сильная боль в ушибленной ноге рушит весь мой план. Снова присаживаюсь и пытаюсь рассмотреть все свои ранения. Кир тем временем куда-то убегает, а я сижу на стуле в холле компании, возле входной двери напротив стойки администратора. Нашей Леночки, самой главной кокетки, болтушки и красавицы, нет на месте. Это дает хоть маленький, но шанс, что о моем позорном полете еще не знают все сотрудники, включая генерального директора, отдыхающего с семьей на Мальдивских островах. Потому что второй такой сплетницы, как наш администратор во всем мире не сыскать.

Мой незадачливый ухажёр оказался прав: колготки мои порваны, а из раны на колене сочится кровь. Юбка испачкана и превратилась в тряпку, годную только в качестве костюма на хэллоуинскую вечеринку. Нога пульсирует от боли, я шиплю и морщусь, пытаясь подняться.

— Агния, доброе утро, — слышу звучный голос начальника. — Кирилл сказал, что вы расшиблись. С вами все в порядке?

Поворачиваю голову, смотрю на шефа и пытаюсь улыбнуться как можно веселее, но судя по его реакции, выходит не слишком хорошо. Во всяком случае, можно не бояться, что он уволит меня из-за опоздания — впервые у меня имеется веская причина.

— Я поскользнулась, — пищу, голос совсем не слушается, от боли слезы наворачиваются на глаза.

— Ох, Агния, вы не первая жертва обледенелого порожка сегодня, — вздыхает Константин Иванович, или Кость, как мы всем офисом называем его за глаза, потому что он порой как кость в горле. — Правда, все остальные обошлись без серьезных травм, — кивком головы указывает на моё разбитое колено и порванную одежду. Вы ходить можете, а то я что-то не уверен?

Пожимаю плечами и снова пытаюсь встать. На этот раз удается, но я почти визжу от боли. По всей видимости, кроме разбитого колена серьезно пострадала и моя лодыжка — в сапожке горячо и тесно. И очень больно.

— Мне кажется, я ногу сломала, — шепчу, всхлипнув.

Вижу, как по лицу дорогого начальника проходит рябь — его мозг пытается лихорадочно сообразить, как поступить. Во-первых, если я действительно сломала ногу, то мне придется выплатить компенсацию, потому что упала я в дверях любимой компании. Во-вторых, мне нужен будет больничный, который тоже придётся оплатить, а ещё все издержки по моему лечению, чтобы я, не дай бог, не осталась инвалидом. Ну, а, в третьих, с моим временным уходом обнажится вполне ощутимый участок работы, а сроки сдачи проекта, над которым мы трудимся не первый месяц, серьёзно поджимают.

— Может, все-таки обойдется? — с надеждой в глазах и чуть ли не со слезами в голосе спрашивает Кость.

— Думаете, мне хочется хромоножкой скакать? — огрызаюсь, злобно глядя на начальника. — Помогите мне снять сапог и посмотрим вместе, что там с моей конечностью.

Шеф лихорадочно кивает и присаживается возле меня на корточки. Я смотрю сверху вниз на его лысеющую макушку с мышиного цвета волосами, на узкие плечи, обтянутые модной клетчатой рубашкой, на платок, повязанный вокруг тонкой шеи, и понимаю, что сегодня Кость выбрал ковбойский стиль одежды. Не хватает только стетсона* (стетсон — ковбойская шляпа) и шпор со звездами на его светло-рыжих казаках. Но уверена, что шляпа лежит в его кабинете, а шпоры, возможно, в бардачке автомобиля. От Кости можно ожидать чего угодно.

Пока я его рассматриваю, шеф пытается аккуратно снять с моей ноги сапог, но куда там — лодыжка распухла до каких-то даже неприличных размеров и обувь снять не выходит.

— Действительно сломали, — горестно вздыхает Кость и смотрит на меня снизу вверх. В глазах растерянность. Наверное, впервые в жизни этот энергичный и деловитый мужик не знает, как поступить.

— Может, тогда скорую вызвать? Или такси? Я сама могу добраться до больницы, не беспокойтесь, — чёрт, почему мне приходится это говорить? Он же мужик, хоть и начальник и кость в горле, но мужик и должен же быстрее соображать, чем хрупкая травмированная девушка.

— Нет-нет, — Кость машет руками, будто ветряная мельница. — Я сам вас отвезу. Пока эта скорая приедет, пока осмотрят, пока погрузят полжизни пройдет.

Одним резким движением он поднимается на ноги и помогает мне, но я не могу идти — от боли темнеет в глазах. Закусываю губу, чтобы не закричать, зажмуриваюсь и дышу носом. Наверное, выходит слишком громко, потому что шеф без лишних слов подхватывает меня на руки и стремительно идёт к выходу. Не открываю глаз, потому что голова кружится, а мысли путаются. Пусть делает, что хочет, главное, чтобы скорее мою ногу осмотрел врач, а то не выдержу.

— Константин Иванович, день добрый, — слышу приятный голос где-то рядом.

Голос мне совсем незнаком, но он мне очень нравится. Осторожно открываю один глаз и вижу на уровне взгляда черную кожаную косуху. Сегодня определенно день экстравагантных нарядов. Один — недоделанный ковбой, второй — рокер. Вздыхаю и снова зажмуриваюсь.

— Да, Филипп, здравствуйте, — отвечает шеф, и я слышу натугу в голосе. Наверное, я переоценила свою хрупкость. — Вы ко мне? Я сейчас немного занят.

— Я вижу, — тип в кожанке, видимо, усмехается. Не знаю, что он там себе навоображал, но его представление о сложившейся ситуации явно далеко от реальности.

— Филипп, если вас не затруднит, подождите в моем кабинете, — снова пыхтит Кость, пытаясь не выпустить меня на пол. — Мне нужно отвезти сотрудницу в больницу.

— Только сейчас вы на своем джипе не проедете, — снова усмехается незнакомый мне собеседник. — Там жуткие пробки, застрянете минимум на час.

Шеф испускает тяжелый вздох.

— Константин Иванович, вызовите мне такси, — прошу чуть не плача.

— А разница? — удивляется Кожанка. — Такси точно также в пробке застрянет.

— Ну и что делать? — вопрошает шеф скорбным голосом и чуть не роняет меня, настолько его руки трясутся. Да уж, Кость точно не рыцарь без страха и упрека.

— Давайте я барышню отвезу в травматологию, мой мотоцикл припаркован совсем рядом, и на нем гораздо удобнее в пробках лавировать.

2. Мистер Кожаная куртка

— В каком это смысле? — почти кричу. — Я никуда с абсолютно посторонним человеком ехать не собираюсь!

Моему возмущению нет предела: не буду я трястись на чьём-то транспортном средстве сомнительной надёжности. Тем более мотоцикл! На нём так просто не усидишь, на нём к водителю прижиматься нужно, а я не имею такой привычки к посторонним парням, даже не познакомившись как следует, липнуть.

— То есть с посторонним таксистом ехать, согласна, а со мной нет? — Кожанка ухмыляется. — Мне кажется, что в твоем положении выбирать не приходится.

Шиплю от боли, когда Кость аккуратно ставит меня на пол, заботливо поддерживая за талию. Стараюсь не наступать на травмированную конечность, но стоять на каблуках на одной ноге не очень-то удобно. И хоть мне и не слишком приятен настолько близкий контакт с начальником, но благодарна, что он не даёт мне упасть. Во всяком случае, Кость не такой идиот, как Кир — вот его бы объятия и поддержку долго терпеть не смогла.

Помяни чёрта, как он тут же и появится: слышу голос Кира, которого я надеялась сегодня больше не увидеть. Но почему ему не сидится на своём рабочем месте, почему он снова лезет, куда его не просят?! И так тошно, ещё он в каждой бочке затычка.

— Что тут происходит? — Кир подбегает ко мне и участливо смотрит в глаза. Взгляд его тревожный настолько, что не описать — как будто он узнал о каком-то моём страшном диагнозе и не знает, как о нём тактичнее сообщить.

Фыркаю и отворачиваюсь, намереваясь, наконец, рассмотреть Кожаную куртку лучше. Стараюсь делать это аккуратнее, чтобы он не заподозрил, что я на него вообще обратила внимание. Медленно поднимаю взгляд вверх, по ходу заметив чёрные казаки с цепями на голенище, кожаные брюки, косуху с серебристыми заклёпками, кожаные митенки на руках. Он стройный, высокий с наглым взглядом карих глаз и бритыми висками. Я впервые вижу такого странного персонажа — до этого считала нашего Константина самым неординарным модником. Кожанка (Филипп, кажется?) стоит, сложив руки на груди, держа в левой связку ключей, один из которых наверняка от мотоцикла, на котором мне предложили прокатиться. Но черта с два я на нем проедусь — пусть лучше ногу ампутируют!

— Милая, что с тобой? — спрашивает Кир, и от его елейно-сочувственного тона меня бросает в пот. До чего же он противный! — Что с твоей ногой?

— Птичка повредила лапку, — усмехается мотоциклист. — Надо её доктору показать, а то конечность сама собой не срастётся.

— Боже, любимая, я и не подумал, что всё настолько серьёзно! — восклицает Кир. При этих словах шеф хмыкает, а Кожанка продолжает ухмыляться.

— Какая я тебе "любимая"? — шиплю, словно змея. Что он вообще себе позволяет?

— Ну-ну, не спорь, — ласково приговаривает программист, успокаивающе поглаживая меня по плечу, будто я умом тронулась, а не ногу поломала. — Сейчас я сам отвезу тебя в больницу!

Я стою, зажатая между начальником и Киром, нога нестерпимо болит. Смотрю на Филиппа, который, облокотившись на молочно-белую стену, согнув одну ногу в колене и покручивая на указательном пальце ключи, смотрит в сторону. Он как будто находится вне этого помещения, абсолютно безучастный до всего, что происходит вокруг. Интересно, что творится в его наполовину выбритой голове? О чем он думает? И почему мне это вообще интересно?!

Кир лезет в карман и достает ключи от своей Audi последней модели, которой даже слишком гордится. Неприлично сильно, разве что языком не вылизывает. Хотя, кто знает, чем он там наедине с автомобилем в своём гараже бессонными ночами занимается? Фу, даже представлять не хочу, а то стошнит.

— В общем, решайтесь, кто птичку к врачу повезёт, — скучающим тоном говорит Филипп и окидывает нашу троицу тяжелым взглядом, — а я на воздух выйду.

Плавным движением он отталкивается от стены, ухмыляется на прощание и скрывается за дверью.

— Ну, что, милая, пошли? — слышу голос Кира. Наверное, я слишком задумалась, провожая Филиппа взглядом.

Программист берет меня за талию, но тут в разговор вступает Константин Иванович:

— Нет, Кирилл, я не отпускал тебя, — голос начальника серьезен. Да и сам он сейчас собран и деловит, как никогда. — Мне потребуется твоя помощь в одном деликатном деле, тем более что Агнию на время мы потеряем.

Смотрю на Кира и вижу, как его лицо бледнеет. По всему видно, насколько серьезно он настроился везти меня к эскулапам. Может быть, действительно заботится, а может, под благовидным предлогом захотел слинять с работы. Иногда совсем не понимаю, что творится у нашего программиста в голове.

— Но, Константин Иванович, Агнии нужна моя помощь! — слёзно говорит Кир, и на секунду мне даже становится его жаль.

— Я думаю, и без тебя ей будет, кому помочь, — уже мягче замечает Кость. — Иди-иди, нечего прохлаждаться. Я скоро вернусь и обо всем тебе расскажу, но ты мне просто необходим сегодня в офисе!

С благодарностью смотрю на шефа и тихонько вздыхаю. Думаю, он догадывается, насколько мне неприятны ухаживания Кира, поэтому и отправил того обратно в офис. А, может быть, Косте действительно так нужен программист на рабочем месте. Наш заказ в буквальном смысле рассыпается на части, мы не укладываемся ни в какие заданные сроки и каждый сотрудник, задействованный в этом проекте на вес золота. Потому что от качества выполненной работы во многом зависит наше будущее, как сотрудников холдинга. А Кир, как самый грамотный и опытный программист из всех, кто трудится у нас, просто основной винтик.

— Агния, тебе точно не нужна моя помощь? с надеждой в голосе спрашивает Кир, как будто от моего положительного ответа что-то может зависеть.

— Кир, — вздыхаю, — иди, работай.

Он, молча, кивает и, печально опустив плечи, плетется к лифтам.

— Спасибо вам.

Шеф некоторое время молчит, а потом пристально смотрит на меня. Под его взглядом вся съёживаюсь, будто нашкодивший котенок. Как бы мы за глаза не посмеивались над начальником, но он был по-настоящему сильной личностью: волевой, решительный. Прирожденный лидер.

— Агния, Филипп прав, на своем автомобиле я в пробках быстро не развернусь, а тебе срочно нужна помощь — мы и так кучу времени потеряли, — снова берёт меня за талию. — Поэтому сейчас мы аккуратно выйдем на улицу, и ты поедешь на мотоцикле. Не бойся, он очень опытный водитель.

Не решаюсь уточнить, откуда шефу известно, какой из себя водитель Мистер Кожаная куртка. Тяжело вздыхаю и киваю — у меня совсем не остаётся выбора. Кость снова подхватывает меня на руки, медленно и очень осторожно несёт к выходу. Краем глаза замечаю вернувшуюся на своё рабочее место Леночку, которая застыла за стойкой с выпученными от удивления глазами. Борюсь с искушением показать ей язык, зная, как она рассердится. Вот уже год она планомерно и, к сожалению для неё, безуспешно пытается стать спутницей жизни для моего шефа. Но Константин Иванович — крепкий орешек, его на силиконовую грудь не купишь. Представляю, какие сплетни она распустит по всем этажам холдинга, после того, как за нами закроется входная дверь. Ну, и ладно! В первый раз, что ли?

