Восхитительная

Глава 20

Верити нашла Майкла на переднем крыльце домика егеря, где он курил. На Майкле была старая твидовая куртка, слишком свободная и короткая для него, заляпанные грязью сапоги и надвинутая по самые брови шерстяная кепка. Сейчас своей манерой курить он ни в коем случае не походил на элегантного джентльмена, держа сигарету между большим и указательным пальцами и затягиваясь с жадность рабочего человека. Кончик сигареты то и дело вспыхивал красным огнем.

Как правило, Майкл возвращайся в Фэрли-Парк к середине декабря. Но на сей раз он был приглашен провести неделю в конце семестра в дом одноклассника. Майкл приехал лишь накануне.

– Ходил охотиться?

Майкл поднял голову. Он явно удивился – должно быть, глубоко задумался, вот и не видел, как она подошла.

– Застрелил оленя, – ответил он, даже не пытаясь спрятать сигарету. Напротив, сунул руку в карман и вытащил сигарету для Верити.

Она ее взяла. Верити никогда не курила в присутствии Майкла, но ее вовсе не удивило, что сын знает о ее маленьком грехе.

– Спасибо. Выкурю позже.

Майкл сделал последнюю глубокую затяжку. Сойдя с крыльца, выбросил окурок туда, куда, стряхивал пепел, и забросал его снегом. Поднявшись назад на крыльцо, распахнул перед Верити дверь:

– Зайдете?

Она вошла в гостиную первой.

– Папа и мама отдыхают?

Роббинсы любили подремать днем. Именно в этот час Верити обычно навещала сына. Оставаться с ним наедине было гораздо приятнее, чем под присмотром его приемных родителей. Роббинсы были чудесными людьми, но побаивались и смущались Верити и не знали, чего от нее ждать. Их смущала ее близкая дружба с их сыном.

– Они проспят еще три четверти часа, – ответил Майкл. – Садитесь. Я принесу воды.

Верити убрала со стола газету и вязанье миссис Роббинс. Майкл вернулся с маленьким стальным чайником в руках – пригибая голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, – и поставил чайник на спиртовку.

– Я принесла миндального печенья. Тебе понравится, – сказала Верити.

Больше всего Майкл любил «Мадлен», но у Верити больше не хватало духу их печь, даже для сына. Две недели и один день миновали с тех пор, как она покинула Лондон. Но боль не стихала – боль, сожаление и резкие всплески безрассудной и ожесточенной надежды, которая еще сильнее отравляла ее существование.

– Спасибо, – поблагодарил Майкл. Он снял кепку и повесил ее на вешалку возле двери. – Мне нравится все, что вы готовите, кроме печенки.

Верити повела бровью.

– Это оскорбление моему фуа-гра, знаешь ли.

Майкл мудро решил воздержаться от ответа. Они заговорили о ее больной спине, его насморке и недавнем, крайне неудачном, кулинарном опыте миссис Роббинс. Отвечая на расспросы, Майкл играл с карманным ножиком. Как всегда, Верити осмотрела его руки. Ни синяков, ни царапин – значит, в школе не было никаких драк.

Чайник засвистел, Верити приготовила чай и выложила на поднос миндальное печенье. Майкл проглотил сразу дюжину, одно печенье за другим. Верити смотрела, как он ест. Раньше она могла наблюдать за сыном часами, как он читает, играет или бормочет что-то себе под нос, забавляясь с палочками и камушками.

Майкл взглянул ей в лицо, и Верити отвернулась. Когда он был ребенком, ей ужасно хотелось, чтобы мальчик поскорее вырос и стал таким мужчиной, за какого ей так и не посчастливилось выйти замуж. Теперь она жалела, что все произошло так быстро. Вернуть бы время, когда он был ей по пояс! Она могла обнимать его сколько угодно, а он не спешил освободиться из ее объятий.

– Слышала, тебя приглашали в гости. Тебе там понравилось?

Майкл пожал плечами:

– Ведь не откажешься же от приглашения в Букингемский дворец? Даже если предпочтешь, чтобы в драке тебе выбили зубы, чем распивать чаи с королевой?

– Было так плохо? Мне казалось, Болдуины – достойные люди.

– Я не ездил к Болдуинам. Я гостил у Коув-Редклиффов.

