Ветер нашей свободы

— Сейчас, куколки, уделаю этого тощего засранца, и пойдем, выпьем.

От безумной музыки, льющейся со сцены, где припадочный певец упорно изображает из себя Сида Вишеса* (лидер группы Sex Pistols) в голове гудит. Только этому заморышу до своего кумира, как до Луны — нутро пустовато, зато претензий вагон. Хочется влезть на сцену и навалять придурку, чтобы перестал насиловать рок — н–ролл, но сдерживаюсь — Викинг их сюда зачем — то пригласил, значит кому — то их музыка по вкусу.

— Ну, как тебе ребята? Хороши?

Викинг, как всегда бесшумный, вырастает слева. Он похож на скандинава — высокий, широкоплечий, подтянутый, с длинными распущенными волосами до плеч и длинной густой бородой. Глаза цвета грозового неба и легкая проседь в волосах делают его схожим с каким — нибудь богом скандинавского пантеона.

— Ты же прекрасно знаешь, как я отношусь к подобным юным дарованиям, — ухмыляюсь, беря в руки протянутую Викингом бутылку пива.

— Знаю, — улыбается хозяин клуба в ответ. — Пусть играют, мне нынче не до них.

— А что так? — делаю большой глоток янтарного напитка, чувствуя, как жидкость промывает горло. — Что-то стряслось? Ты какой — то странный.

— Пойдем в тир, поговорим, — отвечает Викинг, как — то подозрительно глядя на парней, что почти закончили выяснять, чья рука мускулистее.

Ничего не имею против немного пройтись. Ко всему прочему безумно интересно, что хочет от меня Викинг.

Тир расположен чуть дальше и чтобы до него добраться нужно пройти несколько довольно извилистых коридоров, мимо небольших залов, где народ так любит уединяться. В этом шумном месте каждый уголок сделан с любовью к мотоциклам, байкерскому движению, пиву и женщинам. Особенно народ забавляют муляжи ног, облаченных в джинсы, растущие, будто из стены. Ноги и задницы на любой вкус — каждый подходит, щупает. Веселуха!

В тире сумрачно и прохладно. Викинг заходит первым, дожидается, когда войду я и закрывает дверь изнутри.

— Что случилось? Толком можешь объяснить? — присаживаюсь на невысокий стул, прислоняюсь к стенке и вытягиваю уставшие ноги. — Не люблю загадки.

— Какая — то сволочь решила продавать в моем клубе наркоту, — со старта выдает Викинг и отхлебывает пиво, глядя на меня в упор поверх пивной бутылки. От этого взгляда немного не по себе, как будто он именно меня в этом подозревает. В его стальных глазах будто бушует океан во время грозы. Да уж, этому человеку лучше под горячую руку не попадаться.

— У тебя есть предположение, кто именно в этом замешан? — говорю, продолжая смотреть в его глаза, чтобы он не думал, будто трушу. Пусть знает, что мне скрывать нечего.

— Если бы я имел хоть один факт против кого — то конкретного, то этот человек уже висел вниз головой в моем саду, и вороны клевали его поганую рожу. И это было бы только милым началом его увлекательных приключений.

И я верю, что висеть вниз головой в чьем — то саду — еще не самое страшное из того, что уготовит наркоторговцу этот большой и грозный человек.

— Понимаю, — киваю, задумавшись. — А от меня — то что требуется? Ты же знаешь, я не по этой части.

— Попытайся выяснить, кто этот упырь, — Викинг ударяет кулаком в стену, от чего та чуть было не проламывается, настолько сильно впечатал в нее кулак хозяин клуба. — Ты помнишь, что с Яном было? Помнишь?

Ян — сын Викинга, хороший воспитанный мальчик, победитель множества олимпиад, надежда и опора. Отец, воспитывающий его один, так гордился сыном, так берег его и баловал. Совсем неожиданно было видеть, как этот суровый и в чем — то даже пугающий человек так трепетно любит своего сына. Но потом, как — то незаметно, Ян превратился в законченного наркомана, тянущего из дома все, что плохо лежит и откручивающего все, что надежно зафиксировано. Викинг, затуманенный слепой отцовской любовью, поздно спохватился и, в итоге, сына потерял — Яна нашли в какой — то квартире, среди шприцов и маргиналов, каким стал сам. В этом мы с Викингом похожи — у обоих самые близкие люди попали в капкан зависимостей. Только моя мать пока еще жива, но когда — нибудь ее водка доконает.

— Нет, не забыл, — вздыхая, вспоминаю, как мы хоронили Яна.

— Я только к тебе могу обратиться, — Викинг присаживается на соседний стул. — Нужно вычислить этого урода. Во что бы то ни стало. Пусть своей дурью вон, в соседней шарашке для отожратых малолеток торгует. Но и там не нужно, вообще нигде не нужно, понимаешь?

Викинг поворачивается ко мне, и в его глазах столько боли и непролитых слез, что хочется вскочить и найти как можно быстрее этого ушлепка.

— Поговори с ребятами, послушай их разговоры, попытайся понять, кто этот урод, — Викинг снова делает глоток пива. — Как только что-то узнаешь, сообщи мне, хорошо? А я уж придумаю, как поэффективнее надрать выродку задницу.

— Викинг, ты мой брат и я всегда с тобой, что бы ни случилось, — протягиваю руку и обнимаю его за шею. — Только умоляю, давай без кровопролития.

— Знаешь, Филин, ты слишком добрый, но я попробую, — вымученно улыбается хозяин клуба. — Найдешь мне его? Не хочу шумиху среди братьев поднимать, а то еще спугну, а тебе доверять могу.

— Постараюсь, но ничего обещать не могу, — говорю, поднимаясь на ноги. — Сам понимаешь, что этот отброс среди своих светиться не будет. Да и вряд ли это кто — то из наших.

— Ты еще так молод, — со вздохом говорит Викинг и тоже встает. — В общем, я на тебя рассчитываю.

— Постараюсь, брат.

— Иногда и этого достаточно.

11. Маргинальные фото

Только забрезжил рассвет, просыпаюсь. Сна ни в одном глазу, но усталости совсем не чувствую. Мысли роятся в голове, чувства бьют через край. Адреналин в крови такой, что просто не могу успокоиться. После того, как Фил ушел, я постаралась хоть немного поспать, но куда там. Его визит стал полной неожиданностью, и до сих пор не могу в себя прийти. Я так обалдела, что даже не переодела старый халат. Представляю, что он подумал, глядя на меня — решил, наверное, что я какая — то замухрышка. Ну, и ладно. Не больно — то и надо, чтобы он обо мне хорошо думал. Не собираюсь наряжаться для него. Да кто он вообще такой, чтобы ради него стараться? Мы с ним связаны контрактом, вот согласно ему и будем действовать. Хочу ли от него чего — то большего? Какая разница, если все равно ему не нравлюсь. Если бы нравилась, то он, например, поцеловал меня. Или комплимент сказал, намекнул, но он только до руки дотронулся. Придурок.

От его прикосновения меня в пот бросило, но надеюсь, что он не заметил — не хватало, чтобы Фил подумал, что я в него втюхалась. А я не втюхалась. Не дождется.

Романтическое общение с противоположным полом не моя сильная сторона. Нет, у меня было в жизни несколько романов, но так, чтобы влюбиться? Никогда. Я одинока, в моей жизни есть только работа, все остальное задвинула на второй план. Некогда, незачем. Да и мужчины не так, чтобы и стремились меня завоевать. Или мне просто попадались инертные? И Филин такой же. От кармы не уйдешь.

Но, если быть до конца честной, Фил мне понравился. Очень. Есть в нем что — то такое, что притягивает. Может быть, то, что он совсем не похож на всех тех парней, с кем знакомилась до сих пор. В нем есть смелость, риск — все то, чего нет во мне самой. Я — трусиха, закомплексованная особа, но, возможно, Фил поможет мне вырваться на свободу, сбросить панцирь, в котором сидела всю свою жизнь?

Лежу так несколько часов, размышляя о предстоящей работе. Надеюсь, что все будет в порядке, потому что от этого проекта зависит моя будущая карьера. Мне жизненно необходимо, чтобы заказчик остался доволен моими снимками, поэтому сделаю все, что от меня зависит, но работу выполню на все сто процентов.

Я настолько углубилась в размышления, что не заметила, как вернулся Серж. Все-таки хорошо, что его не было в квартире ночью, а то даже представить сложно реакцию брата на моего ночного гостя.

— Проснулась уже? — Серж просовывает голову в дверной проем. — Завтракать будешь?

— Буду, конечно, только давай сегодня обойдемся молоком и сухими хлопьями.

— Тебе не нравятся мои блюда? — хмурится Серж. — Ну, как хочешь.

— Сереженька, нравятся, конечно, просто не нужно так надо мной хлопотать — я же не инвалид какой — то. Я уже приноровилась к костылям, и нога беспокоит не так сильно, поэтому скоро я буду тебя кормить.

Вижу, как брат расслабляется. Он любит быть нужным, самым лучшим — тем, к кому бегут при первой же проблеме. В нем буйно цветет комплекс отличника, перфекционизм. Но я безумно его люблю, каким бы тяжёлым человеком он ни был.

— Ладно, раз такая ловкая стала, то греби на кухню, — улыбается брат и скрывается с моих глаз.

Кое — как поднимаюсь, переодеваюсь и ковыляю на кухню. Серж, тем временем, достал молоко и хлопья.

— Спасибо за понимание, — улыбаюсь и взъерошиваю его тёмные волосы. Серж смотрит на меня, как на предательницу и террористку, но молчит. Знает, что все равно буду портить его прическу. В этом плане я неисправима.

— Всегда пожалуйста, — бурчит брат, а я смеюсь.

— Как провел вечер? — спрашиваю, наливая себе в глубокую тарелку молоко и засыпая его шоколадными хлопьями.

— Все чудесно, — отвечает, отводя взгляд. Мне кажется или он на самом деле покраснел? Что это с ним стряслось?

— Слушай, а ты там случайно не влюбился?

— Вот вообще это тебя не касается, — замечаю, что он сильно нервничает. И это мой брат? Человек с железными нервами?

— Но ты же считаешь своим долгом лезть в мою жизнь и наставления давать, — не отстану от него, пока во всем не признается.

— Потому что я твой брат и несу за тебя ответственность, — он сердито смотрит на меня, и в его карих глазах вижу предупреждение: "Не влезай, убьет!". — Родители мне голову снимут, если с тобой что-то случится, поэтому и лезу. А у тебя нет повода волноваться обо мне, поняла?

— Ох, какой ты неженка-снежинка, прямо противно, — кривлюсь, будто проглотила самый кислый лимон.

Мне не нравится, что Серж что-то скрывает, я к этому не привыкла. У нас никогда не было особенных тайн друг от друга. Конечно, я не бежала к нему по любому поводу, но только лишь потому, что знала его слишком хорошо. С самого раннего детства хорошо уяснила, что такого большого и сильного человека, как мой брат, лучше не злить — зашибет и глазом не моргнет. Поэтому со всеми своими обидчиками, благо их за жизнь было не так уж и много, разбиралась всегда сама. Но он никогда от меня не скрывал своих девушек, друзей. Для меня всегда был открыт его внутренний мир, его мечты и планы на будущее, но сейчас Серж что-то от меня скрывал, и мне было не по себе от такого положения дел.

— Ладно, не нервничай, — спешу его успокоить. — Никуда я лезть не собираюсь.

— Вот и умница, — мне кажется, или он на самом деле выдохнул с облегчением, как будто до последнего сомневался, что я в состоянии оставить его в покое? Неужели я в его глазах такая приставучая и надоедливая? — А ты чем занималась?

На мгновение замираю, как испуганный зверек. Я не могу ему рассказать о Филе — брат никогда не поймет того, что я впустила в дом абсолютно постороннего парня. Нет, Серж не из тех, кто контролирует каждый шаг и не дает спокойно вздохнуть. Просто он немного параноик.

— Чем я могла заниматься? — отвечаю, старательно помешивая хлопья в тарелке. Волосы упали мне на лицо, и надеюсь, что Серж не заметит, как сильно покраснела его младшая сестра. — Спала.

— Выспалась?

— Ну, раз так рано проснулась, то однозначно выспалась.

— Помнишь, ты говорила, что тебе предложили новый проект?

— Такое забудешь, — смеюсь, немного расслабляясь от того, что брат сам перевел тему разговора.

— Вечером в баре видел Кира…

— О, нет, только не он! — вскрикиваю, будто меня пчела ужалила. — Что этот придурок тебе снова рассказывал?

— Да ничего такого особенного, успокойся, — улыбается Серж, отпивая молоко из большой чашки. — Просто рассказывал, как рад, что тебе выпала такая возможность, наконец, проявить себя.

— Какой заботливый засранец, — бурчу под нос, надеясь, что Серж меня не расслышал.

— Он неплохой парень, — снова заводит свою унылую песню брат.

— Отстань, ладно?

— Не заводись ты, — поднимает Серж руки в примирительном жесте. — Я вот о чем хотел поговорить.

По спине пробегает неприятный холодок. Тем временем, брат продолжает:

— Я не очень понял, с чем связан этот проект. Знаю только, что за него платят хорошие деньги плюс это отличный старт будущей карьере, на которую ты заслужила, как никто другой. Ты отлично знаешь, как сильно я тебя люблю и как поддерживаю.

— Знаю, потому что, если бы не ты, то мне никогда бы не удалось убедить родителей в правильности своего выбора будущей профессии. Мама до сих пор усиленно намекает, что великого фотографа из меня не выйдет, поэтому нужно, пока не поздно, получить высшее образование и устроиться на работу в какой-нибудь банк.

— Мелкая, забей, — смеется Серж. — Ты прекрасно понимаешь, почему мама так переживает. Она хочет, чтобы оба ее ребенка хорошо устроились в жизни и никогда не голодали. Это ее законное право — волноваться о нас. Главное, не сдавайся, потому что ты на самом деле талантливая. И, в конце концов, у тебя есть я — тот, кто всегда на твоей стороне.

— Спасибо тебе, — чувствую, что нежность и любовь к этому большому и серьезному мужчине, накрывает с головой. Если бы не брат, то никогда не смогла бы осуществить свою мечту.

— В общем, я вот о чем. Кир обмолвился, хотя сам был до конца не уверен, что фотографировать тебе придется каких — то маргинальных личностей. Это какой — то социальный проект?

Неожиданно для самой себя начинаю смеяться. Маргинальных личностей? Вообще Кир обалдел? Если сам ничего не знает, зачем говорит моему брату такую чушь?

— Ты Киру больше верь, он же такой хороший парень, — говорю, между приступами смеха.

— Не понял?

— Никаких маргинальных личностей я фотографировать не буду. Не нужно будет ходить по свалке, пить с кем-то сивуху, закусывая заплесневелым хлебом. Так же в круг моих обязанностей не будет входить посещение вытрезвителя, обезьянника и наливаек за углом. И, опережая твой вопрос, в наркопритон или бордель тоже не пойду.

