Ветер нашей свободы

Пытаюсь отцепить от себя ее руки, но она ухватилась за меня крепко — чувствую, еще немного, и моя футболка разорвется в лоскуты.

— Где они сейчас? Ты знаешь, где сейчас Кир?! — кричу ей в лицо. — Это очень важно! У него моя девушка.

Матильда замирает, мгновенно придя в себя, а потом ее глаза наполняются настоящим ужасом.

— Филин, тебе нужно спешить, — говорит она серьезно. Все — таки ее состояние меня пугает, ей необходимо к врачу обратиться. — Я знаю, где Кир девушек держит, там они, обычно, их и закапывают. Поторопись — новые игрушки Киру быстро надоедают.

Липкий страх пробрался под кожу, вытеснив все остальные ощущения. Я будто проваливаюсь в густую серую массу отчаяния, из которого могу уже и не выбраться.

— Говори адрес! — кричит Роджер, тряхнув Матильду за плечи. Его крик выводит меня из оцепенения.

— Это в лесополосе возле самой границы, — шепчет она, и Роджер перестает ее трясти. — Там Киру от бабушки дом в наследство остался, о нем не знает никто. Туда ехать пару часов, может быть, успеете.

— Время не терпит, поехали. — Брэйн спрыгивает с бочки. — С нами поедешь, чтобы Ястреб не дергался. И дорогу заодно покажешь.

Она энергично кивает, поправляя задравшуюся юбку и приглаживая волосы. Вид у нее сейчас жалкий, растерянный, но она точно будет в порядке. Хоть ее откачивать не придется.

Седлая Фрэнка, думаю, что если с головы Птички упадет хоть один волос, я этих уродов самих там похороню. И неважно, сколько лет потом придется гнить в тюрьме. Оглядываюсь на парней и понимаю, что они тоже на многое готовы. Ну, что же, с Богом.

41. Боль

В этот раз пробуждение ещё тяжелее — голова раскалывается как старый глиняный горшок, а в горле настоящий пожар. Во рту пересохло и не хватает воздуха. Может быть, на этот раз я действительно умерла?

Не знаю, чем Кир накачал меня, что за укол сделал, да только этим препаратом, наверняка, можно пытать — сейчас я в таком состоянии, что готова сделать все, что угодно в обмен на стакан обычной воды. С трудом открываю один глаз, потом второй, но ничего не меняется — вокруг плотная душная тьма. Это дежа вю, не иначе. Сначала почти ничего не чувствую, но со временем все — таки начинаю ощущать вибрации, вызывающие приступ тошноты и головокружения. Мне настолько плохо, что смерть — не самый худший выбор.

Где я? Что со мной? В итоге все — таки удается понять, что, пока была в отключке, он засунул меня в багажник автомобиля. Здесь тесно, жарко и отвратительно пахнет, но выбора нет — отсюда невозможно выбраться.

Пытаюсь пошевелиться, хоть каждое движение и причиняет невыносимую боль. Из одежды на мне тонкая кофточка и юбка чуть ниже колен — тот наряд, в котором отправилась в офис. Где моя обувь и пальто — тайна покрытая мраком. В одном повезло: на этот раз Кир решил меня не связывать. Наверное, настолько уверен, что из багажника не смогу выбраться, что и лишние методы предосторожности отбросил. Какой расчетливый и хитрый гаденыш. Его бы энергию да в мирное русло — цены бы его талантам не было. Осторожно трогаю запястья, еще недавно связанные веревкой, и чувствую, как они распухли и болят. И ведь это только начало — кто знает, что у этого идиота на уме?

Мне до чертиков страшно. Из головы почему — то не выходят слова Кира, что я далеко не первая, кто пытался ему помочь, но ни у кого так и не получилось. Что он имел в виду? Кто были эти другие? Его родственники или такие же девушки, как и я? А что, если он маньяк? От этой мысли ужас сковывает ледяным панцирем. В принципе, это многое объясняет. Интересно, быстро он меня убьет или будет мучить? Я же все — таки надеялась вырваться, отбиться, уползти, в конце концов. Думала, он просто сумасшедший. Но от маньяка разве можно сбежать? А если и можно, то хватит у меня на это сил?

Чувствую себя героиней какого — то дешевого сериала: вот сейчас откроется багажник, и Кир предстанет передо мной с топором, в кожаном фартуке, залитом кровью. О чем я вообще думаю? Бред какой — то. Такое же только в кино бывает.

Машина едет по кочкам и ухабам, я лежу, скрутившись калачиком, парализованная страхом, и пытаюсь отогнать дурные мысли и плохие предчувствия. Надо что — то делать. Не хочу быть здесь, но кто меня спрашивает? Кое — как все — таки удается перевернуться на спину, и принимаюсь колотить кулаками по крышке багажника изнутри. Вскоре подключаю и коленку здоровой ноги, но толку от моих телодвижений немного — я все также заперта в этой душной тьме.

Хочется плакать, кричать, биться в истерике, но я сдерживаюсь — не знаю, что от меня, на самом деле, хочет Кир, но удовольствия лицезреть мои слёзы ему не доставлю. Не на ту напал, придурок. Еще посмотрим кто кого.

Неожиданно, непрошеным гостем, в сознание врываются мысли о Филе. Где он сейчас? Что с ним? Закончились ли его проблемы с моим исчезновением? Очень надеюсь, что да. Мне непонятна логика Кира. Ну, хотел он быть со мной, ну зачем нужно было Филина трогать? Его мать, друзей, "Ржавую банку"? Что все эти люди ему плохого сделали? Но разве можно понять логику сумасшедшего?

Филин… Я соскучилась так невыносимо сильно, что дышать тяжело. Сердце сжимается каждый раз, когда вспоминаю о нём. Он такой хороший, красивый, добрый… Его достоинства в моих глазах могу перечислять бесконечно, но от этого становится еще больнее, но это не физическая боль — она намного глубже, сильная, неизбывная, разрывающая изнутри. Я люблю его, и это не обсуждается, но что в итоге принесла ему моя любовь? Череду бед и отчаяние? Может быть, кто — то другой, а я уж точно не стою таких жертв. Надеюсь, ему сейчас хорошо и он не решит искать меня, потому что чем это в итоге может обернуться одному Богу известно.

Продолжаю избивать ни в чем не повинную дверцу, вкладывая в удары всю боль, злость и ярость, не обращая внимания на то, что это ничего не дает — мне нужно куда — то выплеснуть агрессию, а все остальное неважно. Не знаю, сколько проходит времени, пока я полностью не выбиваюсь из сил. Все — таки события последнего времени сильно истощили меня, еще и эта нога не дает покоя — ноет, дергает и болит. Чувствую, как горячие слезы скапливаются в уголках глаз, но сильно жмурюсь, до боли, но все — таки останавливаю готовящиеся вырваться наружу рыдания. Если сейчас заплачу, то уже не смогу остановиться, а я должна быть сильной — от моей выдержки сейчас многое зависит.

Неожиданно меня перестает трясти — чувствую, что автомобиль постепенно замедляет ход. Значит, мы уже добрались до «хрустального дворца», где мы с Киром должны будем слиться в танце страсти и любви. Только хрен ему, а не тридцать три удовольствия — при первой же возможности ему яйца оторву. А вот потом пусть думает, как дальше жить. И с кем.

Лежу, закрыв глаза и замерев, как будто от этого может что — то измениться и, открыв багажник, он не заметит меня. Но ведь чудес не бывает, правильно? Я попала в ловушку. По своей дурости — не сядь тогда в эту проклятую машину, не воспользуйся предложенной помощью, ничего бы этого не было. Но сейчас уже поздно об этом размышлять — прошлого же не воротишь и не изменишь.

