Встретимся на Черной речке

ГЛАВА 11

Я знала, что он пойдет следом, к дому бабы Марьи. Поэтому пошла в обратную сторону. Возле дома медика Егора остановилась, заметив в окне отблески свечи. Неудобно, конечно, но куда-то надо податься. Я и так насквозь промокла.

Егор читал какие-то учебники по хирургии, и, судя по его радостному лицу, они ему надоели, а моя компания, напротив, радовала. Мне были выданы теплые вещи, налит горячий чай из термоса. Я сделала глоток, закашлялась, и разревелась. Пришлось все рассказать. Егор, не по годам мудрый парень, предложил поговорить с Кириллом Робертовичем.

— Он меня обманул! Он мог сразу сказать, в то утро, «Привет, Сурикова. Это я, твой мучитель. И я превратился в красавчика». Господи, — громко выдохнула я. — Какой же он красивый… Скотина.

— Ну, наверное, есть какие-то причины, по которым он так маскировался… Ну, не знаю, — протянул Егор.

— Да какая разница! Я никогда ни с кем так честно не говорила. Я за пару дней общения ему рассказала больше, чем кому-либо за всю жизнь.

А я тоже, дура… Даже имени ни разу не спросила.

— О как… — потер затылок Егор. — Ну, это о чем-то говорит. Имена, даты рождения, пароли-явки — это же все формальности. А вот то, что ты ему так сразу доверилась, это о многом говорит.

— Мне чертовски обидно. Я чувствую себя обманутой.

— Марина, если он такой прямолинейный и открытый для общения, то он все тебе объяснит. Просто дай мужику шанс.

Я испытывала острое ощущение диссонанса: в моей голове Кирилл Робертович и мужчина, которого я кошачьим взглядом рассматривала полдня назад, в одного человека никак не складывались. Кирилл Робертович с его волосами непонятного цвета, вечно хаотично растрепанными, как у Эйнштейна, огромными очками в нелепой роговой оправе, заросшими щеками, дурацкими свитерами с оленями и длинными кардиганами, которые были на три размера больше, едким сварливым голосом, вечными подколами и иронией. И мой черноглазый: красивый молодой мужчина, черными густыми волосами, глубокими внимательными глазами, теплыми, нежными руками, мелодичным, приятным голосом… Это не может быть один и тот же человек!

Хотя все сходилось: он воспринял мое появление, тем утром в бору, как само собой разумеющееся. Потому что он меня знает. А так, представьте, выплывает какая-то девка в старых тряпках в 4 часа утра у тебя из-за спины. Не хватало только мне сказать: «Ты умрешь через 7 дней». Я бы мольбертом шарахнула! Затем, когда я спросила у него, насколько он приехал на остров, он ответил «Как все». Можно было догадаться, что полностью фраза звучала, как «Как все мы, художники из Академии». И когда я спросила у него про архитектурно-строительный колледж, он смутился. Так как не имеет к нему никакого отношения. И наших он знает: Бориса Таисовича, Катерину. И по имени меня назвал. Но самое главное: он говорил все о том же, о чем и в Академии. О том, что я могу рисовать лучше.

И даже добился успехов в выяснении причины… Только говорил иначе. В Академии это были подколы, грубые фразочки, ирония. А здесь… Столько внимания, заботы, искреннего желания помочь. Я снова Всхлипнула, вспомнив, что сказала ему, что ненавижу своего преподавателя.

Вот как не поверить в судьбу? Если бы Я чуть поактивнее себя вела, а не сидела дома, то вовремя бы узнала, что он приехал, и что так изменился.

Не подверни Катерина ногу, она бы постоянно находилась в школе, и доложила бы мне о приезде Кирилла Робертовича.

Кстати, о Катерине…

— испортил девку? — подражая бабке Марье, спросила я у Егора.

Он довольно кивнул.

— Влюбился. Впервые в жизни. Испортил, конечно, но пока совсем чуть-чуть, — Егор широко улыбнулся. — А она тебе не рассказывает ничего?

— Молчит. Краснеет и молчит, — поправилась я, с нежностью подумав о своей рыжеволосой подруге.

— Да, она такая, — рассмеялся Егор. — Я, кстати, сейчас к ней пойду.

Ты идешь домой?

— Иду… Куда я денусь? — устало выдала я, и поднялась следом.

Дома Катерина суетливо собиралась на свидание, хотя мне хотела соврать, что идет в школу «на награждение».

— Тебя твоя «награда» уже за воротами ждет, — крякнула бабка Марья, заплетая Катины длинные волосы в тугую косу.

