Вкус запретного плода

1

Летела, как птица-тройка, куда-то вдаль по занесенному снегом пути переполненная вечерняя электричка. Марина сидела у окна, Валерьян сидел напротив и держал ее ладони в своих, одетых в теплые кожаные перчатки. Маринины ладошки, красноватые и покрытые цыпками, уютно устроились в этом теплом кожаном гнездышке, а вот сердечко ее трепетало. Куда только ее везут?

Валерьян сказал, что к хорошим людям. Сказал, что она сама все увидит. Сказал, что потом ей все объяснит. (В двух последних замечаниях сквозило явное противоречие.) Похоже было, что он тоже безумно волнуется.

С заявлением в загс все прошло как нельзя лучше. Мама, конечно, поахала, но пошла с ними и написала все что надо. Сложнее было объяснить ей, что никакой свадьбы не будет, но тут уж Марина стояла как кремень: нет, и все. Пускай ее родственнички собираются по другим поводам! С Марины хватит и того, что ей придется участвовать в этом фарсе, но чтобы на это смотрел кто-нибудь посторонний?.. Она бы и маму с папой не пустила, если бы могла. Папа и сам, наверное, не пойдет, а мама… Да пускай постоит, Мендельсона послушает! В конце концов, много ли у нее, у бедной, радостей в жизни? А сколько маме еще предстоит! И так уже заохала: «Ах, что теперь будет с институтом?» Да ничего теперь не будет с ним, мама, как стоял, так и будет стоять, авось не обвалится, фиг с ним теперь, и думать о нем тошно, Марину и так все время тошнит. Она сердито тряхнула головой, отгоняя дурные мысли, и с любовью посмотрела на Валерьяна. Он ответил ей таким же любящим взглядом. Валерьян вообще был теперь с ней нежен, бережен, внимателен и заботлив. Даже что-то похожее на уважение светилось порой в его взоре, когда он смотрел на Марину. Но не сейчас. Сейчас во взгляде лучилась любовь, и это было прекрасно.

Марина потянулась, сладко, по-кошачьи зевнула и капризно проговорила:

— Валь, а Валь!

— Чего тебе? — улыбаясь одними глазами, откликнулся Валерьян.

— Ну скажи наконец, куда ты меня везешь?

— Ох, мышь, и как тебе объяснить?! Домой я тебя везу. К своим, ясно?

— Как это?..

— Да ясно, конечно, что ничего тебе не ясно. Ладно, — решился Валерьян наконец, — слушай. Когда я еще учился в школе, было у меня двое друзей: девочка Алена и парень Денис. Дружили мы с первого дня, как пришли в эту школу, даже сидели из принципа втроем на одной парте: Денис у стенки, я у прохода, а Алена посередине.

— А учителя чего?

— А учителя ничего. У нас вообще в школе в этом смысле анархия была полная — сиди где хочешь, хоть в проходе на полу, лишь бы уроку не мешал.

— И в самом деле кто-то сидел на полу?

— Да нет, вроде бы. Я не помню. Слушай, тебе уже неинтересно, куда я тебя везу? Тогда не буду рассказывать.

— Нет, что ты, мне ужасно интересно! — испугалась Марина. — Рассказывай, пожалуйста, продолжай!

— Рассказывать, значит? Ну, ладно, а то смотри… Так вот, дружили мы в восьмом классе, дружили в девятом, в десятом тоже дружили, а в середине одиннадцатого как-то вдруг оказалось, что Алена беременна.

— От тебя? — с наигранным равнодушием поинтересовалась Марина, в глубине души с трудом подавляя вспыхнувшую ревность.

— Нет, тогда это было точно от Дениса, я в ту пору ни о чем таком еще и не думал, тем более Алена для меня была… Да и теперь, в общем, есть… Ну, это так не объяснишь. Ты когда ее увидишь, сама поймешь.

— Ты ее любишь? — стараясь не зареветь, рискнула спросить Марина.

— Да, — ответил Валерьян, ни секунды не колеблясь.

Марина почувствовала, что в глазах у нее все-таки закипают слезы. Но ведь она сама спросила! Марина задержала на секунду дыхание и почти нормальным голосом поинтересовалась:

— А ты меня к ней везешь?

— Ага. А теперь слушай и не перебивай, а то совсем замолчу. Так вот. У Алены чертовски путаная семейная ситуация, у ее отца была прорва жен, и мама ее живет сейчас, кажется, с третьим мужем, но вообще-то Алена всегда с отцом жила, он у нее мировой мужик, сама увидишь, сейчас он, к сожалению, в отъезде, ну да ничего, еще проявится. Так вот, у Алениного папы дача есть, огромный такой домина, а комнат там столько, что… Ну, я даже не знаю сколько. И когда Алена в первый раз забеременела, она уехала на эту дачу и родила там Никиту, а мы с Денисом ездили к ней через день, таскали продукты, нянчились с Китом и помогали ей. А потом как-то вдруг вышло, что все наоборот, что это она нас поддерживает. — Валерьян вдруг остановился. — Ты слушаешь меня?

Марина молча кивнула.

— Ну так вот. И в конце концов оказалось, что именно там у нас теперь наш настоящий дом. Во всяком случае, мой. Да и Дениса, по-моему, тоже. Хотя у него, в отличие от нас с Аленой, папа с мамой нормальные. А потом еще Алена родила Соньку, ну, это, знаешь, настоящее чудо, а не ребенок. Вот увидишь! Ей сейчас два с половиной года, и она… Ох, этого не опишешь, нет, я, конечно, Кита тоже очень люблю, но Сонька совсем другое. Не знаю даже почему. Может, потому, что девочка. А может, потому, что родилась, когда у нас с Аленой все уже по-другому было.

— А откуда у Алениного папы такая огромная дача? — полюбопытствовала Марина. — Он новый русский, что ли?

— Нет, этот дом у него давно, еще с до перестройки. Он писатель, ну, в смысле настоящий, в Союзе писателей был. Романы писал. Сысоев его фамилия, не читала?

— Нет, кажется, — Марина попыталась припомнить.

— Ну как же, у него такие романы известные были! «Воля», потом эта, «Семья Русановых», и детская даже одна была книжка, «Маришкина заимка».

«Маришкину заимку» Марина в детстве читала, хотя сейчас ничего не смогла бы оттуда припомнить, кроме того, что главная героиня была ее тезкой.

— Самая знаменитая у него «Воля». Эпопея в пяти томах. — Валерьян, не удержавшись, хмыкнул. — За нее ему Ленинскую премию дали. На эти деньги Аленин папа сразу себе дом и отгрохал. Ух и дом! — опять оживился Валерьян. — Да что я тебе говорить буду, сама скоро увидишь.

— Туалет небось на улице? — язвительно поинтересовалась Марина.

— Вот и фиг попала! И туалет в доме, и даже ванная есть! — торжествующе сказал Валерьян.

— Это надо же, какое чудо! — протянула Марина все в том же тоне.

— Можно подумать, у тебя есть богатый выбор! — вспылил Валерьян, и они замолчали.

Марина все-таки спросила:

— Значит, мы сейчас едем к Алене?

— Да не к Алене мы едем, а ко мне, понимаешь, ко мне! — Валерьян окончательно рассердился. — Алена там теперь не одна живет!

— Понимаю, еще там живет Денис.

— Да ничего ты не понимаешь! Там сейчас целая куча ребят живет. Женька, например. О ней так просто не расскажешь. Когда познакомишься с ней, она сама тебе про себя объяснит, кто она и откуда. Еще Илья, но он бывает наездами, как и я, впрочем. Вообще, знаешь, мужчины там — существа приходящие, но кто-нибудь всегда есть, девчонок мы одних на ночь не оставляем, не город все же. А так… — Глаза Валерьяна подернулись мечтательной дымкой. — Крольчатник там у нас. Место для женщин с детьми. У Алены вот Кит с Сонькой, у Женьки — Димыч, да у всех кто-нибудь есть. Или будет. И знаешь, Марина, — сказал Валерьян неожиданно охрипшим от волнения голосом, каким он ни разу еще не говорил с нею.

«Сейчас, — подумала Марина, холодея, — вот сейчас он наконец-то скажет, что любит меня, и тогда… О чем еще можно говорить таким голосом и с такими глазами?»

Но Валерьян сказал совсем другое.

— Марина, — повторил он еле слышно, — ты себе просто не представляешь, ты не можешь себе представить, как мне важно, что теперь в нашем Крольчатнике будет наконец-то и мой, собственный крольчонок!

О! Разве это она ожидала услышать?! Она вспыхнула, облизнула губы и, чтобы не дать себе — что? закричать? заплакать? — быстро, чуть охрипшим голосом заговорила:

— А кто еще там у вас есть? Ты же сказал, много народу?

Валерьян посмотрел на нее тоже чуть повлажневшими глазами, дернул кадыком, точно сглатывая комок в горле, однако все-таки собрался и продолжал:

— Ну, еще у нас есть сестренка Олюшка. Она старше нас всех, ей двадцать пять лет, и у нее пятеро детей. Александр Александрович — Алениного папу так зовут, говорит, что она за всеми нами присматривает и что он ей больше всех доверяет. Вообще-то Сан Саныч мужик не промах, но тут-то он дал маху. По-моему, из всех нас Ольга — самая сумасшедшая. Зато видела бы ты, как она детей рожает! Вот тебе у нее поучиться, я тогда бы и за тебя и за крольчонка своего был спокоен!

— А ты что, видел, как она рожает? — затаив дыхание, переспросила Марина.

— Еще бы! Роды в Крольчатнике — это, скажу я тебе, событие, кто же такое пропустит!

— И я тоже… должна буду рожать при всех?! И на меня тоже будут все смотреть? — От ужаса глаза у Марины расширились. Валерьян, посмотрев на нее, рассмеялся.

— Не бойся, мышь, если ты не захочешь, к тебе никто не подойдет и никто тебя не увидит. В конце концов, желание женщины закон, особенно когда женщина рожает. Но, мышь… — Он нежно привлек ее к себе и зашептал в самое ухо: — Мне-то дашь посмотреть? Я ведь имею к этому отношение, пе с'est pas?

Марина густо покраснела, словно он сделал ей дикое и непристойное предложение. На секунду Марине почудилось, что, слушая его, она переживает самый сладостный, самый полный в ее жизни экстаз. Она закрыла глаза и, уткнувшись пылающим лицом в грудь Валерьяна, то ли прошептала, то ли попросту выдохнула горячее «да». Валерьян знакомым и бесконечно нежным движением приподнял за подбородок Маринино лицо и поцеловал так, как никогда никого не целовал.

2

— Мы разожжем камин, и ты увидишь, как у нас здорово. У нас такой камин! Сан Саныч сам сложил! Печника, конечно, тоже звал, но тот только показывал, а так Саныч все сам, своими руками: и камин, и трубу, и кафель сверху. Решетку вот только не сам варил, врать не стану. Решетку Сан Саныч заказывал. Такая решетка — закачаешься! На ней история любви Леды и лебедя. Знаешь, миф такой есть древнегреческий.

Марина молча кивнула. Миф, значит. Ей грешным делом начинало уже казаться, что и вся эта дача — с кучей комнат и с камином — тоже миф. Не бывает же такого в жизни, во всяком случае, в ее жизни не было никогда. И вот они уже сколько времени идут и идут по снегу, темно совсем стало, а они все никак не придут.

И вдруг Марина увидела свет, да не из одного окна, а из многих окон, и откуда-то с той стороны донеслись до Марины какие-то знакомые звуки — музыка? Да, точно. «Полонез Огинского».

Они еще немного прошли и уткнулись в высокий, полностью скрывающий нижнюю половину светящихся окон забор. Музыка звучала все громче.

— Пришли, — сказал Валерьян и зашарил по карманам.

«Интересно, кто там у них играет?» — подумала Марина.

Валерьян отпер вделанный в литые ворота замок, и они вошли. К ним навстречу с лаем бросился громадный лохматый пес.

— Ох! — Валерьян перехватил его на лету за ошейник. — Потише ты, Русый, с ног собьешь! — И уже Марине: — Извини, что не предупредил.

— Ничего, — сказала Марина, с нежностью лаская громадную голову, с наслаждением запуская в пушистый мех озябшие за дорогу пальцы. — Я не боюсь собак. Как его зовут?

— Руслан. Это московская сторожевая.

— Да? А я решила — сенбернар. Очень уж у него будка громадная.

И снова Валерьян посмотрел на нее с уважением. Надо же, будка. Слова какие профессиональные. М-да. Похоже, крепко недооценивал он Марину.

И снова раздались звуки музыки.

— Кто это играет? — спросила Марина.

— Не знаю, — ответил Валерьян, — наверное, Оля. Сейчас посмотрим.

За массивными дубовыми дверьми оказалась небольшая квадратная прихожая с необъятных размеров вешалкой. Прямо из прихожей уходила куда-то высоко вверх винтовая лестница. От лестницы шел коридор, конца его не было видно.

Валерьян помог Марине снять шубу, повесил ее на один крючок со своей, переобулся и, нагнувшись, не без труда отыскал в длинном разношерстном строю подходящие тапочки для Марины.

Они пошли прямо на звуки музыки и оказались в огромной, обшитой деревянными панелями комнате. В центре ее стоял стол, в середине противоположной от двери стены высился камин, а у самого окна стоял небольшой белый кабинетный рояль.

За роялем сидела высокая рыжеволосая девушка с толстой серой крысой на плече. Хвост крысы раскачивался в такт звукам, льющимся из-под девушкиных пальцев. На сей раз это была «Аппассионата». Волосы девушки были перехвачены красивым фиолетово-черным хайратником, хвостик которого то и дело хлопал крысу по носу, поскольку девушка то низко склонялась к клавишам, то резко, неожиданно выпрямлялась.

— Привет сестренке Олюшке! — весело сказал Валерьян, и девушка, не переставая играть, повернула голову.

— О, Валька! А мы вас к обеду ждали! Я тебе кабачков напекла, как ты любишь, а ты…

— А мы вот только добрались, — без тени раскаяния отвечал Валерьян. — А где все?

— Детей пошли укладывать.

— А твои, конечно, уже спят?

— Надеюсь. Если что, Алена не даст им спуску. Присаживайтесь, сейчас, как все сбредутся, будем чай пить. А как там Москва?

— Да представляешь — стоит. Высотки только вчера все обвалились, шуму было! А остальные дома ничего.

— Твой в том числе?

— Мой дом тут, — тихо сказал Валерьян, и Марина заметила, что, стоило им войти, как с лица его напрочь исчезло обычное угрюмое выражение, лоб разгладился, лохматые брови приподнялись, даже глаза будто больше не косили, ноги не хромали, а на пухлых губах воцарилась расслабленная полуулыбка. Марина в упор разглядывала с удивлением это изменившееся лицо. Валерьян, заметив ее взгляд, ласково подмигнул. Кончики его губ окончательно отползли к ушам.

Тем временем Оля снова склонилась над роялем. Марине она не сказала ни слова, но Марина была ей за это даже благодарна. Она была так ошеломлена окружающим ее великолепием, так напугана предстоящим знакомством со множеством людей, которые, по-видимому, будут играть теперь в Марининой жизни какую-то очень важную роль. А потому Марине казалось, что, чем медленнее и постепеннее будут происходить эти знакомства, тем легче и безболезненней они пройдут.

Она молча издали рассматривала Олю, с которой Валерьян вел себя как с близким человеком, причем куда более близким, чем Марина.

Ревности она не испытывала, только острое, диковатое любопытство.

В коридоре послышались шаги, и Ольга вышла из-за рояля. Марина разглядела ее целиком. Ольга действительно была очень высокой — на голову выше Валерьяна, а Марина едва доставала ему до плеча. На Ольге была длинная, свободная серо-зеленая юбка и мужской серый грубой вязки свитер, размера на два больше, чем нужно. На шее у нее были длинные, в два ряда и почти до пояса, бусы из яблочных косточек. Марина отметила для себя, как это потрясно: бусы из яблочных косточек!

Ольга поймала на себе Маринин взгляд и, улыбнувшись, вернула его обратно. Улыбка была теплая, подбадривающая, и Марине сразу полегчало.

Что же, если все они такие, как эта Оля, тогда все и не так страшно. Неужели у нее пятеро детей? Марине не верилось, ну нисколечко. А как бы, интересно, выглядела Марина, роди она пятерых? Представить невозможно!

Наконец безумно долгая минута кончилась, дверь распахнулась, и Марина увидела Алену. Она сразу поняла, что это Алена. Волна ревности, поднявшаяся было в Марининой душе, когда они ехали в электричке, немедленно улеглась. В Алену Марина сама была готова влюбиться с первого взгляда.

Внешне Алена была настоящей Аленушкой из сказки — с толстой золотистой косой и прозрачными, как вода в реке в ясный день, серо-голубыми глазами. На гордо поднятой голове она несла высокий сифон с газировкой, который слегка придерживала рукой. Другую руку она сразу же, от дверей, протянула Марине, но Валерьян стоял к дверям ближе, поэтому по пути Алена приостановилась и легким, нежным, бесконечно естественным движением потянулась к нему и поцеловала его в губы. Алена в упор посмотрела на Марину, словно желая проверить ее реакцию. Но реакции никакой не было, кроме разве что восхищения. И хотя к восхищению Алена давно уже привыкла, ей приятно было читать его в новых глазах незнакомцев.

Поцеловав Валерьяна, Алена продолжила путь к Марине, по-прежнему протягивая ей руку, будто бы для пожатия, но, подойдя, неожиданно обвила этой рукой Марину за талию, притянула к себе и тоже поцеловала, не в губы, правда, а в щеку, но с такой нежностью, что Марина невольно зарделась. Ей почему-то было приятно и как-то даже забавно, хотя никогда до этого она с девочками не целовалась. Но Алена и в самом деле была удивительная девочка.

— Ну, привет, — сказала Алена, обращаясь уже к ним обоим. — И где же это вас носило?

— Так получилось. — На сей раз голос Валерьяна прозвучал слегка виновато. — На пятнадцать сорок пять мы опоздали, а к шестнадцати семнадцати, ты же знаешь, автобусов нет.

— Ясно, счастливые часов не наблюдают. Голодные небось?

— Как волки, — вырвалось неожиданно у Марины, и все засмеялись.

За дверью послышался плач младенца. Оля, скорчив недовольную гримаску: ну вот, с добрым утром, дорогие товарищи! — двинулась на выход, но Алена удержала ее.

— Постой, кажется, Женька несет ее сюда.

— И зачем? — по-прежнему не скрывая недовольства, произнесла Ольга, но дверь отворилась, и в комнату вошла тоненькая, почти прозрачная девушка с обесцвеченными пергидролем белыми, коротко стриженными волосами. На руках у нее был младенец, при виде которого Валерьян расцвел.

— Ой, Ничка! Какая стала! Неделю не видел, а кажется, вдвое больше. — Он протянул было руки, но его опередила подоспевшая Ольга, на ходу задирающая свитер. Крысу она небрежным жестом перебросила на крышку рояля, где та теперь и сидела, невозмутимо умываясь сухими голыми лапками.

— Давай сюда, общий папаша! Она же голодная! Иди ко мне, Ничка-синичка, серенькая птичка!

Молча, затаив дыхание, наблюдала Марина, как Ольга кормит ребенка. Она этого никогда не видела!

Грудь у Ольги была большая, полная и белая-белая, сквозь кожу просвечивали синеватые жилки. А младенец был такой крохотный, что Ольгина грудь была, пожалуй, в два раза больше прильнувшей к ней головенки. Но сосала малышка как электронасос. Ольга даже слегка морщилась, наверно, крохотные губенки умудрялись причинять ей боль.

— Ой, какая деточка! — выдохнула наконец Марина.

— Нравится? — переспросила Ольга, заканчивая кормить и пряча грудь под свитер. — Ну, бери. — И неожиданно сунула младенца в руки оторопевшей Марине.

Все стали наблюдать за ней. Неловко ухватив ребенка, Марина застыла столбом, мучительно сознавая нелепость своего положения. Они, конечно, все сразу заметили, что она впервые держит, да что там держит, видит! — такого маленького! Младенец захныкал, и положение сделалось еще нелепее. Марине стало так стыдно, что покраснели не только мочки ее ушей и щеки, но и шея, и спина, и даже руки, в которых она держала малышку, а на лбу проступили бисеринки пота, в висках застучала кровь. За что они с нею так?! И в то же время даже сквозь мучительный стыд Марина ощутила, как это приятно держать такое маленькое и теплое существо на руках. Если бы только они не смотрели сейчас на нее, экая чертова прорва глаз, чужих, незнакомых, испытующих, если бы только Марина могла побыть сейчас с этим крохотным, копошащимся чудом хоть минутку наедине! Младенец, словно ощутив всю суматошность ее состояния, захныкал сильнее, потом завопил и продолжал вопить, пока Алена не сжалилась и не забрала его у Марины.

— Ничего, научишься. Этого добра у нас много. Чересчур даже. Да вот, например. Откуда ты, прелестное дитя?

Все, как по команде, посмотрели на дверь. На пороге стояла маленькая, безумно похожая на Алену девочка с сонными, проказливыми глазами.

— Явление второе. Те же и Соня. Тебе что? — Алена изо всех сил старалась говорить сурово, но у нее не получалось.

— Валя приехал! — не отвечая, выкрикнула малышка и, легко перелетев через всю комнату, повисла на шее у Валерьяна.

— Валька, сейчас же отнеси ее обратно в постель, а то вы у меня оба получите! — пригрозила Алена, еле сдерживая смех. Но они не обратили на нее никакого внимания, целиком поглощенные друг другом.

— Я так скучала, так скучала, — счастливо поскуливала девочка, уткнувшись в грудь Валерьяну. — А это ты Марину привез? Она теперь тут будет жить? С нами?

— Да, маленькая. А ты почему еще не спишь?

— Я тебя ждала. Я так тебя ждала! Сказали, ты к обеду приедешь и Марину привезешь, а вас все нет и нет. Я ждала-ждала. Я заболеть могла от такого ждания!

— Прости меня, пожалуйста, мы на электричку опоздали.

— Больше так не будешь? Ну, смотри, прощаю в последний раз. И завтра не уезжай, хорошо?

— Куда же я от тебя уеду?

— Как куда? В Москву. Я знаю, у тебя там бабушка. У меня в Москве тоже бабушка есть, даже две. Марина твоя теперь тут. И ты к ней больше уезжать не будешь. Ты меня любишь?

— Да, — сказал Валерьян.

— А Марину?

— Нет, это просто ужасное дитя! — вмешалась в разговор Алена. — Марш спать сейчас же, иначе тебя ждет грандиозная шлепка! А ты, Валька, кончай ее баловать, а то вечно, как ты тут, так она на голове ходит.

— Тогда пускай Валя меня отнесет! — капризно потребовала девочка. — А ты, мама, пойди с нами и спой мне песенку.