Автомобиль окончательно останавливается, и слышу какую — то возню в салоне и, в конце концов, хлопок закрывающейся двери. Зажмуриваюсь, вжав голову в плечи, и жду. Вдруг дверца багажника резко открывается, и сквозь закрытые веки проникает яркий свет. Значит, уже рассвет наступил. Распахиваю глаза и вижу, нависшее надо мной, улыбающееся лицо Кира.

— О, очухалась! — Радостный голос противен до невозможности. Молчу, а он протягивает мне руку, чтобы помочь выбраться, но я словно закаменела от страха. — Не бойся, вылезай. Не вечно же тебе здесь сидеть? Путешествие подошло к концу.

Но я не шевелюсь, словно это может на что — то повлиять и в итоге Кир от меня отстанет. Но не для этого он тащился сюда со мной в багажнике, чтобы так легко оставить в покое.

— Агния, не дури. — Он наклоняется вперёд всем корпусом и, крепко ухватив меня подмышки, принимается тянуть вверх. — Сама же себе хуже делаешь, а теперь мне придется сделать тебе больно.

— Не трогай меня! — ору изо всех сил, но на Кира мои крики не действуют — он делает только то, что хочет. — Отпусти!

— Вот вытащу тебя из багажника и отпущу. — Его мерзкая ухмылка, совсем не такая сексуальная и манящая как у Фила, выводит из себя. Принимаюсь колотить его по спине, пока мой мучитель вытаскивает меня на свет божий. — Что же ты неугомонная такая? А с виду, вроде тихая овечка, но на деле прямо фурия.

Несмотря на все слабые потуги освободиться из крепких ненавистных объятий, Кир все также крепко держит меня за ребра и буквально волоком вытаскивает из багажника. Резко ставит на ноги, от чего больную ногу пронзает вспышка боли. Смотрю вниз и понимаю, что от всех моих приключений в последнее время гипс треснул по всей длине и грозит рассыпаться в пыль. Всхлипываю, заметив, как от нарисованной Филом птицы остались одни воспоминания. Делаю резкий вдох через нос и немного успокаиваюсь.

— Видишь, что ты наделала. — Он тоже смотрит на мои конечности и хмурится. — Нельзя быть такой неуступчивой.

— Ты совсем свихнулся. — Мой голос прерывается, он тих и слаб, но Кир, точно знаю, все услышал — слишком близко мы стоим. Наши тела почти соприкасаются, а его холодные ладони крепко держат меня в своём плену. — Мой брат этого так не оставит! Он найдет меня.

— Тоже мне, нашла защитника. — Его ухмылка становится шире. — Пойми ты уже, наконец, что всем плевать на тебя. В этой жизни каждый думает о себе, а другие ему нужны постольку поскольку. Смирись уже, что я — твоя судьба, твоя новая жизнь, твой крест. Я сумею сделать тебя счастливой, только ты этого пока не понимаешь. Дам тебе такую свободу, о которой ты и мечтать не смела. Поэтому прекращай дергаться и помни, что от судьбы не уйдешь. Во всяком случае, ещё никому не удавалось.

Есть что — то зловещее в его обещаниях невиданной свободы, но я не успеваю, как следует обдумать его слова, а он хватает меня, резко отрывает от земли и кидает себе на плечо. Его острые плечевые кости впиваются мне в живот, когда он быстрым шагом направляется в только ему одному известное место. Болтаюсь как полупустой мешок, а он все идёт и идёт, не обращая внимания на мои протестующие крики и попытки освободиться.

— Не трать силы, дорогуша, они тебе ещё понадобятся. — Его визгливый, какой — то почти женский, голос режет по ушам. Я ненавижу Кира больше, чем это вообще возможно. — Все равно не отпущу, как не старайся, ты теперь моя игрушка и я планирую забавляться с тобой долго. Намного дольше, чем с другими.

Другими? Я не ослышалась? Точно, маньяк.

— Да пошёл ты на хрен, идиот! — кричу, что есть сил, в тайной надежде, что кто — то услышит мои вопли и придёт на помощь.

Но мои слова его только забавляют — он смеется. Громко, с удовольствием, от души.

— Это от него ты такому научилась? Ты же приличная девочка, не ругайся — тебя это не украшает.

Не знаю, откуда в этом задохлике столько сил, чтобы так долго нести меня на плече и даже не запыхаться? Я его, наверное, действительно недооценила, а зря. Теперь надежда вырваться из плена становится все призрачней.

— Пришли. — Слышу удовлетворение в его голосе, даже гордость какую — то. Только чем он может гордиться? Чем вообще могут годиться такие люди как Кир?

Ставит меня на землю, продолжая удерживать за талию, а я осматриваюсь по сторонам. Вокруг чахлые деревья, чёрная земля выглядывает из — под растаявшего кое — где снега. Мы в лесополосе, но я не узнаю эти места — не могу даже представить, в какой глуши оказалась.

— Ты не туда смотришь, — говорит, резко разворачивая мою голову в другую сторону.

Деревянный дом, с виду еще довольно крепкий, с высокими окнами и покатой крышей.

— Прошу любить и жаловать, наше будущее родовое гнездо.

Родовое гнездо? Господи, что у этого придурка вместо мозгов? Стекловата?

— Что это за место? Почему здесь нет соседей?

И правда, насколько хватает моего зрения не видно ни одного жилища. Только редкий лес и чуть дальше поле.

— Это дом моей бабушки. — Голос его тих, Кир о чем — то задумался. — О нем мало кто знает, а кто и догадывается, дорогу сюда не найдет, поэтому здесь мы в полной безопасности. Это прекрасное место, тебе понравится, я обещаю. Летом здесь очень красиво. Но не будем забегать вперед, а пока просто насладимся моментом и обществом друг друга.

— Не хочу я никем наслаждаться, тем более твоим обществом. — Стараюсь, чтобы мой голос казался как можно более уверенным, но на самом деле мне до одури, до головокружения и потери сознания страшно. Но Киру об этом знать совсем необязательно.

Но ему, кажется наплевать на моё мнение — просто, без лишних слов, хватает мертвой хваткой за предплечье и тащит в дом. Пытаюсь тормозить ногами, но треснувший гипс не дает этого сделать. Больно безумно, но пытаюсь не кричать, хоть от комка в горле невозможно дышать. Слезы подступают к глазам, угрожая пролиться нескончаемым потоком, но сдерживаюсь. Однажды решив не плакать при этом идиоте, сдержу обещание, чего бы это мне ни стоило. Во мне еще жива надежда, что меня найдут. Но с каждой секундой она становится все призрачнее.

Тяжелые двери открываются с невыносимым скрипом, и Кир грубо вталкивает меня внутрь. Не удерживаюсь на ногах и лечу вперед, выставив перед собой руки, чтобы при падении не разбить лицо. Но я не спортсмен и не умею группироваться, а все последние события сделали меня чуть ли не инвалидом — я слаба до крайней степени, поэтому все — таки падаю плашмя на дощатый пол, и в плече что — то предательски хрустнуло. Вспышка боли разрывает сознание пополам, в глазах темнеет, а голова начинает кружиться. Если так пойдет и дальше, я долго не протяну

— Что ты там разлеглась? — Его противный голос режет слух. — Поднимайся!

Но я не могу, как бы он мне ни приказывал. Просто не могу — боль в ноге и плече пульсирует, раздирает изнутри и все, на что я способна: тихо подвывать и скулить. Но даже этого не могу себе позволить — не дам ему шанса думать, что со мной так просто справиться. И хоть внутри я дрожу как осиновый листок, что — то не дает мне сломаться окончательно. Может быть, слепая вера в моего брата, может быть, чистое упрямство, но я сжимаю зубы и, привалившись горячим лбом к пыльному деревянному полу, пытаюсь восстановить дыхание. Кир, словно забыв обо мне, расхаживает по комнате, чем — то гремит, что — то тащит, переставляет. Никак любовное гнездышко обустраивает, придурок.