— Да-да, — добавила я. — Я вместе с твоей «наградой» пришла. По дороге встретились.

Катя покраснела, и что — то невнятно пробубнила.

— А тебя Кирюша искал, — беззаботно выдала баба Марья, вплетая в рыжую косу голубую ленту.

— К-кто? — запнулась я.

— Кирюша. Тоже художник. Он у меня жил лет эдак десять назад. С

Борей приезжали, с папкой Катиным.

— Да, мне папа рассказывал, — поддакнула Катя.

Отлично. Все всё знают.

— Кирюша… Катерина, — строго сказала я. — А ты знала, что Кирюша как бог выглядит?

— До сегодняшнего дня не знала. Он пришел тебя искать… В общем, я все поняла. Маринка, — закатила глаза подруга, — он такой красавчик!

Теперь я вспомнила, я видела его на фотографиях в папиных альбомах. Но и предположить не могла, что это он.

— Все такие понятливые. Одна Сурикова дурочка, — Я отвернулась в стене, и принялась рассматривать, как в детстве, ковер, висевший на стене.

Счастливая Катя, прихрамывая, ушла к Егору. Бабка Марья ушла на разборки к Варфаламеевым (кто-то стащил с огорода черенок от лопаты). И наступила благостная тишина для раздумий и самобичевания. Где-то вдалеке снова ухала сова, а в остальном остров хранил молчание.

Я, впервые за все время на острове, захотела нарисовать что-то, помимо портретов. Кисть будто бы сама поставила пару точек в левом верхнем углу холста, и от них потянулись лучи, которые стали сплетаться в клубок. Клубок вертелся, не желая распутываться, вплетал в себя новые нити, добавляя себе цвета. В итоге две тонкие ниточки выбрались, начали обвиваться друг вокруг друга, и соединились в одну. Я устало закрыла глаза, откидываясь на кровать. Железные пружины скрипнули, принимая меня.

Ночью мне снился Кирилл. И теперь я звала его по имени. Меня разбудила Катя, судя по свету, глубокой ночью, недовольно пробурчав:

— Ну, дай поспать. Заладила «Кирилл», «Кирилл»… Бормочешь без конца. Иди к своему Кириллу, и там бормочи…

Ну вот, Я снова разговариваю во сне. Если сложить мои предыдущие слова и сегодняшние, то получается фраза, прекрасно иллюстрирующая ситуацию: «Встретимся на Черной речке, Кирилл».

Я не выспалась, так как остаток утра провертелась в кровати. Болела голова, выходить из дома совершенно не хотелось. Но пришел суровый Борис Таисович, который велел и Катерине, и мне немедленно выходить на пленэр.

— Лежат тут, барыни… — изба ходуном ходила от зычных криков ректора. — Я думал, она болеет, встать не может… А она, вертихвостка, по сеновалам скачет! Думала, не узнаю?

— Ну, пап! — ныла Катя. — Я взрослая женщина!

— Да кто спорит? Взрослая! Но ты сюда работать приехала, а сама отлыниваешь. А ты? Марина, я знаю, что ты ехать не хотела, однако, ты здесь, и будь добра вместе со всеми выходить. И ваши особые отношения с Кириллом Робертовичем…

— Нет у нас никаких «отношений», — я отвернулась к окну, уставившись в одну точку на горизонте.

— Тем более! — не унимался Борис Таисович. — Значит, тебе ничего не мешает работать. Встали и пошли! Немедленно! Обе!

Я не хотела видеться с преподавателем, а Катерина собиралась идти к Егору. Но по итогу мы обе пошли на пленэр. Как на зло, на улице было солнечно, не осталось и следа от недельного, затяжного дождя. Идеальная погода для выхода на натуру: не жарко, свет хороший, ветер умеренный.

Из-за того, что мы пропустили утреннее распределение, нас обеих отправили в самую ближнюю группу — на берег, к парому. Мои слова о том, что я там уже рисовала, ни на кого не подействовали. А я была согласна идти куда угодно, только не на берег. Потому как на листе, висевшем на двери школы, черным по белому было написано: «Позиция 1. Берег Черной речки. Преподаватель — Кирилл Робертович Ривман». Но Борис Таисович сделал такое страшное лицо, что желание спорить испарилось само собой.

