Восхитительная

Глава 6

Ноябрь 1892 года

«Дорогая мадам!

Я бы хотел ознакомиться с Меню на сегодня.

Ваш слуга,

Стюарт Сомерсет».

«Дорогой сэр!

На ленч сандвич с ростбифом.

На обед четыре сандвича с ростбифом.

Ваша покорная служанка,

Верити Дюран».

«Дорогая мадам!

Сандвич с ростбифом на ленч – замечательно.

На обед, учитывая присутствие будущей миссис Сомерсет, мне требуется что-то более официальное. Предлагаю обед из двенадцати блюд.

Ваш слуга,

Стюарт Сомерсет».

«Дорогой сэр!

Разумеется, я постараюсь удивить будущую миссис Сомерсет.

Мои поздравления к грядущей свадьбе. Ваша покорная служанка,

Верити Дюран».

Следуя решению отложить объявление о помолвке, Стюарт ничего не сказал Марсдену, отправляя секретаря сопровождать Лиззи с ее отцом в поездке из Лондона в Фэрли-Парк. Ни миссис Бойс, ни мистер Прайор также ничего не узнали.

Добиться от мадам Дюран требуемого, а именно изысканного обеда, Стюарт вполне мог и без упоминания будущей миссис Сомерсет. Однако слово было произнесено. Так житель Трансильвании, застигнутый ночью в пути, размахивает связкой чеснока, надеясь отпугнуть вампиров.

Возможно, в конце концов, это было напоминанием себе самому «Вспомни, что ты помолвлен!» Необъяснимые приступы вожделения и любопытства, причиной которых явилась кухарка, казались Стюарту совершенно недостойными. Эта пресловутая алчная кухарка!

Странно, что ему вообще потребовались напоминания.

Лиззи вязала. На этой неделе ей придется пропустить собрание благотворительного кружка дам-рукодельниц, но она все-таки надеялась закончить теплый Шарф, начатый неделей раньше, прежде чем отправиться на похороны Бертрама Сомерсета. Надеждам не суждено было сбыться: звякнул дверной звонок, сообщая о приходе секретаря мистера Сомерсета. С недовольной миной Лиззи свернула шарф, сложила спицы и убрала их в корзинку для рукоделия.

Горела только лампа на столе, возле которой она сидела. В жидком свете пасмурного ноябрьского дня гостиная тонула в сумерках. Не успела Лиззи сделать свет поярче, как дверь отворилась, и дворецкий возвестил прибытие мистера Уильяма Марсдена. В гостиную вошел человек, который мог бы, пожалуй, служить дополнительным источником освещения.

Не исключено, что мистер Марсден превосходил красотой любого из ныне живущих мужчин – Лиззи не встречала никого красивее. Копна сияющих золотых кудрей, безупречный рисунок бровей, большие выразительные глаза, решительный нос. Губы, слишком чувственные для мужчины, каким-то непостижимым образом смотрелись на его лице чеканными и исполненными тайны. Лиззи ненавидела его с тем же пылом, который другие дамы приберегали для карабкающихся по их чулкам пауков.

Ей был ненавистен сложный и эффектный узел его шейного платка, слишком модный облегающий крой сюртука, сияние и блеск волос – такого явно не добиться без помощи лимонного сока и куриного желтка. Она сокрушалась, что Стюарт всецело доверяет этакому павлину. И скрежетала зубами от досады, потому что мистер Марсден был отнюдь не плебеем, но сыном седьмого графа Уайдена, вследствие чего его нельзя было игнорировать и заставлять ждать в передней. Лиззи была вынуждена принимать его у себя в гостиной.

– Мистер Марсден, как мило с вашей стороны, что зашли. Благодарю за труд, – сказала она, обдавая его ледяным холодом, слегка замаскированным под учтивость. Ей претило, что секретарь мистера Сомерсета поедет с ними на похороны, зато отцу эта затея пришлась по душе.

– Почту за честь и удовольствие, – отозвался мистер Марсден, улыбаясь.

В моменты особой рассудительности Лиззи даже немного тревожила сила ее антипатии, притом что мистер Марсден никогда не делал ей ничего плохого, не позволял себе даже неприятного слова в ее присутствии. Но при виде улыбочки мистера Марсдена ее здравомыслие улетучивалось куда-то на задворки Богом забытого поселка в Австралии.