Миндальное печенье в пальцах Верити треснуло пополам. Графиня Коув-Редклифф, старшая дочь вдовствующей герцогини Арлингтон!

– Не знала, что у тебя есть друзья в их клане.

– В этом году Найджел Гренвилл работал вместе со мной в редколлегии школьной газеты. Если честно, я не ждал от него приглашения, да и он как-то смущался, приглашая меня в гости. Тем не менее меня пригласили, и я поехал.

– А его сестры, они хорошо к тебе отнеслись?

– Откуда вы знаете, что у него есть сестры?

– Обычно у человека бывают сестры, разве нет?

Майкл снова пожал плечами:

– Они были очень милы. Но довольно обо мне. Что происходит у вас с мистером Сомерсетом?

Чудо, что Верити не залила чаем весь стол. Еще одна беда, когда дети становятся слишком взрослыми. Они слишком много видят и слышат. Верити с тревогой взглянула на дверь – плотно ли закрыта, прежде чем ради собственного спасения прибегнуть к его же методу– скрытности.

– Ничего.

Верити готова была презирать себя за то, что все еще живет в Фэрли-Парк. Она уже вручила экономке уведомление об уходе, но назначила отъезд на тридцать первое декабря – решила использовать все время, отпущенное ей Стюартом, все, до последней секунды. Нужно провести эти последние десять дней с Майклом. Была и другая причина: если она уйдет из Фэрли-Парк, как же ей поквитаться со Стюартом, столкнуть его прочь с дороги, если он вдруг явится и станет умолять о прощении?

– Теперь ничего или вообще никогда? – настаивал мальчик. – Я показал ему вашу фотографию, и он побледнел как смерть.

Значит, вот как это произошло. К тому времени как Стюарт добрался до Кэмбери-лейн, он уже знал, что с ней сделает.

– Мистер Сомерсет и я, мы встретились однажды лет десять назад в Лондоне. На меня напали уличные грабители, и он меня спас.

– В самом деле? А я думал, судя по его реакции, что между вами было что-то большее, – холодно заметил Майкл, явно ссылаясь на ее скандальное прошлое.

– Что ж, суть да дело, то да се, и не успела я ничего сообразить, как мистер Сомерсет сделал мне предложение.

Майкл поперхнулся чаем:

– Что сделал?

Усмехнувшись, Верити покачала головой.

Майкла не смутило, что она умудрилась переспать еще с одним работодателем, но шокировало, что кто-то позвал ее замуж!

– Он просил меня стать его женой.

– Тогда почему, ради всего святого, вы не вышли за него?

– Он не знал, что я работаю на кухне у его брата, – ответила Верити. – Я ушла, ничего ему не объяснив. А потом он понял – когда ты показал ему снимок – и страшно рассердился. Он выбросил меня из своего дома, лишив работы. Я должна уехать из Фэрли-Парк еще до конца года.

Майкл изменился в лице:

– Так вы действительно уезжаете?

– Мне следовало уехать после похорон мистера Бертрама. А теперь – да, я уезжаю.

Майкл налил себе еще одну чашку чаю. Выпил до дна, глоток за глотком.

– Могу я надеяться, что вы, прежде чем уехать, удостоите меня чести узнать правду?

Его интересовал только один вопрос. Верити разглядывала обломки печенья в собственных ладонях.

– Неужели нам снова нужно об этом говорить?

– Вы же знаете – я помню вас еще с тех пор, как был совсем младенцем. Помню, как вы кормили меня из бутылочки. И вы тогда носили белую брошку на корсаже. Я все пытался ее оторвать, когда пил из бутылочки. Однажды брошь исчезла, и я ужасно расстроился. Не хотел больше пить, все пытался отыскать брошь. А вы плакали.

Верити смотрела на него во все глаза. Это произошло за несколько недель до памятного похода в зоопарк. Брошь когда-то принадлежала ее матери, камея, которую пришлось продать за половину ее настоящей цены, потому что Верити была напугана, плохо соображала и совсем не умела торговаться.

Майклу было тогда никак не больше четырех месяцев от роду.

Она прошептала:

– Почему ты никогда мне не рассказывал?