— Точно? — с недоверием спрашивает Серж.

— А смысл мне тебе врать? — странно, что брат с такой легкостью поверил придурку Киру, но сомневается в моих словах. Когда в его глазах я успела так низко пасть, что он так себя ведет? И зачем Кир лезет?

— Ладно, но все равно тогда не пойму, что это за проект такой?

— Какая-то новая концептуальная идея, для ценителей фотоискусства, жаждущих узреть новые лица. Не моделей и светских львиц, а молодых людей, за которыми будущее.

— Звучит интригующе, — улыбается брат, допив, наконец, свое молоко. С тоской смотрю на плавающие в моей тарелке раскисшие хлопья — за разговорами совсем ничего не поела. Ну и черт с ним.

— Выглядеть должно, по идее, еще лучше.

— Ты уже знаешь, кого будешь фотографировать?

— Да, одного парня, — стараюсь говорить как можно увереннее, чтобы Серж не заподозрил, что я уже с этим парнем знакома и даже сидела с ним сегодня ночью на этой самой кухне.

— И кто он? — не пойму одного: что он от меня хочет?

— Если честно, я мало, что о нем знаю. Только то, что его зовут Филипп, и он ездит на мотоцикле.

— Будь осторожна, — просит Серж, а я понимаю, что никого ближе во всем мире у меня нет.

Серж как — то странно на меня смотрит. Не могу понять, что его тревожит, но он какой — то сам не свой.

— Тебе скоро на службу возвращаться?

— Уже завтра, — вздыхает Серж.

— Снова за тебя переживать буду.

— Не надо, — улыбается и гладит меня по голове. — Наша служба, конечно, и опасна и трудна, но не так часто меня хотят убить злобные наркобароны, как вам с мамой кажется.

Мы некоторое время сидим молча, но вдруг звонит мой телефон, который я забыла в комнате.

— Я принесу, кушай, — как будто это мерзкое месиво возможно вообще проглотить.

Поднимаюсь и на одной ноге прыгаю к мойке. Хорошо все — таки, что моя квартирка такая маленькая.

— Мелкая, тебе какой — то Филипп звонит, — брат возвращается в кухню и теперь, прищурившись, смотрит на меня.

Услышав его слова, вернее, одно слово "Филипп", роняю от неожиданности тарелку, она со звоном ударяется об пол, и содержимое разливается вокруг.

12. Шерлок

— Привет, Птичка.

— Снова это прозвище! — недовольно бурчит она, а мне весело. Агния так смешно сердится. Мне нравится провоцировать ее на эмоции: нервничая или смущаясь, она так очаровательна.

— Я поняла, что ты неисправим, Филин, — Птичка произносит мое прозвище нараспев, будто ласкает. У нее чертовски приятный голос: нежный, теплый. Хочется, чтобы она никогда не замолкала, а говорила и говорила. Да что же это за напасть такая? Будто мне шестнадцать, и Агния первая девушка, кого встретил. Детский сад какой-то, честное слово.

— Ну, кто не пытался, так и не смог меня изменить, — и это чистая правда. Ни ради кого я не стремился хоть как-то поменять себя, свой характер, привычки. Может быть, просто не повезло, а, может быть, я — бесчувственный чурбан, не способный любить.

— А многие пытались? — опять эти вопросы, двусмысленные, провокационные. Понимаю, что Птичка упорно пытается выведать, есть ли в моей жизни любимая женщина. Но мне нравится ее мучить, поэтому делаю вид, что не расслышал.

— Как ты? — спрашиваю вместо ответа и слышу, как она напряженно сопит в трубку.

— Нормально, — отвечает. Слышно, как кто-то рядом с ней гремит посудой.

— Ты не одна? — и почему мне это так интересно? Само собой, что такая красивая девушка не может быть одинокой. Внутри скребется какое-то новое для меня чувство, неприятное, нужно отметить, чувство. Ревность, что ли?

— Ну, ты же не отвечаешь на мои вопросы, и я воздержусь, — смеется в трубку, и этот смех льется по моим венам, разгоняя кровь. Ну, я и придурок.

— Логично, — смеюсь в ответ, хотя, на самом деле, мне не очень-то и хочется веселиться. Напротив, имею жгучее желание рвануть к ней и глянуть на того, кто так по-хозяйски ведет себя на ее кухне. Парень? Гражданский муж? А, может быть, всего-навсего мама или лучшая подруга.

Сейчас сижу в кабинете в "Ржавой банке", не включая свет. Я люблю темноту, яркий свет тяготит, как будто в ярко освещенном помещении лучше видно, какое я на самом деле дерьмо собачье. За дверью шумят ребята — у нас заказов по горло. Арчи что-то, как всегда, орет, и от его крика трясутся стены. Чертов деспот. А я сижу, полностью растворившись в разговоре с Птичкой, как будто мы одни во всем мире. И нафиг того, кто гремит на ее кухне посудой.

— Тебе не кажется, что пора начинать наше сотрудничество? — наконец, перехожу к цели моего звонка.

— Ох, уже? — нервозность в ее голосе мне совсем не нравится. Мне не нужно, чтобы она меня боялась.

— А почему бы и нет? Мы и так уже несколько дней потеряли. Ты учти, моя жизнь слишком насыщенная, и в месяц можем не уложиться. Ты же хочешь, чтобы выпуск со сделанными именно тобой фото имел оглушительный успех? Птичка, вспомни о главном бонусе — личной выставке.

— Я помню, — чуть слышно отвечает и замолкает.

Некоторое время молчим, потому что я не хочу нарушать ту хрупкую связь, что появилась между нами. Не хочу разрушить доверие, возникшее у нее.

— Хорошо, приезжай, — наконец, говорит Птичка, и я облегченно вздыхаю.

Нажимаю "Отбой" и несколько минут сижу, не шевелясь. Не могу понять, что со мной происходит. Черт возьми, я нервничаю! Это что-то невероятное, честное слово. До этой минуты думал, что нервничать меня может заставить только моя мать. Да и та не в самом лучшем смысле.

— Что ты тут в темноте сидишь? — Арчи резко распахивает дверь, и комната сразу наполняется светом. — Какой-то ты странный в последнее время. Филин, что происходит?

— Нормальный я, вечно выдумываешь, — стараюсь, чтобы друг как можно дольше ни о чем не догадывался. И сейчас я и о Птичке, и о разговоре с Викингом. Еще сам не знаю, как ко всему этому относиться, поэтому любопытный нос Арчи тут совсем некстати. — Все в порядке. Ты что-то хотел?

— Ничего я не хотел, — Арчи прикрывает дверь, включает свет и садится напротив. Сейчас он, на удивление, трезв, чего с ним не было довольно давно.

— Точно? — вижу, как что-то гложет лысого. Мы слишком долго и хорошо знакомы, понимаем все без слов.

— Не точно! — друг смотрит мне в глаза несколько бесконечных секунд, будто решаясь на что-то. — Что от тебя хотел Викинг?

— Ничего не хотел, — я не готов к его вопросам. Не хочу на них отвечать. Имею же право? Или нет?

Разговор с Викингом не выходит из головы. Я согласился ему помочь, только сам до сих пор не понял, каким образом буду выяснять информацию о наркоторговце. Вынюхивать, подозревать, подслушивать — не мой профиль, но я согласился, значит нужно выполнять. И где была моя голова, когда шел на это? Как в тумане был. Идиот.

— Не ври мне! — орет Арчи, резко вскакивая на ноги. Сейчас он похож на разозлившегося цепного пса. — Никогда. Не. Ври. Мне. Ты понял?

— Арч, не злись, успокойся, — пытаюсь утихомирить друга, абсолютно не понимая, почему он так завелся. — Пойди, выпей пива и не гонори.

— Значит, мой лучший друг имеет от меня секреты, а мне нужно просто успокоиться? Ты сам понимаешь, какую чушь несешь?

— Слушай, никаких секретов нет, что ты взъерипенился? И мы не сиамские близнецы, чтобы дышать одним воздухом.

— Конечно-конечно, заливай кому-нибудь другому! Я тебя знаю, как облупленного и вижу, что тебя гложет что-то. Расскажи мне, что он от тебя хотел, и мы вместе придумаем, как выпутаться. Ты же мучаешься, это видно невооруженным глазом, но только если другим на твои терзания начхать, мне не все равно.

Арчи понимает меня без лишней болтовни. Он единственный, кому я умею доверять.

— Кто-то в "Бразерсе" торгует наркотиками, — говорю, внимательно наблюдая за реакцией друга. До этой секунды боялся сам себе признаться, что Арчи тоже входит в круг подозреваемых. Да в этой ситуации и на себя не могу положиться: кто знает, чем я там занимаюсь, когда напиваюсь до чертиков? Может, продаю молодежи наркотики? В этой жизни я ничему не удивляюсь.

— И что? Ты тут при чем? Или ты ими торгуешь? — Арчи стоит, непонимающе глядя мне в глаза, а у меня на душе становится немного легче, потому что актер из него так себе. Обычно у лысого на лице все написано. Сейчас он абсолютно сбит с толку. Значит, можно расслабиться — наркотой в клубе торгует точно не Арч.

— Викинг попросил меня помочь вычислить гниду.

— А с каких пор ты у нас Шерлок Холмс?

— Викинг нам не посторонний, и ты сам прекрасно помнишь, что наркотики сделали с Яном.

Арчи ненадолго замолкает, как будто обдумывает мои слова, вспоминает.

— Мы все меченые потерями, отравленные памятью, — тяжело вдыхает лысый.

— Вот именно. Понимаешь теперь, что не мог я отказать Викингу.

— Понимаю, конечно. Но что делать будем?

— Не знаю, веришь? Совсем запутался. Мне и своих проблем хватает, но вечно кто-то меня еще и со своими находит, — не могу сказать, что меня расстроило внимание к своей персоне со стороны Викинга, но, честное слово, лучше бы он нашел для этой роли кого-то другого.

— Верю, конечно, — вздыхает Арчи и снова садится на стул. Он немного успокоился, что несказанно меня радует. — У тебя есть мысли, кто это может быть? Кто может оказаться этой сволочью?

— Ни единой.

— Вот и я что-то не могу сообразить, — Арчи берет в руки пресс-папье и внимательно его рассматривает. — Кого-то подозреваешь?

— Нет, никого, только если…

— Кто? Говори, не томи! — орет друг. Господи, иногда с ним так тяжело. Особенно, когда он вспыхивает, как факел, по малейшему поводу.

— Не кричи! Мне Ястреб не нравится: мутный он какой-то.

— Да ну тебя нахрен, — смеется Арчи, будто услышал самую смешную вещь на свете. — Не может Ястреб быть наркоторговцем. У него кишка для этого слишком тонкая.

— Ты можешь на него положиться? Ты хорошо его знаешь? Кто он вообще такой? — засыпаю друга вопросами, на которые, знаю, у него нет четкого ответа.

— Да нормальный он чувак, чего ты завелся? — непонимающе смотрит на меня друг, но я чувствую, что смог в нем посеять зерно сомнения.

— Потому что он мне не нравится, и я ему не доверяю, понимаешь?

— Да я-то понял, — чуть слышно отвечает лысый и надолго замолкает.

— Вот и хорошо.

— Слушай, а, если это действительно он? Викинг же его прибьет.

— И правильно сделает. Я первый вырву этой гниде яйца и высушу, чтобы другим неповадно было.

— В твоих способностях я точно не сомневаюсь, — хохочет Арчи и поднимается на ноги. — Поедем на авторынок?

— Нет, извини, друг, не могу.

— С каких это пор ты не можешь поехать со мной за запчастями? — удивляется Арчи.

— С недавних, — пытаюсь увильнуть от прямого ответа. Пока что я не хочу, чтобы Арчи лез, куда его не просят. Он трепло, и расскажи я ему сейчас о Птичке, то о ней через пять минут будут знать абсолютно все. Даже те, кому знать об этом совсем незачем.

— Не темни, Филин!

— Скоро все сам узнаешь, — ухмыляюсь и, сняв косуху с вешалки, выхожу из кабинета. — Ты же любишь сюрпризы.

— Ты совсем охренел?! — орет мне в спину Арчи. — Снова тайны? Чего ты такой сегодня странный?

— С тобой забыл посоветоваться, — смеюсь, глядя, как друг смешно морщится и осуждающе смотрит на меня. — Не волнуйся, скоро все узнаешь.

— Нихрена ты не угадал! Я ненавижу сюрпризы, — кричит лысый.

— А мне какое до этого дело?

— Придурок! Все равно вернешься, вот тогда я тебе уши и оторву.

— Ты не сможешь оторвать мне уши — жалко станет. Они у меня поистине божественные. Ты же меня разлюбишь, если без ушей останусь!

— Идиот! — уже хохочет друг и, наконец, оставляет попытки докопаться до истины. Когда вернешься? Сегодня?

— Через час вернусь, не парься, — отвечаю, захлопывая дверь мастерской. — Даже соскучиться не успеешь.

Выхожу за порог и вдыхаю довольно теплый, уже почти весенний воздух.

Меня ждет Птичка, а заставлять ее нервничать не входит в мои планы.

13. Последнее предупреждение

— Этот тот, о ком я думаю? — хитро прищурившись, спрашивает Серж, вытирая руки полотенцем.

— Откуда я знаю, о ком ты там думаешь? — чувствую, щеки покраснели, а сердце колотится в груди, будто сумасшедшее.

— Не нужно делать из меня идиота, — хмурится брат. — Это тот, с кем ты познакомилась недавно? Тот, что тебе понравился? Вон, стоишь красная, как свёкла.

Брат — опер — настоящая мука. Всё — то он знает и видит.

— Это тот, кого мне нужно фотографировать, — пытаюсь запудрить ему мозги, но Сержа так просто не проведешь. — А красная потому, что здесь сильно жарко. И вообще я устала, отстань.

— Заливать подружкам будешь, — улыбается, и на сердце становится чуть теплее. — Ладно, дуй в комнату, собирайся, а я пока следы твоих волнений приберу, — Серж многозначительно смотрит, указывая рукой на пол, залитый серой жижей.

— Ты знаешь, что ты чудесный брат? — радостно улыбаюсь, посылаю воздушный поцелуй и ковыляю на костылях в спальню. Громкий смех за спиной оглушает.

Подхожу к шкафу и несколько минут напряженно размышляю, что надеть. В конце концов, останавливаю выбор на довольно симпатичных утепленных брюках, которые легко тянутся и с их помощью можно будет замаскировать верхнюю часть гипса. Сверху надеваю темно — фиолетовый свитер, очень комфортный и довольно красивый. Долго сомневаюсь, наносить косметику или и так сгодится, и все-таки решаю оставить все, как есть — да, пусть я и не самая красивая девушка на свете, но и штукатуриться ради первого встречного не входит в сферу моих интересов.

