Влюбленный дьявол

Глава 2

Лариса смотрела на удаляющиеся белые утесы Дувра. Дул сильный ветер.

Несколькими часами ранее она заняла свое место в салоне парома и принялась разглядывать попутчиков. Никто не привлек ее внимания, и девушка погрузилась в размышления о предстоящем. Несомненно, это приключение. Еще месяц назад нечто подобное и в голову не могло прийти. Когда она прощалась с Ники, на мгновение ее охватил ужас. Она с трудом удержалась от того, чтобы не начать умолять брата забрать ее домой, потому что страшно одной окунаться в неизвестность. Но природные жизненные силы и мужество, в которых Лариса никогда не испытывала недостатка, удержали ее от того, чтобы расплакаться на прощание.

До этого момента события мелькали с головокружительной быстротой: возникла куча дел перед отъездом, она лихорадочно готовила к путешествию свою одежду и не успела ничего даже обдумать. Помимо этого приходилось подбирать и запаковывать бесчисленное количество предметов домашнего обихода для переезда семьи в коттедж, где предстояло жить леди Стантон с Афиной и Делией. До свадьбы Синтия тоже должна была быть с ними. Леди Стантон была очень расстроена и не могла ничем помочь, поэтому решать и делать за нее пришлось Ларисе с Синтией.

Обсудить наряды Ларисы собрался семейный «военный совет», но наилучшее решение опять-таки предложила Лариса:

— Я еду за границу, где меня никто не знает, поэтому мне нет необходимости носить траур. Мама должна в течение года ходить в черном и еще год носить полутраур, остальным же из нас нужно просто одеваться в платья темных тонов в течение примерно двенадцати месяцев.

Все удивленно посмотрели на нее.

— Поэтому там, где мне предстоит жить, я могу носить любой цвет.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, дорогая? — смущенно спросила леди Стантон.

— Я говорю, мама, что раз мы все носим примерно один размер, то я возьму твою одежду, в первую очередь дорожные платья и плащ, что позволит сберечь массу денег и времени на шитье.

Прежде чем леди Стантон успела открыть рот, Лариса добавила:

— Я стану очень осторожно носить их и верну, когда тебе можно будет надевать цветное.

— Действительно, неплохая мысль, — медленно произнесла леди Стантон, — но надо заметить, мои дорожные вещи — голубого цвета. Что подумают люди?

— Во-первых, гувернантка никому не интересна, а во-вторых, графиня ничего не написала брату о том, что у нас недавно умер отец.

Она посмотрела на удивленных домочадцев и добавила:

— Если вас это сделает счастливее, то я могу носить черную повязку на рукаве.

— Нет, не надо, это ужасно выглядит! — быстро сказала Синтия. — Мне кажется, что Лариса подала хорошую идею, мама, она может взять с собой мое розовое платье. Оно самое лучшее, но выйдет из моды еще задолго до того, как я опять смогу его надеть. — Она сделала паузу и продолжала: — Тем более для приданого нужны совершенно новые вещи.

— Да, дорогая моя, конечно, — согласилась леди Стантон. — Я думаю, мы найдем возможность сшить тебе несколько хороших платьев. Тебе идет лиловое и сиреневое, тем более оба этих цвета считаются полутрауром.

Лариса отобрала несколько цветных вещей из материнского гардероба, которые при помощи умелых пальцев нетрудно было ушить по фигуре и придать им вид соответствующий возрасту. Однако вечерние платья леди Стантон явно не были рассчитаны на Ларису.

— Есть идея! — воскликнула леди Стантон.

— Какая, мама? — спросила Лариса.

— Попроси Ники помочь тебе принести сундучок из мансарды. Такой большой, кожаный, с закругленной крышкой.

Просьба леди Стантон несла в себе некоторую таинственность. И когда сундучок принесли и открыли, все были заинтригованы и пытались заглянуть внутрь.

Леди Стантон, единственное дитя богатого отца, в свое время блистательно дебютировала на балах. Отец не скупился для своей дочери. Когда пришло время вывезти ее в свет, она получила приглашения на все гранд-балы открывающегося сезона. И, как потом любила вспоминать, была «королевой» почти на всех!

К сожалению, ее отцу почему-то показалось, что финансовое будущее всего мира принадлежит Австралии. Почти все свои деньги, включая ее приданое, составлявшее довольно значительную сумму, он вложил в золотые прииски на этом континенте. Через пять лет прииски закрылись, еще через несколько лет умер отец, к тому времени деньги их растаяли вместе с блистательными неосуществленными прожектами австралийских компаний.

— Здесь у меня мои лучшие платья, — объяснила леди Стантон. — Воспоминания о моем счастливом девичестве.

