Встретимся на Черной речке

ГЛАВА 4

После того, как был преодолен ужаснейший путь от станции до парома (а это, на секундочку, 4 км пешком!), мы группами по 10 человек переправлялись через Черную речку на остров. Переправа стала единственным приятным моментом за весь день: от меня требовалось только сидеть на рюкзаке и разглядывать бесконечные потоки воды. При взгляде на мое лицо всем окружающим становилось ясно — я не настроена на общение.

Поэтому меня никто не трогал. Я достала карманное зеркальце и влажную салфетку: после «прогулки» через лес меня ровным слоем покрывала пыль, и кое-где к коже пристали какие-то хвоинки и трупы насекомых. Я брезгливо стряхнула с лица и шеи всю эту гадость, и пыталась умыться, израсходовав пачку салфеток.

— Мне нужен душ. А лучше ванна, полная горячей воды. С солью и ароматическим маслом, — больше самой себе, нежели стоящим рядом людям, прошептала я.

Вода за краем деревянного настила парома приятно искрилась, принимая в себя лучи послеобеденного солнца. Я наклонилась, опустив руку в воду, и тут же услышала сварливый голос:

— Руки-то не суй!

Источником звука оказался очень старый мужчина — дедушка лет 80–85. Паутина морщин плотно обхватывала его лицо: казалось, что вся кожа изрешечена толстыми бороздами. Но веселые голубые глаза и залихватски поднятая на затылок фуражка капитана корабля (при этом на тулье, вместо кокарды, была надпись «Капитан. бля>>—буквы коро>> были оторваны) молодили его.

— Почему? Нельзя воду потрогать? — спросила я, прикрывая глаза, чтобы лучше рассмотреть лицо говорящего.

— Сом.

Чрезмерно краткий ответ заставил меня на секунду усомниться в адекватности дедушки. Но раз уж ему доверяют управлять паромом (хотя я не знала, насколько сложный это механизм), то, вероятно, верят в его психическое здоровье.

— Что «сом»?

— Сом кусит.

— Что сделает? — непонимающе переспросила я.

— Кусит. — Повторил дед, и отвернулся.

Я развела руками, показывая Катерине свою растерянность. Она зеркально повторила мое движение. На несколько минут воцарилась тишина, а затем дед неожиданно заговорил.

— В речке огромный сом живет. А можа и не один… — он помолчал.

— Его сюда еще до войны запустили.

Я покрутила пальцем у виска, кивнув Кате на деда, мол, совсем с ума сошел.

— Сом вот такой вот, — дедушка максимально развел руки, показывая длину воображаемого сома. — Он однажды, в 80-е, дитё утянул на дно. И сожрал.

Катя закатила глаза, а наш одногруппник Витя усмехнулся в кулак.

— Так что руки сувать не надо в воду. И тебя утянет, — дед повернулся ко мне. — Вот жить будете, в деревне-то, ты ночью как-нибудь к берегу спустись, послушай: сразу услышишь, как он плавает. Новую жертву ищет. Меня дедом Максимом звать.

— Х-хорошо, — я удивилась резкой смене темы беседы. — Марина.

Меня совершенно не заинтересовала байка про огромного сома, а вот лицо деда Максима очень понравилось. Надо будет нарисовать его.

Люблю натуру с характером — чтобы не только лицо и фигура, но и история жизни, опыт, который наложил отпечаток на внешности человека. А этот персонаж с парома меня заинтриговал, и я бросала на него взгляды из-под ладони, запоминая черты его лица. Когда до берега оставалось совсем немного, я наконец-то нашла в рюкзаке скетчбук, и за три-четыре минуты набросала общую схему портрета — надо только сделать надпись на фуражке более приличной (точнее восстановить ее первоначальный вид).

На берегу нас встречали Борис Таисович и председатель сельского совета. Это была официальная часть встречающих, а за ними, на высоком берегу, стояла «неофициальная» — бабушки и дети. Отец Катерины уже пару дней находился на острове, и уже походил на местных — одет был просто, в бежевую хлопчатую рубашку и свободные камуфляжные штаны. А его черные курчавые волосы и борода органично смотрелись как в

Академии, так и на пленэре.

— Марина, у тебя такой вид, будто ты умерла дней пять назад, а сейчас тебя выкопали и заставили приехать на пленэр, — со вздохом сказал

Борис Таисович.