Жутковатая это была улыбка, гадкая и непристойная под видом любезности. Эта улыбка была намеком: «Я знаю про тебя нечто постыдное!» И раз уж вышло так, что Лиззи была вынуждена скрывать значительный период своего недавнего прошлого – узнай о нем общество, и туда больше ни ногой, – ее неприязнь была приправлена изрядной долей страха. И еще. У нее даже голова шла кругом при мысли, что Марсден казался ей особенно обворожительным именно в тот момент, когда на его губах появлялась эта отвратительная улыбка.

Марсден перестал улыбаться и посмотрел на Лиззи с таким выражением, которое у любого другого мужчины сошло бы за искреннюю заботу. Но так как перед ней стоял Марсден, бедная Лиззи встревожилась не на шутку.

– Всели хорошо, мисс Бесслер? – поинтересовался он. Тихий, проникновенный голос совсем ее обескуражил.

Их представили друг другу два года назад, незадолго до того, как она замкнулась от окружающего мира на целых семнадцать месяцев. Знакомство это было в высшей степени случайным и необязательным. С чего бы ему волноваться, все ли у нее в порядке?

В гостиную вошел отец. Мистер Марсден обернулся, чтобы поздороваться. Мужчины выразили взаимное удовольствие от встречи, а Лиззи в душе возблагодарила провидение за то, что ей не приходится больше быть наедине с мистером Марсденом.

– Не пора ли нам, папа? – спросила она весело.

Стюарт уже успел забыть, как хорош Фэрли-Парк в ноябре. Сады были спланированы с учетом смены времен года, так что поместье утопало в листве цвета золота и вина, теплых и живых на фоне вечнозеленого мха.

Двадцать лет прошло с тех пор, когда он семнадцатилетним юношей отправился в Индию, проклиная Берти и отца. Как будто целую вечность назад! Благоухание парка поздней осенью навеяло Стюарту воспоминания о первых годах в Йоркшире, до того как он пошел в школу и приезжал домой лишь на Рождество, Пасху и летние каникулы.

Стюарт прошагал уже милю – от ворот имения до деревни. Солнце посылало на землю слабый свет, но день по-прежнему оставался ясным и прохладным. Деревня располагалась на склоне. Дома цвета печенья вросли в берега ручья – притока реки Юр. Через его бурные воды был перекинут каменный мост, выстроенный еще в шестнадцатом столетии.

Проходя деревней, Стюарт видел, как в окнах домов колышутся занавески, любопытные лица выглядывают из-за углов домов и поверх каменных изгородей. Обитатели деревни, несомненно, знали, кто он такой. Интересно, что они думают о его триумфальном возвращении. Некогда незаконный отпрыск выжил-таки Берти!

На мосту двое подростков швыряли в ручей камешки и прутики. Поглощенные забавой, они не обратили на него никакого внимания. Стюарт остановился понаблюдать за ребятами.

– Видишь тот листик, Стюарт? Если повезет, он доплывет до самого моря!

– В самом деле?

– Если повезет. Моя мама жила в домике у моря, на юге. Там она и умерла. Это было чудесное место. Я хотел бы снова съездить туда.

– Но ведь там умерла твоя мать?

– Меня не было там, когда это случилось. В моих воспоминаниях она все еще жива. Бывало, мама сидела на стуле и смотрела, как я плещусь в море».

Стюарт покачал головой. Этому разговору почти тридцать лет. Удивительно, как время от времени память подбрасывает нам обрывки воспоминаний, и они приплывают к берегам сознания, как обломки корабля, выброшенные штормом на песок.

Тележная колея вывела Стюарта из деревни. Предстояло пройти еще милю, затем пересечь пастбище и подняться на окружающий долину известковый утес. С верхней точки утеса хорошо было видно, что Фэрли-Парк всего лишь скромный сельский дом, скорее Малый Трианон, чем Версальский дворец. Когда-то он казался Стюарту огромным, величественным, почти замком из сказки.

– Я даже не знаю, где вы живете.