— Удобно? — Вижу его ноги в грязных ботинках совсем рядом со своим лицом. — Вставай!

Он снова подхватывает меня и тащит куда — то в сторону, а я даже не успеваю ничего сообразить, как оказываюсь сидящей в кресле, и Кира бледное лицо приближается ко мне. Несколько секунд он смотрит мне в глаза, а потом зажмуривается и прислоняется своим лбом к моему. Чувствую его дыхание, лёгким ветерком касающееся лица.

— Как же я тебя люблю. — Боль в голосе почти невыносимая. — Почему ты не захотела по — хорошему быть со мной? Всё бы могло быть по — другому. Думал, с тобой мне повезло, верил, что не предашь, а в итоге оказалась точно такой же, как и все остальные — сбежала к первому встречному. Почему так, Агния? Чем я плох? Никогда не мог понять, чем все эти другие лучше меня. И никогда этого не пойму. Ты тоже, как и они, оставила меня ради этого татуированного существа. Поэтому с тобой, моя милая, будет то же самое, что и с остальными.

Чувствую, как по его телу проходит сильная дрожь, и Кир медленно отходит, обняв себя за плечи, и стоит, глядя в окно. Оглядываюсь, пользуясь передышкой, вокруг: большая комната, обставленная ветхой пыльной мебелью. В углу моток веревки — точно такой же он связывал меня раньше. Содрогаюсь от ужаса, представив, что он опутает ею меня вновь.

— Что ты со мной сделаешь? — Замечаю недалеко стоящую лопату. Не знаю, что она здесь делает, но, если мне удастся дотянуться до неё, то смогу двинуть ею Кира по его тупой башке. — Убьешь?

— Какая любопытная девочка, — усмехается, не поворачивая головы, а я сдвигаюсь медленно влево, пытаясь дотянуться до лопаты. — У меня много планов на тебя, но смерть пока не на первом месте в списке моих желаний.

Прожигаю взглядом его затылок с прилизанными редкими волосенками и тянусь изо всех сил к заветной цели, но вдруг он резко поворачивается и впивается в меня колючим взглядом. Холодный пот выступает на спине, когда понимаю, что он с самого начала знал, что я пытаюсь сделать.

— Куда это ты свои ручонки тянешь? — Страх, мощной удушливой волной, поднимается вверх по горлу, перекрывает дыхание. — Думала, что она просто так здесь находится, наивная ты идиотка? Господи, каждая, ты слышишь, каждая попадается на эту уловку! Какие же вы все одинаково предсказуемые идиотки. Хоть бы одна удивила и не стала хвататься за лопату.

Кир подходит медленно, крадучись. С каждым исчезнувшим сантиметром между нами все лучше понимаю, что из этого дома не выбраться, не спастись. Он убьёт меня, перед этим натешившись вдоволь. Темно — серые глаза полыхают безумием и жаждой. Зажмуриваюсь до рези в глазах и сжимаюсь в тугой комок — ужас тем временем сплетается в животе в причудливые узоры.

— Не бойся. — Высокий голос обманчиво вкрадчив и ложно добр. — Я не сделаю тебе ничего плохого.

— Не верю, — выдавливаю из себя, но слова идут также тяжело, как и сок из камня.

— Твое право, каждый верит в то, что сам выбирает.

Он уже совсем близко. Шепчет на ухо, проводит пальцами по щеке, поглаживает, но его прикосновения как холодные змеи — ничего, кроме ужаса не вызывают. В итоге не выдерживаю и с размаха бью Кира по лицу. Вернее, я надеюсь, что попала туда, куда целилась. Он шипит — наверное, больно сделать все — таки удалось. Это придает сил и вселяет уверенность: изворачиваюсь и снова бью его, уже обеими руками, несмотря на жгучую боль в плече.

— Уймись, идиотка, — орет, пытаясь ухватить меня за руки, но я словно обезумела. Подключаю и ноги, в итоге треснувший ранее гипс раскалывается на части. Наплевать. — Хватит!

В итоге ему удаётся меня ухватить — слишком слаба, чтобы долго сопротивляться. Но я, во всяком случае, боролась.

Вдруг раздается сигнал телефона, и Кир, чертыхнувшись, не выпуская меня из хватки, достаёт из кармана мобильный.

— Все сделано? — Я, уже не сопротивляясь, просто сижу, задыхаясь в его объятиях, хочу крикнуть, позвать на помощь, но слова не выходят наружу, застревают в горле. — Отлично. Давай сюда — нужна будет помощь. Да, как всегда. Да, в этот раз все будет быстрее обычного. Жду.

Трубка летит на пол, а Кир хватает меня за волосы и стаскивает с кресла. Голова разрывается от боли — кажется, я даже слышу треск отрывающегося скальпа. Он тащит меня волоком и смеётся.

— Сейчас нам будет весело, сейчас мы поиграем. — От этих слов кровь стынет в жилах. — Ты любишь играть? Я очень.

Пока тащит меня, несколько раз ударяюсь о стены — он словно специально издевается, стремясь сделать как можно больнее. Кости болят — во мне, наверное, не осталось ни одной целой и когда весь этот Ад прекратится неизвестно.

— Пришли. — По тону чувствую, что он в восторге от самого себя. — Поднимайся. Или не можешь?

— Ты издеваешься? — хриплю, трогая рукой кожу головы, и чуть не кричу от ужаса, когда ощущаю под волосами что — то липкое и теплое. Кровь. Этот урод вырвал мне часть волос. — Зачем ты все это делаешь?

— Потому что могу.

Этот простой ответ, сказанный таким спокойным тоном, ужасает, потому что это правда — он может сделать со мной все, что захочет. Я вся в его власти, но лучше бы было умереть, чем терпеть все это.

Он снова подходит и присаживается рядом.

— Сейчас мы проведем вместе самые увлекательные и прекрасные часы твоей жизни. Ты познаешь, что такое истинная боль и это, поверь мне, будет самым лучшим, что ты испытывала. Я научу тебя любить, быть покорной. Наконец ты уяснишь, что такое настоящий мужчина, а не твой мерзкий неудачник. У вас с ним был секс? Не отвечай и так все знаю, но то, что будет происходить в этой комнате между нами не идет ни в какое сравнение с тем, что делали вы с ним. Это будет настоящим блаженством, чистым удовольствием. Ощущения на грани жизни и смерти всегда самые сладкие, хотя и мучительные. Наберись терпения — самое интересное ждет тебя впереди.

Закрываю глаза, пытаясь абстрагироваться от его мерзких слов, не думать о том, что ждет меня впереди. Хоть бы смерть пришла ко мне раньше, чем этот умалишенный сделает со мной все то, о чем мечтает. Уже не верю, что меня кто — то сможет найти, так хотя бы не мучиться сильно. Я не боюсь боли, я боюсь чужого безумия.

Лежу, зажмурившись, и просто считаю. До ста, двухсот, тысячи — неважно, главное, ничего не чувствовать. Погружаюсь во тьму, лишенную звуков, запахов и ощущений.

Но вдруг какое — то слабое жужжание врывается в спасительную тишину бессознательного. Не сразу понимаю, что это, но когда до меня доходит — чуть не кричу от радости. Этот звук настолько близкий и родной, что сердце пропускает несколько ударов и на несколько бесконечных секунд замирает, разрастаясь до небывалых размеров, наполнившись надеждой.

Может быть, это только бесполезные мечты, шутки подсознания, но с каждым мгновением все больше уверена, что слышу подъезжающий мотоцикл.

42. Я люблю тебя

К месту назначения мчались изо всех сил, нарушая все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения, — словно сошли с ума. Если хорошенько подумать, то столько проклятий и матов в свой адрес мы не получали, наверное, никогда, но кого это волнует?