— Еще что? — фыркнула Алена. Тем не менее они вышли втроем, причем Валерьян с Аленой довольно долго не возвращались. Похоже было, что настоящая хозяйка здесь Соня. Впрочем, почему только Соня? Здесь, по словам Валерьяна, должна быть целая куча детей. Интересно, они все на голове все время ходят? А взрослые пляшут под ихнюю дудку? Это как-то не совсем то, о чем Марина мечтала. А вообще, любит ли Марина детей? В смысле, не таких роскошных младенцев, как Ольгина Ничка, а таких вот маленьких, похожих на Соню, монстров? Любит ли Марина детей? Детей Марина не знала. Не знала.

И с Валерьяном все опять стало непонятно. Странно, Марину почти совсем не задело вольное обращение с ним Ольги или Алены, но вот к Соньке она его взревновала безумно. С ума она, что ли, сходит тут потихоньку или уже сошла? А как они вышли втроем ребенка укладывать, ни дать ни взять, счастливое семейство! Впрочем, Валерьян ведь и по дороге говорил, что Алену любит. А про нее, про Марину, он ничего такого никогда не говорил.

3

А потом они затопили камин, поставили на стол и рояль зажженные свечи, внесли чай в большом серебряном чайнике, появилась еда, в том числе обещанные кабачки. Марина ела, просила еще, и ей давали, всех радовало, что у нее такой хороший аппетит.

От еды, тепла и света Марина раскраснелась, размякла, ей захотелось спать. В общем разговоре она не участвовала и почти его не воспринимала. Да был ли какой-то общий разговор? Ее о чем-то спрашивали, и она в ответ кивала, но вроде невпопад. В конце концов Валерьян сжалился над Мариной и увел, нет, почти что унес ее куда-то по крутой лестнице вверх, уложил в постель и, кажется, попросил разрешения вернуться вниз, к камину. Марина разрешила. Наверное. Во всяком случае, проснулась она утром одна.

4

Открыв глаза и сладко потянувшись, Марина осторожно откинула красное ватное одеяло и на цыпочках подошла к двери. Нажала на ручку и слегка потянула. Дверь приоткрылась. Уф-ф. А то ей спросонья показалось, что ее тут заперли. Теперь можно было оглядеться.

Комната, где ночевала Марина, была совсем небольшой. Здесь стояли довольно широкая кровать, этажерка с книгами, у окна — старинный письменный стол. Потолок был скошенный, наверное, это была мансарда. На полу перед кроватью лежал пестренький домотканый коврик.

Маринина одежда была брошена на стул, вплотную придвинутый к кровати. Она быстро оделась, сунула ноги в тапочки. Напротив кровати висело небольшое овальное зеркало. Марина посмотрелась в него, вынула из кармана джинсов расческу и осторожно провела ею по волосам, расческа тут же застряла. Предстояла долгая работа. Нужна щетка! Но щетка осталась в сумке, а сумка… кажется, в прихожей на вешалке.

Кое-как разобравшись с волосами, Марина вышла из комнаты и тут же отпрянула от неожиданности.

Из комнаты напротив прямо на нее шел вчерашний огромный пес. На крохотной площадке узенькой лестницы, под низкими скошенными чердачными потолками пес показался неестественно громадным и грозным. То ли дело вчера во дворе! Там-то он смотрелся вполне естественно и потому совершенно не страшно.

Устыдившись собственной трусости, Марина заставила себя сделать шаг, другой, но, не выдержав, остановилась, присела на корточки и, неуверенно протянув руку, заговорила ласково-ласково: «Собачушка ты хорошая, ну поди, поди сюда, маленький ты мой! Поди сюда, дай лапку, давай познакомимся. Тебя как звать? Русланом?» Пес медленно, с достоинством приблизился к Марине и поставил ей на колено гигантскую тяжелую лапу, отчего Марина чуть не опрокинулась на спину. Ох, и тяжела же была эта лапа! Тем не менее Марина дружески ее пожала, погладила пса по шее, потрепала по ушам, потом с чувством выполненного долга встала, отряхнула брюки от шерсти и двинулась по лестнице вниз. Пес проводил ее сверху добрым и грустным взглядом. В нем много было от сенбернара. В московских сторожевых обычно больше от кавказской овчарки.

Миновав второй этаж, Марина спустилась вниз и, немного пройдя по знакомому уже коридору, наткнулась на две — одна возле другой — двери: к одной была прилеплена картинка с писающим мальчиком, к другой — со стоящей под душем девочкой. Это Марина и искала. Побывав за одной дверью и за другой и почувствовав себя человеком, Марина пошла по коридору, решив заняться поисками той комнаты, где они были вчера, — с роялем и камином. Ей почему-то казалось, что комната эта — что-то вроде клуба, а раз так, то именно там она скорее всего кого-нибудь найдет. Ее начало тяготить одиночество в незнакомом доме.

Столовую она обнаружила довольно быстро, и там в самом деле кто-то был. Этот кто-то стоял у окна, спиной к Марине, и сквозь зубы насвистывал довольно сложный мотив. Услышав шаги, он обернулся, и Марина невольно зажмурилась. Она увидела лицо такой нечеловеческой красоты, такой ангельской прелести, что у нее захватило дух.

Перед Мариной стоял юноша, примерно одних лет с Валерьяном, но гораздо выше, в прекрасно сшитом костюме, в белой рубашке и при галстуке. Густые золотистые волосы ниспадали ему на плечи крупными локонами. Глаза были большие и синие, с поволокой. Полные, алые губы улыбались, демонстрируя безупречно белые зубы. На покрытых нежно-розовым румянцем щеках от улыбки обозначились ямочки. Само лицо было безупречной, благородно овальной формы. «О Боже мой, — подумала Марина, — да таких красивых надо в клетке держать, в зоопарке. И как он только по улице ходит?!»

— Здгавствуйте, — слегка грассируя, проговорил ангел. — Меня зовут Денис. А вы, вегоятно, Марина.

— Да, — с запинкой ответила Марина. Голос у этого Дениса тоже был удивительный — низкий такой, бархатистый, богатый оттенками. Чем он, интересно, в жизни занимается, может, любовников в театре играет?

— Чаю или кофе? — все с той же светской интонацией осведомился Денис.

— Ко… кофе, пожалуй.

— Тогда стоит пойти на кухню и поставить об этом в известность Женьку, она сегодня дежугит. Пойдем вместе, я тоже кофе хочу, а то ночью не спал почти, в два только сюда добгался, — неожиданно совершенно по-человечески заговорил Денис. И, не дав Марине опомниться, ухватил ее за рукав и потащил куда-то по коридору, под лестницу.

Под лестницей оказалась еще одна дверь. За ней была кухня — довольно большая, полная вкусных запахов. Там стояли длинный-длинный, почти во всю кухню стол, газовая, с четырьмя конфорками, плита, под окном маленький стеклянный столик на трех ногах.

Посреди длинного стола восседала крыса и грызла сухую корку. У плиты под окном хлопотала вчерашняя тоненькая девчушка с пергидрольным ежиком, она что-то энергично мешала в большой эмалированной кастрюле. На трех других конфорках тоже что-то бурлило и кипело. Рядом с плитой сидела Ольга, держа на коленях Ничку, и увлеченно рассказывала о чем-то, а Женька молча кивала ей головой, основное внимание уделяя кастрюле.

— Женечка, здгавствуй, солнышко! — прокричал с порога Денис. — Все-все здгавствуйте, кого я еще не видел.

— Не ори, ребенка разбудишь, — зашипела на него Ольга.

— В этом возгасте, золотко мое, они еще ни на что не геагигуют, это я тебе как вгач говогю.

— Будущий, — уточнила Ольга, дружески кивая Марине.

Марина изумилась: как, это чудо природы — врач? Пускай даже будущий, каким бы он еще мог быть в этом возрасте?! На врача не один год учатся! Неужели врач?! Вот бы никогда не подумала. Гинеколог, что ли?

— Женюша, мы пгишли к тебе. Сделай нам с Магиной кофе.

— Да-а? — протянула Женя. — А кашу деткам кто варить будет? Кофе ему… Только если сам сваришь. И то в виде исключения. — И жестко добавила: — А то смотри, и кофейника не дам, и конфорку не уступлю.

— Ну хорошо, — сдался Денис. — Но вообще — кгыша у вас у всех поехала. Тги бабы на кухне, а мужик сам должен себе кофе вагить. И какой мужик! — Он гордо откинул прекрасную голову и тряхнул кудрями. — Чистое золото!

— Самоварное, — фыркнула Женя.

— Дениска, подожди, я сейчас Ничку отнесу, вернусь и сварю вам с Мариной кофе, — вызвалась Ольга. — Раз она сама не умеет.

— Да ладно тебе, — осадила ее Женя. — Первый день человек в доме, не знает еще ничего.

— Дайте, пожалуйста, кофейник и покажите, где взять кофе, — не выдержала наконец Марина.

Женя положила на край плиты ложку, которой мешала в кастрюле, и, подойдя к высокому, под потолок, старинному резному буфету, достала из него большой медный джезвэй, банку с молотым кофе и сахарницу. Все это она поставила на длинный стол и кивнула Марине.

Марина принялась за дело, спиной чувствуя, что за ней внимательно наблюдают три пары глаз. Глаза, глаза, никуда от них в этом доме не деться. А ведь еще так недавно ей показалось тут одиноко! Впрочем, глаза — разве это общество? Вон их сколько, глаз-то, а Марина совсем одна. И Валерьян куда-то исчез. Вступиться за нее некому!

Сладко потягиваясь, в кухню вошла заспанная Алена, подошла к столу, молча уставилась на Марину, некоторое время смотрела и наконец изрекла:

— Так. И что же это ты тут делаешь?

— Кофе варю, — немного струсив, но как можно тверже ответила Марина. — Себе и Денису.

— Та-ак… — Алена перевела взгляд на Дениса, скромно притулившегося в уголке и барабанившего пальцами по маленькому столу. На Алену он вроде бы не обращал ни малейшего внимания, не поздоровался даже. Может быть, они уже виделись? — Та-ак, — повторила Алена. — Вот ведь что значит красивый мужик! Не успел с девушкой познакомиться, ан глядь — она ему уже кофе варит! Хорошо хоть в постель не подает. Нет, Денис, я всегда знала, что ты у нас не промах, но чтобы до такой степени! Обычно у тебя сначала постель, а уж потом в нее кофе.

— Во-пегвых, я велик и газнообгазен, во-втогых, всему свое вгемя. Сейчас утго, а по утгам я пгивык пить кофе. Подожди, еще не вечег. — И он как-то особенно проникновенно взглянул на Марину, у которой от этого взгляда душа ушла в пятки.

— Не смущай девушку, сейчас же отвернись! — скомандовала Алена и, подойдя, попыталась развернуть Дениса к Марине спиной. Тот, сопротивляясь, неожиданно обнял Алену, привлек к себе, попытался было поцеловать, но тут же отпустил с громким воплем: извернувшись, Алена цапнула его за руку. Все рассмеялись.

— Кошка бешеная, а не человек! — изрек Денис, потрясая укушенной рукой.

Марина выключила горелку и шепотом попросила у Жени чашку. С чашкой кофе Марина присела за маленький стол в углу, но Женя ее остановила:

— Ой, слушай, туда не надо! Это Илюшин стол, а ты либо за большой садись, либо в столовую иди, где камин.

— Пойдемте, Магина, в столовую, — позвал Денис, налив и себе. — А еще лучше, пошли ко мне в комнату? — зашептал он Марине на ухо, когда они уже вышли в коридор. — А то мне чего-то кажется, что Алена пгава. Должна же быть спгаведливость: постель сначала, а кофе потом.

— Нет, почему же, у нас с Валерьяном кофе тоже был сначала, — неожиданно для себя выпалила Марина и даже не покраснела.

— В самом деле? — Денис рассмеялся. Смех у него был чудесный.

5

— А вы будущий врач? — спросила Марина, когда они расположились на диване в столовой.

— Да. А почему мы все на «вы» и на «вы»? А на «ты» можно?

— Конечно, — обрадовалась Марина. — Терпеть не могу, когда мне «вы» говорят. Такой взрослой себя сразу чувствуешь, просто старой.

— И что, не нравится?

— Что не нравится? — не поняла Марина.

— Чувствовать себя взгослой.

— Ни капельки. — Марина тряхнула головой. — Два года назад я даже хотела покончить жизнь самоубийством. Накануне своего дня рождения: только чтобы взрослой не становиться. Мне тогда пятнадцать лет исполнялось.

— Ну уж это какие-то гадикальные меры. Пгямо хигуггические. А вообще ты здесь в этом не одинока. Здесь этого тоже никто не хочет. Взгослеть.

— И как, удается? — с интересом спросила Марина.

— Да как сказать. В основном да. Но, по пгавде говогя, главным обгазом благодагя Алене или скогее ее папе. В общем, дому этому. Тому, что он у нас есть. И пока он есть… — Денис помолчал, а потом серьезно посмотрел прямо Марине в глаза, словно в душу заглянул: — Вот и у тебя он тепегь тоже будет. Ты на нас не обижайся, если что не так. Мы ведь не со зла. Пгосто мы тут все свои. Пгивыкли дгуг к дгугу, пообтесались. Бояться пегестали. И ты, если захочешь, тоже будешь здесь своя. И, по-моему, ты захочешь, потому как, если я Вальку вегно понял, деваться тебе тепегь некуда. Но скажи, Магина, ты хочешь?

Взглядом он, казалось, спрашивал о чем-то гораздо большем, и Марина вдруг растерялась.

— Не знаю, — произнесла она. — Я… я как-то еще не думала.

— Когда думать будешь? — все так же ласково спросил Денис, но глаза его смеялись, и смеялись не ласково. — Двенадцатая неделя идет, так я слышал? Глядишь, поздно думать будет. Так что?

— Я… не знаю. Наверное… да.

— Что «да»? — на сей раз жестко, глядя прямо Марине в глаза, спросил Денис.

— Да, хочу, — пролепетала Марина, вконец раздавленная его натиском.

— Вот и славно. — Денис расслабился, опять стал светским и легким. — Тогда все в погядке. — И, наклонясь к самому ее уху, ласково, призывно зашептал: — Нам с тобой еще нужно будет поговогить. О всяких важных вещах. Сейчас-то уже вгемени нет. А ты пгиходи в мою комнату после обеда, там нам никто не помешает, ладно?

Кляня себя на чем свет и в то же время внушая, что ничего тут такого нет, Марина кивнула.

Они молча допили кофе.

6

Аккуратно приподняв белоснежную манжету, Денис посмотрел на часы.

— Так я и думал. Говно 9.30. Часы надо не на гуке носить, а в голове дегжать — тогда и не отстанут, и не убегут. У тебя с этим как? Есть у тебя часы в голове?

— А как же, — Марина усмехнулась. — И даже довольно точные. По крайней мере, дважды в сутки определенно не врут. — И, не выдержав, сама первая рассмеялась.

Оценив ее шутку, Денис засмеялся следом, и тут где-то наверху ударили в гонг.

Почти сразу за гонгом в столовую нахлынуло какое-то живое и орущее месиво. Невозможно было разобрать, где руки, где ноги, где головы, крик стоял невообразимый. Марина с наигранным ужасом прижала ладони к ушам. Денис резко встал и громким басом рыкнул:

— Мол-ча-ать!

Все немедленно стихло. Клубок распался, и на ковре, наподобие маленьких статуй, застыли в нелепых позах отдельные детские фигурки, вытаращив на Дениса испуганные глазенки.

— Так-то лучше! — не меняя тона, пророкотал Денис. — А тепегь все по местам! И помните: я сегодня дома!

Дети молча подошли к столу и не без труда вскарабкались на слишком высокие для многих стулья, бросая боязливые взгляды на Дениса.

— Вот так с ними и надо! — похвастался он. — У меня они згя пикнуть не посмеют! Ну что, давай знакомиться?

Марина молча кивнула.

— По стагшинству, значит. Эти два оболтуса — Ольгины. — Денис указал на двух совершенно одинаковых ярко-рыжих мальчиков с прозрачными зелеными глазами. На вид им было лет шесть. — Этот вот, слева, — Сэмэн, а этот — Стэп, — довольно уверенно сказал Денис, поочередно тыкая в них пальцем.

Мальчишки разом энергично замотали головами.

— Что, ошибся, что ли?

Так же молча и энергично мальчишки закивали. Денис слегка пригрозил им пальцем.

— Но-но! Это вы дгугим лапшу на уши вешайте! Я-то вас не спутаю, не надейтесь! Особенно когда вы вот так гядышком сидите. С близнецами знаешь как? — Он обернулся к Марине. — Когда вдвоем — сгазу видно, кто есть кто. А вот если кто-то один в комнату зайдет — нипочем не угадаешь. Мы их одевать по-газному пытались, но они ведь одеждой могут и поменяться. И хитгые, скажу тебе, как чегти! Особенно вот этот. — Денис шутливо дернул Стэпа за ухо и перешел к следующему стулу. — А это вот — Кит. Он у нас вообще-то хогоший мальчик, тихий такой, послушный, особенно когда спит.

Сидящий перед ним малыш засмеялся, открыто, весело, обаятельно. «Ах да, — вспомнила Марина, — ведь это же его сын!» Но сам Денис не упомянул об этом ни словом. Впрочем, к чему слова? А чьи же еще могли быть эти синие-пресиние глаза и густые золотистые кудряшки, румяные щеки и нежный овал лица? А главное — чья это улыбка со ставшим уже знакомым пленительным прищуром и такими чудесными ямочками?

— А вот это у нас Димыч.

Узкое, напоминающее ножик лицо, глаза, горящие черными угольками, тонкие, уже сейчас жесткие губы и худая жилистая фигурка — да это же Женькин мальчик, сообразила Марина. Он единственный из всех не улыбнулся, а только остро взглянул на Марину и опять уткнулся взглядом в стол.

— Экий ты, дгужок, нелюбезный! — укорил его Денис. — Ты бы хоть поздоговался.

Димыч молчал.

Денис настаивал:

— Ну хоть улыбнись! — И, как бы извиняясь, сказал Марине: — Димыч у нас человек серьезный.

И тут серьезный человек заговорил. Так и не оторвав взгляда от стола, на едином дыхании Димыч выпалил:

— Так ты что, беременная, да?

От неожиданности Денис поперхнулся.

— Тебе кто сказал?

— А что, правда, да? Ну вот я и думаю: чего бы она приехала?

— Дугдом какой-то! — рассвирепел Денис. — Вот что значит — полон дом бабья. Чешут, понимаешь, языками все кому не лень. Магин, ты не беги в голову, он же маленький еще, повтогяет, как попугай, не понимая.

— Это еще почему? — возмутился Димыч. — Беременные — это те, у кого скоро дети родятся.

— Да замолчи же ты, наконец! — заорал на него Денис.

— А что, не так, да?

На Марину, оправившуюся от неожиданной атаки, напал приступ смеха.

— Ну надо же! — с трудом выдавила она. — Ну и дети у вас тут! Они здесь все такие?

— Нет, через одного. — Денис тоже рассмеялся.

Следующей шла Соня, которая тут же завопила, что она Марину «уже вчера видела».

Последним Денис представил краснощекого толстого карапуза, про которого сказал:

— Вот, понимаешь, человек. И всего-то на полгода младше Соньки, а, кгоме «мама» и «папа», ничего не говогит. Зато все понимает! Пгямо как Руслан. Вегно, Иваша? — Денис ласково взъерошил белобрысые волосенки.

«Этот, должно быть, тоже Ольгин, — про себя соображала Марина. — Да плюс еще Ничка. Но это четверо. А где же пятый?»

Столовая между тем постепенно заполнялась. Появилась Алена в длинной, узкой черной юбке с разрезом, белой блузке и узорчатой жилетке. Пришла Ольга с крысой на плече. Женя внесла кастрюлю с дымящейся кашей. Вместе с Денисом они торжественно водрузили ее на стол. А Валерьяна все не было и не было.

Наконец в коридоре громко и жизнерадостно затопали, и в комнату ввалились трое недостающих: счастливый, со звенящей от льдинок шерстью Руслан, улыбающийся Валерьян в лыжном костюме, с румянцем во всю щеку, и девочка лет восьми, такая же румяная и тоже в лыжном костюме. У девочки были теплые карие глаза и длинная, до колен, толстая каштановая коса. У Валерьяна и девочки был такой довольный вид, что Марину сразу же охватила дикая злоба — она тут все утро протрепалась, а эти трое по лесу гоняли.

— На лыжах ходили? — пряча зависть за насмешливой улыбкой, спросил Денис.

— Ага! Погода — прелесть! И солнышко, и морозец какой-никакой.

— Мороз и солнце — день чудесный! — провозгласила Ольга. — А я-то гадаю, куда это Джейн с утра упорхнула. Представляете, пришла утром будить, а в комнате никого, даже постель заправлена.

— Нет, Валька, ты все-таки на удивление правильный человек, — искренне сказала Алена.

— Это только здесь, — тихо, с мечтательной улыбкой проговорил Валерьян.

— И даже на завтгак не опоздал. Вот кого уважаю! — Денис с чувством хлопнул Валерьяна по плечу.

— Как можно! — шутливо ужаснулся тот.

— Ну, господа, садимся! — сказала Алена, с грохотом пододвигая стул. — Покушаем, что Бог послал, а Женечка приготовила.

Все сели, явно соблюдая некий привычный ритуал. Марину Денис усадил между собой и Аленой, а Валерьян оказался в другой стороне стола, рядом с детьми. Это было ужасно! После всех бесконечных унижений, подколок, проверок и душедробительных разговоров Марине просто необходимо было уткнуться в его плечо.

А он уселся подальше и сидит себе там, будто так и надо, и только изредка оттуда улыбается Марине своею здешней, блаженной улыбкой. Что ж, и на том спасибо, Марине сейчас и улыбка эта как воздух нужна.

Ей стало так горько, страшно и одиноко, что даже близкая Денисова красота (Марина и помыслить себе не могла оказаться когда-нибудь рядом с таким красавцем!) не радовала ее, а скорей ужасала. Марину вдруг безумно потянуло домой, а впереди еще два дня, да и будущее выглядело неясным. Между прочим, если трезво рассуждать, есть ли у Марины дом? Вроде бы уже и нету. Мама с трудом примирилась с мыслью, что Марина выходит замуж, потому что беременная, а если вдруг окажется, что Марина беременна, но замуж не выходит? Просто невозможно было себе представить, что тогда будет! Остаться тут? Надолго? Почти насовсем? Нет. Невозможно. Немыслимо. Надо искать какой-то другой выход. Какой?

И если бы не мысль о предстоящем разговоре с Денисом, Марина сразу после завтрака накинулась бы на Валерьяна, требуя немедленно увезти ее отсюда, но она решила потерпеть до после обеда.