С этими словами она извлекла из сундучка кринолин с ребрами китового уса. Его вид заставил сестер смеяться до слез.

— Ты его и вправду носила, мама? — спросила Афина. — Какой же он, наверное, был неудобный.

— Ужасно, — призналась леди Стантон. — Более всего неудобно было в нем входить и выходить из вагона! — Она рассмеялась вслед за дочерьми: — Когда в нем приходилось садиться, никогда нельзя было быть уверенной, что он в любой момент не лопнет спереди и не откроет все то, что под ним!

На свет появлялись все новые и новые платья. Сестрам подумалось, что, наверное, эти кринолины считались красивыми, когда были в моде.

— А вот мое «выходное» платье, — пояснила леди Стантон.

Она держала в руках туалет белого атласа, с шелковой отделкой по корсажу и наружной юбке.

— Прекрасный материал, — сказала Афина.

— Очень дорогой, — добавила леди Стантон.

— Сможем ли мы его перешить? — усомнилась Лариса.

— Примерь-ка, — попросила леди Стантон.

Лариса так и сделала. Лиф подчеркивал совершенство линий ее небольшой груди. Платье ей очень шло. Девушка взглянула вниз и с огорчением обнаружила, что атласная юбка свисает, волочась по полу, так как не было поддерживающего ее каркаса. Леди Стантон подоткнула концы юбки внутрь:

— Спереди мы подгоним платье по фигуре, а сзади сделаем небольшой шлейф.

Лариса вскрикнула от восторга:

— Конечно же, мы так и сделаем! Как это здорово ты придумала, мама!

В сундучке нашлось еще одно платье. Оно было креповое, небесно-голубого цвета, с тюлевой отделкой. Его можно было переделать таким же образом, как и атласное. Там лежало еще несколько пар лайковых перчаток, застегивающихся на запястьях, несколько прелестных, очень понравившихся Ларисе цветочных венков и веер, которые Делия решила взять себе.

— Помнится, у меня были и другие туалеты, — с сожалением сказала леди Стантон. — Правда, из одного я сделала покров Афине на крестины, несколько ушло на ваши детские выходные наряды, которые я сшила, когда не хотела просить у отца деньги на новые.

— В этих двух платьях я буду выглядеть замечательно, — сказала Лариса. — Единственное, мне кажется, что уж больно они роскошны для гувернантки!

Она не переставала повторять это, даже когда все уже было готово. И сестры и мать помогали ей шить, кроить, гладить и подгонять, пока, наконец, платья не приняли окончательный вид, и Лариса примерила первое, белого цвета. Синтия позавидовала сестре:

— Лучше бы оно пошло в мое приданое. У меня не будет ничего, хотя бы отдаленно похожего!

— Не могу отделаться от ощущения, — сказала Лариса, глядя в зеркало, — что мне никогда не придется его надевать. Поэтому платье лучше всего аккуратно завернуть в бумагу, и после свадьбы ты возьмешь его и станешь носить!

— Как это мило с твоей стороны, Лариса! — сказала Синтия и поцеловала сестру.

Голубое платье не удалось подогнать так же удачно, как белое, тем не менее, примерив его, Лариса выглядела ослепительно.

— Ты как будто явилась с пронизанного солнцем неба, — поэтично выразилась Синтия.

— Я думаю, что это платье тоже придется носить тебе! — ответила Лариса. — А я в это время буду вкушать скромную трапезу гувернантки, которую мне принесут в классную комнату.

— Разве ты не будешь есть вместе с хозяевами в столовой? — удивленно спросила леди Стантон.

— Я думаю, что вряд ли, мама. Ты же помнишь, папа никогда не приглашал к обеду в столовую ни мисс Гримсоу, ни мисс Джонсон. Они бывали там к ленчу, и то только потому, что мы, дети, сидели за общим столом.

— Да, я забыла, — сказала леди Стантон. — Это было так давно. Ах, Лариса, я не смогу вынести, чтобы с тобой обходились подобным образом! Что бы подумал папа?

— Папе следовало думать, когда он покупал все эти дорогие книги, — твердо ответила Лариса. — Остается только надеяться, что Ники, продав их, выручит хотя бы часть денег. Но теперь это — всего лишь подержанные вещи, возможно, никто и не польстится на них.

Она была поражена расточительностью отца, когда вместе с братом разбирала тома в библиотеке. Там она увидела, куда ушла большая часть отцовского капитала, таявшего из года в год.

— Не понимаю, почему он так любил Грецию? — заметила она.

— Ни о чем больше и думать не хотел, — сказал Ники. — Если бы и дальше все шло в том же направлении, то он бы бросил нас всех и уехал жить в эту страну.

— Наверное, был греком в предыдущей жизни, — мечтательно предположила сестра.

— Ты что же, веришь в подобные вещи? — поинтересовался Ники.