– Я рассказываю вам не все, как и вы не рассказываете всего мне. – Майкл нетерпеливо взглянул на Верити:

– Признайтесь же! Признайтесь, наконец!

Верити покачала головой, все еще ошеломленная. Лицо Майкла посуровело.

– Это подтверждает даже рассказ мистера Сомерсета. Он говорил, что вы однажды водили меня в зоопарк, а в маминой шкатулке есть билет в зоопарк. Откуда он взялся? Неужели у вас достанет духу снова все отрицать?

– Майкл, я уже говорила тебе в прошлый раз. Я тогда ничего не знала о твоей родной маме. Ничего не знаю и сейчас.

В мальчике закипал гнев.

– Тогда по крайней мере имейте совесть объяснить, почему вы столь упорно отказываетесь признать меня своим сыном? Я не урод и не тупица, во мне нет ничего отталкивающего.

– Майкл, потише, прошу тебя. Разбудишь мать с отцом. – Верити понизила голос до хриплого шепота.

– Пусть. Вы мне должны. Если мистер Сомерсет все равно на вас не женится, к чему скрывать тайну моего рождения?

– Мистер Сомерсет здесь вообще ни при чем.

– Тогда скажите почему?

Домик почти сотрясался от его крика. Верити смотрела на сына, шокированная его горячностью. Вот как – он вполне способен – пусть даже в весьма далеком будущем – прибегнуть к насилию.

– Не могу.

Майкл с размаху хватил кулаком о дверь гостиной. И отскочил в испуге, когда в дверь осторожно, даже робко постучали. В гостиную вошла миссис Роббинс, и в маленькой комнатке сразу стало тесно.

– Простите, мэм, – поспешно сказал Майкл. – Я вас разбудил?

Верити всегда принималась отчаянно завидовать, когда видела Майкла с миссис Роббинс. Он относился к приемной матери с любовью и нежностью, которых самой Верити теперь не перепадало.

Она встала:

– Миссис Роббинс, прошу прощения за этот гвалт. Я уже ухожу.

– Нет, останьтесь, прошу вас. – Миссис Роббинс повернулась к Майклу: – Это я заставила мадам дать слово, что она не откроет тебе правды.

Майкл побледнел. Он смотрел на миссис Роббинс, словно видел ее впервые.

Миссис Роббинс растерянно захлопала ресницами, на ее немолодом лице, казалось, прибавилось морщин.

– Мы старые, неискушенные домоседы. А мадам молода, красива и знает мир. Я боялась, что ты будешь стыдиться таких родителей, как мы, если узнаешь правду. Не понимала, что держать тебя в потемках – значит обрекать на страдания. Мне очень жаль.

Майкл молчал.

Миссис Роббинс робко коснулась его руки.

– Пойду наверх, а вы побудьте вдвоем.

Когда за ней затворилась дверь, они долго молчали.

– Откуда она узнала? – наконец спросил Майкл.

– Заподозрила вскоре после того, как я приехала в Фэрли-Парк. Ведь стоило ей отвернуться – и ты бежал ко мне. – Верити вздохнула. – Хотя не думаю, что она была так уж уверена в своих подозрениях. Миссис Роббинс была потрясена, когда я призналась, и очень напугана. Она так тебя любила! Ей стало страшно, что я захочу отнять тебя у нее.

– Простите, – жалобно сказал Майкл. – Я был груб.

– Именно что груб. Мне оскорбительно слышать, как ты решил – я отказываюсь от тебя ради возможности удачно выйти замуж.

И это при том, что он был смыслом ее жизни!

– Но ничего. Будь я на твоем месте, мне бы тоже захотелось узнать правду.

– Простите, – повторил Майкл. Снял с рукава нитку. – Значит, все-таки вы и есть моя мать?

Он был потрясен, хоть и уверял, что знал с самого начала!

– Я была ею очень недолго, пока могла тебя кормить. Майкл подошел к шкафчику, где мистер Роббинс хранил бутылку джина, и налил джин прямо в чайную чашку.

– Расскажите о моем отце.

Верити села.

– Его звали Бенджамин Эпплвуд. Он работал конюхом в конюшнях дома, где я росла. Он был очень милый и незатейливый человек.

– Был. – Майкл отхлебнул джина. – Его нет в живых?