— Красотка, — Серж стоит в дверном проеме, сложив руки на груди, закрывая своей огромной фигурой проход.

— Не выдумывай, — отвечаю, придирчиво осматривая себя в зеркало.

Из-за гипса мои ноги кажутся до ужаса странными — как будто, у меня слоновья болезнь, а не обычный вывих. И еще я совершенно не могу понять, как буду передвигаться. На мотоцикле? По городу — да, а дальше, в помещениях? На костылях прыгать? Но это неудобно, черт возьми.

— О чем задумалась? — Серж присаживается на кровать, и под его немаленьким весом та жалобно скрипит.

— Знаешь, представить не могу, как справлюсь с этим заданием, когда практически инвалид.

— Ну, во-первых, никакой ты не инвалид, — улыбается брат. — Во-вторых, что-нибудь придумаешь. Ты умная, сообразительная, целеустремленная — за это я, в том числе, тебя люблю. Поэтому не переживай — все будет хорошо.

Благодарно улыбаюсь, еще раз глядя в зеркало. Мне не очень нравится то, что я там вижу, но другой внешности природой не предусмотрено — приходится жить с тем, что есть.

Вдруг звонит телефон. От неожиданности чуть не подпрыгиваю и чувствую, как начинаю дрожать. Чертовщина какая — то, в самом деле. Я как маленькая себя веду, противно даже.

— О, снова этот загадочный Филипп, — ухмыляется брат, глядя на экран моего мобильного, лежащего рядом с ним на кровати. — Ты бы хоть фотку вставила, чтобы я смог на него одним глазком глянуть. Интересно же. А еще фотограф называется.

— Отвали, — почти рычу. Костыли стучат по полу, пока я дохожу до кровати и хватаю телефон.

— Птичка, привет, — его голос льется в меня, бурлит в самом сердце. Так, стоп! Что за романтическая чушь? — Готова?

Ничего я не готова! Мне страшно, тело вспотело в тёплых одеждах, и свитер противно прилип к спине. Но этот контракт — мой шанс на то, чтобы меня, наконец, заметили. Возможно, единственный и я его не упущу, как бы ни было страшно.

— Да, — ну и что, что соврала? Подумаешь.

— Я скоро приеду, — в трубке какие — то помехи, свист, шуршание.

— Ты за рулем, что ли? — выказываю предположение, которое почему-то пугает до зубовного скрежета.

— Да, еду, — отвечает, а я почти не слышу его сквозь свистящий в трубке ветер.

— Никогда не разговаривай за рулем, — проговариваю медленно, отчетливо, чтобы до него дошел смысл моих слов.

Вместо ответа Фил хохочет.

— Ты за меня волнуешься, что ли? — не пойму, с чего он так веселится.

— Делать больше нечего, — бурчу себе под нос и снова краснею, как брошенный в кипяток рак. Никогда я не краснела, с чего вдруг начала? — Делай, что хочешь, только приезжай живой и здоровый.

Он замолкает, как будто о чем — то задумался.

— Фил, ты меня слышишь? — может, связь оборвалась?

— Слышу, Птичка, отбой, — и вешает трубку.

Совсем ничего не понимаю. Что я такого сказала, что он так резко трубку бросил? Странный какой — то, честное слово.

— Приедет?

— Ты сегодня, как черт из табакерки выскакиваешь, пугаешь меня.

— Ну, извини, в твоей конуре даже телика нет, скукотища, — смеется Серж.

— Возьми ноут мой, полазь в инете, — предлагаю вариант, думая о странном поведении Фила.

— Хорошо, а то мой в ремонте.

Серж уходит на кухню, оставив меня наедине со своими мыслями. Все — таки иногда он может воздержаться от лишних вопросов. Присаживаюсь на кровать, пытаясь собраться с мыслями, но сердце в груди так стучит, а кровь шумит в ушах, что я совсем ничего не соображаю.

Не знаю, сколько так сижу, пытаясь успокоиться, но звонок в дверь вырывает из оцепенения. Слышу, как Серж идет к двери и поворачивает замки. Вот сейчас он увидит Фила, и даже сложно представить, как отреагирует.

— День добрый, — слышу, что гость насторожен. Наверное, не ожидал увидеть такого огромного мужика в моей квартире. — Я — Фил.

— Добрый день, Фил, — отвечает брат. — Вы к кому?

— Серж, прекращай комедию ломать! — выхожу из комнаты. Чувствую взгляд Филина на себе, но сама смотреть на него боюсь.

— Я предельно серьезен, — ухмыляется брат. — Ладно, я пошел, без меня вам будет интереснее, — и скрывается в кухне.

Стою, глядя себе под ноги, будто ищу что — то.

— Птичка, посмотри на меня.

Он совсем рядом, даже руку протягивать не нужно. Чувствую его дыхание, тепло, исходящее от него, запах, за которым уже успела соскучиться. Хочу вдохнуть аромат кожи, табака, бензина. Представляю, что он подумает, если я прижмусь к нему носом, уткнусь в ключицу и буду дышать, как испуганный кролик.

— Готова ехать? — тихо спрашивает, щекоча дыханием мою шею.

— Поможешь одеться?

— И обуться тоже, — ухмыляется Фил и достает из кармана пару теплых шерстяных носков. — Мне кажется, они тебе пригодятся сегодня.

Почти задыхаюсь от благодарности, а потом с ужасом вспоминаю, что мои зимние ботинки все еще полностью непригодны к носке. Придется, значит, на здоровую ногу обувать кроссовок.

— Не замерзнешь? — удивленно смотрит на явно не подходящую сезону обувь.

— Нет, — отвечаю, гордо вскинув голову. Пусть лучше думает, что я пришибленная и хожу зимой в кроссовках, чем узнает, что мне нечего обуть.

— Ну, как хочешь, — улыбается, помогая обуться.

Смотрю на больную конечность, на которой красуется подарок Фила. Носки, правда, чудесные — теплые, красивые. Удивляюсь, что он подумал обо мне, позаботился. Может быть, я ему небезразлична? Да, ну, ерунда. Просто он вежливый и обходительный.

Беру костыли и впервые за несколько дней собираюсь выйти за порог квартиры.

— Оставила бы ты их дома, — шепчет Фил мне на ухо.

— А как мне передвигаться?

— Какая же ты непонятливая, — вздыхает и подхватывает меня на руки. Снова, как тогда в больнице.

Сердце заходится от восторга: я так мечтала об этом, но не верила, что это когда-нибудь произойдет.

— Ты планируешь весь месяц меня на себе тягать? — смеюсь, зарываясь носом в его куртку. Она холодная, гладкая, но мне приятно.

— Ну, а почему бы и нет?

— Смотри, чтобы пупок не развязался, потому что помимо меня еще и сумку с фотоаппаратом и линзами таскать придется. Я же тебе не хухры-мухры, а фотограф.

— Пошли уже, фотограф, время не ждет.

Хорошо, что я живу не на самом последнем этаже — так Фил хоть не сильно устанет. Снова ругаю себя за то, что думаю о нем, переживаю. Кто он мне такой? Зачем накручивать себя? Пока он несет меня вниз по лестнице, крепче прижимаю к себе сумку с фотоаппаратом, как самую большую ценность в жизни. Да так, наверное, и есть.

Через минуту мы оказываемся на улице, и холодный ветер бьет в лицо. Мотоцикл Фил припарковал за углом и пока мы идем к нему вспоминаю, какой страх, практически животный, испытала, когда в прошлый раз ехала на этом железном монстре. Я обещала себе ничего не бояться, но, черт возьми, как же страшно.

— Куда мы поедем?

— В "Ржавую банку".

— Куда? Что это за место такое? — впервые слышу о заведении с таким названием.

— Птичка, знаешь, я вот, например, не помню, чтобы в контракте было написано, что мне будут насиловать мозг разного рода опасениями, страхами и глупыми вопросами, — на секунду кажется, что он рассержен, но нет. Он снова издевается.

— Может быть, ты меня в какой-то притон везти собираешься, а я даже никого предупредить не успею, что меня убивать собираются.

— Нужна ты кому-то, чтобы тебя убивать, — хохочет Фил. — Замолчи и поехали уже, а то меня заждались. Думаешь, все мои дела сводятся к тому, чтобы тебя на своем горбу таскать?

— Придурок, — шиплю и хочу спрыгнуть с этого чертового мотоцикла. Мне надоело, что он совершенно ничего мне не объясняет. Знала бы, что с ним будет так тяжело, что он такой скрытный, отказалась бы от этого контракта. И наплевать, что я больше никогда бы его не увидела; неважно, что это хороший способ заработать денег хотя бы на новые сапоги и совсем все равно на то, что моя карьера в этом случае накроется медным тазом. Это же невыносимо, честное слово. Я тоже не стремлюсь доверять первому встречному — поперечному, но мы, вроде как, сотрудники, пусть и всего на месяц. Он не может скрывать от меня абсолютно все — я так долго не выдержу.

Фил, заметив мои потуги спрыгнуть, сильнее прижимается сзади, практически лишая воздуха. Одной рукой крепко обнимает за плечи, слишком сильно, но сопротивляться сил совсем нет. Да и желания, если честно. Слышу, как прерывисто он дышит, как стучит его сердце. Второй рукой берет мой подбородок и медленно поворачивает мою голову так, что наши взгляды встречаются. Эти непроглядно черные глаза, если долго смотреть в них, не отрываясь, могут засосать безвозвратно в свои темные воды. Но я выдерживаю его взгляд, потому что мне надоело бояться. Я смелая, мне даже Серж сегодня об этом сказал. И если Фил совершенно не стремится быть со мной хоть немного откровеннее, я все равно сделаю свою работу на все сто процентов, потому что я, черт возьми, профессионал, а не пляжный фотограф с обезьянкой.

— Я хочу, чтобы ты, Птичка, раз и навсегда уяснила для себя несколько очень важных вещей, — его хрипловатый низкий голос заставляет мою кровь нестись по венам с бешеной скоростью. — Вот прямо сейчас, не сходя с этого места, ты должна будешь выслушать меня, а я два раза никогда ничего не повторяю. Ты меня выслушаешь и согласишься на мои условия. В противном случае, я сейчас же беру тебя подмышку и отношу обратно в твое крошечное, уютное гнездышко.

— Что ты хочешь, чтобы я поняла? — если он думает, что так легко от меня избавиться, то шиш с маслом ему на завтрак.

— Во-первых, ты должна перестать задавать слишком много вопросов. Вопросы меня бесят, выводят из себя. Тебе же не нужно, чтобы я стал невменяемым? Поверь, в гневе я не слишком приятен, — говоря, он большим пальцем рисует узоры на моей коже, от чего совсем забываю, как дышать.

— Я постараюсь.

— Во-вторых, ты должна мне полностью доверять. Думаешь, меня радует перспектива, что кто-то будет таскаться с фотоаппаратом за мной целый месяц? Но я потерплю, потому что этим кем-то будешь ты, Птичка, а ты мне нравишься.

Что он сказал? Нравлюсь? В каком это смысле?

— В третьих, ты должна будешь спокойно реагировать на всё, что увидишь. Потому что кто-то тебе может не понравиться, что-то испугать, но ты не должна забывать, что я не дам тебя в обиду. Твоя главная задача — быть рядом, никуда не отлучаться, нигде не шастать.

— Придумал тоже. Каким это образом у меня получится куда-то там отлучаться, если я на одной ноге прыгаю, а костыли ты взять мне не дал? — мысль о том, что я могу куда-то уйти, меня веселит.

— Ты не пообещала!

— Хорошо-хорошо, торжественно клянусь, что все эти дни буду твоей тенью, неотступно скачущей на одной ноге за своим повелителем. Доволен?

— Вот и умница, — улыбается Фил и убирает руки. Мне сразу становится грустно, как будто он бросил меня. — А теперь поехали в "Ржавую банку", а то Арчи там уже извелся весь, наверное.

Фил надевает мне на голову шлем, и мотоцикл срывается с места. Не знаю, куда мы едем: название "Ржавая банка" мне совершенно ни о чем не говорит. И раз я пообещала, что не стану задавать лишних вопросов, приходится терпеть и лихорадочно соображать. На душе тревожно, но, чувствуя тело Филина совсем рядом, постепенно расслабляюсь. Действительно, не будут же там надо мной издеваться?

Мы выезжаем практически за город и приближаемся к пустырю, на котором стоит большое кирпичное здание. Это какой-то гараж, мастерская даже. Вывеска над входом оповещает, что это странное место и есть "Ржавая банка". Значит, это не притон какой-то, не свалка и не бордель. Уже легче. Расслабляюсь еще больше, когда вижу, как несколько абсолютно нормальных с виду парней в рабочих комбинезонах возятся с мотоциклом. Значит, это просто мастерская по ремонту мотоциклов. В принципе, ничего страшного.

В голове мигом рождается сотня новых вопросов. Фил механик? Или слесарь? А, может быть, администратор. Хотя, вполне вероятно, что он просто приехал тут кого-то навестить — он же упоминал какого-то Арчи. Когда мы останавливаемся на парковке, я открываю рот, чтобы спросить у Фила, зачем мы сюда приехали, но вспоминаю обо всех его предупреждениях и одергиваю себя. Мне не хочется, чтобы он меня отправлял обратно. Вместо этого достаю из сумки, перекинутой через плечо, свой любимый фотоаппарат и делаю несколько снимков. "Ржавая банка" место необычное — белые каменные стены; искусственно состаренная вывеска с названием, как будто, немного заржавевшая; покрышки, валяющиеся то тут, то там; разные запчасти. И, конечно же, мотоциклы.

— Прошу любить и жаловать, — ухмыляется Фил, глядя, как я фотографирую, — "Ржавая банка". Место, где все начинается.

14. В логове зверя

— Нет, место, конечно, интересное, — говорю, делая несколько фотографий Фила. — И название такое… романтичное.

Он смеется, глядя в глаза, будто саму душу рассмотреть пытается, но мне нравится этот взгляд. Не пойму, что отражается в черных глазах, но пока он такой счастливый, спешу сделать еще несколько фото.

— Одного не пойму, — ухмыляется Филин, подходя вплотную и снова чувствую, что могу задохнуться от его запаха, от его внимания. — За каким чертом ты решила сделать из меня инвалида? Я же ослепну.

— Не бойся, — улыбаюсь, снова глядя в его глаза. — Я буду очень аккуратной. Но ты был так хорош, так светился изнутри, что я просто не могла удержаться, чтобы не сфотографировать. Мне нужно увидеть твою душу и постараться передать ее, поэтому привыкай к тому, что я буду много фотографировать.

— Ну, это твоя работа, — ухмыляется Фил, проводя по моим волосам рукой. — Я знал, на что шел. Только обещай, что на твоих фотках я буду настоящим сексуальным мачо. Настолько обворожительным и сексуально привлекательным, что после выхода журнала все девушки города и окрестных деревень буквально сойдут по мне с ума.

