Византийская принцесса

Глава восьмая

Печальная река Трансимено бежала сквозь клубящуюся серую мглу. Туман и дым смешались над ее водами, наползая в долину с холма, на котором стоял городок Алакрион. Пологий этот холм удерживал два кольца стен и сотню домов. Серый цвет главенствовал здесь над остальными: строительный камень и трава словно выцвели под солнцем, да и само небо утратило яркость синевы и приобрело блекло-фиолетовый оттенок.

Долина была затянута дымом. Горели дома, стреляли бомбарды. Безмолвные воды утекали вдаль по долине и, достигнув конусовидной горы, исчезали, и казалось, будто Трансимено сливается возле горизонта с одной из подземных рек, Стиксом или Ахероном. И если проплыть по Трансимено вверх по течению, от Алакриона до горы на горизонте, то встретишь покой и забвение.

Отряд иоаннитов и византийцы Диафеба приблизились к Трансимено на пятый день после прибытия кораблей с Родоса. Выстрелы со стен Алакриона были здесь почти не слышны, такой властной оказалась тишина, исходящая от речных вод. Воины в черных орденских плащах и с неподвижными флажками на копьях застыли у подножия холма, глядя на то, как беззвучно идет бой.

Турки засели в Алакрионе; отряд христианских рыцарей пытался штурмовать стены, с которых по ним палили из бомбард.

Несколько лестниц, покачнувшись в небе, пали на стену и тотчас отяготились человеческими фигурками. Под воротами разложили огонь. С левой стороны участок стены обвалился, явив провалом толпу воинов, готовых обороняться. Десяток храбрецов устремился к провалу, и там закипела схватка.

Тем временем со стен продолжали стрелять и метать в осаждающих камни.

— Туда! — воскликнул Диафеб. — Ударим разом и возьмем этот город во славу Божью!

Они пришпорили коней и помчались в сторону Алакриона.

Внезапное появление подкрепления решило дело. Турки отступили в глубину города, но сражаться на улицах побоялись. Жители Алакриона набрасывались на своих мучителей и разили их везде, где находили, а женщины к тому же бросали им на головы тяжелые предметы и обливали кипятком и нечистотами.

Спешившись, Диафеб с мечом в руке побежал по городу. Несколько раз ему приходилось вступать в поединки, но они долго не длились.

— Тирант! — кричал Диафеб. — Гдe Тирант Белый? Где севастократор?

Но никто не мог указать ему, где находится его брат.

Возле ворот еще кипел бой. Иоанниты бились с турками, сражая одного за другим. Тем некуда было отступать, и они погибали, желая перед смертью лишь одного — забрать с собой на тот свет как можно больше христиан. Трупы громоздились возле ворот, окованных металлом, но выбитых и валяющихся вместе с искалеченными петлями. И мертвецы падали на эти створы, как воины древности на собственные щиты.

В развевающихся плащах иоанниты метались по улицам и перед воротами, настигая врагов. Рыцари ордена выглядели ангелами, и ни один грешник не мог ускользнуть от их карающей руки; сами же они представлялись неуязвимыми. Однако это было не так, и несколько их уже пали, а на белых крестах проступили красные сердца.

Опускались сумерки, и в темноте быстрее бежали воды Трансимено. Казалось, они сгустились от пролитой крови, и преисподняя — там, за горой, — призывала к себе эту кровь.

Зажглись факелы. Преследование врагов продолжалось и в темноте. Любой турок, что подавал еще признаки жизни, был в ту ночь безжалостно заколот кинжалом, а если где-нибудь находили христианского воина, тяжело раненного или даже при смерти, его доставляли в церковь, и там братья иоанниты перевязывали его раны и ухаживали за ним.

С факелом в руке Диафеб остановился возле глубокого рва под стеной Алакриона. Сломанная лестница валялась рядом, под ней — двое убитых. В большой воронке лежало несколько камней, сброшенных со стены утром. А в глубине рва кто-то вдруг пошевелился и тихо застонал.

Диафеб направил туда факел так стремительно, что пламя зашумело, и из мрака выступило лицо Тиранта — точнее, половина этого лица, ибо вторая была залита чернотой.

— Сюда! — закричал Диафеб.

Но вокруг все были заняты — кто преследовал врагов, кто собирал добычу, так что Диафебу пришлось хватать за руку первого попавшегося солдата и приводить его в чувство пощечиной.

— Помоги мне! — сказал Диафеб.