— Константин Иванович, он хоть адекватный? А то, судя по его наряду, это весьма нестандартный товарищ.

— Не переживай, — усмехается шеф. — Таких адекватных еще пойди, найди.

Я верю шефу, хотя, что мне еще остается делать? Нога-то болит с каждой минутой все сильнее.

Кость выносит меня на улицу, в лицо ударяет свежий ветерок — зима всё-таки. Даже не могу представить, как в такую холодину можно нестись на всех парах на мотоцикле. Представляю, как по приезде в больницу мне, помимо перелома, диагностируют обморожение всех кожных покровов. Эх, надо было брюки надевать, но я с утра так надеялась, что мой монструозный автомобиль всё-таки заведётся. Представляю, как я выгляжу в глазах Филиппа в разорванной юбке и порванных колготках.

— А, вон и наш спаситель! — радостно вскрикивает шеф. Наверное, устал меня всё утро тягать на себе, никак не дождётся сдать с рук на руки и вернуться к работе.

Смотрю в ту сторону, куда подбородком указал не в меру радостный шеф и замечаю огромный мотоцикл, припаркованный между двумя угольно-чёрными внедорожниками начальников нашей службы охраны.

Я никогда раньше не видела таких причудливых мотоциклов — абсолютно черный, матовый, с довольно низким кожаным сидением, какими-то хромированными трубами, приделанными к корпусу под причудливыми углами и высоченным рулем, слегка напоминающим рога какого-то дикого животного. Не знаю, что это за модель такая, да и узнавать, если честно, не намерена. Меня беспокоит, насколько тесно мне придется во время езды соприкасаться с водителем — только это всецело занимает мои мысли.

— Решилась всё-таки? — спрашивает Филипп, подойдя к нам. Я киваю. — Правильно, нечего выделываться, когда нужно торопиться. Главное, ничего не бойся и знай, что уже через пятнадцать минут на твоей лапке будет красоваться премиленький гипс.

Меня бесит, что он разговаривает со мной, будто я дефективная какая: птичка, лапка, премиленький. За кого он меня принимает? Мы с ним и двух слов друг другу не сказали, он даже не знает, как меня зовут, а позволяет себе такое хамство. Чувствую, как злость начинает закипать во мне, но я чудом сдержалась — на скандалы и разборки сил совсем не осталось.

— Как довезешь её, сразу звони мне, — тихо говорит шеф. — Я должен знать, что с её ногой.

— Договорились, — ухмыляется Филипп.

— Агния, — обращается ко мне шеф, после того, как усадил на жесткое и прохладное сидение мотоцикла. — Обязательно выполняй все предписания врача, потому что ты мне нужна в скором времени на работе абсолютно здоровая. Ты меня поняла? Я на тебя надеюсь.

— Не переживайте, Кость… Константин Иванович, — быстренько поправляю себя. От этой боли мои мозги совсем расплавились. — Если назначат постельный режим или вовсе в больницу упекут, то Интернет еще никто не отменял. Будем общаться, и работать дистанционно. Но работать будем.

Шеф тепло мне улыбается — больше всего на свете он радуется, когда его подчиненные выказывают излишнее рвение к работе. Он, словно маленький ребенок конфеткой, тешится нашим трудоголизмом.

— Вот и умница, — бодро говорит шеф. — И, главное, в больнице сообщи, что все счета за твоё лечение пусть отправляют мне на факс.

Ох, неожиданный какой поворот. Наверное, действительно сильно испугался, раз даже гипс с анальгином оплачивать из своего кармана собрался.

— Хорошо, — говорю, стараясь вложить в свой голос как можно больше теплоты и признательности.

— Ну, с Богом!

— Вы так её провожаете, будто она не рентген едет делать и гипс накладывать, а в Афганистан на вертолете вылетает, — недовольно бурчит Филипп. — Всё будет хорошо.

Он подходит, протягивает мне огромный черный шлем с языками пламени по контуру. Несколько секунд смотрю на это защитное обмундирование и напяливаю на голову. Шлем большой, на голове болтается в разные стороны и я уверена, что начни я в нём высоко прыгать, на макушке образуется шишка — такой он тяжелый и неудобный. Но, что делать, когда совсем нет выбора? Приходится терпеть. Но, похоже, к концу поездки к перелому и обморожению прибавится еще и сотрясение мозга.

— Ну, я побежал, — спохватывается шеф. — Позвоните мне. Оба!

И убегает, не дождавшись нашего ответа.

Я сижу, не зная, что делать. В забрало кое-как зафиксированного под подбородком шлема замечаю, как кругами вокруг ходит Филипп, ударяя попеременно то по переднему, то по заднему колесу. Потом неожиданно и очень резко хватает меня за талию и двигает вперёд, ближе к рулю. Не понимаю, что он делает. Снимаю с головы шлем, чтобы возмутиться его наглостью и попросить поторопиться, как он наклоняется ко мне и шепчет в самое ухо:

— Будешь спереди ехать, а то ещё свалишься во время поездки.

Потом садится сзади, кладёт мои руки на высоченный руль, а свои кладёт сверху. Кожаные митенки холодят кожу моих кистей, но ощущение приятное.

— Вытяни вперед больную ногу, — снова шепчет. От этого шёпота, такого интимного и доверительного, внутри сжимается тугой комочек. — Старайся ей сильно не шевелить. И держись крепко за руль, будем нарушать, обгонять и мчаться, главное быстрее тебя до места доставить.

Подчиняюсь, на мгновение, забыв о своей больной ноге. Филипп пару раз нажимает ногой на рычаг и через несколько секунд мотор ревёт во всю, а мотоцикл подо мной начинает вибрировать. Эта вибрация успокаивает и будоражит одновременно. Никогда еще я не ездила на мотоцикле. Да я и на велосипеде-то ездить не умею. И никогда ещё я не встречала такого неординарного парня.

Снова нахлобучиваю на голову шлем, застёгиваю ремешок, и мотоцикл срывается с места.

3. Ветер и скорость

Мотоцикл несет нас вперед, а я сижу, зажмурившись и трясусь, как листок на ветру. Холодный ветер пронизывает до костей, и чувствую, как зубы начинают выстукивать затейливый ритм. Чечётка или босанова, но что-то определенно задорное и энергичное. Филипп сидит сзади, я надежно "заперта" меж его рук, его бедра обхватывают мои, а ладони он так и не убрал. Ситуация в любой другой момент казалась бы мне двусмысленной, если бы не сильная боль, которая мешает думать о чем бы то ни было другом. Молю всех богов — реальных или выдуманных, чтобы это безумное путешествие скорее закончилось. Слышу, как мощно ревет двигатель мотоцикла — этот звук заглушает все вокруг. Такое ощущение, что мою голову засунули в какую-то турбину, не смотря на то, что на мне шлем надет.

Мой извозчик глубоко дышит — чувствую, как вздымается и опускается его грудь, но я будто окаменела, даже как дышать забыла, настолько страшно. Этот огромный черно-стальной мотоцикл пугает, а настолько тесный контакт с молчаливым спутником тревожит — я не очень люблю, когда так неожиданно вторгаются в личное пространство. К тому же, совсем посторонний мне человек. Каким бы симпатичным этот человек ни был.

Я устала держать ногу на весу, но после одной единственной попытки ногу эту куда-то притулить, чуть не завизжала от боли. Ерзаю на сидении, уцепившись изо всех сил в рогатый руль.

— Не дергайся, — кричит Филипп на ухо. Наверное, если бы не шлем, я бы оглохла от его окрика.

Испугавшись, чуть подпрыгиваю на сидении и широко распахиваю глаза. Ох, лучше бы я этого не делала, потому что мотоцикл развил просто какую-то феноменальную скорость. В животе сжимается тугой комок, дыхание перехватывает — я никогда так быстро не ездила, даже, кажется, на каруселях ни разу с такой скоростью не кружилась. Перелом уже не беспокоит, теперь главное вообще выжить. В возможности хорошего исхода я почему-то все больше сомневаюсь. Наверное, я трусиха, но не могу полностью ему довериться, что-то мешает. Возможно то, что я никогда с такими необычными парнями знакома не была. Что у него на уме? Может быть, ему будет только в радость сбросить меня в ближайший сугроб?

Резко выдергиваю одну руку из цепкого захвата широкой ладони в кожаной митенке и срываю с головы шлем. Хочется верить, что со стороны мои телодвижения выглядят хоть немного, но эффектно.

— Какого черта ты решил нас угробить? — ору, повернув голову назад.

Филипп внимательно следит за дорогой, чуть прищурившись. Надеюсь, он морщится не из-за того, что страдает близорукостью — только подслеповатого водителя не хватало. Как будто, мало мне сегодня неприятностей.

— Зачем шлем сняла? — спрашивает, слегка вывернув в сторону руль, и мы заворачиваем в какой-то двор. Он оказывается сквозным, и мотоцикл через мгновение снова выезжает на дорогу.

— Почему ты так быстро едешь? — не унимаюсь, будто кто меня в бок иголкой тычет. — Мне и перелома хватает, к чему еще и сотрясение?

— Шлем надень и не будет никакого сотрясения, птичка, — ухмыляется нагло и самоуверенно, продолжая следить за дорогой. Наверное, он привык со своими байкершами так по-хамски обращаться, но я ему не они.

— Хватит меня птичкой называть! Нашёлся тут альбатрос, — моему возмущению нет предела. Да что этот бритоголовый дрыщ себе позволяет?

— Ну, ты и потешная, — Филипп уже откровенно смеется надо мной, не переставая при этом бойко лавировать в пробке, где нужно сбавляя скорость, а где и прибавляя до опасного максимума. — Потерпи меня еще немного, мы уже почти доехали.

Тяжело вздыхаю и перед тем, как отвернуться, на мгновение задерживаю взгляд на его лице. У Филиппа высокие скулы, чуть раскосые карие глаза, прямой нос и красиво очерченные губы с вечно блуждающей на них наглой ухмылкой. Чуть дольше, чем следует, задерживаю на них взгляд. Хочется ли мне их коснуться? Нет, конечно же, но они красивые, будто нарисованные.

— А почему ты сам не в шлеме? — почему мне это вообще должно быть интересно? Кто меня за язык вечно тянет?

— Потому что у меня один шлем, — снова эта усмешка, от которой мне немного не по себе. Не могу понять, что кроется за ней. — И я, как дурак, как распоследний рыцарь предложил его даме, а она не хочет носить. Безобразие! Это разбивает мне сердце!

— Придурок, — шиплю, резко отвернувшись.

Я бы еще много о чем могла ему рассказать, но вдруг чувствую, что мотоцикл замедляет ход.

— Приехали, — Филипп паркуется возле одноэтажного слегка обветшалого здания, над входом в которое большими буквами значится: "Травматология". Порываюсь слезть, но куда мне, если моя нога совсем отказывается работать?

— Только не дергайся, птичка, и не ори, а то брошу тебя здесь — будешь ползком к больнице двигаться.

Филипп слезает с мотоцикла и одним плавным движением берет меня на руки. От неожиданности даже не успеваю хоть что-то возразить. Чувствую щекой холодную кожу его куртки и слышу ровное сердцебиение над самым ухом. Этот звук успокаивает, и мне даже удается немного расслабиться, пока он быстро несет меня к входу. Он определенно сильный — чувствую себя пушинкой. Это чертовски приятное чувство, надо заметить.

— Подержите дверь? — слышу его ровный приятный голос, вопрос обращен к кому-то мне невидимому.

— Конечно-конечно, — это, вероятно, какая-то старушка. — Знаете, молодой человек, хоть по вам и не скажешь, но вы очень галантный джентльмен, — старушка жеманно хихикает. — Не часто встретишь сейчас молодых людей, согласных носить девушку на руках.

— О, милая леди, вы даже и не догадываетесь, какие безумные и романтические поступки я готов совершать ради любимой дамы.

Снова хихиканье и смех Филиппа. А он, определенно, умеет производить на женщин впечатление.

Не успеваю, как следует обмозговать способность моего спутника зачаровывать милых дам постбальзаковского возраста, как он уже садит меня на неудобный жесткий стул напротив какого-то кабинета.

— Посиди пока тут, я сейчас пойду, узнаю, как к доктору попасть, — и быстро уходит.

Смотрю ему в след, любуюсь его стремительной походкой и широкими плечами. Интересно, а у него есть татуировки? Никогда близко не была знакома с теми, кто украшает свое тело несмываемыми письменами. Мне интересно посмотреть, что скрывают его кожаные одежды. Тьфу ты, нужен он мне! Привез и на том спасибо. Стараюсь отвлечься и смотрю на снующих в разные стороны людей: кто-то на костылях, у кого-то загипсована шея, а кто-то и вовсе на инвалидной коляске. Неприятное место, ничего не скажешь.

Пока я размышляла, Филипп возвращается. Его окованные железом казаки сильно стучат и звякают цепочками при каждом шаге. Будто конь скачет, а не мужик средней комплекции.

— Потерпи, птичка, мои объятия еще чуть-чуть, — говорит, снова подхватывая меня на руки. — В этом клоповнике рентгенкабинет в самом дальнем конце коридора.

Тяжело вздыхаю, чтобы показать ему, как же он надоел, но в душе радуюсь — сейчас мне комфортно, каким бы странным он ни казался. Филипп несет меня легко, будто совсем ни грамма не вешу, а я стараюсь надышаться им — запах бензина, кожи и табака — мне нравится, как он пахнет.

— Можно?

— Входите! — грубый голос за дверью заставляет вздрогнуть. Я не люблю больницы, они пугают, но ситуация не терпит отлагательств — без врача я не обойдусь. Главное, чтобы в стационар не упекли.

Филипп усаживает меня на стул напротив врача и помогает снять пальто.

— Вообще-то, нужно было сдать верхнюю одежду в гардероб, — с укоризной говорит врач, полный мужчина лет пятидесяти, с хмурым взглядом глубоко посаженных глаз. Видно, насколько он уставший, измотанный.