— Совсем обалдел, — смеюсь. Он очень забавный, когда хочет этого. — Мы так и будем тут сидеть?

— А тебе не терпится внутрь попасть? — улыбается Фил, но чувствую, как он напряжен. — Не боишься запачкаться?

— Ну, ты же просил не бояться, а я послушная.

Он ухмыляется и берёт меня на руки.

— Только еще одно, — говорит Фил, медленно неся меня к входу. — Никто здесь о тебе не знает, поэтому готовься.

К чему это мне готовиться нужно?

Тем временем, Фил проносит меня мимо ребят в комбинезонах, кивает им, перекидывается какими-то фразами, смысл которых мне не слишком ясен, а я все думаю его словах. К чему он попросил меня приготовиться? Что в этом месте может быть такого, что просто так и не пережить?

Когда мы переступаем порог мастерской, в нос ударяет запах мазута, бензина, разогретой кожи и металла. Оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, куда это меня занесло.

— Наконец, ты вернулся, — слышу веселый мужской голос откуда-то из глубины помещения.

— Ну, я же обещал, — говорит Фил и усаживает меня на кожаный диван в углу помещения.

Отсюда открывается замечательный вид на всю мастерскую, но я не спешу доставать фотоаппарат и делать фото, потому что вижу невысокого парня, в упор смотрящего на меня. Он абсолютно лысый, в обтягивающей тело чёрной футболке, темно-синих джинсах с низкой талией и массивных ботинках. Тело у него, надо отметить, весьма впечатляющее: мышцы буграми, тату везде, где только можно. Пытаюсь рассмотреть рисунки лучше, но на первый взгляд ничего не могу разобрать — так их много. Значит, еще один любитель нательной живописи.

— Девушка, здравствуйте, — говорит парень довольно приятным голосом. В его зеленых глазах светится любопытство. Он с интересом смотрит на мой фотоаппарат и ухмыляется. Они тут все, что ли любители такого рода улыбок? Загадочные особи мужского пола, ничего не скажешь.

Под его взглядом совсем неуютно, как будто он норовит залезть мне под кожу, препарировать душу. Может, он в чем-то меня подозревает? Только вот, в чем? И вообще, кто это такой?!

— Агния, — выдаю я, как будто он спрашивал мое имя. Нужно же было поздороваться, вот я чокнутая. — Здравствуйте.

Слышу смех Фила, словно я сказала хоть что-то смешное. Перевожу на него сердитый взгляд, потому что я готова Филина в порошок стереть за то, что притащил сюда, никого о моем визите не предупредив.

— Птичка, не нервничай, — отсмеявшись, говорит Фил и присаживается рядом на диван.

Чувствуя тепло его тела, постепенно успокаиваюсь. Мне не нравится, как влияет на меня этот парень. Украдкой смотрю на его профиль: ровный нос, волевой подбородок, бритые виски и тату на шее. Подождите, пожалуйста, это что… Птица? У него на шее тату с изображением птицы? Несколько раз закрываю и открываю глаза, как будто хочу прогнать видение. Нет, мне не показалось — чуть выше ключицы набита птица, летящая низко над морскими волнами. Мысленно бью себя по рукам, чтобы не потрогать тату руками. Представляю, как будет смотреть на меня этот лысый, если начну лапать Фила за шею.

— Филин, дружище, что за странную девушку ты к нам привел? — спрашивает наблюдатель, засунув руки в карманы.

— Я обычная и совсем не странная, — огрызаюсь, с вызовом глядя на странного парня. — А вот вы, если не перестанете на меня пялиться, то получите гипсом по коленной чашечке. Я сегодня немного нервная и за свои рефлексы не отвечаю.

На секунду лицо лысого морщится, как будто он собирается чихнуть, а потом запрокидывает голову и начинает смеяться. Нет, не просто смеяться, а хохотать: сгибаясь пополам, уперев руки в колени и вытирая слезы.

— Понял, Арчи? Не все девушки юбки перед тобой снимают, есть еще те, кто и приложить об стол лысой макушкой не прочь, — смеется Филипп.

Арчи? Интересно, что это за имя такое. Или это кличка? Язык прямо зудит задать Филу вопрос о странном имени его приятеля, но вовремя спохватываюсь, вспоминая предупреждения.

— Да уж, что-то я слишком расслабился в последнее время, потерял хватку, — закончив ржать, словно полковой жеребец, говорит Арчи. — Оказывается, есть еще такие девушки, которые чхать на меня хотели. Это, знаете ли, бодрит.

Но, глядя в его глаза, что-то не замечаю такой уж бодрости. Мне кажется, там притаилась опасность. И боль. Очень много боли. Есть в этих зеленых глазах, в обрамлении светлых ресниц, что-то такое, чего стоит опасаться. Нет, думаю, только глупец захочет перейти ему дорогу. Поддавшись инстинкту, делаю несколько фото этого странного парня. Понимаю, что не он моя модель, но сдержаться не получается — настолько он харизматичен и, чего греха таить, притягателен. Надеюсь, мне удалось поймать в кадр его внутреннее состояние, потому что, судя по всему, он очень дорог Филу. А все, что дорого Филину должно оказаться на фото.

— Папарацци, что ли? — удивляется Арчи. — Мы же не танцоры, и не певцы, чтоб за нами с камерами бегать. Фил, признавайся, в "Фабрику звезд", что ли подался?

— Не угадал, в шоу "Холостяк", — ухмыляется Фил, выстукивая каблуком какой-то мотив. — А ты сиди и сопли жуй, Дон Жуан недобитый. Так и будешь гайки крутить, пока меня самые красивые девушки страны обхаживать будут. Хотя, если не будешь выпендриваться, познакомлю, может быть, с кем-нибудь, пристрою тебя, горемыку.

— Ну тебя к чертям, — смеётся Арчи, подходя ко мне и тоже присаживаясь рядом.

Сижу, зажатая между двух парней и не знаю, что сказать. Принимаюсь вертеть в руках камеру, чтобы хоть чем-то занять руки. Потом делаю несколько снимков мастерской. Это очень колоритное место: помещение, внутри кажущееся намного больше, чем снаружи. Кругом валяются запчасти и хромированные детали; требующие ремонта мотоциклы и уже отремонтированные; на полках, что прибиты к стенам, стоят какие-то ящики, наверное, с разными болтами, гайками и разводными ключами. Я плохо разбираюсь во всех этих деталях, но даже я понимаю, что их тут нереально много. Наверное, дела у ребят идут хорошо, раз столько мотоциклов пригнали сюда для ремонта и модернизации. В помещение постоянно входят и выходят какие-то люди: клиенты и парни в рабочих комбинезонах.

— Значит, Птичка, — бурчит себе под нос Арчи.

— Ага, — отвечает Фил. — Чем не прозвище?

— Нормальное, — соглашается Арчи.

Они общаются друг с другом, как будто, я пустое место. Мне это не нравится, но молчу, потому что хочу понять этих ребят. А чтобы понять, нужно больше слушать и меньше говорить.

— А что у Птички с ногой? Что за очаровательный симбиоз теплого носка и кроссовка? — спрашивает Арчи, повернув ко мне голову. Его зеленые глаза наполнены любопытством. — Где вторую туфельку потеряла?

— Ногу повредила, а под носком у меня гипс, — отвечаю, глядя ему прямо в глаза. — Упала.

— Ну, это бывает, — кивает лысый. — А сюда как Птичка залетела? — не унимается, сверля взглядом.

— Дверью ошиблась, думала, тут туалет, а оказался гараж какой-то зачуханный, — так и хочется крикнуть этому утырку "отвали" и ускакать отсюда к чертовой матери. — Вот сижу, отдыхаю. Отдохну и уйду.

— Слыш, Фил, чего она такая нервная? — смеется Арчи, наклонившись вперёд и глядя на Фила. — Тебе пустырника накапать, инвалидка?

— Ну, это уже ни в какие ворота не лезет, — бурчу себе под нос, возмущенно сопя, и складываю руки на груди. Надеюсь, со стороны выгляжу грозно. Меня достал этот лысый придурок.

— Птичка, не обращай на моего брата внимания, он в детстве в сугроб упал и пролежал там сутки. Вот и чудит, за языком не следит, — говорит Фил, протягивает руку и дотрагивается до моей щеки. От этого прикосновения меня чуть не контузило, до такой степени приятно. Никогда бы не подумала, что прикосновения какого-то парня могут так влиять на меня. Чудеса, не иначе.

— А ты, Арчи, заткнись, понял? — Фил смотрит на своего брата и взгляд его черных глаз не обещает ничего хорошего. Внутри разливается тепло, когда я понимаю, что слова Арчи в мой адрес так подействовали на Филина, но я не хочу стать причиной чьей-то ссоры.

— А вы братья, да? — задаю вопрос, чтобы разрядить обстановку. И пусть Фил запретил мне спрашивать… Да пусть катится ко всем чертям со своими запретами.

— Конечно, — ухмыляется Арчи, прекращая их безмолвный диалог. — Не похожи?

— Вообще ни капельки, — облегчённо вздыхаю, понимая, что угроза миновала.

— Мы не по крови братья, — говорит Фил, откидываясь на спинку дивана и прикрывая глаза. Жаль, здесь нет пледа, я бы укрыла его, поспал бы. Не знаю, чем он измотан, но усталость так и сочится из него.

— Утомился? — заботливо спрашивает Арчи. — Отдыхай, запчасти я купил, с кем нужно переговорил, так что ни о чем не волнуйся, брат.

— Спасибо тебе, — сонно произносит Филин. Сейчас его тьма, что плещется обычно из черных глаз, запечатана надежно за закрытыми веками. Мне хочется знать, что таится в глубине его души, но не хочу спрашивать, потому что все равно не ответит. Даже сейчас, когда практически уснул, а дыхание стало спокойным и размеренным, вижу, что напряжен. Что-то гложет его изнутри, какая-то тоска, но о причинах я не знаю и нужно ли знать? Не уверена.

Фил спит. Отодвигаюсь от него, чтобы сделать несколько фотографий. Мне кажется, что только во сне человек бывает настоящим. Не знаю, захочет ли он, чтобы эти фото были в журнале, — может, он суеверный, — но сделать их просто обязана. Тем более, когда он так красив. Да о чем я думаю, в самом деле? Что мне до его красоты? Главное, сделать хорошо свою работу, а остальное совсем неважно. Да и не нужно.

— Вот скажи мне, милая Птичка, зачем ты все время фотографируешь? — слышу голос Арчи, о котором, любуясь спящим Филом, напрочь забыла. — Хобби такое у тебя? Блогерша, что ли?

— Сам ты блогерша, — отвечаю, рассерженная тем, что этот придурок отвлек меня. — Я — фотограф.

— Местной газеты? «Рабочий и колхозница»? «Красный октябрь»? «Вестник металлурга»? — не унимается этот гороховый шут.

— Почему ты такой приставучий? — Арчи удивленно вскидывает брови.

— То есть ты сидишь на нашем с Филом диване, в нашей мастерской, фоткаешь тут все подряд, не спросившись, и я еще не должен приставать? Сумасшедшая какая-то. Сама себя слышишь? — вижу, что он возмущен, может быть, даже рассержен, но не собираюсь перед ним отчитываться. Предупредить обо всем должен был Филипп, а никак не я. И, если он по какой-то причине от Арчи скрыл мое скорое появление в этих стенах, то не мне исправлять ситуацию и успокаивать взбесившегося малознакомого субъекта.

— Вот что ты от меня хочешь? — спрашиваю, в упор глядя на Арчи. Не собираюсь кого-то бояться, переживать, рефлексировать. Я ничего не украла, никого не убила. Нахожусь здесь по работе, вот и все.

— Один вопрос: зачем ты все время фотографируешь? Отвечаешь честно, и я отстану, — Арчи сидит рядом, скрестив мощные, покрытые татуировками, руки на широкой груди и смотрит, не мигая.

— Потому что я, черт возьми, фотограф! — шиплю, чтобы не разбудить Фила, но чувствую, что, если этот допрос продлится еще хоть одну минуту, начну громко орать и действительно садану этому индюку ощипанному гипсом промеж глаз. — У нас с Филиппом контракт, по условиям которого я буду месяц его фотографировать. Потом отстану и исчезну навсегда. Уяснил? Тебе совсем не обязательно со мной общаться, я никому не навязываюсь, но работу привыкла выполнять хорошо и из-за твоей дури и личной неприязни не собираюсь платить неустойку за сорванный контракт. Ясно?

— Можно было сразу сказать, — озадаченно произносит Арчи, как-то странно глядя на Фила. — И что, он так просто согласился быть моделью?

Вижу, что подступающий смех душит его — наверное, ничего забавнее в своей жизни не слышал, как то, что рассказываю ему сейчас, но лично я в этом ничего такого уж веселого не вижу. Обычная работа, обычный контракт. Другое дело, сколько выгоды и бонусов он сулит… но это уже совершенно другой разговор.

— Ты обещал один вопрос, — вскрикиваю, забыв на мгновение о спящем рядом Филе.

— Чего вы цапаетесь? — бурчит тот, приоткрывая один глаз. — Арчи, я тебе потом все объясню. Птичка, не хлопай крыльями, мой друг — приставучая задница, способная и мертвого достать, поэтому расслабься и не обращай на него внимание. Сейчас я вздремну немного, а с наступлением заката поедем кататься.

— Спи, Фил, — тихо говорю, наблюдая, как он снова засыпает.

Не пойму, что испытываю в этот момент. Нежность? Тоску? Что-то гложет меня изнутри, но я никак не могу понять, что это за чувство такое.

Предчувствие беды?

15. Легкодоступное удовольствие

Они не дают поспать: ругаются, шипят друг на друга, плюются ядом. Лежу с закрытыми глазами и еле сдерживаю улыбку, слушая, как Птичка дает отпор Арчи. Агния его совсем не знает, а если бы знала, то поняла, что ему она уже нравится. Друг мой — засранец, не умеющий держать себя в руках, но он терпеть не может тех, кто кривит душой. Если хочешь кому-то заехать по яйцам, так и скажи, а лучше сделай — нечего миндальничать. Это философия моего друга, согласно ей и живет, сам не имея камня за пазухой и не позволяя другим запасаться булыжниками.

В Птичке заложен большой потенциал — уж я-то вижу, но она совсем себя не знает. Обманывается, создаёт себе рамки, боится раскрепоститься. Каждый раз, глядя на нее, я вижу красивую, умную девушку, которая боится себя, меня, весь мир. Она-то и с Арчи сцепилась, потому что испугалась — сработал защитный рефлекс, и чуть не расцарапала его симпатичную физиономию. Не могу понять, откуда в ней эта пугливость? Ее однажды обидели? От мысли, что этой хрупкой девушке мог кто-то причинить зло, кровь вскипает. И это у меня-то?