— Я много об этом думала. Это трудно понять, не веря в перевоплощение. Но почему один ребенок с рождения обнаруживает поразительную склонность к музыке, а другой, вроде Делии, начинает говорить по-французски, толком еще не выучившись родному языку!

— Не более чем наследство прадеда.

— Так ли это? А может быть, есть и другое объяснение? Брат улыбнулся:

— Наверное, в предыдущей жизни я был послом. Поэтому мне так хочется попасть на дипломатическую службу!

— Ты вновь станешь послом, уверена в этом! — улыбнулась в ответ Лариса. — Представь, как тебе пойдет золотое шитье на мундире.

Ники рассмеялся, и они вернулись к отбору книг на продажу. Но с каждым днем, пока они разбирались в доме, прежде чем покинуть его, Ларисе становилось все труднее и труднее объяснить столь поразительную опрометчивость отца.

Теперь, за пределами родины, Лариса поняла, что, не будь этого увлечения отца Грецией, не было бы и теперешнего приключения, о котором она так долго мечтала.

«Я увижу Францию, — говорила она себе. — Я узнаю французов, и, если с ними будет слишком трудно или неприятно общаться, я всегда смогу вернуться домой».

Ее охватило теплое, уютное ощущение того, что всегда есть возможность вернуться к маме и Афине с Делией. Тем не менее, она сделает все, чтобы не потерять место до тех пор, пока, по крайней мере, Ники не завершит образования. Они с братом вынуждены были остановиться на ночь в Дувре, поэтому Лариса могла сесть на утренний паром, идущий в Кале.

Ночевали в дешевой и неудобной гостинице. Единственной радостью было то, что они вдвоем. Брат с сестрой не могли понять, что заставляет других искать пристанища в этом не самом уютном уголке вселенной, здешние постояльцы явно не представляют собою ничего особенного. Ужин был малосъедобным, но Лариса получила от него огромное удовольствие, потому что представилась прекрасная возможность всласть поговорить с Ники.

— Ты уж смотри, будь осторожна, — сказал брат, закончив трапезу.

— Ты же знаешь, я буду осторожна. Потом, мне кажется, что из всех сестер именно я наилучшим образом подхожу на данное место.

— Почему?

— Синтия — чересчур рассеянна. Она может за чтением книги или мечтаниями отвлечься от наблюдения за ребенком. Афина — слишком импульсивна, а Делия — не в меру романтична.

Ники рассмеялся:

— За тобою, стало быть, не водится таких грехов?

— Я воплощение здравого смысла. По крайней мере, хотелось бы в это верить!

— Не могу полностью с тобой согласиться, скажу лишь, что из всех сестер ты наиболее умная и, наверное, отважная!

Лариса одарила брата взглядом, преисполненным любви:

— Ты в самом деле так считаешь?

— Да, конечно. Но все равно я стану о тебе беспокоиться, Лариса. Ты слишком хороша, чтобы оставлять тебя одну. Уверен, что сыщется немало французов, которые станут говорить тебе о твоей очаровательной внешности.

— Я обещала маме не слушать ни одного комплимента! Ники рассмеялся вторично:

— О, бедная мама. Она понятия не имеет, чего стоят слова за стенами Редмарли-хауса. Откровенно говоря, Лариса, тебе почти невозможно будет сдержать свое обещание.

— Я знаю, — вполне серьезно ответила сестра, — но, на худой конец, до вас не так уж далеко — стоит лишь пересечь пролив. Если дела пойдут совсем скверно, я вернусь домой.

Помолчав, он добавил:

— Дьявольски сложно найти слова, чтобы выразить тебе свою благодарность за то, что ты для меня делаешь.

— Ты ставишь меня в неловкое положение, — запротестовала Лариса. — Мы же любим тебя, Ники. Мы уверены, что и ты нам поможешь, если потребуется.

— Разумеется, помогу.

«Сто пятьдесят фунтов в год!» — думала Лариса, рассматривая спокойную поверхность моря из иллюминатора парома, который неторопливо попыхивал, совершая свой обычный рейс. Эта сумма казалась слишком большой платой за обучение маленького мальчика английскому языку. Она тревожилась за то, что может произойти, если ребенок сделает успехи не так быстро, как того ждет его дедушка. Однако была уверена, что французские дети обладают острым умом и для французского ребенка не так сложно выучить английский, как для его английского сверстника овладеть французским языком.