– Он умер вскоре после твоего рождения, от лихорадки. Они отправились в Саутгемптон, чтобы купить места на пароходе до Америки. Но не успели Они сойти с поезда, как у Бена украли все сбережения. Ему ни разу не доводилось бывать дальше Торнбриджа, и бедный парень ничего не знал о процветающей в городах преступности. Ни он, ни Верити не подумали, что деньги следовало бы зашить в нижнее белье или спрятать в башмаках.

Железнодорожные билеты в третий класс стоили сущие гроши. Они продали пуговицы слоновой кости с ее платья, купили два билета и уехали в Лондон, где, по словам Бена, жил его сводный брат. Брата они так и не нашли, зато Бена взяли на работу' в контору, которая сдавала внаем кареты. Они жили на Джейкобе-Айленд, в отвратительных трущобах южной Темзы, и надеялись накопить денег – Верити, как могла, представляла себе, что проживает страшную главу волшебной сказки, а счастливый конец не за горами. Еще день, еще неделя, еще поцелуй...

Смерть Бена лишила жизнь последнего налета романтики. Пока Бен был рядом, Верити не замечала, что живет в мрачной трущобе в комнате, кишащей крысами. Лишившись его заработка и опеки, она осталась одна-одинешень-ка и совершенно беспомощной, потому что не знала никакого ремесла, которым могла бы заработать честный грош.

– Вы были женаты?

Слабая надежда в голосе Майкла заставила ее сердце болезненно сжаться.

– Прости. У нас не было денег, чтобы пожениться. Мы решили – вот устроимся в Америке, разбогатеем, тогда и закатим настоящую свадьбу.

Майкл сделал новый глоток.

– А семья моего отца, они знают обо мне?

Верити покачала головой:

– Бен был сиротой, которого усыновил священник. После смерти приемного отца – Бену тогда едва исполнилось тринадцать – его отдали в услужение.

– А ваша семья, они-то про меня знают?

Не иначе Майкл заметил, как омрачилось ее лицо, потому что спросил:

– Они знают, так ведь?

– Кое-кто знает, – уклончиво ответила Верити.

– Вам пришлось оставить семью из-за меня?

– И да и нет. Когда узнали, что я жду ребенка, меня увезли в дальнее имение и сказали, что остаток жизни я проведу под замком. Такое будущее могло привидеться мне только в кошмарном сне! Поэтому когда твой отец приехал, чтобы освободить меня, я, как ты понимаешь, пошла за ним очень охотно.

Майкл долго смотрел на мать. Потом осушил чашку до дна и снова потянулся к бутылке.

– Майкл, тебе хватит.

К ее крайнему удивлению, после минутного колебания мальчик убрал джин назад в шкаф.

– В школе шепчутся, что я – незаконный отпрыск очень важного лица. Видимо, потому-то и терпят меня. Интересно, что скажут люди, если узнают правду.

– Не думаю, что единственным – или хотя бы самым важным – мерилом является происхождение человека. Разумеется, приятно знать наверняка, откуда пошел твой род, но неплохо бы и самому не потеряться в этом мире.

– Вы так говорите, потому что вы-то знаете, кто вы.

– Да, но я никогда туда не вернусь. Как и ты, я все еще ищу свое место в жизни.

Майкл долго не отвечал. Потом медленно кивнул. Верити встала. Пора было прощаться – миссис Роббинс наверняка умирает от желания поговорить с приемным сыном.

– Приходи сегодня на бал слуг. Я устрою буфет с отличными холодными закусками. Хорошо проведем время.

– Не знаю. Некоторые слуги на меня как-то странно косятся.

– Кое-кто из слуг до сих пор косится и на меня, но это не мешает мне ходить на бал слуг каждый год. Приходи сам и приводи маму. Ей наверняка захочется сыграть на хорошем пианино – мистер Сомерсет прислал пианино в подарок челяди на Рождество. Его распаковали только сегодня.

– Спрошу, захочет ли она пойти.

– Мне потребуется помощник, чтобы приглядывать за Марджори. Самой мне будет недосуг, – я буду танцевать и кокетничать напропалую!

– Не говори так! Ты слишком стара. Верити шлепнула его по плечу:

– Посмотрим, что ты скажешь, когда тебе будет тридцать три.