И тут понимаю, что хотел бы узнать ее лучше: чем живет, что любит, от чего в восторге. Она не меньше моего нуждается, чтобы ее душу явили миру.

Я давно не писал ничьих портретов. Последним, чей образ перенес на холст была Наташа, и этот портрет нынче красуется на лопатке Арчи, выбравшего его в качестве эскиза для тату. И не пишу не потому, что разучился, а потому, что уже очень давно мне не встречался тот, чье лицо и чей внутренний мир хотел запечатлеть. Да и вообще толком не могу вспомнить, когда в последний раз хотел писать. Разве что те две птицы: одна на снегу, вторая на гипсе… Агния растревожила меня, разворошила мое нутро, и это пугает меня до чертиков. Но с другой стороны в этом же нет ничего страшного? Правда?

Она наверняка заметила мое тату на шее — птица, парящая над волнами. Рано или поздно это все равно должно было случиться, потому что не забивать же узор сверху другим рисунком только лишь для того, чтобы какая-то девушка себе не придумала лишнего? Но в глубине души знаю, что Агния встретилась в моей жизни не случайно. Я — фаталист и знаю, что все случайности не случайны. Зачем-то мы встретились, значит кому-то это нужно.

Наверное, мне. Чтобы снова начать писать, творить, жить. Давно уже забил на себя, как на художника, рисуя только эскизы для татуировок и занимаясь аэрографией. Масло, акварель, карандаши, уголь… Просто однажды оставил все в прошлом. Холсты сложены на чердаке, подрамники там же, краски давно высохли, но именно сейчас, лежа на диване с закрытыми глазами, мне хочется встать, вернуться домой и, не обращая ни на что внимания, писать. Самозабвенно, до полного изнеможения, без сна и отдыха. А еще посадить эту девушку напротив, чтобы мягкий свет, будто изнутри, подсвечивал ее образ, и написать первый портрет за последние несколько лет.

Слышу какое-то шуршание, звон, чьи-то голоса и понимаю, что все-таки ненадолго, но вырубился. Что снилось? Не помню.

— О, а кто это у нас тут? — слышу голос Брэйна, хриплый, словно у него вечная ангина. Чувствую, как Птичка вжимается в мое плечо спиной, будто отползает от какой-то опасности.

— Я? — слышу испуганный голос совсем рядом. — Агния.

— Птичка, не бойся, — говорю, не открывая глаз. — Ты же обещала.

— Надо было предупредить, чего именно мне не бояться, тогда бы я смогла хоть немного подготовиться, — шепчет она мне в ухо, и ее дыхание обжигает кожу. — У тебя все друзья такие оригиналы? Обычные люди есть?

— А кого ты ожидала увидеть? — усмехаюсь при мысли, какой эффект произвел на нее Брэйн. — Выпускников Венской консерватории?

— И правда, — снова шепчет, больно стукнув меня кулачком в плечо, — если ты такой дурачок, то и друзья у тебя будут соответствующие. Зачем ему татуировка на голове?

— Чтобы быть самым красивым мальчиком нашего двора, — смеюсь, открывая глаза и улыбаясь вошедшему с ящиком пива в руках Брэйну. Арчи куда-то подевался, наверное, пошел раздавать распоряжения сотрудникам.

— Я их всех домой отпустил, только Олега оставил — неплохой пацан, — Арчи легок на помине. У лысого в руках две сумки, в которых что-то дребезжит и стучит. Следом входит тот самый Олег с каким-то пакетом в обнимку.

— Вы только бухло привезли? — мне немного неловко от того, что Птичка может о нас подумать, но мы такие, какие есть со своими тараканами, заскоками и тяге к спиртосодержащим напиткам.

— Филин, за кого ты нас принимаешь? — спрашивает Брэйн, морщась. — Тем более, нас предупредили, что тут есть дама, не слишком хорошо знакомая со всей той ерундой, что творится иногда.

Татуировщик громко хохочет и подходит к нам, нависая, будто скала. На первый взгляд Брэйн производит устрашающее впечатление: ростом под два метра, косая сажень в плечах и покрытое плотным слоем татуировок тело. Но познакомившись с ним ближе, понимаешь, что за всей этой мишурой скрывается очень добрый и даже милосердный человек. Мы познакомились с ним, будучи детьми, в школе искусств, где посещали класс графики и живописи. Преподаватели всегда выделяли нас среди других учеников. Да мы и правда, были самые способные. Нам пророчили большое будущее, выставки в лучших галереях мира, но в итоге Брэйн бьет тату, а я разрисовываю мотоциклы. Но мы довольны, правда.

— И кто вас предупредил? — спрашивает Птичка, смешно сморщив нос.

— Я, — с вызовом говорит Арчи. — Думала, не понимаю, что ты у нас неженка, в обморок еще хлопнешься, пьяного мужика увидев. Поэтому мы будем не только пить, но и закусывать.

— Да за кого меня здесь принимают вообще? — вскрикивает фотограф.

Поворачиваюсь и смотрю на нее. Она так прекрасна сейчас: волосы собраны в низкий хвост, карие глаза мечут молнии, пухлые губы сжаты в тонкую линию. Она, определенно, зла на Арчи. Он недооценил ее, ежу понятно. Но лысый еще тот провокатор — сейчас в его глазах плещется смех, его забавляет то, как ведет себя Птичка. Он любит таких барышень — наверное, устал, что, обычно, ему сдаются без боя, радостно скидывая трусы, не доходя до кровати. Но пусть только попробует протянуть свои руки в ее сторону — вырву нахрен с корнем и не посмотрю, что мы сто лет дружим.

— Филин, уйми свою подружку, — хохочет Арчи и скрывается за дверью.

— Куда это он? — удивляется Брэйн, глядя в спину удаляющемуся Арчи, но потом снова поворачивается к Птичке. — Итак, я Брэйн. Друг этого придурка, — хитро щурится и указывает на меня.

— Очень приятно, — произносит Птичка и, выхватив фотоаппарат, молниеносно делает несколько снимков.

— Это еще что за фигня тут творится? — спрашивает меня Брэйн. — Почему она сфотографировала меня?

У него написано такое изумление на лице, что я не могу устоять, и начинаю хохотать.

— Дурдом какой-то, — бурчит друг себе под нос и отходит, чтобы взять себе бутылку пива.

— Может быть, нужно им все объяснить? — шипит Птичка, словно потревоженная змея.

Но я молчу, потому что в этот момент она так красива, что мне почти больно. Ничего не говорю, просто любуюсь, изо всех сил борясь с желанием поцеловать прямо сейчас. И пофиг на всех вокруг. Но не в эту минуту, ни потом я не стану к ней прикасаться, потому что мы две разные планеты, которым не нужно соприкасаться, как бы не тянуло. От этого может случиться большой и никому не нужный взрыв. Разрушающий, сжигающий, уничтожающий.

— Что ты так смотришь на меня? — спрашивает и краснеет. Черт возьми, она покраснела! Я думал, нынче девушки уже разучились так сильно смущаться. — Я лицо испачкала?

Вижу, как ей не по себе под моим взглядом. Даже не хочу представлять, что она сейчас видит в моих глазах, но оторвать взгляд не могу — это выше моих сил. Нет, так не годится. Нужно встряхнуться, разогнать кровь, потому что такими темпами я уже сегодня вечером попытаюсь влезть к ней в трусы, а это ни мне, ни ей не нужно. Мне всегда было, есть и будет, с кем завести интрижку на одну ночь, а Птичка не имеет ничего общего с теми девушками, которые оказываются в моей постели.

Стоит только об этом подумать, как дверь "Банки" открывается, и в помещение входят три девушки. Все они довольно легко одеты для этого времени года. Уже знакомая всем Матильда тоже здесь. Она стоит, оперевшись одной рукой о дверной косяк, и смотрит по сторонам. В ее огромных глазах, излишне подведенных черным карандашом, читается откровенный вызов и ничем не прикрытое сексуальное желание. На ней короткая кожаная куртка до пояса, слишком откровенное платье, облегающее ее стройную фигуру до последнего предела и туфли на высоких каблуках. Ее щеки порозовели от быстрой езды, волосы растрепались, но даже в таком виде она чертовски прекрасна: высокая, стройная блондинка с грудью какого-то феноменального размера. Мечта самца.

— Матильда, пользуешься тем, что в воздухе запахло весной? — смеется Брэйн, идя ей на встречу, раскинув в стороны руки. — Летом вообще голая ходить будешь?

— Захочешь, дорогой, буду голая хоть сейчас ходить, — томно улыбается девушка и подмигивает.

— Такую красоту грех скрывать, — ухмыляется вошедший Роджер. — Проходите, барышни, не толпимся в проходе.

Девушки буквально вплывают в комнату, купаясь в лучах мужского внимания, заигрывая, флиртуя. Матильда старается надолго Арчи из внимания не выпускать, в то время как две другие, наскоро окинув взглядом мастерскую, выбирают себе жертв на эту ночь. И, кто бы мог подумать, высокой русоволосой девушке с густо накрашенными ресницами и васильковыми глазами приглянулся именно я. Она идет ко мне, не обращая внимания на сидящую почти вплотную ко мне Птичку. Эта девушка так уверена в себе, настолько самовлюбленная, что не замечает ничего вокруг, кроме объекта своих желаний. И надо было такому случиться, что целью ее сексуальных помыслов на этот вечер, был выбран я. Какая, твою мать, честь!

Русоволосая одета, будто сошла со страниц мужского журнала: кожаный плащ, короткое платье, на ногах казаки из воловьей кожи. Она идет в мою сторону медленно, будто демонстрирует, что за красота буквально через несколько минут окажется в моих руках. И через несколько часов подо мной, а потом и на мне. Я знаю таких девушек. Наверное, я только таких в своей жизни и знал, но с ними на удивление легко. Если вы друг друга устроите, то она ляжет с тобой, когда пожелаешь. Можно даже не знакомиться, а на утро не обмениваться номерами телефонов. Удобно, просто и без лишней головной боли. Иногда, конечно, стоит расслабиться, и такая красавица вопьется в твою жизнь, что тот вампир и будет требовать с каждой минутой все больше внимания, пока кому-то из вас двоих не надоест. Как правило, я устаю от таких отношений первым.

— Привет, — девушка садится рядом и проникновенно смотрит в глаза. Взгляд васильковых глаз томный, с поволокой. Сексуальный, манящий, обещающий тридцать три удовольствия стоит только руку протянуть. — Ты Филин?

— Скорее всего, — отвечаю, стараясь всем своим видом продемонстрировать скуку и незаинтересованность в дальнейшем общении, но девушке наплевать на мои демонстрации.

3 Я о тебе наслышана, — мурлычет она, ближе пододвигаясь. Чувствую жар ее тела, желание, исходящее мощными волнами. Черт его знает, что такое. Ну, почему именно сегодня? Почему именно тогда, когда Птичка сидит с другой стороны? Закон подлости, будь он не ладен.

— Не хочу тебя расстраивать, но большая часть из того, что обо мне говорят — ложь и клевета.

— Неужели? — девушка вскидывает бровь и нарочито медленно и, как ей кажется, сексуально облизывает нижнюю губу розовым язычком. — Люблю, знаешь ли, сама проверять правдивость слухов.

— Но не в этот раз, — холодно отвечаю и отворачиваюсь.

— То, что ты грубиян мне не рассказывали, — тихо говорит девушка, а я кожей чувствую ее разочарование во мне. Быстро же красотка переменила обо мне свое мнение, а я только рад этому, быстрее отстанет.

— Я же сказал, что тебя обманывали на мой счет, — не поворачиваясь, говорю, показывая, что разговор окончен. Надеюсь, в ее красивой голове есть хоть немного мозга, и она слиняет отсюда по-хорошему.

— Ну, тогда прощай, — язвительно говорит, поднимается с дивана и, по всей видимости, идет искать новую жертву.

Смотрю на Птичку, пытаясь понять, задела ее вся эта ситуация или ей наплевать, но не разобрать. Она сидит и фотографирует все подряд. То ли действительно решила запечатлеть каждую секунду начинающейся пьянки, то ли таким образом демонстрирует, что не хочет со мной разговаривать.

Вздыхаю, потому что, наверное, впервые за всю мою жизнь не знаю, как себя вести с девушкой.

— Я хочу домой, — вдруг говорит она, не поворачиваясь. — Отвези меня, пожалуйста.

— Уверена, что не хочешь остаться? — не знаю, хочу ли я, чтобы она была здесь. На самом деле, ей здесь не место, она слишком для этого прекрасна.

16. Разговоры при луне

— Что-то девушка грустная такая, — спрашивает Роджер, присаживаясь рядом. Я благодарен ему за неожиданное вторжение потому, что это сможет ещё хоть ненадолго удержать Птичку в моём мире. — Наверное, оттого, что мы незнакомы еще. Роджер, — говорит рыжий и протягивает к ней свою широкую, как лопата, ладонь.

— Агния, — с улыбкой представляется Птичка и отвечает на рукопожатие. Ее рука такая крошечная по сравнению с ладонью одноглазого, что он с легкостью мог бы переломать ей все кости. Но на Птичкино счастье рыжий девушек не обижает.

— Какое чудесное имя, — искренне говорит Роджер. Он вообще патологически честный. Рыжий из тех, кому веришь безоговорочно и доверяешь с первого взгляда. — Как такую принцессу занесло в царство бензина, гаек и Бахуса? Нет, не говорите! Дайте угадаю. Филин вас украл и теперь под пытками заставляет любоваться нашими рожами? Если так, — наклоняется к ее уху и продолжает заговорщицким шепотом: — то подайте знак, мигните, и я быстро надеру ему зад! У меня с похитителями милых дам разговор короткий: яйца всмятку и все дела.

Вот только Роджер одним своим появлением может разрядить любую, даже самую напряженную, обстановку. Наверное, ему нужно было идти в парламентеры — большую бы карьеру сделал.

— Никто меня не похищал, — смеётся Птичка, а я чувствую, как она немного расслабляется.

— Неужели добровольно пришли сюда? — удивляется Роджер и начинает смеяться. — Слышал, вы тут фотографируете всех подряд, но не заметил, чтобы мою скромную персону запечатлели. Это дискриминация по одноглазому принципу?

Птичка улыбается и делает несколько снимков. Роджер доволен, как слон — он обожает быть в центре внимания.

— А почему вы ничего не пьёте? — спохватывается рыжий и встает, чтобы принести нам с Птичкой выпить. — Не порядок оставаться трезвыми в такой чудесный вечер.

Смотрю на ребят, которые расселись на старых покрышках вокруг импровизированного стола в противоположном углу. Удивительное дело, мне впервые за долгое время не хочется напиться в хлам, чтобы хоть на время отключить противный внутренний голос. То ли Птичка так на меня влияет, то ли просто не хочется.