7

После завтрака Марина помогла Женьке собрать и перемыть посуду — привычный, полуавтоматический жест вежливости. Посуды было много, разной, глубокой и мелкой, цветной и белой, фаянсовой, фарфоровой и стеклянной, гладкой и со сложным лепным узором. Впечатление было, что каждая тарелочка-чашечка представляет собой последний, уникальный экземпляр, чудом уцелевший от купленного в незапамятные времена сервиза. Вся это разномастная посуда как бы силилась рассказать Марине, да, собственно, не только ей, а всякому, кто захотел бы слушать, длинную и запутанную историю этого дома и жившей некогда в нем семьи. Ведь, конечно же, эти сервизы когда-то и кем-то покупались к свадьбе или дню рождения, а потом, глядя на них, хозяева вспоминали того, кто им их подарил, и то, в честь чего это было.

Но вот беда, сейчас на кухне не было никого, кто бы мог что-нибудь рассказать об этом Марине. И ей оставалось гадать, как все было раньше, когда ее тут не было и в помине, зато сервизы были целы.

Углубившись в свои мысли, Марина незаметно выронила стеклянную плошку, и та вдребезги раскололась о край раковины. Осколки так и брызнули в стороны.

— Ай! — очнулась Марина, услышав звон разбитого стекла.

— Ничего-ничего! — успокоила ее Женя, наклоняясь и подбирая заискрившиеся на солнышке кусочки стекла. — К счастью!

— Надеюсь, — еле слышно прошептала Марина.

Но Женя услышала и улыбнулась. Улыбка у нее была на удивление светлая и открытая. От этой улыбки у Марины сразу потеплело на сердце и захотелось улыбнуться в ответ. И она улыбнулась, правда, улыбка вышла кривая и неуверенная.

— Вы в Москве раньше жили? — наобум произнесла Марина следующую вежливую фразу.

— Нет. Я из Подмосковья, из Серпухова. Знаешь, есть такой городишко, от Москвы на юг два часа электричкой.

— Кто-нибудь у вас там остался?

— Мама. Но я о ней уже сто лет ничего не знаю. Я как уехала после восьмого в ветеринарный техникум поступать, так с тех пор мы не видались, даже не переписывались. Она замуж вышла, а мужик пьет без просыху. Да и вообще, на кой я им сдалась? Понимаешь?

Сказать, что Марина понимала, было бы явным преувеличением. Услышанное относилось к какой-то абсолютно чужой, неведомой жизни. Но у Жени выходило, что все это как-то обыкновенно, само собой разумеется, у всех примерно так же. И Марина поневоле задумалась, а у нее все иначе? Вслух же она спросила, на сей раз с неподдельным любопытством:

— Женя, а вы ветеринар?

— Нет, — просто ответила Женя. — Я не закончила техникум. Так с тремя курсами и осталась.

— Почему?

— Как почему? Залетела, выставили за аморалку. Как раз на третьем курсе все и случилось. Полгода оставалось до окончания. До слез прямо жалко было!

— А разве так бывает? — Марине не верилось. Со своей московской колокольни она не видела решительно никакой связи между беременностью и несомненным правом личности на образование.

— Как же! Чуть живот появился, сразу выперли. Мне тем более еще восемнадцати не было.

— А этот… от которого… вы… — Марина никак не могла найти определение слову.

— Он в армию ушел. — Женя потянулась за новой тарелкой. — Еще осенью.

Марина автоматически попыталась перенести эту ситуацию в свою школу, об этом, вообще говоря, стоило подумать, как все сложится, когда… Но все равно рассказ Жени звучал совершенно немыслимо.

— И где же ты стала жить? — перейдя наконец на «ты», спросила Марина. В самом деле, где жить человеку, которому домой нельзя, поскольку дома у него практически нет, и там, где он до сих пор жил, тоже нельзя остаться?

— Сначала так и жила потихонечку в общежитии, девчонки меня прятали от начальства. Учиться уже не ходила. От комендантши — у нее свои ключи были, все чистоту проверяла, стерва, — я в шкаф залезала. Залезу в шкаф, закроюсь изнутри и сижу. Один раз чуть было не задохнулась там. Комендантша ушла, а я все дергаю дверь, дергаю, а она никак — заело что-то.

А мне воздуха не хватает, мне и так-то уже трудно дышалось, срок большой, живот подпирает, ну, я дергала, дергала, сама не заметила, как свалилась, отключилась начисто, самой даже теперь не верится. — Женька замолчала, точно заново окунаясь во всю эту жуть.

— Ну? — поторопила ее Марина, не в силах дождаться развязки. — А кончилось чем?

— Да ничем. — Женькин голос звучал отрешенно и равнодушно, как будто развязка ее как раз и не интересовала. — Потом все с занятий вернулись, пошли переодеваться, открыли дверь, а я оттуда и выпала.

Марина поежилась.

— И что с тобой потом было?

— Ни фига не было, — Женька рассмеялась. — Водой из чайника облили, я встала и пошла. Так я до самых родов в общаге просидела, своим ходом ушла, между прочим, от нас до роддома километров пять было. Девчонки проводили немного, конечно, не до конца — время позднее было, у нас общагу в одиннадцать закрывали. Они домой, а я дальше пошла. Холодно, ветер, я прямо заледенела вся. Цирк, да и только. И схватки. Иду согнувшись. Доплелась.

Женя легко, стремительно повернулась, отставляя куда-то вдаль, на задний, более безопасный план тонкую и красивую, а оттого особенно любимую чашку.

— Слушай, что дальше было! Дойти-то я дошла, а там ведь у них заперто, ну, ночь же. И звонок не работает, провода оборвало, ветер в ту ночь жуткий был!

— Боже мой! — в ужасе выдохнула Марина.

— Да вот! — Женя засмеялась, явно довольная произведенным впечатлением. — На мое счастье, двери входные там стеклянные были. Как садану по стеклу сапогом, а сапоги, между прочим, кирзовые, у тех, кто в конно-спортивной секции занимался, такие были — стекло вдребезги, шум, грохот, народ набежал, давай ругаться, стекло небось денег стоит, а у меня, без очков ясно, что нет ни копейки.

Женя снова замолчала, на сей раз мечтательно улыбаясь. Видно, чем-то все эти жуткие воспоминания были ей дороги и приятны.

— Вот, — произнесла она наконец. — Потом почти сразу, меньше чем через час, Димыч родился. И помучиться толком не успела. Порвалась только вся. Четыре килограмма. — Последнее было сказано с классической материнской гордостью. Впрочем, сказав эти слова, Женька снова помрачнела. — Дальше хуже было, — произнесла она и опять надолго замолчала.

— Почему хуже? — не выдержала Марина.

— Ну а как же? Жить негде. Родить родила, пожалуйста, вот он, Димыч, получите и распишитесь, и валите теперь отсюда на все четыре стороны. А куда? В общежитии я и одна еле-еле продержалась, а уж с малым сама понимаешь.

— И что, ничего нельзя было сделать? Ну, пойти там куда-нибудь… Все-таки ребенок!

— Ходить-то я ходила. И в милиции была, и в роно, и в Горздравотделе, везде один ответ: прописки у вас нет — катитесь отсюда на три веселых буквы. Почему именно мы должны с вами мучиться? У тебя-то, конечно, есть прописка? — неожиданно перебила она саму себя.

— Конечно, есть, — ответила Марина, испытывая нечто вроде смутного стыда по этому поводу.

— Вот ты не знаешь, что это такое. Ты ее береги, — серьезно сказала Женя. — Прописка, знаешь, это такое дело… С пропиской ты человек, а без нее собака без привязи, любой изловит и отправит на живодерню.

Женька опять замолчала, однако справилась с собой, сглотнула и продолжила рассказ:

— Так вот и ходили мы с Димычем, везде говорят: сдавай-ка ты его, милая, в детдом, а мы тебе, так и быть, подыщем работенку с общежитием. Ха! Как же, разбежались! Умные какие! Своих пускай сдают. Я так там одной тетке и сказала, ух она разоралась: «Да я тебе! Да я сейчас! Да я милицию позову!» Подумаешь, напугала! — Женькины кулаки рефлекторно сжались, и Марина невольно отодвинулась. Однако слишком многое в этой истории оставалось еще для нее неясным.

— А где же ты жила все это время? Пока всюду ходила?

— Ну, где жила? Да по-разному. В основном у девчонки одной жила, которая техникум наш на год раньше закончила, распределение получила, и дали ей от ее совхоза барак. Хибара, скажу тебе, страшная, а холодина — как на улице. Димыч у меня и заболел. Тогда его в больницу детскую взяли, а я при нем вертелась. До весны кое-как дотянули, а там… Есть-то чего-то надо. Вот я и пошла на вокзал.

— На вокзал? Зачем на вокзал?

Женя искоса взглянула на Марину и вдруг залилась краской.

— Работать, — процедила она сквозь зубы, взяла в руки очередную тарелку и, споласкивая ее, затянула веселый мотив.

До Марины по-прежнему не доходило.

— И что же ты там делала?

— Известно что, мужиков снимала. А что мне там еще-то было делать?! На юга, что ли, оттудова уезжать?! К пальмам и кипарисам?! — выкрикивала Женя. — Без прописки ведь и в уборщицы никуда не возьмут. Потом, ребенок! — Женя судорожно вздохнула, поставила с размаху на стол стакан и рассказывала дальше почти спокойно. — А на вокзале есть комната матери и ребенка. Вот я Димку туда заброшу, а сама в зал ожидания. Правда, половина денег на ту же комнату уходила. Все-таки они ведь тоже рискуют. Им же только от пассажиров детей положено принимать, с предъявлением паспорта и билета. — Выдержав паузу, но, похоже, собираясь снова заговорить, Женя сначала выключила ставшую ненужной воду, они незаметно поперемыли посуду, извлекла из-под длинного стола табуретку и, усаживаясь на нее поудобнее, спросила: — Ничего, я закурю? Ты как?

— Кури, пожалуйста. — К возможности оказаться в роли пассивного курильщика Марина относилась равнодушно.

— Не куришь? — поинтересовалась Женька, глубоко и с жадностью затягиваясь.

— Нет.

— Ну и правильно, и не надо. А я вот с восьми лет как начала смолить, так и все. Два раза бросала, да все ненадолго. День-два проходит, чувствую, ну все, больше мочи нет. Ну, думаешь, и черт с ним.

Женя засмеялась, Марина невольно к ней присоединилась: чтобы пережить все услышанное, ей просто необходимо было срочно что-нибудь сделать — или выплакаться, или, посмеяться.

— А этот… твой… — опять, не зная, как сказать, начала Марина. — Он же пришел, наверное, давно из армии?

— Что толку? — Женька снова погрустнела, со злостью тыкая в пепельницу бычок. — Я ему тогда сразу написала, что забеременела, а он не ответил. Ну и на фиг пошел. Думаешь, я ему теперь нужна, с вокзала-то? — Женька криво усмехнулась, и так не похожа была эта усмешка на ее милую, ясную улыбку, что Марине стало совсем жутко.

— А сюда ты как попала? — быстро выпалила она давно мучивший ее вопрос, торопясь поскорей заболтать впечатление.

Женькино лицо посветлело. Она не торопясь закурила новую сигарету и заговорила мечтательным, совсем не похожим на прежний тоном.

— Да так и попала. Денис у нас знаешь какой? На него когда чего найдет… Снял он меня, на вокзале прямо, представляешь? — Женька рассмеялась и продолжала сквозь смех, с трудом проталкивая слова, то и дело захлебываясь и фыркая: — Подошел, говорит: девушка, я хочу в этой жизни все испытать, вот пришел на вокзал испытывать…

— Ну и… — Марина тоже уже давилась от смеха.

— Ну и испытал. Пошли мы с ним в парадняк знакомый. Потом дает он мне деньги, все путем, все друг другом довольны, и тут вдруг он говорит… — На этом месте Женька прервалась, чтобы отсмеяться наконец как следует. С трудом выровняв дыхание, она вытерла навернувшиеся на глаза слезы и продолжила: — Давай, говорит, я тебя хоть провожу, что ли? А то что мы, как две собачонки, — сбежались и разбежались? Давай, говорю, проводи, благо вокзал тут рядом. Дошли мы с ним до вокзала, он мне ручку поцеловал, как в кино, ей-Богу! Я на вокзал и думать про него забыла. Народу нет никого, решила Димыча перед сном в скверике прогулять. Только мы до скверика дошли, Денис идет. И к Димычу. Твой, спрашивает, карапуз? Димыча моего ты видела, он и мне иной раз слово скажет — как рублем подарит, а к Денису вдруг так потянулся! Я тоже. Голова плывет, сердце тает, не иначе, думаю, прекрасного принца встретила. — На этот раз в Женькином смехе прозвенело что-то вроде мечтательного сожаления. — Ну вот, — закончила она, отсмеявшись. — Слово за слово, выпытал он всю нашу историю, глазами засверкал, ногами затопал, все, говорит, в мире сволочи, подхватил нас с Димычем под белы ручки и сразу сюда. Мы и ахнуть, как говорится, не успели.

— А здесь как… нормально встретили? — запинаясь, спросила Марина.

— Я ведь тебе уже говорила, народ здесь не злобный. А лучше Алены я не знаю никого. — В Женькином голосе прозвучала убежденность. — Знаешь, что я тебе скажу? Все бабы в глубине души — змеищи. Ты с ней дружишь-дружишь, а она чуть что — укусить норовит. Все до одной такие, ты только не обижайся, Марина, я не о тебе сейчас говорю, тебя я не знаю. А Алена другая. Нет в ней ни капельки ничего такого. За это я ее и люблю больше всех. Ну, после Димыча, конечно. Она мне будто мама вторая, правда.

— А все остальные, они тогда уже тоже тут были?

— Почти все. Ольги не было, она потом приехала, примерно через полгода. Зато Илюшка почаще тогда здесь бывал, он еще жениться только собирался, все себе невесту подыскивал, никак ни на ком остановиться не мог. Да, хорошо тогда было!

Женька прерывисто вздохнула и, уже уходя от воспоминаний, заговорила как-то неестественно быстро, возвращаясь к основной цели разговора: поддержать Марину:

— Да и сейчас тут неплохо! Так что ты, Марин, главное, не волнуйся, тебе сейчас вредно, ни из-за чего не переживай, а то на тебя смотреть нельзя без слез, ей-Богу: дрожишь вся, дергаешься, мысли, что ли, в тебе дурные бродят? Да гони ты их куда подальше, все у тебя будет хорошо, вот увидишь! Слышишь, что ли?

— Слышу, — тихо отозвалась Марина. В голове у нее все окончательно перемешалось — благодарность, гадливость, сочувствие, собственная беспомощность, когда ни себе, ни этой, прежней, оставшейся в прошлом, Женьке помочь ничем не можешь, а как хочется и ей помочь, и себе заодно, как хочется! — Женя, — неожиданно для самой себя спросила Марина, — скажи, рожать очень больно?

— Да ну, — фыркнула Женя, — совсем не больно. Придумывают больше. Для важности. В жизни много чего и похуже бывает. Да не думай ты сейчас об этом, говорю тебе: теперь все будет хорошо.

8

Из кухни Марина снова возвратилась в столовую, которая, судя по всему, была центром здешней жизни. Огромный полированный дубовый стол, тщательно вытертый ею и Женькой, блестел в лучах яркого полуденного солнца. Лишь матово выделялись на его поверхности круги от неосторожно поставленных кем-то кастрюль.

В столовой никого не было. Марина на цыпочках подошла к роялю, тихонечко откинула крышку и осторожно надавила на клавишу. Инструмент отозвался неожиданно чистым глубоким звуком.

Воровато оглянувшись, Марина села на вертящийся стул и вполтона заиграла. Она не очень хорошо играла, давно к клавишам не прикасалась, но когда такой красавец стоит прямо перед носом, как тут удержишься?!

Слушать, впрочем, все-таки было можно. Во всяком случае, закончив, Марина убедилась, что на звуки музыки слетелись, как бабочки на огонь, обитатели Крольчатника. На лицах нарисовано было явное желание слушать дальше.

Оглядевшись, Марина не без удовольствия отметила присутствие Валерьяна с Соней на руках. Чуть поодаль, опершись о подоконник и покусывая кончик косы, стояла Джейн. У самых дверей, изо всех сил стараясь не шуметь, застыли Кит с близнецами, за их спинами, практически уже за дверью, угадывался Димыч. Его не было видно, но заговорил он первым.

— Ты хорошо играешь, — сказал он. — Еще что-нибудь сыграй.

— А ты петь умеешь? — спросила Соня. — Лучше спой нам песенку.

— Песенку? — Марина засмеялась. Ей стало неожиданно весело, все печали и тревоги отступили, стоило ей почувствовать хоть в чем-нибудь над кем-нибудь превосходство, пусть даже в такой скверной игре — зато на таком роскошном рояле! — и пусть даже над малолетками. Они были здесь у себя дома и потому чувствовали себя хозяевами, они этого и не скрывали. А вот играть они не умели. И она запела. Сперва спела Соне про розового слона, потом Димычу про трех танкистов, напоследок близнецам, которые попросили что-нибудь по-иностранному, про Билли-Боя.

Валерьян, пока слушал Марину, молчал, и она с грустью вспомнила, что за весь день он не сказал ей ни слова, а скоро полдня пройдет. Но грусть эта сейчас же отступила на дальний план. Марина видела, как блестят глаза у Сони, и вспоминала себя в этом возрасте. В какой восторг она приходила, когда при ней кто-нибудь играл! Мысль о том, что она, Марина, способна вызвать в ком-то это всепоглощающее, пьянящее чувство восторга, окрыляла Марину и давала ей возможность примириться с такой непреложной истиной, что роли окончательно и бесповоротно поменялись.

Отныне и никогда уже не сидеть Марине у кого-то на ручках, не смотреть восторженно, не слушать самозабвенно такую, прямо скажем, далеко не виртуозную игру. Но какое имеет значение, как она играет? Важно лишь то, что играют не где-то там, в мертвом безвременье кассет или дисков, а при тебе, здесь и сейчас.

Марина допела и доиграла близнецам на «бис» «Hello, Dolly», и едва успел отзвучать последний аккорд, как над самым ее ухом раздалось:

— Браво! Ай, браво!

Мгновенно вся сжавшись, Марина испуганно обернулась. У нее за спиной стояла Алена.

— А я и не знала, что ты играешь! Валька, а ты почему не рассказывал?

— Я и сам не знал, — признался Валерьян.

— Эх, ты! Будет кому теперь играть с Ольгой в четыре руки. А то я к этому бегемоту со школы не подхожу. Одно время на гитаре бренчала, а теперь и вовсе забросила. Руки не доходят.

Алена не слишком натурально вздохнула и вышла так же бесшумно, как и вошла.

— Сыграй еще что-нибудь, Марина! — попросила Соня.

Марина улыбнулась.

— В другой раз, маленькая! — И сама первая заговорила с Валерьяном: — Ну а ты где бродишь все утро?

— А что? — настороженно ответил Валерьян.

— А то! — в тон ему отозвалась Марина. — Бросил меня на съеденье тиграм, а сам исчез.

— Тиграм? — искренне изумился Валерьян. — Это Женька тебе, что ли, тигр? Да ее саму кто захочет съест.

— Не только Женька. Сам же говорил, тут куча народу. И вообще, приехали вроде вместе, а ты меня будто и не замечаешь. — В голосе Марины помимо ее воли послышались слезы.

— Ну-ну, только истерик не закатывай, мышь.

Валерьян аккуратно поставил Соньку на пол и, быстро подойдя, обнял Марину.

— Ты чего, мышь глупая? — бормотал он, ласково целуя ее в сами собой закрывающиеся глаза. От такого знакомого «мышь» у Марины защипало в носу, из-под сомкнутых ресниц показались слезы. Она чувствовала себя такой покинутой, совсем маленькой и несчастной. «Сейчас же, немедленно перестань плакать!» — как в детстве, твердила себе Марина, но, как в детстве, ничего у нее не получалось. Слезы катились градом, плечи вздрагивали.

Валерьян растерялся. Он гладил ее по спине, целовал, говорил ласковые слова, ничего не помогало. Ей просто необходимо было выплакаться. В конце концов это стало понятно и Валерьяну. Усевшись в глубокое, почти как у него дома, кресло, он усадил Марину к себе на колени и качал ее, баюкал, как маленькую. Дети стояли молча, потом куда-то исчезли. Наконец они остались вдвоем. Ей столько надо было ему сказать, о стольком расспросить! Но она ничего не говорила и ни о чем не спрашивала, просто плакала, молча прижимаясь к нему все теснее и теснее и молясь про себя: только бы никто сюда сейчас не вошел!

И никто не вошел.

Они сидели долго, до самого гонга на обед.

Заслышав сигнал, Валерьян ласково поднял Марину с колен и осторожно, как Соню, поставил на пол. Тыльной стороной руки Марина стерла остатки слез с покрасневших глаз и послушно села туда же, где сидела за завтраком, рядом с Денисом. Валерьян улыбнулся ей через стол и, сразу отвернувшись, заговорил о чем-то с Никитой.

9

После обеда, не дожидаясь, пока уберут со стола, Денис подмигнул Марине, и она послушно вышла за ним, вся дрожа от тревожных предчувствий. Ей показалось, что когда они выходили, то все как один посмотрели им вслед, однако никто не сказал ни слова. Они молча поднялись на второй этаж и двинулись по такому же длинному, как внизу, коридору. Поскрипывали под ногами рассохшиеся паркетины, из дальнего, в самом конце коридора, окна, занавешенного пыльной желтой занавеской, лился тусклый свет. Под ковриком, лежавшим перед одной из дверей, Денис уверенным движением нащупал ключ. Замок щелкнул, и коридор затопило потоком света. За дверью была комната, две стены которой представляли собою сплошное окно.

— Вот, — с удовлетворением отмечая Маринину растерянность, сказал Денис. — Такая здесь дикая архитектура. Зима кончится, буду тебя по крыше гулять водить. Здесь у нас «площадка второго уровня». Это вот окно — еще и дверь. Нравится?

— Да, — искренне ответила Марина.

Остальные две стены и пол были ярко освещены, да что там, до краев напоены солнцем! Обстановка, правда, почти никакой обстановки не было, была из светлого дерева. От одной стены до середины комнаты тянулась внушительных размеров кровать под серебристо-зеленым покрывалом. Над кроватью висела огромная, написанная светлыми чистыми красками картина, изображавшая город в долине: красивые старинные здания, причудливо разбросанные между склонами фиолетовых и розовых гор.