Майкл поймал ее руку и задержал в своей. Верити смотрела на сына, и ее сердце изнывало от сострадания. Она выбрала для него нелегкую долю, нещадно подгоняя вперед, чтобы возвыситься из низкого положения, занять свое место среди людей, которые вовсе не жаждали с ним знаться. И мальчик ни разу не пожаловался.

Она обняла сына. Юноша был кожа да кости, длинные, крепкие кости под поношенной шерстяной курткой.

– Приходи повидаться со мной вечерами, пока я еще здесь.

– Приду, – пообещал Майкл. И обнял ее в ответ.

Стюарта внезапно охватила паника. Только что он спокойно беседовал с министром финансов, обсуждая с ним проект «Акта о таможенных пошлинах и налоговых сборах», как в следующую минуту последние крупицы логики и здравого смысла покинули его.

Возможно, он сумел бы сохранить рассудок, если бы чаще виделся с Лиззи. Но его невеста теперь вела жизнь затворницы. А Стюарт, живущий между адом и раем, вдали от обеих женщин – и той, которую любил, и той, которой обещался, – все откладывал и откладывал окончательное решение. Он знал, что Верити не уедет, не повидав еще раз Майкла, а тот сказал, что вернется в Фэрли-Парк никак не раньше, чем за неделю до Рождества.

Неделя до Рождества – отсчет пошел со вчерашнего дня. Что, если Верити уже встретилась с Майклом и уехала? Что, если не хочет, чтобы ее нашли? Чувство ложной безопасности, проистекающее оттого, что Стюарт знал: она вот-вот уедет навсегда.

Внезапно Стюарту отчаянно захотелось уехать из Лондона. Но министра финансов не оставишь просто так, без объяснения причин. Еще хуже, что по пути с Даунинг-стрит, где находилась контора «главного кнута»[27], ему предстояло уладить спор между парламентариями, утвердить распорядок голосования и успокоить всех, кто был крайне обеспокоен позицией мистера Гладстона в отношений билля о Гомруле. Пусть знают: все под контролем.

К тому времени как Стюарт сумел поймать кеб, он уже сходил с ума от тревоги. Наверняка уже поздно! Но элементарная логика твердила ему, что мадам Дюран еще не уехала, потому что ее отставка вступает в силу только в конце месяца.

Сойдя с кеба возле вокзала, Стюарт купил наудачу леденцов из патоки.

Но леденцы, как и все, что он ел за последние две недели, показались ему безвкусными, как вата. Потеряв Верити, он потерял заодно и вновь обретенное чувство вкуса. И сожалел об этом. Боже, как сожалел!

Ему хотелось вновь наслаждаться вкусной едой. Пусть обед удивляет, сбивает с толку, даже берет его в плен! Да здравствует жизнь с ее опасностями, радостями и горестями. Он будет ими наслаждаться, пока жив.

И ею тоже.

Стюарт пытался примириться с жизнью. Плыви по течению – и все будет отлично. Ложь. Он не мог больше притворяться, когда понял, что Золушка и Верити Дюран – одна и та же женщина, которую он был обречен полюбить.

За окном его купе первого класса уплывали вдаль окрестности Лондона. С сигаретой в руке Стюарт провожал их невидящим взглядом. Он любил все просчитывать на три, а лучше на пять шагов вперед. Но он и понятия не имел, что будет делать, когда встретится сегодня с Верити. Что, если она не захочет иметь с ним ничего общего? И пуще того – что, если захочет?

Если Верити действительно ушла навсегда, она унесла с собой лучшую часть его души. С другой стороны, десятилетия ушли у Стюарта на то, чтобы сделать карьеру и завоевать достойную репутацию. Ему не сохранить ни того ни другого, если он сумеет вернуть эту женщину.

Стюарт выпустил кольцо дыма и стал наблюдать, как оно медленно тает в воздухе. Карьера, репутация – все это не важно. Он добрался до моста и обязательно перейдет на ту сторону. Лишь бы она была там. Лишь бы все еще была там.

Стюарт не посылал упредительной телеграммы, в душе опасаясь, что Верити сбежит, узнав о его приезде. Поэтому пришлось проделать пешком целую милю от деревни до поместья. Подходя к дому, он услышат звуки пианино – того самого, что послал слугам к Рождеству.

