Встревоженный зной джунглей

Глава 24

Самоубийство Эда Норджа, казалось бы, не должно было сильно взволновать меня. В последнее время я видела много смертей, и большинство из них были ужасны. К тому же я не могла сказать, что была слишком дружна с обуреваемым идиотскими принципами оператором. По стечению обстоятельств мы оказались вместе и проделали небольшое путешествие, и теперь, когда его не стало, меня преследовало чувство потери, которое не имело ничего общего с самим Норджем как личностью. Когда я ложилась спать, он был жив, когда проснулась — мертв. Промежуток времени был настолько ничтожным, что сознание не воспринимало происшедшего. Норджу же этого времени хватило, чтобы подвести итог всей своей жизни.

Уснуть больше не удалось, бороться одной с одиночеством было не под силу. Мне требовалось вновь обрести убежище в объятиях Керка, даже если бы пришлось умолять его об этом. Гордость теперь ничего не значила. Я прокралась наверх по темному дому и поскреблась в его дверь.

Керк отворил дверь в ту же секунду, как будто знал, что я приду. Мы стояли на пороге, молча глядя друг на друга. Не говоря ни слова, он шагнул вперед и обнял меня. Мне не пришлось просить его об этом. Его тело, прижавшееся к моему, вопрошало, и я позволила моей плоти ответить. Он понес меня на бесконечное расстояние, до кровати, и ощущение покоя и безопасности, охватившее меня впервые в нашем лесном храме, вернулось ко мне опять, окутав меня блаженным покровом, разогнав мои страхи.

Спустя долгое время, вероятно, часы, Керк произнес мое имя.

— Все хорошо, дорогой, — сказала я. — Тебе не нужно что-то говорить. Я пойму. Мне достаточно просто быть с тобой.

— Я хочу сказать тебе это. Я люблю тебя.

— Тебе не нужно было говорить об этом. Я рада, что ты сказал, но в этом не было необходимости.

— Я не мог удержаться. Мне хотелось сделать это со вчерашней ночи.

— Почему же ты этого не сделал? На тропе сегодня ты почти не говорил со мной.

Он колебался.

— Знаешь, мне было стыдно. У меня было такое ощущение, что я воспользовался своим преимуществом. Это было невыносимо. К тому же ты ни разу не сказала мне, даже не намекнула, что любишь меня. Откуда я мог знать, что ты испытываешь на самом деле? Я панически боялся, что тобою руководит чувство благодарности и не более. Иногда мне казалось, что ты просто боишься и ищешь во мне только заступника, спасителя… Но ведь я хотел совсем другого! Потом…

Потом было счастье, но я боялся обмануться. И наутро я вынес себе приговор: пусть все будет, как будет! Если она захочет все забыть, то придется забыть и мне.

— «Пусть все будет, как будет…» — расхохоталась я и крепко обняла его. — О, Уин, мы такие глупцы! А я думала, если ты молчишь, то происшедшее для тебя ничего не значило.

Да, мы были глупцами, двое взрослых людей, ожидавших, что первым должен заговорить другой. Ожидая этого, мы чуть было не потеряли навсегда то, что столь щедро подарила нам судьба.

— Я действительно небезразличен тебе? — смущенно переспросил Керк, словно боясь поверить в свое счастье.

— Ты совсем небезразличен мне, глупый. Я люблю тебя. Я с ума схожу по тебе. Наверное, это возникло с того мгновения, как мы встретились впервые. О, я боролась с этим изо всех сил, клянусь, но ничего не могла с собой поделать.

— Не только ты боролась, — признался он. — Со мной происходило то же самое. Ты же, конечно, догадывалась об этом по моему поведению.

— По твоему поведению я могла только подозревать, что ты презираешь меня. И почти ненавидишь! Но я ни в чем тебя не виню. Как я была отвратительна!

— Ты была прекрасна, хорошая моя!

— Я была ужасно жестока к тебе, Уин. Я не хотела быть такой и потом ужасно стыдилась себя. Ты сможешь меня простить когда-нибудь?

— Мне нечего прощать, — ответил он.