Ребята уже работали, и, судя по наброску Витьки, с раннего утра. Катя, которая все еще делала вид, что у нее болит нога, села на скамью у парома, и сразу начала рисовать, желая побыстрее закончить. Я пошаталась по берегу, заглядывая на мольберты и в альбомы, и, наконец-то, встала на самом краю песочной насыпи, выбрав самое уединенное место. Кирилл Робертович сидел на пароме, разговаривая с дедом Максимом, эпизодически обходя всех рисующих с длинным карандашом. Мужчина прекрасно выглядел: черная кофта-мантия с капюшоном, волосы забраны в неряшливый хвост резинкой с украшением наподобие четок, руки были обвиты кожаными браслетами. Я исподлобья смотрела на него, и, конечно же, замечала, как мои однокурсницы улыбались ему, пытались поближе подойти к Кириллу Робертовичу, когда он делал правки на их рисунках. Однако сам мужчина никак не реагировал на них. Когда Алла из 404 группы слишком близко наклонилась к преподавателю, что-то спрашивая, я не выдержала, и резко отвернулась, чуть не уронив мольберт.

— Свет, в нижнем правом углу, нужно исправить. Слишком темно, — над самым ухом раздался волнующий мужской голос.

— Спасибо. исправлю. — Подчеркнуто официально сказала я.

— Сердишься?

— Кирилл Робертович, я вас услышала. Исправить свет. Спасибо за совет. Теперь можно я буду рисовать?

— Марина, поговорить все ровно придется, — осторожно сказал преподаватель.

— Мы с вами уже достаточно наговорили… Мне на год вперед хватит, — я не поворачивалась к мужчине, так как знала, как на меня влияют его взгляды.

— Не там. Дай кисть.

Но вместо того, чтобы взять у меня кисточку, мужчина сжал мою руку, и повел ей, разводя слишком яркую краску, осветляя край. Для этого ему пришлось еще ближе подойти ко мне, практически прижаться грудью к моей спине. Я повела плечами, так как тело покрылось мурашками.

— Кирилл Робертович, это неприлично. Тем более что все смотрят.

— Меня это не смущает.

— Ну, хватит. Пожалуйста, — я отвернулась, пряча дрожащие губы.

— Что мне сделать, чтобы ты меня выслушала? — серьезно спросил Кирилл Робертович, отпуская мою руку.

— Оставить меня в покое.

— Кирилл Робертович, можно вас? — с другого края берега раздался капризный женский голос.

Преподаватель, постояв несколько секунд рядом, рассматривая меня, ушел к зовущей его студентке. И я смогла выдохнуть. На рисование не было совершенно никакого настроя, и после пары неудачных мазков я собрала сумку и пошла ко второй земляной лестнице, ведущей к церкви.

Я бы тоже его не узнала», — сказала мне Катерина, когда мы шли на берег. А мне и сейчас слабо верилось, что это действительно он.

Преподаватель стал совершенно другим: изменилась (или вернулась прежняя?) манера поведения, стало очевидно, что ему не плевать на свой внешний вид, он сегодняшний более терпим и вежлив, чем был в Академии. Я терялась в догадках, зачем нужен был этот маскарад, и что заставило Кирилла Робертовича вернуться к своему родному образу? И хотя я пыталась не думать о нем, мысли все ровно возвращались к этой загадке.

На лавочке у ворот бабы Марьиного дома сидели Борис Таисович и медик Егор. Парень приветливо улыбнулся, а вот для ректора мое появление стало лишь катализатором для новой вспышки.

— Сурикова! Я тебя только два часа назад на работу выгнал, а ты снова домой прешься, — завелся Борис Таисович. — Хочешь сказать, ты закончила?

— Да не могу я там находиться, — я опустилась на лавочку между мужчинами. — Борис Таисович, ну вы же знаете…

Я запнулась, опустив голову. Мы были близко знакомы с ректором, и часто общались в неформальной обстановке (все же отец лучшей подруги).

— Я всё про всех знаю, Сурикова. Все и про всех, — ректор заострил на этом моменте внимание. — Но ваши распри с одним лишь преподавателем не дают тебе право попусту тратить драгоценное время на острове. Ты зачем сюда приехала? Зачем, я тебя спрашиваю?

— Я ради него и приехала, — обреченно ответила я, и откинулась, прислонив голову к теплому дереву забора.

— Приплыли, — выдал ректор, и повторил мое движение. — Я вас привез для работы, а вы променяли живопись на мужиков. Бабы, что с вас взять.

— Ой, сам-то, — забубнила другой стороны забора баба Марья. — В прошлый раз ты, Боря, ночки-то на сеновале с Зойкой Терентьевой проводил.