Вплотную к одной из стен-окон стояло старинное бюро из ясеня или дуба с затейливым узором по краям откидывающейся крышки. К бюро было придвинуто отполированное руками и задами множества людей низкое деревянное кресло. Единственным ярким пятном выделялся у кровати небольшой желто-черный пушистый коврик. Больше ничего в комнате не было, если не считать крючка на двери. За крючок были зацеплены плечики, на которых висел с десяток аккуратно выглаженных белоснежных рубашек.

— Иной раз по три раза на дню рубашку менять приходится, — пожаловался Денис, устраиваясь в кресле и жестом указывая Марине на кровать. — Хорошо машина стиральная есть.

«А гладить? — подумала Марина. — Неужели он сам их гладит?»

Она бросила взгляд за стену-окно. Внизу малыши неумело и азартно строили снежную бабу под руководством Алены и Валерьяна. Вокруг них кругами носился Руслан. Чуть поодаль стояла синяя коляска.

— Ну-с, — начал Денис, откидываясь на спинку кресла и явно настраиваясь на долгий разговор, — вот это моя обитель. Тут тебе и мастерская, и приют любви, и родильный зал, если хочешь. — Подметив Маринино смущение, Денис довольно рассмеялся, но тут же успокаивающе произнес: — Извини, больше не буду. Давай лучше о деле.

— О деле? О каком деле? — Маринины брови недоуменно поползли вверх.

— Видишь ли, Марина… — В голосе Дениса зазвенела знакомая уже Марине по утреннему разговору металлическая интонация. — Врач я, конечно, еще будущий, но другого здесь нет! И поскольку Валька привез тебя сюда, а ты как бы решила остаться, стало быть, я теперь за тебя отвечаю. Как носить будешь, как рожать. Понимаешь?

Марина кивнула.

— Хорошо, что понимаешь. — Голос Дениса зазвучал вкрадчивее и в то же время еще жестче. — Потому что теперь ты должна мне все про себя рассказать, а я тебя должен осмотреть.

— Как осмотреть? — не поняла сначала Марина.

— Как врач осматривает. — Денис усмехнулся.

Щеки Марины залило краской. Она сидела ошеломленная, не в силах вымолвить ни слова.

Молчание затягивалось. Слышно было, как противно жужжит муха под потолком. Потом где-то рядом хлопнула дверь.

— Послушай, — снова заговорил Денис. — Рассуди сама, ты же разумный человек. До города отсюда далеко, случись что с тобой, кого где мы станем искать? Потом, извини меня, справки справками, но вдруг они что-нибудь перепутали? С них ведь станется, можешь мне поверить! Медицина у нас, сама знаешь, бесплатная. А я должен точно знать, чего там у тебя, как и сколько. Понимаешь?

Марина по-прежнему молчала, опустив голову и глядя в пол.

— Ты что, боишься меня, что ли? Послушай, ведь я сделаю это гораздо осторожнее, чем эти бараны из консультации. Даю тебе честное слово, что ты ничего даже не почувствуешь.

В ответ он по-прежнему не услышал ни звука.

— Да забудь ты, что я парень! Думай только о том, что я врач, по крайней мере, пока тебе самой не захочется думать иначе. Вспомни, сколько я тут уже родов принял. — Заметив, что Марина колеблется, Денис проворно встал с кресла, опустился на корточки и снизу вверх просительно заглянул ей в глаза. — Ну что, уговорил?

— А нельзя как-нибудь без этого?

Остатки колебания явно терялись на общем фоне согласия, ясно различимого в Маринином голосе.

— Нельзя. — Денис покачал головой. — Да не дрожи ты так! В консультацию идти не побоялась.

— Ты сейчас будешь меня смотреть? — На Маринином лице проступил такой ужас, что Денис с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.

— Ну что ты! Сначала я тебя поспрашиваю, поговорим о том о сем, «как вас зовут, сколько вам лет». — И, незаметно снова переходя на деловой тон, спросил: — Месячные со скольких лет у тебя?

— С четырнадцати, — старательно унимая дрожь в голосе, ответила Марина.

— Установились сразу?

— До сих пор не установились.

— А половой жизнью ты с каких лет живешь?

— С этого года.

Отвечая, Марина старалась скрыть свое смущение.

— Валька у тебя первый или до него еще кто-то был?

— Первый. — В голосе Марины явно прозвучало непроизнесенное «а как может быть иначе?».

— И как тебе это дело, нравится? — игнорируя эти непроизнесенные слова, продолжал Денис все тем же деловым тоном.

— Ну… — Марина замялась. — Вообще-то да.

— Кончаешь часто?

— Как? — не поняла Марина.

— Ну… Не прикидывайся, что не понимаешь, о чем я. Ведь все мы приходим в половую жизнь с изрядным опытом онанизма, разве нет?

— Да.

— Правильно. Так я повторю свой вопрос: всегда ли ты кончаешь?

— В смысле с Валей, а не когда сама? — уточнила Марина, незаметно для себя углубляясь в исследование данной темы.

Денис кивнул.

— Вообще ни разу.

— Так. — Денис побарабанил пальцами по колену. — Давненько я собирался Вальке уши оборвать, да все как-то… Ну ладно, поехали дальше. Месячных у тебя давно нет?

— Не знаю, — виновато ответила Марина.

— Как не знаешь?! Ах да, цикл у тебя нерегулярный… И календаря ты, конечно, тоже не ведешь. — Марина уныло кивнула. — Раз так, я тем более должен тебя осмотреть. — Заметив, что Марина снова начинает колебаться, заторопил, не давая опомниться: — Ну, хватит тебе, ты что думаешь, я баб не видел, что ли?

Мучительно краснея, Марина потянула «молнию» на джинсах. Денис подчеркнуто отвернулся, всем видом показывая, что ни сам процесс ее раздевания, ни что у нее там, под одеждой, его ни капельки не интересует и что в голове у него только дело. Однако, обернувшись спустя минуту к Марине, Денис не выдержал и присвистнул. Заметив, что ее опять затрясло, он легонько похлопал Марину по плечу.

— Ну, не буду, не буду. Хотя, честное слово, с такой фигурой я бы не стал так стесняться.

«Ха! — подумала Марина, неожиданно приходя в себя и обнаруживая, что ей все стало безразлично. — Можно подумать, у него у самого фигура хуже».

— Повернись, пожалуйста, к свету, — еле слышно сказал Денис, устраивая ее на кушетке, как ему было удобнее. Пальцы его нежно, не причиняя боли, проникли в нее. Мускулы Марины рефлекторно сжались.

— Расслабься, — нежно, совсем не по-врачебному прошептал Денис.

— Не могу, — так же шепотом ответила Марина, и зубы ее застучали.

— Но ведь я так тоже не могу. Положи руки на грудь.

Марина послушалась, гадая про себя, что скорее расслабит ее: отключиться или же, наоборот, сосредоточиться на том именно факте, что ее осматривает Денис?

— Умница! — прошептал он, продвигая пальцы вглубь и другой рукой осторожно ощупывая живот. — М-м-м, — пробормотал Денис, убирая наконец руки. — Ну, аборта делать я бы уже не стал. — Было непонятно, не стал бы на месте врача или на месте Марины. — А так все в порядке. Полежи минутку, я еще бедра смеряю.

Покончив и с этим, он удовлетворенно сказал:

— Ну что ж, особых проблем пока не предвидится. Теперь, если хочешь… — Его рука снова прошлась там, где была, только на сей раз легко, дразняще.

— Нет, — сказала Марина, собираясь изо всех сил.

— Нет? Ты уверена?

Рука повторила свой путь, и Марине пришлось закусить губу, чтобы не застонать. Сказать она, таким образом, ничего уже не смогла, только отчаянно замотала головой.

— Ну хорошо. — Денис пружинисто встал и отошел от кровати, давая ей возможность одеться. — Но имей в виду, тебе стоит только захотеть, и… В любое время. Когда я тут, конечно. — Он слегка поклонился и сразу посерьезнел. — В общем, все пока, как я и надеялся, ОК. Сейчас главная твоя задача — больше двигаться, и смотри не растолстей. А витамины мы тебе добудем. Со школой решила?

— Бросаю. — Марина тяжело вздохнула.

— Да? Ну, это мы еще поглядим. Одна такая уже бросила. Но имей в виду, справки буду тебе доставать исправно и на подольше. Нечего тебе там засиживаться. Попробуй учиться здесь, а по мере необходимости ездить сдавать, глядишь, и проскочит. Ты как училась-то? На медаль небось шла?

— Я похожа на человека, шедшего на медаль? — ужаснулась Марина.

— Нет, конечно. Я просто так спросил. Но нормально хоть учишься-то?

— В принципе да.

— Тогда справишься. А то куда потом без аттестата? Неровен час, эта крыша над нами обвалится. Сама рада будешь, что аттестат получишь.

— Кто спорит.

— Ну, там поглядим. — Денис потрепал ее по щеке. — На ближайшие две недели я достану справку, потом каникулы, а дальше видно будет. Главное — не толстей. — И, уже открывая дверь, поторопил: — Ну что, идем? Или как?

— Идем, конечно. — Марина рассмеялась. Ей вдруг стало легко-легко. За стеной-окном над забором и лесом разливался багровый закат. Снизу доносились детские голоса.

10

Марина спустилась вниз, посидела немножко в пустой столовой. Играть больше не хотелось. Темнело, а она не знала, где у них выключатель. Настроение у нее скакало вверх-вниз. Однажды, в гостях, с родителями, она как-то незаметно для всех и для самой себя умудрилась напиться. Тогда у нее точно так же заскакало настроение — хотелось то смеяться, то плакать. Она тогда, кажется, кричала на родителей. Особенно на папу: «Ты, козел, ты меня не видишь совсем, ты смотри, ты же сквозь меня смотришь, ты же меня на улице не узнаешь, я же твоя дочь, в конце концов! Ты хоть как зовут меня еще помнишь?!» Мама все порывалась ее успокоить, отец молчал и смотрел в сторону. Тогда она оттолкнула маму — сильная стала за это лето, — ухватила отца за гладкие, не уцепишься, выбритые, скользкие щеки, развернула к себе лицом и заглянула в глаза, хотела бы в душу. Глаза были светло-зеленые, водянистые, рассеянные. Добрые? На самом донышке, пожалуй, добрые. А так, с поверхности и до самого этого донышка неожиданно, пугающе пустые. И не было в зрачках даже Марининого отражения, свет, что ли, не так падал? Марине до сих пор помнилось то жуткое, щемящее ощущение ужаса от этой пустоты. Как поселилась там такая пустота? В конце концов, ведь это же ее папа! Свой, родной, любимый, с детства близкий, чуточку всегда рассеянный.

Напуганная, сама словно опустошенная этим спьяну сделанным открытием, Марина вдруг протрезвела. Дул холодный, пронизывающий ветер, первый холодный вечер после теплого лета. Модная длинная юбка прилипла к коленям, обрисовав странно вытянувшиеся, какие-то чужие ноги, холодные, покрытые гусиной кожей. Тогда, в завершение того пьяно-трезвого вечера, ей тоже довелось поплакать на плече, на мамином, мягком и теплом, пересчитывая губами знакомые родинки. И спала Марина в ту ночь не одна, мама взяла ее к себе в постель. А ночью Марину рвало, и она еле успевала вскакивать, перелезая через спящую маму, бежать до ванны. И все-таки потом, когда отпускало, она снова и снова возвращалась туда же, под теплый мамочкин бок, хотя и ходить было дальше, чем из своей комнаты, и стремно: вдруг в следующий раз не успеешь добежать. Папа не спал — пищал в своей комнате компьютером. Проходя в очередной раз, Марина не выдержала, заглянула к нему: может, объясниться, на всякий случай еще разок заглянуть в глаза, спьяну-то, может, просто показалось? В дверную щель Марина ясно видела аккуратно стриженный затылок и экран компьютера с мечущимся по нему маленьким, словно бы испуганным человечком, человечек куда-то бежал, в него стреляли, он был безоружен. «У, суки!» — прохрипел отец, как бы умирая. Марина в страхе отшатнулась и скорей побежала к маме.

Утром все случившееся показалось кошмарным сном. В семье у них об этом никто никогда не вспоминал. Почему ей вспомнилось это сейчас? Марина не знала. Зачем вообще что-нибудь вспоминается? Одно было хорошо: домой хотелось гораздо меньше. Пожить здесь еще… О, боги! Здесь по крайней мере интересно. А вдруг они все не злые? А вдруг они хорошие, добрые? Скажете, так не бывает? А что, по-вашему, тогда бывает? Дач таких с каминами, комнат, как у Дениса, девушек, как Алена, вы много их видели? Откуда вообще вы все всегда заранее знаете, чего бывает, а чего не бывает?

Интересно, на кого будет похож ее ребенок? Хорошо бы на Марину, сама она похожа на маму. Не дай Бог, будут у него глаза косые или пустые.

Хотя что, собственно, такого, если будут? Марина его и таким будет любить. Уж как-нибудь приспособится и любовь свою приспособит. А если он будет злым? И тогда, конечно, будет любить. Любит же Женя своего Димыча, хотя сама его, как посмотришь со стороны, вроде немножко боится.

Ох, и как же все будет, когда оно все будет? Насколько легче было бы, если бы она по-настоящему вышла замуж!

Так ей тогда казалось.

11

Скрипнула дверь, в столовую вошел Валерьян. Подошел к Марине, сел на подлокотник ее кресла, обнял, потерся носом о плечо.

— Ну что, мышь, пришла наконец в себя?

— Ага. А ты где был?

— Так. Гулял. — На лице его опять расплылась улыбка. — К лошадям ходил. Ты их и не видела еще.

— Нет. Здесь есть лошади?!

— Есть. А ты что, ездить умеешь?

— Нет, чуть-чуть.

— Ишь ты, чуть-чуть. А когда успела?

— У бабушки гостила прошлым летом. Она в деревне живет. Там считается, что это город, а на самом деле самая настоящая деревня. У нее конюшня за домом была. Мы с парнем одним целый месяц коров верхом пасли.

Марина ожила от этих воспоминаний, щеки ее порозовели, глаза заблестели. Как многие, улыбаясь, Марина хорошела. Валерьян смотрел на нее, и она ему сейчас очень нравилась, он даже почти забыл о том, что было для него главным: что он был дома, у себя, у своих. Впрочем, чего это он? Бог даст, и Марина станет здесь своей. И тогда этой нежности не нужно будет стыдиться. Ни перед другими, ни перед собой. В сущности, она ведь совсем неплохая девочка, эта Марина. Куда лучше многих.

«Здесь есть лошади, — думала Марина. — Убиться можно, лошади, настоящие, с копытами! Нет, дура буду, если уеду отсюда, не поездив верхом хоть капельку, не потрепав лошадей по холкам. Потерять единственную в жизни уникальную возможность пожить в доме, где есть лошади! Нет уж, дудки! Пусть тут хоть поедом едят, никуда не уеду».

— Валь, а Валь, — запинаясь и краснея, начала Марина. — А можно… Сейчас… пошли сейчас к лошадям, — выговорила она наконец.

— Завтра, мышь. Мы их уже покормили и конюшню заперли. Пойдем сейчас, свет надо зажигать, они нервничать будут. Потерпи до завтра, хорошо?

— Хорошо, — покорно согласилась Марина, заметно сникая. Навалилась вдруг усталость, захотелось спать. Поскорее бы завтра! Марина зевнула.

— Ты чего это? Опять спать пойдешь раньше всех? До ужина еще жить и жить, а она уже зевает.

— Устала я что-то, людей тут у вас много очень.

— Это правда. Чего-чего, а людей хватает.

И снова, неслышно, как в прошлый раз, словно пройдя сквозь стену, перед ними возникла Алена.

— Валя, — сказала она, даже не взглянув на Марину. — Ты что же это? Вода уже нагрелась, все собрались, одного тебя ждем.

— Ах, черт, совсем из головы вон! — Валерьян поспешно вскочил.

— Вы куда? — спросила Марина.

— Детей купать, — равнодушно, уже вся в предстоящих хлопотах, бросила ей Алена. Но тут же, словно спохватившись, обернулась. — А то приходи, может, тоже поможешь.

— Можно? — рванулась Марина. Ей хотелось снова к людям, куда-нибудь в сутолоку, в толчею. Усталости как не бывало. Марина вдруг поняла, чего ей здесь не хватает. Тут все что-нибудь делали, у всех было свое место, занятие. Здесь мало было быть просто беременной, чтобы стать своей, здесь надо быть полезной.

Ванна, куда они с Валерьяном даже не зашли, а только заглянули с порога, была полна пара, плеска и многоголосого смеха. У края ванны стояла Ольга в длинном клеенчатом фартуке и намыливала бело-розового белобрысого Ванечку. Мокрая крыса перебегала у нее с плеча на плечо, тщетно пытаясь увернуться от мыльных хлопьев. У другого конца ванны с душем в руках стояла Женька и смывала с одного из близнецов мыло. За спиной ее в облаке пара высился Денис с большим махровым полотенцем на изготовку. Слева от двери, в уголке, Алена раздевала Никиту, а абсолютно голая Сонька дергала ее за руку и вопила: «Я, я первая буду мыться! Я уже разделась!»

— Готово! — выкрикнула Женя.

Денис подхватил свежевымытого близнеца в полотенце и, вытирая его на ходу, понес к дверям. Пацан визжал и брыкался. Денис замотал его поплотнее. При виде Валерьяна на Денисовом лице отразилось явное облегчение.

— А, явился не запылился! Лучше поздно, чем никогда! А то мне и вытирать, и в кровать таскать, и спать укладывать. На вот, тащи его живо и бегом за следующим!

Денис сунул Валерьяну в руки брыкающийся махровый сверток и тут же снова исчез в облаке пара, плотно прикрыв за собою дверь ванны. Валерьян осторожно размотал с одного края полотенце. Показались рыжий мокрый чуб и два зеленых глаза.

— Ты кто у нас? — спросил Валерьян. — Сема или Степа?

— Степа, — пацан захихикал.

— Врет он все, Степку я только что отнес, — снова вынырнул из ванны Денис, на сей раз на руках у него был Ванечка. — Чего это ты лясы вздумал точить? Мало того, что опоздал. Вот кто теперь Ивана спать понесет? Сызнова я, что ли?

— Мне можно? — несмело вызвалась Марина.

— Конечно, можно! — не скрывая радости, выдохнули в один голос Денис с Валерьяном.

— А куда его нести? — спросила Марина, осторожно принимая у Дениса малыша, туго запеленутого в полотенце.

— Валька покажет, — торопливо бросил Денис. — Я пошел Кита вылавливать.

— Пошли, — сказал Марине Валерьян, двигаясь куда-то в сторону столовой.

Марина едва поспевала за ним, изо всех сил стараясь не отставать, осторожно прижимая к груди тяжелую теплую ношу. Малыш засопел. Марина на ходу чуть приоткрыла полотенце. На нее уставились темно-синие глазищи. Пунцовые губки плотно сжаты, соболиные бровки нахмурены. «До чего ж тут красивые детки!» — с умилением подумала Марина и невольно потянулась поцеловать. Из размотавшегося в ее руках полотенца немедленно вынырнула пухлая ручонка и довольно сильно толкнула Марину в грудь. Марина ойкнула и чуть не выронила сверток.

— Осторожней! — не оборачиваясь, проговорил Валерьян, и Марина неловким, судорожным движением так крепко притиснула малыша к груди, что тот только охнул. — Говорю тебе, осторожней! — На сей раз Валерьян обернулся и резким жестом закинул Марине на плечо волочившийся по полу хвост полотенца. — Не дрова ведь несешь!

Да уж какие дрова! Разве дрова могут так изумительно пахнуть, так тепло шевелиться в руках, так сопеть и так сердито смотреть!

Тем временем они миновали дверь в столовую, повернули налево и оказались в неизвестном еще Марине ответвлении коридора. Стены здесь были выкрашены голубыми и розовыми разводами, пол завален вывалившимися из стенного шкафа игрушками. Марина споткнулась о трехколесный велосипед. Заканчивался этот коридор темно-вишневой дверью, которую Валерьян ловко распахнул ударом ноги.

За дверью находилась детская. Это было ясно сразу, хотя такой детской Марина никогда не видела, даже не представляла себе. По стенам, от пола до потолка, на светло-сером, почти прозрачном, как воздух, фоне, был нарисован райский сад. Во всю противоположную от двери стену высилось и ширилось гигантское древо, обвитое снизу доверху змием и густо увешанное сине-красными яблоками. Слева стояла Ева, высокая, обнаженная, розовая, в желтых и белых солнечных бликах. Она протягивала яблоко Адаму, занимавшему стену справа и с жадностью тянувшему к Еве сильные, узловатые, ярко-розовые руки с синеватыми бицепсами. Казалось, что эти двое так и рвутся друг к другу, а древо и змий не дают им соединиться, и из-за этого им приходится обмениваться чем-нибудь на расстоянии, яблоками, например.

Вдоль этих удивительных стен, совсем теряясь на их фоне, были расставлены кровати: много узких детских коечек, не подходящих друг другу, разноцветных, разнотипных и разнокалиберных.

— Клади его вон туда! — скомандовал Валерьян, указывая Марине на одиноко стоящую в углу младенческую кроватку, такую старую, Бог мой, еще довоенную, с опускающейся веревочной сеткой вместо привычных деревянных прутьев.

Кроватка была уже постелена. На подушке лежала пестрая байковая пижама с розовыми и зелеными слониками. У Марины была когда-то такая. Марина развернула полотенце и осторожно, как дорогую куклу, одела малыша, флегматично протягивавшего ручки-ножки. Покончив с этим, Марина уложила Ванечку на подушку, укрыла одеялом и повернулась было уходить, но уже на пороге ее догнал басовитый требовательный голос:

— СОсу!

Марина беспомощно обернулась к Валерьяну.

— Под подушкой должна быть! — крикнул он, стремительно исчезая в дверном проеме. Дверь за ним закрылась. Под подушкой соски не было. Ванечка начал подвывать. Близнецы из своего угла захихикали одинаковыми голосами.

В отчаянии Марина перевернула всю кроватку, с трудом перегнувшись через высоченный бортик, потом опустилась на четвереньки и облазила все вокруг, — ни намека на соску. Ванечка уже откровенно ревел во все горло.

— Ну что тут у тебя? — спросил вернувшийся с Китом Валерьян. — Что он орет-то?

— Соски нету! — В Марининых глазах стояли слезы.

Наскоро уложив Кита, Валерьян сам принялся искать, бросив перед этим на Марину уничтожающий взгляд. Однако он тоже не нашел. Близнецы просто стонали от смеха, Кит с готовностью присоединился к ним. Валерьян высунулся из детской и громко, на весь дом, рявкнул:

— Ольга! Ты куда соску задевала, мать твою так!

Марина невольно поежилась. Крепких выражений она не любила, ни дома, ни в школе она к ним не привыкла. Так громко, да еще при детях! Дети, правда, и глазом не моргнули, продолжая отчаянно веселиться. Вот цирк, да еще перед сном, небось не каждый день бывает!