— И чувствую я себя примерно так же… — ответила я, проходя мимо, присаживаясь на скамью.

— Ой, Сурикова, какая ты Нежная, трепетная дамочка, — сыронизировал ректор. — Всего-то прокатилась на электричке и на пароме, да прошла пару километров.

— А вы сами-то прошли эти пару километров?

— Я свое уже отходил. Я ехал с вещами. Вашими вещами, — ректор повернулся к кучке студентов. — Дорогие друзья, я рад, что вы удачно добрались! Светлана Степановна, скажете что-нибудь?

Председатель сельсовета приветливо улыбнулась, и тоном, который свойственен железным леди, прикидывающимися милыми, ранимым женщинам, начала:

— Мы рады видеть вас в деревне Черной! История нашего поселения берет начало еще в Х\/111 веке… — дальше шла история основания деревни, которая нисколько не увлекла уставших студентов. — В деревне за все время ее существования побывали известные писатели, например,

Каруев, фольклористы, например, Мараев, этнографы, кстати, скоро они издают книгу по истории края. И мы счастливы, что вы приехали к нам!

Теперь и художники прославят наши места! Борис Таисович, — женщина повернулась к ректору, — спасибо вам за то, что вы выбрали именно нашу деревню местом вашего, э-э, творчества. Ребята, будьте как дома!

— Спасибо, Светлана Степановна. Друзья, теперь о технике безопасности: перед выездом вы подписали бумаги о том, что вы сами несете ответственность за свою жизнь и здоровье. Это не касается 1 курса, для них выезд будет засчитан как практика, — 1 курс понимающе закивал. — Для всех остальных — ваше прибывание здесь является добровольным…

Я хмыкнула: конечно, по доброй воле… Особенно я…

— Но вы обязаны соблюдать определенные условия: выход за границу деревни, — я заметила, как хмыкнул дед Максим, так как это было невозможно. — Категорически запрещен! Деревня Черная является полуостровом, то есть в одного края она сочетается в сушей, но пытаться переправляться на нее я вам запрещаю — там крайне сложный переход. Далее: местное население является правым в любой ситуации! Мы здесь гости, и поэтому ведем себя прилично. Никаких конфликтов, алкоголя, драк и прочего неприемлемого для студентов Академии — молодых художников России. Все наши семейные проблемы решаем сами, без участия местных жителей, — Борис Таисович на секунду замолчал и с ударением добавил. — Мы здесь гости.

— Это понятно, — дружно протянула студенческая братия.

— Тогда сейчас собираемся в школе. Этот вон то здание на горе.

Я уже совершенно обессилела, таская весь день тяжеленный рюкзак. И вообще я не была приспособлена к долгим физическим нагрузкам: я с детства была равнодушна к спорту. Плечи натерли лямки рюкзака, ноги ниже колен я плохо чувствовала, и какие-то мышцы в районе бедер, о существовании которых я раньше даже не подозревала, нещадно тянуло. Изза раннего подъема хотелось спать, а из — за переутомления хотелось сдохнуть. В общем-то, ректор был прав: я будто бы умерла пару дней назад, а сейчас меня вынудили выехать на пленэр. «Да, Сурикова, ты оказалась не способна пережить даже незначительные физические трудности», — подумала я, пытаясь поднять резко ставший неподъемным рюкзак.

В здании школы (на деле оказавшимся простым деревянным домом на высоких сваях) ректор повторно прочитал нам лекцию о том, что мы здесь всего лишь гости. А после началось распределение по местам жительства. Нам с Катериной выбора не предоставлялось, видимо, изба бабки Марьи казалась Борису Таисовичу безопасным местом для дочери и ее лучшей подруги. Хотя в тот момент мне было без разницы: лишь бы получить тазик воды и кровать.

Дом, в котором нам предстояло жить, находился в середине деревни. Хотя стоит отметь, что никаких организованных, типичных для городов и деревень, пространств здесь не было: площади, улиц, переулков.