Когда Стюарту было лет пять, или даже меньше, его мать считалась респектабельной вдовой. Несколько месяцев они прожили в женском пансионе. В доме, которым заправляла старая дева с лошадиным лицом, всегда было темно и мрачно, за исключением вечеров, когда гостиная оживала, наполняясь звуками музыки и пением. Этим весельем они были обязаны древнему спинету – маленькому пианино, которое служило любителям музыки еще со времен сумасшедшего короля*.

Мать Стюарта согласилась сшить новые шторы на все окна в доме, чтобы старая дева давала ей уроки игры на пианино. Вскоре она бойко играла для сына и обитательниц пансиона знакомые с детства баллады и современные песенки, которым научилась от женщин на фабрике.

Но музыкальные вечера внезапно прекратились, когда мать застали в объятиях очередного любовника. Им пришлось переехать в совершенно ужасное место. Любовник исчез; мать часто плакала. А когда мальчик обнимал ее и спрашивал, почему она плачет, мать дрожащим голосом отвечала, что тоскует по пианино.

Парадная дверь была закрыта, и Стюарт прошел через незапертую дверь служебного входа. В людской играла музыка. Стюарт медлил, не решаясь войти. На минуту закрыл глаза. Лишь бы она была там!

Зал сверкал огнями. Людская не сильно изменилась со времен его детства. В те далекие дни маленький Стюарт каждый год ходил на рождественский бал к слугам. Обои были по-прежнему травянисто-зеленого цвета, пол покрывал все тот же светло-желтый ковер, так не гармонирующий со стенами.

Похоже, веселье было в разгаре. Повсюду висели гирлянды из лапника и венки из остролиста; была и елка, щедро украшенная свечками. Благоухание хвои и зелени смешивалось с ароматом пива и горячего сидра. Обеденный стол сдвинули к стене, и на нем высились горы холодных закусок. Поверхность стола украшали полосы ткани цветов герба Сомерсетов.

Слуги расхаживали в форменных платьях и ливреях, конюхи и садовники нарядились в свои лучшие воскресные костюмы. Лакей играл на пианино. В отсутствие хозяина миссис Бойс и мистер Прайор возглавляли «Большой марш» – процессия, пара за парой, шла в обход зала, то по прямой, то петляя. Здесь были и Роббинсы. Майкл с веточкой остролиста в лацкане куртки танцевал с девицей, у которой был такой вид, будто она не вполне понимала, что происходит. Шествие замыкали две пары хихикающих горничных – мужчин явно на всех не хватало.

Но ее здесь не было!

Стюарта заметили. И не успел он опомниться, как уже танцевал кадриль с миссис Бойс – главной среди женской прислуги. Мистер Прайор пригласил на танец миссис Роббинс. Она, хоть и вышла за бедного егеря, в глазах слуг все еще считалась леди.

Это был самый длинный танец в жизни Стюарта. Каким он был глупцом, что не пришел за ней раньше! Нужно при первой же возможности поговорить с Майклом и узнать, куда собиралась ехать мать.

Кадриль закончилась, и все захлопали в ладоши. Стюарт тоже аплодировал, сияя вымученной улыбкой. Потом отворилась дверь, и вошла Верити.

Мадам Дюран была без чепца – темно-золотые волосы уложены простым узлом на макушке. В отличие от других слуг она не надела ни форменного платья, ни «лучшего воскресного»: на ней красовалось очень скромное вечернее платье из кобальтово-синего бархата.

Платье вышло из моды лет десять назад; корсаж и подол без украшений, скромнейший вырез, открывающий взгляду два дюйма кожи под горлом. Даже пуританин, поборник нравственности, одобрил бы это платье. Высокий стоячий воротничок синего бархата, длинные, выше локтя, белые перчатки. Но для Стюарта Верити выглядела умопомрачительно.

В конце концов Золушка приехала на бал.

И Стюарт смог снова вздохнуть.

Разговоры смолкли; кружки с пивом замерли на полдороге. Симмонс, главный садовник, бросился к Верити, чтобы пригласить ее первым. Но путь ему заступил мистер Прайор, служащий куда более высокого ранга. Стюарт встал. Симмонс и Прайор отошли в сторону.