Валерьян же, взглянув на Марину, смутился.

— Извини, пожалуйста, — неловко пробормотал он. Дальнейшее потонуло в истошном вопле доведенного до ручки Ванечки:

— Сосу дать!!!

Наконец появилась Ольга, неся в руках вожделенный предмет. Она так спешила, что крыса не смогла удержаться на ее плече, сползла на шею и царапала теперь белоснежное Ольгино горло острыми коготками передних лапок. Хвост ее в тщетных попытках удержать равновесие ходил ходуном. Ловко, как затычку, Ольга сунула соску в широко разинутую вопящую пасть, и в комнате сразу же воцарилась благодатная тишина.

— Надо же! — пробормотала в наступившей тишине Ольга. — Совсем забыла, что он после обеда спал у меня, а не здесь.

Марина, у которой с непривычки еще стоял в ушах детский вопль, потрясла головой, медленно приходя в себя. Все трое, не сговариваясь, резко повернулись и поспешно вышли, не глядя друг на друга и на детей, и в дверях едва не застряли.

12

Вечернее купание и укладка детей знаменовали в Крольчатнике конец рабочего дня. Покончив с этим гвоздем программы, все снова сбрелись в столовую. Все устали, даже Руслан не прыгал и не скакал, как утром за обедом, а сразу тихо лег в угол между окном и роялем и задремал, вытянув могучие лапы. Розовые нижние веки прикрывали глаза, и от этого они казались страшными, налитыми кровью, а ведь на самом деле он сейчас спал и ни о чем таком не думал.

Валерьян и Денис принесли дрова, растопили камин, в центре стола возник вчерашний серебряный чайник, появился настоящий самовар, огромный, пузатый, прямиком со страниц детской книжки.

Рассаживались тоже не как за обедом или завтраком, а в беспорядке и вообще не за стол: Ольга с Денисом устроились на коврике перед камином, Валерьян прилег на край дивана, поближе к Ольге, Женька села за спиной у Дениса, как всегда, на самый краешек стула, точно готовясь вскочить и куда-нибудь за чем-нибудь побежать. Алена забралась с ногами в самую глубину единственного в столовой кресла и тщательно расправила на коленях узкую черную юбку. Ольгина крыса осторожно сползла с хозяйского плеча сначала на колено, потом на пол и в конце концов по-собачьи растянулась перед огнем, вытянувшись как неживая. Голый хвост был явно длинней ее тела.

Марина сидела на диване, привалившись головой к мягкой плюшевой спинке, пристроившись за спиной Валерьяна, упершись коленями ему в спину и время от времени слегка касаясь его рукой, просто чтобы чувствовать, что он здесь, никуда не делся.

Марину слегка знобило. Ей очень хотелось чаю; он был неимоверно крепкий и сладкий, горячий, из самовара, и Марина тянула чашку за чашкой, чувствуя, как что-то оттаивает у нее внутри и ей становится хорошо, тепло и покойно.

Огонь в камине между тем постепенно разгорался. По краям поленьев расцвели жаркие, причудливые цветы, сучья затрещали, заполняя столовую звонким треском, странно ритмичным, словно нездешняя музыка. От огня шел жар, лица у всех раскраснелись, в зрачках заплясали язычки пламени. Склоненные над огнем фигуры покачивались, слегка колеблясь в воздухе, должно быть, дым застилал Маринины глаза. Марина вытерла набежавшие от жара слезы и улыбнулась, обхватила Валерьяна за шею, прижалась к нему всем телом, почувствовала, что он ей отвечает, что сейчас ему с ней хорошо. Впрочем, с ней ли? Со всеми.

Сидящие у огня казались сейчас единым целым. Сразу было видно, как дружно они радуются огню, по-кошачьи жмурясь и протягивая к нему ноги и руки. Огонь манил их к себе, он был в столовой персоной номер один, как бы еще одним членом семьи, живущим среди них своей собственной, ни на кого не похожей жизнью. Словно днем он где-то пропадал, куда-то уходил по своим делам, а сейчас вернулся, пришел в столовую, посидеть со всеми, и все тоже, соскучившись, потянулись к нему.

Руслан оставался в своем углу. Наверное, у огня ему было слишком жарко. Конечно — с его шерстью!

Маринины глаза медленно, в ленивой полудреме скользили с одного на другого. Женька, Денис, Ольга. Алена, Валерьян, крыса перед самым камином, пес, спящий в своем углу. Ой, а это еще кто? Бок о бок с крысой дремал невесть откуда взявшийся огромный чернющий кот. Крысья голова безмятежно покоилась на его мощной пушистой лапе. «Волк и ягненок, — усмехнулась Марина, — экий тут рай!» Глаза ее стали сами собой закрываться, она поплотней обхватила Валерьяна за шею, чувствуя себя не в силах противиться сну. Никого она тут больше не боялась. Они сейчас были словно ее старшие братья-сестры. И совсем не стыдно было при них засыпать.

— Пойдем? — шепнул ей на ухо Валерьян. — А то ты у меня опять уснешь.

— А что? — сонно пробормотала Марина. — Здесь нельзя спать?

— Мне бы не хотелось. — Он улыбнулся и встал, потягиваясь, протянул руку Марине, и она с трудом поднялась, не чувствуя под собою затекших ног, и медленно, спотыкаясь, они выбрались из столовой. Никто даже не обернулся.

На лестнице было прохладно, и Марина сразу проснулась, поежилась. Валерьян привлек ее к себе, на ходу согревая ей плечи своими длинными руками. Идти в обнимку неудобно, но зато весело и приятно. Смеясь и чуть не падая, добрались они с грехом пополам до второго этажа, ощупью прошли по черному коридору, Валерьян достал звякнувшие ключи, наугад вставил их в замочную скважину, распахнул дверь и с порога нашарил выключатель. Абажур из выдолбленной тыквы закачался под потолком, освещая комнату тусклым неровным светом. Стол, большая кровать, этажерка с книгами, перед которой Марина застыла, пожирая заглавия глазами. Ей хотелось прочесть все книги, именно о них она мечтала и никак не могла ни купить, ни разыскать. Это было похоже на сон.

— Эй! — окликнул Валерьян. — Мы же, кажется, спать шли?

— Ах… — сказала Марина. — Да… да, конечно.

Валерьян нежно развернул ее спиной к этажерке и нетерпеливо потянул кверху свитер. Марина послушно подняла руки и закрыла глаза.

— Валька, а почему я мышь?

— А ты на нее похожа — маленькая, изящная, двигаешься бесшумно. У меня тут в комнате живет одна. Будешь тихо сидеть, увидишь. Я иной раз зачитаюсь, подниму глаза, глядь, а она уже по всей комнате шурует. Да быстрая какая! Раз-раз, и ухватила чего-то, потащила к себе в нору. А стоит пошевелиться, сразу исчезает, точно проваливается сквозь пол!

— Может, она тебе просто чудится? И у вас же здесь кот. Что ж он ее не ловит?

— Кот у нас лентяй, на мышей ему наплевать. Ничего не чудится, нормальная мышь, вылитая ты, особенно в профиль.

Утром оказалось, что ее одежда так и осталась лежать разноцветной горкой на полу, там, где ее снимали, одежда Валерьяна, раздевавшегося после того, как он уложил Марину в постель и укрыл ее, голую, дрожащую от холода, одеялом, — аккуратно висела на стуле. На сиденье стула исправно тикали часы, которые он не забыл завести перед сном.

Лежа вечером рядом с прижимающимся к ней Валерьяном, Марина внезапно почувствовала себя от него далеко-далеко. Ей вдруг вспомнились руки Дениса, его пальцы в глубине ее лона, рука, прощупывающая живот. Какими нежными, чуткими, все понимающими были пальцы этих рук, как они были не похожи на грубые, жестковатые пальцы Валерьяна, чьи прикосновения то и дело причиняли боль! Марина поймала себя на том, что боится того, что сейчас произойдет, боится куда больше, чем в первый раз. Почудилось вдруг, что ей предстоит какая-то сложная хирургическая операция, и будто бы для того, чтобы войти в нее, Валерьяну придется ее разрезать.

Но ничего такого, разумеется, не произошло. Как и в первый раз, все прошло бескровно и почти безболезненно. Сначала вообще ничего не было, а потом незаметно для Марины и почти против ее воли откуда-то из глубины стал подниматься жар, огонь, похожий на только что виденный в камине. Марина вздрогнула, подалась вперед, чувствуя, что ее захватывает и несет какая-то незнакомая, чуждая сила, раскручивается в ней тугой пружиной и вот-вот вырвется, развернется совсем и ударит заостренными с обеих сторон концами, одним в пах, а другим в самое сердце.

Удар оказался мягким, словно оба конца были кем-то заботливо завернуты в мягкую, теплую влажную вату.

— Что с тобой? — сквозь зубы, не открывая глаз, спросил Валерьян. — Что с тобой произошло?

— Не знаю, — честно ответила Марина.

13

Утром, еще до завтрака, они встали и пошли к лошадям.

Высокая деревянная конюшня с сеновалом по обе стороны от входа была метрах в пятидесяти от дома, в самом углу, вплотную к забору. Внутри — два просторных денника и — о чудо! — в каждом по лошади! В деннике справа лошадь была темно-гнедая, цвета горького шоколада, нескладная, высоченная и до ужаса милая. Лошадь в деннике слева была просто гнедая, цвета обычной шоколадки, в белых носочках и с черной гривкой. Ростом эта лошадь была поменьше и вся как-то поуютнее.

— Ну вот, — представил их Валерьян. — Справа Цыган, слева Зорька. Кто тебе больше нравится?

— Зорька, наверное, — сказала Марина, приоткрывая дверь денника и протягивая на ладони сухарик. Замирая от счастья, она погладила длинную замшевую морду, поцеловала украдкой бархатистую верхнюю губу.

— Седлать умеешь? — спросил Валерьян, доставая из угла седла и уздечки.

Марина смутилась.

— Не, не умею… Мы в деревне так, без седла…

— Ладно, сейчас сделаем.

Но неожиданно дверь конюшни распахнулась, и на пороге появился Денис.

— Так. Стало быть, правильно я вас вычислил. Валька, иди сюда, уши обрывать буду.

— А что? — В глазах у Валерьяна отразилось искреннее изумление.

— А то. Тебе как, ребенок еще нужен или нет?

— А при чем тут?

— При том, что если Марина будет ездить, да еще пару раз навернется, то я лично как врач ни за что не отвечаю.

— Подожди, а Алена?..

— Сколько власти у меня или у любого другого над Аленой, всем, я думаю, известно. И что эта бешеная себе позволяет, это в конечном счете ее дело. Вообще единственный способ объяснить что-нибудь Алене — ее придушить. Но относительно вас обоих дело, кажется мне, не столь безнадежное.

Денис выжидательно замолчал.

— Как? — Валерьян обернулся к Марине. Она растерянно пожала плечами.

Наверное, Денис прав. Поездить, конечно, хотелось, но не настолько.

Лошади рядом, само это приятно. И все-таки…

— Послушай, — видя, что Марина молчит и совсем расстроилась, Валерьян тронул ее за плечо. — Давай я тебя пока на лыжах вытащу? Тут такие места!

— Давай, — обреченно согласилась Марина. На лыжах она ходила отвратительно.

14

До завтрака они ходили на лыжах, после завтрака возились в детской с детьми, и все было хорошо. К обеду Марине казалось, что она жила здесь всегда, да и остальным тоже так казалось. За обедом в столовой неожиданно появился незнакомец. Все уже сидели за столом, и дежурная в этот день Алена разливала по тарелкам суп. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился молодой человек, невысокий, коренастый, с коротко стриженными черными кудрями, темно-карими глазами навыкате и большим крючковатым носом. На нем были синие джинсы и клетчатая, черная с красным, фланелевая рубашка. На полных губах у него играла открытая улыбка.

— Илюша! — в один голос завопили Сонька и близнецы, и даже Ванечка что-то такое радостно загукал. Остальные реагировали не так бурно, но тоже обрадовались. А Ольга хотя ничего не сказала, но вся просияла, откинула назад вечно спутанные волосы, и они с головой укутали бедную крысу.

Он подошел к Ольге, осторожно выпутал крысу из волос, погладил ее по голове большим пальцем, почесал кончиком ногтя за ухом, чмокнул Ольгу в нос и, обращаясь ко всем, сказал:

— Ну вот, здравствуйте всем.

— Привет-привет, — откликнулся Денис. — А ты что, один приехал?

— Пока один. А там и Маша с Лёвой, Бог даст, выберутся.

— У вас все в порядке? Как она себя чувствует? — на одном дыхании выпалила Алена.

— Да слава Богу, а вы тут все как?

— Как видишь, — тоже улыбаясь, гордо проговорил Валерьян.

— Да, ты же Марину должен был привезти! И где она?

— Вот.

Пообвыкнув за два дня, Марина даже не покраснела.

Покончив с приветствиями, Илья уселся на диван. Выражение на его лице было расслабленным и безмятежным, совсем как у Валерьяна в первые минуты, добрался человек наконец до дому.

— Илюша, ты рыбу будешь? — робко и как-то не очень похоже на себя спросила Алена.

— Рыбу? Давай.

Он с жадностью набросился на рыбу, чавкая и урча и чуть ли не вылизывая тарелку.

— Эх, други, какой же я был голодный! Вам и не снилось, каким голодным может быть человек, сдавший с утра целых два зачета и так и не зашедший с тех пор домой.

— Ты хоть позвонил? Маша знает, что ты сдал?

— А как же! Будь спок! Чтобы я да не позвонил? Кто подаст мне гитару? Сейчас я вам что-нибудь сбацаю под настроение!

— Сбегай, Джейн, — распорядилась Ольга.

— Мама, я еще не доела, — неожиданно воспротивилась Джейн, которая вообще-то всегда молчала.

— Сбегай-сбегай, потом доешь.

— Да я не знаю, где она.

— Как где? На своем крючке, где обычно.

— Да нету ее там! Нету-нету, я сегодня смотрела.

— Оля, сходи сама, — тихонько сказала Алена.

Ольга сердито передернула плечом, сняла с Ильи крысу, резко поставила ее на стол и молча вышла.

— Что же это ты, Джейн? — спросил Илья. — Маму нужно слушаться.

— Оставь ее в покое, — оборвала его Алена. За столом повисло молчание.

Однако длилось оно недолго, потому что возвратилась Ольга с гитарой, и столовая огласилась перезвоном настраиваемых струн.

— И-эх! — выдохнул Илья, пробегаясь по струнам замысловатым перебором. — Чего бы вам такого сбацать? Что-то настроеньице у меня не очень.

И он запел «Магадан» Городницкого:

Может, это была и не самая веселая песня, но тоскливо от нее не становилось. Марине представилось, что вот она на этой даче отрезана от всего остального, цивилизованного и известного ей мира. А где-то школа, и кто-то сейчас учит английский, готовится к завтрашнему уроку, а она завтра в школу не пойдет, да и пойдет ли когда? Далеко в Москве люди едут на троллейбусе и в метро, толкаются и толпятся, терпеливо ждут свой номер на остановке, потом проносятся по шумным, режущим глаза освещенным яркими вспышками улицам или по темному подземному туннелю. Господи, как она здесь от всего этого уже отвыкла, и за каких-то полтора дня! А то ли еще будет? Глядишь, станет постепенно совсем другим человеком. Может, она тогда вообще не сумеет там жить? Вот было бы забавно! Где же она тогда будет жить? Впрочем, понятно где, здесь и будет, никуда отсюда не уедет. И чего она так всех тут поначалу боялась? Марина совсем не удивилась, когда, допев про Магадан, следующую песню Илья запел на иврите.

Песню, которую пел Илья, Марина знала давно, потому что ее часто пел покойный дедушка Муля, мамин папа. Дедушка говорил Марине, что песню эту придумал лет двести назад какой-то раввин с Украины. Песня была о том, что весь огромный мир — это единственный узенький мост и что, когда ты идешь по нему, главное, ничего не бояться.

Надо же, сколько лет прошло, лет десять, не меньше, а Марина все еще помнит, как ей дедушка пел, как потом про песню рассказывал, как глухо звучал дедушкин голос в полутемной, заставленной старинной мебелью комнате, как колыхалась в такт словам дедушкина длинная, никогда не подстригаемая курчавая серебристая борода. «Так ты поняла, Мариночка, главное, ничего не бояться».

Марина слушала знакомую с детства песню и незаметно для самой себя беззвучно шевелила губами, а Илья с удивлением разглядывал Марину темными, внимательными глазами. Допев, он отложил в сторону гитару, набрал в грудь побольше воздуха и спросил:

— Марина, можно, я тебе задам один вопрос?

— Задавай, конечно.

— Марин, ты только, пожалуйста, не обижайся. Скажи, ты еврейка?

— Да как сказать… — Марина слегка смутилась. — Мама у меня еврейка. А что?

— Да ничего, собственно, просто я вот, понимаешь, тоже…

— Илюха, — Денис дернул Илью за рукав, — что я вижу?! Я смотрю, ты на чужих девушек заглядываться стал. А что скажет Маша?

— Да, — весело подхватила Ольга, — интересно послушать!

— Что Маша? Маша ничего не скажет. — Илья рассмеялся. — Она ведь у меня воспитанная, послушная, не то что вы тут все.

— Смотри-ка, — возмутилась Ольга, — мы, значит, ему уже не нравимся!

— Да, забаловался, — поддержала ее до сих пор молчавшая Женя.

— По-моему, он нарывается, — с угрозой в голосе произнесла Алена.

— А спесь-то какая, спесь! — заговорил Денис. — Нет, девки, это в нем не еврейское. Это в нем не иначе как польская бабка заговорила. Ты как считаешь, а, Валь?

— Вестимо, так, — серьезно поддержал его Валерьян.

— Бабка не бабка, а спать он сегодня один будет, — подвела итог Алена и покачала головой с выражением комической озабоченности на лице. — Давно пора заняться его воспитанием.

— Да вы что? Все на одного, да? Человек, можно сказать, не успел приехать…

— А уже с порога на всех кидается, — закончила фразу Ольга. — Права ты, Женька, одичал он там в Москве. Мы к нему со всей душой, а он, глядишь, за это нас скоро и за людей считать перестанет.

— Да вы что, в самом деле! — Последняя реплика совсем Илью доконала. Он весь этот стеб воспринял всерьез. — Да я же в шутку, честное слово, да девки, сами знаете, для меня лучше вас никого на всем свете нет, ну просто обрадовался я, вот, вижу, родную душу встретил, а вроде не гадал и не думал, ну и расчувствовался, понес невесть что, а так-то я и не думал даже, ну что вы, Оля, Аленка, ну простите вы меня!

— Простим? — Ольга посмотрела на Алену.

— Условно. Посмотрим на твое поведение. Ну гляди, одно лишнее слово, ты будешь ночевать в своей пристройке, а там, между прочим, всю неделю не топлено.

Илья в притворном ужасе прижал ладони к вискам.

— Аленушка, не будь так жестока! Я же южный фрукт, я замерзну, я заболею, вам самим придется меня выхаживать!

— И не надейся, вызовем твою Машу, пусть она тебя и выхаживает, — твердо сказала Алена.

— Да, повезло ей с тобой, ничего не скажешь, — притворно вздохнула Ольга и добавила уже всерьез: — Ей сколько осталось?

— Да уж меньше месяца.

— Бессовестный! — ахнула Ольга. — И что, она в пятницу одна с ребенком поедет?

— Да я Вальку хотел попросить, — несколько смущенно проговорил Илья. — Валька, ты как?

Валерьян несколько секунд промолчал, но, видя, что на него все смотрят, сказал наконец с явной неохотой:

— Ладно, привезу тебе твою Машу.

На несколько минут все опять замолчали, уткнувшись каждый в свою тарелку. Слышно было, как дети потихонечку пересмеиваются о чем-то своем на другой стороне стола. Потом Никита громким и решительным голосом попросил добавки, Сонька закричала: «И мне, и мне!», ей завторили близнецы. Женя, заглянув в кастрюлю, объявила, что на всех не хватит. Поднялся нестерпимый галдеж и не стихал, пока Денис не поднялся и демонстративно не выплеснул остатки супа из кастрюли в свою тарелку, сказав при этом: «Ша! Я вам сейчас покажу, кто в доме хозяин!» Тогда все прыснули, и в столовой наконец воцарилась благодатная тишина.

15

Марина помогала Алене собирать после обеда посуду, когда Валерьян, ушедший с обеда первым, неожиданно возвратился в столовую. Он переоделся, подойдя к Марине, легонько обнял за плечи, чмокнул в лобик.

— Ну все, мышь, я поехал.

— Как, уже? — Марина растерялась. Прежние страхи возвратились с новой силой. Как же это она останется тут без него, с этими едва знакомыми людьми? И потом, надо же предупредить маму, Марина ведь только на два дня уезжала, и вещей с собой почти никаких.

— Твоим я сегодня позвоню, мышь, сразу же, как приеду, — твердо пообещал Валерьян, поняв ее беспокойство. — Объясню им как-нибудь, что-нибудь придумаю. Подошлю Сережку за твоими вещами и к выходным все тебе привезу. Ну что ты, в самом деле, я же через три дня опять приеду.

От страха и острого нежелания расставаться, так сразу, после вчерашней ночи, почти ни о чем не поговорив, остаться тут совсем одной, Марина готова была расплакаться.

— Очень ты у меня плакать любишь, — с легкой досадой проговорил Валерьян, обнимая и целуя ее теперь уже по-настоящему. Марину это не утешило, но она молча закусила губу и сдержала слезы. И в самом деле, чего это она? Небось не маленькая. Но, с другой стороны, ведь и не большая еще, правда?

— Пока, Валька, — с трудом сглатывая растущий в горле ком, сказала Марина. — Моим позвонить не забудь. И поскорей приезжай, хорошо?

— Это уж будь уверена. Ну, пока. — И Валерьян обернулся к Алене. Ее он тоже обнял и тоже поцеловал, причем их поцелуй длился, наверное, целую вечность, так по крайней мере Марине показалось.

16

Вечер без Валерьяна и даже без надежды где-нибудь наткнуться на него показался Марине неимоверно тоскливым. Она изо всех сил старалась не думать, что осталась одна. Да и не одна она была: Денис, чувствуя ее состояние, ходил за ней по пятам, без конца рассказывая анекдоты и всячески уговаривая не грустить. Женька вынесла для нее из кухни кусок только что испеченного пирога, Соня подарила ей любимую бусинку, а близнецы нарисовали по танку и по самолету. Ольги с Ильей весь вечер нигде не было видно, но Джейн впервые за все это время сама подошла к Марине и тихо, робко спросила:

— Вы нам еще попоете, да? Ну пожалуйста!