Вместе они спустились в ров, отбросили в сторону несколько камней, отодвинули мертвеца с переломанными ногами, и перед ними явился севастократор. Одним из первых он бросился на штурм и был сражен снарядом, попавшим ему в голову.

Диафеб подхватил его под мышки, а солдат взял за ноги, и они вытащили Тиранта наверх. Там они уложили его на плащ и отнесли в город.

Когда приор иоаннитов узнал о том, что севастократор находится в церкви с остальными ранеными, он поспешил туда.

Тирант, уже умытый, в одной рубашке, лежал на простом покрывале, расстеленном поверх соломы прямо на полу, потому что при таком ранении прохлада и жесткое ложе лучше всего. Орденский лекарь осторожно осматривал рану на его голове, едва прикасаясь к ней пальцами.

Тирант увидел Диафеба и с ним приора и попытался улыбнуться, но у него плохо получилось.

Приор сел рядом с Тирантом, а Диафеб опустился на колени у него в ногах.

— Вы пришли вовремя, — произнес Тирант с большим трудом. Из-за боли в голове он почти не мог говорить. — Я рад.

Приор кивнул и ушел, не желая обременять раненого, а Диафеб долго еще оставался на прежнем месте. Ему все казалось, что, если он оставит Тиранта, тот попросту умрет. Тирант вдруг широко раскрыл глаза и сказал Диафебу:

— Идите спать.

Тот пошатнулся и понял, что действительно спал, сидя на полу и склонившись к ногам брата.

Тирант опять опустил веки и задремал. В полусне он слегка похрапывал.

Через час целебный отвар из бараньих голов, сваренных в крепком вине, был готов, и лекари наложили на голову севастократора повязку.

Наутро Тиранта перенесли в роскошные покои, которые прежде занимал знатный турок. За ночь в этих покоях все было прибрано и подготовлено таким образом, чтобы там мог жить военачальник христиан. Посреди комнаты находилась большая кровать, так что Тирант имел возможность постоянно принимать у себя своих командиров и отдавать им распоряжения.

Тирант остался очень доволен тем, как для него все устроили. Благодаря заботам лекарей рана на его голове постепенно заживала и с каждым днем беспокоила его все меньше.

Все свободное время Диафеб проводил с севастократором, и они беседовали о Кармезине. Тирант желал знать все, что говорила или делала принцесса, как она смотрела, какой у нее был голос. И Диафеб по десять раз повторял одно и то же, но Тирант не уставал слушать.

— И она сказала, что не будет счастлива до тех самых пор, пока не прижмет вас к сердцу, — заключил рассказ Диафеб.

— Я рад, что получил эту рану, — признался Тирант. — По крайней мере теперь у меня появилось хотя бы немного времени для того, чтобы помечтать.

— Император велел передать вам деньги, — сказал Диафеб. — По пятнадцать дукатов за каждого пленника.

Тирант махнул рукой:

— Раздайте их моим людям от лица его величества и поблагодарите за верную службу.

— А себе вы ничего не хотите оставить? — уточнил Диафеб.

— Им прок, мне честь. — Тирант закрыл глаза. — Я никогда не буду нуждаться в деньгах, потому что живу не ради денег. А деньги, как всякая подлая вещь, льнут к тому, кто ими пренебрегает.

Он помолчал немного, затем брови его сошлись над переносицей — он мучительно вспоминал что-то. И наконец вспомнил:

— Сверчок. Где он?

— Я поищу его, — обещал Диафеб.

Сверчок отыскался среди раненых. Стрела угодила ему в ногу, поэтому он и не мог ходить, и даже не имел возможности явиться к своему господину и ухаживать за ним, хотя и видел, как Тиранта принесли в церковь и как севастократор едва не умер. Сверчок смотрел на это издалека и заливался слезами.

— Почему же ты даже не подал голоса? — укорил его Диафеб.

— Если бы я дал о себе знать, — ответил Сверчок, — то часть лекарей принялась бы заботиться обо мне, а я не хотел отвлекать их от севастократора.

— Мой брат беспокоился о тебе, — сказал Диафеб.

— Я скоро встану на ноги и буду служить ему, как прежде, — обещал Сверчок.

Он действительно быстро шел на поправку, и Диафеб с радостью сообщил об этом своему кузену.

В Алакрион стекались люди из всех близлежащих городков и деревень, где еще оставались турки. Каждому хотелось сражаться против ненавистного врага под знаменами севастократора.