Паром прибыл в Кале точно по расписанию. На перроне уже стоял поезд до Парижа. Портовый носильщик доставил дорожный кофр Ларисы в багажный вагон, а потом понес ее ручную кладь вдоль поезда, разыскивая вагон второго класса с надписью «Только для дам». Отыскав нужный вагон, носильщик помог Ларисе подняться в купе. Девушка села у окна, чтобы хорошенько рассмотреть местность, по которой предстояло путешествовать. Вагон был почти пуст. Однако спустя несколько минут дверь отворилась и в купе вошла женщина. Ее одежда, отменно сшитая, по покрою очень напоминала ту, которую женская половина семейства Стантонов знала по «Журналу для леди». Более того, в ее туалете было нечто нарочитое.

Женщина распространяла вокруг себя аромат каких-то экзотических духов. Она заняла место как раз напротив Ларисы. Носильщик принес вслед за ней огромное количество пакетов, которые сложил в багажную сетку купе. Дама дала ему на чай, а после того как тот произнес: «Merci beaucoup, Madame!»[2] — Лариса поняла, что он получил щедрые чаевые.

Попутчица устраивалась, громко шурша юбками. Ее жакет был оторочен мехом, судя по виду собольим. Лариса также заметила у нее на груди бриллиантовую брошь.

Здесь было гораздо теплее, чем на море, и некоторое время спустя дама сняла жакет. Лариса увидела, что платье дамы украшено сверху шелковой вставкой, столь сложной по конструкции, что девушка едва ли отважилась бы пытаться повторить ее.

После многочисленных свистков поезд тронулся. Постукивание колес и бренчание буферов заглушили все остальные звуки. За окнами, по счастью закрытыми, потянулся густой шлейф черного паровозного дыма. Лариса неотрывно глядела из окна сперва на уродливые строения, окружавшие порт, затем на пригородные дома. Наконец поезд выехал на открытое пространство. Этого и хотела Лариса — увидеть просторные поля Франции, дороги, обсаженные тополями, работающих крестьян.

Поезд набрал скорость, вагон стал раскачиваться сильнее. Один из свертков выпал из багажной сетки. Дама испуганно вскрикнула, увидев, что остальные пакеты сейчас свалятся.

— Разрешите помочь вам, мадам, — воскликнула по-французски Лариса.

— Merci bien![3] — ответила дама.

Лариса встала на сиденье и, одной рукой держась за багажную сетку, уложила свертки таким образом, чтобы они больше не падали на голову хозяйке.

— Этот носильщик полный идиот! Он так небрежно уложил мои вещи, — возмущенно сказала дама.

— Теперь они будут в сохранности, — сказала в ответ Лариса, спускаясь с сиденья и занимая свое место.

— Я очень тронута вашей помощью, мадемуазель, — сказала дама, взглянув на руки Ларисы и не обнаружив на них колец.

— Не стоит благодарности, мадам, — вежливо ответила девушка.

— Вы англичанка?

— Да, я только что пересекла Ла-Манш.

— Я так и подумала. Это ваш первый визит во Францию?

— Первый.

— Вам, я надеюсь, понравится, — улыбнулась попутчица. — Понравится, вне всякого сомнения: вы так очаровательны, мадемуазель.

— Спасибо.

— Ваше платье идет вам. Где его шили?

Лариса была так удивлена вопросом, что не могла открыть рот. Дама быстро добавила:

— Простите меня! Вы, наверное, думаете, что с моей стороны это нескромно, но я должна объяснить вам. Меня зовут мадам Мадлен.

Лариса хотела что-то сказать в ответ, но попутчица опередила ее:

— Я понимаю, мое имя вам ничего не говорит. В Париже оно, правда, имеет некоторую известность. Я, конечно, не мосье Борт, сами понимаете, но, тем не менее, я модистка и работаю по haute coutur.[4]

— Модистка! — воскликнула Лариса и невольно посмотрела на свертки, которые только что приводила в порядок.

— Именно так! — с улыбкой сказала дама. — Я была в Лондоне, а до этого в Северной Франции, где мне пришлось закупить шелк для платьев, которые я шью.

Увидев, что Лариса заинтересованно слушает, попутчица продолжила:

— Нет лучше мастеров, чем в Нормандии и Бретани. Как правило, они работают на дому, большая их часть неграмотна, поэтому они не в состоянии послать в Париж образцы своих изделий.

Сделав выразительный жест рукой, мадам Мадлен продолжала:

— Вот мне и приходится, voyons[5], ездить к ним самой, объясняя свои требования к качеству на следующий год.

— Понимаю вас. А простая ли это работа — прясть шелк? — Лариса захотела узнать, нельзя ли научиться этому ремеслу.

— Это не работа, а искусство, которое передается из поколения в поколение, — ответила мадам Мадлен. — Многие семьи имеют свои собственные секреты, которые ревностно оберегают.

— Поразительно! — воскликнула девушка.

— Шелк очень красив. Если я использую шелк ручной работы для отделки моих туалетов, то беру очень дорого. — Она улыбнулась и продолжала: — Теперь-то вы понимаете, почему я спрашиваю, где было сшито ваше платье.