Для ребенка, растущего в таком бардаке, она была на удивление хорошо воспитана.

Марина бесцельно бродила по коридору, пока ее не встретила Алена, молча, ничего не говоря, обняла за плечи и не утащила к себе.

Таинственным и незнакомым было для Марины это «к себе». Оказалось, что Алена живет прямо за столовой: дверь в ее комнату скрывалась за большим, с потолка до полу, ковром. Марина и внимания никогда на этот ковер не обращала: висит себе и висит, рисунок какой-то стандартненький. Так вот почему Алена появляется всегда так внезапно и так неслышно!

Кровать у Алены была непривычно узенькая, с панцирной сеткой и никелированными шариками. Возле кровати, под окном, прялка, настоящая, старинная, безумно красивая. Рядом с ней письменный стол, широкий, светлого дерева. На столе лампа под стеклянным зеленым абажуром, рядом с ней будильник, желтая стеклянная кошка и стеклянная низкая широкая вазочка, полная бижутерии, среди которой Марина углядела среди симпатичных фенечек несколько настоящих драгоценностей. В углу над кроватью висела увитая засохшими цветами старинная икона Богоматери с незажженной лампадкой. В противоположном углу стояла высокая глиняная ваза с торчащими из нее длинными камышами. По стенам висели полки с книгами и безделушками. Казалось, что в этой комнате живет лет пятьдесят, не меньше, один и тот же человек. Однако ясно было, что человек этот никак не мог быть Аленой, ей ведь всего девятнадцать.

Идеальный, но совсем не давящий порядок. Возле письменного стола — глубокое, мягкое зеленое кресло. У Алены вообще много зеленого: и покрывало на кровати, и занавески. На занавесках вышиты большие золотистые птицы.

На кровати, на прикрытых покрывалом подушках растянулся кот. Так вот, значит, откуда он приходил! За стеклами полок множество взрослых и детских фотографий. Среди прочих — фотография обитателей Крольчатника, весь здешний народ расселся летним вечером на крылечке и счастливо улыбается в объектив на фоне розового заката. При взгляде на эту фотографию Марину вдруг охватила такая тоска по весне, что перехватило дыхание и закололо в груди. И до каких только пор будет все валить и валить снег за окном, и когда только перестанет быть так холодно! Марина тяжело вздохнула и осторожно опустилась в кресло. Алена устроилась на кровати и словно машинально крутанула колесо прялки, затеребила кудель. Потянулась нитка.

— Чья это шерсть? — спросила Марина.

— Руслана, конечно, — улыбнулась Алена, ее руки двигались плавно, словно сами собой.

— Как ровно у тебя получается! — восхитилась Марина. — Кто тебя научил?

— Няня. Тут, когда я была маленькая, наша няня жила, такая была няня, настоящая Арина Родионовна! Нас у нее на шее целая куча была, для всех у нее доброе слово находилось, и меня, видишь, прясть научила.

— А откуда вас у нее была целая куча? У тебя много братьев и сестер?

— Как тебе сказать? — Алена на минуту задумалась. — Видишь ли, мой папа был женат четырежды, и у всех жен были дети, а еще один ребенок у него, так сказать, внебрачный. Я самая младшая. Так что когда я родилась, у папы уже внуки моего возраста были, мои, стало быть, племянники. Тут еще и просто дети жили родственников и знакомых. Друзей опять же у папы много. А здесь ведь для детей райское место! Так что видишь… — Алена засмеялась. — Получается, что здесь всегда был крольчатник, по крайней мере, сколько я себя помню. — Смеялась Алена очень тихо и очень заразительно.

Надо же! Идея такого Крольчатника Марину просто потрясла. Вот так живешь, живешь себе и не знаешь, что где-то в мире существует такой вот теплый кармашек, специально для бездомных кроликов вроде тебя.

— А сейчас где же они все?

— Ну… — Алена опять задумалась. — Три брата у меня в Америке. Один в Канаде. Одна сестра в Израиле, другая во Франции. Так что, получается, одна я здесь осталась.

— А мама твоя где? — не унималась Марина, хотя и чувствовала, что вплотную подобралась к той границе праздного любопытства, за которой его называют бесцеремонностью.

— Мама в Англии. Вышла замуж за журналиста-англичанина. Я еще во втором классе училась, когда она уехала. — В голосе Алены не заметно было ни тоски, ни грусти. Движения рук, усердно тянущих тонкую нить, по-прежнему были ровны и безмятежны. — Она меня регулярно навещает. Раз в два года примерно. Подарки всякие шлет, это уж закон. Звонит даже иногда. Одним словом, не забывает. Правда, Магда, папина вторая жена, мне гораздо ближе. Она по крайней мере хоть не в Англии, а в Переделкине, можно сказать, под боком. — Алена аккуратно связала концы оборвавшейся нити и ласково посмотрела на Марину: — Ну, давай ты теперь что-нибудь о себе расскажи. Валерьян говорил, ты в какой-то там супершколе учишься?

— Училась. — На Маринино и без того унылое лицо набежала новая тень.

— Английский, наверное, хорошо знаешь?

— Да, знаю.

— А у меня, не поверишь, в школе немецкий был. Такой архаизм. А теперь мама в Англии, а дочка по-английски ни бе ни ме, смех, да и только! — И Алена действительно рассмеялась, а потом, немного помолчав, заговорила о другом: — Ну а кого ты хочешь, мальчика или девочку?

— Кого хочу?! — Марина никогда не задавалась этим вопросом. Да никого она не хочет, если уж честно говорить. Другое дело, что представляет она этого ребенка почему-то только мальчиком, но это отнюдь не значит, что она именно мальчика хочет. Марина довольно сумбурно объяснила Алене, та ее, кажется, поняла.

— А я в первый раз ждала девочку. Так была уверена… а родился Никита. — И Алена тяжело вздохнула, словно заново переживая горчайшее разочарование.

— Но у тебя ведь теперь есть Соня! — напомнила Марина.

— Да, теперь есть. Поэтому теперь я опять хочу мальчика.

— А что, будет? — с любопытством спросила Марина.

— Еще точно не знаю, но, кажется, да, — мечтательно протянула Алена и пристально посмотрела Марине в глаза. — Я еще никому не говорила, тебе первой.

— Спасибо. — Марина и в самом деле была тронута. — А можно спросить почему?

— Не знаю. Так. Ты мне очень нравишься.

— Ты мне тоже, — искренне сказала Марина.

— Да? Ну вот и славно. — С Алениных плеч словно упала какая-то тяжесть, и она сразу же предложила: — Послушай, давай ты пересядешь ко мне на кровать и расскажешь мне немножко про вас с Валерьяном, как у вас все получилось и почему.

— Ну… — Марина смутилась и хотя на кровать пересела, но на самый краешек. — Даже не знаю… об этом ведь не расскажешь.

— Почему? — удивилась Алена. — Впрочем, я, наверное, странный человек. У меня, если подумать, просто нет ничего такого, о чем бы я не могла рассказать, зато, правда, есть много такого, о чем не хочу.

Зрачки ее на мгновение сузились, голос стал жестким. Но минуту спустя все снова стало прежним, голос тихим и мелодичным, а сама Алена мягкой и доброй.

— Скажи, ты его любишь?

— Да, — не задумываясь, выпалила Марина и сразу, как бы сдавая назад, добавила тише: — Мне кажется, да.

— Он к тебе очень хорошо относится, — тихо, словно доверяя какую-то тайну, сказала Алена.

— Откуда ты знаешь? Он тебе сам сказал?

— Конечно. — И, видя, что Марина слегка расстроилась, Алена быстро добавила, желая утешить: — Он мне вообще всегда все рассказывает, еще со школы. Всегда и про все.

«Боже мой!» — ахнула про себя Марина, пытаясь представить подобную степень откровенности. А главное — обстоятельства, при которых это «все» и «обо всем» рассказывается.

— А стихи он тебе читает? — осторожно уточнила Марина.

— Стихи? Какие стихи? — словно бы удивилась Алена. — Нет, до стихов у нас как-то не доходило. Нам как-то и без стихов всегда найдется о чем поговорить. А что, он тебе стихи читал? — Алена наконец заинтересовалась. — Какие? Чьи?

— Да так, — неопределенно ответила Марина, ей вовсе не хотелось откровенничать. — Всякие. — И поспешила заговорить о другом: — Алена, а чьи у Вальки в комнате книжки?

— Как это «чьи»? Его, наверное.

— Вот бы почитать!

— Ой-ой-ой! — Алена наморщила лоб и цокнула языком. — Боюсь, что сейчас не выйдет. Валька всегда свой ключ с собой увозит. Подожди до его приезда. Ты что, читать любишь? Так ведь тут библиотека есть.

— Библиотека? — обрадовалась Марина. — Где? Большая?

— Довольно-таки. А где… Знаешь, тут так не объяснишь. Пойдем, покажу.

Алена мягко, по-кошачьи потянулась и легко поднялась. Они вместе вышли и пошли куда-то по коридору, делая петли и повороты. Дорогу Марина, к сожалению, запоминала с трудом. Похоже, в другой раз снова придется спрашивать.

Библиотека и в самом деле оказалась громадная. Размерами она напоминала столовую, а уж книг-то, книг! И каких! Ноги у Марины подкосились, она с жадностью схватила со стоящего у входа стеллажа ближайший к ней томик и опустилась прямо на ковровую дорожку, проложенную между стеллажами, открыла первую страницу и… Через минуту действительность окончательно перестала для Марины существовать.

Несколько минут Алена постояла рядом, потом усмехнулась и неслышно вышла.

17

Следующие два дня Марина читала, буквально не вылезая из библиотеки. Утром, как вставала, так сразу и уходила туда. Она бы, конечно, пропускала завтраки, обеды и ужины, если бы Денис или Алена не извлекали ее из библиотеки, обнаружив за столом ее отсутствие.

Тут было тихо. От остального дома ее отделяли небольшой коридорчик и две плотные двери. Фактически это была пристройка, здесь никто не бывал, и ничего, кроме бесконечных рядов книг на бесчисленных стеллажах, тут не было. И каких книг!

С головой уйдя в беспорядочное и прекрасное чтение, Марина по очереди, наугад снимала с полок Бродского и Бомарше, Мопассана и Монтеня; книги были расставлены по алфавиту.

Все происходящее в реальной жизни она воспринимала сейчас как сквозь дымку. Приехал Валерьян, зашел поцеловать, передал привет от мамы, сказал, что привез вещи. Марина даже не помнила, что она ему ответила. Спала она в эти дни в той же комнате, что и в первую ночь, конечно, с книжкой в обнимку.

В конце концов как-то утром в библиотеку решительно вошел Денис, силой отобрал у нее «Страницу любви» и сказал, что читать так много беременным вредно, ребенок свихнуться может, и что вообще настала ее очередь дежурить по кухне.

— А то как к столу — так «где моя большая ложка?», а как дежурить, ее не найти!

— Денис, я разве отказываюсь? — слабо возразила Марина. Она еще не отошла от прочитанного, и поэтому голос ее звучал нежно, с еле сдерживаемой страстью. Денис с интересом посмотрел на нее, хмыкнул и ничего не сказал.

По кухне деловито сновала Женя, вытирала, перекладывала, выдвигала какие-то ящички.

— Утро доброе! — радостно приветствовала она Марину. — Говори, что собираешься готовить, а я тебе быстренько покажу, где что лежит, а то ты не знаешь тут ничего.

— Что я собираюсь готовить? — растерянно переспросила Марина, бессознательно делая ударение на слове «я».

— А кто же, я, что ли?

Женька усмехнулась, но, видя, что Марина и в самом деле паникует, поспешила прийти на помощь:

— Послушай, сейчас утро, верно? Ну и вари на всех кашу, делов-то!

Марина с благодарностью посмотрела на нее. Кашу варить просто. Берешь кастрюлю, наливаешь воду, сыплешь крупу, соль и сахар, добавляешь потом масло и молоко. Марина, между прочим, не один раз уже варила, правда, дома и только для себя. На одного всего нужно немного, а потом если не выйдет как следует, то кто про это узнает? А здесь… Варить на столько народу! Да чтобы вкусно было. И как она потом в глаза им посмотрит?

— Марина, ну что ты застыла? — поторопила ее Женька. — До завтрака ведь всего ничего! Ты, может, кашу варить не умеешь?

— Умею! — с отчаянием в голосе произнесла Марина и решительно потянулась к банке с надписью «Манная».

Минут через десять она уже сражалась с вылезающими из кастрюли жесткими комками.

— Батюшки! — ахнула возвратившаяся Женя, но, видя, как Марина убита, сразу же деловито добавила: — Давай делать бутерброды, а с обедом что-нибудь сообразим.

И в последний раз возвращаясь к теме каши, Женя сказала со вздохом:

— Зачем же ты ухнула целую банку?! Жди теперь, пока из города привезут!

— Я подумала, что нужно много, — покаянно сказала Марина.

— Ну ладно, не горюй! Что ты сразу не призналась, что не умеешь? Нашла чего стыдиться!

Женька грубовато привлекла Марину к себе, неловко чмокнула в щеку, потрепала по плечу.

— Ничего страшного, все сначала не умеют. Научишься. Давай хлеб резать, а то и с бутербродами не успеем.

Надо отдать должное: по поводу нестандартного завтрака никто не проронил ни слова. За завтраком Марина с удивлением отметила отсутствие Валерьяна и спросила у Алены:

— Он же вроде вернулся, так где же…

— Опять уехал. — Алену очень позабавила Маринина растерянность. — Марин, у него же каждые третьи сутки дежурство, ты что, не знаешь разве?

— А… Ну да, — пробормотала Марина и покраснела. Давненько она тут не краснела.

— Говорил: читать меньше надо! — наставительно произнес Денис. — За книжкой все на свете прозевать можно.

— Да ты не горюй! — утешила ее Женя. — Глядишь, завтра вернется.

— Как завтра? — Марина опять ничего не понимала. «Интересно, — подумала она, — сколько же дней я так прочитала?» И она твердо решила отложить на время визиты в библиотеку.

После завтрака она сначала готовила обед под руководством Жени. Для первого раза вышло довольно удачно. Потом, с трудом перебарывая искушение пойти почитать, Марина отправилась в детскую, где Никита показал ей, как управлять луноходом на расстоянии. Вроде пустячковое дело, а у Марины никак не выходило. Потом она разобрала привезенные Валерьяном вещи и отложила кое-что постирать. Пошла в ванну, отыскала там порошок и тазик и, напевая, принялась за работу.

Она намыливала уже четвертые трусы, когда в приоткрытую дверь просунулась курчавая голова Ильи.

— Можно? — вежливо спросил он и сразу, не дожидаясь ответа, протиснулся внутрь. Его сильное, плотное тело заняло собой изрядную часть комнаты. Сразу стало тесно и неуютно. — Слушай, Мариночка! — деловито сказал Илья, присаживаясь на край ванны и закуривая. — Я бы хотел, если ты не против, сразу же все выяснить.

— Смотря что это «все», — осторожно ответила Марина.

— Ну, например, как твоя фамилия.

— Зачем тебе? — отчаянно и неумело, так что побелели костяшки пальцев, выкручивая очередную часть туалета, спросила Марина, с трудом выталкивая слова сквозь стиснутые от напряжения зубы.

— Ну мало ли… — Илья неопределенно пожал плечами. — В конце концов, все мы, евреи, друг другу родственники.

— Ах вот почему! — Марина рассмеялась. Она практически не знала своих родственников. — Фамилия моя Каплан. Может, тебе это что-нибудь скажет. — И Марина словно бы выжидательно, а на самом деле внутренне смеясь, посмотрела на Илью.

Тот на несколько минут озадачился, затем лицо его неожиданно прояснилось:

— Маму твою не Люсей зовут?

— Ну… Люсей. — Теперь озадачилась Марина.

— Ага. А папа — Алексей Львович, так?

— Ну, так.

— А меня ты совсем не помнишь?

— Нет, — не задумываясь, сразу сказала Марина. Вообще этот разговор все больше ее раздражал. Господи, неужели этот чувак и в самом деле ее родственник? Этого ей только недоставало!

— А ты попытайся! — настаивал Илья. — Восемьдесят первый год. Эстония. Эльва. Ну?

Эльва. В Эльву они когда-то ездили каждое лето, до того, как перекрыли границу, и всегда в компании родственников. Но 81-й год…

— Послушай! — взмолилась наконец Марина, увидев, что Илья по-прежнему не уходит и, похоже, по-прежнему чего-то ждет. — В восемьдесят первом году мне было три года. Я просто ничего не помню, честное слово!

— А как я нес тебя на руках с озера? — настаивал Илья с неожиданно появившимся на лице ностальгически-трогательным выражением. — Ну вспомни, у тебя тогда был приступ аппендицита. Мы потом с твоим папой ловили машину, чтобы отвезти тебя в Тарту, в больницу. Думали, операцию будут делать. Как все волновались!

Вот аппендицит Марина помнила. Еще бы, разве такое забудешь! Озеро было глубокое, прозрачное и очень холодное. И такой же глубокой, прозрачной, но только до ужаса горячей, обжигающей была неожиданно возникшая боль. Марина лежала на берегу, смотрела на сверкающие, умытые водой камушки, ей было так хорошо, солнышко греет, деревья шумят, и какая-то компания — родственнички, наверное, — катается рядом на тарзанке. И рядом собака с большими, чудесными, пахнущими тиной ушами. Наверное, спаниель. Звали, кажется, Бьюти. И вдруг эта боль в животе. Жуткая, резкая, острая и такая горячая. Наверное, с тех самых пор в любой чудесный, блаженный миг Марине вдруг начинало чудиться, что вот сейчас обязательно нахлынет такая же резкая, жгучая боль, как бы расплата за сиюминутное блаженство. Наверное поэтому Марина всегда так боялась, когда ей было слишком хорошо.

Марина смутно помнила, как ее несли по очереди — отец и какой-то мальчик, видимо этот Илья. Сколько ему тогда могло быть лет? Уж никак не меньше десяти. Марина искоса глянула на Илью. Сейчас он не выглядел слишком старым. Илья поймал ее взгляд и улыбнулся. Марине ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ.

Да, у отца тогда были такие странные глаза, Марине на всю жизнь запомнилось их выраженье: испуганные и в то же время словно чего-то ждущие. Иногда Марине казалось даже, что он чему-то радуется, вот-вот песенку запоет.

Тьфу, жуть какая! Марина даже встряхнулась, отгоняя от себя эти дурацкие мысли. И лезет же в голову! А ведь наверняка это даже и не воспоминания никакие, да и какие там настоящие воспоминания могли у нее с тех пор сохраниться, совсем ведь малая была! Так, бред какой-то, возникший на почве боли и температуры, на который уже гораздо позже наложились воспоминания последующей жизни. Ясно же, что ничем иным это все быть не может.

Илья, видимо, тоже погрузился в воспоминания, взгляд у него сделался задумчивый, он притих, сосредоточившись на какой-то ему одному ведомой мысли. Наконец Илья тряхнул головой и проговорил, неуверенно растягивая слова:

— Странный он какой-то был, твой отец, или совсем голову потерял от страха: побежал почему-то на старое шоссе вместо нового. Там и машин-то почти не бывает, просто чудо какое-то, что нам удалось поймать «уазик». Врач потом сказал, еще бы немного, и было бы поздно.

— Да ну, поздно! Разве от аппендицита сейчас умирают! — Марине никогда всерьез не верилось в возможность собственной смерти.

И она вспомнила Илью, вернее, его руки, крепкие, мальчишеские, точно сплошь покрытые коркой из свежих и уже подживающих царапин, с твердыми мозолями от гребли. В то далекое лето Илья часто таскал ее на руках, когда она совсем здоровая была, наверное, ему просто нравилось возиться с малышами, странное вообще-то увлечение для мальчика его лет. Еще он катал ее на качелях, висевших почему-то над самым обрывом. Илья раскачивал качели высоко-высоко, так что Марине делалось страшно и сладко одновременно. Она не хотела показывать ему свой страх и кричала: «Еще! Еще!» — хотя сердце готово было выпрыгнуть из груди.

— Ну что, вспомнила? — Илья смотрел на Марину улыбаясь.

— Ага, — ответила Марина. — Вот только не знаю, кем ты мне приходишься.

— Проще простого. Я родословное древо нарисовал, чтоб не путаться. Зайдешь потом ко мне в пристройку, покажу. Оно у меня там на стенке приколото. А ты мне… Ну, как тебе объяснить? Вот у моей бабушки был двоюродный брат, некий Моисей Юзовский. В Гродно они жили. Так он твоей маме родной прадедушка, ясно?

— Ясно. — Марина засмеялась. — Нашему забору двоюродный плетень это называется.

— Ну не скажи. — Илья слегка обиделся, но не выдержал и тоже рассмеялся. — А ты где белье развешивать собралась?

— Пока не знаю.

— У нас тут все на чердаке вешают, пойдем покажу.

— Пошли.

И они отправились на чердак.

На чердаке Марину ждала новая неожиданность. На крыше оказалась голубятня, полная голубей.

— Это Денискины, — объяснил Илья. — Он сам у нас — крылатая натура и до смерти любит, чтобы вокруг него все время что-нибудь летало. Вот смотри!

Илья распахнул окно, выбрался на крышу, осторожно встал во весь рост и взмахнул шестом. Голуби разом снялись и описали вокруг него ровный, красивый круг.

— Ну как? — крикнул Илья.

— Здорово! — откликнулась Марина, с восторгом выглядывая из окошка.

— Вот и я думаю, — возвращаясь к ней, сказал Илья. — А теперь бегом вниз, а то простудишься.

Он только сейчас заметил, что на Марине тоненький халатик.

Потом этот пестрый голубиный круг часто виделся Марине во сне, словно воплощение недоступной ей крылатой свободы.

18

День дежурства, хоть и начался ужасно, заканчивался хорошо. После приготовленного вдвоем с Женей ужина Марина тщательно вымыла в кухне пол, оттерла до блеска плиту и уже по собственной инициативе протерла кафель на стенах. Кухня заблестела, засверкала, в ней сделалось светло и в тысячу раз уютней, чем было. Марина вымыла засиженное мухами стекло, покрывавшее небольшую картину, висевшую над столом. На картине был замок на вершине горы, освещенный полной луной. У подножия замка сидел волк и выл на луну. Подножие горы утопало в густых, непроходимых темно-зеленых лесах. По темно-синему небу, направляясь к полной луне, плыло большое сиреневое облако. Это Марина так думала, что оно плывет к луне, а может, оно обратно плыло. Кто там его знает?