Матильду посадил себе за спину — хотел быть уверен, что она никуда не денется, хотя ее близость, тонкие руки, истерично вцепившиеся в мою куртку — все это раздражало до крайности, но и это готов был терпеть ради своей цели. Да и в качестве навигатора девушка бесценна, потому что в этой глуши сам чёрт потеряется. Не знаю, чем занималась бабка Кира, живя здесь, но быть в центре внимания она явно не стремилась.

— Почти приехали. — Матильда нетерпеливо ёрзает сзади, пытается перекричать рёв трёх мощных моторов. — Вон там, видишь? Халупа деревянная. Туда нам и нужно.

И я действительно замечаю старый дом, почти такой же зловещий, как и тот, что совсем недавно взлетел на воздух. От мысли, в каких отвратительных условиях Кир держит мою Птичку, сводит челюсть и темнеет в глазах. Не знаю, смогу ли остановиться и не убить его? Нужен ли мне такой грех на душу? Но сейчас, на подъезде к развалюхе, могу убеждать себя в чем угодно, но в глубине души убежден: стоит увидеть хоть одну крошечную ранку на ее теле, потеряю над собой контроль. И тут уже вряд ли кто — то сможет со мной справиться.

— Фил, нельзя вплотную к дому парковаться. — Девушка теребит меня за плечо, привлекая внимание. — А то Кир может что — то раньше времени заподозрить. Он страшный человек, ты даже не представляешь насколько.

— Смотрю, он тебе не очень нравится. — Торможу возле лысого чахлого дерева. Я не хочу вести с Матильдой долгие беседы. Во всяком случае, не после того, что она со своим дружком сделали с Арчи.

— Шутишь? — Ее голубые глаза больше пятирублевой монеты. — Он же маньяк! Конечно, он мне не нравится! Я же нормальная девушка.

Нормальная? Она серьезно? Как может быть нормальной та, что могла так долго молчать о том, что Кир — маньяк? Чем бы ее молчание ни было вызвано, ему нет оправдания. Не знаю, может быть, Ястреб настолько хорош в постели, что она так держится за него, но он явно не стоит всего этого дерьма.

— Ну, а если ты знала обо всем, то за каким чертом молчала? — Вопрос вырывается раньше, чем успеваю себя остановить. Нет, никогда мне не понять этой больной логики. — Моя хата с краю, да? И как спалось после всего этого? Нормально? Ты хоть понимаешь, что пока вы со своим приятелем помогали Киру прятать трупы, он не остановился бы? Чего ты боялась? Ястреба потерять?

От каждого моего слова она будто съеживается, и, обняв себя за плечи, Матильда пытается успокоиться. Мне хочется схватить ее и трясти так долго, пока в красивой голове все не встанет на место. Но на это нет времени — нужно торопиться. Если хоть часть из того, что она рассказала — правда, то дорога каждая секунда.

— Когда Кир впервые вынудил Ястреба помогать ему, тот даже не знал, на что идёт. — Она смотрит в сторону, голос дрожит, а в глазах плещется неизбывная тоска. — Кир пригласил нас на шашлыки, но только развлечения после застолья оказались не для слабонервных. Пьяный Ястреб сначала воспринял все, как шутку, розыгрыш, да и я смеялась как дурочка, но никто и не думал шутить.

— И после этого Ястребу уже было не спрыгнуть, да? — Брэйн, бесшумно подойдя, становится рядом со мной, Роджер, в обнимку с неизменной трубой, стоит с другой стороны. Наверное, мы выглядим странно и даже зловеще: три здоровых мужика допрашивают хрупкую блондинку. Но вокруг ни одной живой души, поэтому кого стесняться?

— Ладно, ребята, нужно идти. — Прячу ключи в карман чёрных джинсов и смотрю в сторону дома, в котором заперта моя любовь. Матильда смотрит на меня с надеждой — наверное, хочет еще что — то сказать, доказать, убедить, что они с Ястребом не настолько во всем этом виновны, но уже не слушаю. Я слишком устал, у меня лопается терпение. Все, что хочу — разнести этот дом в щепки и унести оттуда свою Птичку. — Время не терпит.

Брэйн хватает Матильду за предплечье, чтобы не смогла вырваться. Та сначала упирается, но куда ей тягаться с этим гигантом? В итоге успокаивается и полностью отдается в его власть. У нее действительно нет выбора, так зачем усложнять себе жизнь?

— Надо обойти дом вокруг, чтобы избежать неожиданных сюрпризов. — Роджер перекидывает трубу в другую руку, а я жалею, что не взял с собой хотя бы кастет. — Мало ли что у этого ущербного на уме. Нужно быть ко всему готовым.

Киваю и, подойдя к дому, чьи окна расположены довольно высоко над землёй, чуть пригибаю голову, чтобы меня не заметили раньше времени. Иногда высокий рост — настоящее проклятие.

Брэйн на всякий случай закрывает широкой ладонью рот девушки, но та не сопротивляется — только лишь смотрит вокруг полными ужаса глазами. Прикладываю палец к губам, призывая её молчать, но это лишнее — Матильда тиха и покорна.

Пригнувшись, медленно иду, огибая дом вокруг, и неожиданно до слуха доносятся приглушенные звуки какой — то возни. В доме что — то происходит, но с улицы не разобрать. Не успеваю остановить себя, рискуя все испортить, резко выравниваюсь и заглядываю в окно.

— Филин! — Я не узнаю голоса, но, наверное, это Брэйн. Или Роджер, но мне наплевать. Монохромная рябь застилает глаза. Чувствую приближение приступа, который, обычно, не сулит моим противникам ничего хорошего. — Куда ты? Стой!

Но разве это возможно? Только Арчи знает, как остановить мою чёрную ярость, но лысый в реанимации, и это к лучшему — никто не помешает отправить подонка на тот свет.

Вижу, как узкое тело Кира нависло над девушкой, а ее тёмные волосы разметались по полу — этот темно — шоколадный, почти чёрный, оттенок узнаю из миллиона других. Последнее, что вижу, пока гневная волна окончательно не гасит сознание: длинные тонкие руки Кира рассекают воздух, взлетают и размеренно опускаются вниз, как темные крылья. Сомнений быть не может: он ее бьёт.

Звон разлетающегося дождём осколков стекла, визг Матильды, крики друзей — все сливается в один звук и волной обрушивается на меня. Не ощущаю боли в порезанной руке, не чувствую вообще ничего — только холодная ярость, что аккумулирует все тайные резервы моего изломанного сознания.

— А — а–а, — на одной, жутко высокой, ноте орёт тот, чьё лицо в ближайшие секунды превратится в фарш. — Спасите! Убивают!

— Филин! Не дури! Ты его убьешь! — Роджер хватает меня за плечи, пытается оттащить в сторону, но я абсолютно ничего не соображаю. Брыкаюсь, стремясь вырваться, наношу отчаянные удары, извиваюсь, борюсь с тем, кто мешает мне закончить начатое. Кир не должен жить, его нужно раздавить как мерзкого таракана. — Брэйн, держи его!

Чувствую, как меня хватают со всех сторон чьи — то сильные руки, волокут, тащат. Слышу хрипы, стоны и рычание раненого зверя, но не сразу понимаю, что это рычание выходит из моего горла.

— Фил, ты меня слышишь? — Брэйн совсем рядом, трясет меня за плечи, бьёт по щекам. — Очнись!

Сквозь постепенно стихающий шум в ушах до меня доносятся обрывки фраз, вскрики. Перед глазами все плывет, но все — таки удаётся взять себя в руки и успокоиться. Этому ещё способствует ледяная вода, вылитая кем — то прямо в лицо и несильный удар в челюсть.

Зрение проясняется, и я поднимаюсь на ноги. Вижу Роджера, нависшего над кем — то и этот кто — то — моя Птичка. Подбегаю и, отпихнув рыжего в сторону, склоняюсь над той, из — за которой чуть не убил человека.