— Вообще-то нам было не до этого, — отвечает Филипп, глядя в упор на врача.

Тот тяжело вздыхает и что-то пишет на бумажке. Оглядываюсь вокруг: кабинет огромных размеров, очень мрачный, с каким-то лихорадочным освещением, с большим количеством странных агрегатов, распиханных по разным углам. От вида этих аппаратов становится не по себе, как будто это не рентгенкабинет, а пыточная. Делать нечего, придется потерпеть.

— Ладно, не суть, — снова вздыхает врач, откладывая в сторону ручку и глядя на меня в упор. — Из сообщения вашего кавалера я понял, что вы поскользнулись и сломали ногу, правильно?

— Правильно, но он мне не кавалер, — моему возмущению нет предела.

— Это сейчас не самое важное, — ухмыляется доктор. — Давайте осмотрим вашу ногу. Садитесь на кушетку.

Филипп помогает мне подняться и с его помощью удается допрыгать до цели на одной ноге. Присаживаюсь и вытягиваю больную конечность. Доктор, молча, подходит и аккуратно пытается снять сапог, да только он и не думает сниматься, до такой степени лодыжка распухла.

— Придется сапог разрезать, — как бы сам себе говорит доктор. — Иначе никак.

— Может, обойдется? — в панике вскрикиваю. Если сейчас мои сапоги испортят, мне просто не в чем будет ходить.

— Не переживайте, гражданка, — улыбается доктор, и я замечаю, что он довольно симпатичный, просто очень усталый. — Когда ваша нога заживет, вам еще долго не придется на каблуках ходить.

От его слов очень грустно — я люблю каблуки. У меня довольно низкий рост и только в обуви на высокой шпильке могу чувствовать себя в своей тарелке. Доктор тем временем берет большие ножницы и ловким движением разрезает голенище в нескольких местах. Чувствую, что ноге сразу становится немного свободнее, и уже через минуту врач снимает сапог.

— Вот и все, а вы беспокоились, — снова улыбается доктор. — Сейчас пройдете на рентген, после того, как посмотрю снимок, решим, что дальше делать. Мариночка, — зычным голосом зовет кого-то невидимого. — Приготовьте оборудование.

Мариночка вздыхает и чем-то там в своем закутке стучит.

— Проходите сюда, — слышу высокий женский голос откуда-то из глубины кабинета. — И снимите верхнюю одежду!

— Да что они к этой одежде прицепились? — бурчит себе под нос Филипп.

Потом как-то странно смотрит на меня и быстро снимает с себя косуху. Я же хотела узнать, есть ли у него татуировки? Так вот, есть. И очень много: руки покрыты замысловатыми узорами, значения которых я не могу понять, а из ворота футболки выглядывает кусочек еще какого-то рисунка. Его татуировки черного цвета, с редким вкраплением красного. Хотелось бы мне увидеть их полностью, рассмотреть лучше, спросить об их значении? Определенно.

Отгоняю от себя мысли о Филиппе с голым торсом, хотя они и, чего скрывать, приятные, но совсем лишние — и без этого есть о чем беспокоиться.

Кое-как доходим до загадочной Мариночки, коей оказывается тощая барышня неопределенного возраста, с густо подведенными черным карандашом глазами и недовольно сжатыми в тонкую линию красными губами. На голове поражающий воображение начес — такое чувство, что вороны свили там гнездо. Мариночка машет рукой, приглашая прилечь на белоснежную кушетку, над которой маячит какой-то адский механизм. Понимаю, что это рентгеноаппарат, но все равно страшно — боюсь еще большей боли. Эта нога так меня замучила за последний час, что сил почти не осталось. Тем более, на сопротивление судьбе.

Филипп помогает мне прилечь, и я хватаюсь за его ладонь. Сейчас мне нужна поддержка, не умрет же, если за руку подержит? Он не сопротивляется, и все то время, что Мариночка колдует надо мной, стараюсь расслабиться и ни о чем не думать. Но не выходит — мысли о странных татуировках парня не дают покоя. Интересно, а это больно? А долго? От мыслей о его тату меня отвлекает противный голос Мариночки:

— Молодой человек, держите девушку крепче, может быть слегка больно, — и нажимает какую-то кнопку на аппарате, из-за чего тот начинает дико жужжать и приходит в движение.

Зажмуриваюсь и изо всех сил сжимаю руку парня, чувствуя ответное пожатие. Он наклоняет ко мне лицо, и снова ощущаю сильный мускусный аромат.

— Посмотри на меня, птичка, — шепчет на ухо, обжигая дыханием. — Ты же будешь хорошей девочкой?

Медленно киваю, глядя прямо в его чуть раскосые глаза. Они удивительного почти черного цвета — оттенок настолько глубокий, что зрачок сливается с радужкой. Белки в контрасте кажутся белоснежными с тонкими штрихами ярко-красных прожилок.

— Постараюсь, — отвечаю чуть слышно, не в силах отвести взгляд. Не могу сказать, что околдована им, но меня к нему тянет.

— Умница, — Филипп улыбается, крепче сжимая мою руку, а я продолжаю смотреть в его глаза. — Терпи, птичка, терпи.

Его голос ласковый, тёплый, и вдруг задаю вопрос, которого сама от себя никак не ожидала:

— Ты умеешь петь?

4. Прерванная песня

— Что? Петь? — Филипп ошарашен и, кажется, слегка смущен. — Не знаю, многим нравится.

— Спой мне, — прошу чуть слышно, не отводя взгляда. Мариночка, тем временем, железной хваткой берется за мою ногу, надежно фиксируя. Больно безумно, но стараюсь не кричать, я ведь обещала вести себя хорошо.

— Совсем с ума сошла? — ухмыляется парень и отводит глаза в сторону.

— А ты еще не понял?

— Старался об этом не задумываться, — Филипп улыбается и протягивает ко мне руку, заправив выбившуюся прядь за ухо. От этого лёгкого, почти невесомого прикосновения, будто током пронзает. — Что тебе спеть?

— "Always" Bon Jovi.

— А я думал, что-то девчачье попросишь, современное.

— Я совсем ничего в девчачьей музыке, тем более, современной не понимаю, — улыбаюсь, пока Мариночка, будто через жернова пропускает мою бедную ногу. Что она там копается, не могу никак понять. Интересно, она со всеми столь ласкова или мне особенным образом повезло?

— Ну, ладно, слушай.

Филипп чуть крепче сжимает мою руку и открывает рот, собираясь петь, но противная Мариночка снова мешает нам.

— Все готово, поднимайтесь, результаты через несколько минут доктору отдам.

Я готова накинуться на нее с кулаками за то, что помешала Филиппу спеть. Он, кажется, тоже разочарован, но, может, мне это только показалось? Я никак не пойму, что у него на уме, что притаилось в самой глубине его глаз. Да и разве можно так быстро прочитать какого-то человека? Но мне хочется узнать его чуть ближе.

— Отнесешь меня? — наглею, произнося это, но, чувствую, что еще совсем немного времени осталось до момента, как этот необычный парень навсегда исчезнет из моей жизни. Хочу сохранить в памяти как можно больше воспоминаний об этом дне, об этом человеке. Запах, исходящий от него, тепло рук, его силу, необыкновенный цвет глаз — вот все, что останется мне на память, потому что, как только с моей ногой закончит возиться врач, Филиппу больше незачем будет оставаться рядом. Тем более, носить на руках. Он сядет на свой байк и укатит далеко, а со временем я даже не смогу вспомнить его лица, как будто он — лишь плод моего воображения.

— Ох, птичка, не жалеешь ты меня, — снова ухмыляется, и от этой извечной немного наглой ухмылки кровь начинает бурлить в венах. Я смотрю на него, как профессионал, фотограф, и мечтаю сделать много, бесконечно много его портретов и завесить ими все стены своей маленькой квартирки.

Филипп берет меня на руки, будто я маленькая девочка, и относит туда, где ждет доктор. Тот что-то снова пишет в своих бесконечных бумажках, что толстым слоем покрывают его широкий стол.

— Вернулись? — не поднимая головы, спрашивает врач. Не знаю, что на это ответить, поэтому молчу.

Мы сидим в тишине, дожидаясь, пока Мариночка проявит снимок. Чтобы чем-то заняться, принимаюсь следить за бегом секундной стрелки на настенных часах, считаю секунды. Раз, два, три… сто сорок пять… Я так увлеклась, что не заметила, как возле нас появилась медсестра и, молча, отдала снимки. Доктор внимательно рассматривал их, шевеля губами и хмурясь.

— Что там? — Филипп не выдерживает первым.

— Снимок, — будто не уяснив суть вопроса, отвечает доктор.

— И? — не успокаивается Филипп. — На снимках-то что?

— Что же вы, молодой человек, такой неугомонный? Когда свои тату делали, небось, терпели, а сейчас минутку подождать не можете?

— Ну, знаете ли, — отвечает мой спутник, и я замечаю, что он еле сдерживается, чтобы не заорать на медлительного эскулапа, — сравнили кактус с орхидеей.

Я прыскаю от смеха — почему-то это сравнение кажется мне до безумия смешным. Одергиваю себя — не хватало еще начать смеяться, как дурочке.

— Ну, что я могу сказать? — вздыхает доктор. В этом вздохе, кажется, скрывается вся тяжесть вселенского бытия. По коже пробегает едва ощутимый холодок зарождающейся паники. Смотрю на Филиппа, ища поддержки, и он без лишних слов подходит и кладет руку на плечо, чуть сжимая его. От этого простого, но такого успокаивающего жеста начинаю понемногу приходить в себя. — Перелома нет. Но есть вывих голеностопного сустава третьей степени. Травма довольно серьезная, ничем не лучше перелома, а в некоторой степени даже хуже. Сейчас мы расшалившийся сустав вправим, и через месяц забудете о травме, будто ее и не было никогда. При условии, конечно, что не будете лениться выполнять все мои предписания.

Я энергично киваю, всем своим видом показывая, что согласна все-все делать, что он ни прикажет.

— Ну, вот и славно, — тепло улыбается доктор. — Молодой человек, отнесите барышню на кушетку.

Филипп выполняет его просьбу без лишних слов, и вот я лежу, удобно устроившись. Тем временем, доктор вместе с Мариночкой, подходит и становится рядом. В руках у медсестры шприц, а я ведь до одури боюсь уколов! Но Филипп рядом и верю, не даст в обиду.

Дальше события бегут с устрашающей скоростью: мне делают укол, после которого травмированная нога стремительно немеет. Доктор руками, облачёнными в плотный латекс, делает насколько ловких и уверенных движений настоящего профессионала и вправляет разгулявшийся сустав. Боли почти не чувствую и это радует. Филипп не отходит от меня ни на шаг, держит за руку и от этого на душе так тепло и радостно, что хочется петь.

Через некоторое время все кончено — нога закована до середины икры в гипсовый панцирь, из которого выбраться пока нет никакой возможности. Да и то не факт, что после избавления от нового "чудесного" сапожка смогу быстро вернуться к работе. Но это ладно, это потом, а сейчас, что делать? Фотографы не прыгают на одной ноге. Или прыгают? Никогда не пробовала, но что я без своего фотоаппарата? Я ведь ничего другого не умею.

— Вот и всё, — улыбается мне врач, снимая перчатки. — Гипс можно будет снять через месяц. А пока ногу не натруждать, вести спокойный образ жизни: не танцевать, не прыгать, воздержаться от чрезмерных физических нагрузок, пользоваться костылями. Все понятно?

В ужасе зажмуриваюсь. Костыли? Кошмар какой-то.

— Доктор, — обращается Филипп к пишущему что-то врачу, — а на мотоцикле ей можно кататься?

Когда смысл его слов доходит до меня, на секунду замираю, забыв дышать. Да, не может быть! Мне определенно показалось, он что-то совсем другое имел в виду.

— Если только управлять транспортным средством ее заставлять не будете, то можно, — улыбается доктор. — Почему же нельзя? Главное, аккуратнее на поворотах.

— Я похож на того, кто уронит девушку с мотоцикла? — смеется Филипп, и от этого смеха, такого притягательного, хрипловатого, мое сердце кувыркается в груди, как пьяный акробат.

— Внешность обманчива, молодой человек.

Я теряю счет времени, пока доктор возится с бесконечными письменами. Наконец, выписывает мне рецепт и прочие предписания, положенные при такой травме. Не могу даже представить, как дальше быть. Я — фотограф, мне нужно двигаться, но что делать, когда жизнь иногда преподносит столь извращенные сюрпризы? Придется потерпеть. Главное, чтобы не уволили.

— Ну, что, пошли? — слышу над самым ухом голос Филиппа, который выводит меня из ступора.

Смотрю на него снизу вверх и не понимаю, что дальше делать. Еще немного и придется его отпустить навсегда, но я так привыкла к Филиппу, к его заботе, усмешкам. Это глупо и наивно, знаю. Мы, по сути, совершенно чужие друг другу люди и этот красивый парень мне абсолютно ничего не должен. Он и так сделал намного больше, чем требовалось, поэтому вправе ли я надеяться на что-то еще? И увижу ли Филиппа когда-нибудь еще? Знать бы.

— Куда?

— Не знаю, куда там тебе надо, но поедешь ты сейчас домой, — говорит Филипп и смотрит куда-то поверх моей головы.

— Хорошо, — киваю, отводя взгляд от пульсирующей на его шее синей жилки. Понимаю, что ему больше нет до меня дела.

— Надо такси вызвать и начальнику позвонить.

— Такси? — Филипп смотрит на меня удивленно. — Какое, к чертям, такси?

— Значит, пешком пойду.

— Сумасшедшая женщина, честное слово, — ухмыляется парень и подхватывает меня на руки.

Дух захватывает от восторга и удовольствия — значит, он не собирается от меня избавляться. Не знаю, что будет дальше, но пока он рядом и от этого необыкновенно тепло на душе.