Разумеется, ему было, что прощать мне, и он знал это так же хорошо, как и я, но в том-то и заключается чудо любви: она не только стирает из памяти старые обиды, но и вообще отрицает их существование. У любви нет горьких воспоминаний и тайных счетов. Керк и я могли начать все заново, как заново рожденные. Это было возвышающее знание и, овладев им наконец, теперь я могла ощутить нежную жалость к тем, чьи глаза еще не открылись ему.

Прошлое было забыто, настоящее определено, и я как женщина начала планировать будущее. Я приподнялась на локте, чтобы видеть его лицо.

— Уин, я подумала о том, куда мы уедем отсюда?

— Твои друзья сказали мне, что вы уезжаете завтра утром.

В его голосе я услышала нотку примирения с этим фактом, и улыбка угасла на моих губах.

— Но ты, ты-то не думаешь, что я уеду с ними. Не сейчас. Уин, я остаюсь здесь.

Он молчал, глядя на меня снизу.

— Я остаюсь здесь, — твердо повторила я. — С тобой. — Затем, не дождавшись ответа, попыталась превратить все в шутку. — Или ты уже устал от меня?

Он страстно поцеловал меня, чтобы доказать, что мои последние слова не соответствуют действительности.

— Скорее я устану дышать.

— В таком случае, скажи, что никогда не отпустишь меня отсюда, — сказала я, устраиваясь поудобней.

— Я не могу тебе сказать такого, Роксана, — медленно проговорил он. — Потому что сейчас нельзя быть нечестным. И я хорошо знаю, что должен делать — отпустить тебя.

— Но если ты любишь меня…

— Именно потому, что я люблю тебя, у меня нет выбора. Ты должна это видеть также хорошо, как я. Дорогая, мы принадлежим к двум разным мирам, таким разным, насколько разными может их делать разделяющий их океан.

— Но ведь мы нашли друг друга, значит, наши миры не так далеки.

— Я буду всегда благодарен за это мгновение. Но разве ты не видишь, что это только краткое мгновение? Мы не можем соединить наши жизни через океан. Он слишком широк для этого. Я не могу войти в твой мир, и не буду просить тебя принять мой, — он так разволновался, что вскочил с кровати и принялся бесцельно вышагивать по комнате, словно только в движении могли найти выход обуревавшие его чувства. — Что я могу предложить тебе взамен твоей жертвы?

— Самого себя!

— Моя дорогая, — сказал он нежно, подходя к кровати и становясь надо мною. — Моя любовь у тебя есть и всегда будет, независимо от того, где ты будешь находиться. Но я не позволю тебе отказаться от славы и положения, ради которых ты всю жизнь упорно трудилась, чтобы обрести вот это, — и он сделал широкий жест, вобравший в себя всю Малайю.

Я встала на колени и обняла его за талию, боясь, что он растворится в темноте.

— Положение, успех — это смешно. Они ничто без тебя.

— Посмотри на меня, — скомандовал он, и я повиновалась. — Роксана, ты не смеешь так говорить. Ты много работала и не можешь так просто отказаться от всего, чего добилась. Боже праведный, ты хотя бы представляешь свою жизнь здесь?

— Да, милый.

— Боюсь, что да, — согласился он. — Благодаря моему эгоизму. Я не должен был разрешать вашей группе оставаться на плантации. Я знал, насколько велик риск, но мне хотелось задержать тебя здесь, хотя бы на четыре дня. С тех пор, как я увидел тебя, своенравную незнакомку, на ступеньках веранды, я хотел задержать тебя здесь. И до сих пор хочу. Но слава богу, я сумел преодолеть свой эгоизм и не могу использовать тебя как еще одну стальную ставню для улучшения своей жизни.

Судя по тому, как безжалостно Керк обстреливал меня аргументами, он, видимо, полагал, что я сделана из металла. Но металл не плачет, а мне так хотелось разрыдаться!..

— А как же я? — всхлипывала я у него на груди.

— Что я могу тебе обещать? Не могу даже того, что проживу от утра до утра. Ты только представь себе свое существование на этой забытой богом и затерянной в джунглях плантации. Скоро ты превратилась бы в еще одну плантаторскую жену, начала бы пичкать себя снадобьями от лихорадки, скулить и проклинать эту чертову погоду, и постоянной чувствовать, что каждая минута твоей жизни может стать последней. Я правда люблю тебя, Роксана. Люблю радостный блеск твоих глаз, твой озорной смех. Так не заставляй же меня быть свидетелем того, как твой смех умолкнет, а глаза поблекнут и наполнятся грустью. Пойми — то, что я читаю в глазах Оливии Виктор, мне представляется твоей будущей судьбой! С этим я не могу примириться!