— Птичка, милая, — шепчу, глядя в каком жутком она состоянии. Агния такая хрупкая, нежная лежит, закрыв глаза, и будто даже не дышит. Подношу руку к её лицу, где красным пятном разливается будущая гематома. Мои руки дрожат, пальцы онемели, порезанная рука горит огнем, а из сбитых костяшек сочится кровь, но я не чувствую физической боли — ее вытеснила боль душевная. — Ты меня слышишь? Пожалуйста, ответь!

— Она живая, я проверял. — Роджер садится рядом и убирает волосы, налипшие Агнии на лоб. В руках у него бутылка воды — где только взял непонятно — и большой платок. Перевожу взгляд на Птичку и замечаю, во что превратилось ее прекрасное лицо — сейчас на его месте сплошной кровоподтек. — Скорую уже вызвали, и полицию. Пока что промой ей раны аккуратно.

— Спасибо. — Чувствую, как слова клокочут в горле, распухшем от ярости и тоски. — Просто спасибо.

— Не за что. — Ухмылка друга как некий балансир, помогает удержать сознание в разумных границах. — Для чего — то же мы тебе нужны.

И отходит, оставив нас наедине. Наклоняюсь и осторожно целую ее в губы, распухшие и кровоточащие, но все равно самые сладкие на свете. Она морщится и пытается открыть глаза, а из горла вырывается хриплый стон. Живая все — таки!

— Где я? Я умерла? — Голос тихий и слабый, но раз нашла силы прийти в себя, значит, все наладится. — Господи, почему так больно?

— Не напрягайся. — Нащупываю тонкую бледную ладонь и чуть сжимаю ее. Чтобы понимала: я рядом и никуда не уйду. — Сейчас скорая приедет, все будет хорошо. Главное — тихо полежи, все скоро пройдет.

— Филипп? — Распухшие веки не дают ей распахнуть шире глаза, она щурится, ищет меня взглядом. — Это ты? Мне не показалось? Это точно ты?! Но только если это — галлюцинация, то свали отсюда. Хочу умереть в здравом рассудке!

Это моя девочка — чтобы не случилось, как бы больно и плохо ни было, она все равно будет бороться. Птичка — самая сильная женщина из всех, кого встречал ранее. И за это я люблю ее еще больше.

— Я. — Наклоняюсь, и наши взгляды встречаются. Слеза скатывается по ее щеке, и Агния слабо всхлипывает. — Не плачь, все хорошо. Уже все хорошо.

— Я верила, знала. Он мне говорил, что ты не придешь, не станешь меня искать, но я верила. — Ее тихий голос звучит во мне музыкой, успокаивает лечит. Птичка плачет, но это не слёзы боли, а радости.

— Думаешь, от меня так просто избавиться? Не дождешься. — Стараюсь говорить так, чтобы у неё не осталось сомнений в моей искренности. Хочу, чтобы она верила мне. — Я люблю тебя. Это единственное, о чем тебе нужно знать.

Птичка замирает, словно ее снова ударили. Да я и сам не ожидал, что скажу это, но когда если не сейчас?

— Любишь? — Она словно не верит своим ушам. Ну, ничего, у меня впереди целая жизнь, чтобы доказать, что не вру.

— Да. — После признания мне так легко, словно сбросил камень с души. — Неужели до сих пор не догадалась?

— Ох. — Вздох, лёгкий почти невесомый, срывается с губ.

Наливаю воду из бутылки на платок и осторожно протираю лицо Агнии. Она морщится от боли, шипит, но терпит. Шепчу какую — то несвязную ерунду, несу всякий бред — только, чтобы она отвлеклась и не думала о плохом. Если бы только мог отмотать время вспять и стереть плохие воспоминания, но разве я похож на волшебника?

— Отпустите меня. — Визгливый голос, отвратительный, противный, режет слух. — Мне больно!

— Ах, тебе, тварь, больно?! — кричу, резко повернувшись на звук. Сейчас не замечаю ничего, кроме лихорадочно горящего взгляда того, кто мешком с дерьмом лежит в углу, придавленный коленом Брэйна. — Когда ты её бил, не было больно? Когда воровал, издевался? А? А другим девушкам тоже, наверное, было больно. Они кричали? Просили о помощи? Умоляли? Говори, скотина!

Понимаю, что он не ожидал, что мы знаем о других девушках, закопанных где — то здесь, совсем рядом в безымянной могиле. На секунду он теряется, часто моргает и пытается сообразить, как ему быть дальше.

Неплохо я его приложил: губа порвана, нос сильно распух и искривился, глаза начали заплывать, превращаясь в узкие щелочки. Надо было его всё — таки убить, не должна такая погань отравлять воздух. Зачем меня только оттащили от него?

— Думаешь, герой? — Совладав с собой, ухмыляется и сплевывает кровавый сгусток на грязный пол. — Спас девушку? Думаешь, тебе за это орден дадут или медаль? Но ты все равно остаешься дерьмом и ничтожеством, как бы ни пытался изменить что — то. — Брэйн бьет его наотмашь, сильнее надавливая на горло коленом, от чего Кир начинает хрипеть и задыхаться. Смешно сучит ногами и дергает руками. Я бы даже посмеялся, если бы у меня еще оставались силы веселиться, но вместо этого прошу татуировщика ослабить хватку. Мне нужны ответы. — Такие как ты не должны жить, от вас одни проблемы. Надо было убить тебя, зарезать как свинью, как других, но я грешен — заигрался. Хотел, чтобы ты помучился.

— Какое же ты ничтожество. — Брэйн в отвращении кривит губы.

— И тебя, урода, нужно было тогда прикончить! — вскрикивает Кир, с ненавистью глядя на Брэйна. Лицо татуировщика каменеет, а в глазах зажигается опасный огонек. Опасный для Кира. Я слишком хорошо знаю этот взгляд, чтобы понимать — еще немного, и подонку конец. — Я так надеялся, что ты подохнешь, но такого бугая так просто не одолеешь. А жаль.

— Брэйн, тихо, держи себя в руках. — Роджер подходит к татуировщику и хлопает того по плечу, призывая успокоиться. Брэйн тяжело дышит, закрыв глаза, пытается нормализовать дыхание и постепенно ему это удается.

— Она тебя тоже бросит! — вопит Кир, глядя на меня безумными глазами. — Потому что она точно такая же, как и все остальные! Они всегда уходят, хоть им яичницу на ладони пожарь. Появится новый парень, и ты останешься один, в пустой квартире, голодный и холодный.

— Голодный? — Что этот утырок вообще несет? — Ты — больной.

— Да! Пусть так, пусть ты не понимаешь, о чем я. Сейчас не врубаешься, но со временем до тебя дойдет, что ни одна из этих проституток не достойна того, чтобы жить на свете! Они всегда бросают, они даже детей бросают ради мужиков! Меняют своих детей на член! — Кир захлебывается кашлем и своим сумасшествием. — Ты же понимаешь, о чем я, да? Твоя мамаша такая же, как и моя. Они все одинаковые!

Его слова об Изе больно бьют в самое сердце. Мать — моя Ахиллесова пята — та, из — за которой я постоянно чувствую свою ущербность. Но мне не нужно, чтобы какой — то сдвинутый напоминал мне об этом. Моя мать — только моя боль, а все остальные могут проходить мимо.

— Заткнись, урод! — Не знаю, какое чудо удерживает меня от того, чтобы снова не наброситься на него. — Если еще хоть слово об Агнии или моей матери вырвется из твоего поганого рта, я убью тебя на месте.