– Где-то на задворках замка Принца. Протоптанная в скале тропинка бежала в обход леса к домику егеря. Берти оставил Фэрли-Парк в отличном состоянии: поместье обеспечивало собственные потребности, а городские участки действительно приносили доход, как и предполагал Стюарт. Просмотрев сложенную на письменном столе стопку отчетов высотой фута в четыре, он обнаружил только два, изрядно его удививших. Во-первых, жалованье мадам Дюран оказалось значительно меньшим, чем следовало ожидать. Во-вторых, Берти платил за обучение в школе некоего Майкла Роббинса, приемного сына егеря, старинного обитателя Фэрди-Парк.

Берти щедро жертвовал на благотворительные цели, но, как правило, деньги шли церквам, учреждениям и комитетам, то есть посредникам, а не конкретным людям. Единственным исключением был Майкл Роббинс. И ведь Берти отправил мальчишку не в третьеразрядную школу, а в Регби – одну из старейших и престижнейших частных школ в стране, по странной иронии альма-матер Стюарта.

Стюарт не знал, как отнесется к тому, что у него, возможно, есть почти взрослый племянник. Наверное, почувствует себя совсем стариком. Но если Майкл Роббинс действительно сын Берти, Стюарт поступит с ним по справедливости, как его собственный покойный отец был справедлив к нему. Тем более он знал, как это сделать.

Домик егеря оказался приземистым и совсем простым, Его стены были сложены из того же самого побитого непогодой белого камня, что и мили каменных изгородей, разграничивающих поля и пастбища в долине. Егерю Джеймсу Роббинсу шел седьмой десяток. Это был низкорослый, лысый и крепкий еще мужчина. Он радостно заулыбался, когда понял, кто явился к нему с визитом; глаза почти утонули в толстых складках на его лице. Миссис Роббинс, ровесница мужа, сгорбленная и лишенная малейшего признака красоты, была явно напугана, приветствуя Стюарта в своем непритязательном доме.

Стюарт помнил ее старой девой, дочкой местного викария. Время от времени она приходила в Фэрли-Парк вместе с отцом. Она вышла замуж за человека по положению много ниже себя. Избушка егеря казалась убогой лачугой по сравнению с домом викария, а ведь тот был далеко не дворцом.

К удивлению Стюарта, Майкл Роббинс тоже был дома – ему дали особое разрешение присутствовать на похоронах своего благодетеля. Представляя Стюарту своего приемного сына, Роббинсы сияли от гордости. Это был молодой человек шестнадцати лет, высокий, темноволосый и очень красивый. В его глазах ясно читался ум, и для подростка он выглядел необычайно представительно.

Стюарт провел у них добрый час. Выпил чаю, попробовал приготовленный миссис Роббинс комковатый пирог, поговорил о погоде и деревенских делах. Иногда он обращался прямо к Майклу. За время пребывания в Регби мальчик приобрел на удивление чистый акцент, выделяющий представителей высших слоев общества. Когда он говорил, родители слушали затаив дыхание, словно с его губ слетали звуки чудеснейшей сонаты.

Но дело было даже не в акценте. Его стать, отличный покрой костюма, манера держать чайную ложечку – Стюарт получил от фрейлейн Айзенмюллер немало тычков по костяшкам пальцев, чтобы выработать подобный элегантный захват. Мальчик казался существом из другого мира в этой тесной гостиной с нависающим потолком, где на закопченной стене висели охотничьи ружья, а под стулом валялась пара проржавевших капканов.

Стюарт поднялся, готовясь уходить. Какой бы вразумительный предлог найти, чтобы поговорить с Майклом наедине? Но ему не пришлось долго ломать голову. Роббинс накинул пальто.

– Я провожу мистера Сомерсета до дому, – сказал он родителям.

Они вместе вышли из домика егеря, дружески беседуя о школьных днях в Регби. Оба жили в пансионе, оба играли в одноименную игру – регби. Майкл преуспел в ней больше Стюарта – он был капитаном «Бегущей восьмерки».

Потом разговор иссяк. Стюарт колебался, уместно ли будет прямо спросить мальчика о его настоящих родителях и вероятном родстве с Берти.

– Сэр, простите, что задаю этот вопрос, – произнес вдруг Майкл. – Вы, случайно, мне не родственник?

Стюарта поразило, как ловко мальчик ввернул фразу, что позволяло ему задать собственный вопрос, не шокируя Майкла. Очевидно, его не так-то легко шокировать.