Война приостановилась и как будто набирала новое дыхание.

Турок тоже становилось все больше. Подкрепление, которого ждали враги, наконец прибыло.

Тирант поднялся с постели на десятый день после ранения. Он приказал верному Сверчку подать ему кольчугу и облачить себя в доспехи, затем вооружился и сел на коня. Сверчок последовал за ним. Он еще прихрамывал, но верхом уже ездил без всяких затруднений.

Сопровождаемый одним лишь Сверчком, Тирант выехал из городских ворот и остановился, разглядывая долину с вершины холма. Он не верил собственным глазам: вся земля по ту сторону реки Трансимено была черна от турок, и множество турецких шатров покрыло ее, точно россыпь прыщей. Везде бродили лошади, одни расседланные, другие под седлом.

— Они не уйдут без хорошего боя. — Тирант оглянулся на своего спутника. — Что ж, придется дать им то, чего они так хотят, и утолить их жажду раз и навсегда, чтобы отныне они приохотились пить из других источников!

Юноша ответил:

— Сдается мне, сейчас многие хотели бы оказаться в тысяче лиг отсюда! Слишком уж много врагов собралось в этой долине.

— Я не стану удерживать подле себя трусов, ни уговорами, ни деньгами, — сказал Тирант. — Если Богу будет угодно, я погибну и со мной — вся Византийская империя; но если Бог захочет иного — мы одержим победу и малыми силами.

Сверчок был прав: многие в воинстве Тиранта смутились, завидев людское море, что набирало силу на противоположном берегу Трансимено и готовилось затопить всю долину.

— Пропали мы! — шептались солдаты. — Для чего он так долго медлил? Надо было уходить из Алакриона, пока еще была возможность.

— Нет, — возражали более храбрые, — мы не должны бросать севастократора. Разве он когда-либо бросал нас? Разве во время сражения он не готов был закрыть собой любого из нас? Он раздал нам всю свою добычу. Он щедр, молод и отважен. Бог на его стороне.

Армия христиан была так велика, что не могла разместиться в Алакрионе; по этой причине Тирант поставил свои шатры на холме, ниже городка, и там закрепился. Затем он с небольшим отрядом отправился выше по течению, к тому самому черному конусу горы, где, как почудилось в первый день приору иоаннитов, начинался вход в потусторонний мир.

И чем ближе подъезжал Тирант к зловещему силуэту горы, тем менее зловещей она становилась и наконец превратилась в обычную скалу, каких много, а на вершине ее находился замок. Тирант обогнул скалу и увидел, что река Трансимено делает здесь излучину и между рекой и замком раскинулся луг с отличной сочной травой. Там же имелся и старинный широкий каменный мост. Было очевидно, что проехать по этому мосту мог лишь тот, кто состоял в большой дружбе с владельцем замка.

Скала и замок, река и мост — ничего потустороннего здесь не было и в помине; зато Алакрион отсюда выглядел таинственным и жутким местом.

— Должно быть, так устроен неизведанный мир для человека, — сказал себе Тирант, — то, что далеко, напоминает ему загробное царство, полное печальных теней, а то, что близко, перестает страшить и становится обитаемым.

Он остановился перед воротами замка и протрубил в рожок.

Ворота тотчас раскрылись, впуская рыцарей, ибо владелец замка признал в них христиан.

Тирант был удивлен тем, как хорошо устроена оборона этого замка, какие здесь отличные решетки и подъемные мосты, как крепки ворота и как хорошо оборудована подъездная дорога, которая простреливалась со стен и из бойниц трех башен.

Владельцем замка оказался совсем молодой человек чуть младше Тиранта, светловолосый, широкоскулый, со слегка раскосыми светлыми глазами. Казалось, он был чрезвычайно рад гостям.

— Мой отец — один из военачальников в вашей армии, севастократор, — объяснил молодой человек. — Мое имя Ипполит, а отец мой — сеньор Малвеи. И этот замок, где вы сейчас находитесь, называется Малвея.

Тирант так обрадовался, что обнял Ипполита и прижал к себе.

— Чего только не делали турки, чтобы сманить нас с отцом на свою сторону! — смеясь, рассказывал Ипполит. — Ведь этот замок позволяет нам распоряжаться всеми переправами по каменному мосту, который вы уже видели. К нам засылали посольства, сулили подарки и разные блага, но мы с отцом не так глупы, чтобы позабыть Бога и императора и переметнуться на сторону врагов Византии и веры. Нет уж! Пока отец мой сражался в вашей армии, я удерживал замок, а если выдавалась возможность — устраивал набеги на города, захваченные турками. Видит Бог, от меня они не видели ничего, кроме неприятностей!