— Нервничаешь, да? — Он снова сплевывает и вытирает разбитый рот тыльной стороной ладони, и по его лицу тянется кровавый след. Сейчас он очень похож на Джокера — безумного, одержимого. — Иза — тварь, ты же сам это знаешь. Зачем ты ее терпишь? Я со своей, лично расправился. Мать стала моей первой жертвой. Мне тогда было восемнадцать, когда вспорол ей брюхо. Даже не представляешь, какой кайф испытал, когда она лежала в луже собственной крови и всего того дерьма, что вылилось из нее, когда поняла, что я пришел спросить с нее за все то зло, что она причинила. — От его слов мороз по коже, а волоски на теле, даже самые короткие и незаметные, становятся дыбом. — Жаль, что твоя мамаша так и не сдохла ни в первый раз, ни во второй, в больнице. А я ведь так старался, так старался.

Делаю рывок вперед, но меня останавливает голос той, ради которой я здесь нахожусь:

— Филипп, не надо!

Останавливаюсь как вкопанный — ее голос действует словно магнит. В этот момент отчетливо понимаю, что ради Птички готов на все, о чем не попросит. Потому что знаю: ни о чем плохом она просить не станет.

— Ястреб, беги! — Неожиданный возглас той, о которой уже успели забыть в пылу борьбы с вселенским злом в лице Кира, оглушает. Матильда подскакивает к окну и, свесившись вниз так, что только ноги торчат, начинает размахивать руками, привлекая чье — то внимание. — Не иди сюда! Уходи! Они взяли Кира, они обо всем знают! Уезжай, ради Бога!

Роджер срабатывает молниеносно: срывается с места и, не забыв о своей трубе, бежит на улицу. Ястреба нельзя упустить — он слишком важен во всей этой истории, но от Роджера еще никому не удавалось уйти — даже пытаться не стоит.

— Нет! — кричит Матильда, и в ее голосе отчетливо слышатся признаки надвигающейся истерики. — Роджер, не трогай его! Не надо! Вы же обещали!

— Мы обещали, что не убьем его. — Брэйн отпускает Кира, которого уже нет смысла удерживать — в таком состоянии он вряд ли куда — то сможет убежать, в два шага преодолевает расстояние до окна и одной рукой оттаскивает Матильду от подоконника. — И свое обещание сдержим, но то, что твой приятель сделал с Арчи, с рук ему не сойдет. Об этом можешь не волноваться.

Она судорожно кивает и, словно окончательно обессилев, тряпичной куклой повисает на руках татуировщика.

— Ну, не плачь, — просит Брэйн и неумело гладит ее по голове. — Он не стоит этого. Вот что бывает с хорошими девочками, когда они влюбляются в подонков.

— Думал, убежать, мразота? — Роджер держит тощего Ястреба за тонкую шею и с такой силой вталкивает его в комнату, что тот пролетает и, не удержавшись, падает рядом со своим дружком. — Сиди тихо, погань, пока я тебе мозги не вышиб.

Ястреб молчит, только затравленно озирается по сторонам, но на Кира не смотрит. Уверен, что как только их возьмут в оборот, начнут колоться и сдавать друг друга, как последние крысы. Крысы они есть — отвратительные. Помоечные. Кажется, я даже слышу невыносимый смрад моральных нечистот, исходящий от них. И этому уроду доверял Арчи?

— Скажи мне, Ястреб, только одно. — Мой голос обманчиво спокоен, хотя внутри бушует настоящая буря, но держусь из последних сил, чтобы не начать тут все крушить. — Что тебе сделал Арчи?

— Ничего, — хрипит, потирая шею, за которую его держал Роджер. Не удивлюсь, если в итоге у него окажутся сломаными пара позвонков. — Я просто запутался.

— Запутался? Надеюсь, менты тебя распутают, потому что о такую мразь мне руки марать не хочется.

Ястреб смотрит на Матильду, рыдающую в объятиях Брэйна. Смотрит осуждающе, с укоризной. Она вытирает слезы и одними губами произносит: «Прости», а потом отворачивается. Наверное, в этот момент их история, длиной в десяток трудных лет, окончательно завершилась.

Мне надоедают их рожи, отворачиваюсь и снова подхожу к Птичке. Присаживаюсь рядом с ней прямо на пол. Мне наплевать, какая здесь кругом грязь, какая атмосфера царит, главное, я ее нашел и она жива, а все остальное до синей лампочки.

— Больно? — спрашиваю, поглаживая ее по голове, осторожно и бережно, словно она может сломаться от любого неосторожного движения. Где же эта скорая, когда она так нужна?!

— Терпимо. — Пытается улыбаться, но с такими побоями особенно не повеселишься. Вижу, как она морщится, но старается не показать виду, насколько ей на самом деле. Моя смелая маленькая Птичка. — Побудь со мной, пожалуйста. Не уходи больше, мне страшно одной.

— Побуду, конечно. — Пододвигаюсь к ней как можно ближе, при этом стараясь не задеть то, что в пылу атаки мог повредить Кир. — Захочешь прогнать, не получится. После этого вообще и шагу одной ступить не дам, не надейся. Я еще тот тиран, ты меня просто плохо знаешь.

— Тиран? — задумчиво спрашивает и хитро смотрит. — Может, мне только это и нужно было? Может, я такого и искала, чтобы ходил за мной с плеткой и дорогу указывал?

— Значит, тебе очень повезло. — Целую ее в лоб, губами ощутив, насколько он горячий. Наверное, у нее температура. — Я именно такой и даже хуже.

— Помоги мне сесть, пожалуйста.

— Не дождешься. Тирания начинается с этой самой секунды, поэтому запрещаю тебе двигаться — мало ли, какие у тебя повреждения, так что лучше не шевелиться.

Она кивает, а я чувствую, как внутри разливается тепло. Это облегчение, смешанное с радостью от того, что все — таки смог найти ее — живую. Все эти синяки, ссадины, ушибы пройдут. Стресс тоже пройдет — помогу ей справиться. Но она здесь, рядом и большего мне не нужно.

Сквозь разбитое окно проникает ветер, приносящий с собой запах новой весны, которая будет не такой как обычно. Потому что впервые не чувствую себя изломанным, искалеченным и пустым. Сейчас рядом со мной та, которую так долго искал — та, которая сможет меня понять и принять. Та, ради которой я хочу стать лучше.

— Филин. — Ее тихий голос выводит из задумчивости.

— Птичка. — Ухмыляюсь и ложусь на бок, оперевшись на локоть, и наматывая темно — каштановый локон на палец. — Ты что — то хотела?

Она смотрит на меня огромными глазами невероятного шоколадного оттенка и молчит. Не мешаю собраться с мыслями, потому что чувствую — то, что скажет сейчас, может изменить нас полностью.

— Филин, я люблю тебя.

43. Галерея

— Да красивая, красивая. — Моя соседка по палате, женщина лет пятидесяти, улыбается, глядя, как я в сотый, наверное, раз, расчесываю волосы. — Ты такая хорошенькая, что тебе и макияж никакой не нужен — все при тебе. Молодость всегда прекрасна.

— Вы слишком добры ко мне, — смеюсь, стараясь казаться беззаботной, но на самом деле внутри скребутся кошки. — Думаете, с такими синяками под глазами и землистым цветом лица могу хоть кому-то понравиться? Может быть, все-таки накраситься?

Вчера заставила Сержа принести в больницу мою косметичку, хранящую в своих недрах тонну косметики, которой я совсем не умею пользоваться, но до чертиков люблю покупать. Зачем только непонятно. Наверное, для коллекции. Но сейчас мне хотелось быть красивой, а после недель, проведенных под наблюдением врачей, не могу похвастаться ярким румянцем и свежестью кожи. Часами смотрела на себя в зеркало и представляла, как предстану перед Филином таким вот страшилищем. А для него мне хотелось быть самой красивой. Хоть он и не приедет меня забирать, но обещал, что мы сегодня все-таки увидимся.