– Ты имеешь в виду, через моего покойного брата?

– Нет, сэр. Я имею в виду прямое родство.

Стюарт застыл на месте. Будь Майкл лет на шесть-семь моложе, он бы еще подумал. Но мальчик был значительно старше, чтобы быть плодом той ночи с Золушкой.

– Не думаю, – ответил он.

Казалось, ответ Стюарта не сильно разочаровал мальчика. Он пожал плечами:

– Я и сам в это не верил. Но решил, что все равно спрошу.

– Хочешь сказать, что и брату ты не родня?

– Однажды я спросил мистера Бертрама, вскоре после того, как он сказал родителям, что оплатит мое обучение в школе, – спокойно признался Майкл. – Он сказал, что нет. Он следил, чтобы не производить отпрысков вне брачных уз.

Стюарт почувствовал облегчение и разочарование одновременно. Но самым сильным чувством стало изумление. Берти оплачивал обучение Майкла с тех пор, как тому исполнилось одиннадцать. Сам Стюарт в одиннадцать лет никогда бы не осмелился задавать подобные вопросы!

– Только не думайте, сэр, что я не питаю благодарности к моим приемным родителям, – продолжал Майкл. – Я их очень люблю. Но человек не сможет до конца понять, кто он, пока не узнает, где его корни. А у меня только половина семейного портрета.

Половина портрета? Стюарт снова зашагал вперед.

– Так ты знаешь, кто твоя настоящая мать?

– Полагаю, что да, сэр.

– Почему же не спросишь ее?

– Она все отрицает, сэр. Но я знаю, что это она. – Майкл пнул камушек на дороге. – Не подумайте, что для меня это трагедия, но я помню, как ребенком жил с ней – помню ее лицо. Когда она приехала в Фэрли-Парк, я сразу понял – она приехала ради меня.

Внезапно Стюарта озарило:

– Мадам Дюран.

Плата за обучение в школе входила в ее жалованье. Возможно, она боялась, что Роббинсы не примут подачки, поэтому деньги шли через Берти. Оттого-то на руки она получала совсем скромную сумму.

Роббинс не стал отрицать:

– Она всегда говорила, вы можете быть для меня хорошим примером.

Мадам Дюран решила, что Стюарт – хороший пример для ее сына? Мадам Дюран, которая отказалась сделать ему сандвич?

– Ты идешь со мной в имение, чтобы ее навестить? Сейчас три часа пополудни, и мадам Дюран не обязательно находиться на кухне.

– Она ждет, что я зайду, раз уж я дома!

Судя по голосу, для него это скорее чувство долга, чем привязанности. Видимо, отношения мадам Дюран с сыном не столь просты.

– Я могу задать тебе личный вопрос?

– Разумеется, сэр.

– Здесь ни для кого не секрет, что тебя усыновили. Ты – многообещающий молодой человек, и мадам Дюран, кажется, приложила немало усилий, чтобы быть к тебе поближе. Как думаешь, почему она не признается, что приходится тебе родной матерью?

– Хотел бы я знать. Не раз спрашивал себя... Может быть, она хочет когда-нибудь удачно выйти замуж, и сын, незаконнорожденный или приемный, будет помехой.

Какой цинизм! Стюарт приподнял бровь.

– Мы живем в грязном мире, – с безмятежным видом добавил Майкл. – Люди вроде меня понимают это гораздо раньше.

Люди вроде них. Печать незаконного рождения по-разному ложится на характер. Для Стюарта это означало глубоко укоренившийся постоянный страх ошибиться. Один ложный шаг – и у него все отберут. В душе Майкла Роббинса под маской безмятежности бушевал гнев.

– Расскажите мне, молодой человек, – предложил Стюарт, – каким вы видите свое место в этом грязном мире?

Конечно, Лиззи терпеть не могла мистера Марсдена. Тем не менее она не могла глаз от него отвести.

В то время как отряды суровых ангелов принялись штамповать людские особи на промышленных предприятиях Господа Бога – а иначе как объяснить неуклонный рост населения в Англии и во всем мире, – мистер Марсден явно был штучным произведением, которого добрый Боженька сотворил собственноручно в минуту послеобеденного отдыха.