Верити шла к Майклу, и он указал ей на Стюарта. Она взглянула – и оцепенела. И тут Стюарт совершил нечто, чего никогда не делал в обращении с прислугой, – он поклонился. После минутного колебания Верити присела в реверансе.

– Станцуем вальс, – сказал Стюарт лакею за пианино. – Вы знаете какой-нибудь вальс?

Лакей покачал головой. Тогда за пианино села миссис Роббинс. При первых звуках вальса Штрауса Стюарт подал Верити руку. Мадам Дюран не шелохнулась. Пусть. Главное – она здесь. Стюарт с радостью согласился бы всю ночь простоять с протянутой рукой, лишь бы рядом с ней.

Присутствующие начали недоуменно переглядываться. Заметив всеобщее внимание к себе, Верити шагнула в объятия мистера Сомерсета.

– Что вы здесь делаете? – спросила она по-французски, но без прованского акцента. Звенящий голос, напряженное лицо – вся она трепетала, как туго натянутая тетива лука.

– Пришел просить прощения.

– Чтобы идти под венец с чистой совестью?

– Я не женюсь на мисс Бесслер, – сообщил Стюарт. Странно, что решение, о котором недавно он боялся даже помыслить, сейчас пришло само собой. – Я хочу быть с вами до конца своих дней – если вы согласны.

– Красиво звучит, – сказала Верити, и ее голос дрогнул. – Но что именно вы мне предлагаете?

– Союз, который, смею надеяться, устроит нас обоих. Они успели сделать почти полный круг по залу, когда Верити заговорила снова:

– Другими словами, вы хотите, чтобы я стала вашей любовницей.

– Знаю, в прошлый раз я звал вас замуж. Я...

– Не нужно объяснять, почему вы не можете на мне жениться, – перебила мадам Дюран. – Сама знаю. Именно по этим причинам и не приняла тогда вашего предложения.

От нее чудесно пахло – свежеочищенным апельсином и заварным кремом. Внезапно Стюарт понял, что ужасно проголодался, впервые за две недели. Восхитительное ощущение – он готов был опустошить весь стол с закусками.

– Я могла бы заставить вас жениться на мне еще десять лет назад. Вы же клялись и божились, что женитесь, несмотря ни на что.

– Могли бы. – Стюарт сдержал бы обещание, если бы тогда Верити ухватилась за его слова. Но каковы были бы последствия их брака? Всеобщее осуждение погубило бы их обоих, и они оба это знали. Теперь их связь будет браком по сути, но не по названию. Без благословения церкви и закона их связь будет считаться прелюбодеянием. Стюарт не сможет появляться с Верити на людях: у нее не будет прав и привилегий законной супруги.

– Главное – что я вас люблю, – решительно сказал Стюарт. – И я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы были счастливы.

Верити избегала смотреть ему в глаза.

– Вы просили меня уехать, и я строила планы. Теперь вы передумали и требуете, чтобы я от них отказалась. Откуда мне знать – вдруг вы снова передумаете через несколько недель, когда сплетни разнесутся по всему городу и ваша блестящая репутация потускнеет?

– Пятна на репутации – пустяк, но вот если я потеряю вас... Буду разбираться с проблемами по мере их появления. Если мы будем вместе, мне ничего не страшно.

Верити поджала губы:

– Как-то не хочется говорить «Да».

Его сердце воспарило в небеса.

– Но вы скажете?

Она уклончиво заметила:

– Вы плохо выглядите.

– Немолод и одинок, – ответил Стюарт. – Мы потеряли десять отличных лет.

Помолчав, Верити согласилась:

– Да, в самом деле.

Стюарт понял – это ее манера сказать «да». Какое ему дело, если его имя станет посмешищем и притчей во языцех для всего Лондона или даже для всей страны? Пусть сплетники торжествуют. Он не откажется от счастья.

Вальс закончился, и Стюарт отпустил Верити. Потом он пригласил миссис Роббинс, а затем танцевал со всеми служанками по очереди, даже с юной судомойкой, которая едва доставала ему до пояса. Несколько минут дружеской болтовни, что будут помниться девушкам целый год, когда вновь наступят для них серые будни.