И Тирант сразу ощутил большую душевную расположенность к этому Ипполиту де Малвеи.

Севастократор сжал его руку и сказал горячо:

— И если будет на то Божья воля, то ничего, кроме неприятностей, они от нас с вами и не увидят!

Несколько дней тянулось кажущееся бездействие; обе армии готовились к решающему столкновению. Среди византийцев и иоаннитов многие не понимали, чего ожидает севастократор и почему он медлит.

— Не лучше ли покончить с врагом одним ударом, и чем раньше, тем лучше? — спросил Тиранта приор.

На это Тирант ответил — со странной рассеянностью, как будто прислушивался не к собеседнику, а к кому-то незримому или к кому-то весьма отдаленному:

— Нет, еще не время… Я скажу, когда будет пора.

На третью ночь, когда Тиранту казалось, будто он заснул, к нему в палатку вошел Сверчок. И Тиранта удивило, каким бледным стало загорелое лицо Сверчка: он как будто долго находился там, куда не проникает ни один солнечный луч.

— Что с тобой? — спросил его Тирант. — Ты как будто огорчен чем-то.

— Я не открыл вам всего, — ответил Сверчок. — Вы были добры ко мне, и посвятили меня в рыцари собственной рукой, и позволили служить вам, и за все время не сказали мне ни одного резкого слова; я же всегда скрывал от вас правду. Вот что меня огорчает.

— Какую же правду ты от меня скрывал? — еще больше удивился Тирант.

— А ту, что по рождению я — турок и не благородного происхождения. Детские годы я провел в скитаниях, побираясь, воруя и обманывая. Это продолжалось довольно долго, а потом я придумал, как мне достичь процветания. Потому что нет ничего проще, чем обмануть франка: ведь такие, как вы, простодушны, будто дети.

— Но чего же ты хотел? — спросил Тирант, сам дивясь собственному спокойствию.

— Сперва я хотел только сытной еды и красивой одежды, но теперь я хочу быть подле вас и вам служить.

— Оба твоих желания исполнились, — сказал Тирант. — Безразлично, какими путями ты пришел к истине, — главное, что теперь ты у цели.

— Идемте, — Сверчок странно блеснул глазами. И Тирант увидел, что глаза у Сверчка совершенно изменились, сделались большими и яркими, какими никогда прежде не были.

Сверчок взял своего господина за руку и вывел из шатра. И Тирант вышел, безоружный, босой, доверчиво ступая вслед за юношей, который его обманывал и сам в этом признался.

Он вышел и не узнал места, где находился. В лунном свете все казалось плоским и неестественным, как будто нарисованным на стенке сундука или вытканным на гобелене. Замок на скале — черный росчерк на фоне неба, река внизу — застывшая полоса холода, мертвая змея среди мертвого поля. А склон холма, где стояли Тирант и Сверчок, был покрыт трупами. Вперемешку лежали турецкие воины и христианские, и только одно место было совершенно свободным — там даже трава не помялась.

— Что это? — спросил Тирант.

— Это сражение, которое произойдет здесь завтра, — ответил Сверчок.

— А почему трава не примята там, ниже моего шатра?

— Это место приготовлено для меня, — сказал Сверчок.

Он отошел от Тиранта, сделал несколько шагов, лег в траву — и исчез. И все мертвецы на склоне холма пропали, а Тирант открыл глаза и увидел, что настало утро, он лежит в своей палатке и Сверчок склоняется над ним, держа в руках кувшин и блюдо для умывания.

Тирант уставился на него:

— Ты здесь?

— Где же мне быть, мой господин? — изумился Сверчок. — Я прислал бы к вам пажа, но знаю, что ваша милость привыкли ко мне, а спросонок видеть незнакомое лицо — хуже нет.

— Скажи, — продолжал Тирант, — это правда, что ты по рождению турок?

От удивления Сверчок едва не выронил кувшин:

— Что такое говорит ваша милость! Должно быть, это последствия ранения…

— Отвечай, — настаивал Тирант, не сводя с него глаз.