— Рядом с Оливией — любимый муж. Могу поспорить с кем угодно, что для нее это намного важнее, чем свежие яблоки и сухой климат.

— Викторы — счастливчики. Если бог даст, в будущем году они вернутся в Англию. А я — не вернусь. Я останусь здесь до последнего вздоха, любимая.

— Разве это так необходимо? Кем ты приговорен? Мы тоже можем уехать куда-нибудь.

— Ты же знаешь, что это не так, — он разомкнул мои руки и отошел к окну. — Я должен остаться здесь. И это не упрямство или желание быть каким-то символом демократии. Бог свидетель, я не считаю себя героем. Меня тошнит от этой жизни не меньше, чем любого другого, оказавшегося здесь. Но у каждого человека свое место в жизни и негоже покидать его. Надеюсь я сумел объяснить тебе это.

Я снова легла на кровать и подумала о том, как мне повезло влюбиться в символ. Виктор назвал его тогда — «талисман». Наверное, это выглядело довольно глупо со стороны, но я расхохоталась. Керку нравился мой смех, но не теперь, когда с нем звучало столько горечи.

— Не надо, пожалуйста, — попросил он.

— Почему? Смеяться, по-моему, лучше, чем плакать.

— Не о чем плакать. Во всяком случае сейчас. Может быть, в скором времени появится действительно серьезная причина. Я подумал о том, как мне повезло. Не многим мужчинам дано судьбой прикоснуться к своей мечте хотя бы на миг. У меня было несколько мгновений с тобой, Роксана. Память будет поддерживать меня, даже когда тебя не будет рядом. Ты останешься со мной навсегда такая же молодая, красивая и грациозная.

— Воспоминания, конечно, прекрасны, но мне их мало — они слишком недолговечны. Ими нельзя жить.

— Мы сможем, Рокси. Если мы действительно любим друг друга.

Я посмотрела на него внимательно.

Господи, до чего же он устал! И какая же я дура! Это я во всем виновата. Я мучила его и своими дурацкими выходками, и страхом за мою жизнь, мучила, заставляя сомневаться. И продолжаю мучить до сих пор, возлагая именно на него бремя выбора. А он, как всегда, ясно представляет себе наши жизненные пути, тогда как я по-прежнему нуждаюсь в том, чтобы меня кто-то направлял, кто-то всё решал за меня.

И всё же меня согревала мысль о том, что это любовь и уважение ко мне придали ему столько мудрой предусмотрительности. Керк первым увидел, в какой точке наши пути расходятся. Мы оба упорно трудились для достижения того, что имели, и Керк не хотел, чтобы я так легко отказывалась от своей доли. Я поставила перед собой цель давно, и отвернуться от нее сейчас означало бы лишить мою жизнь смысла.

Конечно, вопрос о том, что ценного я сделала или смогу сделать, был для меня не так важен, как для него, и все же я должна была на него ответить. И не ошибиться.

Я не плакала. Он хотел, чтобы я была его мечтой, а мечта всегда должна быть в наилучшей форме. Я сожалела, что ввязалась в спор с ним, потому что больше всего на свете боялась, что он запомнит меня такой: смятенную, растерянную и… плачущую. Я заставила себя улыбнуться и прошептала:

— Да, дорогой. Мы можем даже поклясться ничего не забывать.

Он стоял надо мной, встревоженный тем, что я могла неправильно понять его.

— Кажется, мы преодолели эту вершину. Давай запомним навсегда и ее.

Я рассмеялась. На этот раз легко.

— Разве я не сказала, что я люблю тебя? По крайней мере, я всегда буду чувствовать себя замужем за тобой.

— На меньшее, я не надеюсь.

— Меньшего и не будет, дорогой.

Прощальная ночь может быть очень короткой.

Я умоляла солнце не всходить, но молитвы мои опять не были услышаны.