— Это платье моей мамы, — чистосердечно ответила Лариса, — оно было куплено несколько лет назад в Лондоне.

— Его цвет удивительно гармонирует с оттенком вашей кожи. Впрочем, вам почти все пойдет, мадемуазель, что бы вы ни надели. Надеюсь, в один прекрасный день я буду шить вам.

Лариса рассмеялась:

— Боюсь, этот день никогда не наступит, мадам! Хотя, честно говоря, приятно было бы в это поверить!

— Отчего вы так категоричны? С вашей внешностью довольно просто получить дорогие платья!

— Гувернантке? Что вы, я лучше сама сошью себе что-нибудь, когда смогу купить подходящий материал.

— Вы гувернантка? — воскликнула мадам Мадлен.

— Поэтому-то я и приехала во Францию — учить маленького мальчика английскому.

— Но место гувернантки для вас — непростительное расточительство природной красоты!

— Я очень счастлива была найти это место, — серьезно сказала Лариса. — Обычно люди берут гувернанток гораздо более старшего возраста.

— И не таких очаровательных! — сказала мадам Мадлен и, помолчав, добавила: — Я вас понимаю, но все равно жаль, что ваша красота будет сокрыта от глаз людей.

— Сокрыта? — переспросила Лариса, предполагая, что неправильно расслышала слово.

— С вашими данными вы бы стали звездой сцены или любого другого места, где бы вас могли увидеть парижские мужчины благородного происхождения.

Лариса рассмеялась и этим словам.

— Послушала бы вас моя мама, она бы упала в обморок. Да она скорее умрет, чем разрешит мне ступить на сцену! Кроме того, не думаю, чтобы у меня обнаружился актерский талант.

Мадам Мадлен пристально посмотрела на девушку, пытаясь понять, нет ли в ее голосе сарказма, и спросила:

— Извините, пожалуйста, не сочтите мой вопрос бестактным, но сколько вам лет, мадемуазель?

— Восемнадцать. Но я стараюсь выглядеть старше, чтобы люди не подумали, что я слишком молода для преподавания.

— Не думаю, чтобы ваших хозяев обеспокоил ваш возраст, — сказала мадам Мадлен, умолчав о золотых волосах Ларисы, ее больших голубых глазах и классических чертах лица. Потом она решила сменить тему разговора: — Вы будете жить в Париже?

— Нет. Я направляюсь в Вальмон-на-Сене. — Мадам Мадлен молчала, и Лариса добавила:

— Я собираюсь учить внука графа Вальмона!

Мадам Мадлен даже привстала и пронзительно посмотрела на Ларису:

— Графа Вальмона? C’est impossible![6]

— Почему невозможно?

— Ехать в замок Вальмон? Нет, мадемуазель! Нет! Нет! Нет!

— Почему вы так говорите? Что, в этом худого?

— Смотря, что вы называете худым, но если вы встретите графа Рауля де Вальмона, то произойдет катастрофа!

Лариса недоуменно смотрела на свою спутницу:

— Кто это, граф Рауль?

— Вы ничего не слышали о нем?

— Нет, никогда. Граф де Вальмон написал письмо моей маме, но его зовут Франсуа.

— Это глава семьи. Знатный аристократ. Де Вальмоны занимают в истории Франции заметное место.

— Но почему же тогда вы так говорите о графе Рауле, кем бы он ни был?

— Вы, возможно, никогда его и не увидите, — сказала мадам Мадлен как бы самой себе. — Обычно он в Париже. По слухам, он не в ладах с отцом, но что в этом удивительного?

— О чем это вы? Объясните, пожалуйста. Вы же понимаете, насколько все это для меня важно!

— Если бы вы были моей дочерью, то я посадила бы вас на первое же судно, направляющееся из Кале в Дувр, и отправила бы домой.

— Но почему? Почему? — настаивала Лариса.

— А потому, ma pauvre petite[7], что граф Рауль неподходящее лицо для общения с такими девушками, как вы!

— Не понимаю, что он такого натворил.

— Несомненно, он отец того ребенка, которого вам предстоит воспитывать.

— Я даже и не знала, что у Жан-Пьера есть отец! — воскликнула Лариса. — По письму его деда мама, да и мы все решили, что он сирота.

— У него есть отец. Уж такой отец, смею вас уверить, мадемуазель, мимо которого никто не сможет пройти мимо. Но вы, наверное, не увидите его. Люди много сплетничают о нем, и, если верить слухам, они с отцом друг у друга как кость в горле!

— А почему о нем так много разговоров?