— Как я могу сказать, что мой господин говорит неправду? — Сверчок чуть не плакал. — Это было бы неслыханной дерзостью! Но и признать себя турком я тоже не в силах…

— И разве ты не показывал мне склон холма, покрытый мертвыми телами?

Сверчок не ответил. Он отвел взгляд и просто стоял молча и ждал, пока Тирант соблаговолит умыться и вытереться чистым полотенцем. Затем он подал Тиранту кольчугу и доспехи.

Тирант вышел к своим военачальникам и объявил приору, что готов нынче дать сражение. В середине дня к Тиранту прибыл паж от Ипполита де Малвеи с известием о том, что «все готово», и это еще больше укрепило Тиранта в изначальном решении. Он убеждался в своей правоте с каждой минутой все сильнее. А Сверчок избегал с ним встреч и где-то прятался. Впрочем, Тирант не справлялся о нем.

Ближе к вечеру он велел своим людям построиться и, перейдя по каменному мосту, напасть на лагерь турок.

Те успели навести собственную переправу, но их мост был деревянным и построенным на скорую руку. Поэтому турки были очень рады тому, что христиане перебрались на их берег и там вступили в бой.

Сражение продолжалось до самой темноты, а когда солнце опустилось к горизонту, Тирант приказал отступать. По каменному мосту христиане перебежали обратно к холму и закрепились в своем лагере, однако турки преследовали их. Они проскакали к своей деревянной переправе, перебрались на берег христиан и там неожиданно атаковали последние из отрядов, что поднимались к лагерю на холм.

Тирант оставался среди тех, кто подвергался наибольшей опасности. Он мчался туда, где стычки были самыми ожесточенными, без страха врубался в толпу врагов и наносил удары налево и направо. Наконец христиане отошли под укрытие своего лагеря, а турки остались осаждать их.

На короткое время наступила передышка. Тирант подошел к насыпи, ограждавшей его лагерь, и глянул вниз, на склон холма. Было полнолуние, и картина, представшая его взору, оказалась в точности такой, как во вчерашнем видении: везде лежали тела погибших, а бегающие над ними тени и плоский лунный свет придавали всему неестественный вид — словно открылось окно в потусторонний мир.

Замок Малвеи стоял на границе неба и земли и казался черной молнией, что застыла, упав с неба и наполовину вонзившись в землю. И странно было представлять себе улыбчивое лицо Ипполита де Малвеи, с его светлыми глазами и широкими скулами. Как может обитать в подобном замке подобный юноша? Но потом Тиранту пришло в голову, что некоторые люди служат орудием роковой судьбы, сами о том не ведая и потому не утрачивая душевного равновесия.

И тут Тирант вспомнил о Сверчке, который вчера показывал ему будущее. Севастократор начал искать то пустое место на поле боя, где не была даже примята трава. Но сколько он ни всматривался, ничего не видел. Везде только тела и разбросанные, сломанные доспехи.

Тирант обернулся. Никого рядом. Потом появилась чья-то тень.

— Сверчок! — позвал Тирант.

— Это я, — раздался голос Диафеба.

— Пора, — сказал Тирант. — Ночь настала.

Герцог Македонский понял, что все кончено, в тот самый час, когда смотрел на избиение христианских воинов у подножия холма. Сам он со своим отрядом успел подняться первым, и потому никто из его подданных не пострадал; но иоанниты, сдерживавшие натиск врагов, и лучшие из византийцев Тиранта погибали один за другим.

— Что ж, — сказал себе герцог Македонский, — пусть падут франки, но останется Византия, и пусть у империи появится наконец истинный севастократор, которому этот титул достанется по праву, а не благодаря случайности.

Он призвал к себе пажа, который приходился ему дальним родственником, и отправил того с поручением в Константинополь.

— Пока они заняты своим сражением, скачи что есть сил, — велел ему герцог Македонский, — не останавливайся, чтобы обернуться назад, и не пей никакой воды, кроме той, что у тебя во фляге, чтобы не терять времени.

И паж вскочил на коня и помчался во весь опор.

Турки в эту ночь не сомкнули глаз. Они собрались у подножия холма, уверенные в том, что с рассветом покончат с севстократором и захватят в плен всех христиан, что явились к Алакриону себе на беду. Однако памятуя о том, как Тирант в прошлый раз вырезал весь лагерь Великого Турка, враги не сходили с коней и не разоружались, чтобы их не застали врасплох.