— Не нужна тебе никакая косметика! И успокойся уже, все будет хорошо.

Киваю и, медленно проводя расческой по волосам, сижу, уставившись в одну точку. Перед глазами вертятся события того дня: озверевший Кир, наносящий удары; звон бьющегося стекла и Филин, коршуном набрасывающийся на моего мучителя. Он был зол… Да он в ярости был! Я ведь и правда сначала подумала, что Кир отбил мне все мозги, и Фил только лишь плод воспаленного сознания, но потом он сидел рядом, вытирал мое лицо, целовал в разбитые губы и говорил, что любит и никуда не уйдёт… Сердце сладко замирает при одном воспоминании, как звучали слова о любви, произнесенные низким, хрипловатым голосом.

Отшвыриваю расческу и, поднявшись, начинаю собирать свои вещи. Наконец меня выписывают — к счастью, травмы оказались не столь ужасны, как думали в самом начале. Ушиб ребер, вывих плечевого сустава, лопнувший на части гипс, гематомы на лице и легкое сотрясение мозга — вот, в принципе, и все, что осталось после «свидания» с Киром. Если не считать, конечно, ночных кошмаров и легкого тремора рук, но врач пообещал, что скоро и это пройдет. Быстрее бы.

Мысли о Кире, мои извечные спутники в последнее время, по-хозяйски врываются в сознание. Обнимаю себя за плечи и пытаюсь унять дрожь. Вспоминаю, как в течение этих двух недель, что провела в больнице, меня часто навещали полицейские: снимали показания, требовали все новых и новых подробностей. Каждый раз, заслышав их шаги в коридоре, содрогалась от ужаса, что снова придется вспоминать весь тот страх. Но я не дурочка и понимала, что должна потерпеть и рассказать все: Кир оказался опасным человеком, настоящим психом, от рук которого погибло более десятка девушек. От моих показаний многое зависело. Во всяком случае, я — единственная, кому удалось выжить. Поэтому безропотно сносила все их вопросы, стараясь как можно подробнее отвечать на них. В общем и целом, активно сотрудничала со следствием.

Я так рада выписке, потому что слишком устала от больничных пейзажей, что сил никаких не осталось. Не терпелось оказаться в тишине и прохладе родных стен и выспаться уже, наконец, на удобной кровати, а не вот на этой вот койке, что опасно скрипела при каждом неосторожном движении.

Зато гипс мне все-таки сняли и это лучшее, что со мной случалось за последние дни. Об одном жалею, что не сохранила птичку, которую нарисовал для меня на гипсе Филипп в тот вечер.

Вещи были собраны, документы в порядке и в этих унылых больничных стенах меня больше ничего не держит. За мной должен был приехать Серж, хотя я бы предпочла увидеть сейчас рядом совсем другого мужчину. Но Филипп прислал сообщение о своей занятости, поэтому выбора не оставалось и пришлось воспользоваться помощью брата.

— Прощайте и выздоравливайте! — Машу симпатичной соседке рукой, стоя в дверях.

— Удачи, милая. — Ее теплая улыбка согревает сердце. — И знай: в жизни всегда все бывает хорошо, даже если сначала кажется и по-другому.

— Спасибо большое, — говорю и открываю дверь палаты.

Серж еще не приехал, но мне необходимо выйти на улицу — слишком истосковалась по свежему воздуху, залечивая боевые ранения в этих бледных стенах. Лифт, спуская меня вниз, в окружении десятка незнакомых лиц, опасно дребезжит и немного трясется. Опасная конструкция, ничего не скажешь. Какой-то парень с загипсованной шеей улыбается мне, но делаю вид, что не замечаю его отчаянных попыток познакомиться. В итоге ему надоедает, и он принимается строить глазки своей соседке слева — симпатичной медсестре.

На улице пахнет весной, надеждами и новыми планами. Уже март, причем на удивление теплый. С наслаждением вдыхаю пьянящий воздух, запрокинув голову. Наверное, еще никогда не чувствовала себя счастливее — словно только сейчас я родилась, а до этого просто существовала. Мне неважно, что будет дальше, неважно, будет ли Фил любить меня — я счастлива. Наверное, впервые в жизни.

Слышу звук клаксона и, повернув голову, вижу знакомый автомобиль.

— Извини, что раньше не смог приехать. — Серж помогает мне усесться на пассажирское место, забирая мои вещи и кидая сумку назад. На секунду будто переношусь на несколько недель назад, когда вот точно также сидела в автомобиле, но только рядом был не мой любимый брат, а то чудовище, которым оказался якобы любящий меня человек. Но наваждение проходит, стоит посмотреть на Сержа. — Служба помешала, но я все равно здесь и, вроде бы, не сильно опоздал.

— Ты почти вовремя. Я все равно за временем не следила — такая погода нынче чудесная. — Пристегиваю ремень безопасности и усаживаюсь удобнее. — Вези меня, мой извозчик! Да с ветерком.

— Вот сумасшедшая. — Его смех вибрирует вокруг. — Держись крепче.

И мы едем. Закрываю глаза, пытаюсь расслабиться, но из головы не идут события двухнедельной давности. Не появись тогда Филипп, что бы со мной было? Меня тоже бы положили к тем девушкам, тела которых, насколько я поняла, так пока еще и не опознали — настолько он обезобразил их. Трясу головой, открывая глаза, и гоню прочь все эти дурацкие мысли — я жива, здорова, со мной моя любящая семья. И Филин. Что мне еще нужно? А Кир? Да пусть горит в Аду, чертов извращенец!

Смотрю по сторонам и понимаю, что едем мы совсем не туда, куда изначально планировали. Это не дорога к моему дому, это… Подождите…

— «Ржавая банка»? — Мой крик, наверное, был слышен и в соседней Галактике. — Серж, я правильно понимаю? Ну, скажи, что я права! Ну, пожалуйста!

— Правильно. — Он не смотрит на меня, но по его хитро прищуренному глазу и ухмылке понимаю, что он изначально задумал привезти меня именно в мастерскую. — Но больше так не кричи, я могу оглохнуть. Кому я потом такой нужен буду?

— Не ворчи. — Подпрыгиваю на месте от нетерпения, но искренне надеюсь, что Серж этого не замечает. Хотя, кого я обманываю? Мой брат замечает всегда и все. — Ой, приехали!

Машина медленно въезжает на парковку мастерской, а мне не терпится выскочить из машины и понестись на всех парах в «Банку», но понимаю, что в моем положении выпрыгивать из автомобиля на ходу — не самое мудрое решение. Хватит с меня уже периода повышенного травматизма.

— Дальше сама, — улыбается Серж, останавливаясь. — Вещи домой завезу, не беспокойся. Обещай, что повеселишься от души, хорошо? Ты это заслужила. И… Прости меня.

— За что? — Не могу понять, в чем брат-то передо мной виноват? Да и никто вообще не виноват — только лишь моя дурь.

— За многое, но сейчас не об этом. Давай, сестренка, дерзай.

Меня слегка тревожат его слова, но сейчас не до психологического состояния брата — меня распирает от предвкушения скорой встречи, а обо всем остальном буду думать потом.

— Слушай. — Неожиданный вопрос, родившийся в недрах подсознания, заставляет остановиться. — А он точно меня ждет?

Серж смеется, глядя на меня, как на дурочку.

— Конечно, ждет. Думаешь, я сам такой инициативный? Иди уже и ничего не бойся. И будь готова ко всему, что бы там не произошло.

— Ты — золото! Мне с тобой очень повезло, ты же знаешь об этом? — Повисаю у него на шее и звонко целую в гладко выбритую щеку.

— Знаю, конечно. — Крепко обнимает на прощание, от чего мои травмированные ребра чуть не рассыпаются пылью, и я, наконец, выхожу из автомобиля.