— Полетели, птичка, — шепчет он мне в самое ухо, пока я забираю у доктора все справки, что тот успел выписать.

— Почему бы и нет? Полетели.

5. Запах гниения

Паркуюсь возле дома и несколько минут стою, перебирая в руке ключи от всей моей жизни. От дома, гаража, мотоцикла. Почему только у меня нет ключа, что запрет на тяжелый кованый замок все, что не дает спокойно жить?

Иногда кажется, что никогда мне не выбраться из того топкого болота, в которое сам себя загнал. Расплачиваюсь за свою слабость. За то, что не могу разрубить цепи, что приковывают меня к этому дому, к тому, кто здесь давно уже перестал меня ждать, но к кому я упорно возвращаюсь.

Потираю шею, на которой совсем недавно набил татуировку. Почти все зажило, но воспоминания о сладкой боли, что испытал во время сеанса в тату кабинете, когда Брэйн набивал на мне причудливый рисунок, не дают забыть, что я еще жив. Только походы к Брэйну дарят ощущение жизни, дают понять, что еще не умер. И дорога, что шелковой лентой стелется под колесами моего байка. Фрэнк — мотоцикл — мой самый близкий друг, как бы глупо это ни звучало. Одушевлять железного коня? О, это по-нашему. Ближе него у меня почти никого нет. Разве, что Арчи, но даже он иногда доводит до такой степени, что я готов разбить стул об его тупую башку. Черт, да Арчи и мертвого достанет, не то, что меня.

Чувствую в кармане вибрацию — мобильный, будь он не ладен.

— Какого хрена тебе от меня нужно? — рычу в трубку, хотя прекрасно понимаю, что Арчи вообще ни в чем не виноват. Да, по сути, никто не виноват, только моя дурь и слабость. — Неужели трудно хоть ненадолго оставить меня в покое?

— О, чувак, притормози, — хохочет друг в трубку. — Не знаю, какая чума тебя одолела, но только это не повод срываться на мне. Как я тебя учил? Набери полную грудь воздуха, закрой глаза и дыши глубоко, размеренно. Тогда отпустит.

— Прости, Арч, я не хотел, — тяжело вздыхаю и провожу рукой по волосам. Я так сегодня устал, что готов рухнуть замертво прямо на парковке и плевать на то, что скажут люди. — Зачем звонишь?

— Затем, что ребята хотят сегодня вечером видеть нас в клубе, — чувствую, что Арчи уже, скорее всего, принял на грудь несколько бутылок любимого Lager'а. Ну, что за человек такой? Не может спокойно жить.

Обычно он начинал пить ближе к вечеру, но сегодня алкомарафон стартовал с самого утра. А я так рассчитывал хоть этим вечером не наблюдать его пьяную физиономию. Нет, видеть рад был его всегда, но хоть иногда, для разнообразия, трезвым.

— Что я там не видел? — ворчу для приличия. Арчи знает, что все равно приеду в клуб, особенно, если меня ждут.

— А что тебе дома киснуть? Приезжай, будет весело! — смеется друг.

Одно неоспоримое достоинство было у Арчи, за которое я готов был терпеть его выходки, — даже при самой крайней степени опьянения, когда любой другой свалился бы в канаву или отдал Богу душу, он всегда способен сохранять здравый рассудок. Если честно, в нем мозгов больше, чем во всех нас вместе взятых. Странный парадокс: Арчи пьет, чтобы отключиться, но не выходит. Это его проклятие — не иметь возможности хоть ненадолго забыть.

— Ладно, приеду, — говорю, двигаясь к дому по подъездной дорожке. Нужно поставить мотоцикл в гараж, пока кто-нибудь из соседских мальчишек не удумал на нем прокатиться. Терпеть не могу, когда Фрэнка трогают посторонние, хотя иногда не отказываюсь прокатить пацанов перед сном. — Во сколько быть?

— Так, который час? — спрашивает сам себя Арчи и чем-то шелестит. Слышу, как что-то рухнуло на пол, Арчи орет на кого-то, стоящего рядом. Улыбаюсь про себя, представив, что сейчас творится в гараже. — Твою мать, белобрысый, сгинь, не путайся под ногами! — орёт друг, а я уже откровенно смеюсь. — Значит так, жду тебя в «Ржавой банке» через четыре часа. Оттуда прямо в клуб и поедем.

— Ты, что, за руль удумал сегодня садиться? — ору на него. Арчи хоть еще тот засранец, но пьяным никогда не ездит.

— Перестань ерунду городить, разберемся!

Это его "разберемся" выводит меня из себя, и мы несколько минут орём друг на друга. В итоге Арчи уверяет, что его заберет Роджер и доставит до места будущей пьянки. На этом я успокаиваюсь, нажимаю "Отбой" и, нажав на брелок, открываю гараж. Внутри разбросаны пустые бутылки, под ногами валяются окурки со следами ярко-красной губной помады. Кислый запах застарелого перегара сбивает с ног. На секунду зажмуриваюсь, сжимая кулаки и тяжело дышу. Если бы я только мог хоть что-то изменить, пусть самую малость, но куда мне? Уже так долго моя жизнь катится ко всем чертям, что я даже перестал с этим бороться.

Вначале, когда мать только начала выпивать, я не сильно обращал внимание, но потом это стало принимать поистине пугающие обороты. И что бы я ни делал, она не бросает. Черт, столько денег вывалил на ее лечение, будто в пропасть сбросил, а ситуация с каждым днем становится все хуже. И как ее вытащить из этого дерьма не знаю. Я — дурак, давно нужно было положить ее в клинику, может даже, психушку, но я не могу. В какое бы чудовище она не превратилась, не могу перестать чувствовать к ней что-то светлое. Может, воспоминания о том, какой она была, не дают это сделать или что-то другое, грязным котенком скребущее внутри, но факт остается фактом — не могу от неё избавиться.

— Филиппушка, это ты? — от этого голоса меня бросает в дрожь. Он хриплый, прокуренный, как будто и нечеловеческий вовсе. Такой голос не может принадлежать моей матери, что читала мне вечерами сказки. От этой правды мне некуда деться.

— Я, — кричу в ответ, всеми силами стараясь не сорваться, но с каждым днем мне все сложнее становится сдерживать себя.

Возвращаюсь на улицу, по пути разгребая ногами пустые бутылки — не хватало еще, чтобы какая-нибудь из них попала под колесо. Иду медленно, всеми силами оттягивая момент, когда придется посмотреть матери в лицо. Её одутловатая физиономия, с маленькими щелочками заплывших от вечных пьянок глаз, встает перед глазами. Стараюсь прогнать видение, заменить его чем-нибудь приятным, вдохновляющим. Вспоминаю девушку, с которой так неожиданно сегодня познакомился. Птичка. Она милая, такая естественная, непосредственная. При воспоминании о том, как она рывком сняла с головы шлем, и начала мне выговаривать, рассмеялся. В тот момент она была такой милой. И красивой… Маленькая напуганная птичка с переломанной лапкой. Я не сильно люблю катать девушек на своем Фрэнке, но тут не устоял. Наверное, что-то в ней было такое в тот момент, что заставило вспомнить, что я все-таки мужчина, а не мешок с дерьмом и желчью.

Вспоминаю, как довез ее до дома, как она беспомощно смотрела на меня, боясь попросить о помощи. Ей было стыдно использовать меня, хотя я вроде ни разу даже не намекнул, что мне неприятно носить ее на руках. Да, черт возьми, я был в восторге, чувствуя ее в своих объятиях.

Она живет в маленькой квартирке на третьем этаже в доме без лифта. В ее крошечных апартаментах почти совсем нет места. Птичка предлагала сварить кофе, хотела хоть как-то отблагодарить, но мне неудобно было ее напрягать собой — слишком много чести. Да и вообще, таким маленьким и хорошеньким птенчикам не стоит слишком долго находиться в обществе подобных мне.

Заезжаю в гараж, все еще думая об этой девушке. Она мне понравилась и даже очень, только каким образом продолжить наше общение? Просто прийти и всё? Предложить помощь? Наняться сиделкой? Да меня парни на смех поднимут: Филин влюбился! Вот это поворот, неожиданный такой поворот. Да мой лучший друг первым ржать будет. Такие, как мы не влюбляются. Нам это не нужно. Наша жизнь — скорость, мотоциклы, выпивка и музыка. А большего парням вроде нас и не нужно.

Закрываю гараж изнутри и иду в дом, где дурниной орёт невменяемая женщина, которая привела меня в этот мир. Выродила.

— Филиппушка, милый, — орёт она откуда-то из кухни. — Где ты так долго был?

Захожу в комнату и вижу её, женщину без возраста, в порванной ночнушке и в одном тапке-утенке на левой ноге. Где она дела второй тапок, в какую дырку засунула, стараюсь не думать. Зато на ее распухшем лице красуется вечерний макияж — мать никак не может отвыкнуть от того, что в высшем свете ее никто не ждет. Не хочет признавать, что давно пропила не только свою красоту, но и все свои наряды, жемчуга и бриллианты.

— Катался, — зло отвечаю, подойдя к холодильнику и отвернувшись от матери.

Принимаюсь что-то искать на полках, хоть и совсем не хочу есть. Мне просто не хочется лишний раз на нее смотреть, от этого слишком больно.

— Вечно ты катаешься, — взвизгивает мать. — Никакого от тебя толку! В доме жрать нечего!

Не успеваю собраться с мыслями, а черная ярость уже топит с головой.

— В доме жрать нечего? — ору, распахивая шире холодильник. Там на полках притаились пакеты молока, сосиски, колбаса, какой-то суп. — Ты уже до не пойми чего допилась! Где снова бухло взяла? Весь гараж мне загадила!

— Не смей орать на мать! Есть еще в этом унылом городе люди, которым небезразлична судьба известной актрисы, волею судьбы ставшей жертвой злого, черствого сына! Да если бы не ты, я бы до сих пор блистала на сцене. Но ты, Филипп, настоящий изувер, тиран, деспот! Я ненавижу тебя, будь ты проклят!

Обеими руками изо всех сил сжимаю столешницу, костяшки побелели и начали болеть, но это приятная боль, потому что иначе я не могу гарантировать, что не убью ее. Тяжело дышу, закрыв глаза, пытаясь успокоиться. Мать орет, не переставая, но я не слушаю — мне нет дела до ее воплей, пусть хоть лопнет. Ведь и так наизусть знаю все ее слова. Да, её непутёвый сын — мразь, подонок и сволочь. Во мне нет ничего, за что можно полюбить. Я все прогуляю и сгнию в канаве. Во мне её бесит абсолютно все: как хожу, говорю, улыбаюсь, ем. Когда-то я слышал выражение, что если тебя раздражает, как ест твой близкий, значит это начало конца. Наверное, она давно перестала ко мне хоть что-то чувствовать, кроме ненависти. Хотя я, наивный дурак, так не могу. И за это расплачиваюсь.

— Ты снова меня не слушаешь! — визжит мне в самое ухо, и я вздрагиваю, как от пощёчины.

— Не слушаю, — подтверждаю со вздохом и поворачиваюсь к ней лицом. Ее злые маленькие глазки мечут молнии, а ноздри раздуваются. Блондинистые космы уложены в замысловатую прическу, модную в конце восьмидесятых. — Мне надоело слышать каждый раз одно и то же!

— Какой ты, Филиппушка, нежный, — мать прищуривается, от чего ее глаз практически не видно. — Ладно, я пойду к себе, прилягу — дико разболелась голова. Не шуми, хорошо? Будь хорошим мальчиком.

От последней фразы начинаю дрожать в бессильной ярости, а мать, как ни в чем не бывало, скрывается в своей комнате.

Кричу от боли и запускаю в стену стаканом.

6. "Ржавая банка"

До вечера мать так и не вышла из своей комнаты, только заливисто храпела почти без остановки. Это только на руку — не люблю портить себе настроение конфликтами с ней. Мы давно уже живем, как соседи — я покупаю продукты, зарабатываю деньги, оплачиваю счета, а она продолжает мнить себя богемной персоной, в которой хоть кто-то еще нуждается. Не понимает, что нужна, по сути, только мне. Но ее разжиженный алкоголем мозг не в силах это осознать, а я устал что-то доказывать. Устал быть хорошим, заботливым, терпящим все ее заскоки, но пока не придумал, как решить проблему, придется терпеть, как бы тяжело ни было.

— Ты почему еще не здесь? — орёт Арчи в трубку. — Тащи свою тощую задницу в "Банку", а не то ноги вырву!

— Вечно тебе на месте не сидится, — смеюсь в трубку. — Пожар, что ли, начался?

— Внутри меня пожар, как ты не понимаешь? — ржёт Арч в ответ. — Фил, не томи, я без тебя не поеду, ты же прекрасно знаешь.

— Скоро буду, не рефлексируй, — успокаиваю не в меру разволновавшегося друга.

Арчи для меня не просто друг, он мой брат, которого не дала мне природа, но подарила судьба. Не помню, как мы познакомились, где-то в глубоком детстве, когда бегали с палками по улицам и искали сокровища в заброшенных шахтах. Арчи помогал, когда весь мир плевал на мою макушку с высокой колокольни. Если бы не друг, то не знаю, в какой луже дерьма закончил бы свою жизнь.

— Фил, дружище, поторопись, — бушует мой экспрессивный друг, на этот раз от радости, и бросает трубку.

Иду в душ, чтобы смыть с себя всю грязь, что налипла за день. Ледяная вода льется сверху, я поднимаю голову и отдаю себя в ее власть. Тело покрывает сотня мурашек, но мне все равно, сейчас главное упорядочить мысли, несущиеся галопом в звенящей от боли голове. Сегодня я не хочу никого видеть, но и оставаться в этом доме, сил нет. Ночь — моё время, время моей свободы.

Пока был в душе, мне звонили раз десять: Арчи, Брэйн и Роджер будто с цепи сорвались. Иногда хочется послать этих придурков куда подальше, но они — моя семья, те, кому я нужен с деньгами или нет, трезвый или пьяный, больной или здоровый.