Тьма и тишина стояли на берегах Трансимено, но каким-то образом турки чувствовали, как вокруг нарастает тревога. Словно темные силы собирались втайне и готовились напасть на них, и неизвестным оставалось только одно — откуда ожидать удара. Турки тоже видели погибших на склоне холма, и черные тени, проносившиеся над неподвижными телами, пугали их.

А потом на реке появилось зарево. Оно возникло точно в том месте, где находился лагерь турок и где они возвели деревянную переправу.

Тотчас же сломалось безмолвное ожидание; ночь взорвалась. С отчаянными воплями турки погнали коней к своему лагерю, полагая, что христиане каким-то образом подобрались к нему незаметно и учинили там такой же разгром, как это было под Миралпейщем. Кругом все пылало, по водам Трансимено бежали багровые полосы. Небо исчезло, отступив в запредельные дали, — как бы отпрянув от языков пламени.

Добравшись до своего деревянного моста, турки во весь опор помчались к себе в лагерь. Мост действительно горел. Огонь пожирал деревянный настил прямо за спиной скачущих, и многие, крича, направляли коней в воду в попытке спастись от пожара.

Те, кто остался на берегу христиан, вынуждены были развернуться и вступить в бой с преследователями, которые выскочили из самой глубокой тьмы ночи, — яркие черные силуэты на фоне пляшущего пламени.

Ипполит де Малвеи и Тирант Белый смотрели на это сражение со стены замка. И снова Тиранту казалось весьма странным, что замок, издали подобный сгустку небесной ярости, на самом деле оказался обжитым и хорошо обставленным: в комнатах имелись камины, отменная мебель, много красивой посуды и несколько мягких постелей, не говоря уже о гобеленах и сундуках с вещами.

Было очевидно, что здесь живут спокойные, уверенные в себе люди. И всякий, кто оказывался внутри замка Малвеи, ощущал это на себе.

Ипполит сказал:

— Я хотел бы вступить в вашу армию, сеньор, потому что бездействовать в замке Малвеи будет теперь невыносимым.

— Для нас оказалось большой удачей встретить вас здесь, — возразил Тирант.

— Мой отец велел мне удерживать замок до тех пор, пока в этом остается необходимость, — отозвался Ипполит. — Но теперь эта необходимость отпала, а охранять каменный мост под силу и командиру моего гарнизона.

— Ваша правда, — согласился Тирант.

Вот что произошло той ночью.

Тирант оставил Диафеба в лагере христиан на холме под стенами Алакриона, где многие сеньоры, подобно герцогу Македонскому, поддались панике, и наказал двоюродному брату следить за тем, чтобы никто из войска не разоружался, не бежал прочь и не слишком отчаивался.

— Но не выдавай им всего, потому что в любом войске может найтись соглядатай наших врагов, и тогда все наши приготовления пойдут прахом, — предупредил его Тирант.

И Диафеб с сотней иоаннитов неустанно объезжал лагерь, угрожая или упрашивая, а иным суля хорошее денежное вознаграждение, лишь бы только все оставались в лагере и не трогались с места.

Сам Тирант, взяв с собой лишь одного орденского брата, тайно покинул лагерь и поехал по ночному берегу в сторону замка Малвеи. Тишина и прохлада казались ему странными после битвы, и лицо Тиранта постепенно отдавало весь свой жар ночи, подобно тому, как остывают под вечерним ветерком нагретые за день камни.

Иоаннит не задал ни одного вопроса; подобно тому, как в его одежде существовали лишь черные и белые цвета, такая же священная простота царила и в его душе: для этого человека в мире имелись лишь враги и друзья, лишь ложь и истина, лишь трусость и храбрость, лишь заблуждения и вера. И Тирант был для него олицетворением белого цвета, о большем он не заботился и не спрашивал.

Тем временем Тирант приблизился к замку. Они с орденским братом остановились возле ворот. Тирант не подал голоса, но, подобрав с земли камушки, сильно постучал одним о другой — это был условный сигнал.

Маленькая дверца сбоку от ворот тихо раскрылась. Следовало соблюдать большую осторожность, потому что воды предательски разносят звуки на большое расстояние, а в лагере турок могли найтись внимательные уши.

Ипполит приготовил все, о чем они еще прежде условились с Тирантом: лохани с оливковым маслом и смоляным варом, связки сухих дров и промасленных тряпок. Все это было сложено на плоту.

С обоих концов плот был привязан к рыбачьей лодочке.

— Где моряки? — тихо спросил Тирант.