Дома просто хаотично располагались на территории острова: между некоторыми расстояние было весьма приличным, а между другими пролегали целые поля лопухов и полыни. В любом случае, пятистенная изба бабки

Марьи казалась мне самым приятным местом обитания после дня пути. Дом состоял из двух комнат: кухни и горницы, как ее назвала хозяйка. Помимо этого к дому был устроен пристрой, в котором, с учетом духоты, мы и обосновались. Две кровати с панцирными сетками, стол, сколоченный из гладкой сосны, и подобие шкафа — старый сервант с добавленным позже отделением для вешалок.

Я думала, что хотя бы сегодня буду спать без сновидений. Но ничего не изменилось. Черные глаза мелькали во снах, как карты в руках цьтанки.

— Рина! Рина, — сквозь густой, тяжелый сон я услышала голос подруги. — Уже 6 утра!

Я с силой нажала на верхние веки, помогая себе открьггь глаза.

— Что случилось? — голос был настолько хриплый и тяжелый, будто бы и не принадлежал мне.

— Ничего, — беззаботно сказала Катерина. — Такой рассвет красивый! Ты должна видеть!

— Господи… Отвали от меня! Дай поспать, — злобно прорычала я, переворачиваясь на другой бок, проваливаясь в следующий сон.

Проснулась я уже около 12 часов дня. Царила гнетущая тишина.

Только где-то в отдалении глухо кричала кукушка. Кукушка-кукушка, столько мне лет жить осталось?» — вспомнила я фразу из детства. Птица тут же замолчала. «Вот так всегда», — подумала я, невольно вытягивая из памяти эпизоды из моих детских лет у бабушки в деревне.

Потянулась, и, почувствовав, что левую ногу сейчас сведет судорогой, тут же вернула ноги в прежнее положение. В доме было жутко холодно.

На веранде, под легкой простынкой, стояла керамическая посуда с завтраком: кринка молока, горшок с варенной картошкой, плошка со сметаной и современная банка консервов (какие-то шпроты). Я вяло потыкала вилкой в картошку, осмелившись откусить лишь яблоко. Неужели здесь вообще нет нормальной еды? В рюкзаке были ненавистные мне пакеты с «быстрой» лапшой. Но рюкзак остался в школе, вчера у меня не хватило сил тащить его в гору.

Деревня встретила меня абсолютной тишиной. Казалось, что здесь вовсе нет людей, и только где-то на краю поселения слышался стук топора.

Я поежилась под пронизывающим ветром, и поймала подол подлетевшей юбки: Мэрилин Монро, блин.

В школе было шумно: оказывается, матушка подрядилась готовить в школьной столовой постные обеды для приехавших художников. Как раз разносили что — то горячее, судя по пару, вившемуся над тарелками. 1 курс, как обычно бывает, с невероятным воодушевлением чистили кисти и готовили принадлежности для выхода на натуру. Остальные праздно шатались вокруг школы: кто-то пытался поймать сотовую связь (ее здесь, кстати, как и электричества практически нет), кто-то обедал, кто-то пытался поспать. Судя по опухшему лицу моего одногруппника, приказ ректора о запрете алкоголя был проигнорирован в первый же вечер прибывания на острове, а судя по аналогичному внешнему виду преподавателя эстетики — на преподавательский состав этот приказ не распространялся.

Я нашла свой рюкзак, и достала пачку мюсли, на ходу открывая целлофановую упаковку.

— Милая, ты поешь по-человечески, а то сил на дела благие хватать не будет, — я от неожиданности подпрыгнула, высыпав из пакета хлопья с сухофруктами. — Этой сухомяткой желудок себе испортишь.

Голос принадлежал матушке — супруге местного священника. Она оказалась крайне миловидной женщиной лет 40–45. Русые волосы, бесцветные брови и ресницы, и чрезмерная бледность. Интересный набор.

Мне даже захотелось тут же попросить ее позировать, однако, я не знала, не оскорбит ли ее это, с учетом ее положения. Я отвела глаза от лица матушки, и вяло подопнула ногой кусочек вяленого финика.

— Теперь и сухомятки>> нет.

— Ну и хорошо, пойдем за стол. Ты хмурая больно. Случилось чего? На заутрени не была… А часть ребятишек приходила.

«Мне только заутрени не хватало», — мрачно усмехнулась я.

— Батюшка тебя исповедует, если тревожит что. Он тебе во всем сможет помочь!

— Меня тревожит отсутствие электричества, фильтрованной воды и душевой кабиньь

— Нет. В этом не поможет, — констатировала матушка, и подтолкнула меня к столу.