Сегодня при ближайшем рассмотрении он показался ей еще более ослепительным. В наклоне головы, горделивой осанке таилась бездна очарования и шарма – просто безобразие какое-то!

Мистер Марсден заметил, что она его разглядывает, и Лиззи пришлось отвернуться к окну, безнадежно залитому нескончаемым дождем. Мужчины говорили о политике, где главной новостью был провал билля о Гомруле почти во всех избирательных округах.

Где-то к северу от Бедфорда в купе воцарилась тишина. Отец Лиззи задремал, а мистер Марсден сверлил ее пристальным взглядом, и на его губах играла эта ненавистная улыбочка, отчего Лиззи вдруг сделалось так неловко, словно под юбками у нее сидел пьяный любовник, готовый в любую минуту разразиться вольным исполнением «Боже, храни королеву».

– Не возражаете, если я задам личный вопрос, мисс Бесслер? – спросил Марсден.

Она даже не сочла нужным скрыть гримасу досады.

– Смотря какой вопрос.

– Вы красивы, умны, у вас отличные манеры и связи – все, что нужно женщине. Почему вы не замужем?

Никто еще не осмеливался бросать этот вопрос ей в лицо. Лиззи старательно лепила себе маску безмятежности, но ей казалось, что палец, на котором отсутствовало обручальное кольцо, саднил, гноился, испускал зловоние. Мистер Марсден решил стать колючкой в ее боку!

– Вы забыли про мое обаяние, – холодно возразила она. – По общему мнению, я не уступаю мадам де Помпадур, а может даже, сражаю наповал, как Жозефина Бонапарт.

– Разумеется, и обаяние тоже, – согласился Марсден, иронически улыбаясь. Она ни разу не пыталась испробовать на нем свое обаяние. – Тем более удивительно, ведь многие совершенно обычные девушки, дебютировавшие вместе с вами, уже нашли счастье в браке, в то время как вы свободны.

Он пытается заставить ее в чем-то сознаться? Что он хочет услышать? Что Лиззи метила слишком высоко, поддавшись девической гордыне? Полагала себя достойной лишь в жены богатейшего пэра Англии? На меньшее Лиззи не соглашалась – сочла бы за оскорбление собственной красоте, уму, манерам, связям и обаянию!

– В матримониальных делах, как и во всяких других, есть еще такая вещь, как везение, – возразила она. – Люди, которые восхищались мною, никогда не восхищали меня. Никак не совпадало – до недавнего времени.

Ей не полагалось говорить о состоявшейся всего три дня назад помолвке до появления в газетах официального сообщения, но сдержаться было выше ее сил. Кроме того, Марсден состоял при Стюарте и не мог не знать, что его работодатель и Лиззи в последние месяцы видятся очень часто.

Его реакция – искра сарказма пополам с чем-то, чему она не могла найти определения, – ясно сказала ей, что он отлично все понял.

– Ясно, – ответил Марсден.

– Теперь мой черед спрашивать о личном, – продолжала Лиззи. Ее, как и Марсдена, не столь интересовал ответ, сколько возможность пустить собеседнику кровь, задав коварный вопрос. – Вы происходите из одного из лучших семейств нашей страны, сэр. Почему вы избрали скромную карьеру секретаря?

Разумеется, все вокруг знали, что отец отрекся от него, лишив наследства. Так что даже благородное право выбора оказалось не про него. Марсден просто вынужден был работать.

– Праздная жизнь не для меня, – сообщил он, разглядывая собственные руки. Ухоженные руки, вот только на правой ладони виднелось пятнышко – очевидно, чернильный след.

Лиззи вонзила в Марсдена нож, оставалось лишь его повернуть.

– Но ведь есть множество достойных способов времяпрепровождения, не работая по найму. Вы могли бы посвятить себя искусству, литературе, наукам. Могли бы возглавить благотворительные общества – они бы много выиграли, имея такого организатора, как вы. Могли бы стать членом парламента.

– Увы, эти благородные занятия не приносят ни гроша, – ответил Марсден. – Уверен, вам, как и мне, было бы мучительно строить жизненные планы, не имея в кармане ни пенни.

О, эти муки Лиззи уже познала.