Надеваю черную футболку, джинсы и неизменную косуху. К бурной ночи готов. Сегодня я бы с удовольствием начистил кому-нибудь физиономию, хотя сто раз зарекался драться, но когда на сердце полный мрак, сойдут любые средства. Честная драка порой лучше любых антидепрессантов. Перед выходом еще раз оглядываюсь по сторонам и понимаю, что совсем ничего к этому дому не чувствую. Дому, где родился и вырос, месту, где меня должны были любить. Но не срослось.

Да пошло оно все к черту! Со мной всегда дорога, музыка, друзья и Фрэнк, а все остальное пусть горит синим пламенем.

Открываю гараж и завожу мотоцикл. Приятная вибрация сладкой дрожью проходит по телу, рев мотора оглушает — Фрэнк мощный парень, надежный и быстрый. Сколько километров было пройдено, сколько дорог шуршало гравием под колесами. А сколько еще будет — не сосчитать. Я люблю скорость, путешествия, новые города. Когда дорога лентой вьется под колесами, а ветер приятно холодит кожу чувствую себя свободным, без всего того дерьма, что скопилось в жизни. Только в пути могу быть хозяином жизни. Хватаюсь за руль и вспоминаю, как Птичка только сегодня утром сидела на моем мотоцикле, напряженная, испуганная. Я чувствовал ее тело, что невольно прижималось к моему во время езды и, черт возьми, мне это понравилось. Никогда не любил катать девушек на своем мотоцикле, ибо это только моя территория, но с Птичкой было удивительно легко и свободно, уютно даже…

Я ничего о ней не знаю и, наверное, никогда не узнаю. Зачем мне она? Зачем я ей? Она красивая, такая юная, только меня ей и не хватает. Да и тот дрыщеныш с прилипшими ко лбу сальными патлами, по всей видимости, считал себя в праве к ней прикасаться. Нет, я мог бы снова пойти к Константину, поговорить с ним, попросить ее телефон. Да и к ней домой, раз на то пошло, можно поехать… Хм, идея-то, собственно говоря, весьма неплоха: поехать, узнать о самочувствии, предложить помощь. Не выгонит же она меня? А если и выгонит, что теряю?

Думаю об этом, пока еду к "Ржавой банке" — месту, где обычно все начинается. Точно не помню, когда мы нашли этот заброшенный, переживший, кажется, авианалет, старый ржавый гараж. И загорелись идеей открыть свою собственную мастерскую по ремонту и модернизации старых мотоциклов. Образования у него не было, да и у меня тоже, но было жгучее желание посвятить все свое свободное время мотоциклам — единственному, что мы оба любили на тот момент. А еще была музыка, а, значит, можно спокойно репетировать ночами. Музыкант из моего друга вышел так себе, но зато механик от Бога. Отец Арчи долго сражался с маховиками бюрократии, но все-таки смог выкупить гараж у неожиданно найденного владельца. Мы назвали наше детище "Ржавая банка", потому что никак по-другому назвать не могли — место было похоже на выброшенную на помойку банку из-под тушёнки. Сейчас мастерская уже мало напоминает себя прежнюю — стала больше, шире, красивее, но для нас с Арчи и парочки старых друзей навсегда так и останется "Ржавой банкой".

Благодаря мастерской мы с Арчи из двух никому не нужных мальчишек превратились в весьма уважаемых личностей. Теперь, спустя десять лет после открытия "Ржавой банки" нам не нужно с утра до ночи пахать, как проклятым. Прошли те времена, когда мы буквально жили в гараже, забывая пожрать и накачиваясь литрами кофе, чтобы не уснуть с гаечным ключом в руках. Сейчас у нас много работников, талантливых и креативных. Мы даже, пока еще робко, тихим шёпотом, заводим разговор о расширении бизнеса. А почему бы и нет? Денег хватит, работы тоже.

Поэтому Арчи позволяет себе накачиваться пивом с раннего утра, хоть и знает, что я этого не одобряю. Но кто меня слушает? Он пьет, как конь, с тех самых пор, как разбилась на вертолете его Наташа — девушка, любимая им с первого класса.

При воспоминании о Наташе сердце в груди сжимается — она была так красива, с бесконечным запасом юмора и жизненной энергии. Экстремалка до мозга костей, Нат отчаянно стремилась попробовать в этой жизни все, как будто спешила. Жить, любить. За что бы она ни бралась, ей все удавалось. Арчи знает, что второй такой на свете нет, а мыслить полумерами не привык. Хочется верить, что друг еще может быть счастлив. Пусть не с Наташей, но с кем-нибудь еще. Но пока что он пьет, дебоширит, тюнингует мотоциклы и гоняет по краю пропасти, каждый раз норовя рухнуть на дно. В наушниках, как на грех, звучит "Возьми мое сердце", и я ловлю себя на мысли, что чертовски счастлив от того, что ни разу не любил.

До гаража остаются считанные метры. Сбавляю скорость, улыбаясь, заслышав громкую музыку, сотрясающую басами всю округу. Все-таки хорошо, что это самое безумное из всех возможных в мире мест, находится на пустыре — некому возмущаться из-за дичайшего шума.

На парковке замечаю несколько знакомых мотоциклов, значит, сегодняшний вечер обещает быть по-настоящему жарким, раз столько людей собралось. Глушу мотор, паркуюсь возле чопера Брэйна и иду к "Банке". Вижу двух парней. Они о чем-то спорят, сильно жестикулируя.

— О, Фил, дружище, — орёт один из них, высокий детина лет сорока с широкой, как лопата, огненно-рыжей бородой и черной повязке на левом глазу. Это Роджер, наш механик и по совместительству личный шофер Арчи, когда тот, приняв на грудь лишнего, не может сам оседлать свой байк. Не знаю, как ему удается договариваться с ГАИ, но у тех никогда не бывает претензий по поводу его не совсем стопроцентного зрения. Да и водит он, надо признаться, отменно, хоть и с одним глазом. И человек хороший. — А я вот Ястребу доказывал, что ты все-таки приедешь, а тот не верил. Выкусил, хрен моржовый? Фил всегда свое слово держит!

— Отвали, — смеется Ястреб и хлопает меня по плечу. Хлопок мощный, хоть по парню и не скажешь, такой он тощий, сухой какой-то, с профилем хищной птицы, потому и прозвище такое. — Как дела, Фил? Фрэнк не кашляет?

— Все путем. И со мной и с Фрэнком, — отвечаю как можно веселее. Ястреб никогда мне не нравился, но это на подсознательном уровне, без явных доказательств, поэтому и причин для откровенной вражды нет, но его вертлявая, сухощавая фигура раздражает. Скользкий он какой-то, мутный.

— Арчи внутри? — стараюсь переключить разговор, чтобы иметь законный повод слинять.

— Да, — хохочет Роджер. — Вопил, тебя требовал, а сейчас запер дверь изнутри и притих.

— Ладно, пойду, посмотрю, как он там, а то знаю я его.

— Точно, знаешь, — улыбается Роджер. — Он там, кажется, с Маринкой заперся. Или с Матильдой.

«Но, скорее всего, с обеими, — смеется Ястреб, и от этого смеха мурашки по коже. Если Арчи там с Матильдой, которую наш друг с птичьим профилем обхаживает уже несколько недель, то нужно скорее спасать ситуацию, а то будет драка.

Не говоря больше ни слова, иду к входу в мастерскую, по дороге здороваясь то с тем, то с этим. Наши девушки смеются, кричат, завидев меня, парни норовят хлопнуть по плечу и если не свалить отсюда быстрее, кто-нибудь мне точно плечо сломает. Популярность иногда не самая приятная вещь, но каждый из этих засранцев знает, на чьей он территории. Из колонок орут "Asking Alexandria", кто-то во все горло подпевает, несколько девушек забрались на стол, вокруг которого уже довольно много пустых бутылок, и танцуют, вырисовывая своими телами разные нарочито сексуальные узоры. Наши девушки под стать нам — всегда согласны на любую авантюру. Будь то танцы на столе или еще что-то в этом духе.

— Арчи, открывай! — ору, готовый выбить эту чертовую дверь ногой, если друг сейчас же не откроет.

— Автоген дать? — Брэйн, огромный мужик с татуировкой на выбритой голове, бесшумно выплывает из тьмы. Или я просто сквозь музыку не расслышал его шагов?

— Арчи, гадина, если сейчас же не впустишь, мы выломаем эту дверь к чертям! Чем ты там занят?

Слышится лязг замка, и в маленькую щелочку приоткрытой двери показывается круглая, словно бильярдный шар, лысая башка моего друга.

— Чего так орать и портить имущество? — возмущается он, но в глазах притаился смех. — Сейчас выйду.

— И этот человек еще чем-то недоволен, — вздыхаю, облокачиваясь на дверной косяк, когда Арчи открывает дверь нараспашку. В гараже тепло и уютно, а на кожаном диванчике лежит полуобнаженная девушка, бесстыдно выставив грудь на всеобщее обозрение. Она курит и хитро смотрит через всю комнату на меня. От ее похотливого взгляда внутри все содрогается, и я отворачиваюсь. Не люблю таких девиц. Друг раньше тоже не любил, но со смертью Наташи в нем многое изменилось.

— Сам телефон мне расплавил звонками, требованиями, а теперь еще удивляется, что я дверь выбиваю, — говорю, глядя, как лысый ищет свои брюки, которые, по всей видимости, в приступе страсти куда-то зашвырнул.

— Еще и нас подбивал тебе наяривать, — ухмыляется Брэйн. — А ты, Арчи, ходок.

Мы смеемся, глядя на раскрасневшегося от злости друга.

— Пошли отсюда, идиоты, — шипит он, натягивая найденный предмет гардероба.

Арчи невысокий, коренастый, с могучей шеей. Тело его покрыто несмываемыми узорами, как, впрочем, и у меня. Мы с ним в определенной степени зависимы от татуировок, поэтому Брэйна ценим на вес золота, ибо кто еще согласится выполнять наши заказы в любое время дня и ночи, жертвуя сном и отдыхом? Только Брэйн. Арчи поворачивается спиной, открывая моему взору довольно свежий портрет девушки, набитый на левой лопатке. На правой — сломанное крыло. Узнаю девушку с портрета — это, само собой, Нат. На груди у друга написана фраза, которую она ему сказала перед самым вылетом: "Я слишком сильно тебя люблю. Никогда об этом не забывай". Мое сердце снова сжимается, и я зажмуриваюсь.

— Мы в клуб сегодня едем? — спрашиваю, когда друг уже полностью одет.

Не ответив, он подходит к девушке (это все-таки Матильда, будь оно все неладно) и кидает ей в лицо какую-то красную тряпку. Она не отводит взгляда от своего любовника и плотоядно улыбается. Тряпкой оказывается короткое платье девушки. Мы с Брэйном переглядываемся, наслаждаясь этим незапланированным спектаклем.

— Надеюсь, мальчики, вы не слишком застенчивые, в обморок от вида голой девушки не упадете, — воркует она, все еще не отводя похотливого взгляда от нашего друга. Слышу, как Брэйн будто крякает, сдерживая рвущийся на свободу хохот. Это очень забавная ситуация.

— Да ни боже мой, — уже откровенно смеется Брэйн.

— Вот и славно, а то ваш друг очень стеснительный, — улыбается она и поднимается на ноги. У нее потрясающая фигура, двух мнений быть не может.

— Оденься, дура, — сквозь зубы шипит Арчи, а мы уже ржем с Брэйном, что чуть не лопаемся от смеха.

— А вот и не хочу, — хихикает Матильда и, подцепив пальцем платье, перекидывает его за спину. Оно красной тряпкой, словно выброшенный флаг, чуть трепещет за ее спиной — ткань тонкая, полупрозрачная и от малейшего дуновения ветра колышется. Обувшись, она посылает Арчи воздушный поцелуй и, плавно покачивая округлыми бедрами, выходит из гаража.

— Чертовая стерва, — шипит друг, но любой, кто хоть шапочно с ним знаком, понимает, что он доволен этим маленьким представлением.

На улице, будто взрыв прогремел, — парни, завидев Матильду, свистят, орут, смеются. Представляю, как бесится Ястреб, и от этого становится еще веселее.

— Арчи, мы в клуб едем? — напоминаю другу о цели нашего сегодняшнего сбора.

— Да, Фил, — отвечает лысый и выключает в гараже свет. — Нет, ну какова! Видели?

— Если ты думаешь, что ее голозадый демарш можно было не заметить, то у тебя в башке несварение, — хохочет Брэйн, когда мы приближаемся к столу, где еще недавно танцевали девушки.

Оглядываюсь по сторонам и вижу, что Ястреба нет, равно как и Матильды. Наверное, увез от греха подальше. И от Арчи заодно.

— По коням! — орет тем временем друг, и вокруг начинается столпотворение. Каждый стремится поскорее оседлать своего железного коня, тронуться с места, почувствовать дорогу и ветер свободы.

7. Неожиданное предложение

— Агния, как ваше самочувствие? — шеф, как всегда, бодрый до самого последнего предела. И где он только силы черпает, чем вдохновляется, чтобы быть всегда таким энергичным?

— Да не так, чтобы очень, — сижу на диване, подложив под больную ногу подушку.

Брат, как только узнал, что со мной случилось, примчался на помощь. И хоть Серж еще тот засранец, в давящей на мозг короне, на него всегда можно положиться. Сейчас брат на кухне, колдует над очередным кулинарным шедевром, весьма, кстати, малосъедобным, зато, по его мнению, дико полезным.

— Вам нужно больше отдыхать, — горестно вздыхает Кость.

— Да уж куда больше? И так целый месяц придется ногу баюкать.

— О вас хоть есть кому позаботиться? — с тревогой в голосе спрашивает шеф, и я расплываюсь в улыбке. Наверное, действительно, нужно было травмировать конечность, чтобы понять, что наш Константин не такой уж и бездушный чурбан. — Может, Леночку прислать?