— И часто вы так собираетесь? — спрашивает девушка.

— Хочешь спросить: часто ли мы напиваемся?

— И это тоже, — отвечает и краснеет. Но я не против этого вопроса. Что бы я ни говорил, о чем бы не предупреждал, мне нравится, что она интересуется мной.

— Можно было бы и реже.

И, черт возьми, это чистая правда. Я, как никто другой знающий, что такое алкоголизм и как он уродует души и тела людей, коверкает сознание и уничтожает человечность, сам пью часто и много. И надо бы остановиться, пока не поздно, но знать бы еще как.

— Не пей сегодня, — просит Птичка и робко дотрагивается до моей руки. — Тебе еще за руль сегодня садиться.

Странное дело: попроси меня об этом кто — то другой, — да тот же Арчи, — я бы рассмеялся этому человеку в лицо и еще быстрее напился. Но Птичка… Она так трогательно смотрит в глаза, так трепетно касается меня, что не могу игнорировать. Мне давно уже почти на всех наплевать, но сейчас хочется верить, что кому — то еще могу быть нужен.

— Не желаешь остаться? Скоро самое веселье начнется, — уговариваю, хотя на самом деле хочу схватить ее в охапку и унести отсюда куда подальше.

— Только если ненадолго, — тихо говорит Птичка и отводит в сторону глаза. Не могу понять, чего она смущается.

— А вот и пиво!

Роджер протягивает нам две запотевшие бутылки, радостно улыбаясь, и снова возвращается к ребятам. Такое чувство, что они намеренно не мешают, будто даже не смотрят в нашу сторону, хотя уверен, что любопытство плещется в каждом из друзей. Смотрю на то, как они спорят, пьют, веселятся и понимаю, что мне нравится быть тут с Птичкой и ни о чем не думать. Я так давно не отдыхал. Все время куда-то спешу, куда-то еду, с кем-то общаюсь. Жизнь похожа на бесконечный ярмарочный хоровод, но я сам так ее выстроил, чтобы оставалось как можно меньше времени о чем-то размышлять и задумываться. Наверное, потому и писать картины перестал, чтобы не оставаться наедине со своим внутренним миром, не копаться в душе, не обнажать ее. Однажды закрывшись от всех, очень сложно открываться вновь.

— Поможешь? — неуверенно протягивает мне бутылку, как будто сомневается в своем решении выпить пива. Мне не очень бы хотелось, чтобы она пила, потому что, если и раздражает меня что-то в этой жизни слишком сильно, то пьющие женщины. По многим причинам. — А то я не умею.

— Да девушке и не нужно этого уметь, — ухмыляюсь, но бутылку открываю. Мы люди посторонние, не имею права запрещать, если ей хочется выпить.

— А ты не пей, понял? — серьезно смотрит мне в глаза и отпивает янтарную жидкость. — Я своего мнения не изменила, и за руль тебе выпившим нельзя.

— Хорошо, не буду, — успокаиваю ее. — Да мне и не хочется.

Улыбаюсь, глядя, как она морщится после первого же глотка, но старается не показывать вида, что пиво — совсем не тот напиток, что ей по душе.

— Не нравится? Не мучай себя, если не хочешь пить.

— Нет, все в порядке, — с преувеличенной бодростью говорит Птичка, но я — то вижу, что ей не комфортно. Зачем тогда пьет? — Просто у этого пива какой — то странный вкус. Я к такому не привыкла.

— Если я закурю, не будешь против?

— Прямо тут будешь дымить? — Птичка распахивает от удивления глаза. — Разве здесь можно?

— Нет, конечно, здесь слишком много легковоспламеняющихся жидкостей кругом. На улицу выйду, посидишь пока одна?

На секунду в карих глазах промелькнул страх, как будто она боится оставаться здесь одна, без меня. Хочется успокоить девушку, сказать, что никто из этих татуированных и выпивших охламонов ее не тронет, но она еще слишком плохо их знает, чтобы доверять хоть кому — то.

— Не бойся, — тихо прошу, наклонившись к ее уху. Она такая теплая, так чудесно пахнет, что украдкой вдыхаю ее аромат. — Я скоро вернусь.

Резко встаю и иду к выходу. Мне просто необходимо вдохнуть хоть немного свежего воздуха, привести мысли и чувства в элементарный порядок, потому что этим вечером ощущаю себя, прямо скажем, не в своей тарелке. Все идет не так, как всегда, а я так давно научился держать все под контролем, что сейчас просто растерялся и не знаю, как быть дальше. Она мне нравится, но это ровным счетом ничего не значит. Не могу себе позволить прикоснуться к ней, сделать хоть один шаг на встречу, потому что тогда назад дороги не будет. Все испорчу и никогда не смогу исправить. Птичка совсем не знает меня, не знает, каким я бываю в особенно паршивые периоды своей жизни, и показывать ей это совсем не готов. Зачем ее пугать? Зачем рушить жизнь человека, заливая по горло своим дерьмом?

Снова перевожу взгляд на всю честную компанию: девушки смеются, радуются вниманию парней. Матильда положила голову на плечо Арчи, но тот, кажется, совсем этого не замечает. Девушка явно полна надежд, планирует провести с ним еще хотя бы одну ночь, но что — то мне подсказывает, что ей ничего не обломится. Не в этой жизни и реальности, но надежда умирает, как известно, последней.

Бросаю последний взгляд на Птичку, сидящую на диване и задумчиво потягивающую пиво из бутылки. Быстро отвожу глаза: не хочу, чтобы она заметила, что я на нее пялюсь. Тихо чертыхаюсь и рывком открываю дверь мастерской. Нужно скорее выйти на воздух и немного успокоиться, а то наломаю дров.

Наступил вечер: небо почернело, а Луна, сегодня полная, вышла из-за облаков. Я всегда любил полнолуния, сам не знаю, почему. В такие ночи мне кажется, что возможно абсолютно все. Любое безумство, любой каприз… Миражи, мечты и планы, если им суждено стать реальностью, то только в полнолуние. Разве не символично, что за стеной сидит самая лучшая девушка, что встречал в жизни, а на небе полная Луна?

Достаю из кармана смятую пачку сигарет, вынимаю одну и, чиркнув спичкой, закуриваю. В голове носятся мысли — не могу заставить себя не думать о Птичке, как не пытаюсь. Едкий сизый дым разъедает легкие — выпускаю его кольцами в черное небо, будто это может помочь избавиться от всех проблем, что отравляют изнутри.

Присаживаюсь на невысокий пенек, что торчит из земли, сколько помню это место, и просто курю, стараясь хоть недолго ни о чем не думать. Смотрю в потемневшее небо, а Луна, кажется, улыбается мне в ответ. Она знает ответы, но молчит. Неожиданно дверь за моей спиной скрипит, поворачиваюсь на звук и вижу лысую голову Брэйна.

— Что ты тут один сидишь? — интересуется он, подойдя и присаживаясь рядом на корточки. — Девушка твоя совсем заскучала.

— Она не моя девушка, — говорю, будто выплевываю эти слова, настолько они горькие и неприятные. У каждого слова есть вкус. Эти отдают полынью.

— А почему? — удивляется татуировщик. — Она хорошенькая, давно таких не встречал.

— Я вообще никогда таких не встречал.

— Нравится? — тихо спрашивает, закуривая. В темноте его лица не видно, как и моего, наверное. И я даже рад этому.

— А ты как думаешь?

— Думаю, ты бы не согласился терпеть рядом с собой человека, который тебе не по душе, — хмыкает Брэйн. — Слишком хорошо знаю твой дерьмовый характер.

— Прав, как всегда, — отвечаю, и мое настроение портится еще больше. Вспоминаю Ястреба, которого вынужден терпеть, сам не понимаю, почему. Этот клещ присосался к Арчи, да так сильно, что и не отодрать.

— Знаешь, как я своим умишкой понимаю всю эту ситуацию? — спрашивает, а я просто молча слежу за огоньком его сигареты. — Она тебе нравится, я знаю, да и ты ей симпатичен. Может, ты не замечаешь, но я увидел, какие взгляды она на тебя украдкой бросала, когда знала, что ты не смотришь. Ваше влечение к друг другу видно каждому, даже одноглазому. Наплюй на все, слышишь? На все свои внутренние запреты, страхи, проблемы. Позволь себе хоть недолго побыть свободным от всего дерьма. Мне кажется, она сможет сделать из тебя человека.

— А сейчас я кто?

— Сейчас ты мокрая общипанная птица.

Ничего не отвечаю, потому что Брэйн прав — я давно уже только лишь оболочка.

— Повези ее сам знаешь, куда — советует татуировщик, докуривая. Бросив окурок на землю, он топчет его каблуком. Арчи был бы в ярости, увидев, что кто — то гадит на нашей территории.

— К Клоуну?

— Да, там самое идеальное место в любое время года, тем более, сейчас. Нет девушки, которая устояла бы, — Брэйн кладет мне руку на плечо. — Дерзай, Филин, я в тебя верю. Может, тебе именно ее в жизни не хватало? Ну, а если не срастется, то хоть за красивую задницу подержишься.

— Охренел?

Мы сидим некоторое время и просто смеемся. Спасибо Брэйну, потому что теперь я знаю, куда будет лежать мой путь.

17. Клоунада в зимнюю ночь

Арчи не хотел отпускать Фила, да и другие ребята тоже, но мы все равно уехали, несмотря на бурные протесты. Понимаю, что мое присутствие изрядно их напрягло — мало пила, почти ни с кем не общалась, а еще из-за меня Фил отшил ту девушку. Она очень красивая, — я таких васильковых глаз никогда раньше не встречала, — но уж слишком навязчивая. Я не хотела, чтобы он чем-то жертвовал из-за меня. Если бы хотел остаться с той красавицей, я не стала бы спорить — просто вызвала себе такси и уехала, ведь он мне абсолютно ничего не должен — мы чужие люди. Или Сержа попросила меня забрать, но Фил сам все решил.

Приятно ли мне? Честно? До безумия, потому что я никогда бы не поверила, что такой парень, на которого девушки вешаются гроздьями, захочет проводить со мной свое время, чем-то жертвовать, от чего-то отказываться. Мне он нравится, очень, но я не хочу показывать это — боюсь, что начнет смеяться. Так и представляю, как он заходится смехом, когда понимает, что я втрескалась в него. Потому что такие девушки как я не могут нравиться таким парням как Фил. Это невозможно, просто исключено.

Откуда во мне эта неуверенность в себе, эти комплексы? Почему не могу быть такой же смелой, как синеглазая, которая подошла к понравившемуся ей парню и с разбегу начала демонстрировать свою симпатию? Это же, наверное, не сложно, но я никогда так не смогу.

— О чем ты думаешь? — Фил сидит рядом на корточках и смотрит куда-то в сторону. В моей голове крутится такой же точно вопрос, мне безумно интересно, что творится в мозгах у этого парня. — Ты как-то непривычно молчалива.

— Решил, я всегда такая вспыльчивая и болтливая, как сегодня в мастерской? — понимаю, что моя перепалка с Арчи могла ему не понравиться. Все-таки они друзья, практически братья, а я, человек посторонний, такое себе позволила. Фил имеет полное право на меня сердиться, и за это винить его не стану. Как и Арчи. Не могу понять, что вообще на меня нашло, словно в голове замыкание произошло. — Обычно, я довольно молчаливая, особенно, попав в незнакомое место. Мне всегда нужно немного больше времени, чем другим, чтобы привыкнуть к переменам, освоиться.

— Мне кажется, ты заблуждаешься на свой счет, — говорит Фил и, хоть мне и не видно его лица, уверена, что парень ухмыляется. — Если мы сейчас вернемся обратно и поинтересуемся у сидящих там, не считая девушек, какой ты им показалась на первый взгляд, уверен, каждый, скажет, что ты очень смелая и в чем-то даже отчаянная девушка. И еще уверен, что ты им понравилась. И Арчи в том числе.

— Почему ты так думаешь? — мысль, что его друг на меня не сердится, греет душу.

— Потому что не у многих находятся аргументы, чтобы противостоять Арчи. Понимаешь, он у нас очень специфический человек. Если рассматривать наш с ним тандем в плоскости хорошего и плохого полицейского, то он явно второй вариант, — Фил тихо смеется, закуривая.

— А ты, значит, хороший полицейский?

— Как правило, но мир полон заблуждений.

Впервые вижу, как он курит и могу с уверенностью сказать, что он чертовски красиво держит в руках сигарету.

— А ты не испугалась его, не поддалась его влиянию, не растерялась, — продолжает Фил. — И не волнуйся о том, что он может тебе это припомнить. При всей своей придури, Арчи абсолютно не злопамятен.

— Искренне на это надеюсь.

Потому что мне и, правда, немного не по себе. Я вообще по своей натуре существо не конфликтное, хоть и немного вспыльчива.

Мы сидим с Филом во дворе «Ржавой банки», вокруг сгустилась плотная тьма, но огонек от его сигареты позволяет изредка видеть лицо парня. Он красивый. Не слащавой, глянцевой красотой, а по-настоящему красив, как бывают только многое пережившие мудрые душой мужчины. Не знаю, сколько ему лет, никогда об этом не спрашивала, но, наверное, чуть больше двадцати пяти. Он не выглядит мальчиком, юным и полным надежд. В его глазах живут боль и тьма, от которых мне бы хотелось помочь ему избавиться. Но кто я такая, чтобы врачевать души? Да и не позволит он мне — такие парни привыкли решать свои проблемы сами.

— Ты сильно устала? — спрашивает Фил, в очередной раз сильно затягиваясь сигаретой и выпуская в небо кольца сизого остро пахнущего дыма.

— Немного, — тихо отвечаю, потому что, на самом деле, совершенно не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась. Как будто с наступлением рассвета вся моя жизнь превратится в тыкву. — Но я бы не возражала немного покататься, только если обещаешь слишком быстро не ехать.

— Боишься, что уроню тебя, если сильно разгонюсь? — он смеется, и его хрипловатый смех рождает во мне какие-то непривычные чувства. — Не переживай, я буду аккуратен.

Не знаю, может быть, показалось, но я четко услышала в его голосе удовлетворение, смешанное с облегчением — словно, сам хотел предложить мне прокатиться, но не решался. Возможно, я и правда, ему немного нравлюсь?

— Ну, что? Поехали? — спрашивает Фил, выбрасывая то, что осталось от его сигареты. На миг даже становится жаль, что больше не увижу его лица, такая кругом тьма.

— Хорошо, — отвечаю тихо и, опираясь на пенек, поднимаюсь. Жалею, что так и не взяла костыли — мне неловко, что Фил постоянно носит меня на руках. Не люблю зависеть от кого-то. Даже от такого красивого парня. — Поможешь мне дойти до мотоцикла?