В случае смерти отца дом достанется старшему брату. Отец никогда не мог похвастать богатством. А мать, уверенная в том, что Лиззи удачно выйдет замуж, растратила почти все, что получила в приданое, на двух сыновей. Если Лиззи кончит старой девой, ей придется изобретать чудеса экономии. Она гнала от себя эту мысль, но вдруг ужасная перспектива замаячила в смутном отдалении, становясь реальнее год от года.

Но естественно, Марсдену она в этом ни за что не признается.

– Нет. Боюсь, вы одиноки в своих опасениях. Бедность – ваш удел, сэр, а не мой.

Марсден посмотрел на Лиззи, и она поразилась суровости его взгляда.

– Ах, мисс Бесслер! – сказал Марсден почти весело. – Ваша жестокость способна разбить любое сердце, менее крепкое, чем мое.

Сцена в точности напоминала картину предыдущего вечера. Из-за поворота показался огромный черный экипаж, его колокольчик нежно позвякивал в неподвижном вечернем воздухе. Подъездная аллея тонула в золотистом сиянии, пробивающемся сквозь малиновые и пурпурные закатные облака. С запяток соскочили два рослых лакея.

Но на сей раз сам мистер Сомерсет вышел встретить прибывших – двух джентльменов и одну леди. Новость, что эта леди вскоре станет миссис Сомерсет, уже успела облететь поместье. Горничные предвкушали пышную свадебную церемонию. Миссис Бойс недовольно морщилась при мысли, что в ближайшем будущем дом наводнят непоседливые дети.

С террасы Верити наблюдала, как молодая леди выходит из кареты. Очень высокая, очень красивая, модно одетая. Яркая и темноволосая, как и мистер Сомерсет.

Их взаимная привязанность бросалась в глаза. Когда они приветствовали друг друга, их руки оставались сцепленными на миг больше, чем нужно, даже для четы помолвленных. Потом они рука об руку направились к дому – прекрасная пара, просто дух захватывало. Склонив головы, они тихо переговаривались, всецело поглощенные друг другом.

Верити подавила желание схватить сигарету. Это просто недоразумение, что он до сих пор не женат. Ему нужны наследники, а Фэрли-Парк нуждается в хозяйке. Он поступает именно так, как должен.

Хозяин и его гости вошли в дом. Слуги унесли багаж, экипаж уехал. Верити задумчиво смотрела на опустевшую подъездную аллею.

Стюарт двигался вперед. А она, Верити, была обломком прошлого, ископаемым, мухой в курке янтаря, которой неведомо, что прошли миллионы лет и мир изменился до неузнаваемости.

Теперь у нее нет выбора. Она уйдет.

Обед от начала до конца был сущим мучением.

Неизвестно почему, но приготовленная мадам Дюран еда странно действовала на Стюарта – вопреки всем законам логики. Гостям ее блюда пришлись по вкусу – Марсден был вообще в восторге. А Стюарт сидел как на вулкане, и с каждым проглоченным кусочком что-то обрывалось в его душе.

Сегодня он не мог встать и уйти, как прошлым вечером, не мог приказать лакею унести блюда – он был не один за столом. Старался есть как можно меньше. Но крошечная молния все равно разит, как молния, и даже малый огонек способен обжечь.

Иногда он даже не понимал, что ест – каково на вкус падение с утеса? Он просто ел, и все его существо содрогалось от страха и отвращения, не желая подчиниться, но не в силах помешать этому яростному пробуждению чувств.

Ее стряпня производила в нем странный эффект. Он не мог не думать о женщине на кухне, которая обладала могучей колдовской силой. Прибегала ли она к искусству алхимии, чтобы выделить чистый элемент любовной тоски, чтобы пропитать им свои блюда? Или взяла неразбавленное желание и замаскировала его безобидным на вид карамельным кремом?

– В Париже о ней отзываются как о богине, – благоговейным тоном сообщил Марсден.

Нет, не богиня, а колдунья, исповедующая черную магию. Она обволакивала его радостями, которые он считал недостойными и невозможными. Заставляла забыть, что он респектабельный мужчина средних лет, который вот-вот станет еще респектабельней, когда женится и взойдет новой звездой на политическом небосклоне.

Стюарт был раздражен, не в силах объяснить, что с ним происходит. Раньше, когда он ел, еда была всего лишь едой. А кухарка – кухаркой.