— А потому, мадемуазель, что он главный предмет женских вздохов, самый обаятельный и самый чувственный молодой человек во всем Париже! — Мадам Мадлен перевела дыхание. — Все о нем только и говорят. Женщины просто бегают за ним! Они называют его «мосье Дьявол», и, уверяю вас, это имя ему как нельзя лучше подходит.

— Почему? Что он сделал, чтобы заслужить такое прозвище?

— Каждая женщина, с которой он знакомится, совершенно теряет голову. Ах, мадемуазель, если бы вы знали, с какой легкостью они уступают ему. — Мадам Мадлен сделала выразительный жест: — «Vite! Vite! Madame[8], — говорят они мне. — Самое лучшее платье, самое красивое, самое изысканное! Сегодня вечером я должна быть привлекательной, очаровательной, необычной. Я должна затмить всех».

Мадам Мадлен хихикнула:

— Я даже и не спрашиваю почему. Я знаю, что граф Рауль пригласил ее на ужин!

— Чем же он столь привлекателен? — заинтересовалась Лариса.

— Кто может ответить на вопрос, почему каждая встреченная им женщина без памяти влюбляется? Она может быть герцогиней, гранд-дамой, вращающейся в избранных кругах, может быть звездой «Фоли Бержера» или «Мулен Ружа», театральных подмостков, кафешантана. Но как только граф Рауль встречает красивую женщину, — и уоуопз! — она погибла.

Лариса, не отрываясь, смотрела в глаза мадам Мадлен.

— А сам граф влюбляется в них? — спросила она. Попутчица пожала плечами:

— Что такое любовь? Нектар, который мужчина пьет из каждого приглянувшегося цветка? Или самодовольство уверенности, знающей, что достаточно щелкнуть пальцами и женщина тотчас же примчится?

— А граф Рауль женат?

— Нет, нет. Она умерла. Она умерла от родов того самого мальчика, которого вам предстоит учить.

— Должно быть, он очень опечален.

Мадам Мадлен вновь пожала плечами:

— Если он и несчастен, то весьма умело это скрывает. Он устраивает шикарные приемы! Весь Париж только и знает, что обсуждать их, и каждый из кожи вон лезет, чтобы попасть в число приглашенных. Я, разумеется, хотела сказать «каждая».

— Мужчины, должно быть, плохо относятся к этому безнравственному человеку?

— Интересный вопрос, мадемуазель. Честно говоря, если бы любой другой мужчина вел себя столь скандальным образом, то окружающие либо подвергли бы его остракизму, либо этот герой не вылезал бы из дуэльных историй. Однако, как ни странно, граф популярен среди мужчин.

— Они не завидуют ему?

— Завидуют в том смысле, что не прочь оказаться на его месте! Пожилые восхищаются его победами на скачках, успехами в спорте и на танцах. Все это напоминает им собственную молодость, — улыбнулась мадам Мадлен. — Для сверстников граф, конечно, — источник зависти, но одновременно и образец для подражания, и достойный соперник.

Лариса немного помолчала, а потом спросила:

— Вы сказали, граф поссорился со своим отцом. Значит, он не приедет в замок и я его не увижу.

— Будем надеяться, что так оно и случится, мадемуазель. Как я уже говорила, если граф заинтересуется вами, то быть беде!

— Почему?

— Взгляните в зеркало, мадемуазель.

Лариса рассмеялась:

— Вы переоцениваете меня. Если за графом бегают лучшие женщины Парижа, то уж он не станет обращать внимание на какую-то гувернантку.

Мадам Мадлен вздохнула:

— Дай-то Бог, чтобы так и было. Просто, ma petite[9], я беспокоюсь за ваше будущее.

— Вы так добры, мадам. Уверяю вас, я буду очень осторожна. Мама уже предупредила меня, что если французы расточают комплименты, то это ничего не значит. Я обещала не слушать их.

Мадам Мадлен кивнула:

— О, молодость! О, самонадеянность! Когда я была в вашем возрасте, то точно так же смотрела на мир. Хотя меня и отделяет от этого времени так много лет, что я уже сбилась со счета.

— Но вам сопутствует огромный успех, мадам!

— С некоторой помощью… друзей. — Мадам Мадлен сделала паузу, прежде чем произнести последнее слово. — А также ценою многих страданий.

— Вы были несчастны? — с сочувствием в голосе спросила Лариса.

— Я полагаю, что женщина для того и является в мир, чтобы страдать. Если вы хороши собою, то вас подстерегает множество ловушек, если же некрасивы, то ловушек нет, но ждет горькое разочарование в жизни!

Не в силах сдержаться, Лариса рассмеялась:

— О, мадам, как мрачно вы смотрите на мир. Мне всегда казалось, что Париж веселый город.

— Веселый, но этого Парижа вы не увидите.

— Расскажите мне о приемах графа Рауля, — попросила Лариса.