— Тебе не нравится, когда я тебя ношу? — спрашивает, тоже поднимаясь и отряхивая штаны от невидимой в ночи пыли. Обиделся, что ли?

— Мне нравится, может быть, даже слишком, но я не хочу тебя эксплуатировать, понимаешь? Я же не ребенок и не твоя невеста, чтобы ты получал от этого удовольствие. Поэтому просто придержи меня за талию, а я уж как-нибудь доскочу.

— Ну, если нам обоим это нравится, то не вижу причин, чтобы прыгать, ты не находишь?

Он стоит совсем рядом, взяв меня за талию, и его дыхание обжигает. Мурашки, от которых нет спасения, скачут по моей коже галопом. Хочу успокоиться, привести мысли в порядок, но когда он настолько близко, что могу слышать сердцебиение, оставаться спокойной не получается. Он странно действует на меня — чувствую себя идиоткой. Я влюбилась в него, совсем голову потеряла, но зачем мне это? У нас все равно ничего не получится — слишком мы разные.

— Ты волнуешься? — тихо спрашивает, и от его хриплого голоса чувствую каждый нерв, будто это оголенные провода. Наверное, продолжи мы так стоять, я заискрюсь, как неисправная проводка. Надо отойти от него и бежать, куда глаза глядят. Возникшие внутри чувства никому не нужны, нужно работать, а не ерундой страдать. Любовь только помешает. — Не нужно, я не сделаю тебе ничего плохого, поверь. И вообще не сделаю ничего из того, что ты бы сама не хотела. Я могу быть в разной степени дерьмом, но девушек обижать не научен.

— Я совсем не боюсь, что ты меня обидишь, правда.

— Тогда почему твое сердце так сильно стучит?

— Не знаю.

Я не хочу ничего объяснять, не сейчас.

— Ладно, поехали, — со вздохом говорит, но руку с талии не убирает. От его прикосновения, даже через пальто, чувствую тепло. Теперь и не знаю, хочу ли уезжать отсюда, когда он так близко, прикасается так осторожно, будто боится повредить одним неосторожным движением. Мне хочется верить, что его забота обо мне — не только дань хорошим манерам, но и проявление заинтересованности во мне, как в девушке.

Чувствую, как он тихо вдыхает воздух, словно украдкой. Он, что — нюхает меня?

— Почему не едем? — нужно хоть что-то сказать, потому что, постой мы так еще хоть одну минуту, не знаю, чем это закончится. Как бы Фил мне не нравился, не готова к чему-то большему.

— Пошли, значит, раз не терпится, — отвечает с усмешкой и все-таки берет меня на руки.

— Фил, я же просила! Отпусти меня!

— Да? Не помню, извини, — смеется Филин, широкими шагами направляясь к парковке.

— Ты делаешь в этой жизни только то, что хочешь?

— Именно, — говорит и снова смеется, как будто его веселит одна мысль, что он может сделать что-то по принуждению. — Никогда не понимал, зачем себя заставлять что-то делать.

Проходит совсем немного времени, и мы мчимся на полном ходу, и ветер свистит, носится вокруг, завывает. Так и не надела шлем, как Фил не уговаривал, потому что хочу почувствовать свободу, жизнь.

Открываю глаза, оглядываюсь вокруг и понимаю, что мы едем совсем не в сторону моего дома, а в противоположном направлении. Страх, неприятный и липкий, ползет мурашками по спине. Я ведь совсем не знаю этого парня. Он странный, опасный, скрытный, у него необычные друзья, которые много пьют и заводят интрижки с легкодоступными девушками. Что от него ожидать не знаю, но он просил себе доверять, и я доверилась, хотя не имела для этого ни единой причины.

— Куда мы едем? — резко поворачиваюсь к нему и вижу абсолютно черные глаза, в которых плещется тьма. Мне не по себе от этого взгляда, в котором нет тепла, а только опасность. Какая же я дура! Сейчас он завезет меня в какую-нибудь посадку, убьет, поглумится и дело с концом. И даже брат-опер не поможет. Хочу закричать, спрыгнуть с этого чертового мотоцикла и бежать без оглядки. Но далеко ли смогу убежать? Отползти, разве что.

— Сюрприз, — ухмыляется Фил. — Ты же обещала не бояться, доверять, а сейчас паникуешь, как будто я тебе на шею удавку накинул.

— Я не люблю сюрпризы!

— Птица на снегу тебе, как я помню, понравилась. А чем не сюрприз? Так что не выдумывай и сиди спокойно.

— Тогда я была на своей территории, а сейчас ты везешь меня, черт знает куда, — стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойнее, но не выходит.

— Посмотри вокруг, мы же уже приехали, — улыбается Филин и тормозит.

Следую его совету, хоть от сковавшего страха почти ничего не соображаю. Но проходит секунда, и начинаю узнавать это место, знакомое каждому жителю нашего города.

— Узнала? — смеется Фил. — Не боишься больше? Это же не тёмный лес, не кукурузное поле и не пещера людоеда.

— Это парк, — выдыхаю, глядя на огромные кованые ворота, сейчас закрытые на большой замок. За ними виднеется фонтан, в это время года, конечно, неработающий. — Но зачем мы сюда приехали?

— Кататься на каруселях и заниматься прочей увлекательной ерундой, которой нормальные люди так любят заниматься в парках культуры и отдыха, — отвечает таким тоном, будто кататься в конце февраля на аттракционах в закрытом парке — самое обычное дело. — Ты любишь, Птичка, карусели?

— Люблю, но как мы внутрь попадем? Перелезем? Я не смогу, у меня травма, — сижу, решительно сложив руки на груди, чтобы Фил понял всю серьёзность моих слов, но в глубине души радуюсь, как маленькая.

— Знаешь, как бы мне не хотелось посмотреть, как ты с гипсом и в зимнем пальто будешь лезть через забор, но я все-таки не садист. Поэтому подожди немного, и выход найдется, а вход откроется.

Фил достает из кармана мобильный и быстро находит в телефонной книге нужный номер.

— Вечер добрый, уважаемый, — говорит невидимому абоненту и улыбается. — Не потревожил ли я ваш сон? Готовы ли вы к приходу гостей в столь поздний час?

В трубке что-то хрипит и булькает, но, судя по выражению лица Фила, нам здесь рады. Никогда бы не подумала, что в этот парк можно попасть ночью, не в сезон. Обычно, центральный парк города зимой закрыт для посетителей, но, как оказывается, полезные связи и здесь помогают.

— С кем ты разговаривал? — задаю вопрос, когда Фил убирает телефон в карман.

— Скоро сама увидишь, только не пугайся, — Фил подходит ко мне и снова останавливается в опасной близости. Если он и дальше продолжит так себя вести, не знаю, насколько хватит моей выдержки. Краснею, довольная тем, что на улице ночь и Фил не увидит моего смущения. В голове проносятся шальные мысли о его татуировках, что скрыты под одеждой. Мне все еще интересно рассмотреть их внимательно, сделать фото, узнать их значение. Особенно хочется узнать, что значит для него тату птицы на шее и имеет ли к ней отношение мое прозвище.

Боковым зрением замечаю какую-то тень с другой стороны ворот, и противный скрип открывающегося замка действует на нервы. Вздрагиваю от неожиданности, но Фил, стоящий рядом, кладет ладонь мне на талию.

— Я же говорил, чтобы ты не волновалась, — шепчет мне на ухо и прижимает к себе. Этот жест сбивает с толку и инстинктивно, поддавшись какому-то внутреннему порыву, кладу руки ему на грудь и утыкаюсь носом ему в ключицу. Знакомый запах, который уже успела полюбить, пьянит и выбивает почву из-под ног. Кажется, от нахлынувших эмоций меня может на части разорвать. Фил одной рукой обнимает меня за талию, второй поддерживает под задницу и снимает с мотоцикла, а я продолжаю висеть в воздухе, обхватив его бедрами. От двусмысленности этой ситуации краснею, но не решаюсь попросить поставить меня на землю. Сейчас мне настолько хорошо, так тепло и уютно, что думать о чем-то совсем не хочется. Да гори оно все синим пламенем, если он обнимает меня.

— Долго там обжиматься собираетесь? — скрипучий голос, каркающий какой-то, возвращает в реальность. А ведь так было хорошо, но снова мешают.

— Клоун, дружище, не злись, — говорит Фил, но меня не отпускает. — Уже идем.

— Сам же звонил, — бурчит тень. — Давайте быстрее, если кто-то увидит, что я ворота открываю, голову снимут. Не знаю, как тебе, а мне свою голову жалко, хоть она и не слишком симпатичная.

Фил аккуратно ставит меня на землю, а потом снова поднимает в воздух, и сейчас я смотрю на того, кто открыл нам ворота, но как не пытаюсь сфокусировать взгляд на незримом Клоуне, вижу только большую тень.

— Кто это? — тихо спрашиваю, не отрывая взгляда от загадочного мужчины по ту сторону ворот.

— Я, — каркает тень, — Михаил, смотритель этого места. Для друзей и милых дам просто Клоун.

— Очень приятно, — отвечаю, удивляясь, как он умудрился услышать мой вопрос. — Я — Агния.

— Да шевелитесь вы! — вскрикивает Клоун. — За забором будете тискаться.

— Все, милая Птичка, шутки кончились, идем, — смеётся Фил, и делает шаг по направлению к воротам. Снова поражаюсь, с какой легкостью он несет меня, будто во мне весу, как в цыпленке.

Через несколько секунд пересекаем черту, за которой начинается парк, и за нами закрываются ворота.

18. Гуинплен*

Огромная чёрная тень трансформируется в невысокого сутулого мужичка, с шаркающей походкой. Он ведёт нас по извилистым дорожкам, слегка припорошенных снегом, вглубь парка. Обнимаю одной рукой Фила за шею, другой придерживаю сумку с фотоаппаратом. Я бы с удовольствием сделала несколько снимков этого загадочного Клоуна, так напугавшего меня при первом появлении, но пока воздерживаюсь, потому что не знаю, как он отреагирует на мои действия. Вдруг рассердится?

— Еще немного осталось, — скрипит наш проводник, не поворачивая головы. — Чего ты ее тягаешь? Сама бы шла.

А он тактичный мужчина, ничего не скажешь, но Фил лишь ухмыляется его словам, будто давно привык к чудачествам смотрителя парка.

— Вот скажи, старый черт, если бы сам встретил такую девушку, то удержался бы, чтобы на руки ее взять? — спрашивает Филин и смеется, а у меня кровь от его слов забурлила.

— Не знаю, мне давно уже молодые девушки на руки не прыгают. Говорят, моя рожа им не по вкусу, — вздыхает Клоун. — Так что я, может, и рад бы какую красавицу вихрем закружить, но кто спрашивает о моих желаниях?

— Что-то у тебя речи какие-то нынче слишком депрессивные, — говорит Фил и немного замедляет шаг. — Спасибо, что короткой дорогой провел.

— Ну, а как иначе? — спрашивает проводник и, остановившись у маленького одноэтажного домика, будто сошедшего с какой-нибудь открытки, наконец, поворачивается к нам лицом.

Фонарь возле домика освещает его невысокую приземистую фигуру полностью, и я могу хорошо его рассмотреть, но увиденное заставляет в ужасе зажмуриться.

— Ты обещала не бояться, — шепчет Фил мне на ухо. — Открой глаза — он не кусается.

Следую его совету и стараюсь побороть порыв грохнуться в обморок, потому что я впервые вижу такое лицо, как у Клоуна.

— Думала, меня так прозвали, потому что я детям фокусы смешные показываю? — ухмыляется мужчина, а я лихорадочно пытаюсь придумать, что ответить. — Не переживай, деточка, твоя реакция еще не самая обидная. Бывало и хуже.

— Извините, я не хотела, — говорю и сама не узнаю свой голос, настолько он высокий и срывающийся.

— Ничего страшного, — говорит Клоун и, наверное, улыбается, но понять сложно.

Я не знаю, кто с ним это сделал, но тот варвар явно был фанатом Виктора Гюго: наверное, ножом или каким другим острым предметом кто-то разрезал его щеки до самых ушей, навечно запечатлев на лице зловещую улыбку.

— Фил, — обращается Клоун к моему спутнику, закрывая тему своей изуродованной внешности. — В домике можете делать, что хотите, но в рамках приличия. Сам понимаешь. Пусть начальство и в отпуске, но дерьмо ни за кем убирать не собираюсь. Будет желание прокатиться, знаешь, где меня найти.

— Хорошо, я позвоню, если что-то понадобится, и не волнуйся — мы тихие, — смеется Фил.

— Не знаю, насколько вы тихие, но последнее посещение моих скромных владений твоим дружком до сих пор забыть не могу, — говорит Клоун, ковыряя носком растоптанного видавшего виды ботинка небольшой сугроб. — Чуть весь парк не развалил к чертям.

— Всегда тебе говорил, что за Арчи следить нужно хорошенько, — смеется Филин.

— Что с меня взять? Старый дурак, — хрипит Клоун, и снова на лице возникает эта жуткая улыбка.

Невыносимо хочется спросить, кто с ним такое сделал, а, главное, за что, но не решаюсь. Меня с детства учили не обращать внимания на внешние недостатки, поэтому отвожу в сторону взгляд, пытаясь лучше рассмотреть необычный домик. Будто сахарной ватой покрыта его крыша снежной шапкой, а маленькие круглые окошки закрыты снаружи деревянными ставнями с резными причудливыми узорами. Ночью не видно, какого цвета стены, но они светлые и чуть отблескивают в свете фонарей. Наверное, в такой домик попали Гензель и Гретель. Достаю фотоаппарат и делаю несколько снимков здания, пока оно так таинственно и загадочно. Больше всего люблю фотографировать что-то, что таит в себе загадку, которую пока сама для себя не разгадала — так и снимки получаются более атмосферными, полными незаданных вопросов и неразгаданных тайн.

— До свидания, милая барышня, — слышу голос Клоуна и вздрагиваю: все в этом странном, искалеченном косматом мужичке пугает меня.

— Клоун, можно Агния тебя сфотографирует? — неожиданный вопрос Фила заставляет меня улыбнуться: не думала, что он так хорошо меня понимает.

— Почему бы и нет? — пожимает мужчина плечами. — Только не уверен, что кому-то захочется по доброй воле смотреть на мою морду.

В этих словах столько горечи и невысказанной боли, что чувствую такую тоску, как будто это меня какой-то извращенец исполосовал. Пока во мне бушуют эти чувства, а Клоун еще не успел закрыться, уйти в себя, направляю на него объектив и щелкаю, щелкаю. Знаю, что эти снимки должны увидеть мир, их должен увидеть каждый, чтобы понять, как уродлива чья-то жестокость.

— Спасибо, — говорю, убирая фотоаппарат.

— Нашла, за что благодарить, — хмыкает Клоун, отводя взгляд. — Ну, в общем, я пошел.

И действительно уходит, постепенно снова превращаясь в тень.