Ему представили двух малых, весьма крепких и ловких на вид. Один все время сжимал руки и глядел себе под ноги, а второй не сводил с Тиранта изумленных глаз, как будто перед ним вдруг предстал какой-нибудь святой или ангел.

— Вам понятно, что вы должны делать? — обратился к ним Тирант.

Оба кивнули, и тот, что глядел себе под ноги, буркнул: — Да.

— Смотрите же, управляйте плотом хорошенько. Там, где река делает излучину, тяните за веревки таким образом, чтобы плот не застрял. А когда доберетесь до деревянной переправы, поджигайте плот и гребите прочь. Я хочу, чтобы вы оба остались целы и могли потом прийти ко мне за наградой.

— Мы это не ради награды, — сказал тот, что глядел себе под ноги.

— Никто из нас не сражается ради денег, — ответил ему Тирант, — а все же в земной жизни деньги не помешают.

Он отошел от моряков, уверенный в том, что они сделают все правильно, и поднялся на стену, желая наблюдать за развитием событий.

И вскоре река понесла вниз по течению лодочку и плот. Лишь несколько раз Тирант улавливал, как нарушается мерный плеск волн — это происходило тогда, когда плот разворачивался или когда моряки действовали не вполне согласованно. Но тьма скрывала все, даже звуки.

А затем начался пожар.

Турки бежали, опасаясь, что византийцы вот-вот набросятся на них и ударят им в спину, воспользовавшись паникой в их лагере. Рассвет был уже близок, и в сером призрачном свете видно было, как скачут во весь опор, спасаясь, враги. Раненых, тех, кто потерял лошадей или каким-то другим образом лишился возможности передвигаться быстро, турки безжалостно побросали, и ни один человек не приходил другому на помощь.

Тирант вернулся в свой лагерь вместе с Ипполитом и застал сеньоров радостными. Все уже сидели в седлах, готовые скакать в лагерь турок и грабить там. Диафеб обратился к своему кузену:

— Полагаю, нужно отправить кого-нибудь в Константинополь и рассказать о нашей победе.

— Хорошо, — сказал Тирант.

— А вам, кузен, надо бы отдохнуть.

— Мне нужно выставить посты, — возразил Тирант. — Я не верю, что все турки до единого обратились в бегство. Среди них много людей и отважных, и коварных, и упрямых; кто-нибудь из них мог собрать отряд и, пользуясь нашей беспечностью, проникнуть к нам с оружием.

— Я займусь этим, — обещал Диафеб. — А вы ступайте сейчас же в шатер! Вы еще не вполне окрепли после ранения.

— Для нас хуже потерять одного нашего человека, чем убить сотню врагов, — пробормотал Тирант, чувствуя, что Диафеб во всем прав, и все же не желая соглашаться с ним. — Я должен сам проследить, чтобы выставили дозоры да хорошенько несли службу. Не то солдаты могут соблазниться добычей и оставить пост, а турки…

— Да идите же! — с досадой воскликнул Диафеб. — Я и сеньор Малвеи об этом позаботимся.

Он сделал знак Ипполиту, и тот почти силой увел Тиранта з шатер, где устроил на ночлег и сам улегся у входа, чтобы Тирант не смог сбежать.

Впрочем, последняя предосторожность оказалась излишней: едва Тирант опустился на свое ложе, как тотчас заснул.

Он пробудился через несколько часов после рассвета. Рядом стоял Ипполит и держал в руке кувшин — точь-в-точь как вчера это делал Сверчок.

— Кто вы? — спросил Тирант.

— Ипполит де Малвеи, — ответил молодой рыцарь.

— Почему вы прислуживаете мне?

— Предоставьте сегодня эту честь моему сыну, — вмешался сеньор Малвеи. — Ибо благодаря вашему уму и выдержке вчера была одержана великая победа.

Тирант умылся и позволил себя одеть, но делал все это с крайне рассеянным видом, как будто пытался вспомнить о чем-то, что все время от него ускользало.

Наконец Тирант вышел из шатра и увидел Диафеба. Лицо Тиранта сразу прояснилось.

— Вы нашли Сверчка? — спросил его Тирант.

— Нет, — сказал Диафеб.

Оруженосец герцога Роберта Македонского был его младшим родичем. Звали его Алби. Он умел плакать черными слезами; за это герцог Македонский и выбрал его, чтобы он передал императору и всей столице дурную весть.