— Вот вам уже и интересно, мадемуазель. Это ошибка! — воскликнула мадам Мадлен.

Но так как последняя была заядлой сплетницей, то Ларисе не составило труда узнать все, что хотелось.

— Как-то раз граф сказал одному прожигателю жизни, что готов заплатить пятьдесят тысяч франков, если на обеде, где главным блюдом будет самое изысканное и вкусное мясо в Париже, тот не пожелает его есть.

— И что же, этот эпикуреец принял условия пари?

— Принял и проиграл!

— Как?

— Рыбная закуска была отменной. Потом на огромном серебряном блюде внесли мясную закуску. — Мадам Мадлен сделала паузу. — На нем сидела Фифи де Флер, звезда «Фоли Бержера», абсолютно голая!

Лариса была потрясена, но, тем не менее, рассмеялась.

— В другой раз одна гостья графа танцевала фанданго на столе в «Максиме», это самый лучший ресторан, который посещает как beau mond[10], так и demi-monde[11]. Была сенсация!

— Все это выглядит весьма и весьма весело, — воскликнула Лариса, пытаясь догадаться, кого имеет в виду мадам Мадлен, говоря demi-monde.

— Веселье бывает разное, — сказала мадам Мадлен. — И вам, мадемуазель, следует быть осторожной, чтобы не столкнуться с плохим весельем.

— А как узнать, где плохое, а где хорошее?

— Избегайте искушений дьявола! — с особенным выражением сказала мадам Мадлен. — А дьявол — это граф Рауль!

Карета, ожидавшая Ларису на Северном вокзале, была запряжена парой прекрасных лошадей. Пожилой лакей в черной с золотом ливрее, украшенной фигурными пуговицами, встретил ее на платформе. Он сказал, что, к сожалению, граф не прислал за ней провожатых:

— Господин граф огорчен, мадемуазель, тем, что родственница, много раз выручавшая его в подобных ситуациях, нездорова. В карете вас ждет горничная.

— Благодарю вас, — ответила Лариса.

Когда девушка заглянула в экипаж, то увидела там опрятно одетую женщину в черном, сидящую спиной к ходу кареты.

— Bonjour, M’mselle[12].

— Bonjour! — ответила Лариса.

Погрузили багаж, лакей уселся позади кучера, экипаж тронулся. Смеркалось, зажигались газовые фонари. Лариса наклонилась вперед, внимательно рассматривая высокие серые дома с деревянными ставнями; магазины были освещены, торговля не прекращалась; посетители быстро пили вино за мраморными столиками, стоявшими прямо на тротуарах.

— Как я хотела увидеть Париж, — сказала Лариса горничной.

— Здесь очень многолюдно и шумно, мадемуазель.

— Вам больше по душе сельская местность?

— Я всю жизнь прожила в Вальмоне-на-Сене.

— И вам не скучно?

— Нет, мадемуазель, я счастлива, что могу работать в столь приятном окружении.

Лариса поняла, что от разговоров с горничной толку не будет, и принялась молча смотреть в окно. Еще дома она постаралась узнать о Париже как можно больше. Она знала, что прошлогодняя, 1889 года, всемирная выставка произвела впечатление на весь мир.

— Не всем пришлось по вкусу, что выставку устроили как раз в год столетнего юбилея Революции, — сказал ей Ники. Он всегда был в курсе дел, имеющих отношение к дипломатии. — Ни один из послов королевских дворов Европы, кроме бельгийского, не принял участия в церемонии открытия.

— А английский посол?

— Королева Виктория отозвала посла, лорда Литтона, в Лондон.

— Выставка пользовалась успехом?

— Зарегистрировано более тридцати двух миллионов посетителей. Принц Уэльский, будучи в Париже, поднялся на самый верх Эйфелевой башни.

— Я тоже хочу! — воскликнула Лариса.

— Многие говорят, что она скоро рухнет!

— Я рискну, — засмеялась она.

Из книг Лариса знала, что размеры города удвоились с начала столетия. Реконструкцией города занимались Наполеон III и барон Гуссман. Новые улицы, аллеи и просторные бульвары пронизали многовековой лабиринт старых зданий.

— Мне хочется увидеть улицу Риволи и Елисейские поля, — сказала Лариса брату.

— Я бы лучше сходил в «Фоли Бержер» или в «Максим», — усмехнулся Ники.

— Расскажи мне об этих местах.

— Они не для молоденьких леди, — дразнящим тоном сказал брат, — в особенности не для аккуратных, чопорных, правильных молодых гувернанток.