— О, нет, только не ее! — смеюсь при одной мысли, что эта грымза переступит порог моей квартиры. И уж, тем более, не после того, как ее обожаемый Костенька носил меня на руках. И пусть это была вынужденная мера, благородный сиюминутный порыв, но ей этого хватило, чтобы возненавидеть меня раз и навсегда. Уж я эту сплетницу знаю. — Ко мне брат на время перебрался, поэтому все в порядке, не беспокойтесь.

— Замечательно, — нараспев отвечает шеф. — Я, собственно говоря, почему звоню.

— Не имею ни малейшего понятия.

— Наш проект успешно завершен, с чем я вас и поздравляю. Заказчик остался более, чем доволен. Особенно похвалил ваши фотографии. Помните, как я убеждал вас в том, что у вас большое будущее? Ваша камера видит то, что скрыто в самой сути. Агния, вы — волшебница.

Чувствую, как он улыбается, а у меня с души будто камень падает и становится так легко, свободно. Над этим проектом мы работали несколько месяцев, почти без сна и отдыха. Рекламная компания одного известного бренда, открывающего сеть бутиков в нашем городе, была очень важным этапом в жизни нашего отдела, да и холдинга вообще. Помню, каким чудом мне казалось, что мою кандидатуру, как фотографа, утвердили. Не могла поверить, что смогу попробовать заявить о себе как профессионал. До этого, обычно, была на подхвате у фотографов рангом повыше: выставляла им свет, создавала атмосферу, помогала делать проекты декораций для будущих съемок, приносила кофе, в конце концов. Но редко кто рисковал доверить мне делать снимки. А в этот раз будто джекпот сорвала.

Сейчас мне хочется прыгать от радости, танцевать, петь, но, черт возьми, эта нога спутала все карты. С каким бы удовольствием я сходила в какой — нибудь клуб, выпила коктейль, посмеялась, но мой удел на ближайшие несколько недель — унылая квартира и зануда братец с его мегаполезными диетическими блюдами.

— Но это еще не все, — после паузы продолжает Кость. — В скором времени мне снова будет нужна ваша помощь.

От радости сердце заходится, и я сижу с открытым ртом, не в силах промолвить ни слова. Там что, умерли все, и я осталась единственной, кто умеет держать в руках камеру?

— Агния, вы еще здесь?

— Здесь, — чуть слышно отвечаю, удобнее устраиваясь на диване. В комнату заходит Серж и знаками, как глухонемой, показывает, что очередной шедевр ждет своих дегустаторов. Жестикулируя, отвечаю, в каком месте я видела его и все его веганские блюда вместе взятые, и брат, обиженно выпятив нижнюю губу, скрывается в дверном проеме. — Какая помощь?

— Помните Филиппа? Того, что отвозил вас в больницу.

Сердце на секунду замирает, а потом с бешеной скоростью, мощными толчками бьется в грудную клетку. В ушах стоит гул, кровь шумит и не дает собраться с мыслями. Кость что — то еще говорит, но я его совсем не слышу. Помню ли я Филиппа? А его вообще реально забыть?

— Агния, вы меня пугаете. С вами точно все в порядке?

— Все хорошо, — голос мой точно писк. — Что-то со связью. Конечно, я помню Филиппа, а что такое?

— Мы планируем сделать серию снимков, посвященных молодым и перспективным людям нашего города, — продолжает шеф. — Богема, так сказать. Выйдет что-то вроде журнала — календаря, где выпуск будет посвящен какому — то конкретному дарованию. Ведутся переговоры с музыкантами, певцами, артистами, художниками, перспективными бизнесменами, фанатиками своего дела. Личность должна быть во всех аспектах неординарная, а фотографии такими, чтобы, глядя на них, человек понял, кто перед ним. Концепция этого журнала такова, что в нем не будет ни единой буквы, ни единой строчки, ни одного факта. Только фото, только ничем не прикрытая обнаженная душа, что готова себя показать миру. Читатель должен смотреть на эти фото и понимать, чем дышит человек, что ему близко, к чему он стремится. Понимаете? Каждый увидевший фото должен заинтересоваться моделью, захотеть увидеть его, потрогать, если так будет угодно.

— Понимаю, — хотя, на самом деле, не очень.

— Так вот, один из наших потенциальных любимцев публики — Филипп. Персона загадочная, мало изученная, но чертовски талантливая.

— И что от меня требуется?

— Вы будете его личным фотографом, — изрекает Кость, и от этой новости забываю дышать.

— И сколько фотографий нужно будет сделать?

— О, тут все полностью зависит от вашей фантазии. Главное, чтобы сначала вы, а потом и читатели, прониклись атмосферой.

— Только один вопрос, — решаюсь спросить о том, что насторожило с самого начала.

— Конечно.

— А кому нужен будет журнал, который не нужно читать? Тем более, повествующий о том, кого никто не знает.

— Поверьте, Агния, будет нужен, — смеется Кость. — Сейчас время новых возможностей и освоения незанятых ниш. Люди любят странных молодых людей до чертиков талантливых. Журналы будут покупать — тут двух мнений быть не может. Другое дело, только от вас будет зависеть, придется ли зрителю по душе история Филиппа, рассказанная вами. Захотят ли они познакомиться с ним, с его творчеством? Зависит только от вас и вашего мастерства. Ну, что? Рискнете? Платят, между прочим, очень достойно, — припечатывает он меня самым весомым, на его взгляд, аргументом. — И на последок: автору фото, набравшим большую популярность, гарантирована персональная выставка.

Только меня не нужно долго упрашивать. Эти несколько дней, что мы не виделись, я не могла выбросить Филиппа из головы. Мне казалось, что между нами что — то зародилось. Но, может быть, только казалось? И вот сейчас, когда судьба сама дает мне шанс увидеть его вновь и провести какое — то количество времени рядом, я не собираюсь отказываться.

— А он согласен на съемку? — от осознания, что Филипп может быть не согласен, меня бросает в дрожь.

— О, об этом не беспокойтесь, — без тени сомнения отвечает Кость. — Ему тоже прилично заплатят. Да и пиар еще никому лишним не был, вы не находите?

— Само собой.

— Значит, договорились? — вопрос кажется решенным, но кое-что меня все — таки смущает.

— Договорились, конечно, только, что мне делать с ногой? Я же не смогу пока ходить за моделью следом и фотографировать каждый его чих. Да я вообще пока не очень-то могу ходить.

— Не беспокойтесь, Филипп в курсе о вашей нетрудоспособности, да и для всех остальных это не секрет. Для начала вы получше познакомитесь, найдете общие точки соприкосновения. Он может прийти к вам в гости, пообщаетесь, — от рисуемых в моем воображении картинок сердце сладко замирает. — В общем, не мне вам объяснять. Главное, чтобы вам удалось как можно полнее его раскрыть. Но все должно быть естественно, непринужденно. Да что я распинаюсь? Судя по вашим работам, вы, Агния, — настоящий профессионал и сами разберетесь.

— Хорошо, я все поняла. Сколько у меня времени на всё?

— Месяц.

Мы прощаемся, и я остаюсь сидеть, глядя в одну точку. Значит, целый месяц мы будем вместе?

— Закончила разговаривать?

В дверном проеме показывается недовольная физиономия Сержа. Он большой, слишком большой, с бородой и длинными темными волосами, собранными на затылке в хвост. Рядом с ним любой, даже довольно высокий, человек чувствует себя трехлетним ребенком, настолько мой брат огромный. Я ему еле до грудной клетки дотягиваю и так было всегда. Между нами разница всего в пять лет, но Серж всегда был в моих глазах даже большим авторитетом, чем отец или мама. Просто брат единственный, кто в состоянии понять и принять любую глупость, что я способна вытворить. А еще он умеет поддерживать и верить. Только благодаря ему я смогла осуществить детскую мечту и стать фотографом, а не экономистом, как планировала мама. Когда Серж после школы переехал в большой и шумный город, я очень скучала, но спустя пять лет, покинув теплый и светлый родительский дом, перебралась к нему. И ни разу об этом не пожалела.

— Да.

Серж какое — то время стоит молча, просто смотрит. Мне не нравится этот взгляд, как будто, он хочет что — то рассмотреть в глубине моей души.

— Что тебе такого сказали, что ты так светишься? — я же говорила, что он зануда?

— Предложили поучаствовать в новом проекте, — не знаю, что еще ему сказать, чтобы он отстал и больше ни о чем не спрашивал.

— А, тогда понятно, — улыбается Серж и подходит ко мне. Он такой высокий, большой, устрашающий, что даже мне, его сестре, порой, не по себе рядом.

— Всё тебе всегда понятно, — улыбаюсь, похлопывая по дивану рядом со мной.

— А ты как думала?

Он садится рядом, и кладу голову ему на грудь. Серж гладит меня по спине, целует в макушку, я чувствую себя в безопасности, будто снова в детство окунулась. Не знаю, сколько мы так сидим, да и знать не хочу.

— Знаешь, мелкая, я очень хочу, чтобы ты была счастлива, — вздыхая, говорит он. — Не важно, с кем, главное, чтобы тебе было хорошо. Я понимаю, что не так часто могу быть рядом, родители далеко, а у тебя совсем нет друзей, но, может быть, найдешь себе кого — нибудь?

— Легко сказать: "Найди кого — нибудь", как будто, нормальные мужики валяются под ногами, успевай подбирать.

— Нет, не валяются, но нужно хоть иногда по сторонам смотреть, может, кто — нибудь тебя любит, а ты просто этого не видишь.

До меня медленно доходит смысл его слов.

— Ты не на Кира случайно намекаешь? — смотрю на него снизу вверх и вижу, что брат немного растерян.

— Ну, а, если и на него? Чем он тебе не угодил? Нормальный парень, любит тебя, что тебе еще нужно? Тебе уже двадцать два, пора определяться.

— Боже ты мой, какой же ты нудный, — говоря это, резко высвобождаюсь из его хватки. — Что тебе этот идиот на уши навешал? Что любит меня больше жизни, а я, такая — сякая, не замечаю его?

— Допустим, — Серж сидит, глядя на меня исподлобья, сложив могучие руки на груди. — Он, во всяком случае, приличный, а не гопник какой — нибудь.

— То есть ты уверен, что я сама, без твоих дурацких советов, не способна найти нормального парня, а только гопника какого — нибудь? Да кем ты себя возомнил? Пупом земли?

— Так, Агния, успокойся! Да, мне Кир нравится — он мне кажется хорошим парнем. Но я не заставляю тебя с ним быть, если он тебе не по сердцу. Просто можно было бы попробовать, почему нет?

— Да я целый месяц пробовала, понимаешь? — смеюсь от всей абсурдности этого диалога, который меня порядком начал утомлять. — Он мне не нравится! Не знаю, где вы там с ним снюхались, что он успел тебе навешать эту лапшу о вечной любви, но, поверь, он не тот, с кем я смогу построить отношения. И вообще, я недавно познакомилась с парнем, который мне очень понравился.

Глаза Сержа округляются.

— И почему я до сих пор об этом ничего не знаю? — вижу искренний интерес в его глазах, но не собираюсь вываливать на него все подробности. Во всяком случае, не тогда, когда все так неопределенно и зыбко.

— Серж, ты мне не подружка, чтобы я бежала и обо всех парнях, с кем знакомлюсь, рассказывала.

— Я понял, — кивает брат и поднимается с дивана. — Пойдем, мелкая, я тебя на кухню отнесу. Что бы там ни было, а кушать нужно вовремя, а то вон тощая какая.

8. Ночной гость

Ночь за окном, а я не могу спать. Вообще не выходит заснуть: нога болит, все тело ломит, как будто по мне каток проехал. Это не нога, а сущее наказание. И угораздило же так упасть — до сих пор не могу в себя прийти. Пытаюсь уложить конечность и так и эдак, но все равно гипс мешает.

Весь день не выходит из головы разговор с начальником. Филипп мне не звонил, я не понимаю, почему? Или Кость так и не передал ему мой номер? А, может, он передумал сотрудничать со мной? Вдруг я ему до такой степени не понравилась, что он наотрез отказался проводить со мной свое свободное время. Я же самая обычная, ничем не примечательная. Но с другой стороны, ведь шеф говорил, что модели хорошо заплатят. Неужели даже хорошие деньги не смогли стать должным стимулом, чтобы позвонить мне?

До сих пор неясно, чем Филипп занимается в жизни? Он байкер? Или мотогонщик? А, может, певец? Я совсем ничего о нем не знаю — он не слишком стремился к общению. Да, помогал, был рядом, но, по сути, мы даже не познакомились, как нормальные люди. Значит, не понравилась. В принципе, на другой сценарий я и не рассчитывала, судя по тому, в каком виде он меня увидел впервые: вся испачканная, в порванной одежде. Такие замухрышки редко нравятся. Да и без этого я ничем не примечательная. Да, симпатичная, но не роковая красавица. У него, наверное, миллион таких. Ладно, не буду больше о нем думать — слишком много чести. Пусть делает, что хочет.

Переворачиваюсь на бок, закрываю глаза и пытаюсь заснуть. Надоело думать о всякой ерунде. Я — профессионал, остальное все — лирика. Не хочет появляться — не мои проблемы. Завтра позвоню Константину Ивановичу и узнаю, в чем там вообще дело? Не удивлюсь, если этот проект у меня из — под носа кто — то увел. Не удивлюсь, если честно — в нашем мире каждый тянет одеяло на себя.