Вытерев стекло и повесив картину обратно, Марина еще раз с удовлетворением осмотрела плоды своего труда, выключила свет и вышла. На лестнице был полумрак, где-то наверху тускло мерцал ночник. Марина осторожно обошла спавшего на полу Руслана и стала медленно подниматься вверх. Усталые ноги не слушались ее, в голове все как-то плыло, ей было тоскливо, оттого что приходится лезть на самую верхотуру в совершенно чужую комнату, а ее там никто и не ждет…

От жалости к себе Марине вдруг тоже захотелось завыть, как тому волку, но этого она себе позволить никак не могла! И потому Марина тихонько, тоненько заскулила: «У-у-у!» Бедная она, никто ее не любит, никому до нее нет дела, все ее позабыли. В скулении этом была, разумеется, изрядная доля игры, но Марине сейчас было и впрямь очень одиноко. Она заглянула с лестницы в темный коридор второго этажа. Ни из-под одной двери никакого света. Да, долгонько она провозилась на кухне! Все уже, наверное, спят. И уже совсем горько Марина последний раз проскулила «у-у-у», после чего не оглядываясь полезла дальше.

Но не успела Марина миновать и трех ступенек, как на ее плечо легла легкая, узкая рука. Марина резко обернулась и с размаху уткнулась в чье-то уютное, теплое мягкое плечо. Несколько минут Марину обнимали и целовали, и она постепенно тонула в блаженстве от того, что страшное ночное одиночество кончилось, не успев начаться. И только спустя минуту Марина смогла заставить себе очнуться и поднять наконец глаза. Перед ней стояла Алена. На секунду Марину кольнуло разочарование, хотя кого она ожидала увидеть, она и сама не знала. Валерьян ведь еще не приехал. На глаза Марины навернулись слезы, но высвободиться из Алениных объятий она даже и не пыталась. Перспектива оказаться снова одной такой темной и длинной ночью слишком пугала ее.

— Не плачь, — прошептала Алена, обжигая губами край Марининого уха и не снимая руки с Марининого плеча. — Пойдем, посидишь у нас.

Предложение это Марину почему-то слегка напугало, но оставаться одной было гораздо страшнее.

В комнате Дениса оказалось почти светло от снега, ковром лежащего внизу, во дворе, и здесь, на крыше, от полной луны, круглым рыбьим глазом глядящей сквозь стены-окна. Кровать была разобрана, и огромное прекрасное тело Дениса, едва прикрытое одеялом, ясно вырисовывалось на ней. На Алене был легкий шелковый халатик без пуговиц, с незавязанными тесемочками, и Марина в своем длинном махровом халате и в белье показалась себе слишком одетой. Ночь возбуждала ее, покалывала, изменяла на свой лад, подталкивая сделать что-нибудь такое, на что при других обстоятельствах Марина никогда бы не решилась. Но она ведь пока еще ничего не сделала. Чего бы ей хотелось? Она и сама толком не знала. Наверное, раздеться и раствориться в них двоих, Алене и Денисе, перестать быть собой и стать вместо этого ими обоими сразу. Лучше вообще забыть о себе, по крайней мере сейчас, в этой комнате, ибо вопиющее неприличие заключено было в ее присутствии здесь такой одетой и совсем на них двоих непохожей. В них никакого неприличия не было, с ними все было в порядке.

Войдя, Алена сразу опустилась на кровать, а Марина так и осталась стоять в дверях, как столб, тараща на них испуганные глаза и тщетно пытаясь справиться с обуревавшими ее чувствами. Она простояла бы, пожалуй, долго или убежала бы, если бы не прозвучал в темноте голос Дениса:

— Эй, ты что стоишь, как у праздника?

«Как у праздника», — мысленно повторила Марина. Какое точное определение! Действительно, она стоит у чужого праздника! И Марина вдруг пожалела, что на ее долю никогда ничего такого не выпадало и никогда не выпадет, потому что она не такая — не такая красивая, не такая теплая, не такая любящая, поэтому не для нее в этой жизни прекрасные праздники. Ей бы хотя бы прекрасные будни.

Мысль эта так расстроила Марину, что губы у нее снова задрожали, ноги ослабли, и она просто вынуждена была присесть на теплую, полную волнующих запахов кровать. Изо всех сил Марина старалась не замечать следов этого не имеющего к ней отношения праздника. Съежившись в уголке, она тихо заплакала, стараясь по возможности не слишком часто хлюпать носом. Алена перебралась поближе к ней, обняла, прижала тяжелую, горячую от слез Маринину голову к своей мягкой груди, а Денис с другой стороны стал нежно гладить Марину по плечу, слегка массируя руку где-то возле ключицы своими длинными пальцами.

— Забирайся под одеяло, — прошептала Алена. — Ты же совсем замерзла.

Только сейчас Марина заметила маленькую, под самым потолком, открытую форточку. Это через нее в комнату проникал холодный колючий воздух, принося с собой танцующие в лунном свете снежинки.

Марина почувствовала, что теперь, после слез, наваливается на нее тягучая, обволакивающая усталость. Она молча легла. Они лежали по обеим сторонам от нее, гладили ее, ласкали и ни о чем не спрашивали. Марине казалось, что под их ласками все тяжелое, темное, всю жизнь не дающее ей нормально дышать, постепенно куда-то уходит, сползает с нее, как надоевшее платье, как расстегнутый чьими-то руками, ставший ненужным халат. Алена осторожно просунула ей руку под спину и один за другим, словно играя, перебрала крючочки на лифчике. Другой рукой Алена подтянула лифчик вверх, к шее, и тут же Денисова рука легла на твердые, маленькие Маринины груди с закаменевшими от возбуждения сосками. Чьи руки были у Марины между ногами? Она не знала, едва успевая отвечать, принимать эти безымянные ласки, выгибаясь, двигаясь им навстречу всем телом и чувствуя, как там, внизу, становится влажно.

Марина очнулась, только когда лицо Дениса внезапно оказалось над ней. Он пытался войти в нее, а Алена ему помогала, раскрывая Марину осторожными ласковыми движениями. Марина вздрогнула и тут же пришла в себя. На секунду она зажмурилась, затем широко-широко раскрыла глаза.

— Нет! — закричала она так громко, точно эти двое были где-то далеко и могли ее не услышать.

— Тише! — Аленина рука стремительно зажала ей рот. — Весь дом перебудишь.

И тут же Марина с облегчением почувствовала, как скатился с нее Денис.

— Испугалась? — зашептал он Марине в ухо. — Ну и зря. Хорошо было.

— Но, Денис, — чуть не плача, заговорила Марина, поворачиваясь к Алене спиной, словно ее тут и не было. — Я не могу так! Я Вальку люблю, понимаешь?

— Ну и… — Денис фыркнул. — Или ты думаешь, его это колышет? — Он был явно раздражен и даже не пытался это скрыть.

— Его не знаю, — честно сказала Марина, неожиданно успокаиваясь. Ей вдруг все сразу стало ясно. — А вот меня да. Для меня важно, что я только с ним и ни с кем больше. Хотя, может, это для кого и смешно, — добавила она с вызовом.

— Что уж тут смешного, — снова фыркнул Денис, садясь и закуривая.

Марина поднялась и потянулась за одеждой.

— Постой, ты куда это? — удержал ее Денис. — Успокойся. Мы же не насильники.

— Да уж что-что, а изнасилование в этом доме никому не грозит. Чего-чего, а желающих заняться этим делом добровольно тут всегда предостаточно. Не обижайся на нас, Марина, мы ведь лучше хотели. Видим, тебе одиноко, бродишь по ночам, стонешь, как неприкаянный грешник или привидение…

— В общем, хочешь одевайся, не хочешь не одевайся, главное, не дергайся. Тебе вообще нервничать вредно, — сказал Денис своим обычным докторским тоном. — Можешь, конечно, уходить, но только если ты уверена, что действительно очень хочешь. Лично я не понимаю, почему бы тебе не остаться с нами, особенно теперь, когда все друг друга поняли.

— Останься, Марина, — попросила Алена. — А то я буду думать, что мы тебя обидели. Ты ведь не сердишься на нас, правда?

— Правда. — Неожиданно для себя Марина улыбнулась. Они вдруг показались ей такими трогательными, такими беззащитными в своей наготе, в особенности Алена.

Денис же, стоило Марине снова лечь, немедленно повернулся к ней и прошептал ей в ухо:

— Надо же, никогда не думал, чтобы я был такой урод! Страшно вспомнить, как ты кричала! Воистину, век живи, век учись. — С этими словами Денис нежно поцеловал Марину в щечку, обнял ее и уснул. С другой стороны к Марине тепло прижалась Алена, уютно свернулась калачиком и тоже скоро заснула. Одна только Марина долго еще не спала, лежала, смотрела на полную луну, улыбалась чему-то… Ей было сейчас очень хорошо, но отчего, она вряд ли смогла бы объяснить.

19

Рано утром, еще в кромешной тьме, Марина с сожалением выскользнула из теплой постели, потихоньку оделась и крадучись, на цыпочках пошла по коридору к себе. На лестнице ей встретилась Женя. Женя старательно, согнувшись в три погибели, мыла лестницу.

— Привет! — весело сказала она Марине. — А я вот мою. Люблю, чтобы чисто было. Знаешь, когда пол везде чистый, даже воздух другой делается. Не замечала?

Марина тупо кивнула. Ей было очень неловко. Конечно. Женя сразу догадалась, откуда Марина идет в такую рань. Доказывай теперь, что вообще ничего ведь не было.

Стоя на площадке верхнего этажа, Марина смотрела вниз и всей грудью вдыхала еще ночной, холодный воздух. Окно на лестнице было распахнуто, и было просто морозно. Где-то заплакал ребенок. «Ничка», — с умилением сообразила Марина. Она ее с первого вечера так больше и не видела, даже голоса ее не слыхала. На редкость, должно быть, спокойный ребенок. Почти все время Ничка спала — или у Ольги в комнате, или в коляске во дворе. Несколько раз Ольга пробегала куда-то с ней на руках мимо Марины, но на бегу что разглядишь?

Детский плач стих. Наверное, Ольга ее кормит. Хлопнула дверь, и по ступенькам, еще не окончательно проснувшись и не совсем ясно сознавая окружающее, ссыпался Денис.

— К лошадям пошел. — Женя проводила его нежным взглядом. — А ты что так рано встала?

— Не спится чего-то, — выдавила из себя Марина, изобразив подобие улыбки. — А который час?

— Часов семь, наверное. — Женя тщательно отжала выполосканную тряпку и с новой силой обрушила ее на следующую ступеньку. — Подожди, домою, и пойдем со мной на кухню чай пить.

— Пойдем, — Марине стало смешно. Экая в самом деле глупость — пытаться что-нибудь от кого-то скрыть в этом доме. Наверняка здесь все всё друг о друге знают! От этой мысли сделалось жутковато. Бр-р! Марина поморщилась. Но что поделать? Придется привыкнуть.

Стараясь не шуметь, Марина спустилась вниз и пошла на кухню. Неожиданно нахлынули воспоминания о прошлой ночи, и теплая волна залила низ живота. Марина на секунду прислонилась к стене, и губы сами собой расплылись в блаженной улыбке, глаза полузакрылись, и перед ней поплыли радужные, красочные картины, одна другой заманчивее.

— Балдеешь? — шепотом окликнула Марину вошедшая Женя.

Марина вспыхнула, но тут же рассмеялась. Настоящий сумасшедший дом, рассказать кому — не поверит. Как она тут жить будет? В окне забрезжил рассвет.

Они уселись пить чай. В кухне было тепло и уютно, на дворе шел снег, пару раз пронесся Денис, окончательно проснувшийся, румяный от мороза, веселый и очень красивый. В обеих руках у него были ведра, в первый раз он бежал с овсом, второй — с водой. «Лошади!.. — с восторгом подумала Марина. — И еще голуби».

— Женя! — спросила Марина. — А кто это Маша? Илюшина жена?

— Да.

— А она какая?

— Чудесная! Завтра приедет, увидишь. За что Илюхе такая жена, не представляю. Нет, он, конечно, всем хорош парень, но такой жены он все-таки не заслужил. А ей за что такое счастье, как наш Илюша? Неисповедимы пути Господни! Это как подумаешь… — Женька, не договорив, махнула рукой и не глядя плеснула себе еще заварки в опустевшую кружку. Она так и пила одну бурую заварку, без лимона и сахара.

Стукнула калитка, кто-то быстро зашагал по двору. Издалека Марина не могла разобрать, кто это.

— Валька вернулся! — уверенно сказала Женя. — Смотри, даже в дом не зашел! Сразу на конюшню помчался. Так что беги туда, встречай, если хочешь.

— Побегу, — без особого воодушевления кивнула Марина. Ее отчего-то ужасно потянуло в сон.

Но она встала, направилась к вешалке, оделась потеплее и вышла во двор. По дороге на конюшню Марина попыталась прикинуть, как она сейчас к нему подойдет, как посмотрит, что скажет.

Валерьян стоял в деннике у Цыгана и чистил его, в одной руке щетка, в другой — скребница.

— Здравствуй, — сказала Марина. В горле у нее неожиданно пересохло.

— Привет-привет! — сказал Валерьян, не оборачиваясь, но по голосу было ясно, что он улыбается. Рад, значит. Вопрос только чему. — Эх! — заговорил Валерьян наконец. — Знала бы ты, как я лошадей люблю! Какие они нежные, горячие! Вот вы, женщины, и в подметки им не годитесь. Знаешь, какая у нашей Зорьки верхняя губа? Так ее хорошо в эту губу целовать!

Марина рассмеялась.

— Ты зря смеешься. Поди сама попробуй.

Марина продолжала смеяться. Молчала и смеялась. Такой он сейчас смешной был, такой трогательный!

— Можешь смеяться, но знай, если тут вдруг кентаврик родится, тогда особенно не удивляйся.

— Да я тут вообще уже ничему не удивляюсь, — с трудом проговорила сквозь смех Марина, и вдруг смех пропал. Она поняла, что завидует, нет, на полном серьезе завидует этой лошади, которую Валерьян так горячо любит, что скорее всего она родит ему кентаврика, и тогда Валерьян будет его любить гораздо больше, чем, к примеру, Марининого ребенка.

Полный бред, но она думала об этом до смешного всерьез. Как он эту лошадь гладит! Марину небось никогда так не гладил.

Валерьян тем временем закончил с Цыганом, вышел из денника, отбросил в сторону скребницу и щетку и обнял Марину. Они поцеловались. Еще раз и еще.

— Соскучилась? — в промежутке между поцелуями спрашивал Валерьян.

— Ага, еще как! — отвечала Марина.

— А чего же ты в прошлый раз?

— Не зна-аю. — Она и в самом деле уже не помнила, как было в прошлый приезд. Главное, что сейчас он был тут, возле Марины, обнимал ее и был ей по-настоящему рад. Все было наконец хорошо и понятно, так же, как — не кощунственно ли сейчас вспоминать об этом?! — давным-давно с Игорем.

День сложился чудесно. Завтрак чудесный, дети были чудесные — никто не хныкал, ничего не просил, ничего за столом не опрокидывал. За завтраком Ольга пожаловалась, что вроде Ничка кашляла сегодня во сне. Денис сразу посерьезнел — ни дать ни взять настоящий доктор, — притащил фонендоскоп и отправился слушать. Марина потихоньку пошла за ним. Ей так хотелось повидать Ничку! Вот если бы сейчас Ольга дала ей подержать малышку! Теперь бы Марина не растерялась. Интересно, откуда в ней взялась такая тяга к младенцам?

Вслед за Денисом и Ольгой Марина поднялась на второй этаж, миновала почти весь коридор с его бесчисленными вечно запертыми дверями и наконец оказалась перед самой последней дверью с правой стороны. Эта дверь была не заперта. Ольга просто толкнула ее и вошла.

Комната была похожа на комнаты в студенческих общежитиях. Одна из стен была почти сплошь залеплена фотографиями, среди которых Марина с трудом узнала четверку «Битлз» и Высоцкого. Но больше никого она узнать не смогла, хотя фотографий было очень много — два, не то три десятка. Кроме фотографий, по стенам были развешаны плакатики и таблички, над кроватью прикреплен лист ватмана, на котором большими красными буквами было начертано: «Дадим вселенскому пинку достойный отпор!», а на тумбочке стояла пластмассовая табличка: «Перерыв на обед с 15 до 16». Справа от двери на крюке висела гитара.

Ника спала в стоящей на письменном столе плетеной корзинке. Стол вокруг корзинки был завален детскими вещами: пеленками, распашонками, ползунками. В углу стола, на ворохе пестрых детских тряпочек, спала крыса. Пространство под столом заполнено было пачками с памперсами. В углу у окна стояла этажерка с книгами. Из-под занавески на стене виднелись платья и юбки. Взрослая и детская одежда в беспорядке валялась всюду: на полу, на кровати, на двух стульях. На торчащих кое-где из стен гвоздиках болтались фенечки — бисерные, вязаные, деревянные. На плетеном коврике под кроватью стояли теплые мягкие тапочки, хотя Ольга ходила босиком.

— Ну вот. — Ольга быстро набросила на неубранную кровать пестрое лоскутное покрывало. — Извиняюсь за беспорядок, — сказала она, обращаясь главным образом к Марине, всем своим видом показывая, что вообще-то Марину сюда никто не звал, но раз она сама пришла, а ей что-то не нравится, пусть пеняет на себя.

— Что там у тебя? — нетерпеливо сказал Денис.

Ольга осторожно вынула из корзинки Ничку и начала ее раздевать, точнее, разворачивать на ней бесчисленные пеленки.

— Сколько раз говорил: прекрати ее так заматывать! Сама ты вон как ходишь, а на младенца бедного без слез не взглянешь, что твоя капуста, честное слово! Как же ей не простыть, она потная вся! — Ольга замешкалась, он выудил ребенка из оставшихся тряпочек и, положив себе на колени, начал выслушивать. — Ну вот, — сказал он, резко мотнув головой, так что наушники фонендоскопа выскочили из ушей и послушно опустились на шею. — Как я и думал, ничего нет. Сейчас нарисуем ей йодную сеточку на бронхах, а на ночь сделаешь масляный компресс. Знаешь как, или показать?

— Так если ничего нет, зачем сеточку и компресс?

— Затем. — Денис улыбнулся и легонько щелкнул ее по носу. — Много будешь знать, скоро состаришься. И не заматывай ее так, серьезно тебе говорю. Вообще заканчивай ее пеленать, Алена же выдала тебе одежку.

— Я никак не решусь. — Ольга заметно смутилась.

— Да что тут решаться-то? Ну, мать, я тебя не понимаю совсем. Пятый ведь ребенок!

«Действительно, почему она так не уверена в себе? — удивленно подумала Марина. — Ведь если у тебя пятый ребенок…»

Разбуженная Ничка наконец возмутилась и запищала. Ольга поспешно занялась ею и, похоже, даже не заметила, что Денис ушел.

А Марина осталась. Ей так хотелось погладить Ничку по вздутому маленькому животику, поцеловать в сморщенный лобик, перебрать крошечные пальчики. Ничка похожа была на теплого розовенького паучка. Она таращила мутно-серые глазенки, странно большие на ее крошечном лице. Марина смотрела на ребенка с порога, а Ольга кормила и, казалось, никого, кроме девочки, не замечала. Но вдруг она сказала не оборачиваясь:

— Да заходи ты, что стала в дверях? Садись, в ногах правды нет.

Марина послушно села. Она еще не разобралась, нравится ей тут или нет. Очень все было непривычно, пестро, прямо скажем, не очень чисто.

— Что такое «вселенский пинок»? — спросила она наконец.

— Это когда идешь утром по улице и кто-то тебя толкнул или обругал ни за что. Идешь ты такая толканутая или обруганная, садишься, скажем, в трамвай. И там сама уже не замечаешь, как одного толкнула, другого обругала, а они потом, в свою очередь, кого-то еще — надо же как-то выплеснуть раздражение. И пошло, и поехало. Ты разве никогда не замечала?

— Замечала. — Марина улыбнулась. Слишком все это было знакомо. Как она сама-то не догадалась? — Оля, а как ты сюда попала? — спросила Марина. Это было для нее сейчас основным, животрепещущим вопросом: как сюда попадают?

— Ну как? — Ольга задумалась. — Сначала Денис привез, вроде как в гости. Я тогда только что с мужем разошлась, вся была в растрепанных чувствах. Они меня здесь утешали! Как больную выхаживали. Потом мне самой любопытно показалось, как они все тут живут, как с детьми возятся. Но знаешь, от меня все это далеко тогда было.

— Далеко? Почему далеко? Ведь у тебя тогда уже были свои дети?

— Были, конечно. Только дети мои были от меня далеко.

— Не поняла.

— Были не со мной. Да мне это тогда казалось вполне естественным.

— И где же они были?

— Джейн жила у моей мамы, почти с самого рождения, Ванечка у свекрови, а близнецы первые три года почти сплошь промотались по больницам. Вон сидит, видишь? — Ольга кивнула на крысу. — Мой единственный ребенок. Всю жизнь со мной, почти с самого рождения.

— Ужас какой-то! — вырвалось у Марины.

— Да? — Ольга как-то странно посмотрела на нее. — Наверное, в самом деле ужас. Но, видишь ли, мне тогда так не казалось. Это, наверное, и есть самое ужасное. Я только тогда начала что-то понимать, когда в пятый раз залетела. Я тогда сразу подумала: «А этого ребенка куда?» Аборта я ужасно боялась, куда больше, чем рожать. Я вообще очень боюсь операций. Я думала: а этого куда, к кому? Потом вдруг: а остальных? Остальные у меня где? Ведь мне двадцать четыре года, у меня четверо детей, будет пятый, а я словно бы одна на свете. Черт с ними, с мужиками, но детей я зачем рожала? И если они есть на свете, так почему не со мной? А они? Ведь у каждого из них есть сестры и братья, а они друг с другом почти незнакомы, и получается, что каждый из них тоже один и тоже сам по себе. Совершенно непонятно, зачем тогда все это. А жизнь идет. Дурацкая какая-то жизнь! — Ольга вдруг словно опомнилась и испуганно посмотрела на Марину. — Ой, зачем только я тебе все это рассказываю? У тебя и своих забот по горло.

— Да нет, что ты, говори, пожалуйста, мне это очень важно.

— Правда? — Ольга с сомнением посмотрела на нее.

— Конечно.

— Ну хорошо, коли так. — Ольга положила Нику на кровать и не спеша снова запеленала, Марина обратила внимание, что указанием Дениса Ольга по-прежнему пренебрегла.

— А твой муж где сейчас?

— Откуда я знаю? — Ольга пожала плечами.

— Но… Ведь он же отец твоих детей. Вы разве не общаетесь, хотя бы по этому поводу? Его не интересует, что с ними?

— Отец… Отец он только Ванечке. И с тех пор, как год назад я забрала Ванечку у его мамы, со скандалом, между прочим, он, муж я имею в виду, так ни разу и не проявился. Его можно понять, он считает меня сумасшедшей и не хочет видеть, что я тут творю с его сыном.