Суп оказался вкусным, или мне, после суток без пищи, так показалось.

Но все-таки что-то особенное в нем было. Однажды я возила бабушку в

Чолымийский монастырь, на какой-то религиозный праздник. На площади перед храмом служки раздавали монастырскую еду, и пока я ждала бабулю, я попробовала кое-что из предложенного. Знаете, эти продукты как-то иначе пахли: вроде бы простой ржаной хлеб, а от него исходит тонкий аромат мяты, или обычная пшенная каша, а пахнет кунжутным маслом и сладковатым дымком.

— Без масла, — пояснила матушка, наливая мне поварешку щей.—

Сегодня первый день Петрова поста. Завтра рыба будет. Дед Максим наловит на рассвете. С ним Павел собрался, и ты сходи.

Мой хмурый похмельный одногруппник Павел в знак согласия резво кивнул, но тут же сморщился от приступа головной боли.

— Так мне на заутреню или с дедом Максимом? — с ухмылкой спросила я.

— И туда, и туда успеешь. Было бы желание, — ответила женщина, и отошла с кастрюлей к соседнему столу.

— Слышала, Сурикова? — пробубнил Паша. — Ты его имеешь? Желание?

— Нет, конечно. Я раньше 9 утра не встаю. Таблетку дать? — спросила я.

— Неважно выглядишь.

— Нормально, — простонал в ответ парень, и затем, понизив голос до шепота, чтобы не услышала матушка, добавил. — Прикинь, у них в лабазе пива нет. От слова «совсем нет».

Я пожала плечами — к пиву я была равнодуша. Как и к страданиям Пашки.

После обеда преподавателем эстетики была прочитана короткая, скомканная лекция. Он и Павел сочувственно переглядывались, и, вероятно, после лекции отправились искать деда Максима, чтобы узнать у него, как добыть желанного пива с другого берега реки.

Катерина искренне бесила меня своим довольным видом: она вырядилась в синее ситцевое платье, и напевая А ты прости меня, дорогая Аксиния, но твоя юбка синяя не удержит бойца» скакала впереди меня, как ребенок. Я понуро плелась сзади, попутно рассматривая открывавшийся пейзаж. Все вокруг было охвачено темными водами Черной речки. Вдалеке виднелся кусок «большой земли».

Не понимаю я пейзажистов: вроде бы красиво, но с другой стороны…

Нет характера, нет чувств, эмоций — это просто вода. Она мертвая. Мне нравились картины некоторых маринистов, особенно с примесью батальщины, однако, как мне кажется, они слегка привирали, добавляя воде агрессии. Или просто мне не посчастливилось увидеть дикие, необузданные потоки воды, которая бы так ритмично, но в то же время рвано обрушивалась на человека и все антропогенное. Я много раз была на море, и у океана, но такой экспрессии от воды так и не дождалась. Выражение о том, что можно бесконечно смотреть на воду и огонь ко мне не относилось: вода меня утомляла, а огонь усыплял.

Катерина в очередной раз подпрыгнула, и тут же ойкнула, оседая на пыльную тропинку.

— Ты чего? — я сбросила с плеч рюкзак, присела перед подругой на корточки.

— Мне кажется, я ногу сломала, — Катя прижимала руку к голеностопу.

— Дай посмотрю, — я отвела ладонь от ушибленной ноги, и тут же констатировала. — А что я увижу-то? Я ни черта в этом не понимаю. Надо в больницу.

В голове тут же зародился полный коварства план: я поеду сопровождать травмированную подругу в ближайший крупный поселок, а там что-нибудь совру, прикинусь простывшей… Да что угодно! Лишь бы меня посадили на ближайшую электричку и отправили домой. Хватит, я уже насмотрелась на местную натуру!

— Сиди здесь. Я схожу в школу, приведу твоего отца.

Бориса Таисовича в школе не оказалось, он сразу после обеда уехал на пароме встречать еще кого-то из отставших. Матушка показала, как найти местного «врача по принуждению»-им оказался молодой парень, наш ровесник или чуть постарше, очень высокий крупный блондин с руками будущего травматолога.