А между танцами Стюарт ел, от души, до неприличия жадно, заодно утоляя голод сердца – утоляя досыта.

Верити тоже танцевала и ела. Она была рождена для танцев. Рядом с ней, такой грациозной, даже неуклюжий Прайор, казалось, летит, не касаясь ногами земли. Даже Симмонс, с его утиной походкой, выглядел бравым танцором. И еще Верити флиртовала. Немножко с Прайором – тут нужно было соблюдать меру и достоинство, ведь и он, и она были слугами высшего ранга; зато напропалую – с лакеями, садовниками, землекопами и даже конюхами.

Стюарт держался в отдалении, пока не протанцевал по разу со всеми присутствующими на балу женщинами. Потом тонко выразил предпочтение, снова пригласив Верити, разбив ее пару с Симмонсом.

– Можно мне?

Симмонс поклонился с елизаветинской учтивостью. Верити, блеснув глазами, прошептала Стюарту на ухо:

– Симмонс рассказал мне, что Берти платил ему, чтобы он выманивал у меня мадленки. Я как раз подумала, уж не поведать ли ему, как вы воздвигли алтарь для моих галош? – Она улыбнулась, болтая по-английски с кокетливым французским акцентом. Сейчас она флиртовала с ним, Стюартом.

– Опомнитесь, что вы делаете? Вы никогда не рассказывали мне, что Золушка была кокеткой! – воскликнул Стюарт, еле сдерживая смех.

– О, она та еще девица. Господа Гримм, наверное, извели все запасы соды в доме, отмывая ее репутацию.

Стюарт засмеялся:

– А Фея Крестная? В наши дни она приходит с визитом?

– Хорошо бы. Тогда мне не пришлось бы тратить час, распуская швы на платье, чтобы в него влезть.

– Чудесное платье.

– Эта старая тряпка? Нет уж, спасибо. Когда-то я сшила его, чтобы пообедать с Берти в Париже.

– Похоже, у вас был веселый роман.

– Да, только закончился печально. Стюарт смутился:

– Но я не такой весельчак, как Берти.

– Может быть – пока не знаю. Но вы можете любить меня сильнее.

– Так и будет. – Это обещание было легко, и приятно давать.

Они танцевали одни, кружа по пустому залу. Остальные слуги смотрели, как они танцуют, и их лица выражали все оттенки любопытства и удивления.

– А что с мисс Бесслер? – спохватилась Верити.

– Япоговорю с мисс Бесслер.

– Что заставило вас передумать? Раньше вы были тверды как алмаз, намереваясь сохранить помолвку.

– Просто я понял, что не могу без вас жить. Верити на миг опустила глаза:

– Мисс Бесслер не будет страдать?

– Я пока не знаю. Но лучше сказать ей прямо, без обиняков. Тогда она сама решит, чего хочет.

– Благодарю, – сказала Верити. – Вы так заботитесь обо мне.

– О нас.

– Да, о нас. Мне нравится, как это звучит. – Верити заглянула ему в глаза:

– Мне сегодня прийти к вам в спальню?

– Мне бы очень этого хотелось. Но я только что разговаривал с Бамбри, он готовит мне карету. Я отправлюсь в Лондон последним поездом.

– К чему такая спешка?

– Тогда завтра прямо с утра я поеду в Линдхерст-Холл и... Верити даже остановилась от неожиданности. Прошло несколько секунд, прежде чем они снова смогли двигаться в такт музыке.

– Простите, вы сказали – в Линдхерст-Холл? Зачем?

– Поговорить с мисс Бесслер. Она с отцом гостит у Арлингтонов. Мистер Бесслер и покойный герцог были близкими друзьями. По правде говоря, меня тоже пригласилипровести там Рождество, но я хочу провести его с вами.

– А вдовствующая герцогиня? Она вам позволит? – напряженным голосом спросила Верити.

Странный вопрос. Но с другой стороны, не менее странным был факт, что вдовствующая герцогиня Арлингтон проявляла повышенный интерес к скромной особе Верити Дюран. Но Стюарт не верил, что вдовствующая герцогиня станет активно вмешиваться в его личную жизнь.

Пока Стюарт собирался с мыслями, как успокоить Верити, к ним подошел Майкл и пригласил мать на танец.