День и ночь погонял коня молодой человек, торопясь в Константинополь со своей ложью о Тиранте. Пока он скакал, он не думал ни о чем. Ни одной мысли не появлялось в его голове, ни одной картины не видели глаза, как будто не по земле, но по некоему срединному миру ехал он, окруженный безмолвными духами злобы поднебесной. Потому что этот оруженосец, как и многие в роду герцога Македонского, всегда замечал, что воздух вокруг него кишит ненавистью, а такие, как Тирант или Диафеб, об этом задумывались редко.

На второй день Алби прибыл к Константинополю и возле самых ворот соскочил с лошади и дальше побежал, на ходу разрывая на себе одежду и трепля волосы на своей голове. Когда он входил в город, то был похож на человека, который едва успел вырваться из ада.

Черные слезы текли по его лицу, и ладони, которыми он утирался, тоже стали черны, как будто он извозил их в саже.

Жители города обступили его и начали расспрашивать. Но он только качал головой, плакал и повторял:

— Проводите меня к тому страдальцу, который до сих пор именует себя императором! Проводите меня к нему!

Он шел по широкой Срединной улице, которая вела через весь город к императорскому дворцу, а за ним валила встревоженная толпа. Но оруженосец герцога Македонского не произнес больше ни слова.

Страх истекал из его подошв и разливался по мостовой. Постепенно город погружался в сероватую мглу; в каждом сердце забилась тревога. И хотя оруженосец молчал, все вокруг уже каким-то образом знали, с чем он прибыл в столицу. При виде его женщины начинали дрожать и плакать, а юные девушки убегали к себе в комнаты и торопились остричь волосы, чтобы хоть как-то обезобразить себя и стать менее привлекательными для завоевателей. Можно было подумать, что враги уже занимают город, такое отчаяние всех охватило.

Император захотел увидеть вестника немедленно. Тот вбежал, полагая, что великая скорбь сама по себе дозволяет ему различные вольности, даже и в присутствии царственной особы.

— Несчастный! — закричал Алби и бросился на пол возле ног императора. — Несчастный! Вижу тебя, и все внутренности мои разрываются от боли!

Выкрикивая это и многое другое, он корчился, как от невыносимых мук, дергал волосы и бил себя по лицу.

Император долго смотрел на него, а потом проговорил:

— Судя по некоторым приметам, ты принес дурную весть, мальчик. Друг мой, — тут он наклонился над оруженосцем, который съежился и затих, — довольно терзаний. Просто скажи мне все как есть.

— Все кончено, — с трудом выговорил оруженосец герцога Македонского. — Все для вас кончено, император без империи, все потеряно…

Он поднялся на коленях и, заломив руки, запустил пальцы себе в волосы, трепля их еще больше.

— Что случилось? — повторил свой вопрос император. — Скажи мне все как есть и больше не мучай ни меня, ни себя. Где севастократор?

— Севастократор, — прошептал Алби, расширяя глаза. Ни зрачка, ни белка не было в этих глазах, одна сплошная чернота, которая не отражала света. Недаром он был родичем герцога Македонского! — Севастократор погубил всех нас. Господь не захотел сотворить слова, которыми можно описать случившееся! Все погибли, а кто еще жив — осажден турками, и не осталось у них ни лошадей, ни припасов. Что ждет их? Огонь и железо, смерть и рабство. Дьявол ходит по нашему лагерю между палатками и смеется, и многие сошли с ума, слушая этот красный смех.

Большой дворцовый зал вдруг наполнился тьмой, и императору стало тесно, как будто его заперли в подземной тюрьме и заложили камнями окно. Он взялся руками за горло, помогая себе дышать, и рухнул на трон.

А оруженосец Алби сказал негромко, но так властно, что голос его разошелся по всему залу и убил всякие сомнения:

— Все это случилось потому, что вы, государь, пренебрегли давним обычаем и назначили севастократором какого-то иноземца и в чужие руки отдали судьбу своей державы. Тирант — никто, человек без титула, без достояния и без будущего. Он не стоит на земле, но висит над бездной и, не имея крыльев, скоро упадет туда.

— Где он? — глухо спросил император.

— Сбежал, как презренный трус, и никто не знает теперь, где его искать, — ответил оруженосец и поднялся на ноги. Он пристально посмотрел на императора, а затем опустил голову и уткнулся подбородком себе в грудь.

— Все кончено, — прошептал император. — Все кончено.