Парень, которого звали Егором, любезно согласился посмотреть на конечность Катерины. Она по — прежнему сидела в высокой траве, переместив свою пятую точку на мой рюкзак. Я нервно переминалась с ноги на ногу, следя за манипуляциями будущего светилы отечественной медицины, и обратила внимание на Катин взгляд. Моя подруга пристально рассматривала парня, и я увидела то, чего раньше ни разу не замечала: заинтересованность.

Лисьи глаза, вне зависимости от того, какой рядом находился мужчина, оставались равнодушными. Отец воспитывал Катю с мыслью, что сначала нужно реализовать себя в профессии — посвятить все время живописи, заслужить имя, стать узнаваемым художником с авторской манерой.

Вероятно, эта идея технично «вдалбливалась» в ее голову на протяжение всего детства и юности, так как моя подруга за 4 года нашего знакомства ни разу не была замечена в стремлении пообщаться с противоположным полом.

Хотя ей оказывали знаки внимания, но, нужно признать, в основном это были взрослые мужчины. Думаю, что парней (из нашей Академии) пугало и то, что она уже практически состоявшийся художник, и то, что она дочь ректора.

Егор прощупал лодыжку, и констатировал, что перелома нет, но, скорее всего, присутствует растяжение связок. Я несколько раз переспросила, не нужно ли сделать снимок? Парень потрогал (к удовольствию Катерины) ногу еще раз, и (к моему неудовольствию) сказал, что перелома точно нет. Катя молча рассматривала Егора, что было опять же нетипично для моей словоохотливой подруги.

— Где вас поселили? — спросил у меня парень, видимо, не надеясь на адекватность Катерины, которая плотно сжимала губы.

— У бабки Марьи. Знаешь, где ее дом? А то кажется, мы в другую сторону пошли.

— Нет, всё верно, — улыбнулся Егор. — Встаем! Осторожно, обопрись на мою руку.

Катя послушно выполнила указания, но, видимо, ноги затекли за час сидения в траве, и она неловко опустилась на колени.

— Идти я не смогу, — печально констатировала Катерина.

— Тут два варианта, — взяла я инициативу в свои руки. — Либо оставляем раненного воина на поле боя, в данном случае, эту очаровательную девушку на месте ее сражения с неровными дорогами вашего дырявого острова, либо… Ты понесешь ее на руках.

Последнее мое предложение было воспринято Катей как оскорбление.

Она сердито сверкнула глазами, и затараторила:

— Сурикова, ты с ума сошла? Какое «понесешь»? Я тяжелая! — она на секунду задумалась, а затем предложила свой вариант. — У бабки Марьи во дворе стоит тележка для дров. Может бьггь, за ней сходить, и…

Я не дала подруге закончить фразу и неприлично громко рассмеялась: просто представила, как мы катим ржавую тележку, в которой, на щепках и лоскутках березовый коры, восседает Катерина. Как ее ноги свисают с края тележки, и качаются в такт движению, когда мы с Егором вдвоем толкаем этот нехитрый транспорт по кривым тропинках острова. Егор тоже улыбался, но деликатно, видимо, умиляясь наивной вере рыжеволосой девушки в эту затею. Затем, недолго думая, подхватил Катерину на руки. Катька, которую никогда в жизни мужчина не поднимал, ойкнула и, наконец-то, ожила:

— Отпусти! Я тяжелая!

— Пф-ф, — присвистнул Егор, и не обращая внимания на ее слабые сопротивления, пошел. — Ногой не шевели.

Мне ничего не оставалось, кроме как подхватить проклятый трижды рюкзак и поплестись следом — меня-то никто на руки не подхватывает!

Бабка Марья сильно разволновалась, увидев «искалеченную девку»- пришлось оказывать помощь и ей. Я пошла закрыть ворота, а когда вернулась, увидела идиллическую картину: Катины ноги лежали на коленях

Егора, и он прижимал завернутую в полотенце замороженную курицу к ушибленному месту. Щечки подруги радовали глаз умильным румянцем. Хотя я не уверена, что парень видел в этом какой-то интимный подтекст — он обсуждал с бабкой Марьей ее повышенное давление и давнишний перелом лапки собаки Тузика.

После ухода Егора я специально пристально рассматривала Катю, и она знала, что это значит — спустя 5 минут она не выдержала, и громко сказала:

— Да, он мне понравился! И что?

— Я? Я ничего, — надуманно равнодушным тоном ответила я.