Рёв мотора разрывает ночную тишину. Даже сквозь закрытые окна слышу, как на полном ходу к дому кто-то подъезжает. Но только это точно не машина — так реветь может только мотоцикл. На секунду представляю, что это, возможно, Филипп приехал, но быстро прогоняю шальную мысль. Что ему здесь делать? Тем более, ночью. Окна моей маленькой комнаты выходят во двор, и не будь моя нога закована в гипс, вскочила бы посмотреть, чей мотор там надрывается под окнами. Мечтаю ли я увидеть стройного брюнета с бритыми висками, одетого в кожу, меланхолично вглядывающегося в даль? Как бы не боролась с собой, как бы не убеждала, что до Филиппа мне дела нет, но все — таки в глубине души я хочу его снова увидеть. Совсем ничего не могу с собой поделать. Представляю, как он стоит, оперевшись на черный большой мотоцикл с хромированными вставками, и покручивает на указательном пальце связку ключей. Нет, это никуда не годится! Зачем он мне вообще нужен? Лежи тут еще, думай, представляй. С ума сошла, что ли?

Мотор еще некоторое время рычит, возмущается и, наконец, глохнет. Под моими окнами, что характерно. Как тут устоять, когда такие дела творятся? Никак невозможно.

Вздыхаю и сажусь. Мне необходимо знать, кто там топчется во дворе. Не думаю, что Филипп, но я любопытная. И если не посмотрю, то лопну. Нажимаю кнопку на настольной лампе, и мягкий красноватый свет вырывается на свободу, озаряя все кругом. Оглядываясь по сторонам, вижу, насколько маленькая и убогая моя комнатка: старые обои, давно вышедшая из моды мебель, деревянные оконные рамы со следами облупившейся краски. Но зато это моя личная квартира, купленная на честно скопленные деньги. Покупка жилья, пусть и такого крошечного и невзрачного, — моя личная победа, предмет для гордости. Я не покупала себе модных вещей, не ходила в клубы, не тратила деньги на модные гаджеты. Даже фотоаппарат, мой единственный источник дохода, а так же штатив, линзы и прочие причиндалы для съемки подарили родители и брат. За что я буду в вечном моральном долгу.

Серж этим вечером поехал ночевать домой, пообещав приехать утром. Я рада, что его сейчас нет рядом — некому мозг полоскать, почему до сих пор не сплю. Мой брат хороший, но иногда даже слишком правильный. Все в его жизни по плану, согласно расписанию, по составленному заранее списку. Я так не умею и никогда не смогу. Брат мой — занудный педант. Слава богу, мы с ним разные, хотя я бы не отказалась иметь в себе хоть капельку его самодисциплины.

Нащупываю рядом с кроватью костыли, надеваю халат и, кое — как поднявшись, прыгаю к окну. Во дворе горят несколько фонарей, и благодаря этому вижу, что творится внизу: на свежевыпавшем снегу, таком белом и пушистом, покрывающем девственно — чистым ковром землю, кто — то нарисовал птицу. Она как живая — будто готова взлететь в любую секунду. Я никогда не видела, чтобы кто — то на снегу рисовал, да еще и так красиво!

Сердце пропускает удар. Я не вижу того, кто украсил снежное полотно рисунком, но знаю, что под моими окнами это мог сделать единственный человек в огромном мире — Филипп.

Стою, прислонившись к подоконнику, и больше всего на свете хочу увидеть художника, но ни его, ни мотоцикла нет. Из моего окна двор виден не весь, поэтому как не пытаюсь, замечаю только снег и птицу.

Может, мне это только кажется? И не ревел под окнами мотоцикл, а птица — только мираж? Закрываю глаза и несколько минут стою, прислонившись разгоряченным лбом к стеклу, стараясь ни о чем не думать. Успокоиться.

— Птичка, я тебя вижу, — слышу приглушённый голос. — Все равно не спрячешься, как не пытайся.

Подпрыгиваю от неожиданности. Это Филипп, вне всякого сомнения, но как я его слышу? И голос какой — то неестественный, измененный. Открываю глаза и пытаюсь увидеть говорящего, но рассмотреть лучше двор не получается из-за закрытого окна. Дергаю раму, пытаясь открыть ее, распахнуть, но руки трясутся, не слушаются. И почему я так нервничаю? Старая рама все — таки поддается, открываю окно, и ледяной ветер бросает в лицо колючие снежинки. Холодно, надо было надеть пальто, но любопытство не оставляет времени для раздумий. Отбрасываю костыли и высовываюсь из окна чуть ли не по пояс.

— Птичка хочет летать? — смеется Филипп, глядя на меня снизу. В руках у него мегафон, с помощью которого он ко мне обращается.

— Что ты делаешь? — кричу, и в тиши зимней ночи звук моего голоса разносится на всю округу. — Сумасшедший?

— А ты до сих пор не поняла? — кричит в мегафон, возвращая мне сказанную в больнице фразу. От того, что он помнит мои слова, бросает в дрожь, а сердце лихорадочно несется во весь опор. — Мне Константин дал твой номер телефона.

Неужели? И чего я думала, что шеф забыл? Отчего воображала, что Филипп не захочет больше меня видеть? Вечно я рефлексирую до невозможности.

— Ну, а почему не позвонил? — снова кричу, чувствуя, как ледяной ветер пробирает до костей. Если я останусь у открытого окна еще хоть на несколько минут, воспаление легких мне обеспечено. И все — таки как хорошо, что сегодня рядом нет моего братца — Серж надел бы мотоцикл Филиппу на голову из — за того, что мне спать мешают.

— Позвонить каждый дурак может, — его голос звучит, будто Филипп в трубу кричит. От этого смешно и страшно одновременно. — А вот мегафон — вещь!

Вижу, как в соседних окнах включается свет, и вот уже через некоторое время большинство озарилось изнутри. Нужно скорее заканчивать этот концерт от греха подальше.

— Поднимешься? — спрашиваю, а в глубине души все еще сомневаюсь, что стоящий под моими окнами Филипп и нарисованная птица — не плод моего воображения.

Он не отвечает, а только кивает, срывается с места и бежит по направлению к моему подъезду. Закрываю окно и, взяв костыли, кое — как ковыляю к двери. Внизу слышится хлопок закрывающейся двери и быстрые шаги по лестнице. Филипп снова в своих обитых железом казаках — в разведчики в такой обувке точно не возьмут. И в ночные грабители тоже.

Черт, как же с этими костылями неудобно. Прислоняю их к стене, чтобы открыть дверь, и они с грохотом падают на пол. Кое-как справляюсь с замками и распахиваю дверь, за которой уже стоит Филипп с мегафоном в руке. На его губах блуждает извечная хитрая усмешка. Хотелось бы мне знать, что таится в глубине его души.

— Надо было все — таки позвонить, — говорю, чтобы хоть что — то сказать, потому что поняла: я совершенно не понимаю, о чем нам разговаривать.

— Чтобы не иметь возможности лицезреть тебя в таком премиленьком халатике? — смеется он. — Признайся: позвони я тебе, и этот халат отправился бы в самый дальний угол шкафа?

Тут соседская дверь лязгает замком, и в приоткрывшийся дверной проем показывается всклокоченная голова соседа.

— Агния, впусти парня, а то хотелось бы еще хоть немного поспать. Вы и так весь дом перебудили, — бурчит мужчина и с силой захлопывает дверь.

— Ой, — вырывается у меня, я хватаю Филиппа за куртку и буквально затаскиваю в квартиру. — Потом весь мозг мне проедят своими нравоучениями, еще и брату скажут.

— Ну и пусть говорят, тебе, что от этого? — смеется Филипп, глядя, как я пытаюсь закрыть дверь трясущимися руками. — У самих, наверное, никакой личной жизни, вот они к другим и суются. Бросай о всякой ерунде думать.

— Да чтоб его, — шиплю себе под нос, когда один из замков никак не хочется поддаваться.

— Птичка, отойди, сам попробую, — говорит он, подходя сзади почти вплотную. От его близости сердце замирает, и я несколько раз встряхиваю головой, чтобы привести мысли и чувства в порядок. Помогает, кстати, не очень хорошо.

— У меня костыли упали, а без них я не смогу отойти, — говорю себе под нос. Нет, вообще — то могу, но кому какая разница?

— Тоже мне проблему нашла, — улыбается он совсем рядом. Я не могу его видеть, но по голосу и так понятно, что на лице его блуждает улыбка.

Не отходя ни на шаг, но и не дотрагиваясь до меня, Филипп протягивает руку и закрывает замок. Просто, без лишней суеты ему удается то, с чем я не могла справиться несколько минут. Приятно осознавать, что хоть кто-то из нас спокоен. Хотя, в глубине души, мне бы очень хотелось, чтобы он хоть немного нервничал. Тогда бы я знала, что небезразлична.

— Подними, пожалуйста, мои костыли, — прошу, не поворачивая головы и для надежности уцепившись за дверной косяк. Наверняка я вся красная, как вареный рак, не нужно ему этого видеть.

— Нафиг они мне нужны? — смеется парень, и от этого смеха ветерок касается моей шеи, и волоски на коже становятся дыбом. Да я вся покрыта мурашками, Господи ты, боже мой. Что вообще происходит?

Что — то приземляется на пол. Хлопок, еще хлопок, стук какой — то. Наконец, понимаю, что он сбрасывает у порога свои казаки и бросает мегафон. После он, так и не подняв костыли, берет двумя руками меня за талию и отрывает от пола.

— Куда нести птичку? — спрашивает, и его дыхание щекочет кожу.

— На кухню, — голос похож на писк, но я ничего не могу с собой поделать.

— А что у нас на кухне?

— Чай. Или кофе.

— Хм, чудненько, — смеется Филипп. — А где в этом птичкином гнезде кухня?

— Прямо по коридору.

— Ну, полетели тогда.

9. Чай, кофе?

Она такая смешная…

Робеет, теряется, щеки красные. Мне непривычно такое отношение к себе — обычно, девушки, с которыми имею дело, не смущаются. Не сказать, что я такой уж ловелас, бабник, но противоположному полу нравлюсь. Может, потому что им по сердцу "плохиши" — парни, рядом с которыми можно почувствовать опасность? Девушкам кажется, что во мне есть что-то, чего нет в других. Да, согласен, мой образ жизни в корне отличается от того, как живут обычные парни, но на самом деле я не так интересен, как они себе воображают. Но каждой новой кажется, что она лучше, смелее, отчаяннее предыдущей, и уж у нее-то выйдет стать для меня второй половиной. Или просто пройтись за руку по краю пропасти, визжа от восторга. Только обычно я там хожу исключительно в гордом одиночестве.

Мне хочется верить, что Птичке я нравлюсь. Такой, какой есть — без всех внешних атрибутов, что так привлекают других. На миг даже мерещится, что вот с ней я смогу быть сам собой и, возможно, даже счастлив.

Но, говоря откровенно, не могу понять, что во мне может нравиться этой девушке? Мы ведь совсем из разных миров. Она такая наивная, чистая. Я с такими, обычно, не имею дел. С девушками вроде Птички нужно заводить серьезные отношения, а зачем мне этот геморрой? Быть с кем — то связанным дольше, чем на неделю? Да ну, зачем мне это? И так проблем по горло.

Когда Константин сегодня позвонил с предложением о работе, я не поверил своим ушам. Никогда не рассматривал себя в качестве модели. Какой-то глянец, черт его знает, что такое. Я таким не интересуюсь, больно надо. И вообще, пустить кого — то в свою жизнь, постороннего человека, который будет ходить за мной по пятам целый месяц, и фотографировать каждый мой шаг? Об этом не могло быть и речи. Никогда не стремился к дешевой, пустой популярности — вся моя слава, пусть и в отдельно взятом городе среди ограниченного круга людей только лишь моя заслуга. И Арчи.

"Филипп, — сказал Константин, вытаскивая последний козырь из рукава, — может быть, то, что вашим личным фотографом будет уже знакомая вам Агния, сможет повлиять на решение? Подумайте — отказаться всегда успеете". Вот откуда этот хитрый лис знает, чем меня взять? Как-то ведь он понял, что мне понравилась эта девушка.

С Константином мы знакомы уже лет семь — столкнулись однажды на рок-фестивале. Он обеспечивал рекламу мероприятию, а мы участвовали в мото шоу. Слово за слово, да так и продолжили общение. Кстати, во многом благодаря ему и его таланту рекламщика, наша "Ржавая банка" так популярна. Мы с Арчи редко, кому способны доверять. Да что там говорить, если и верить почти не умеем, но Константин, человек из другого мира — такой холеный, состоятельный — вошел в нашу жизнь и стал почти другом. Иногда мы даже можем вместе выпить, хоть наш образ жизни ему и не слишком по душе.

Хоть Константин и предлагал подумать над его предложением, я не стал тянуть кота за орган размножения и согласился. Наверное, потому, что Птичка мне понравилась. Она простая, какая — то уютная, в ней живет свет. Впервые за очень долгое время мне было тепло рядом с девушкой. На миг даже поверил, что у кого — то сможет получиться меня отогреть. Но, кажется, она даже не поняла, какой эффект на меня произвела. И, слава Богу.

Хочу ли я чего-то большего от нее? Нет. Я просто хочу еще чуть-чуть побыть с ней рядом в этой крошечной кухоньке.

— Чай, кофе? — слышу голос той, о ком думаю уже несколько дней.

— Потанцуем? — машинально продолжаю фразу. И что за дурь мне в голову лезет?

— Что ты сказал? — непонимающе смотрит на меня несколько секунд, а потом, когда смысл сказанного становится очевидным, начинает смеяться. — Ох, Филипп, какой из меня танцор? Ты только посмотри на эту ерундовину, — печально смотрит и рукой указывает на гипс.

— Отличный сапог, — смеюсь, глядя, как она забавно морщится. — Только скучноватый какой — то, не находишь?

— Гипс как гипс, что в нем должно быть задорного?

— Правильно, сейчас это самый обычный гипс, но позволь мне показать, что при наличии воображения даже из самой заурядной вещи можно сделать что — то интересное.

Птичка слушает с широко открытыми глазами, не дыша, а я лезу во внутренний карман косухи, висящей на спинке стула, и достаю маркер.

— Однако, — говорит, сообразив, что я собираюсь делать. — Оставишь на моем гипсе автограф?