— Что с ним произошло? — спрашивая, чувствуя, как дрожит голос. — Расскажешь?

— Ты действительно хочешь об этом знать? — удивляется Филин. — Вообще это довольно грустная история, да и тайна, к тому же. Может, не хочешь все-таки?

— Я не настаиваю, но очень интересно.

— Ладно, может, и расскажу, но не на улице же, — улыбается Фил. — Пошли внутрь.

— В этот домик? — удивляюсь. — Что это вообще за место такое? Я много раз гуляла в этом парке, но ни разу здесь не оказывалась.

— Это, так сказать, место для избранных, о нем мало кто знает. Пойдем.

Фил подходит к двери, аккуратно спускает меня с рук и ставит на землю. Хватаюсь за дверной косяк, чтобы не упасть. Филин тем временем достает большую связку ключей и одним из них, длинным и красивым, открывает замок. Когда дверь с полосками кованого железа отворяется, мы попадаем в царство непроглядной тьмы. Мне сразу мерещатся чудовища, которые могут здесь таиться, но вдруг свет зажигается, и вижу небольшую комнату с низким потолком, грубо оштукатуренными стенами и пушистым светлым ковром на полу. Оглядываюсь по сторонам и вижу камин в самом углу, возле которого стоит невысокая табуретка с причудливыми коваными ножками в форме львиных лап. Табуретка настолько красивая, такой искусной работы, что дух захватывает. Опираюсь плечом на косяк, переношу вес на здоровую ногу, и фотографирую внутреннее убранство домика.

— Ты прямо-таки свадебный фотограф — ни секунды упустить не хочешь, — смеется Филин, положив руку на мою талию, будто этим жестом уговаривал зайти внутрь.

— Это очень интересное место, хочется его запечатлеть.

— Может, зайдем уже внутрь? Или ты не хочешь? Боишься? — спрашивает Фил, глядя мне в глаза.

— Да ничего я не боюсь, — улыбаюсь, чтобы продемонстрировать, какая я смелая, но на самом деле опасаюсь. Сама не знаю, чего. Себя, наверное.

— Умница, — шепчет на ухо парень, и впервые могу с точностью сказать, какой тембр голоса назову сексуальным.

Я — девушка, избегающая подобных эпитетов, смущающаяся и краснеющая от малейшего намека на сексуальный подтекст, мысленно произношу это слово: сексуальный. Да, впервые в жизни могу назвать кого-то сексуальным. И этот кто-то стоит сейчас рядом, я слышу его учащенное сердцебиение, и ночной воздух между нами буквально вибрирует.

Держусь за его руку, чтобы не упасть и вхожу, наконец, в помещение. Вернее, впрыгиваю.

— Ты так и не рассказал, что это за домик такой, — говорю, когда Фил помогает мне раздеться.

— Любопытная какая, — ухмыляется и вешает нашу верхнюю одежду на висящий на стене крючок.

Наша одежда соприкасается, чего не скажешь о нас: Фил отошел в другой конец комнаты и, подойдя к камину, присаживается на корточки, чтобы пошевелить весело потрескивающие дрова. В комнате довольно тепло и мне становится жарко. Хочется снять теплый свитер, но не сидеть же в нижнем белье?

— Это ваше тайное лежбище? Я правильно понимаю? — этот вопрос давно вертелся на языке, но больше терпеть не могу. — Вы сюда девушек приводите?

Фил смотрит на меня некоторое время, а потом начинает смеяться. Просто садится на пол и смеется, словно сумасшедший.

— Птичка, — говорит он между приступами смеха, — ты бесподобна. Это же надо было так сформулировать "тайное лежбище". Будто мы тюлени какие или морские котики.

— Ну, притон, бордель, — перечисляю, чувствуя, как краснеют мои щеки. — Как не назови, а смысл один.

— Думаешь, я привел тебя сюда, чтобы сексом заняться? — успокоившись, спрашивает, глядя прямо в глаза. Чувствую, как начинаю задыхаться под этим взглядом, а лицо горит огнем от смущения. — Так?

Не могу понять, какие эмоции отражаются на его лице, а по глазам вовсе ничего не прочтешь. Сердится он на меня? Злится? Безразличен? Насмехается? Ничего не разобрать.

— Я ничего такого не имела в виду, — отвожу в глаза в сторону. — Просто интересно.

— Ничего она в виду не имела, — бурчит себе под нос Филин, снова вернувшись к своему занятию.

Мы долго молчим, я не знаю, куда деть руки и начинаю просматривать фотографии, которые сделала сегодня. Фил, снова Фил, "Ржавая банка" снаружи и внутри, Арчи, другие ребята и даже девушки. Смотрю на русоволосую, которую Филин отшил и не могу понять, почему он не остался с ней, а повез меня сюда? Она такая красивая и на все согласная. Синеглазая точно бы не задавала никаких лишних вопросов, не мучила бы его, а дала бы то, что ему нужно. Другой вопрос: нужно ли Филу от меня хоть что-то? Ни разу за все время нашего знакомства он даже поцеловать меня не пытался. Уверена, что обычно с девушками он ведет себя иначе — вряд ли он очень стеснительный или робкий. Может быть, он привык, что девушки сами проявляют инициативу? Не знаю, никогда не пробовала делать первые шаги, никогда не была смелой или отчаянной.

— Снова задумалась, — слышу голос совсем рядом и чувствую, как Фил опускается на подлокотник кресла, на котором я сижу.

Он снова рядом, и я опять забываю, как дышать. Мне совсем не нравится, как я чувствую себя рядом с ним, потому что не знаю, ощущает ли он тоже самое или это только мои заскоки.

— Я вообще много думаю, — отвечаю и пытаюсь улыбнуться. — Просто ты плохо меня знаешь.

— Я совсем тебя не знаю, но уверен, что хочу узнать лучше, — тихо говорит Фил, будто самому собой.

— Зачем тебе это? — удивленно смотрю на него. — Во мне совсем нет ничего интересного.

— Почему ты так думаешь о себе? — смотрит на меня своими чёрными глазами, и понимаю, что не выдержу эту пытку. — Не бывает неинтересных людей. В каждом есть что-то, чем он может поделиться, что рассказать.

— Кто бы говорил! — произношу и начинаю смеяться всей абсурдности этого разговора и ситуации в целом. — Ты, который ничего вообще не рассказывает о себе и даже спрашивать запрещает.

— Неужели тебе действительно интересно что-то обо мне узнать? — удивленно вскидывает бровь и хмурится. — Пошли к камину.

Встает и помогает мне подняться, но на руки снова не поднимает. Не знаю, с чем связана такая перемена в его поведении, но молчу. Не могу же прямо спросить: "Хей, парень, почему не хочешь носить меня на руках? Я, между прочим, привыкла уже!"

С его помощью допрыгиваю до камина, благо комната совсем маленькая. Здесь еще теплее, а огонь так маняще прекрасен, что не могу отвести взгляд. Я люблю огонь — он дает надежду, что все проблемы могут так же легко сгореть, как и попавшие в его власть дрова.

Хочу присесть на кованую табуретку, но Фил, сохраняя молчание, усаживает меня на пол, сам садясь за моей спиной. Он вытягивает ноги по бокам от меня и обнимает меня за талию. Ничего не остается, как прилечь на его грудь. Хорошо, что сейчас он не видит моего лица, которое покраснело и пульсирует. Мне кажется, я могу задохнуться от нахлынувших эмоций. Тепло от камина и прикосновений Фила к моему телу разливается по венам, бурлит во мне и пенится.

— Меня зовут Филипп и мне двадцать семь, — говорит он, наматывая на палец прядь моих волос. — Отца своего никогда не знал — он умер еще до моего рождения, и я каждый год хожу на его могилу. Из родственников у меня есть только мать.

— Вы с ней близки?

— Это долгая история, о которой я пока не готов говорить, — отвечает со вздохом, и я чувствую, что для него эта тема не из легких.

— Всё? Больше ни о чем не расскажешь? — понимаю, что подобного момента может больше не быть, поэтому хочу узнать как можно больше о нем.

— А этого мало? — усмехается, продолжая терзать мои волосы. От его прикосновений, легких и чуть ощутимых, мурашки бегают. — Какая ты ненасытная.

Его губы в опасной близости от моей кожи и я чувствую, насколько теплое его дыхание. Кажется, еще секунда и он коснется ими моего уха, но нет, этого не происходит. Он будто играет на моих нервах, а я не знаю, сколько еще смогу выдержать.

— Нормальная я.

Голос мой похож, скорее, на писк — будто разучилась говорить, а могу только издавать странные звуки. Чувствую, как Фил ухмыляется и слегка дует мне на кожу.

— Жарко? — спрашивает шепотом, а я не могу ничего ответить, потому что в голове ни одной связной мысли, а только лишь плотный серый туман, поглотивший мой разум. — Что еще ты хочешь обо мне знать? Я — человек, не ставший художником, хотя подававший большие надежды. Тот, кто за последнее время не написал ни единой картины, не натянувший ни единого холста. Я тот, кто уже год не брал в руки гитару, хотя раньше только ею и спасался. Человек, который сутками работает, где-то ездит, о чем-то договаривается, только чтобы не оставаться наедине с самим собой. Потому что однажды я испугался того, что могу увидеть на дне своей души. Я никогда никого не любил, потому что разучился чувствовать к женщинам тепло. Парень, чья душа давно уже замерзла. Я тот, кто сможет принести тебе только лишь разочарование. Ты все еще хочешь знать меня лучше?

— Да.

Потому что это правда. Я хочу узнать его, потому что по-другому просто не выживу.

*Гуинплен — герой романа Виктора Гюго "Человек, который смеется" — юноша с изуродованным лицоми искалеченной судьбой.

19. История, рассказанная под облаками

Фил тихо смеется и медленно проводит рукой вниз, дотрагивается до края свитера и легко поддевает большим пальцем. Смотрю на его руки и замечаю, насколько музыкальны пальцы парня — длинные, изящные. У Фила смуглая кожа, теплого красноватого оттенка, как будто он только недавно вернулся с курорта. Хочу коснуться его, но сдерживаюсь — не могу понять, к чему приведет эта ситуация, и не хочу торопить события, подливать масла в огонь. Наши отношения и так, как по мне, слишком быстро развиваются.

Его палец пробирается под свитер и касается обнаженной кожи, от чего в ушах стоит шум, а в глазах прыгают пьяные чертики. Ощущаю, как мое сердце бьется где — то в районе горла, да так сильно, что невозможно дышать.

— Помнишь, как я тебе пообещал, что никогда не сделаю того, чего бы ты сама не захотела? — шепчет, чуть касаясь губами мочки уха. Совсем легко, незаметно, но от этого прикосновения кровь стынет. Никогда я не испытывала ничего подобного.

Вместо ответа киваю, потому что боюсь, что голос выдаст все чувства, бурлящие внутри.

— Я знаю, что сейчас ты ни к чему не готова, — его голос в эту минуту кажется еще более хриплым, от чего чувствую напряжение во всем теле, как будто у меня не позвоночник, а натянутая струна, которая вот — вот порвется. — Но мне очень хочется, чтобы когда — нибудь ты сама пришла и сказала, что я тебе нужен. По — настоящему, понимаешь? Не как модель, а как мужчина, человек. Не паззл, который хочется сложить из чистого любопытства, а именно я — со всеми своими грехами, недосказанностью и тайнами, со всем тем дерьмом, в котором барахтаюсь день ото дня. Обещаю, что за все то время, что мы будем вынужденно сталкиваться, потому что заключили контракт, откроюсь тебе, но не буду требовать или настаивать на чем — то, понимаешь? Вот, когда мы разойдемся в разные стороны и пойдем каждый своей дорогой, ты сможешь спокойно решить, нужен я тебе или нет.

— А я тебе нужна? — не понимаю, что он говорит, что вообще хочет от меня — в голове все перемешалось, я, будто набитая ватой кукла лежу тут, на полу возле камина, сгорая от стыда и желания.

— Знаешь, милая моя Птичка, если бы ты была мне не нужна, то я отвез бы тебя прямиком домой, — усмехается Филин. — А так мы оба здесь, смотрим на запертое в камине пламя, за окном тихо падает снег, а совсем рядом искалеченный Клоун в любой момент, по первому моему звонку, готов запустить, например, колесо обозрения. Ты любишь кататься на колесе обозрения?

— Да.

— Вот, значит, сейчас мы поднимемся, оденемся и пойдем кататься. Надеюсь, когда ты вернешься домой, у тебя не останется вопросов, нужна ты мне или нет.

Тихий вздох вырывается из меня, потому что я совсем не хочу домой. Хочу остаться здесь и до скончания веков наблюдать за пламенем, вдыхать запах Фила и ни о чем никогда больше не думать. Впервые в жизни чувствую себя в полной безопасности, но ни одна сказка не длилась вечно, закончилась и моя.

— Клоун? Дружище, включишь для нас колесо обозрения? — Фил разговаривает по телефону, не переставая поглаживать большим пальцем мой живот. — Хорошо, сейчас идем.

Хочется крикнуть, что у меня нет желания никуда уходить; не желаю, чтобы он останавливался. Впервые в жизни действительно хочу кого — то, да так сильно, что в глазах темнеет, а кровь шумит в ушах, но гордость не позволит — Фил дал мне месяц, но не знаю, выдержу ли эту муку. Я сто раз уже пожалела, что согласилась на эту авантюру. Хотела построить карьеру, мечтала, что меня заметят, а на самом деле заработала головную боль. И почему Фил такой порядочный? Почему не хочет сделать со мной то, что обычно делает с такими девушками, как синеглазая и ее подружки? Или это все отговорки и, на самом деле, он просто — напросто не хочет меня? Лавина комплексов и стыда накрывает с головой: с самого начала знала, что не нужна ему, так почему сейчас позволила себе надежду? Чертов Филин! Лучше бы я тогда голову себе разбила или вообще никогда его не встречала, чем так мучиться сейчас.

Фил тем временем поднимается, а я ложусь спиной на пол, глядя в потолок. Хочется плакать или кричать, может быть, даже подраться с кем — то. Не узнаю себя — таких чувств никогда не испытывала, всегда жила спокойно, иногда заводя непродолжительные романы, легко расставалась, никогда ни за кем не страдала, но вот стоило этому бритовисочному встретиться на пути, как я стала сама не своя. Не могу дождаться, когда этот месяц закончится, чтобы больше никогда не видеть этих черных глаз, что сейчас сияют надо мной, как две звезды. Боже мой, глаза — звезды… Какая пошлость мне в голову лезет! Совсем сдурела.

— Хочешь, поспи тут, мешать не стану, — Фил склонился надо мной, легко касаясь пальцами моего лица. Его движения как бабочки, порхающие по моей коже.

Ну, не дурачок? Мешать он не будет. А что, если я хочу, чтобы он мешал мне спать?