— Мария Петровна, ну вот кто вас просил? — риторически спросил Борис Таисович у дырки в заборе. — Где она, кстати? Зоя? У нее дом заколочен.

— Уехала в город. На девок ругаешься, а про себя забыл, — заохала баба Марья, и вышла к нам, в улицу. — Марина, пойдем баню топить. Нечего с ними балакать.

— Еще и баня… Отлично, — обреченно сказала я, но покорно поднялась.

— Марина, — окликнул меня ректор. — Кирилл хороший человек. Лучший, из тех, кого я знаю. Но ему в последнее время сильно в жизни не везло на встречи с плохими… Но это он пусть сам рассказывает.

Пока баба Марья откалывала от поленьев длинные палочки — лучины, я обрывала бересту. Монотонная работа успокаивала, давая возможность подумать. Что мне делать? Первый вариант, который сразу же приходил на ум, — уехать с острова, и забрать документы из Академии. По сути, если я захочу, то меня никто не остановит. Но… Сердце не хотело верить, что этот вариант единственный.

Второй вариант казался сказочным: пересилить себя и посмотреть ему в глаза. Выслушать, задать те вопросы, что теснились в голове. Ведь я ничего не потеряю… Кроме спокойствия. Когда я думала, что мой черноглазый — это преподаватель из строительно-архитектурного колледжа, то поверить в возможность отношений с ним было легко. Но теперь, когда я знаю, что это Кирилл Робертович, с которым я так легко обменивалась достаточно вольными шутками, ситуация кажется совершенно бесперспективной. Да, я его выслушаю, а дальше что…?

Баба Марья вытянула меня из состояния задумчивости, начав громко закидывать дрова в топку.

— Сейчас Маринку накупаем, смоем всю печаль… — приговаривала бабушка. — Девочку нашу попарим, как с гуся вода…

Я с умильной улыбкой посмотрела на бабу Марью, и, поддавшись спонтанному порыву, обхватила ее сзади за шею, прижавшись.

— Тьфу ты, Маринка, бесовка, не отвлекай, — рассмеялась бабушка.

Когда баня была готова (я все еще искренне ненавидела этот филиал адского пекла — но мыться-то надо было…)‚ баба Марья сходила за Катериной. Я думала, что подруга соскучилась по одногруппникам и рисованию, а она, как оказалось, больше общалась с Кириллом Робертовичем.

— Рина-а, — протянула девушка, опуская ноги в таз с горячей водой, — я его сегодня близко рассмотрела! Понятно, что мой Егор для меня самый лучший, но очевидного я отрицать не могу… Какой он красивый! Как из журнала! Сразу видно, что долго заграницей жил. Он даже одевается иначе.

В общем, интересный он у тебя.

— У меня?» — я еще раз облила себя холодной водой.

— А у кого? Но ты смотри в оба! Я сегодня насмотрелась, как к нему наши девочки подстраиваются. Он правда не ведется, больше в твою сторону смотрел… Но все ровно: выпендриваться будешь, его быстро к рукам приберут, — деловито сказала Катя.

— Ой, а ты много в отношениях понимаешь? — усмехнулась я. — Пару раз поцеловалась и стала экспертом, да?

— Я не только целовалась… — Катерина скромно улыбнулась.

— Да ладно?! — я пристально всматривалась в лицо девушки. — У вас секс был?

— Нет, конечно! — подруга искренне возмутилась. — Но будет…

— Главное, — я вяло потерла спину девушки пушистой мочалкой, — чтобы папа не узнал. Они сегодня с Егором общались.

— Да? — Катерина сбивчиво заговорила. — Где? Очем? Ты слышала?

— Нет, я подошла к дому, а они на лавочке сидели. Разговор не слышала, но выглядели спокойными. Отец волнуется за тебя. Особенно с учетом того, что его хорошая девочка скрывала столько времени свой первый роман, — я посмотрела в глаза девушке. — И от меня, кстати, тоже…

— Быстро закрутилось все, — по-лисьи хитро улыбнулась Катя. — Он через пару дней ночью залез через окно, с букетом цветов и мазью для ноги.

Кстати, если бы ты была дома, то все бы узнала первой.

— Романтика. Цветы, мази, окна, ноги…

— Не передергивай! Я у него даже ночевала три раза. Но он знает, что я… Что он у меня первый. И не торопится. Но если бы мне кто-то раньше сказал, что целоваться так приятно, то я бы не тянула до 22 лет, — подруга беззаботно рассмеялась, и обрызгала меня водой.