Тогда Лариса запустила в брата подушкой. Теперь она знала о «Максиме» и «Фоли Бержере» немного больше, но брат был прав: она вряд ли когда-нибудь попадет туда. Лариса была заинтригована и даже несколько потрясена рассказами мадам Мадлен о графе Рауле. Тем не менее, она была уверена, что эта словоохотливая женщина наверняка многое преувеличила. Она чувствовала, что если бы граф Рауль был столь карикатурно плох, как его изобразили, то леди Луддингтон не стала бы рекомендовать ее на это место.

С другой стороны, графиня де Шалон, возможно, не сообразила, что простая гувернантка может заинтересовать ее племянника, в то время как у его ног прекраснейшие женщины Парижа. «Интересно, какой он на самом деле?» — подумала девушка. Немногочисленный круг мужчин, с которыми ей приходилось когда-либо сталкиваться, исчерпывался посетителями Редмарли-хауса или партнерами по танцам на тех немногих балах, куда ее приглашали. Про этих мужчин нельзя было сказать, что они ведут себя подобно дьяволам. В то же время они были настолько невзрачными, что Лариса потом ни разу не вспоминала о них.

Она принялась думать о том, что может быть в мужчине наиболее притягательным или каким должен быть идеальный мужчина, за которого она могла бы выйти замуж. Выразить это словами оказалось непросто. Конечно, он не будет похож на того человека, которого выбрала Синтия. Она никогда не говорила сестрам, но Джон Пирбанк казался ей нестерпимо скучным. Казалось, у него решительно не было недостатков. Он был прекрасно воспитан, скромен и недурен собой. Он прилично держался в седле и обладал сильно развитым чувством долга, что, разумеется, достойно всяческой похвалы. Так как его отец не хотел, чтобы сын слишком рано женился, Джон уговорил Синтию подождать год с оглашением помолвки.

Лариса часто думала, что была бы задета за живое, если бы человек, который ее любил, так покорно и безропотно принял условия своего отца, распоряжающегося сроком их свадьбы по своему усмотрению. «Синтия счастлива! — сказала Лариса самой себе. — Но мне нужен более сильный, более одухотворенный мужчина, который был бы самостоятельнее в своих решениях!»

Сидя на мягких подушках кареты, Лариса подумала, подходит ли ей такой мужчина, как граф Рауль, и решила, что нет. Огромное количество конкуренток может вызвать те самые сердечные боли, о которых говорила мадам Мадлен. Потом в голову пришел каверзный вопрос: что лучше — сражаться с такими увлечениями мужа, как, например, увлечение ее отца Грецией, или с его интересом к другим женщинам? «Не знаю, кого папа больше любил, Грецию или маму?» Через некоторое время вопрос показался ей глупым: ее родители были счастливы, в этом нет никакого сомнения.

Леди Стантон восхищалась мужем, хотя иногда и казалось, что сэр Боугрейв пребывает в совершенно другом мире, а семья существует сама по себе. Отец очень любил их всех. «Интересно, почему я думаю о графе Рауле?» — упрекнула себя Лариса. Темнота за окнами экипажа сгустилась еще больше. Ей захотелось разузнать побольше о предстоящей жизни в замке.

— Скажите, а мальчика уже начинал кто-нибудь учить? — спросила она у горничной.

— Да, у него уже было несколько гувернанток, мадемуазель.

— Несколько? — удивилась Лариса.

— Да, мадемуазель.

— А почему они ушли? — задала вопрос девушка, прежде чем успела оценить его уместность: могли подумать, что она сплетничает со слугами. Тем не менее, ответ не заставил себя ждать:

— Господин граф не был доволен тем, как они учили Жан-Пьера.

«Так вот оно что!» — подумала Лариса. Если она не угодит графу, то, очевидно, весьма скоро придется возвращаться на Северный вокзал и оттуда обратно в Англию. Она почувствовала, что волнуется: как, наверное, унизительно быть выгнанной за неумение. Кем были прежние гувернантки Жан-Пьера? Почему они не преуспели? Эти и многие другие вопросы рвались наружу, но Лариса знала, что в высшей степени неблагоразумно задавать их. Леди не должна так поступать. Нужно подождать и посмотреть, как там будет дальше. Нужно быть уверенной в своих силах. Но об одном она могла спросить:

— A le petit Monsieur[13] — послушный ребенок?

— Очень послушный, мадемуазель. С ним никаких беспокойств.

Если так, то в чем же дело? Почему прежние гувернантки не понравились графу? Она вновь вспомнила предостережения мадам Мадлен. Лариса никогда ясно не представляла, чем на самом деле является замок Вальмон. Судя по всему, он совсем не похож на то, что она ожидала увидеть. Ее работа здесь, очевидно, будет совсем не похожа на ту, которую пришлось бы делать, получи она место гувернантки в Англии. На родине ей не грозила бы встреча с пользующимся дурной славой мосье Дьяволом!