— Автографы пусть другие оставляют, — смеюсь, наслаждаясь ее замешательством. Она явно не знает, что от меня можно ожидать, и мне становится еще веселее. Обожаю быть непредсказуемым. — Птичка, протяни лапку навстречу искусству.

— Ладно, — нервно смеется, но ногу поднимает, чтобы мне было удобно разукрашивать гипс. — Только матерных слов не пиши.

— Я тебе что, сельский гопник? Да я и не знаю ни одного матерного слова, что ты выдумываешь? Я приличный человек! — возмущаюсь, рисуя на ее гипсе очередную птицу. Мне нравится этот образ — образ маленькой напуганной птички, с безумно бьющимся от страха в груди крошечным сердечком, но, как бы она не боялась, она очень смелая, стоит только поверить в себя.

— Спасибо, Филипп, — еле слышно говорит, с восхищением рассматривая черную птицу, нарисованную мной.

— Давай просто Фил, хорошо? — прошу я потому, что терпеть не могу своего полного имени.

— Хорошо, — улыбается и лукаво смотрит. — Только тогда и ты переставай называть меня Птичкой.

— Не могу — для меня ты навсегда ею останешься. Да и в моем ближайшем окружении имена не в большом почете. Мы, как индейцы, ищем слово, отображающее саму суть человека.

— И что? — смотрит на меня немного испуганно, недоверчиво. — Считаешь, что мою суть можно выразить этим словом? Птичка? Все так просто?

— Суть любого человека можно выразить одним словом, — пытаюсь объяснить. Почему-то мне очень важно, чтобы именно она меня поняла. — Главное, чтобы был человек, кто захочет эту суть искать.

— У тебя есть такой человек? — вижу, как сама удивляется своей наглости. Она не боится спрашивать, но согласен ли я отвечать?

Я отвык от честности в отношении себя. Все, кто мне близок, с кем готов разделить все, что имею и так в курсе всего того дерьма, что творится в моей жизни — мне нет необходимости отвечать на вопросы, а им нет нужды спрашивать. Мы настолько вросли друг в друга, что научились понимать без слов. Иногда, перебрав со спиртным, мы можем начать изливать все, что скопилось внутри, но, обычно, просто пьем и трещим о всякой ерунде. Но девушки — существа любопытные, только я, обычно, пресекаю всякие расспросы на корню. Да и, наверное, им самим не слишком интересно ломиться в закрытые двери. Не люблю, когда лезут не в свое дело. Но Птичке я готов что-то о себе рассказать. Во всяком случае, попробовать. Но пока не буду, все-таки мне сложно сразу открыться. Да и кому нужна вся моя правда?

В моей жизни были девушки, которых почти любил, иногда ценил, возможно, дорожил. Но все они исчезали, когда понимали, что со мной сложно. Они уставали от моих проблем, срывов. Ну, а я никого не держал.

— Слава Богу, да, у меня есть такой человек — улыбаюсь, глядя, как она покраснела, быстро отвела взгляд и смешно закусила губу. Ее каштановые, с красноватым отливом волосы мягкими волнами спускаются на плечи, и мне снова хочется коснуться их. Они очень мягкие, красивые, но не хочу спугнуть Птичку. Не зря же я ее именно так назвал — Агния, как и настоящая птичка, очень пуглива. Один неверный шаг и она вспорхнет с ветки, улетит, навсегда растворившись в предрассветной дымке.

— Это хорошо, — отвечает со вздохом, как будто ей не слишком приятно осознавать, что в моей жизни кто-то есть. Ну, ладно, не стану пока рассказывать, что таким человеком для меня является Арчи — пусть пока помучается в догадках.

— Не спорю, — подавляю в себе веселье, вызванное ее реакцией. — Каждому нужен такой человек.

Неужели ревнует? А даже, если и так, что с того? Я часто в своей жизни встречал девушек, которые, на первый взгляд, были заинтересованы мной, даже влюблены будто бы без памяти, а на деле хотели ощутить ту опасность, которую, как им казалось, я должен был привнести в их жизнь. Не знаю, что они там себе понавыдумывали, только парные гонки по вертикали с обрезом наперевес — не мой профиль. За этим они могут к Арчи сходить. Но девушки все равно липнут на меня, как мухи на всем известную дурнопахнущую субстанцию.

Птичка не такая: она умеет смущаться. Это так интересно, необычно даже. Представляю, если она так рядом со мной тушуется, то, что будет, когда она попадет в "Ржавую банку", или в "Бразерс", познакомится с Арчи, увидит татуированного гиганта Брэйна, пообщается с Роджером. Да и с другими парнями. Ловлю себя на мысли, что с нетерпением жду этого момента.

— Каковы наши дальнейшие планы? — спрашиваю, пытаясь не смеяться, глядя на нее.

— Наши планы? — непонимающе смотрит на меня, ерзая на стуле. Ее очаровательный домашний халатик с желтыми цветочками очень ей идет. — А, ты насчет фотосъемки!

— Ну, а о чем же еще? О ней самой. Раз мы оба согласились на эту авантюру, то нужно продумать план дальнейших действий. Как ты видишь наше сотрудничество?

— Я уже думала об этом, — снова ерзает на стуле. Что ей на месте не сидится? — Нужно, чтобы ты немного рассказал о себе.

— Вот прям нужно, да? — смотрю ей в глаза, но она, молодец, глаз не отводит. — Я не мастер долгих рассказов.

— Ну, а как тогда мне понять концепцию будущей работы? Ты не хочешь открыться мне, я совсем о тебе ничего не знаю, кроме того, что ты неравнодушен к кожаной одежде, водишь мотоцикл и не бросаешь девушек в беде.

— Разве этого мало для начала? — протягиваю руку и дотрагиваюсь до ее ладони. — Поверь мне, этого уже вполне достаточно.

— Нет, как ты не понимаешь? — вскрикивает, но руку не убирает. Чувствую, какая горячая у нее ладонь. Интересно, она вся такая тёплая, или только руки?

— Я все понимаю, поверь, — поглаживаю ее ладонь с тыльной стороны. Ее пальцы чуть заметно дрожат, будто Птичка сильно волнуется, но мне не хочется, чтобы она переживала. Не знаю, как сложится дальше, но пугать ее я не хочу. — Рассказы ни о чем тебе не поведают. Как Костя говорил? "Нужно понять саму суть". Постарайся понять не то, о чем я могу тебе рассказать, а то, что рассказывать не буду ни при каких условиях. Единственное, что готов пока сказать: мое слово — Филин, Фил. Это моя суть.

— Ты съедаешь бедных маленьких мышек? — испуганно смотрит на меня, а ее рука дрожит все сильнее. Неужели я такой страшный?

— И маленьких птичек тоже.

10. "Бразерс"

Ночь — мое время.

Время, когда свободен от любых запретов, обязательств. Только с наступлением тьмы могу хоть ненадолго забыть, кем являюсь на самом деле. Сейчас я не человек, которого ненавидит собственная мать — женщина, полностью утратившая человеческое лицо, умеющая только лишь пить и ненавидеть. Ночью могу забыть о ней, о ее вечных упреках, злобе, той ярости, что испытываю в присутствии этой женщины. Сейчас есть только дорога, свежий ветер, Фрэнк, музыка, льющаяся в меня через наушники мощным ревущим потоком. Я растворяюсь в ней.

Музыка давно стала моим лекарством, панацеей, спасением. Как и живопись. Творчество помогает освободиться, очистить душу, вырвать оттуда то, что отравляет изнутри, мешает жить, дышать. Рисуя или играя на гитаре, могу обнажить скрытое от посторонних глаз, не опасаясь быть непонятым. Тюнинг, ремонт мотоциклов, аэрография для меня тоже творчество, без которого уже не мыслю своей жизни.

А еще сегодня вечером мне на одно мгновение показалось, что Птичка сможет стать для меня убежищем, спасением. Почудилось, что сможет эта миниатюрная девушка стать тем якорем, что способен будет удержать мою растрепанную душу на плаву, не даст потонуть. Но миг прошел, мираж рассеялся, и я ушел. Потому что просто не знал, как правильно поступить: подпустить ее к себе или оттолкнуть? Попробовать получить от нее что-то большее или забыть навсегда к ней дорогу? И я просто ушел, потому что не мог по-другому. Я всегда ухожу.

Уехав от Птички полчаса назад, оставил ее с еще большим количеством вопросов, чем раньше. Видел, как она боролась с собой, своим любопытством, только в мое нутро так просто не пролезешь — обычно никого туда не пускаю. Я так и не придумал, с чего начать рассказ о себе. Да и хрен с ним — главное, пережить этот месяц и ни разу не сорваться. Не хочу ее пугать, мне не нужен ее страх. И каким бы Филином я ни был, не хочу, чтобы Птичка боялась меня.

Еду в "Бразерс" — место, где могу быть самим собой; место, где не нужно притворяться или о чем-то беспокоиться. Я мало, в чем уверен в этой жизни, но одно знаю точно: свой стылый, отравленный ненавистью, выхолощенный печальными ветрами дом с легкостью променяю на этот клуб, где мне знаком и дорог каждый уголок.

Каждому человеку нужны те, кто его понимают. Те, с кем он может чувствовать себя свободным. Мне повезло в этом плане. Арчи, Брэйн, Роджер и другие братья стали частью меня — теми, кто по-настоящему дорожит мной, кому я важен. Зачем же искать кого-то еще?

"Бразерс" — место, где царит свобода. В этом клубе можно делать абсолютно все, не опасаясь, что об этом кто — то может узнать, неправильно понять или осудить. Викинг, ветеран байкерского движения, открыл клуб лет десять назад. Изначально это было место только для своих, но со временем "Бразерс" стал излюбленным местом отдыха всех, кто понимает толк в хорошей музыке, пиве и просто любит свободу.

Подъезжаю к парковке, забитой до отказа — в субботние ночи здесь особенно оживленно. Ищу место, где притулить Фрэнка, и после недолгих поисков все-таки нахожу.

"Бразерс" занимает один из залов бывшего кинотеатра — культового места для каждого жителя нашего города. Вплотную к нему притулился, сияя огнями, клуб с громкий названием "Лас Вегас", собирающий на своем танцполе золотую молодежь. Нам до них дела нет, а вот им мы интересны. Экзотика все — таки. Сахарные мальчики считают нас грязными, вечно пьяными полубомжами, зато девушки, устав от этих рафинированных мальчонок с золотыми волосами и чистыми, словно небо, глазами приходят в "Бразерс". Мы не против — девчонки — то красивые, несмотря на несколько лишних килограмм силикона и ботокса. Правда, туповатые, но не суть. На один вечер и глупая сойдёт. Во всяком случае, интеллектуальные беседы никто с ними вести не собирается, а как украшение сгодятся.

Открываю тяжелую, обитую железом дверь и попадаю в царство шума и хаоса. Здесь повсюду мотоциклы, даже к потолку привинчены, — раритетные и не очень. Вокруг расставлены ГСМ бочки, что служат желающим выпить столиками. Старые покрышки, выкрашенные всеми цветами радуги канистры, запах табака и кожи — в этом месте я люблю абсолютно все, здесь я дома. Кругом сплошь знакомые лица, а с кем незнаком, то это несложно поправить. Когда алкоголь льется через край, все люди — братья.

Ищу глазами Арчи и, наконец, нахожу его недалеко от сцены, на которой выступает малоизвестная рок — группа. Солист, чьего лица не видно из-за нависших сальных волос, выкрашенных в радикальный чёрный цвет, трясется, будто в лихорадке. "Народ, мы любим вас!" — орет певец, высвобождая на миг из волосатого плена юное, покрытое прыщами, лицо.

— О, Филин, друг, ты пришел! — кричит Арчи, красный от натуги.

Армреслинг — любимая забава лысого, после вливания в свой крепкий организм пива. Кружка с неизменным Lager'om стоит рядом. Это его приз, бонус.

— Ястреб, твою мать, сдавайся! — рычит Арчи, налегая на тонкую, жилистую руку своего противника. Ястреб на это криво улыбается, но не сдаётся. — Все равно, куда тебе со мной тягаться. Посмотри на себя и на меня. Ты же глист, не иначе, а лезешь.

Арчи невысокий, но очень крепкий. Широкие плечи, сильные руки, мощь и напор, яростный огонь в зелёных глазах, легкая степень сумасшествия — все это делает Арчи тем, против кого сложно устоять. Девушки, недолго пробыв в его обществе, готовы на многое, чтобы заполучить Арчи. Наверное, чувствуют в нем настоящего мужчину. Ох, сколько их пыталось повесить ему на шею ярмо, но он никого в этом качестве не рассматривает. Ему всегда нужна была лишь Нат, все остальные — не долее, чем на несколько часов.

— Ястреб, слышал его? Сдавайся! — хохочет Олег, молодой парень, работающий в "Банке" механиком. — Он тебе так руку поломает. От этого психа всего можно ожидать.

— Я ему шею тогда сверну, — шипит Ястреб, свободной рукой вытирая пот со лба. Черные волосы сегодня собраны в хвост.

Вижу ненависть в глазах тощего, что огнём полыхает, угрожая сжечь все вокруг, и Арчи в первую очередь. Не понимаю, как друг не замечает этого, зачем вообще водится с этим скользким типом? Интересно, что у Ястреба на уме? Почему так зло смотрит на лысого? Из-за Матильды? Ну, так Арчи никого никогда не принуждает. И голый демарш девушка устроила явно не из-за любви к своему поклоннику — доходяге, а ради того, чтобы, восхитившись такой смелостью, Арчи трахнул ее еще хоть один разок. Но мой друг дважды ни с кем в постель не ложится, какие бы провокации на его голову не устраивали.

— Арчи! — хором скандируют какие-то девицы, облепившие моего друга со всех сторон. Одна влажной салфеткой протирает ему лысину, от чего другие неодобрительно косятся в ее сторону. Это так забавно, что я не могу удержаться от смеха.