— А остальные? У них разные отцы? Ой, извини, пожалуйста, забудь, что я это спросила. — Марине стало неловко за свое бессовестное любопытство. Но Ольга сама с ней заговорила, а ситуация казалась настолько необычной, что не спросить Марина просто не смогла.

— Можно и так сказать. — Похоже было, что Ольге частенько приходится отвечать на этот вопрос, и поэтому она уже привыкла. — Видишь ли, кто отец близнецов, я, например, просто не знаю. Про отца Джейн, по крайней мере, догадываюсь. Ну, отца Нички ты видела, это Илья. Мог быть и Денис, но не сложилось.

Ольга искоса глянула на Марину. Та сидела ошеломленная, широко раскрыв свои большие голубовато-зеленые глаза. «Аквамарин, — подумала Ольга. — Так, кажется, называется этот цвет. Аквамарин. Боже, что она натворит еще, эта девочка с такими глазами? С такими глазами я давно отсюда убежала бы. Недаром она их все время закрывает! А мне что за дело? Я-то в конце концов убегу. Убегу ведь!» И Ольга на секунду крепко-крепко зажмурилась, словно бы закрывая глаза от самой себя. Вслух же она сказала:

— Пошли, Марин, в столовую, поиграем с тобой в четыре руки, а то я тут совершенно класс потеряла. Видела бы меня сейчас моя учительница из музыкальной школы! Она меня в Гнесинку прочила, ей-Богу! А в результате я даже школу не закончила.

— И ты не закончила? — Марина сочувственно посмотрела на нее. Экое тут сборище неполученных аттестатов!

— Ага!

Обе дружно рассмеялись.

И Марина подумала, что, блуждая по дому, тыкаясь от одного к другому, она, кажется — ой, не сглазить бы! — кажется, она нашла себе друга. И от этой мысли у нее пересохло во рту.

20

Они чудесно сыгрались и вообще замечательно провели время, смеясь и дурачась, как две маленькие девочки, а после обеда Валерьян увел Марину гулять с детьми, они пошли в лес и долго бродили там тихими синими тропами, оглашая округу шумом и смехом, вдыхая чистый морозный воздух, перебрасываясь снежками и толкая друг друга в сугробы. Марина набрала полные сапоги снега, а малышня, глядя на них, чрезвычайно веселилась.

К концу дня Марина точно от всего очистилась. Но от чего? Она ведь твердо знала, стыдиться ей в этой жизни пока что нечего. Она ничего дурного никому не сделала, ей не в чем себя упрекнуть. Но изредка, в глубине души, Марина все-таки чувствовала что-то такое, чего она не могла ни понять, ни определить.

Поздно вечером, вновь удобно устроившись на диване у Валерьяна за спиной, Марина смотрела на язычки пламени в камине и ощущала, как знакомо и приятно кипит в жилах кровь, как она постукивает в ушах, отдает в виски и в затылок. Каждой точкой тела ощущала Марина в себе жизненную силу. Она смогла бы сейчас все что угодно совершить, все на свете понимала, ничего ей не мешало, и все у нее было как надо.

— Пойдем, — прошептал Валерьян. — Я тебе стихи почитаю. Новые. Никому еще не читал.

— А ты вообще кому-нибудь свои стихи читаешь? — шепотом спросила Марина, послушно поднимаясь вслед за ним.

— Читаю, конечно. — Валерьян усмехнулся. — А ты полагаешь, что не стоит? Тебе они нравятся?

— Да, — сказала Марина и удивилась. Нравились ей его стихи. И сам он ей тоже нравился, по крайней мере сейчас и сегодня, и все у них было как в прошлый раз, даже еще лучше. Марина просто не помнила, когда все кончилось, потому что сразу.

И приснился Марине сон. Она была лошадью, лошадью Зорькой из здешней конюшни. Она была с Валерьяном, и он целовал ее в верхнюю замшевую губу. Марина ощущала замшевость этой губы, хотя целовала не она его, а он ее. Во сне она ему отвечала, он был таким маленьким и хрупким рядом с ней! Ей приходилось все время помнить, что она может затоптать его копытами, она тревожилась и боялась, ведь это могло произойти случайно, в порыве страсти, к примеру. Во сне она любила Валерьяна так самозабвенно, как никогда не любила наяву. Он садился на нее, ездил верхом, они неслись галопом по летним лугам, по осенним полям, вылетали на берег моря. Во сне она родила ему жеребенка, и Валерьян любил его, ах, как он любил их жеребенка! И никакой это был не кентавр, а нормальный жеребенок, с черной шелковой гривкой и чуть раскосыми карими глазами. Марина кормила его своим молоком, и он жадно пил, стоя под ее животом, переступая от нетерпения тонкими ногами.

А потом он заболел. Ее родной жеребенок! Уже проснувшись, она долго помнила, как они с Валерьяном тогда волновались. Разговаривать они не могли, хорошо понимали они тогда друг друга безо всяких слов! А когда жеребенок умирал, у них в глазах стояли слезы. А когда он умер, в конюшню пришел Денис и сказал нарочито бодро: «Ну что, Валёк, слезами горю не поможешь, даже Москва им не верит. Отойди-ка лучше в сторонку». И с этими словами Денис выхватил из-за спины топор и со всего размаху обрушил его на шею Марининого мертвого жеребенка. Голова сразу отскочила в сторону, далеко и легко, как деревянная болванка. Денис достал нож и сдернул с обезглавленного жеребенка тонкую гнедую шкурку, и тогда все они увидели, что там, за обнажившимися ребрами, как за прутьями детской кроватки, лежит, свернувшись и жмурясь на яркое солнышко, Маринин ребенок — живой, здоровый, целый и невредимый. Денис осторожно извлек его из-под костей и передал Валерьяну. Валерьян взял его на руки и поцеловал. Это был мальчик, худой, голенький и дрожащий. Марина-Зорька вытягивала и вытягивала во сне шею, стараясь разглядеть его получше, и никак ей это не удавалось. Она напряглась, в то же время сознавая тщетность своих усилий, сделала какое-то немыслимое по своей резкости, причинившее боль движение и от этого проснулась. За окном была ночь. Марина лежала одна.

Марина села и осмотрелась. Нет, никаких сомнений. Вторая половина кровати была пуста и совершенно остыла. Одеяло было целиком заботливо накинуто на Марину и даже подоткнуто с боков. Одежда Валерьяна по-прежнему лежала на стуле, не хватало, правда, трусов, вчера они торчали с самого верху, еще тапочки исчезли. Может, он в туалет пошел? Да нет, не похоже. Кровать с его стороны холодная, ясно, что его нет уже давно.

Марина встала, накинула халат и вышла из комнаты. Из-за этого сна, такого яркого, почти реального и такого тяжелого, ей стало тоскливо одной. Сон нужно было немедленно кому-нибудь рассказать. Но кому? Может, Валерьян у себя?

И Марина пошла на второй этаж, с трудом припоминая однажды проделанный путь в его комнату. Вчера они почему-то сразу поднялись на самый верх, в комнату, которую Марина уже давно называла своей.

Наконец она нашла и без особой надежды легонько толкнула дверь. Эти блуждания в темноте казались Марине продолжением ее сна, будто она еще не проснулась по-настоящему, а проснулась во сне.

Дверь в комнату Валерьяна была не заперта. Марина на цыпочках вошла и в свете луны увидала нечто такое, что тоже никак не могло быть ничем иным, кроме как дурным кошмаром. На кровати, широко разметавшись и откинув ненужное в жаркой комнате одеяло, спал совсем голый Валерьян, а рядом, свернувшись калачиком и положив голову ему на плечо, спала Женька, и на лице у нее играла довольная, сытая улыбка.

Марина слабо вскрикнула и окончательно пришла в себя. Нет, она не спала, все так и было…

21

Эти двое не проснулись от ее сдавленного крика. Ну что ж, очень хорошо. Марина неслышно вышла, осторожно прикрыла за собой дверь. В голове стучало только одно: «Бежать! Сейчас же, немедленно отсюда бежать!» С нее довольно. Больше она здесь и минуты не выдержит.

Отчаяние придало Марине деловитости. Стараясь двигаться бесшумно, она возвратилась к себе и молниеносно собралась: попросту сгребла все, что попалось под руку, запихала в мамину сумку, привезенную в предпоследний приезд Валерьяном. Что не поместилось, Марина решила бросить. Черт с ним, в конце концов, главное — выбраться отсюда поскорее, а то здесь она, того и гляди, человеческий облик потеряет, станет такой, как все они тут, перестанет понимать, что можно, а что нельзя. И тогда ей никогда не научиться снова жить в этом мире по-людски. А как она будет жить и кем она будет? Подумать страшно!

Марина уже не думала ни о любви, ни о ребенке, ни тем более о такой чепухе, как школа и все прочее. А ведь только что ей казалось, что все, что на нее обрушилось, ей просто не преодолеть. Теперь для Марины главным было бежать, спасать свою шкуру, спасать ту Марину, которой она была, которую она знала с детства, ни в коем случае не дать ей превратиться в кого-то чужого и незнакомого, кого она раньше попросту боялась.

Одевшись и поудобнее приладив на плече сумку, Марина бесстрашно выскользнула из теплого дома в ночную мглу. Еле слышно щелкнул за спиной замок на воротах. Лес вокруг возвышался сплошной стеной, и лишь еле заметная, вернее, знакомая ей по прогулкам в светлое время тропка указывала Марине путь к спасению. Идти ночью по лесу было страшно, но Марина кипела злостью, ревностью, боязнью потерять себя. Перед этими внутренними, такими реальными ужасами меркли и бледнели все привидения в лесу, а бандитов Марина ни в какое время суток не боялась. Между прочим, зря не боялась.

От дачи до ближайшей станции было примерно километров семь. Уже через два километра стали попадаться дома. Тропинка кончилась, пошла бетонка. Из разбросанных вдоль бетонки на довольно большом расстоянии друг от друга домов постепенно сложилась главная улица маленькой, типично подмосковной деревушки. Справа из темноты возник столб с указателем. Большими белыми, различимыми в темноте буквами было написано: «Большие Гусляры». Маринины часы с подсветкой показывали четыре, но деревенька уже начала просыпаться: захлопали калитки, и замотанные с ног до головы бесформенные фигуры потянулись в одну с Мариной сторону. «Куда это они ночью?» — изумилась Марина. Тьма вокруг была кромешная, даже луна куда-то подевалась. На небе не было ни звезды.

Бесформенные фигуры торопливо шагали справа и слева, позади и впереди Марины, весело перекликаясь между собой. Голоса были женские, то звонкие и молодые, то старческие, надтреснутые, но зычные, громкие. Какая-то женщина толкнула Марину в бок.

— Ты чья ж, девонька, будешь? Что-то я тебя не припоминаю. Или гостишь у кого?

— Домой с дачи возвращаюсь. Иду на первую электричку.

— Да ведь до первой электрички времени еще ой-ой сколько! Ох, греха ты, видно, не боишься, девка, бродишь среди ночи одна. Экие вы, москвичи, бесстрашные! Что же ты, и через лес одна шла или проводил кто?

— Одна, — отвечала Марина, неожиданно преисполнившись гордости. И тут же, не сдержав любопытства, спросила: — А вы все куда идете? Ночь ведь.

— Э, девонька! — Женщина рассмеялась. — Это для тебя ночь, а для нас самое утро! Доить идем, через полчасика первая дойка начнется.

— И что же вы, так каждую ночь ходите?

— А то! У коров выходных не бывает. Ты иди осторожненько, у нас тут ребята знаешь какие лихие попадаются. Не скажу злые, так, от вина больше, но для тебя все едино. Лучше посиди у нас на ферме до свету, от греха подальше.

— Нет, — сказала Марина, — я пойду. А то вдруг на электричку опоздаю. — И, чуть помедлив, спохватившись, добавила: — Спасибо.

— Да что уж. — Женщина пожала плечами и прибавила шагу. Маринин ответ точно заставил ее сделать какие-то нелестные о ней выводы. Больше она с Мариной не заговаривала. Ну и Марина тоже молчала. А о чем им было говорить?

В толпе доярок Марина миновала деревню, за последним домом они свернули налево, к ферме, а Марина пошла прямо. Минут через пятнадцать ее догнало мерное, низкое, буквально все пространство пронизавшее гудение, и дальше Марина шла внутри этого гудения, точно потонув в нем, не слыша вокруг себя ничего, кроме этого неотвязного, зудящего звука, не слыша даже собственных шагов. Ей казалось, что звук исходит от шоссе под ногами, от стоявших по сторонам заснеженных высоких деревьев, от проводов, тянущихся высоко над головой, спускается с затянутого облаками неба. Постепенно звук сделался тише и уже не так давил, но его отголоски слышались Марине даже тогда, когда она попала наконец на станцию.

Когда Марина смогла слышать сквозь бесконечный гул, до нее донеслось громкое тарахтенье. Она обернулась. По пустой темной дороге позади нее ехал трактор. Ехал он медленно, Марина не сразу поняла, что он догоняет ее.

Поравнявшись с Мариной, трактор остановился, и тракторист, кудрявый молодой парень без шапки и в замасленной телогрейке, свесился из высокой кабины.

— Эй! — окликнул он. — На станцию, что ли, идешь?

— Да, — удивленно ответила Марина.

— Лезь давай сюда, подвезу.

Марина залезла, не сознавая, что делает. Она очень замерзла и устала, ей хотелось спать. Трактор затарахтел дальше, в кабине ужасно трясло, но зато было не так холодно, как снаружи, и, главное, не нужно было идти самой. И тяжелую сумку не надо было нести.

— Далеко едешь? — спросил, с трудом перекрикивая шум, тракторист.

— Домой, — односложно прокричала в ответ Марина.

— Сама откуда?

— Из Москвы.

— А чего так рано? До электрички еще два часа.

— Так, — не вдаваясь в подробности, ответила Марина.

Она вдруг насторожилась. И взгляд, которым буквально буравил ее тракторист, и явственно идущий от него запах перегара ей не нравились.

— Поругалась с кем? — прокричал тракторист.

— Примерно, — все так же односложно ответила Марина, пытаясь отодвинуться подальше, насколько позволяла узкая кабина, вжимаясь в вибрирующее под плечом стекло.

Трактор с веселым тарахтеньем катил по бетонке, все ближе и ближе к станции, и Марина начала уже успокаиваться, посмеиваться над своими нелепыми страхами, как вдруг на шоссе появился поворот влево, в лес, и, к ужасу Марины, трактор свернул туда.

— Стойте! — закричала она что есть силы. — Мне не туда! Мне же прямо надо!

— Не боись, лапушка! — забасил тракторист, ухмыляясь и обнимая Марину за талию крепкой и жесткой, пахнущей соляркой рукой. Другая рука по-прежнему сжимала руль. — Куда тебе торопиться-то? Электричка твоя не скоро. Не боись, доставлю в лучшем виде, небось не опоздаешь.

— А сю… сюда-то мы зачем едем? — еле выговорила Марина, зубы которой выбивали дробь и от страха, и от тарахтения трактора.

— Как зачем? А побаловаться. — И тракторист засмеялся, причем смех его прозвучал для Марины чем-то вроде сатанинского хохота. Она вырвалась, вжалась опять в угол кабины, проклиная себя за дурость и изо всех сил безуспешно дергая ручку двери.

Но, видно, ужас и отчаяние придали Марине сил, она резко толкнула неподатливую дверь, и та неожиданно распахнулась. Марина выбросила вниз сумку, за сумкой выпрыгнула сама, упала на бок на мягкий снег и быстро-быстро покатилась по насыпи вниз в темный, весь заросший колючим кустарником кювет. Тракторист наверху зачертыхался, затормозил, спрыгнул, стал искать Марину, свешиваясь с насыпи и обшаривая кювет глазами. Потом он вернулся в трактор, высветил кусты фарами. Зубы у Марины стучали, она затаила дыхание, прижалась к земле, боясь пошевелиться.

— Эх, да черт с тобой! — прогремело вдруг прямо над ее головой.

Марина услышала, как снова завелся трактор и покатил в обратную сторону. А она долго лежала, съежившись между колючими кустами, сглатывая слезы, бегущие по щекам, и боясь вылезти: вдруг он вернется?

Потом она с трудом выкарабкалась на дорогу, разыскала в темноте сумку и целую вечность шла через лес, возвращаясь на бетонку. Там она протерла снегом лицо и руки, привела себя в порядок и пошла дальше.

Когда она дошла, было еще темно, но в воздухе запахло утром. Первая электричка еще не приходила. На часах было 5.45. Измученная Марина села на скамейку в жарко натопленном зале ожидания, свернулась калачиком на узком деревянном сиденье и заснула.

И ей снова приснился сон, такой же яркий и цветной, как и предыдущий, один из тех, что запоминаются надолго, если не на всю жизнь.

На стене висит плакат, вроде тех, что развешивают в кабинетах физики в школах. На плакате написано: «Пространство возникает ниоткуда, когда есть в нем потребность, и исчезает в никуда, когда потребность в нем исчезает». «Вот здорово! — обрадовалась во сне Марина. — Это же как раз то, что мне нужно! Почему я раньше об этом не знала?»

Сразу, как по волшебству, ложатся в сторону от станции новые рельсы, путь по ним уводит куда-то вдаль. Марина садится в новехонькую электричку и катит в ней по новым, блестящим рельсам в новый, только что возникший город, где ее ждет множество домов, только что возникших из ничего, с абсолютно пустыми новыми квартирами, одну из них займет сейчас Марина, а все прочие — другие люди, которым тоже негде жить. Марина и ее ребенок будут жить в этом городе до тех пор, пока они не смогут вернуться в старую, реальную жизнь, где живут ее родители и пропасть других людей, уже давно вписавшихся в тот мир, но где пока что еще нет места для Марины и ее ребенка.

Но когда-нибудь, когда в этом мире высвободятся места для тысяч и тысяч юных, неопытных и пока еще никому не нужных — тогда они все вернутся в прежний, привычный за годы детства мир, а возникший из ниоткуда город исчезнет так же мгновенно, как и появился. И так все это просто и ясно, что абсолютно непонятно, как могло быть иначе.

Марина проснулась, сладко потянулась и огляделась. Народ вокруг нее пришел в движение. Все суетились, подхватывали узлы, сумки и чемоданы. Из-за окна донесся свисток электрички. Марина тоже вскочила и побежала вслед за ними.

Когда подошла электричка, стоявшие на платформе сели в нее, и через пятнадцать минут Марина уже снова спала, прижимаясь щекой к холодному оконному стеклу. Но на этот раз ей ничего не приснилось.

22

Марина шла по Москве, и ей казалось, она не была тут целый век. Но почему-то ни капельки она по Москве не соскучилась.

После ночных приключений Марине как-то особенно мерзко было ощущать себя грязной и потной, кожу от грязи саднило, хотелось спать, и вообще было ужасно тоскливо. Она шла домой и гадала, как ее встретят, неожиданно ясно осознав, что никому она не нужна: ни отцу, ни даже маме. Теперь, после эпизода с трактористом, все пережитое в Крольчатнике предстало перед ней в совершенно новом свете. Ведь если так, походя, ее может изнасиловать любой, взять и использовать, как тряпку, а потом вышвырнуть и забыть, то ночь с Денисом, которого Марина, конечно, не любила, несмотря на его красоту, и который, разумеется, совсем не любил ее, так вот близость с ним, даже в присутствии Алены (мысль, от которой еще несколько часов назад Марину бросало в дрожь) показалась необычайно привлекательной и во всех отношениях приятной. Вообще причины, из-за которых Марина сбежала из Крольчатника, виделись ей теперь пустяковой блажью. А вот причины, по которым она десять дней назад уезжала из дома, росли и ширились по мере приближения к родному порогу. В самом деле, что она теперь станет делать и кто ей поможет? Все, кто мог помочь, какова бы ни была цена их помощи, остались в Крольчатнике. Ну кто ей теперь поможет, мама? От абсурдности этой мысли Марина невесело рассмеялась.

От автобуса Марина брела медленно-медленно. Чертова сумка резала плечо, ноги подгибались от усталости. Это сколько же она протопала за последние сутки? Заныл легонько низ живота — может, еще выкидыш будет, с надеждой подумала Марина. Она сразу же, конечно, ужаснулась этой своей надежде, но ужаснулась как-то вяло и не всерьез.

В тоске и печали Марина вошла через арку к себе во двор да так и застыла с открытым ртом. Ветер, вечно гуляющий в арке, свистал у нее в ушах, хлестал ее по щекам, спутывал волосы, но она все стояла и стояла, хлопая изумленно глазами. И было чему изумляться! Взад-вперед перед Марининым подъездом, явно поджидая Марину, вышагивал Денис.

Но как это могло быть! Ведь Маринина электричка была первой! Каким образом смог он ее обогнать? Летать он умеет, что ли?

Неожиданно Денис остановился, вскинул свои длинные и пушистые ресницы и увидел Марину, заулыбался, заторопился к ней, подошел, отобрал сумку: «Ты что, дура, такую тяжесть тебе нельзя!» — наклонился, чмокнул в щеку, где-то возле уха. Марина глубоко вздохнула, облегченно рассмеялась и вдруг… заплакала.

Денис схватил ее под руку и быстро потащил за собой. Марина не сопротивлялась, ей было все равно. Какая разница, куда идти, лишь бы отсюда. Ведь по дороге от автобуса Марина ясно поняла: там, куда она так спешила, никакого дома у нее больше нет. Всю жизнь был, а теперь нет. И потому оставалось покорно идти за тем, кто поведет туда, куда поведет, думая о том, какое это счастье, когда тебя ведут, когда есть кому тебя вести. Для Дениса сейчас важно было только одно: увести ее, плачущую, растерзанную, как можно скорее и дальше от этого места, а то ведь, не дай Бог, выглянут ее родители, разговоров не оберешься.

В автобусе язык у Марины развязался, она уже слегка отошла от своих ночных приключений, все начинало казаться ей дурным сном, таким же, как и все прочие сны, приснившиеся ей этой ночью. Было несколько жутких снов, но сейчас ведь она проснулась и едет домой. С любимым человеком. К любимому человеку. Черт возьми, да неважно, с кем и куда, ей сейчас совсем другое важно!

— Денис, — нетерпеливо потянула она его за уши.

— М-м-м? — пробормотал он между поцелуями. — Ну чего тебе, киса?

— Денис, объясни мне одну только вещь: каким образом ты оказался там раньше меня? Я же уехала на первой электричке!

— Ах это! — Денис откинул голову и расхохотался. — Проще простого. Рядом с нашей дачей две станции двух разных железных дорог. Одна направо — там электрички останавливаются чаще, а другая налево, электричек там почти не бывает, но что очень ценно: в шесть утра оттуда отходит скорый. А идти туда гораздо ближе.