Как сдержаться, чтобы не бежать? Я не знаю. Наверное, со стороны напоминаю престарелую горную козу — вроде и хочет поскакать, да опухшие суставы мешают.

Не понимаю, почему Серж привез меня именно сюда? Нет, я ничего не имею против «Ржавой банки», но это все-таки не самое романтичное место на планете. Хотя, если так подумать, для того, чтобы увидеть Фила готова идти даже на городскую свалку, не то, что сюда. «Банка» уж получше куч мусора будет.

Вокруг мастерской непривычно тихо — место словно лишилось чего-то важного. Души, наверное. Филин рассказал, что случилось с Арчи — сейчас он уже в порядке, но поволноваться за его жизнь пришлось основательно. Я рада, что он выжил — хоть наше первое знакомство окрасилось в не слишком радостные тона, но он точно не заслужил того, что с ним произошло. Но сейчас все позади, Кир за решеткой, как и Ястреб с Матильдой, значит о плохом можно уже и не думать.

Хватаюсь за ручку двери и на секунду замираю. Как он меня встретит? О чем будем говорить? Волнуюсь как школьница, глупая влюбленная школьница. Но перед смертью не надышишься, и я распахиваю железную дверь.

На секунду теряю дар речи и не сразу могу сообразить, что здесь происходит, но проходит мгновение, другое и я понимаю, что мастерская сейчас мало походит на себя прежнюю. Сейчас это больше похоже на модную галерею. Со стен исчезли полки, на которых хранились инструменты, и сейчас их украшают… портреты Фила! Ох, это именно те фотографии, которые я успела сделать. Может быть, это слишком нескромно, но я ведь действительно чертовски хороший фотограф. Хотя с такой моделью любой сможет почувствовать себя гением.

— Нравится? — Разглядывая фотографии даже не заметила, как главный герой не только этой выставки, но и всех моих фантазий подошёл совсем близко и стал за спиной. Его дыхание щекочет кожу на щеке, от чего бабочки в моём животе исполняют сальто-мортале. — Мне так очень.

— Не знала, что у тебя настолько большое эго. Украсить мастерскую своими портретами — довольно смелое решение.

— А кто тебе сказал, что это мастерская? — Его голос, низкий, чуть хрипловатый, рождает внутри меня бурю эмоций. — Сейчас это не мастерская.

— А что?

— Модная арт-галерея. — Он проводит губами по моей щеке, от чего мурашки скачут по коже галопом. — Я соскучился. Ты так сладко пахнешь, словно на курорте была, а не в больнице. И выглядишь потрясающе.

— Галерея? — Разворачиваюсь к нему и заглядываю в глаза. — В каком это смысле?

— В том смысле, что пока "Ржавая банка" временно не может быть извечным приютом для сломанных мотоциклов, почему бы не использовать помещение в благих целях? Тебе же обещали выставку, но зачем ждать милости от природы, если можно все сделать самим?

— Я… я не знаю, что сказать. — Слёзы настойчиво подбираются к глазам, несколько раз моргаю, чтобы не разрыдаться. — Ты…

— Замечательный? Прекрасный? Бесподобный? Феноменальный? — Филин пальцами приподнимает мой подбородок и заглядывает в глаза. — И ещё сексуальный. Вижу, как ты даже сама себе завидуешь, отхватив такого парня.

— Ты решил весь словарь эпитетов процитировать? — Не сдерживаюсь и хихикаю. Точно, идиотка. — Но ты и правда такой. И даже лучше.

— Вот и договорились. — Мягкие губы накрывают мои. В этом поцелуе нет нежности, в нем только страсть и голод. Он пьёт мое дыхание, мучает, дразнит. Теряю голову, но неожиданно раздаётся скрип двери.

— Чёрт. — Из груди Фила вырывается тяжелый вздох, когда ему приходится оторваться от моих губ.

— Приятель, я не виноват. — В голосе Арчи и правда, ни грамма раскаяния. — Сам же просил приехать. А я — послушный мальчик, сам знаешь, всегда делаю то, что мне говорят.

— Но можно было хотя бы не врываться?! — Филипп хватает с дивана пёструю подушку и швыряет в друга. Тот ловко уворачивается и смеётся. — Совсем обалдел?

— Ой, что я там не видел? — Арчи стоит, сложив руки на широкой груди, от чего его футболка натягивается на внушительных бицепсах. Зелёные глаза искрятся смехом, а на лице блуждает хитрая улыбка.

— Птичка, не смотри на этого извращенца, он после больницы странный очень. — Фил обнимает меня одной рукой, прижимает к себе, а второй гладит по голове. — Его, наверное, там вирусом сексуального бешенства заразили — на всех бросается. Поэтому будь аккуратнее, а то вдруг он и к тебе приставать начнет.

— Я, может быть, с того света вернулся! — Арчи поднимает руки в театральном жесте. — И с чем сталкиваюсь? С упреками, обвинениями и издевательством. Вот скажи, Агния, разве достоин я этого?!

— Нет. — Я уже смеюсь, не в силах остановиться. Арчи мне нравится — с ним не бывает скучно.

— Вот! — Длинный палец указывает на Фила. — Даже твоя девушка меня жалеет, а ты — жестокий! Черствый и бессердечный! И на будущее: твоя девушка для меня существо бесполое. Но это так, ремарка.

— Ладно, закончили представление. — Фил присаживается на диван, увлекая меня за собой. — Принёс?

— Конечно. — Арчи кивает и, отойдя к двери, поднимает с пола что-то вроде посылки. — Как договаривались.

— Молодец. — Фил принимает из рук Арчи завернутый в плотную бумагу прямоугольник.

— Ладно, я пошёл. — Арчи улыбается мне и подмигивает. — Завтра открытие выставки в честь вас, ребята, поэтому я побежал — дел ещё вагон. Увидимся.

И, не дожидаясь ответа, убегает.

— Это тебе. — Фил протягивает посылку и странно смотрит на меня, словно от того, что я увижу под бумагой, многое зависит. — Подарок. Надеюсь, тебе понравится. Если нет, то выбросишь — не обижусь.

— Вот ещё, выброшу. — Не пойму, чего он так волнуется? — Не с той связался, я подарки не выбрасываю.

Фил издает какой-то странный звук и отворачивается. Нужно быстрее разворачивать, а то его сейчас удар хватит. Срываю бумагу и замираю, не в силах поверить своим глазам. Это же мой портрет. Дух захватывает от того, насколько я на нем прекрасна.

— Что ты молчишь? — Фил закусывает нижнюю губу и хмурит брови. — Не понравилось?

— Сумасшедший мужчина, честное слово. Как мне могло не понравиться? Это ты написал? — Я почти уверена в положительном ответе, потому что слишком хорошо помню, как красива была птица на снегу.

Он молчит, но с каждой секундой напряжение уходит из его взгляда, и он расслабляется.

— Как раз, когда ты пропала, сделал первый набросок. — Прижимаюсь к нему и кладу голову на плечо. — Знаешь, я очень давно ничего не рисовал, не брал карандаши и краски в руки. Не хотел — чувствовал, как сильно опустел внутри, словно умер. Но когда увидел тебя впервые, понял, что ничего еще в моей жизни не кончено.

— Спасибо. — Поднимаю голову и целую его в небритую щеку.

— За портрет?

— Нет, за то, что ты такой есть в этом мире.

Я лежу на его груди, оглядывая стены «Ржавой банки», увешанные портретами того, кто так неожиданно встретился на моем пути. Филин на каждом из снимков разный, но везде он неизменно прекрасен. И сейчас понимаю, впервые, наверное, что такое настоящее счастье. Глядя на эти фотографии, мне кажется, что действительно получилось запечатлеть его душу — такую прекрасную и такую израненную.

Не знаю, чем обернется эта безумная затея с выставкой, но верю, что завтра точно будет лучше, чем вчера.